Съ хмурыми лицами, вытянутыми по швамъ руками, стояли на ногахъ арестанты девятой камеры губернской тюрьмы.
-- Приказано отыскать желающаго...-- требуется исполненіе умертвій... за удавную голову пятьдесятъ рублей награжденья....-- перебѣгая глазами съ одной арестантской головы на другую, торопливымъ, срывавшимся голосомъ говорилъ старшій тюремный надзиратель Сверчковъ; отступя шага полтора двое его помощниковъ не сводили глазъ съ арестантовъ.
-- Работа безъ особенной тягости, сомнѣвающій грѣха получитъ покаяніе,-- болѣе увѣреннымъ голосомъ продолжалъ Сверчковъ,-- предвидится облегченіе участи наказаній. За десять умертвій -- пятьсотъ рублей, за двадцать -- тысяча: купецъ не откажется, съ великимъ удовольствіемъ. Порядокъ церемоніи уравнительный; весь синклитъ на одной линіи, безъ особой отлики. Черезъ три дня исполненіе шести умертвій, награжденья триста рублей, работы полчаса времени. Желающій объявись, войди въ соглашенье, совѣтую не отказываться: найдутся посторонніе, останетесь въ сожалѣніи, вторичной выборности не предвидится.
-- Тебя не спросятъ, дѣдушка, обойдутся безъ твоей подмоги: ложись спать, годы твои старые, пожилъ, погрѣшилъ, на бѣломъ свѣтѣ, слава тебѣ Господи! не мѣшай намъ о дѣлахъ разговаривать.
-- Всякому овошу свое время: доживемъ до старости, въ монахи уйдемъ, грѣхи будемъ замаливать.
-- Сейчасъ бы намъ, ребята, дюжину дѣвокъ для разговѣнья! Ха, ха, ха!...-- раскатисто смѣялись собесѣдники.
-----
Время за полночь, въ девятой камерѣ тишина, въ сумракѣ ночи, въ тѣняхъ отъ свѣта керосиновой лампы, смутно виднѣются спящіе люди, слышатся храпъ, глубокіе вздохи, сонное бормотанье, гдѣ-то скребется голодная мышь, глухо доносятся мѣрные звуки шаговъ часового. Скрипнула нара, приподнялся пятидесятилѣтній крестьянинъ Василій Жучковъ, широкоплечій, сѣдобородый, съ сѣрыми, упорными глазами, отбывавшій наказаніе за убійство въ пьяной дракѣ односельчанина. Опираясь локтями на приподнятыя колѣни, прищуривая глаза, тяжело вздыхая, глядѣлъ онъ въ сумракъ палаты; лицо потное, отекшее, нижняя губа отвисла.
-- О чемъ задумался, дядя Василій?-- шепотомъ спросилъ сосѣдъ.
-- Думать не о чемъ,-- передумано: думай самъ, коли охота напала!-- онъ быстро улегся на нару. Носились въ головѣ нудныя, тяжелыя, мысли: цѣпляясь за факты, сопоставляя, анализируя, въ тайникахъ души складывалось рѣшеніе, подыскивалась опора къ логическому выводу.
-- Девять душъ пить, ѣсть, просятъ; сижу въ тюрьмѣ: жена, ребята неповинны. Безъ злобы ударилъ дядю Терентья,-- гуляли пріятельски: вино било, грѣхъ попуталъ. Хозяйство рушится, жена, ребята съ голоду пухнутъ: отецъ не поможетъ, люди не помогутъ... даютъ деньги, работа не тяжелая, триста рублей подспорье. Заработаю тысячу, не стыдно въ деревнѣ показаться, почетъ, Жучкову: старшина, писарь, руку подадутъ. Не воспользуюсь, другіе захватятъ, растратятъ деньги на пьянство, на распутныхъ дѣвокъ; заработаю, куплю корову, лѣсъ на новую избу, кобылу въ хозяйство, хлѣбушко въ запасъ; оправимся, возблагодаримъ Создателя! Спрошу отца духовнаго, предстатель онъ престолу Всевышняго, самъ духовныхъ порядковъ не знаю. Надзирателевы виновники... простятъ, безъ злобы руки накладываю:-- бѣдность, нужда, полѣзай съ ребятами въ петлю. Наймется другой, заберетъ деньги, добрымъ словомъ не вспомянетъ упокойниковъ: мы панихиду отслужимъ, занесемъ въ поминовенье, какъ сродственниковъ помянемъ въ родителеву субботу. Работа не привычная: на живыхъ людей рукъ накладывать не приходилось, придется выпить вина, потомъ... дастъ Господи, обыкну. Удавился Григорій Тетеркинъ, понятымъ назначили, съ урядникомъ изъ петли вынимали удавленника: ноги на вѣсу, покачивается на веревкѣ, языкъ вывалилъ, глаза выкатилъ, лицо пухлое, что уголь черное. По ночамъ мерещился, являлся: служилъ попъ панихиду, отсталъ, какъ въ воду канулъ. Надзирателевымъ виновникамъ, слышно, на головы мѣшокъ надѣваютъ, скрываютъ лицо присутствующихъ, видѣньевъ не будетъ. Красная рубаха, плисовые шаровары, поясъ съ кистями... не стыдно будетъ въ деревню показаться, зайти въ храмъ Божій въ воскресный день. Ребятъ въ кумачъ одѣну, женѣ шерстяное платье,-- будетъ въ чемъ къ добрымъ людямъ въ гости сходить. Дается благополучье, грѣхъ изъ рукъ выпускать, второй разъ не дождешься, надзиратель предупреждалъ. Нужду Господь видитъ, онъ разберетъ на судѣ праведномъ, разсудитъ по-Божьему правыхъ отъ виновныхъ. Нужда, бѣдность, семья изголодалась; злобы, намѣренности, вражды къ надзирателевымъ виновникамъ не имѣю!-- приподнявшись, Жучковъ долго, истово, крестился въ сторону образа Спасителя, висѣвшаго въ переднемъ углу.
-----
Старикъ-бродяга Иванъ Непомнящій раздумывалъ:
-- Седьмой десятокъ доживаю, исходилъ Сибирь, Россію, отбывалъ въ Карѣ каторгу, закончилъ на Сахалинѣ; жилъ по артельнымъ порядкамъ: рѣшили прикончить палача Пашку, дружно орудовали, полоснулъ ножемъ, не розысками виновника. За Дуньку свою, палачиху, звѣрствовалъ Пашка, вымѣщалъ злобу за Дунькино убойство,-- кто удавилъ палачиху? Богу извѣстно! Два года каторга терпѣла, не въ моготу, выяснилось... рѣшили: полоснулъ ножемъ, кишки выпустилъ. Въ каторгѣ палачъ не убивецъ, наказатель, артельный человѣкъ -- жалованья казна не платитъ, каторга подкармливаетъ, имѣетъ въ примѣтѣ участь артельниковъ. "Бей, знай мѣру!". Палачу начальство часто въ портки заглядывало. Уходилъ палачъ на поселье, встрѣчались ему наказанные, злобства не имѣли: въ каторгѣ одинъ порядокъ, на волѣ -- другой, непохожій. Понимали, соображали палачи: выходило рѣшенье сто плетей, неминучая смерть, мучительская: били, съ передышками. "Разазъ!.." "Дваа-а-а!.." "Три-и-и-и!".
Испыталъ, испробовалъ: восемьдесятъ плетей отсчитали. Везли къ наказанью, каждая жилка тряслась, пальцы судорога сводила, морозъ отъ головы до пятокъ, въ глазахъ темнота. Опамятовался на "кобылѣ", когда голову ремнемъ палачъ прикручивалъ... Рѣзану-у-ло, обожгло огнемъ поясницу, разинулъ ротъ... подавился. Водили каленымъ желѣзомъ по тѣлу, мясо клещами отрывали: обожгутъ, вырвутъ. Восемьдесятъ кусковъ вырвали: живымъ палачъ оставилъ, съ надеждой на волю. Жизневъ не вернешь, затянуть веревку недолго, мудростевъ не требуется.
-----
Закинувъ руки за голову, съ плотно сжатыми губами, закрытыми глазами, лежалъ на спинѣ цыганъ, конокрадъ Сандашка, вырѣшалъ.
-- Какъ били, проклятые, до земли не допускали, кто чѣмъ могъ полосовалъ!-- поднималось злобное, ненавистническое чувство, ширилось, возстановляло въ памяти озвѣрѣлыхъ, бородатыхъ людей съ палками, кнутьями, камнями въ рукахъ, обезумѣвшихъ отъ злобы, нещадно избивавшихъ.-- Сподручника Никиту убили, меня изувѣчили, едва въ больницѣ отлежался: люди не жалѣютъ, мнѣ кого жалѣть? душегубы, разбойники! Два года за рѣшеткой, грозитъ Сибирь, поселенье; деньги даютъ, облегченіе участи,-- представлялъ себя въ красной рубахѣ, плисовыхъ шароварахъ: водка, пиво, табакъ турецкій. Осязался женскій образъ, его теплота, страстныя объятья,-- онъ вздрагивалъ, зубы стучали, какъ въ лихорадкѣ.
-- Нездоровится, что ли?-- слышится чей-то вопросъ.
-- Тридцать шестой годъ отъ роду,-- кто пожалѣлъ? Какъ звѣря травили, добраго слова не слыхивали, отца съ матерью добромъ не вспомнишь; кого мнѣ жалѣть? Конокрадство рукомесло тяжелое, кому жизнь дорога, не возьмется, другихъ рукомесловъ не знаю. Попы, чиновники, получаютъ деньги, намъ Богъ проститъ! Ночью вдругъ явятся удавные, языки высунутъ, глаза выкатятъ, схватятъ за глотку!-- охватывалъ ужасъ, онъ плотно жмурилъ глаза.