Констан Бенжамен
Бенжамен Констан

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

БЕНЖАМЕНЪ КОНСТАНЪ.

   Беижаменъ Констанъ -- одно изъ самыхъ интересныхъ лицъ новѣйшей исторіи Франціи, и заслуживаетъ изученія подробнаго. Публицистъ, философъ, ораторъ, романистъ, свѣтскій человѣкъ, онъ имѣлъ успѣхъ во всѣхъ сферахъ, гдѣ вращалась его дѣятельность. Когда, пятнадцать лѣтъ назадъ, этотъ конституціонный трибунъ умеръ, весь Парижъ толпился на похоронахъ его; потомъ, вокругъ его могилы настало молчаніе, и между-тѣмъ, какъ толпа уже почти забыла имя, которое не звучитъ болѣе въ ушахъ ея, писатели, изучающіе или готовящіе исторію, обсуживаютъ жизнь, дѣла и сочиненія Констана, и ведутъ о немъ тотъ предварительный споръ, который предшествуетъ приговору потомства.
   Вообще, въ настоящее время, преобладаетъ во Франціи невыгодное мнѣніе о Бенжаменѣ Констанѣ.
   Первая причина этого заключается въ такъ-называемой религіозной реакціи; есть люди, силящіеся защитить религію на которую никто не нападаетъ, поразить нечестіе, котораго никто не защищаетъ, возстановить между церковію и государствомъ соперничество, элементы котораго не существуютъ. Эти люди не могутъ простить Бенжамену Констану того, что, во время реставраціи, онъ былъ однимъ изъ самыхъ могучихъ противниковъ ихъ политическо-религіознаго возстанія противъ идей 1789 года,-- противникомъ тѣмъ болѣе страшнымъ, что самъ онъ былъ чуждъ предубѣжденій той стороны, которую защищалъ, и проникнутъ, если не догматическими вѣрованіями, то по-крайней-мѣрѣ чувствомъ религіознымъ. И отмщая теперь за удары, которые наносилъ имъ этотъ поборникъ свободы совѣсти, они чернятъ его память, клевещутъ на его жизнь, и, за недостаткомъ лучшихъ аргументовъ, противопоставляютъ мыслямъ ума возвышеннаго, внушеніямъ сердца благороднаго, нѣкоторыя слабости характера, который, можетъ-быть, у Бенжамена Констана не всегда былъ вровень съ его умомъ и сердцемъ {Въ этомъ духѣ написана статья Benjamin Constant въ прибавленіи къ Biographie Vniverselle г. Мишо. Все, что въ этой статьѣ есть вѣрнаго, заимствовано изъ превосходной статьи г. Лёве-Веймара, напечатанной въ Revue des Deux Mondes, и написанной совсѣмъ въ другомъ духѣ и съ другою цѣлію.}.
   Также невыгодно смотрятъ на знаменитаго публициста появившіеся со времени іюльской революціи теоретики, придумывающіе новое устройство общественное. Эти теоретики съ пренебреженіемъ глядятъ на усилія людей, въ послѣдній полувѣкъ трудившихся надъ конституціонимъ воспитаніемъ Франціи; оно забываютъ, что если имъ самимъ можно теперь свободно высказывать свои теоріи и, не страшась другихъ судей, кромѣ публики, хлопотать о приложеніи этихъ теорій къ дѣлу, то этимъ они обязаны людямъ, которыхъ такъ порицаютъ.
   Наконецъ, невыгодно судятъ о Констанѣ литераторы, -- критики психологическіе; для нихъ Бенжаменъ Констанъ, на бѣду себѣ, написалъ романъ "Адольфъ", въ которомъ превосходно изобразилъ характеръ человѣка безъ энергіи эгоизма, безъ силы самоотверженія, человѣка съ большимъ тщеславіемъ и съ большою слабостію. Они смотрятъ на этотъ романъ, какъ на исповѣдь автора; для нихъ Адольфъ -- одно лицо съ Бенжаменомъ Констаномъ.
   Г. Сент-Безъ напечаталъ, въ прошломъ году, въ "Revue des Deux Mondes" переписку молодаго Констана съ госпожею де-Шарьтръ, и присоединилъ къ этимъ письмамъ примѣчанія, въ которыхъ строго судитъ автора, и въ заключеніе приписываетъ ему отсутствіе началъ, либеральную политику безъ уваженія къ людямъ, религіозность безъ вѣры. Правъ ли онъ, не слишкомъ ли строгъ онъ къ Констану? Вообще, въ настоящее время, Констана считаютъ эгоистомъ, человѣкомъ безъ правилъ, скептикомъ. Надо думать, однакожь, что потомство, разсмотрѣвъ политическую, даже частную жизнь Бенжамена Констана, едвали согласится съ этимъ мнѣніемъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, можно ли назвать эгоистомъ человѣка, который, имѣя умъ обширный, проницательный и гибкій, владѣя перомъ сильнымъ, въ-теченіе сорокалѣтнихъ переворотовъ не съумѣлъ пріобрѣсти прочнаго и блестящаго положенія въ свѣтѣ? Можно ли назвать человѣкомъ безъ правилъ того, кто съ начала до конца своего поприща упорно защищалъ противъ всѣхъ властей, слабыхъ и сильныхъ, пользы народа, и который, живя въ эпоху реакцій и насилій, проповѣдовалъ ненависть ко всѣмъ реакціямъ, ко всѣмъ насиліямъ? Можно ли, наконецъ, назвать скептикомъ человѣка, который большую часть своей жизни обдумывалъ сочиненіе о религіяхъ? Правда, его религіозныя мнѣнія измѣнялись нѣсколько разъ: сначала онъ былъ почти невѣрующимъ, потомъ доходилъ до самаго восторженнаго мистицизма, и наконецъ перешелъ въ спокойный раціонализмъ. Но для объясненія этихъ переходовъ стоитъ только прочитать письмо Констана, писанное въ 1811 году къ одному пріятелю, слѣдовательно, вовсе не предназначавшееся для публики; оно напечатано Шатобріаномъ въ предисловіи къ Eludes Historiques.
   "Мое сочиненіе о религіяхъ", говоритъ Бенжаменъ Констанъ: "можетъ служить подтвержденіемъ словъ Бэкона: чѣмъ меньше знанія, тѣмъ больше наклонности къ атеизму; чѣмъ больше знанія, тѣмъ больше наклонности къ рѣлигіи. Именно, углубляясь въ факты, собирая ихъ со всѣхъ сторонъ, сталкиваясь съ безчисленными препятствіями, которыя они противопоставляютъ невѣрію, и я принужденъ былъ обратиться къ идеямъ религіознымъ,-- и обратился къ нимъ съ полнымъ убѣжденіемъ..."
   Но пора и намъ обратиться къ біографіи.
   Анри-Бенжаменъ Констанъ де-Ребекъ родился въ Лозаннѣ, въ Швейцаріи, 25 октября 1767 г. Фамилія его происходила изъ Эра, въ Артуа; предки его были храбрыми воинами, которые служили подъ знаменами герцоговъ бургундскихъ и императора Карла-Пятаго. Около половины шестнадцатаго вѣка, одинъ изъ нихъ, Огюстенъ Констанъ де-Ребекъ, принявъ протестантскую вѣру, покинулъ Артуа, бывшій въ то время испанскою провинціей, и, отправясь во Францію, сталъ подъ знамена гугенотской партіи, предводимой королемъ наваррскимъ, -- въ-послѣдствіи Генрихомъ IV. Въ кутрасскомъ сраженіи, капитанъ Констанъ спасъ жизнь короля, попавшаго въ самый пылъ схватки. Въ этой же самой битвѣ, въ первыхъ рядахъ арміи видѣвъ былъ гугенотскій пасторъ, по имени Антуанъ де-Шандье, прибавивши къ своему имени библейское прозваніе Садель; въ то время, какъ храбрый артуаскій капитанъ бился съ врагами, пасторъ Садель, воздѣвъ руки къ небу, молилъ Бога о побѣдѣ, одушевлялъ мужество воиновъ, воспѣвая псалмы. Кровь этого пастора и кровь этого капитана, спустя два вѣка, соединились, и плодомъ такого соединенія былъ Бенжаменъ Констанъ; его мать, Авріэтта де-Шандье, по прямой линіи происходила отъ пастора Саделя.
   Изъ "Записокъ Сюлли" видно, что, послѣ отреченія Генриха IV отъ протестантизма, капитанъ Констанъ былъ въ числѣ протестантскихъ вождей, думавшихъ превратить Францію въ республику. Открытіе этого заговора заставило его, въ 1605 г., удалиться въ Швейцарію, въ Лозанну, гдѣ онъ и сдѣлался родоначальникомъ многочисленной фамиліи, члены которой съ отличіемъ служили -- одни во Франціи, другіе въ Голландіи.
   Дядя Бенжамена Констана, въ-послѣдствіи генерал-лейтенантъ голландской службы, былъ въ числѣ швейцарскихъ офицеровъ.защищавпіихъ 10-го августа Тюльерійскш-Дворецъ. Отецъ его, Жюстъ-Луи Констанъ де-Ребекъ, при самомъ рожденіи, имѣлъ уже чинъ капитана голландской службы. Мать, женщина сложенія слабаго и нѣжнаго, умерла, давъ ему жизнь, и дѣтство Бенжамена лишено было заботъ материнскихъ, которыя имѣютъ такое вліяніе на развитіе характера дитяти.
   Послушаемъ, какъ самъ Бенжаменъ Констанъ описываетъ вліяніе, которое характеръ отцовскій имѣлъ на его характеръ:
   "Обращеніе его со мною скорѣе "можно было назвать благороднымъ, великодушнымъ, чѣмъ нѣжнымъ. Я былъ проникнутъ его правами на мою признательность и уваженіе; но довѣренности не было между нами. Въ умѣ его было не знаю что-то ироническое, несогласовавшееся съ моимъ характеромъ (въ-послѣдствіи, онъ самъ, однакожь, въ сильной степени обнаруживалъ такое же направленіе ума). Я предавался въ это время тѣмъ пылкимъ впечатлѣніямъ, которыя увлекаютъ душу за предѣлы сферы обыкновенной и внушаютъ ей презрѣніе ко всѣмъ окружающимъ ее предметамъ, -- и находилъ въ отцѣ не цензора, а холоднаго и насмѣшливаго наблюдателя, который сначала съ улыбкою сожалѣнія слушалъ мои бредни, а потомъ съ досадою прекращалъ разговоръ... Письма его исполнены были ума и нѣжности; но какъ-скоро мы сходились другъ съ другомъ, то въ немъ было что-то принужденное, чего я никакъ не могъ объяснить себѣ, и что дѣйствовало на меня тягостнымъ образомъ... Я не зналъ, что даже съ сыномъ своимъ отецъ мои былъ робокъ, и что часто, долго ждавъ отъ меня какого-нибудь знака нѣжности, которой я не смѣлъ выразить изъ опасенія его наружной холодности, онъ покидалъ меня со слезами на глазахъ и жаловался другимъ, что я не люблю его.
   "Принужденность въ обращеніи съ отцомъ имѣла большое вліяніе на мой характеръ; будучи такъ же робокъ, какъ онъ, я Иртышъ скрывать въ самомъ-себѣ все, что чувствовалъ, привыкъ считать для себя стѣсненіемъ и какъ-бы препятствіемъ совѣты, участіе, помощь, даже присутствіе другихъ, привыкъ вступать въ разговоръ только по необходимости и оживлять его безпрерывною шуткой, которая дѣлала его не такъ тягостнымъ для меня и помогала мнѣ скрывать настоящія мои мысли; отсюда то отсутствіе откровенности, въ которомъ еще и нынѣ упрекаютъ меня друзья, и неохота вести разговоръ серьёзный, которую мнѣ всегда трудно бываетъ одолѣть. Въ то же время и отсюда же возникло пламенное желаніе независимости, досада на связи, окружавшія меня..."
   До тринадцати-лѣтняго возраста, Бенжаменъ Констанъ воспитывался въ домѣ родительскомъ и съ изумительною быстротою выросталъ тѣломъ, умомъ и сердцемъ. Отъ этого времени сохранились письма, свидѣтельствующія о необыкновенно-рaннемъ развитіи его умственныхъ способностей.
   На тринадцатомъ году, онъ отправленъ былъ въ Англію и помѣщенъ въ Оксфордскомъ Университетѣ; тамъ пробылъ онъ недолго, однакожь успѣлъ хорошо изучить англійскій языкъ. Ученье продолжалось въ Германіи, въ Эрлангенскомъ Университетѣ, и окончилось въ Эдинборгѣ, гдѣ Бенжаменъ Констанъ былъ соученикомъ и другомъ Макинтоша, Эрскайна, Грагама и другихъ молодыхъ виговъ, со временемъ сдѣлавшихся отличнѣйшими государственными людьми Англіи. Безъ сомнѣнія, въ-слѣдствіе соревнованія, которое возбуждало такое товарищество, рано развилась въ немъ любовь къ свободѣ политической и та живая любовь къ занятіямъ, та неодолимая потребность въ умственной работѣ, которая никогда не придала его среди жизни тревожной и бурной. Кончивъ ученье, онъ пріѣзжаетъ въ Парижъ въ началѣ 1787 года, въ прологъ французской революціи. Ему было тогда двадцать лѣтъ. Введенный въ домъ Неккера и Сюара, у котораго и жилъ, онъ посѣщаетъ общество "философовъ", слушаетъ въ Лицеѣ курсы Лагарпа, наблюдаетъ броженіе умовъ и въ то же время предается разсѣянности, свойственной лѣтамъ его...
   "Я былъ бы радъ" писалъ онъ нѣсколько лѣтъ спустя: "снова увидѣть Парижъ, и очень жалѣю, что, когда былъ тамъ, то глупо тратилъ время, деньги и здоровье... Я, можетъ-быть, также глупъ и теперь, но по-крайней-мѣрѣ не считаю похвальнымъ дѣломъ не спать ночей, играть, разоряться, и, безъ удовольствія проведя ночь, хворать днемъ въ-слѣдствіе безпорядочной ночи."
   Пребываніе его въ Парижѣ было кратковременно; чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ, отецъ узналъ о его шалостяхъ, и недовольный тѣмъ, что сынъ тратитъ жизнь безъ цѣли и желая дать ему какое-нибудь опредѣленное занятіе, велѣлъ ему покинуть Парижъ и пріѣхать къ нему въ Буа-ле-Дюкъ, гдѣ онъ стоялъ тогда съ полкомъ своимъ.
   Приказаніе пришло въ такое время, когда Бенжаменъ Констанъ, влюбленный въ молодую дѣвушку, получивъ отказъ въ рукѣ ея, былъ въ сильнѣйшемъ припадкѣ отчаянія.
   "Когда всѣ мои планы рушились, я считалъ себя несчастнѣйшимъ человѣкомъ въ свѣтѣ, представлялъ себѣ бѣднаго отца, обманувшагося во всѣхъ своихъ надеждахъ -- и упалъ духомъ, страдалъ, плавалъ... Нелѣпая мысль пришла мнѣ въ голову: "уѣду, говорилъ я самъ себѣ, стану жить одинъ; не буду составлять несчастія отца, надоѣдать другимъ. И вотъ поспѣшно беру я три рубашки и нѣсколько чулковъ... Сѣдельникъ, жившій насупротивъ, нанимаетъ мнѣ экипажъ; беру лошадей и сажусь въ карету съ тремя рубашками, парою туфлей и съ тридцатью луидорами въ карманѣ. Лечу, въ двадцать часовъ дѣлаю шестьдесятъ миль, пріѣзжаю въ Кале, сажусь на корабль, переѣзжаю въ Дувръ и какъ-бы пробуждаюсь отъ сна. Раздраженный отецъ, друзья, знакомые вертятся въ моемъ воображеніи; я одинъ съ пятнадцатью гинеями, безъ слуги, безъ плановъ, безъ рубахъ, безъ рекомендательныхъ писемъ! Вотъ, сударыня, въ какомъ положеніи я теперь, когда пишу къ вамъ."
   Этимъ разсказомъ начинается переписка съ г-жею де-Шаррьеръ, изданная г. Сент-Бёвомъ. Этой дамѣ, родомъ Голландкѣ, вышедшей за Швейцарца и жившей въ Швейцаріи, писавшей романы и разныя брошюры, было тогда по-меньшей-мѣрѣ сорокъ-пять лѣтъ. Бенжаменъ Констанъ нарисовалъ портретъ ея, разумѣется, съ прикрасами, въ своемъ "Адольфѣ", гдѣ онъ говоритъ о женщинѣ уже въ лѣтахъ, которой умъ, замѣчательный и странный, началъ развивать его собственный умъ; о женщинѣ, которая, и подчинившись необходимымъ приличіямъ свѣта, увидѣла, что всѣ надежды обманули ее, что молодость ея прошла безъ радости; о женщинѣ, которая, находя одно утѣшеніе въ умѣ своемъ, анализировала все умомъ "и научила его бояться общихъ правилъ, догматическихъ формулъ; въ прозѣ это значить, что г-жа дѣ-Шаррьеръ была женщина не совсѣмъ-обыкновенная, незлая, довольно-скептическая, и болѣе умная, чѣмъ чувствительная. Молодой Констанъ подружился съ нею, и эта дружба, какъ можно видѣть изъ переписки, превратилась-было на нѣсколько мѣсяцевъ въ отношенія болѣе-близкія, но потомъ опять приняла свою первоначальную форму, и наконецъ, послѣ восьмилѣтнихъ сношеній, перешла въ равнодушіе. Сент-Бёвъ и этотъ результатъ обращаетъ въ порицаніе Бенжамѣну Констану. Но, сказать по правдѣ, что же тутъ рѣзкаго? Напротивъ, не удивительно ли, что при всей противоположности возраста и состоянія, даже характера этихъ двухъ лицъ, не смотря почти на безпрерывную разлуку, не смотря на перемѣны и бури въ жизни молодаго человѣка, послѣднее письмо Констана оканчивается еще нѣжностями и сожалѣніями. "Прощайте, вы, украсившая восемь лѣтъ моей жизни, вы, которую я не могу, не смотря на печальный опытъ, вообразить принужденною и притворяющеюся, вы, которую оцѣняю я такъ, какъ никто не оцѣнитъ васъ, -- прощайте, прощайте!"
   Какъ бы то ни было, эта переписка драгоцѣнна, судя по изданнымъ отрывкамъ ея. Г. Сент-Бёвъ увѣряетъ, что особа, въ обладаніи которой она находится, издастъ ее вполнѣ, и этого надо желать, потому-что подобная переписка утвердитъ, можетъ-быть, лучшее мнѣніе о Бенжаменѣ Констанѣ, котораго умъ хвалятъ, порицая сердце. Первая часть переписки вся посвящена веселому разсказу о бѣгствѣ въ Англію. Констанъ описываетъ, какъ онъ странствуетъ пѣшкомъ, съ собакой и двумя рубашками, истрачивая пять-шесть шиллинговь въ день, проходя девяносто миль въ три дня, довольный бѣдностью, позволяющею ему видѣть деревенскую жизнь, и воображая, какъ пріятно ему будетъ, поносивъ грязное бѣлье и костюмъ разорившагося дворянина (broken gentleman), имѣть бѣлье чистое, платье сухое и опрятное. Правда, во всемъ этомъ разсказѣ больше веселости, чѣмъ чувства; молодой странникъ думаетъ только о томъ, какъ бы позабавить умную и насмѣшливую даму; но и то сказать, отъ-чего же ему тревожиться? "Ручаюсь за отца", говоритъ онъ, "онъ будетъ недоволенъ мной и моимъ безразсудствомъ, хотя и увѣряетъ, что простилъ меня; но я рѣшился сдѣлаться его другомъ вопреки ему; я буду такъ веселъ, такъ свободенъ, такъ чистосердеченъ, что онъ поневолѣ будетъ смѣяться и полюбитъ меня.
   Изъ безразсуднаго побѣга въ Англію молодой Констанъ возвращается въ Лозанну, гдѣ отецъ бранитъ его и прощаетъ съ условіемъ, чтобъ онъ принялъ выхлопотанное для него мѣсто при дворѣ герцога брауншвейгскаго. Онъ проводить два мѣсяца въ Коломбьё, у г-жи де-Шаррьеръ, и отправляется въ Брауншвейгъ; тамъ онъ страшно скучаетъ, мститъ за эту скуку насмѣшками надъ людьми, которые причиняютъ ее, обдумываете свое сочиненіе о религіяхъ, и, смѣясь надъ собой и другими, влюбляется наконецъ въ молодую дѣвушку, состоявшую въ свитѣ владѣтельной герцогини, и женится на ней въ 1789 году. Едва минуло два года -- и супружеское счастіе, о которомъ мечталъ онъ, превратилось въ адъ; онъ просилъ развода. Если судить по письмамъ, то не онъ одинъ былъ виноватъ въ этомъ разстройствѣ семейной жизни. "Если бы она рѣшилась хоть сколько-нибудь облегчить иго" пишетъ онъ: "я бы все-еще несъ его... Нѣтъ, не въ умѣ сила, а въ характерѣ. У меня было больше ума, чѣмъ у ней, а она попирала меня ногами..." Разводъ былъ выхлопотанъ.
   Наконецъ, эта жизнь въ Брауншвейгѣ, исполненная тайныхъ мукъ и молочныхъ заботъ, становится ему ненавистною. Демократъ и насмѣшникъ, онъ пріобрѣлъ себѣ много недоброжелателей въ брауншвейгскомъ обществѣ. Общее волненіе въ Европѣ будитъ въ немъ честолюбіе; ему нужно отечество, -- отечество, которому стояло бы служить; онъ выбираетъ Францію, старую родину отцовъ своихъ. Скинувъ шитый золотомъ мундиръ каммергера, онъ возвращается сначала въ Швейцарію, гдѣ встрѣчаетъ въ первый разъ, 19-го сентября 1794 года, г-жу Сталь. Съ перваго взгляда, она произвела въ немъ живой восторгъ: "рѣдко" говоритъ онъ: "видалъ я подобное соединеніе качествъ удивляющихъ и привлекающихъ, столько блеска, столько прелести, простоты... однимъ "словомъ, это существо особенное, существо высшее, которое можно встрѣтить только разъ въ цѣлый вѣкъ,--существо такое, что тотъ, кто знаетъ его, кто другъ его, не долженъ требовать другаго счастія".
   Желая сдѣлаться великимъ, чтобъ пріобрѣсть любовь великой женщины, Бенжаменъ Констанъ ѣдетъ въ Парижъ, въ 1795 г. Онъ пріѣхалъ съ паспортомъ, въ которомъ названъ былъ Женевскимъ гражданиномъ. Быть-можетъ, онъ не принялъ съ самаго начала званія французскаго гражданина {Право его на французское гражданство основывалось на законѣ 15-го декабря 1790 г., въ которомъ было сказано, что всѣ лица, родившіяся въ чужой странѣ, но происходящія въ какой бы то ни было степени отъ француза или француженки, удалившихся изъ отечества по религіознымъ причинамъ, признаются французскими гражданами и пользуются правами, присвоенными этому званію, если возвратятся во Францію и принесутъ гражданскую присягу. Въ 1792 г., отецъ Бенжамена Констана рѣшился воспользоваться этимъ закономъ и, давъ присягу въ муниципальномъ совѣтѣ Доля, поселился въ окрестностяхъ этого города, въ помѣстьѣ, въ которомъ и умеръ въ 1812 г.}, потому-что не рѣшался еще окончательно утвердиться на этой ненадежной почвѣ и хотѣлъ предварительно изслѣдовать ее. "Монитёръ", перепечатывая въ своихъ столбцахъ первую его брошюру, подъ заглавіемъ: Be la force du gouvernement acluel et de la nécessité de s'у rallier, брошюру, изданную въ Парижѣ въ Флореалѣ 1796 г., и напечатанную, кажется, въ Швейцаріи, говоритъ о немъ въ слѣдующихъ выраженіяхъ.
   "Замѣчательно, что иностранецъ съ глубокою проницательностію разбираетъ интересы нашей страны, доказываетъ силу нашего правительства, слабость и невѣрные разсчеты нашихъ враговъ и почти вездѣ соединяетъ блескъ и силу слога съ вѣрностію взглядовъ такъ-какъ книга, о и которой мы объявляемъ, можетъ быть очень полезною для спокойствія и счастія отечества, то мы считаемъ "долгомъ своимъ познакомить съ нею читателей вполнѣ".
   Г. Лёве-Веймаръ, въ статьѣ своей о Бенжаменѣ Констанѣ, говоритъ, что г-жа Сталь, по пріѣздѣ Констапа въ Парижъ, увлекла его въ партію роялистскую, и что онъ напечаталъ въ журналахъ три статьи противъ декретовъ, служившихъ дополненіемъ конституціи III года,-- декретовъ, въ силу которыхъ двѣ трети членовъ Конвента долженствовали быть членами новаго законодательнаго собранія. Но, не говоря уже о томъ, что эта оппозиція противъ декретовъ не можетъ служить достаточнымъ доказательствомъ роялистскаго направленія, невѣроятно, чтобъ г-жа Сталь склоняла его тогда къ роялизму, потому-что она не только не симпатизировала съ роялистскимъ движеніемъ, обнаружившимся въ вандемьерѣ, но, сколько могла, защищала конституцію III года. Объ этомъ свидѣтельствуютъ не только ея позднѣйшія сочиненія, но и современники, именно г. Лакретель, бывшій въ числѣ предводителей Парижанъ, возставшихъ противъ Конвента, и въ Dix ans d'epreuves разсказывающій продолжительный разговоръ свой съ г-жею Сталь, гдѣ она сильно порицаетъ его предпріятіе и старается отклонить его.
   Дѣло въ томъ, что въ то время умнѣйшіе люди во Франціи, Дону, Ланжюине, Буасси д'Англа и другіе, съ которыми г-жа Сталь сходилась въ мнѣніяхъ, искренно и единодушно желали, чтобъ республика упрочилась, чтобъ порядокъ и свобода примирились подъ конституціею III года. Не смотря на свои недостатки, эта конституція все-таки была лучше всѣхъ прежнихъ. Она утверждена была общимъ согласіемъ Франціи, армій и самого Парижа. Парижане противились только декретамъ о выборѣ двухъ третей членовъ Конвента,-- и противились, опасаясь болѣе террористовъ, чѣмъ роялистовъ.
   Прибывъ во Францію въ такое время, Бенжаменъ Констанъ, подъ вліяніемъ г-жи Сталъ, сдѣлался органомъ мнѣнія, равно неблагопріятнаго и для террористовъ и для роялистовъ, мнѣнія, состоящаго въ томъ, что Франція, сбросивъ съ себя иго первыхъ, не должна желать господства послѣднихъ. Въ этомъ духѣ, умѣренно республиканскомъ, написана была его брошюра, въ заключеніи которой онъ краснорѣчиво призывалъ всѣ партіи къ примиренію и къ поддержанію правительства.
   Примиреніе это было невозможно, потому-что предшествовавшая борьба была слишкомъ-жестоко; директорія не въ силахъ была произвести этого примиренія. Такой подвигъ сужденъ былъ Бoнапаpте, который совершилъ его, убивъ вмѣстѣ съ тѣмъ свободу.
   Спустя нѣсколько дней по изданіи брошюры, Бенжаменъ Констанъ, просившій директорію о дарованіи ему правъ французскаго гражданства и получившій отказъ,-- потому-что, по конституціи III года, для этого надо было прожить семь лѣтъ во Франціи,-- подалъ законодательному собранію просьбу, въ которой объяснялъ, что какъ отецъ его признанъ французскимъ гражданиномъ, то и онъ имѣетъ законное право на это гражданство.
   Послѣ непродолжительныхъ преній объ этой просьбѣ, рѣшеніе ея было отложено на непродолжительное время. Между-тѣмъ, Бенжаменъ Констанъ купилъ имѣніе близъ Люзарша, и такъ-какъ онъ записался въ муниципальные списки этой общины, то вопросъ считался какъ-бы рѣшеннымъ. Но онъ не былъ рѣшенъ, и Бенжаменъ Констанъ никогда не былъ на этотъ счетъ совершенно-спокоенъ. Какъ-скоро Женева присоединена была къ Франціи, Констанъ записался въ женевскіе граждане,-- а это значило одно и то-же, что быть французомъ; но реставрація отняла у него это средство быть французомъ: она допустила его однакожъ два раза быть депутатомъ.
   Не прежде, какъ при третьемъ выборѣ въ депутаты, въ 1824 г., онъ вздумалъ просить палату рѣшить забытое дѣло. Пренія были шумныя и нѣсколько дней занимали весь Парижъ. Г. Дюдонъ, одинъ изъ самыхъ пылкихъ членовъ оппозиціи, взялся первый доказать, что Бенжаменъ Констанъ не имѣлъ чести быть французомъ, и доказывалъ это въ такихъ оскорбительныхъ выраженіяхъ, что вызвала противника къ самому рѣзкому отвѣту. За тридцать лѣтъ до-того, Бенжаменъ Констанъ въ просьбѣ своей Совѣту-Пятисотъ, къ-несчастію, привелъ отрывокъ изъ "Записокъ Сюлли", гдѣ министръ Генриха IV неопредѣленно говоритъ объ участіи его предка въ замыслѣ учредить республику. Роялисты 1824-го года ухватились за этотъ несчастный аргументъ.-- "Не по религіознымъ причинамъ", кричалъ Дюдонъ, "удалился предокъ вашъ изъ Франціи, а за преступленіе противъ величества. Вы сами признались въ этомъ и хвастались этимъ." -- Двадцатилѣтнія побѣды, говорилъ другой депутатъ, не могли сдѣлать власть Бонапарте законною; тридцатилѣтнее пользованіе правами французскаго гражданства не можетъ оправдать притязаній Бенжамена Констана.
   Нападеніе было сильное; но Бенжаменъ Констанъ не смутился. Предокъ его, можетъ-быть, и принималъ участіе въ республиканскихъ замыслахъ, къ исполненію которыхъ, однакожъ, не было приступлено, но предокъ его спасъ также жизнь Генриху IV въ кутрасской битвѣ; было по-крайней-мѣрѣ вознагражденіе. Если не хотѣли признать правъ, какія давало ему происхожденіе съ отцовской стороны, и эти права дѣйствительно были отвергнуты Мартиньякомъ, докладчикомъ коммиссіи, подъ тѣмъ предлогомъ, что, родившись въ Артуа, провинціи въ то время испанской, капитанъ Констанъ не былъ французомъ, когда переселился въ Швейцарію,-- то оставались нрава происхожденія съ матеріей стороны, и эти нрава восторжествовали. Прибавимъ также, что въ-слѣдствіи розысканій, дѣланныхъ по этому предмету, открыто было, что въ родословной Констана было много храбрыхъ и вѣрныхъ рыцарей. Это открытіе произвело значительное впечатлѣніе, и Бенжаменъ Констанъ де-Ребекъ окончательно признанъ быль французомъ.
   Но возвратимся къ политическимъ дебютамъ Констана при директоріи. Въ маѣ 1797 года, онъ издалъ новую брошюру, подъ заглавіемъ: Des reactions politiques, и эта брошюра имѣла еще болѣе успѣха, чѣмъ первая. Одинъ и тотъ же духъ въ обѣихъ: любовь къ законности и ненависть къ самовластію, подъ какой бы формой и наименованіемъ ни являлось оно. Въ послѣдней брошюрѣ есть рѣзкая выходка противъ журналовъ якобинскихъ и журналовъ роялистскихъ, и въ-послѣдствіи, при реставраціи, часто указывали ему на эту выходку, когда онъ защищалъ свободу тисненія, -- возраженіе нѣосновятѣльное, потому-что онъ, нападая на эти журналы, обвиняя ихъ въ томъ, что они, клевеща на правительство, побуждаютъ его къ мѣрамъ насильственнымъ, никогда не оспоривалъ, не отнималъ у нихъ права высказывать свое мнѣніе. Первое изданіе разошлось быстро; Констанъ напечаталъ второе и въ началѣ его помѣстилъ новое сочиненіе, изданное потомъ отдѣльно подъ заглавіемъ: Des effets de la terreur. Цѣлью этого сочиненія было опровергнуть существовавшее уже тогда мнѣніе о пользѣ терроризма. Авторъ брошюры доказываете, что терроризмъ вовсе не былъ необходимъ для спасенія республики, и что онъ сдѣлалъ больше зла, чѣмъ добра.
   Съ блескомъ занявъ это положеніе между террористами и роялистами, Бенжаменъ Констанъ привлекъ къ себѣ вниманіе и сочувствіе всѣхъ просвѣщенныхъ и умѣренныхъ республиканцевъ, а съ другой стороны подвергся нападкамъ террористовъ и роялистовъ. Эти нападки были такъ сильны, что заставили его вызвать на дуэль журналиста, по имени Сибюе, который, выдержавъ его огонь, выстрѣлить на воздухъ, и на другой же день объявилъ въ своемъ-журналѣ, что гражданинъ Сибюе уважаетъ гражданина Констана.
   Между-тѣмъ, обѣ партіи, враждебныя правительству, со-дня-на-день становились дѣятельнѣе; особенно роялистская партія, пріобрѣвшая большинство въ законодательномъ собраніи, готовилась къ рѣшительной битвѣ съ Директорій. Для противодѣйствія клубамъ роялистскому и якобинскому, образовался въ отели Сальма, въ Лильской-Улицѣ, конституціонно-республиканскій клубъ, и Бенжаменъ Констанъ, уже высоко-стоявшій въ мнѣніи общественномъ, избранъ былъ секретаремъ его.
   Но вотъ Бонапарте забираетъ въ свои руки Францію; назначенный членомъ трибуната, Бенжаменъ Констанъ былъ изъ числа тѣхъ немногихъ, которые серьёзно смотрѣли на свои обязанности и пытались остановить движеніе умовъ, желавшихъ столько же политическаго рабства, сколько славы воинской. Эти голоса, осмѣливавшіеся спорить, скоро не понравились будущему императору; онъ заставилъ ихъ замолчать, удаливъ ихъ изъ трибуната: въ томъ числѣ, разумѣется, былъ и Бенжаменъ Констанъ. "Мы поочистили трибунатъ," сказалъ одинъ государственный совѣтникъ г-жѣ Сталь.-- "Вы хотите сказать, что сняли сливки", отвѣчала она. Она сама разсказываетъ, въ Dice аппёеи d'exil, что въ тѣ дни, когда въ трибунатѣ говорилъ Бенжаменъ Констанъ, столовая ея была почти совсѣмъ-пуста. Скоро г-жа Сталь была изгнана, и съ нею изгнанъ Бенжаменъ Констанъ; они вмѣстѣ путешествовали по Германіи. Въ январѣ 180k года, были они въ Веймарѣ, гдѣ принимали ихъ Гёте и Шиллеръ. Здѣсь-то вздумалъ Бенжаменъ Констанъ перевести шиллерова "Валленштейна", и перевелъ его, сказать правду, плохими стихами, за то присоединилъ къ переводу предисловіе въ прозѣ, которое то, разло-лучше стиховъ. Это предисловіе заключаетъ въ себѣ; краснорѣчивый и умный разборъ классицизма и романтизма. Замѣчательно мѣсто, гдѣ авторъ говорить объ идеалѣ любви во Франціи и Германіи; оно доказываетъ, что Бенжаменъ Констанъ, хотя писалъ стихи плохіе, однакожь не былъ лишенъ чувства поэзіи.
   Около того же времени между двумя изгнанниками открываются тѣ бури сердца, о которыхъ много толкуютъ біографы г-жи Сталь и Констана. Смотря на него, какъ на "Адольфл", они видятъ въ героинѣ романа, Элленорѣ, портретъ г-жи Сталь; но очевидно, что двусмысленное положеніе Элленоры,-- положеніе, болѣе-удобопримѣнимое къ Англичанкѣ, г-жѣ Линдсей, съ которой Бенжаменъ Констанъ имѣлъ временную связь, -- не имѣетъ ничего общаго съ положеніемъ г-жи Сталь. Далѣе, въ романѣ говорится, что Элленора была женщина ума обыкновеннаго, а въ этомъ ужь нѣтъ никакого сходства съ г-жею Сталь; наконецъ, ничего нѣтъ нелѣпье, какъ относить къ тому или другому лицу черты, собранныя воображеніемъ романиста отвсюду. Хотя Бенжаменъ Констанъ не былъ Адольфомъ, а г-жа Сталь Элленорой, но вѣрно то, что эти два существа созданы были, чтобъ понимать другъ друга, чувствовали влеченіе другъ къ другу, и между-тѣмъ взаимно мучили себя.
   Въ-слѣдствіе отказа г-жи Сталь, который, впрочемъ, не трудно объяснить -- отказа законнымъ образомъ соединить свою судьбу съ судьбою Бенжамена Констана, онъ рѣшился, въ 1808 году, жениться на молодой дамѣ изъ фамиліи Гарденбергъ, одной изъ лучшихъ фамилій въ Ганноверѣ. Нѣсколько времени онъ прожилъ спокойно въ Гёттингенѣ и, пользуясь этимъ спокойствіемъ, трудился надъ своимъ сочиненіемъ о религіяхъ. Но и этотъ бракъ былъ непроченъ, и скоро разорванъ. Сердце Бенжамена Констана привыкло къ тревогѣ, къ бурямъ; онъ искалъ этихъ тревогъ въ другихъ сердечныхъ связяхъ, и потомъ, когда утратилъ уже способность любить и быть любимымъ, предался страсти къ игрѣ, и съ этою страстью сошелъ въ могилу.
   Во время послѣдняго пребыванія въ Германіи, въ 1813 году, когда политическое зданіе, воздвигнутое Наполеономъ, со всѣхъ сторонъ рушилось, Бенжаменъ Констанъ вздумалъ также нанести ему ударъ и издалъ книгу подъ заглавіемъ: De l'eeprit de conquête et d'usurpation. Эта книга, предвѣщавшая Наполеону неизбѣжное и близкое паденіе, произвела сильное впечатлѣніе во всей Европѣ; по силѣ слога, вѣрности выводовъ и возвышенности взглядовъ, она едва-ли не лучшее произведеніе Бенжамена Констана. Послѣ паденія Наполеона, онъ возвратился въ Парижъ, и предложилъ правительству реставраціи въ помощь перо свое, если правительство будетъ держаться конституціи. Въ этомъ духѣ написалъ онъ въ "Journal des Débats" рядъ статей, изъ которыхъ послѣднія начали уже принимать оттѣнокъ недовѣрчивости и непріязни къ правительству. Вдругъ снова явился во Франціи Наполеонъ, вызванный съ острова Эльбы именно тѣми ошибками правительства, которыя знаменитый публицистъ не переставалъ порицать. Наполеонъ несся съ быстротою орла. Король и его приверженцы бѣжали изъ Парижа. Въ эту минуту, когда все покорялось Наполеону, Бенжаменъ Констанъ бросаетъ еще въ побѣдоноснаго врага послѣднюю, самую ѣдкую изъ своихъ стрѣлъ: мы говоримъ о знаменитой статьѣ его въ "Journal des Debats", подъ которой онъ выставилъ свое имя и въ заключеніи которой говоритъ: "я нестану жалкимъ переметчикомъ переходить отъ одной "власти къ другой, не стану софизмомъ прикрывать безчестіе..."
   А черезъ мѣсяцъ, Бенжаменъ Констанъ былъ государственнымъ совѣтникомъ при императорѣ и помогалъ составленію дополнительнаго акта къ учрежденіямъ имперіи (acte additionne).
   Это событіе -- самое несчастное въ политической жизни Констана. Враги его ни въ чемъ такъ сильно не упрекали его, какъ въ этой перемѣнѣ отношеній къ Наполеону, забывая, что, если порицать за это Бенжамена Констапа, то по справедливости слѣдуетъ порицать и всю конституціонную партію, начиная съ Лафанета, который, бывъ приверженцемъ Бурбоновъ до 20 марта, присталъ также къ Бонапарте, обѣщавшему Франціи свободу и защиту отъ чужеземцевъ, а потомъ покинулъ его послѣ битвы ватерлооской. Бенжаменъ Констанъ поступилъ въ этомъ случай подобно многимъ другимъ, но никто не поступилъ такъ неловко, какъ онъ. Тѣ, которые не могли дать себѣ отчета въ этомъ поступкѣ, стали объяснять его малодушіемъ, низостью. А между-тѣмъ, онъ объясняется двояко: во-первыхъ, побужденіями очень-естественными, принятыми въ извиненіе отъ многихъ другихъ, поступившихъ точно также, -- именно патріотическими чувствами, которыя, побуждая забыть прежнюю непріязнь къ Наполеону, заставляли соединиться съ нимъ для отраженія новаго нашествія враговъ, въ этотъ разъ долженствовавшаго быть гибельнымъ не только для Наполеона, но и для Франціи. Во-вторыхъ, поступокъ Бенжамена Констана объясняется еще другими причинами.
   Въ статьѣ, посвященной знаменитому публицисту, г. Лёве-Веймаръ истолковываетъ поведеніе его, по возвращеніи Наполеона вофранцію, пагубнымъ вліяніемъ одной особы изъ высшаго круга, въ которую онъ былъ влюбленъ. Это правда. Въ то время, какъ Франція дрожала подъ стопами императора, -- въ то время, какъ Парижъ былъ въ оцѣпенѣніи и ожиданіи, Бенжаменъ Констанъ, это сухое сердце, какъ называютъ его строгіе біографы, былъ занятъ одною мыслію: какъ бы въ готовящемся переворотѣ найдти средство заставить холодную красавицу полюбить себя. Что же для этого сдѣлать? Защищать Бурбоновъ? Этого недостаточно; у Бурбоновъ есть защитники: есть защитники молодые и красивые, которые, при первомъ извѣстіи о высадкѣ Наполеона, обнажаютъ шпаги и изъявляютъ готовность умереть подъ стѣнами Парижа. Чтобъ превзойдти ихъ, чтобъ доказать искренность своего мнѣнія, доказать способность къ самоотверженію, которой не хотятъ вѣрить, Бенжаменъ Констанъ беретъ перо, которымъ въ это время дѣйствовать опаснѣе, чѣмъ саблею, и, когда всѣ покидаютъ Бурбоновъ, наноситъ этомъ оружіемъ послѣдній ударъ Наполеону, -- ударъ безразсудный, не могущій принести никакой пользы, могшій повести только къ тому, что онъ, Бенжаменъ Констанъ, будетъ разстрѣлянъ или изгнанъ изъ Франціи, т. е. сдѣлается человѣкомъ интереснымъ въ глазахъ любимой особы.
   Вотъ что пишетъ онъ, когда получено было извѣстіе о высадкѣ Наполеона: "Если правительство соединиться съ народомъ, -- все можетъ быть спасено, не смотря на армію; если же нѣтъ, то я очень опасаюсь за результатъ. Среди всего этого волненія я занятъ только вами; кажется, я сталъ бы думать объ однѣхъ васъ и тогда, когда бы рушился весь міръ..."
   Наполеонъ вступилъ въ Ліонъ, и Бенжаменъ Констанъ пишетъ:
   "Простите, что, пользуясь обстоятельствами, я безпокою васъ. Черезъ четыре или пять дней, участь моя навѣрно будетъ рѣшена... Если мы не восторжествуемъ, чрезъ недѣлю я буду или изгнанникомъ, или бѣглецомъ, или въ тюрьмѣ, или меня разстрѣляютъ. Такъ удѣляйте же мнѣ сколько-можно-болѣе вашего времени... Мое чувство къ вамъ -- жизнь моя; ваше равнодушіе причиняетъ мнѣ болѣе горя, нежели сколько можетъ причинить, чрезъ нѣсколько дней, смертный приговоръ; и когда я думаю, что опасность есть средство снискать участіе ваше, радуюсь опасности".
   Наполеонъ идетъ къ Парижу форсированными маршами, и вотъ что пишетъ Бенжаменъ Констанъ:
   "Ради Бога, принудьте себя на нѣсколько дней скрывать отъ меня отвращеніе ваше. Мнѣ нужна моя голова; я защищаю тѣхъ, кого вы любите. Не боюсь я Наполеона, приближающагося къ намъ, и нападаю на него всѣми способами. Всѣ говорятъ мнѣ, чтобъ я не дожидался его; остаюсь, желая доказать вамъ, что и во мнѣ есть мужество, что и во мнѣ есть кое-что доброе. Зачѣмъ же попирать меня ногами, оскорблять меня {Излишне, можетъ быть, замѣчать читателямъ, что это иперболы, обыкновенно употребляемый въ подобныхъ случаяхъ; Бенжаменъ Констанъ не былъ попираемъ ногами: онъ не былъ только любимъ такъ, какъ ему хотѣлось.}?"
   Наполеонъ въ Фонтенбло, и между-тѣмъ, какъ роялисты торопливо бѣгутъ изъ Парижа, Бенжаменъ Констанъ печатаетъ свою знаменитую статью; въ тотъ же день онъ пишетъ: "Я очень радъ, что моя статья напечатана; по крайней мѣрѣ теперь нельзя уже подозрѣвать мою искренность. Вотъ записка, которая написана мнѣ по прочтеніи статьи {Вѣроятно, какая-нибудь дама выражала ему свой энтузіазмъ къ его блестящему безразсудству.}. Еслибъ я получилъ подобную ей отъ другой, то мнѣ было бы весело и на эшафотѣ..."
   И потомъ:
   "Мое положеніе очень-просто: вы ѣдете, и я ѣду; вы остаетесь, и я остаюсь."
   По тону упрека, господствующему въ письмахъ Констана, видно, что особа, о которой идетъ рѣчь, отъ-того ли, что совѣстилась возбуждать его къ поступкамъ безразсуднымъ, или отъ-того, что видѣла во всемъ этомъ что-то театральное, если не останавливала, то и не возбуждала его, и слѣдовательно на нее нельзя слагать отвѣтственности въ политическомъ промахѣ Констана.
   Какъ бы то ни было, Наполеонъ вступаетъ въ Парижъ, и всѣ друзья Бенжамена Констана уговариваютъ его уѣхать. Лафійеть сначала отправляетъ его въ загородный домъ посланника Соединенныхъ-Штатовъ; оттуда Констанъ отправляется въ Нантъ, чтобъ добраться до берега и сѣсть на корабль. Пріѣхавъ въ Нантъ, онъ раздумываетъ; онъ не въ силахъ перенести мысль о разлукѣ, можетъ-быть, на нѣсколько лѣтъ, съ тою, которою вполнѣ занята въ эту минуту душа его, и, послѣ девяти-дневнаго отсутствія, возвращается въ Парижъ.
   Между-тѣмъ, Наполеонъ уже принимался за свою новую роль государя конституціоннаго; его приверженцы, вмѣсто того, чтобъ броситься на Бенжамена Констана, окружаютъ его, льстятъ ему; онъ не довѣряетъ имъ; 14 апрѣля 1815 года, императоръ призываетъ его къ себѣ, не старается выставить себя передъ нимъ человѣкомъ, всегда любившимъ свободу, а съ холодностію разбирая, что для него выгоднѣе, старается доказать, что онъ находится совершенно въ новомъ положеніи и убѣжденъ въ необходимости устроить правительство на новыхъ началахъ; онъ отпускаетъ Констана, требуя отъ него проекта конституціи. Чрезъ нѣсколько дней, Бенжаменъ Констанъ былъ въ службѣ императора.
   Нелѣпо предполагать, что Бенжаменъ Констанъ предвидѣлъ все это заранѣе,-- предполагать, что въ то время, какъ писалъ статью 19 марта, онъ разсчиталъ и отъѣздъ, и возвращеніе, и измѣненіе своихъ отношеній къ Наполеону, и что съ этимъ разсчетомъ говорилъ: "я не стану жалкимъ переметчикомъ переходить отъ одной власти къ другой... Никто не отказывалъ Бенжамену Констану въ умѣ, а послѣдняя борьба Наполеона съ Европою такъ мало обѣщала успѣха, что умный человѣкъ, непристававшій къ Наполеону во время его могущества, едвали могъ быть руководимъ побужденіями личной выгоды, принимая его сторону въ обстоятельствахъ трудныхъ. Поэтому, Бенжаменъ Констанъ смѣло могъ приводить въ оправданіе себѣ ту же причину, какую приводили многіе другіе, и онъ сдѣлалъ это въ сочиненіи, изданномъ въ 1820 г., подъ заглавіемъ Mémoires sur les Cenl-ours. Эта книга, главная цѣль которой -- оправданіе его собственнаго поведенія и поведенія конституціонной партіи, представляетъ, особенно во второй части, множество любопытныхъ подробностей о послѣднихъ дняхъ имперіи и императора. Что касается до политическихъ причинъ своего поведенія, Бенжаменъ Констанъ высказываетъ ихъ вкратцѣ слѣдующимъ образомъ:
   "Въ одномъ памфлетѣ меня упрекали, что я не далъ убить себя подлѣ трона, который защищалъ 19 марта; это потому, что 20-го я поднялъ глаза и увидѣлъ, что тронъ исчезъ, а Франція все еще оставалась...
   "Удаляться отъ правительства, установленнаго Наполеономъ, значило оставлять Францію на жертву трехъ равно бѣдственныхъ случайностей: военнаго диктаторства, совершеннаго порабощенія ея иностранцами, и контр-революціонной реакціи со всѣми ужасами... Чтобъ предупредить эти опасности, надлежало присоединиться къ новому правительству и, поддерживая, ограничить его. Не легко было это для людей, которые противились Бонапарте, или по-крайней-мѣрѣ удалялись отъ него въ-теченіе тринадцати лѣтъ."
   Всему этому, конечно, можно вѣрить; но есть случаи, гдѣ форма беретъ верхъ надъ сущностію; есть слова, отъ которыхъ уже нельзя отказаться, разъ произнесши ихъ,-- и враги Бенжамена Констана на всѣ его оправданія отвѣчали словами: "я не стану жалкимъ переметчикомъ переходить отъ одной власти къ другой, не стану прикрывать софизмами бевчестіе", и пр. Большой промахъ сдѣлалъ Бенжаменъ Констанъ написавъ эти слова; большой промахъ сдѣлалъ онъ, что, написавъ ихъ, возвратился въ Парижъ. Мы уже видѣли, въ-слѣдствіе какого чувства сдѣлалъ онъ оба эти промаха, и если послѣдствія ихъ были невыгодны для его политическаго положенія, то также невыгодны они были и для отношеній сердечныхъ, которыя въ то время такъ сильно это занимали. Правда, перспектива новаго изгнанія послѣ паденія Наполеона могла представлять ему надежду сдѣлаться интереснымъ въ глазахъ женщины, благородное сердце которой всегда симпатизировало несчастію; но причины изгнанія отчасти уменьшали этотъ интересъ. Обыкновенное общество любимой особы считало его переметчикомъ тѣмъ болѣе преступнымъ, что онъ яснѣе другихъ обнаруживалъ усердіе къ Бурбонамъ; по-мѣрѣ-того, какъ приближалась послѣдняя катастрофа имперіи, увеличивалась пустота вокругъ его, и тогда, унылый, писалъ онъ:
   "Не о любви теперь рѣчь. Среди ненависти, окружающей меня, я не смѣю произносить этого слова, и на мрачномъ поприщѣ, на которое вступилъ, благословляю небо, что ни одного существа не привязало оно къ судьбѣ моей какими-либо узами; но немножко дружбы съ вашей стороны сдѣлало бы мнѣ много добра... страданія мои неисчислимы; я могу, я долженъ жить только съ тѣми, которыхъ соединяетъ теперь общая опасность; другіе, кажется, порицаютъ мое поведеніе и ждутъ моего паденія... Не страшна мнѣ опасность, но столько несправедливости!..."
   Послѣ ватерлооской битвы онъ писалъ:
   "Прошу увѣдомить, когда вы, не затрудняя себя, можете принять меня. Я хорошо понимаю свое положеніе; чувствую, что въ вашемъ обществѣ -- я человѣкъ изгнанный, и не смѣю теперь возражать противъ этого изгнанія... Для меня все равно, съ кѣмъ бы у васъ ни встрѣтиться, но мнѣ хотѣлось бы только съ тѣми, съ которыми моя встрѣча не можетъ нанести вамъ непріятности, потому что я сталъ тѣмъ щекотливѣе, что у меня теперь одна защита -- моя сила физическая и нравственная, и я не перенесу равнодушно ни прямаго порицанія, ни оскорбительнаго сожалѣнія."
   Бенжаменъ Констанъ принялъ сторону императора только съ тѣмъ условіемъ, чтобъ императоръ принялъ его начала свободы. Въ государственномъ совѣтѣ, во время преній о дополнительномъ актѣ, онъ говорилъ всегда въ духѣ самомъ либеральномъ; и когда обнародована была новая конституція, то, издавъ въ защиту главныхъ началъ ея книгу подъ заглавіемъ Principes de politique applicables a la поиvelle constitution, онъ указалъ въ этомъ сочиненіи тѣ пункты, въ которыхъ она казалась ему недостаточною. Будучи послѣдовательнѣе Лафайетта и другихъ членовъ конституціонной партіи, онъ не думалъ, что ватерлооская битва освободила Францію отъ новыхъ узъ, связывавшихъ ее съ Наполеономъ. Всѣми силами своими оспаривалъ онъ роковую мысль обезоружить побѣжденнаго героя въ то время, какъ онъ могъ еще возвратить побѣду подъ свои знамена, и только тогда, когда эта мысль, не смотря на его усилія, одержала верхъ, онъ счелъ своимъ долгомъ убѣждать Наполеона уступить желанію палаты, требовавшей отреченія его отъ престола.
   "Узнаю по опыту", писалъ онъ при этомъ случаѣ: "что гораздо-труднѣе говорить правду несчастію, чѣмъ могуществу. Время тратится даромъ, и душа моя растерзана; сегодня послѣдній день спасенія, и я не думаю, чтобъ имъ воспользовались... Скоро надѣюсь видѣться съ вами; эта перспектива успокоиваетъ мою душу, и я не хочу заглядывать далѣе."
   Спустя нѣсколько дней, онъ отправился въ Гагенау членомъ депутаціи, которую палата послала къ союзнымъ государямъ. Это посольство было безуспѣшно. Бенжаменъ Констанъ возвратился въ Парижъ, чтобъ узнать отъ победителей свою участь.
   Тутъ, въ этой душѣ, такъ живо принимавшей впечатлѣнія, возникаютъ на время чувства новаго рода. Несчастный въ любви, тревожимый мыслію о своей политической будущности, ожидая изгнанія или суда, онъ видитъ г-жу Крюднеръ; мистическій языкъ этой сивиллы производитъ на него впечатлѣніе быстрое и могущественное, и вотъ насмѣшникъ Констанъ предается религіозной восторженности, созерцанію, молитвамъ, и пишетъ къ той особѣ, которую любилъ прежде любовью земною, письма, дышащія любовью божественною, или лучше сказать письма, въ которыхъ смѣшиваются обѣ эти любви:
   "Съ той минуты, какъ овладѣло мною пагубное чувство любви къ вамъ, погибель моя была рѣшена, но вамъ не въ чемъ упрекать себя... Иногда я разсуждаю самъ съ собой, что въ этой неизъяснимой и болѣзненной страсти есть, можетъ-быть, воля божественная; что среди этой любви, о которой я вамъ почти не говорю, и именно для того, чтобъ не говорить о ней, я высказываю вамъ спасительныя слова, вызываю въ душѣ вашей чувства спасительныя; я -- лира, разбиваемая бурей; но, разбиваясь, она издаетъ гармоническіе звуки, которые суждено вамъ слушать.
   "Я говорю самъ себѣ; не одно дѣйствіе вашихъ прелестей причиною "тому, что вся жизнь моя сосредоточивается въ горести и въ привязанности къ вамъ; мнѣ суждено, сгарая, свѣтить вамъ, искупить васъ моимъ страданіемъ... Я говорю самъ себѣ: видно мнѣ суждено страдать, чтобъ привести васъ въ сферу идей, въ которую я самъ еще не вошелъ совершенно; но лампа не видитъ своего собственнаго свѣта, и между-тѣмъ разливаетъ его вокругъ себя. Эта мысль помогаетъ мнѣ жить. Впрочемъ, мнѣ нечего болѣе дѣлать на свѣтѣ. Самолюбіе мое, можетъ-быть, чрезмѣрное, унижено; "вы объявили мнѣ, что я не могу снискать вашей привязанности, вы сдѣлали мнѣ ненавистными дары ума, которые не съумѣли вамъ понравиться... Я прошу у неба смерти тихой и скорой, которая оставила бы въ мысляхъ вашихъ слѣдъ обо мнѣ и помогла бы вамъ жить въ той сферѣ, въ которую зоветъ васъ столько внутреннихъ движеній; гробь мой будетъ краснорѣчивѣе моего голоса; воспоминаніе обо мнѣ будетъ не такъ докучно, какъ мое присутствіе. И къ чему мнѣ жить? Что такое жизнь, когда нельзя быть любимымъ?.."
   Не смотря на такую элегію, Бенжаменъ Констанъ жилъ еще долго. Натуры, подобно ему жаждущія сильныхъ ощущеній, не останавливаются навсегда на одномъ чувствѣ. Этими выписками мы хотѣли доказать только, что Бенжаменъ Констанъ не быль вполнѣ, какъ думаютъ нѣкоторые судьи его, эгоистическимъ, тщеславнымъ Адольфомъ, который, подъ видомъ сожалѣнія, хладнокровно анализируетъ причиняемыя имъ страданія; мы видимъ здѣсь совершенно-противное, и если прибавимъ, что у этого тщеславнаго Адольфа любовь отвергнутая и столь для него гибельная не превратилась въ отвращеніе (какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ у настоящихъ Адольфовъ), что, напротивъ, онъ сохранилъ навсегда доброе воспоминаніе о любимой особѣ,-- что, пятнадцать лѣтъ спустя, на смертномъ одрѣ, онъ продиктовалъ, слабѣющимъ голосомъ, нѣсколько прощальныхъ строкъ къ ней -- если прибавимъ, что въ другихъ связяхъ, болѣе-бурныхъ, онъ показалъ себя такимъ же,-- что, двѣнадцать лѣтъ спустя послѣ смерти г-жи Сталь, онъ писалъ о ней страницы {Въ изданной имъ въ 1829 г. книгѣ: Melanges littéraires et politiques.} краснорѣчивыя, благородныя, трогательныя, то надо согласиться, что Бенжаменъ Констанъ, если и точно изобразилъ самого-себя въ Адольфѣ, представилъ себя въ дурномъ видѣ. Но онъ былъ существомъ непостояннымъ, безпокойнымъ, несчастнымъ; онъ, умѣвшій иногда такъ хорошо противиться другимъ, соединявшій съ пылкимъ воображеніемъ поэта холодное безстрашіе солдата, неспособенъ былъ противиться самому-себѣ; существенно-добрый, мужественный, безкорыстный, благородный, онъ не имѣлъ рѣдкаго достоинства быть человѣкомъ вполнѣ великимъ, такъ же твердымъ, какъ и добрымъ, такъ же настойчивымъ, какъ и мужественнымъ, такъ же строгимъ къ самому-себѣ, какъ и готовымъ на пожертвованія, въ случаѣ нужды, для другихъ, такъ же сильнымъ волею, какъ умомъ;-- все это факты, которые нельзя оспоривать.
   Но выписки завели насъ слишкомъ-далеко. Пробѣжимъ вкратцѣ главныя событія послѣдней части жизни Бенжамена Констана.
   Когда собралась палата 1815 года, то со всѣхъ сторонъ раздались крики: горе побѣжденнымъ! Бенжаменъ Констанъ не былъ забытъ. Газета "Quotidienne" представила его такъ же виновнымъ, какъ Лабедуайера, и, слѣдовательно, заслуживающимъ такого же наказанія. Тогда друзья убѣдили его уѣхать въ Англію и выждать тамъ, пока буря утихнетъ. Въ изгнаніи, на досугѣ, написалъ онъ Mémoires sur les Cent-jours, о которыхъ мы уже упоминали, и издалъ въ Лондонѣ романъ Adolphe, написанный за нѣсколько лѣтъ до того. Это -- драма, въ которой только два дѣйствующія лица, печальная картина душевныхъ мукъ, предшествующихъ разрыву союза, необдуманно-заключеннаго двумя существами съ противоположными характерами. Возвратившись во Францію въ концѣ 1816 года, онъ вступилъ въ ряды начинавшей образовываться тогда конституціонной оппозиціи/и издалъ Traité de la doctrine politique et des moyens de rallier les partis en France. Быстро слѣдовали за тѣмъ брошюры одна за другой {Эти брошюры, въ которыхъ разбираются важнѣйшіе вопросы представительнаго правленія, въ-послѣдствіи перепечатаны съ нѣкоторыми измѣненіями и изданы въ четырехъ томахъ, подъ заглавіемъ Cours dr politique constitutionnelle.}: дѣятельное сотрудничество въ журналѣ "La Minerve", основанномъ въ противоположность журналу "Conservateur", увеличило его репутацію. Въ 1819 году, онъ явился въ палату депутатомъ отъ сартскаго Департамента. Не входя въ подробности парламентской дѣятельности Бенжамена Констана, замѣтимъ только, что его мнѣнія были мнѣніями лѣвой конституціонной стороны, мнѣніями Фуа, Манюэля, Казиміра Перьё, Лафитта, Лафайетта; съ послѣднимъ не сходился онъ только въ понятіи о средствахъ незаконныхъ, т. е. о заговорахъ, которыхъ никогда не любилъ и въ которыхъ никогда не участвовалъ.
   Когда либеральная партія потерпѣла пораженіе на выборахъ 1824 года, Бенжаменъ Констанъ былъ въ числѣ семнадцати депутатовъ, избѣгшихъ этой неудачи: восторженные роялисты хотѣли удалить его изъ палаты, доказывая, что онъ не французъ, -- о чемъ мы уже упоминали; онъ остался на своей скамьѣ и былъ въ числѣ вождей малочисленной либеральной Фаланги, которая, будучи поддержана общественнымъ мнѣніемъ, наконецъ, послѣ трехлѣтней борьбы, низвергла министерство Виллеля. Рѣчи, произнесенныя Бенжаменомъ Констаномъ въ палатѣ депутатовъ съ 1819 до 1827 года, собраны и изданы въ двухъ томахъ. Читатель можетъ видѣть въ нихъ, какою плодовитостью ораторскихъ средствъ, какимъ изяществомъ слога, какою силою, какою гибкостью въ доводахъ отличался Бенжаменъ Констанъ. Когда онъ начиналъ рѣчь, произношеніе его было затруднительно, онъ немного пришепётывали; но разгорячившись, разговорившись заставлялъ слушателей забывать этотъ легкій недостатокъ, и, внимательно слушая его, они не сводили глазъ съ его лица благороднаго, но истомленнаго трудами и безсонными ночами, окаймленнаго длинными русыми волосами, въ волнистыхъ букляхъ ниспадавшими на воротникъ платья. Всегда вѣжливый въ насмѣшкѣ, всегда хладнокровный въ гнѣвѣ, онъ умѣлъ заставлять слушать себя даже тѣхъ, которыхъ глубоко раздражалъ. Онъ не импровизировалъ на трибунѣ, за то писалъ свои рѣчи съ такою быстротою, которая почти равнялась импровизаціи.
   Особенно онъ любимъ былъ молодёжью, которой немножко льстилъ и которая за лесть платила ему энтузіазмомъ:"Она будетъ лучше насъ", часто говаривалъ Бенжаменъ Констанъ, и эта молодёжь любила его, какъ своего представителя въ палатѣ; она любила его за чисто-художническую безпечность въ жизни, за добрыя и дурныя страсти, оспаривавшія его сердце; ибо въ то самое время, какъ Бенжаменъ Констанъ, по лѣтамъ своимъ принужденный отказаться отъ ощущеній болѣе-нѣжныхъ, проводилъ, къ-сожалѣнію, часть жизни въ ощущеніяхъ игры, другую часть, самую большую, онъ посвящалъ философскимъ и религіознымъ изслѣдованіямъ, которыя всегда любилъ, защитѣ либеральныхъ началъ на трибунѣ, въ газетахъ и брошюрахъ, и наконецъ заботамъ о несчастныхъ и гонимыхъ. Если представлялась малѣйшая возможность вырвать чью-нибудь голову изъ рукъ палача, Бенжаменъ Констанъ не жалѣлъ для несчастнаго ни времени, ни словъ, ни пера, а въ случаѣ надобности и кошелька своего.
   Между-тѣмъ, Бенжаменъ Констанъ не былъ счастливъ. Онъ-желалъ вести жизнь регулярную и не въ силахъ былъ начать ее. Игра разоряла его, губила силы физическія и нравственныя, и старость началась для него такъ же преждевременно, какъ преждевременно было его развитіе тѣлесное и умственное. Эта нервная организація, которую онъ столько употреблялъ во зло, съ каждымъ днемъ болѣе и болѣе изнемогала подъ тяжестію болѣзни. Сходя однажды съ трибуны, онъ упалъ и повредилъ себѣ ногу; прежніе недуги усилили болѣзнь; онъ ужеходилъ на костыляхъ... Въ такомъ положеніи застала его іюльская революція и пробудила въ немъ весь остатокъ нравственной силы; онъ находился въ загородномъ домѣ въ рукахъ хирурговъ, сдѣлавшихъ ему жестокую операцію, когда принесена была ему записка отъ Лафитта. "Здѣсь разъигрывается партія", писалъ Лафайетъ: "въ которой наши головы служатъ ставками; приносите свою",-- и, не смотря на объявленіе хирурга, что всякое движеніе для него чрезвычайно-опасно, отъ рѣшился принести свою голову. На носилкахъ отправился онъ въ ратушу и подкрѣпилъ всѣмъ своимъ вліяніемъ мнѣніе о необходимости правленія монархическаго. Новый король наградилъ его двумя стами тысячъ фр. Это случилось такимъ-образомъ: Бенжаменъ Констанъ долженъ былъ Лафитту около 200,000 фр.; когда дѣла богатаго и щедраго банкира вдругъ разстроились, онъ сталъ отвсюду собирать свои капиталы, розданные по рукавъ. Король узналъ, что Бенжаменъ Констанъ затрудняется въ уплатѣ своего долга, и, пользуясь елучаемъ обязать двухъ человѣкъ, бывшихъ для него столъ-полезными, предложилъ Бенжамену Констану сумму, необходимую для разсчетовъ съ Лафиттомъ. "Вы принесли", сказалъ ему король; "такія жертвы свободѣ, которыя выше вашихъ силъ. Я съ радостію помогу вамъ теперь, и "Ваше величество", отвѣчалъ Бенжаменъ Констанъ: "принимаю вашу помощь, но свобода идетъ впереди признательности; я хочу остаться независимымъ, и если ваше правительство будетъ дѣлать ошибки, я первый пристану къ оппозиціи." И дѣйствительно, Бенжаменъ Константъ не замедлилъ доказать независимость своего мнѣнія, оспоривая въ разныхъ пунктахъ первое іюльское министерство. Быть-можетъ, мысль, что онъ обязанъ былъ доказать публикѣ эту независимость, заставляла его быть слишкомъ-строгимъ къ людямъ, которые, находясь въ весьма-затруднительномъ положеніи, заслуживали нѣкоторой снисходительности со стороны такого просвѣщеннаго ума, каковъ былъ его умъ; можетъ-быть также болѣзни старости имѣли вліяніе на то, что болѣе горечи, рѣзкости было въ рѣчахъ его... Въ концѣ ноября 1830 г. онъ слегъ въ постель и умеръ 8 декабря того же года, наканунѣ приготовивъ къ печати послѣдній томъ обширнаго своего сочиненія: De la religion considérée dans за source, ses formes et ses developpements {По смерти Бенжамена Констана издано было его сочиненіе: du Polythéisme remain considéré dans ses rapports avec la philosophie grecque et la religion chretienne.}. Этимъ сочиненіемъ занимался онъ большую часть своей жизни. Еще въ молодости думалъ онъ написать исторію политеизма. Напитанный философскими идеями XVIII вѣка, онъ видѣлъ въ этомъ трудѣ. случай къ нападкамъ на христіанство. Къ счастію для своей славы, онъ не написалъ этой исторіи; съ лѣтами измѣнились его мысли, и долго, до конца жизни писалъ онъ сочиненіе, вышедшее въ шести томахъ подъ означеннымъ заглавіемъ.
   Признательная къ услугамъ, оказаннымъ Бенжаменомъ Констаномъ, нація сдѣлала ему великолѣпные похороны; весь Парижъ былъ на улицахъ, многіе домы покрыты были трауромъ; студенты отвезли гробъ его на Кладбище-Отца-Лашеза. Тамъ Лафайетъ трогательно простился съ своимъ другомъ, и авторъ "Адольфа" нашелъ наконецъ въ могилѣ спокойствіе, котораго не находилъ въ жизни.

"Отечественныя Записки", No 2, 1846

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru