Комиссаржевская Вера Федоровна
Из писем к Н. Н. Ходотову

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

СБОРНИК ПАМЯТИ В. Ф. КОМИССАРЖЕВСКОЙ

1931
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

   

ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ ПИСЕМ В. Ф. КОМИССАРЖЕВСКОЙ К АРТИСТУ Н. Н. ХОДОТОВУ

Из готовящейся к изданию книги его воспоминаний

I

   "Вот я в Москве... Я читаю завтра "Манфреда" (не знаю, есть ли на свете выше этого -- гению Байрона некуда уже было итти потом). Весь литературный мир, все, что есть талантливого, молодого в России,-- сейчас в Москве и будет слушать меня. Все, в ком живет еще любовь к прекрасному, придут Завтра вечером к нам, потому что ждут небывалого наслаждения от этой единственной по красоте вещи. Байрон с музыкой Шумана. И они еще верят, что Шаляпин и я выполним это, как никто. Вот чего ждут они, и какое наслаждение для духа было бы хотя желание дать хоть одним звуком ту бурю, что переживаешь, читая эту повесть гениальной души.
   И вот я здесь -- больная вся, без голоса, с мучительным кашлем, с апатией, с потухшими глазами и скованная сознанием невозможности подняться хоть на одну ступеньку к вдохновению. И будет, может быть, успех, и публика будет думать, что это я, не подозревая, что это автоматическое искусство. Мне надо подняться очень высоко теперь, чтобы найти себя; так высоко, как может быть никогда еще не поднималась. Но как это сделать, и жива ли еще надежда на то, что это возможно -- я не знаю. Я ничего не знаю, кроме того, что я несчастна до конца сейчас, и мне кажутся химерами мои мечты о театре и, главное, вера в мои силы, а так нужна она мне: если я начну дело без этой веры,-- я погибла и вокруг меня погибло. Сейчас я не знаю ничего, до того я растерялась".
   

II

   "Мне кажется сейчас, что я так много должна сказать Вам, что я беру эту простыню, чтобы писать Вам... Но очень возможно, что из этого ничего не выйдет. Кто-то из больших писателей говорил, что каждый писатель должен,-- хочет ли он или не хочет писать,-- брать лист и начать его так: "я решительно не знаю, что мне написать", а дальше само пойдет. А вот когда пишешь письмо, бывает наоборот: стоит сказать "я много хочу сказать", чтобы не написать ничего. Это выходит потому, что голова полна не мыслями, душа не чувствами, а обрывками, и, несмотря на жадное желание их передать -- это оказывается много труднее, чем кажется. Когда я говорю с Вами или пишу Вам, мне всегда думается больше о Вас, чем о себе. Я всегда хочу дать Вам своими словами что-нибудь светлое, радостное или печальное -- все равно, но светлое, т. е. с перспективой. Итак... мы вчера приехали в Крым. Тут не хорошо -- тут волшебно-прекрасно. Начать описывать это все -- значит оскорблять,-- нет слов таких или, вернее, не мне найти их. Но все-таки, лично мне, Кавказ больше говорит. Здесь много неги... Здесь все как-то "манит" любоваться собой, а там все полно гордой прелести. Он не завораживает душу -- он покоряет своей красотой. Но море здесь, море! "Свободная стихия". Господи! Сколько бесконечной свободы... но и сколько тоски оно несет, но тоски, без которой нельзя существовать.
   Вчера вечером, когда я вошла на балкон, и ночь была такая тихая, точно каждый листик дал обет молчания, и розы, и магнолии пахли так сильно, точно хотели, чтобы аромат этот дошел до луны... А громадный тополь стоит, как будто сторожит вход в волшебное царство... И все это залито луной... И свет ее лег широкой, бесконечной пеленой на море...-- я думала, что у меня сердце разорвется от счастья и муки. Направо от меня была наша Большая Медведица -- "кастрюлька небесная". Прямо передо мной звезда, что я Вам подарила, а левее -- моя -- Ваша.
   Как мне хотелось, чтобы Вы все это видели, и видели теперь именно, пока еще дрожат в душе Вашей струны на все Это, потому что боюсь я... и все труднее и труднее мне бороться с предчувствием, которое говорит, что житейские волны сумеют затопить все эти всходы в душе Вашей, и ни мне, и никому не спасти тогда их, потому что союзниками врагов явится многое, с чем трудно совладать. Легла я и много думала на эту тему... и я не сумею всего рассказать, а хочется и надо для Вас, как для молодого артиста, в которого я верю.
   У людей вообще, а у женщин в особенности, есть одна черта ужасная: они легко прощают гадость -- раз она сделана во имя их. В числе моих бесконечных недостатков этого нет, и отсутствие этого недостатка послужило было одной из причин, почему я сурово отнеслась к тому, что произошло с Вами за время нашей разлуки. Конечно, Вы не сделали гадости, но... знаете: Галилей признавал только одну точку зрения на мир: стоя на земле. Коперник же решил, что есть другая: надо посмотреть на мир со звезды. Ну так вот и мы, артисты в особенности, должны найти эту высоту. Потом можно вернуться вниз, но уже все тогда будешь проверять по той, высшей точке зрения. И вот бывает так, что Вы вдруг какую-нибудь фразу, слово, из слышанных Вами, выделяете на сцене ли, в жизни: тоном ли, взглядом, жестом, так, что оно зазвучит для Вас и для других чем-то новым, не необыкновенным, а именно новым. В устах такого человека, такого артиста и обыкновенная фраза звучит чем-то вещим, как бы кладущей грань между тем, что было, и тем, что будет. И вот тогда решаешь, что человек этот, артист, может быть и бессознательно побывал на той высшей точке, и эта фраза -- плод того, что он был там; она обыкновенна, потому что это еще лепет ребенка, но она сулит. Вы достаточно чутки, чтобы иначе все это Вам объяснять... Да я и не умею... Я вижу вас Андреем Калгуевым, чутко прислушивающимся к подобным же звукам... Больше скажу -- Вы заставили не только меня, но и публику прислушаться к ним. Но скоро, скоро мы увидимся в Петербурге и много... много будем говорить, как в нашем любимом Киеве... Вильне... Одессе..."
   

III

   "Там, в глубине самой глубокой, я слышу, что я чувствую верно, что это не надо, потому что... видите ли: если мои муки настоящие, то из них должно что-нибудь родиться и вырасти -- и вот это надо давать людям... Но сил физических так мало, да и духовных, должно быть, тоже... Когда я умру, я хочу, чтобы на памятнике было написано: "Умом и сердцем правду чуя... она отдаться не сумела ей". Как тяжело будет лежать под камнем с такой надписью. Но душа уйдет без обмана. И как важно будет, что многие призадумаются глубокой думой над этой эпитафией.
   Молодому актеру надо слушать всякие замечания, ловить их, а потом уже дома разобраться, что в них ценного и что нет. Иначе Вы будете, как все. Сыграв роль, они считают, что создали ее как надо; и всякое замечание считают оскорблением и говорят: это меня сбивает. Вокруг нас кипит жизнь, люди реагируют на явления и всякий по-своему, и чем с больших сторон услышит актер о взглядах на то, что ему кажется иначе, не другим, тем лучше для него. Его дело -- разобраться в том, что ему годится, что нет, но чужая психология помогает часто, освещает свою, открывая новые горизонты, и надо уметь их жаждать.
   Работайте, работайте. Возьмите роль и чувствуйте, чувствуйте, будто это все с вами случилось, совсем забыв, что там другой, не такой изображен. И когда совсем уйдете в эти страдания, радости, в хаос или покой, тогда только можете вспомнить, что это не Вы, что он был другой, и делайте, что хотите, и психологией, и философией -- они уже будут на верной, настоящей, единственной дороге. Я не умею, я никогда не сумею объяснить это ясно; если бы я сумела это сделать, Вы бы не поняли, а весь прониклись, что только так надо и что все они не правы.
   Когда идея должна облететь мир и потом напечатана на миллиардах листов, то для этого надо, чтобы она была написана на бумаге, и чтобы эта бумага еще повторилась в миллиардах напечатанных листов, а для всего этого нужны станки в типографии, мозольные руки рабочих... и много, много чего... И вот сейчас, думая об этом, я невольно вспоминаю слова из "Мертвого города": "Есть еще и иная красота, которую надо открыть, есть иные блага, которые надо завоевать, и что есть, может быть, в мире дела, которые надо совершить... Дела прекраснее самых чудных слов поэзии". Да, мой Азра, радуйтесь и понимайте в этих словах, что я приняла в душу увлечение Ваше миром "революционных идей"... Во мне самой жажда духовной свободы. Если бы я была иной -- я бы не была актрисой. Вы же знаете, как я люблю Герцена, чувствую родного Мицкевича, но не знаете, как я понимаю и Бакунина"...
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru