Колотовкин Иван Флавианович
Своя своих

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

И. Ф. Колотовкин

Своя своих

   Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. В двух томах. Том второй
   Свердловское книжное издательство, 1956
  
   Все вышло из-за пустяков. Правда, любящий иногда щегольнуть дешевеньким либерализмом, не мешавшим, однако, гнуть рабочих в бараний рог, управляющий промыслами на тот раз не остерегся и высказал слишком вольные мысли насчет чрезмерного обилия высокоторжественных дней. Это верно. Но ведь тут дело было в тех тысячах рублей, какие отнимал пропавший в летнюю пору рабочий день. А слово-то не воробей -- лови его, как выпустишь! Вот оно и пошло летать. А отставной писарь в поселке, зубы проевшая на кляузах приказная строка, не будь глуп, да слово это самое -- цоп! Да в бумагу, да к исправнику.
   Тому бы, известно, по дружбе объясниться келейно, посоветовать приятелю не говорить напредки непотребных слов, за которыми, как ему было известно, и крамолы-то никакой не таилось. Так вот поди ж ты! Не знаешь, где упадешь. Законность какая-то на ту пору обуяла, служебное рвение... Ох, если бы да знать тогда! Не знал.
   Вот и приехали на промысла хорошие гости: мундирчики с иголочки, шпоры позвякивают, все-то на них блестит, сверкает. Красота! Приняли отменно: бал, ужин с шампанским, музыка, дамы... Уехали, очарованные сами и всех очаровав. Долго воздушными поцелуями обменивались. Управляющий после того так полюбил военных, что стал свято чтить не только царские дни, а и все кавалерийские праздники. Даже флагов нашили в большом изобилии.
   Только господин исправник после ближайшего первого числа не получил с промыслов традиционного конвертика с лаконическим: "в собственные руки". Изумился, подождал недельку.
   "Может, забыли просто... Хотя, как забыть? Ну да мало ли! А вдруг да... Нет, нет!" -- сам испугался мелькнувшей догадки.
   И неделя, другая прошла, а конвертика нет как нет.
   -- Господи, неужто? Конечно, по закону не обязаны, просить нельзя... Да разве одни писаные законы? Освященный веками обычай стоит закона, уважение его не менее обязательно...
   Пришло следующее первое число и опять не принесло ничего. Выходило уже -- не забыли, а наоборот,-- припомнили.
   -- А, вы вот как! Хорошо же, посмотрим. Пока не трогали закона, жили да радовались:
   -- Ах, что и за исправник! Ему бы губернатором...
   -- Вот это -- управляющий... Не копеечник! Сейчас видна натура, размах... Белая косточка!
   А как попутал лукавый в недобрый час на законы опереться, и пошло:
   -- Хапуга! Держиморда! Я ему покажу, полицейской крысе...
   -- Выжига, вор, нигилист! Ему в остроге сгнить мало!
   И чинили один другому всякие каверзы, пакости.
  
   Событие исключительной важности, задолго оповещенное в "Ведомостях" и взволновавшее уездные сферы далекой окраины: едет "по епархии" преосвященный. Трепетали батюшки, морщились церковные старосты и монастырские казначеи.
   -- Понимаете: сам владыка! Особа! -- внушительно подымал палец озабоченный исправник, раздавая инструкции. И становые пристава сломя голову летели сгонять народ для починки дорог.
   Одновременно с этим вздумал обозреть свои владения какой-то Шляхтин, личность неизвестная; по крайней мере газеты о поездке его не обмолвились, никаких распоряжений на сей предмет от начальства не последовало.
   -- Мало ли тут директоров всяких компаний, владельцев и золотопромышленников ездит! Видали этого добра...
   Так, разумеется, думал и владыка; вернее -- совсем не думал, что поездка какого-то Шляхтина и его собственное путешествие могут составлять равноценные события, одно на другое влиять.
   И однако на первой же после железной дороги почтовой станции пришлось услышать неожиданное:
   -- Каки теперь лошади! Все с Шляхтиным убежали.
   Владыка, узнав о причине задержки, вопросительно, с тихою укоризною поглядел на сопровождавшего его исправника.
   -- Это недоразумение, ваше преосвященство... не извольте беспокоиться...-- забормотал, краснея. И выбежал во двор.
   -- Что?! Да знаешь ли, что я могу с тобой сделать?-- накинулся на почтосодержателя.-- Кто едет-то? Как ты осмелился!
   -- Воля ваша,-- развел тот руками,-- только вон две пары стоят, потому, ежели для казенной надобности, без коней тоже нельзя...
   -- Я с тобой после разделаюсь,-- зловеще прошипел исправник,-- доставай скорее вольных!
   -- Нету вольных, восемнадцать троек под Шляхтиным ушли. Начисто! Подождать, не иначе, придется...
   Точно вдруг потеряв способность речи, исправник несколько секунд стоял, выпуча глаза. Мужик, потупясь, ковырял в носу. Потом точно кто плашмя ударил лопатой по чему-то мягкому. Раз, другой... Мужик покачнулся.
   -- Ваше скородие, владыка требуют!
   Мужик как ни в чем не бывало высморкался кровью в подол рубахи, покрутил головой, ухмыляясь хитро и самодовольно всей физиономией, и отправился куда-то по хозяйству.
   -- Так-таки и нет лошадей? -- коротко спросил преосвященный. Исправник, заикаясь, принялся со страха в чем-то оправдываться.
   -- Ну что же, я подожду, да...-- проникновенно поглядел владыка.
   Выехали только через семь часов, на измученных обратных лошадях. На всех следующих станциях повторилось то же самое; почти сказочные подробности рассказывались о проследовавшем поезде Шляхтина.
   -- Кто же вам коней оставит? Он по три целковых на водку дает, по десятке за тройку с перегона!
   -- И секлетари с ним, и доктора, и повара, а камердин весь в медалях да прозументах... Одних генералов, чай, до десятка!
   -- Нет, ведь это пренебрежение, насмешка какая-то... Я буду жаловаться! Так нельзя... Не мне, скудоумному и убогому, а сану моему довлеет, за себя я все прощаю, но здесь оскорблен представитель...
   -- Простите, владыка! Я в отчаянии... я, видит бог, всей душой...
   -- Я вас и не обвиняю. Понимаю, вижу, как вас убивает. Тут золотой телец... Да кто же, этот муж?
   -- Владелец промыслов... еврей, ваше преосвященство... Сейчас узнал, что царский прием на границе его владений оказан, священник похвальным словом приветствовал...
   -- Как? Православный священник? Иудея? Кто же этот иерей?
   -- Из его имения, Феогност Купелин! --с готовностью подсказал исправник, родственницу которого этот самый отец Феогност сжил с места учительницы.
   -- Возмутительно! Православный священник... иудею! Надменному гордецу, из-за которого епископ терпит надругательства... Нет, я буду требовать правосудия!
   -- Смею ли просить, владыка, вашей защиты и представительства пред господином губернатором? Я все делал...
   -- Вполне, всеконечно, можете располагать моим покровительством! И от себя, и за вас стану протестовать против дерзкого неуважения к власти...
   По приезде в городишко преосвященный отправил жалобу в губернию, а отцу Феогносту отрешение от должности с предписанием немедля явиться пред владычные очи. Отсюда же, ободренный архиереем, исправник почтительно, но властно потребовал из управления промыслов сведений: какими видами на жительство располагают прибывшие туда лица и имеют ли вообще право жительства в губернии, будучи иудейского вероисповедания? Торжествующе улыбался, потирая руки.
  
   С триумфом, действительно, невиданным, въехал Шляхтин в свое имение, в котором могло бы вместиться все царство Польское. И дом, над которым день и ночь работало несколько сот человек, был похож на дворец в этих дебрях: до тридцати комнат, с великолепною мебелью из столицы, с дорогими материями по стенам, ливрейные слуги, флаг на кровле...
   Все это понадобилось для месячного, первого и последнего, конечно, пребывания на промыслах их владельца.
   Странную, невероятную бумагу от исправника получил управляющий. Даже из рук выронил, как прочел, испарина прошибла. Побежал за советом к личному секретарю Шляхтина.
   -- Извините, не смею доложить его превосходительству сам... Вот видите, исправник... грубый и невежественный человек, конечно...
   Секретарь отнесся совсем необычайно. Читая, все выше подымал брови, улыбаясь, а кончив, вздернул плечи и громко, весело захохотал.
   -- Черт возьми! Хорошо, я доложу...-- сквозь смех едва мог ответить.-- Для курьеза, само собой! У него -- паспорт?.. Нет, каково! Доложу обязательно... Паспорт! А? Курьез, курьез...
   Едва ушел управляющий, как прибежал встревоженный, запыхавшийся отец Феогност и просит непременно личного свидания с владельцем. Очень доступный вообще, тот сейчас же принял.
   -- Ваше превосходительство! Защитите, помогите! Семеро детей... Что же я такого сделал? Ваше превосходительство! -- взывал обескураженный попик, потрясая архиерейской бумагой.
   Перед обедом лакей Шляхтина принес в контору депешу, объяснив, что приказано отправить с нарочным.
   "Видно, губернатору",-- подумал управляющий.
   Но, прочитав адрес и текст телеграммы, разинул рот и замер в благоговейном ужасе.
   После богослужения в соборе владыка проследовал к градскому голове. К обеду съехалось все, что было именитого, богатого, чиновного. Когда зашла речь о неудобствах дорог, преосвященный пожаловался на сугубые тяготы и лишения, испытанные по милости какого-то проезжего Шляхтина.
   Это вызвало среди гостей неловкое замешательство. Разговор на минуту оборвался, кое-кто переглянулся.
   -- Вашему преосвященству, вероятно, неизвестно, что это тот самый... известный, не только русский, а общеевропейский банкир, обладатель колоссальных богатств? У него огромные связи. Очень жаль, что вам пришлось претерпеть, но... тут уж всякая власть, к несчастию, бессильна! -- заметил один из гостей.
   -- Да-а... До ста миллионов состояние! -- вздохнул другой.
   -- По всем дорогам экстренный министерский поезд подают!
   -- Губернаторы встречают, а коли изволит почивать, губернатор ни с чем возвращается, только на вагон посмотрит...
   -- Еще бы! Тут и с министрами не очень почтительны, должники и клиенты есть повыше... По всему свету владения, сто миллионов! За достоверное известно, ваше преосвященство, что на балах у него бывают...
   Тут следовали имена, от которых владыку хватило холодком, а когда вспала на память отправленная жалоба, бросило в жар.
   -- Из сего, мнится, можно заключить, что... что эта персона занимает до некоторой степени официальное положение в высших сферах? -- прерывающимся голосом вымолвил он.
   -- О да! в самых высших, ваше преосвященство... Крупнейший жертвователь, благотворитель, почетный член и глава всяческих обществ, учреждений...
   Тут следовал, вместо ошеломляющих имен, цикл анекдотов и легенд о Шляхтине, от которых волосы становились дыбом.
   -- Понимаете, среди бала сама пошла собирать в пользу раненых... Ну, кто откажет? Триста, пятьсот рублей вынимают... А он вырвал листок из записной книжки, пописал что-то карандашиком, подает: в любом банке, говорит, получите... Сто тысяч! Тщеславие, конечно, эксцентричная выходка, но какой эффект!
   Владыка почувствовал себя утомленным и отбыл в монастырь. Там ожидала его срочная телеграмма: "От имени его высокопревосходительства господина... предлагаю, а от себя лично убедительно прошу извинить за причиненные беспокойства и отменить, буде возможно, ваше распоряжение в отношении священника Феогноста Купелина, чем предотвратите многие серьезные мне и, вероятно, другим неприятности. Доброжелательный к вам губернатор".
   Точно камень с плеч. Вместо недавней усталости -- радостное возбуждение и потребность действовать, действовать... Владыка, почти не обдумывая, без остановок написал обширную, братски нежную телеграмму губернатору, пространно продиктовал отеческое прощение отцу Феогносту, наградил его скуфьей и еще чувствовал в себе избыток силы и благоволения. Но когда доложили об испрашивающем аудиенции исправнике, он вдруг сделал недовольное лицо и объявил:
   -- Болен. Не принимаю.
   Служка, однако, вскоре опять вернулся, смиренно кланяясь и что-то зажимая в руке:
   -- Очень просят, преосвященнейший владыка!
   -- Ну, пусть войдет... Что еще там у него?
   Принял холодно, глядя совсем в другую сторону, куда-то за окно. И морщил лоб.
   -- Ваше преосвященство... заступитесь! Без объяснения причин, без суда и следствия... без права поступления навсегда уволен! -- из глубины растерзанной души воззвал готовый расплакаться исправник.
   -- Ну, что ж вам от меня угодно? Я не по вашему ведомству, ничего не могу, кажется, ясно! Не приемлю на себя смелости судить, но... верно, заслужили! Оставьте же меня...
   -- Вашему преосвященству известно... единственно в интересах ваших, усердствуя за престиж высшей власти... Вы же обещали свое высокое покровительство, ваше преосвященство! -- с отчаянием гибнущего выкрикнул забывшийся чиновник полиции.
   -- Ах, полноте об этом! -- вдруг, в свою очередь раздражаясь, повернулся к нему владыка.-- Вы воспользовались моей слабостью, греховным побуждением... это стыдно, недостойно! Надо прощать обиды, это долг христианина... И потом... вы ввели меня в заблуждение, да! Сказано: несть эллин и иудей... Это великая, святая заповедь. Вы обманули, вы скрыли от меня высокие добродетели этого человека! Вы солгали, умолчали!
   -- Ваше преосвященство!
   -- Я вам это прощаю и... более ничего не имею сказать! Господь с вами...-- благословил он и вышел из комнаты.
   С тех пор утекло немало воды. Управляющий промыслами Шляхтина получает свои восемнадцать тысяч в год, владыка занимает где-то архиепископскую кафедру, и даже отец Феогност давно увенчан камилавкою. Только злополучный исправник, спившийся с круга, оборванцем шляется по канцеляриям и ищет "попранную справедливость". Над ним все смеются, а знававшие его прежде иногда дают гривенник.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

   Печатается по тексту газеты "Приуралье", 1909, 1 марта.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru