Колтоновская Елена Александровна
"Святой доктор"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

"Святой докторъ"

(Ѳедоръ Петровичъ Гаазъ).

I.

   О докторѣ Ѳедорѣ Петровичѣ Гаазѣ, умершемъ въ Москвѣ въ 1853 году, сохранился такой знаменательный разсказъ. Однажды, въ зимнюю морозную ночь, ему нужно было отправиться къ больному. Не дождавшись своего стараго замѣшкавшагося кучера и не найдя извозчика, онъ пошелъ пѣшкомъ. Итти приходилось по темнымъ глухимъ переулкамъ, въ совершенно безлюдной мѣстности. Гаазъ шагалъ торопливо, спѣша къ ожидавшему его бѣдняку-больному. Вдругъ передъ нимъ какъ изътодъ земли выросло нѣсколько оборванцевъ и стали тащить съ него шубу. Ссылаясь на свою старость и холодъ, Гаазъ кротко просилъ ихъ оставить ему шубу, потому что безъ нея онъ можетъ простудиться и умереть, а у него на рукахъ много тяжелыхъ больныхъ и при томъ бѣдныхъ. Но грабители не унимались. Тогда старикъ-докторъ сказалъ имъ:-- "если ужъ вамъ такъ плохо, что вы пошли на такое дѣло, то придите за шубой ко мнѣ, я велю ее вамъ отдать или прислать, если скажете -- куда,-- и не бойтесь, я васъ не выдамъ. Зовутъ меня докторомъ Гаазомъ, и живу я въ больницѣ, въ Маломъ Казенномъ переулкѣ.... А теперь отпустите меня -- мнѣ нужно къ больному"... Смущенные воры внезапно отступили и одинъ изъ нихъ взволнованно воскликнулъ:-- "Батюшка Ѳедоръ Петровичъ!.. Да ты-бъ такъ и сказалъ, кто ты! Да кто-жъ тебя тронетъ! Иди себѣ съ Богомъ! Если позволишь, мы тебя проводимъ"!.. И Гаазъ благополучно продолжалъ свой путь.
   Этотъ разсказъ рисуетъ такого рѣдкаго по добротѣ человѣка и такое исключительное отношеніе къ нему окружающихъ, что является желаніе узнать кто-же былъ этотъ Ѳедоръ Петровичъ, котораго въ Москвѣ простые люди такъ знали и любили, и чѣмъ заслужилъ онъ это расположеніе? Отвѣтъ на эти вопросы наши читатели найдутъ въ настоящей статьѣ.
   Ѳ. П. Гаазъ былъ по происхожденію иностранецъ. Онъ родился близъ Кельна и получилъ образованіе въ вѣнскомъ университетѣ. По окончаніи его, онъ здѣсь же съ успѣхомъ занимался практикой. Въ 1802 году онъ однажды былъ призванъ къ путешествовавшему заграницей русскому вельможѣ и очень скоро его вылечилъ. Послѣ этого благодарный паціентъ сталъ уговаривать его совсѣмъ переѣхать на житье въ Россію. Ѳеодоръ Петровичъ согласился и съ этого времени поселился въ Москвѣ. Очень способный, добросовѣстный и дѣятельный, онъ вскорѣ выдѣлился между врачами и пріобрѣлъ большую практику. Равно ко всѣмъ больнымъ участливое и внимательное отношеніе тогда же создало ему славу, и множество больныхъ-бѣдняковъ, которымъ онъ никогда не отказывалъ, тѣснилось у его дверей. Въ 1814 году онъ былъ зачисленъ военнымъ врачемъ въ армію, сражавшуюся подъ Парижемъ, а затѣмъ вышелъ въ отставку и уѣхалъ на родину къ больному отцу. Старикъ отецъ вскорѣ умеръ, и Гаазъ недолго послѣ того пробылъ на родинѣ. Его неудержимо тянуло назадъ, въ Россію, въ страну, гдѣ онъ началъ уже чувствовать себя полезнымъ. Очевидно, нити, связавшія его тамъ съ людьми, были крѣпче родственныхъ узъ! Онъ вернулся и съ тѣхъ поръ поселился въ Москвѣ навсегда. Нѣкоторое время онъ не поступалъ на службу, а занимался только частной практикой, не отказывая въ помощи ни богатымъ, ни бѣднымъ. Его имя вскорѣ сдѣлалось очень извѣстнымъ, даже знаменитымъ: къ нему пріѣзжали за совѣтами за тысячи верстъ и всегда приглашали въ случаѣ серьезной болѣзни. Это давало ему возможность жить вполнѣ независимымъ и обезпеченнымъ человѣкомъ. Въ это время у него былъ свой домъ въ городѣ и подмосковное имѣніе, гдѣ онъ устроилъ-было даже суконную фабрику. Казалось, ему не о чемъ больше было хлопотать и заботиться.
   Однако, въ 1825 году, по настояніямъ генералъ-губернатора, Гаазъ поступилъ на одно очень отвѣтственное мѣсто, гдѣ передъ тѣмъ было много разныхъ злоупотребленій, почему и искали человѣка исключительно "достойнаго". Гаазъ, конечно, вполнѣ оправдалъ оказанное ему довѣріе, но не могъ долго ужиться въ своей должности. Всевозможныя жалобы, пререканія, доносы и клеветы его завистниковъ не давали ему покоя и страшно разстраивали его. Особенно обижали его нападки на его иноземное происхожденіе. "Если я,-- писалъ онъ въ отвѣтъ на одинъ изъ доносовъ,-- за 16 лѣтъ служенія страждущему человѣчеству въ Россіи не пріобрѣлъ нѣкоторымъ образомъ права на усыновленіе, то буду чувствовать себя весьма несчастнымъ"... Ничего не можетъ быть, вообще, безсмысленнѣе нападокъ на происхожденіе человѣка, въ которомъ онъ не виноватъ и отъ котораго не зависятъ ни взгляды его, ни чувства, ни поступки. А по отношенію къ доктору Гаазу, нашедшему въ Россіи для себя вторую родину, подобныя нападки были особенно несправедливы. Въ концѣ концовъ Гаазъ вынужденъ былъ оставить свое безпокойное мѣсто.
   Вскорѣ, однако, ему снова пришлось поступить на службу. Но на этотъ разъ его ждало дѣло, вполнѣ соотвѣтствовавшее его натурѣ, дѣло захватившее его всецѣло и въ корнѣ измѣнившее всю его жизнь. Онъ былъ сдѣланъ директоромъ вновь учрежденнаго "попечительнаго комитета о тюрьмахъ".
   Чтобъ оцѣнить полезность этого новаго учрежденія нужно знать, каковы были наши тюрьмы до того времени. Устройство ихъ поражало самаго поверхностнаго наблюдателя, такъ что приходилось удивляться, какъ могли выживать люди въ такихъ условіяхъ. Тюрьмы помѣщались въ сырыхъ, мрачныхъ зданіяхъ съ землянымъ поломъ, иногда ниже земли. Свѣтъ проникалъ въ нихъ сквозь узкія, низко устроенныя окна, никогда не открывавшіяся и покрытыя грязью и плѣсенью. Если стекло въ оконной рамѣ бывало разбито, его не вставляли по цѣлымъ годамъ, и въ камеру проникалъ не только холодъ и дождь, но иногда и уличная грязь. Эти ужасныя помѣщенія биткомъ набивались арестантами, безъ различія пола, возраста и степени совершенныхъ преступленій. Всѣхъ арестантовъ содержали впроголодь. Въ нѣкоторыхъ тюрьмахъ на нихъ полагались опредѣленныя суммы (обыкновенно по 15 коп. въ сутки на человѣка), но и тѣ, за отсутствіемъ надзора, часто раскрадывались смотрителями; въ другихъ же не было и того, и заключенныхъ содержали только на счетъ благотворителей. Поэтому смерть отъ голода были въ тюрьмахъ вполнѣ возможна. Не въ лучшемъ состояніи находилась и одежда арестантовъ. Казенной имъ не полагалось, а своя скоро изнашивалась -- нерѣдко они оставались безъ всякой одежды и. обуви. Между тѣмъ въ сырыхъ, плохо отапливаемыхъ тюремныхъ помѣщеніяхъ бывало иногда очень холодно. Таковы были постоянныя городскія тюрьмы, въ которыхъ содержались чаще всего ожидающіе суда (среди которыхъ попадались и невинные) и иногда отбывающіе наказаніе. Голодные и закоченѣвшіе отъ холода, измученные и озлобленные, сбивались въ одну кучу, подобно звѣрямъ, въ невообразимой грязи и вошт, эти несчастные люди постепенно грубѣли, теряли сознаніе своего человѣческаго достоинства. Понятно, что ни объ исправленіи ихъ, ни о возвращеніи къ жизни при такихъ условіяхъ не могло быть и рѣчи.
   Еще въ. худшемъ состояніи находились пересыльныя тюрьмы съ ихъ тѣсными помѣщеніями и постоянно смѣняющимся населеніемъ. Въ нихъ содержались арестанты, отправляемые въ каторжныя работы и на поселеніе въ Сибирь. Путь изъ Москвы до Сибири, называемый въ народѣ "Владиміркой", былъ очень тяжелъ. Арестанты двигались по немъ большими партіями, подъ присмотромъ грубо обращавшейся съ ними стражи. Каторжники шли въ тяжелыхъ ножныхъ кандалахъ, а ссыльные въ желѣзныхъ наручникахъ; но итти послѣднимъ было труднѣе, потому что они сковывались желѣзнымъ прутомъ по нѣсколько человѣкъ вмѣстѣ. Прутъ вдѣвался сквозь наручники съ замками, открывать которые въ дорогѣ, отъ одного перехода (этапа) до другого, воспрещалось, при чемъ такимъ образомъ соединялись люди разнаго роста, разнаго возраста, степени здоровья и силъ. Такъ двигалась по длинному. пути эта закованная масса, звеня цѣпями; слабые съ трудомъ поспѣвали за болѣе сильными, здоровые съ проклятіями тащили на прутѣ за собой больныхъ, а иногда и мертвыхъ: неурочныя остановки воспрещались!..
   Съ цѣлью облегченія участи этихъ несчастныхъ и былъ въ 1828 году учрежденъ комитетъ попеченія о тюрьмахъ. На предложеніе занять въ немъ мѣсто директора, Гаазъ отвѣтилъ горячею и полною готовностью. Когда онъ познакомился съ состояніемъ тюремъ и положеніемъ арестантовъ, онъ пришелъ въ ужасъ. Его любящее сердце было потрясено и всецѣло отдалось на служеніе этимъ несчастнымъ. Казалось, ни для чего другого въ немъ не осталось мѣста. Постепенно онъ совсѣмъ пересталъ жить для себя, внося въ свое дѣло всѣ свои силы и собранныя деньги, и незамѣтно превратился изъ состоятельнаго доктора въ одинокаго бѣдняка. Незамѣтно разорилась его фабрика, оставленная безъ призора; продали за долги его имѣніе, а затѣмъ и домъ; дорогіе рысаки были замѣненый клячами, а барскій экипажъ -- обветшалой таратайкой. Но Ѳедоръ Петровичъ ничему этому не придавалъ значенія, ни о чемъ не жалѣлъ. Напротивъ, онъ чувствовалъ, что со вступленія въ комитетъ для него началась новая жизнь, настоящая полная жизнь.
   

II.

   Прежде всего, какъ и слѣдовало ожидать, поразило Гааза препровожденіе ссыльныхъ на прутѣ, и онъ началъ энергично хлопотать объ его отмѣнѣ. Онъ краснорѣчиво описывалъ въ своихъ докладахъ, какой пыткой является подобное путешествіе для ссыльныхъ, и встрѣтилъ сочувствіе и содѣйствіе въ лицѣ московскаго генералъ-губернатора, кн. Д. В. Голицына, человѣка очень гуманнаго и справедливаго. Но несмотря на это дѣло объ отмѣнѣ прута затянулось на долгое время. Видя, что отмѣны прута по закону не скоро удастся добиться, Гаазъ рѣшилгь облегчить участь ссыльныхъ своими средствами. Онъ придумалъ для нихъ облегченные ножные кандалы, которые по вѣсу были значительно легче прежнихъ и соединялись болѣе длинною цѣпью, и потому итти въ нихъ было гораздо удобнѣе. Въ эти-то кандалы, получившіе названіе "гаазовскихъ", Гаазъ, при содѣйствіи князя Голицына, приказывалъ перековывать всѣхъ слѣдовавшихъ черезъ Москву ссыльныхъ.
   Разсказываютъ, что Гаазъ, желая знать, каково ссыльнымъ итти въ этихъ облегченныхъ кандалахъ, приказалъ однажды заковать въ нихъ себя. Въ это время къ нему какъ-разъ пріѣхалъ по дѣлу губернатора) и съ удивленіемъ увидѣлъ, что онъ ходитъ подъ аккомпанементъ какого-то лязга и звона взадъ и впередъ по комнатѣ. Оказалось, что, закованный въ кандалы. Гаазъ рѣшилъ пройти по комнатѣ разстояніе, равное первому этапному переходу, которое должны были сдѣлать безъ остановки ушедшіе изъ Москвы ссыльные! Такъ глубоко залегли въ его сердцѣ нужды и страданія этихъ послѣднихъ...
   Но отзывчиваго Гааза несказанно мучила мысль о томъ, какъ шли несчастные ссыльные до Москвы. Въ Москвѣ всѣ они просили какъ объ особой милости, о перековкѣ въ кандалы доктора Гааза, что и исполнялось. Но до Москвы о нихъ некому было позаботиться, и потому въ морозъ многіе изъ нихъ приходили въ Москву съ отмороженными руками. Въ виду этого Гаазъ придумалъ обшиваніе наручниковъ кожей и отстаивалъ свою мысль съ такой энергіей и страстностью, что бъ 1866 году послѣдовалъ указъ о томъ, чтобы повсемѣстно въ Россіи наручники обшивались кожей.
   Заботило Ѳедора Петровича и продовольствіе ссыльныхъ въ пути, все болѣе сокращаемое начальствомъ. На улучшеніе его онъ отдавалъ всѣ свои сбереженія и пожертвованія знакомыхъ. Сумма, внесенная имъ въ разное время въ комитетъ на улучшеніе продовольствія ссыльныхъ, достигаетъ 11,000 рублей.
   Еще больше заботило Гааза, какъ врача, состояніе здоровья пересылаемыхъ. Ихъ обыкновенно отправляли изъ Москвы, не соображаясь съ тѣмъ, здоровы ли они и могутъ ли совершить свой утомительный переходъ по Владиміркѣ. Разъ, напримѣръ, отправили одного старика-американца съ отмороженной ногой, несмотря на то, что отъ нея отваливались пальцы. И вотъ, послѣ долгихъ хлопотъ, Гаазу удалось достигнуть того, что ему было предоставлено право осматривать всѣхъ отсылаемыхъ арестантовъ и оставлять ихъ, въ случаѣ надобности, на нѣкоторое время въ Москвѣ.
   Гаазъ этому очень обрадовался и сталъ пользоваться своимъ нравомъ очень широко, принимая близко къ сердцу всѣ нужды ссылаемыхъ. Онъ настоялъ на томъ, чтобы они оставались въ Москвѣ не менѣе недѣли и такимъ образомъ можно было со всѣми ими ознакомиться. Прихворнетъ-ли арестантъ, устанетъ-ли съ дороги, упадетъ-ли духомъ, или захочетъ проститься съ родней, зоркій и неутомимый докторъ былъ тутъ-какъ-тутъ. Ему довольно было одного слова, намека и жалобы арестанта, чтобъ понять его, войти въ его положеніе и задержать въ Москвѣ.
   Всѣ подобныя "отступленія" отъ закона вызывали множество нареканій на Гааза со стороны другихъ служащихъ, которымъ онъ докучалъ своими просьбами. Особенно роптали на него тѣ, которымъ приходилось изъ-за этого какъ-нибудь потрудиться, нанр, передѣлывать списки ссыльныхъ или разсчетъ денегъ на ихъ продовольствіе. Они не рѣдко обвиняли Гааза въ томъ, что онъ нарушаетъ уставъ. Гаазъ горячо защищался, остроумно ссылаясь на извѣстныя слова Спасителя: "суббота сотворена для человѣка, а не человѣкъ для субботы".
   Однако, жалобы на докучливаго доктора были такъ сильны, что, въ концѣ концовъ, отъ нихъ усталъ даже расположенный къ нему, но въ то время больной, князь Голицынъ. И въ 1839 году, но его распоряженію, Гаазъ былъ устраненъ отъ освидѣтельствованія ссыльныхъ. Старикъ былъ глубоко оскорбленъ и огорченъ, но но согласился отступиться отъ своихъ опекаемыхъ, сознавая, что у нихъ никого, кромѣ него, нѣтъ. Какъ членъ комитета, онъ продолжалъ бывать при отправкѣ арестантовъ и заступаться за нихъ, несмотря на угрозы ему со стороны начальства удалить его силой, если онъ будетъ нарушать порядокъ.
   "Несмотря на униженія, которымъ я подверженъ,-- писалъ онъ въ комитетъ,-- несмотря на обхожденіе со мною, лишающее меня уваженія даже моихъ подчиненныхъ, и чувствуя, что я остался одинъ безъ всякой пріятельской связи и подкрѣпленія, тѣмъ не менѣе, покуда что я состою членомъ комитета, уполномоченнымъ по этому званію волею Государя посѣщать всѣ тюрьмы Москвы, мнѣ никто не можетъ воспретить отправляться въ пересыльный замокъ въ моментъ отсылки арестантовъ, и я продолжаю и буду продолжать тамъ бывать всякій разъ, какъ и прежде"...
   Каждую партію, остававшуюся въ Москвѣ втеченіе недѣли, онъ посѣщалъ не менѣе 4-хъ разъ, всѣхъ лечилъ, утѣшалъ, раздавалъ книги, выслушивалъ просьбы и принималъ порученія. Если же случалось, что для какого-нибудь арестанта ничего нельзя было сдѣлать, то онъ все-же подолгу бесѣдовалъ съ нимъ, ободрялъ и старался хоть немного примирить его съ постигшей его участью. Онъ всегда видѣлъ передъ собой не преступника, а несчастнаго, считая, что преступленіе неразрывно связано съ несчастіемъ. И уходившіе въ далекую Сибирь уносили о немъ неизгладимое благодарное воспоминаніе. О немъ среди арестантовъ сложилась Трогательная поговорка: "У Гааза нѣтъ отказа", и всѣ обращались къ нему съ всевозможными просьбами, иногда неисполнимыми.. Каждый понедѣльникъ рано утромъ къ пункту отправленія ссыльныхъ подъѣзжалъ Гаазъ въ своей пролеткѣ, извѣстной всему городу. Онъ выгружалъ изъ нея припасы, собранные за цѣлую недѣлю, самъ раздавалъ ихъ отправляющимся и въ послѣдній разъ разговаривалъ съ каждымъ, наставляя, совѣтуя и разспрашивая, есть ли у него все необходимое.
   Случалось, что Гаазъ, продолжая бесѣдовать со ссыльными, провожалъ ихъ за нѣсколько верстъ отъ Москвы. И встрѣчавшіеся по пути москвичи не удивлялись, видя его шагающимъ рядомъ съ арестантами. Всѣ знали, что это "Ѳедоръ Петровичъ", "святой докторъ", которому, вѣроятно, нужно закончить свою бесѣду съ уходящими ссыльными.
   Все разсказанное уже достаточно подтверждаетъ, что прозвище, данное народомъ Гаазу, не было преувеличеніемъ и вполнѣ соотвѣтствуетъ этому удивительному подвижнику.
   Но и разставшись со ссыльными, докторъ Гаазъ продолжалъ быть мысленно со всѣми ими. Казалось, онъ всегда думалъ только о нихъ, словно его мысли были къ нимъ прикованы.
   Сенаторъ Арцимовичъ, ревизовавшій вмѣстѣ съ другими чиновниками въ 1851 году Западную Сибирь, разсказываетъ по этому поводу слѣдующій случай. Возвращаясь въ Петербургъ, онъ, Арцимовичъ, очень торопился и остановился въ Москвѣ ненадолго. Вернувшись отъ знакомыхъ къ себѣ въ гостинницу довольно поздно, далеко за полночь, онъ уже ложился спать, какъ вдругъ дверь его комнаты, послѣ легкаго стука, отворилась, и слуга ввелъ къ нему незнакомаго старика. Это былъ докторъ Гаазъ, узнавшій, что Арцимовичъ возвращается изъ Сибири, и пожелавшій во чтобы то ни стало съ нимъ увидѣться, чтобъ узнать что нибудь о близкихъ его сердцу ссыльныхъ. Торопливо извинившись за свой поздній приходъ, послѣ цѣлаго дня поисковъ, онъ сѣлъ къ нему на кровать и, довѣрчиво глядя ему въ глаза, сталъ распрашивать его о ссыльныхъ.
   -- Вы, вѣдь, видѣли ихъ въ разныхъ мѣстахъ, ну, какъ имъ тамъ? Не очень ли имъ тяжело? Ну, что имъ тамъ особенно нужно?.. Извините меня, но мнѣ ихъ такъ жалко!..
   И растроганный сенаторъ чуть не до утра разсказывалъ старому доктору о нихъ -- о ссыльныхъ...
   Не забыли доктора Гааза и ссыльные въ Сибири, платя ему, въ свою очередь, горячею любовью. Тотъ-же сенаторъ Арцимовичъ разсказываетъ, что однажды, будучи губернаторомъ Сибири, онъ объѣзжалъ Тобольскую губернію и остановился въ избѣ бывшаго поселенца, давно уже свободно проживавшаго съ своей семьей широко и зажиточно. Когда Арцимовичъ, уѣзжая, сѣлъ уже въ экипажъ, вышедшій провожать его хозяинъ -- степенный старикъ съ сѣдою бородою -- вдругъ упалъ передъ нимъ на колѣни. Думая, что онъ хочетъ просить для себя какихъ-нибудь льготъ, губернаторъ приказалъ ему встать и объяснить, въ чемъ дѣло.-- "Никакой у меня просьбы, ваше превосходительство нѣтъ,-- отвѣчалъ старикъ, не поднимаясь,-- а только...-- и онъ вдругъ заплакалъ отъ волненія,-- только скажите мнѣ хоть вы -- ни отъ кого я узнать не могу,-- скажите, живъ ли еще въ Москвѣ Ѳедоръ Петровичъ?"
   

III.

   Много потрудился Ѳедоръ Петровичъ и для заключенныхъ въ постоянной тюрьмѣ. Ввиду того, что арестанты не смѣнялись въ ней безпрестанно, какъ въ пересыльной, здѣсь дѣйствовать можно было успѣшнѣе. Что не удавалось сдѣлать для арестанта сегодня, того можно было достигнуть завтра.
   Гаазъ прежде всего занялся перестройкой всевозможныхъ тюремныхъ помѣщеній. А такъ какъ для этого не отпускалось казенныхъ средствъ, то онъ употреблялъ на это деньги, жертвуемыя ему благотворителями, и остатки отъ своихъ, когда-то заработанныхъ практикой. Онъ самъ присутствовалъ на постройкахъ и слѣдилъ за каждымъ шагомъ рабочихъ. Вскорѣ часть тюремнаго зданія, на перестройку которой Гаазъ получилъ разрѣшеніе, была готова. Она состояла изъ нѣсколькихъ высокихъ свѣтлыхъ комнатъ со всѣми необходимыми для жилья удобствами; въ тюремномъ дворѣ былъ вырытъ колодезь; даже были посажены во дворѣ тополи, по два въ рядъ "для освѣженія воздуха". Эти трогательныя заботы Гааза и подали его врагамъ поводъ обвинить его въ томъ, что онъ обставляетъ жилища преступниковъ съ "ненужною роскошью". Въ 1834 году, по мысли Гааза, при тюрьмѣ были заведены для арестантовъ разныя мастерскія: переплетная, сапожная, столярная и портняжная; а два года спустя устроена была школа для дѣтей арестантовъ. Ѳедоръ Петровичъ любилъ дѣтей. Самъ довѣрчивый, незлобивый и наивный, какъ дитя, онъ былъ имъ близокъ по натурѣ. Посѣщая школу, онъ часто ласкалъ ихъ, много разговаривалъ съ ними и экзаменовалъ.
   Гаазъ зорко слѣдилъ за тѣмъ, чтобъ арестанты ни въ чемъ не терпѣли недостатка, и чтобы съ ними не обращались дурно. Иные и сами не знали, за какой проступокъ они попали въ тюрьму (иные попадали по ошибкѣ, невинно); а дѣла ихъ до безконечности затягивались. Въ виду этого Гаазъ много хлопоталъ и добился учрежденія особой должности "справщика и ходатая по арестантскимъ дѣламъ" и взялъ ея обязанности на себя. Какъ всегда и во всемъ, Гаазъ былъ и тутъ неутомимъ, докучая чиновникамъ, съ которыми приходилось имѣть дѣло, и вызывая съ ихъ стороны жалобы на "безпокойство". Одинъ изъ такихъ чиновниковъ впослѣдствіи, не щадя себя, разсказывалъ о случаѣ, происшедшемъ у него съ докторомъ Гаазомъ. Какъ-то онъ былъ оторванъ отъ дѣла приходомъ Гааза, просившаго справку объ арестантѣ. Недовольный тѣмъ, что ему помѣшали, онъ, чтобы поскорѣе отдѣлаться, сердито указалъ Гаазу на неточность указаній, по которымъ онъ требовалъ справки, и отказался ее выдать. Бѣдный Гаазъ смущенно, но внимательно выслушалъ его, торопливо поклонился и вышелъ. Чиновникъ вернулся къ своей работѣ. Между тѣмъ на дворѣ разразилась страшная гроза съ ливнемъ, одна изъ тѣхъ разрушительныхъ грозъ, которыя мгновенно превращаютъ всѣ площади гористой Москвы въ озера... Черезъ два часа Гаазъ, совершенно измокшій, снова потревожилъ того же чиновника. Съ кроткою улыбкою подалъ онъ ему всѣ свѣдѣнія, какія тотъ потребовалъ. Оказалось, что онъ, несмотря на ливень, ѣздилъ за ними въ другой конецъ города. Старику было въ это время уже семьдесятъ лѣтъ, и чиновникъ никогда не могъ забыть полученнаго отъ него урока.
   Постоянныя хлопоты Гааза о "невинно осужденныхъ" разъ привели его къ столкновенію съ митрополитомъ Филаретомъ.
   -- Вы все говорите, Ѳедоръ Петровичъ, о невинно осужденныхъ,-- сказалъ ему Филаретъ,-- такихъ нѣтъ. Если человѣкъ подвергнутъ карѣ -- значитъ, есть за нимъ вина.
   Вспыльчивый Гаазъ вскипѣлъ и воскликнулъ:
   -- Да вы о Христѣ позабыли, владыко!
   Всѣ присутствовавшіе при этомъ разговорѣ смутились и, затаивъ дыханіе, ждали, что будетъ дальше. Такихъ словъ никто не осмѣлился бы сказать вліятельному митрополиту.
   Но Филаретъ молчалъ, низко поникнувъ головою. Черезъ нѣсколько мгновеній онъ всталъ и съ чувствомъ сказалъ:
   -- Нѣтъ, Ѳедоръ Петровичъ! Когда я произнесъ свои поспѣшныя слова, не я о Христѣ забылъ, а Христосъ меня позабылъ!
   Затѣмъ онъ благословилъ всѣхъ и вышелъ.
   Исключительно благодаря стараніямъ Гааза, въ Москвѣ возникла больница, имѣвшая очень большое значеніе, -- Полицейская, для всѣхъ безродныхъ и бездомныхъ, случайно подбираемыхъ на улицѣ больныхъ или людей въ нетрезвомъ видѣ. Положеніе этихъ людей было ужасно. Подбирая, ихъ отправляли въ участокъ, и на другой день снова выталкивали на улицу, очень часто совсѣмъ больныхъ и безпомощныхъ.
   Докторъ Гаазъ сначала добился того, чтобы ихъ приводили и помѣщали на свободныя мѣста во временномъ арестантскомъ лазаретѣ. Послѣдній, пока перестраивалась постоянная тюремная больница, былъ устроенъ въ Мало-Казенномъ переулкѣ. По когда перестройка больницы была закончена, временной лечебницѣ грозило уничтоженіе, такъ какъ на содержаніе ея не хватало средствъ. Такимъ образомъ безпріютные больные снова лишились бы крова и помощи. Но Гаазъ рѣшительно воспротивился уничтоженію своего дѣтища и сталъ энергично собирать для него деньги среди московскихъ купцовъ. Онъ хлопоталъ передъ комитетомъ, просилъ, даже умолялъ со слезами генералъ-губернатора и, въ концѣ концовъ, добился своего -- его пріютъ для случайныхъ больныхъ не былъ уничтоженъ. Такъ создалась въ Москвѣ Полицейская больница, до сихъ поръ извѣстная въ простомъ народѣ подъ именемъ Гаазовской. При ней поселился и самъ Гаазъ и остался тамъ жить до самой смерти. Разсказываютъ, что когда въ больницѣ не хватало мѣстъ, Гаазъ приказывалъ класть больныхъ къ нему на квартиру и ухаживалъ за ними, какъ мать за дѣтьми. Онъ не въ силахъ былъ отказывать безпріютнымъ больнымъ и потому часто принималъ ихъ въ больницу сверхъ положеннаго числа, что вызывало нареканія противъ него со стороны другихъ членовъ попечительнаго комитета. Губернаторъ, выведенный изъ себя жалобами на Гааза за нарушеніе имъ порядка, однажды призвалъ его и строго сказалъ, что въ больницѣ не должно быть больше 150 человѣкъ... Опечаленный старикъ не нашелся, что отвѣтить, какъ отстоять своихъ несчастныхъ, безпріютныхъ больныхъ. Онъ безмолвно упалъ на колѣни и заплакалъ горькими слезами. Смущенный губернаторъ поднялъ его и съ тѣхъ поръ, до самой смерти Гааза, смотрѣлъ сквозь пальцы на всѣ "нарушенія правилъ" въ Полицейской больницѣ. Успокоились мало по малу и всѣ его недоброжелатели.
   Порядки, заведенные Гаазомъ въ его больницѣ и въ тюремномъ госпитателѣ, были очень своеобразны. Онъ строго требовалъ отъ всѣхъ служащихъ хорошаго исполненія обязанностей и особенно преслѣдовалъ ихъ за ложь. Въ больницѣ даже висѣла кружка, въ которую всякій провинившійся въ этомъ отношеніи клалъ свое дневное жалованье -- въ пользу бѣдныхъ. Сохранился анекдотъ, какъ во время одного изъ пріѣздовъ императора Николая I въ Москву, его придворный врачъ посѣтилъ, въ отсутствіи Гааза, его больницу и донесъ государю, что нашелъ въ ней двухъ арестантовъ, недугъ которыхъ сомнителенъ. Узнавъ объ этомъ, Гаазъ отправился къ этому врачу, настойчиво-потребовалъ отъ него новаго посѣщенія больницы и здѣсь на больныхъ доказалъ ему, что онъ ошибся относительно состоянія ихъ здоровья. Пріѣзжій врачъ началъ извиняться. Гаазъ добродушно попросилъ его не безпокоиться, но при выходѣ предложилъ ему опустить въ кружку, согласно правиламъ, пожертвованіе на бѣдныхъ.
   -- Ваше превосходительство изволили доложить государю неправду, -- извольте теперь положить десять рублей штрафу въ пользу бѣдныхъ!
   Отношеніе самого Гааза къ больнымъ было очень заботливое и любовное. А иногда оно доходило до полнаго самозабвенія и самопожертвованія. Одинъ изъ врачей, принимавшихъ больныхъ вмѣстѣ съ Гаазомъ, разсказываетъ такой поразительный фактъ. Разъ въ больницу была доставлена крестьянская дѣвочка, больная ужасной болѣзнью, такъ называемымъ водянымъ ракомъ, который въ нѣсколько дней успѣлъ уничтожить половину ея лица вмѣстѣ съ носомъ и однимъ глазомъ. Это быстрое разрушеніе сопровождалось такимъ ужаснымъ запахомъ, котораго невозможно было вынести. Ни врачи, ни больничная прислуга, ни даже мать дѣвочки не могли долго оставаться не только у ея постели, но и въ комнатѣ, гдѣ она лежала. А Ѳедоръ Петровичъ Гаазъ провелъ съ ней подърядъ болѣе трехъ часовъ, къ удивленію окружающихъ. Поглощенный своимъ глубокимъ состраданіемъ къ несчастной, онъ ни на что не обращалъ вниманія. Въ слѣдующіе два дня повторилось тоже. Гаазъ подолгу просиживалъ съ больной на ея кровати, лаская, цѣлуя и утѣшая покинутую страдалицу. А на третій день дѣвочка скончалась.
   Понятно, какъ относились больные къ такому доктору. Не было среди нихъ печальнаго лица, которое, при встрѣчѣ съ нимъ, не прояснилось бы, не было истерзаннаго и озлобленнаго сердца, которое не смягчилось бы. Онъ пользовался среди нихъ огромнымъ вліяніемъ и довѣріемъ. Одинъ изъ посѣтителей Гаазовской больницы разсказываетъ, что видѣлъ тамъ француженку-гувернантку, сошедшую съ ума послѣ несправедливо павшаго на нее подозрѣнія въ кражѣ. Она часто впадала въ бѣшенство, билась въ припадкахъ и " разражалась проклятіями. Но стоило ей увидѣть Ѳедора Петровича, какъ она тотчасъ стихала и шла на его зовъ. Онъ гладилъ ей волосы, говорилъ ласковыя слова, и на ея мрачномъ лицѣ мало-по-малу появлялась улыбка.
   

IV.

   Какова же была личная, частная жизнь доктора Гааза? Вѣдь у каждаго изъ насъ, кромѣ дѣла, кромѣ обязанностей, кромѣ отношеній къ людямъ вообще, есть еще другіе интересы, есть родные, друзья -- люди, стоящіе къ намъ близко и раздѣляющіе съ нами какъ радости, такъ и огорченія... Ѳедоръ Петровичъ такихъ людей не имѣлъ и былъ совершенно одинокъ. Это еще болѣе увеличивало для него тягости той борьбы за несчастныхъ, которую онъ велъ. И онъ въ этомъ иногда признавался, хотя говорилъ о себѣ вообще рѣдко. Около него не было никого, кто бы охранялъ его и поддерживалъ. Некому было даже позаботиться о немъ съ внѣшней стороны -о его гардеробѣ и хозяйствѣ. И то, и другое, при маломъ достаткѣ, постепенно пришло въ совершенный упадокъ. Если кто-нибудь и высказывалъ Гаазу вниманіе, онъ не принималъ его на свой счетъ, а всегда относилъ его на счетъ своихъ заключенныхъ. Разсказываютъ, какъ одна дама, замѣтивъ во время разговора съ Ѳедоромъ Петровичемъ, что у него въ рукахъ, вмѣсто носоваго платка, какая-то тряпица, взяла се и вложила ему въ руку хорошій батистовый платокъ. Онъ ласково ей улыбнулся и продолжалъ говорить,-- по обыкновенію, объ арестантахъ. Между тѣмъ знакомая его подумала, что одного платка ему навѣрно будетъ мало, достала изъ комода цѣлую дюжину и незамѣтно сунула ихъ ему въ карманъ фрака. Но Ѳедоръ Петровичъ почувствовалъ это,-- поспѣшно досталъ платки и, взглянувъ на нихъ, растроганно воскликнулъ: О, merci, merci! Они такъ несчастны!
   Онъ не допускалъ мысли, что могли заботиться о немъ лично, а не объ его заключенныхъ.
   Вслѣдствіе той же скромности Гаазъ никогда не снимался несмотря на усиленныя просьбы друзей. Только разъ, въ то время, когда онъ былъ занятъ оживленнымъ разговоромъ, удалось одному художнику незамѣтно изъ-за ширмъ набросать съ него портретъ въ профиль, сохраняемый теперь, какъ рѣдкость. Съ перваго взгляда его лицо съ крупными неправильными чертами казалось угловатымъ и некрасивымъ; но оно становилось очень привлекательнымъ, когда онъ улыбался, и его ясные голубые глаза вспыхивали лаской я добротой.
   Дѣятельная и правильная жизнь надолго сохранила Гаазу цвѣтущее здоровье. Въ семьдесятъ лѣтъ онъ былъ еще очень бодръ и никогда не хворалъ.
   Онъ всегда вставалъ въ 6 часовъ утра, пилъ настой смородиноваго листа вмѣсто чаю, который считалъ для себя слишкомъ большой роскошью, и затѣмъ принималъ больныхъ, чаще всего безплатныхъ. Въ 12 часовъ онъ ѣхалъ въ Полицейскую больницу, а оттуда въ тюремный замокъ и пересыльную тюрьму. Его дребезжащія дрожки, старый кучеръ Егоръ и пара разбитыхъ на ноги и разномастныхъ клячъ были извѣстны всему городу. Когда какая-нибудь изъ лошадей оказывалась совсѣмъ негодной, Ѳедоръ Петровичъ оставлялъ ее на конюшнѣ доживать вѣкъ, а самъ отправлялся на конную площадь и почти всегда покупалъ одну изъ лошадей, выведенныхъ для продажи татарамъ на убой. Проголодавшись во время длинныхъ переѣздовъ по Москвѣ, онъ обыкновенно останавливался у пекарни и покупалъ четыре калача: для себя, для кучера и для лошадей.
   Однажды почитатели прислали Гаазу экипажъ и пару хорошихъ лошадей; но онъ тотчасъ отослалъ ихъ къ каретнику, прося его оцѣнить ихъ, и продалъ, а деньги роздалъ бѣднымъ. Для себя онъ не допускалъ никакой роскоши да и не нуждался въ ней. Получая на имянины отъ знакомыхъ много сладкихъ пироговъ, онъ съ большимъ удовольствіемъ самъ ихъ разрѣзывалъ и посылалъ больнымъ и заключеннымъ. А когда онъ бывалъ въ гостяхъ, то съ этою же цѣлью набивалъ себѣ карманы сластями и фруктами. Ограничивая себя во всемъ, онъ совсѣмъ не требовалъ этого отъ другихъ и радъ былъ доставить своимъ несчастнымъ хоть маленькое удовольствіе -- покурить или полакомиться. Его горячая, бьющая черезъ край, доброта находила себѣ въ этомъ нѣкоторый исходъ.
   Такъ проходила жизнь Гааза, полная дѣятельныхъ заботъ о другихъ и лишеній для себя. "Торопитесь дѣлать добро!" -- писалъ онъ въ оставшейся послѣ него рукописи. Самъ онъ, дѣйствительно торопился, никогда не откладывая на завтра того, что можно сдѣлать сегодня.
   Смерть подкралась къ нему незамѣтно. Онъ скончался послѣ непродолжительной болѣзни, какъ часто бываетъ со стариками. 16-го августа 1853 года его не стало. На похороны Гааза собралось до двадцати тысячъ народу. Горько оплакивали его ссыльные и заключенные. Когда вѣсть объ его смерти дошла до Сибири, въ Нерчинскомъ острогѣ была сооружена на скудныя средства заключенныхъ икона св. Ѳеодора Тирона, передъ которой всегда горитъ лампадка.
   Память о "святомъ докторѣ" продолжаетъ жить въ простомъ народѣ, для котораго онъ такъ много потрудился, до сего дня.

Е. Колтоновская.

"Юный Читатель", No 4, 1904

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru