Кокорев Иван Тимофеевич
Б. В. Смиренский. Бытописатель Москвы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Б. В. Смиренский

Бытописатель Москвы

   Москва сороковых годов. Очерки и повести о Москве XIX века
   М., "Московский рабочий", 1959
   Подготовка текста, послесловие и примечания Б. В. Смиренского.
  
   "Что Москва растет, так сказать, не по дням, а по часам, растет зданиями и народонаселением, что, неизменно сохраняя вековое свое значение, как сердца земли русской, как матушки-Москвы, она в то же время не перестает быть обширным рынком всей внутренней торговли государства и, вместе с тем, городом, сосредоточивающим в себе главные силы промышленной деятельности... все это, кажется, не требует доказательств. Стоит побывать в Кремле, прислушаться к говору народа, наполняющего его в торжественные дни; стоит взглянуть... на фабрики и заводы, которые Москва считает сотнями... стоит, наконец, поговорить с любым старожилом или посетить московские предместья -- и значение коренного города России представится ясно, как нельзя более".
   Эти слова, принадлежащие бытописателю Москвы И. Т. Кокореву, как будто сказаны сегодня, хотя они написаны сто лет назад.
   Советскому читателю, наблюдающему развернувшееся ныне гигантское строительство столицы, не лишне вспомнить о бытовом укладе в былые времена. Очерки Кокорева о Москве 40-х годов, превосходно сделанные им зарисовки трудящегося люда представляют поэтому большой интерес.
   В. Д. Бонч-Бруевич пишет о том, с какой симпатией о таланте Кокорева отзывался В. И. Ленин: "Вот небольшой писатель... совершенно забытый, а как необходимо было бы переиздать его "Саввушку". Это такая прелестная повесть! У него есть и другие, не сильные, но все-таки интересные бытовые рассказы. Вот таких писателей мы должны вытаскивать из забвения, собирать их произведения и обязательно публиковать отдельными томиками. Ведь это документы той эпохи..." {В. Д. Бонч-Бруевич. Ленин о книгах и писателях. "Литературная газета" No 48, 1955 г.}.
   В предлагаемый вниманию читателя томик избранных произведений И. Т. Кокорева включены лучшие из его очерков и повестей.
  
   Незавидна судьба писателя, "дерзнувшего вызвать наружу всё, что ежеминутно пред очами, и чего не зрят равнодушные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца, дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи!.." {Н. В. Гоголь. Мертвые души, гл. VII.}
   Приведенные слова Н. В. Гоголя как будто прямо относятся к Кокореву, литературная судьба которого весьма примечательна. Именно его творчество Н. А. Добролюбов назвал "грустной историей гибели таланта", и, как будет показано ниже, это было правдой.
   Многие обстоятельства жизни писателя до сих пор не были известны. Кроме одной статьи, опубликованной в "Москвитянине" в 1853 году, другой литературы о нем по существу не было. Близкий его друг В. А. Дементьев писал биографию покойного; однако в изданное в 1858 году трехтомное собрание сочинений Кокорева она не вошла, а в издании 1932 года указано, что Дементьев "собирался написать подробную биографию Кокорева, но обещания своего так и не исполнил".
   Недавно среди бумаг М. П. Погодина нами обнаружена биография И. Т. Кокорева, подписанная В. Дементьевым 9 мая 1854 года. Таким образом, обещание оказалось выполненным, и мы располагаем теперь более подробными данными о личности писателя. К сожалению, биограф не оставил нам описания его наружности, что, в связи с отсутствием портрета, затрудняет и поиски его.
  
   Иван Тимофеевич Кокорев происходит из крепостных. Отец его был дворовым полковника Д. В. Крюкова, вольноотпущенным и приписанным к мещанскому сословию. Мать служила кухаркой. Из найденной теперь биографии видно, что родился Кокорев в Зарайске, Рязанской губернии, и был привезен в Москву в возрасте двух лет. Следовательно, к коренным москвичам его причисляли не вполне обоснованно. Также приходится подвергнуть пересмотру прочно установившуюся дату его рождения -- 1826 год, число неизвестно. Найденный нами дневник Кокорева проливает свет и на этот вопрос. Так, 6 сентября 1845 года Кокорев записывает в дневнике: "Двадцать лет! Двадцать лет тому, в эти самые минуты, когда ты, беспечный, безжизненный, стараешься вызвать чувства из истомленного сердца, в эти минуты твоя мать, обессиленная предсмертными муками, молилась о твоей жизни, о твоем благополучном выходе на свет... И ты вышел, напутствуемый ее молитвами... ты вышел в жизнь..."
   Таким образом, датой рождения Кокорева следует считать 6 сентября 1825 года.
   Из дневниковых записей видно, как относился Кокорев к своей матери, к той, "о ком всегда будет помнить сердце".
   Она также гордилась своими сыновьями, особенно Николаем -- "первым по Москве живописцем" и младшим, Иваном, -- "первым сочинителем".
   Семи лет Иван был отдан в приходскую школу, откуда поступил в уездное училище, а затем во 2-ю Московскую гимназию. В пятом классе гимназии он близко сошелся с одним из товарищей по классу, дружбу с которым сохранил на всю жизнь. Письма Кокорева к этому другу М., оставшемуся неизвестным, ценны своей искренностью, правдивым изложением автобиографических и литературных фактов и, главное, честным отношением к своему человеческому долгу. Письма рисуют светлый образ молодого человека, жаждущего славы своему отечеству. В связи с общественным интересом, который имеют письма к неизвестному другу, некоторые из них включены в настоящее собрание сочинений.
   Из-за недостатка средств юноше пришлось покинуть гимназию. Обратившись к директору театра -- известному романисту M. H. Загоскину с просьбой принять его на сиену, Кокорев неожиданно получил другой совет -- посвятить себя литературе.
   В 1843 году Кокорев уже сотрудничает в журнале "Живописное обозрение"; работает у профессора А. Д. Черткова по разборке и обработке исторических документов; вместе с А. А. Стойковичем работает над книгой о Кавказе; принимает участие в иллюстрированном издании А. Семена -- "Нравы, обычаи и памятники всех народов земного шара". Задумывает он и множество других дел. "Я надеюсь пробить себе дорогу в "Библиотеку"", -- пишет он, имея в виду журнал "Библиотека для чтения"; "Надеюсь держать экзамен на звание домашнего учителя"; "Надеюсь вступить в ряды его сотрудников", -- говорит он о журнале М. П. Погодина "Москвитянин", добавляя, что собирается "ратовать храбро за родимую Белокаменную" (письмо от 20 сентября 1844 г.). "Впереди много очаровательных замков", -- обобщает он свои стремления. "Работать, работать!" -- вот основное его желание.
   И Кокорев работает. Из письма к Погодину от 28 октября 1846 года видно, что в это время Кокорев уже стал сотрудником его журнала. "Условленное сотрудничество мое в "Москвитянине", которое я думал начать со всем жаром новичка, со всем рвением человека, обязанного Вами, -- увы! шло и идет чрезвычайно плачевно". Помещаемые им в отделе "Смесь" заметки, рецензии, мелочи написаны явно по заказу и поражают своим необычайным разнообразием. Здесь и "Воззвание к крысоистребителям", и "Искусство наживать деньги способом простым, приятным и доступным всякому".
   "Какой талант, какая поэзия может сохраниться в человеке, принужденном убиваться над такими предметами?.. Никто из читавших "Москвитянина" и любовавшихся рассказами Кокорева не предполагал, конечно, что этот же самый человек, тут же, через несколько страниц, смастерил какие-нибудь заметки о парикмахерском объявлении, о новом полнейшем оракуле... и т. п. Грустно перебирать эти заметки в собрании сочинений Кокорева, грустно за него и горько на тех, кто его довел до таких занятий" {Н. А. Добролюбов. Собр. соч. в трех томах, М., 1952, т. 2, стр. 503.}.
   В "Живописной энциклопедии" появляется его статья "Кабрера" -- о герое партизанской войны в Испании времен Дон-Карлоса, там же -- статья о Державине.
   "Разве ты не знаешь аксиомы, -- пишет он другу, -- что все литераторы умирают с голоду, и если Иван Тимофеевич до сих пор уцелел, так только потому, что он не литератор, а поденщик, не мастер, а работник".
   В 1847 году встал вопрос о призыве Кокорева в солдаты. Об этом он рассказывает так: "Кроме меня назначен и средний брат (скрывшийся теперь!). Он не годился в прошлый набор, но, может быть, годится теперь. Он негодяй, следовательно, лучше попробовать поставить сперва его; если он окажется негодным, тогда я получу отсрочку для найма рекрута. Покуда, до появления брата, я должен оставаться заложником".
   Кокорева посадили в "сибирку" -- специальную тюрьму для состоявших на рекрутской очереди. Беглец-брат отыскался было, но оплошность старшего брата дала ему возможность уйти. Только 7 февраля (через месяц) все кончилось благополучно: брат был отдан в солдаты.
   Кокорев написал повесть "Сибирка", которую считал своим первым художественным произведением. Она появилась в "Москвитянине" в 1847 году с подзаголовком "Мещанские очерки". Одному из действующих лиц повести даны имя и занятие брата: живописец Николай Тимофеевич. Повесть во многом автобиографична.
   Один московский литератор рассказал о знакомстве с Кокоревым и о его жизни в Москве, в Волконском переулке:
   "Я был душевно рад познакомиться с автором "Саввушки", "Кухарки" и многих других прекрасных рассказов, и отправился. Ищу час, другой: никто и не слыхал такой фамилии. В целом квартале никто не знает человека, имя которого произносит с уважением, по крайней мере целая треть читающей Руси.
   Как ни далеко Девичье поле, я возвращаюсь туда к редактору, и пускаюсь в новый путь с советом справиться в квартале. Пройдя по обширному грязному двору, отыскиваю, наконец, самую уединенную избенку с двумя окнами, обращенными к забору, за конюшней, и отворяю двери: копоть, мрак ужаснули меня, несколько минут я не мог ничего разглядеть, задыхаясь от плотно сгустившегося воздуха; предметы мало-помалу яснее начали обозначаться. В углу на голом деревянном канапе отдыхал старик, белый как лунь. Глухой кашель душил его. Приподнимаясь с усилием, он несколько минут не мог сказать ни слова. Я предупредил его, прося сохранить свое положение. Ясно, я ошибся. Я просил извинения и, прощаясь, спросил: не может ли он сказать мне, где живет г. Кокорев? В это время в двери соседней комнаты высунулась голова какого-то молодого человека; он вопросительно посмотрел на меня. Я повторил свой вопрос, прибавив: Кокорева, писателя, сотрудника "Москвитянина".
   -- В таком случае я к вашим услугам; не угодно ли вам войти в мою комнату, -- продолжал он, заметно смутившись.
   Я повиновался.
   Комната, в которую я вошел, освещалась двумя окнами; стул, столик, заваленный бумагами, кроватка, из-под которой выглядывали книги и журналы; рядом с чернильницей -- бутылка на столе, исправляющая должность отсутствующего подсвечника, -- вот все, что я нашел в мастерской художника, в которой столько передумано, перечувствовано, художнически воспроизведено... Как много людей, бесплодно обременяющих землю своим жалким существованием, располагают богатыми средствами, не зная ни цены, ни прямого назначения их... а он, это благородное существо!.. Мать -- кухарка; отец -- слабый, больной старик, не покидающий постели (вольноотпущенный); брат -- извозчик. И не пасть, и самоотверженно, твердо нести крест свой и гордо торжествовать в борьбе с подвигом жизни, -- какое веское, многоценное слово оставил он на память о себе быту, среди которого вырос. Автор "Саввушки" не скоро умрет, принадлежа истории литературы... Я встречался с ним еще несколько раз... Последняя встреча испугала меня: пламя таланта, сосредоточенное, безысходное страдание пожирали нежную организацию: он угасал заметно. Труды огромные истощали все его силы, убивали здоровье -- и за все его вознаграждали даже как поденщика! Люди промышленные пользовались его страстью к литературе и крайностью положения" {"Пантеон", СПБ, 1855, т. XXI, кн. 5, стр. 12--17 (без подписи).}.
   Эта жизнь в условиях крайней бедности иногда доводила его до отчаяния. Каким криком о помощи выглядит письмо Кокорева в редакцию "Москвитянина" с просьбой о выдаче ему десяти рублей! Фотокопию этого автографа мы приводим в этой книге.
   В одном из писем к Погодину Кокорев объяснял причину невозможности явиться в редакцию: за отсутствием сапог. "М. г. Михаил Петрович! В силу сделанного мне Вами замечания спешу известить, что сегодня я не могу явиться к Вам не потому, чтоб был болен, а по самой пустой причине, мешающей, однако, совершить пешее хождение под Девичье [поле]. Удивляйтесь, а между тем это факт". В дневнике Кокорев записывает, что сидит, как на мели (потому что нигде не может показаться), почти в рубище, без теплой одежды в порядочный мороз. Он стал сомневаться в своих силах. Только самому себе мог доверить он следующую, почти трагическую запись: "Сколько времени пишу повесть, но как создается она! Неужели я без всякого дарования, обделен всеми талантами и гожусь быть лишь корректором; неужели бесплодно прожито столько лет и душа не получила никакого развития!" Нет, напрасно было вину переносить на себя, когда виноваты были другие. В неопубликованных дневниках М. П. Погодина за 1849--1850 годы сохранилось много лаконичных заметок, рисующих отношение редактора журнала к своему работнику. Основной тон их: "несносные докуки от Кокорева". То разговор об его похождениях, то он "пилит деньгами". Вот одна из записей 1850 года: "Кокорев пропал опять с корректурой. Предосадно. Сперва я был в досаде, а потом внутри расхохотался. Точно как разбойники в Туретчине. Вот каковы сотрудники". Через несколько дней опять: "А Кокорева нет". Еще через пять дней: "Досада Кокорев". И наконец снова он "пропал, из ума не выходит. Что будешь делать?"
   Совершенно иначе относились к Кокореву другие писатели.
   Во время "рекрутского истощения", когда Кокорев "хлопотал о найме джентльмена, который заменил бы его в царской службе", он собирал для этого необходимую сумму денег: занимал у Погодина, у своего друга и т. д Редактор "Современника" H. A. Некрасов прислал в это время ему из Петербурга двести рублей.
   Хорошо относились к нему и писатели, вошедшие во вновь организованную редакцию "Москвитянина". После "допотопных стариков", как называл их Гоголь, "молодая редакция" заметно оживила журнал. На страницах его появились пьесы А. Н. Островского, повести А. Ф. Писемского, критические статьи А. А. Григорьева.
   "В пору надежд, зеленых, как цвет обертки нашего милого "Москвитянина" 1851 года... я оживал душою, я верил, я всеми отправлениями рвался навстречу к тем великим откровениям, которые сверкали в начинавшейся деятельности Островского, тем светлым ключам, которые били в "Тюфяке" и других вещах Писемского да в ярко талантливых и симпатических набросках Кокорева" {А. Григорьев. Мои литературные и нравственные скитальчества. Материалы для биографии П., 1917, стр. 48.}. Аполлон Григорьев любил Кокорева как человека и очень ценил его дарование.
   Сохранились отзывы о Кокореве И. С. Тургенева. В письме к С. Т. Аксакову от 29 июня 1853 года Тургенев писал "Мне очень жаль, что Кокорев умер. Его "Саввушка" подавал большие надежды. Много в нем было теплоты и наблюдательности. Нездоровится нашим писателям!" {"Вестник Европы", 1894, февраль, стр. 476.} В письме к П. В. Анненкову от 9 июля 1853 года Тургенев почти теми же словами пожалел о нем "Услышал о смерти Кокорева -- я прочел "Саввушку" -- и искренне пожалел о смерти автора. Много в нем было простоты и теплоты и -- при всей наблюдательности -- какой-то детски наивный и ясный взгляд на вещи. Жаль его!" {"Вопросы литературы", М., 1957, No 2, стр. 183.}
   Наконец, в статье, помещенной позже в "Отечественных записках" под псевдонимом Т. Л., он назвал Кокорева "замечательным дарованием".
   Один только Погодин не понял этого или не хотел понять, не замечал таланта своего сотрудника, держал его, как говорится, в черном теле, на униженные просьбы о помощи отвечал копеечными подачками и постоянно сетовал на его "несносные докуки".
   Правильно сказал о Кокореве Добролюбов, что "за него общество могло бы спросить отчета еще у кого-нибудь, кроме слепой и неразумной судьбы. Люди, эксплуатировавшие его, загубили его талант и самую жизнь".
   Даже узнав за границей о смерти своего ближайшего сотрудника, Погодин сделал вид, что удивлен. "Третьего дня в берлинских газетах я увидел нечаянно, что Кокорев умер. Несчастный! Что с ним случилось!" Похоронить его было не на что Он был погребен на деньги, выданные отцу его Елизаветой Фоминичной (тещей Погодина), -- восемнадцать рублей.
   Такова была незавидная судьба труженика литературы в крепостном обществе.
   Время, когда Кокорев писал свои очерки, -- 40-е годы XIX века. В этот период получил наибольшее развитие и пользовался особенным успехом жанр "физиологических очерков", правдиво отражавших действительность. Героями этих очерков были главным образом так называемые люди "низшего звания". Кокореву принадлежит здесь большая и почетная роль, как одному из создателей жанра физиологического очерка и как зачинателю изображения в литературе трудящегося человека
   Попытки создания физиологических очерков городского типа имели место в начале 40-х годов и у буржуазно-дворянских писателей -- у Греча ("Картинки русских нравов", СПБ, 1842), Булгарина ("Очерки русских нравов", СПБ, 1843) и др. Однако консерватизм, реакционное содержание булгаринских "Комаров" и других нравоописательских картинок Петербурга были осуждены Белинским, как "старые, давно известные или новые пустяки, не имеющие никакого достоинства, -- как плевелы на поле русской литературы". Интересен отзыв критика и об очерках Москвы, изданных в это время M. H. Загоскиным ("Москва и москвичи", М., 1842--1844): "Считая неуместным слишком распространяться здесь об этом произведении, скажем только, что оно, несмотря на все свои достоинства, вполне оправдывающие высокую славу его сочинителя, имеет тот весьма важный недостаток, что в нем нет ни Москвы, ни москвичей"
   Революционно-демократическая литература искала и находила новые формы и методы изучения жизни народа. "У нас совсем нет беллетрических произведений, -- писал В. Г. Белинский, -- которые бы, в форме путешествий, поездок, очерков, рассказов, описаний, знакомили с различными частями беспредельной и разнообразной России... Москва и Петербург, Казань и Харьков, Архангельск и Одесса, какие резкие контрасты! Какая пища для ума наблюдательного, для пера юмористического" {В. Г. Белинский. Собр. соч. в трех томах, M., 1948, т. II, стр. 755.}.
   Результатом изучения жизни трудящихся слоев населения явились физиологические очерки Некрасова, Кокорева, Даля и других писателей-разночинцев. В сборник произведений нового жанра "Физиология Петербурга" вошли "Петербургские углы" H. A. Некрасова, "Петербургские шарманщики" Д. В. Григоровича, "Петербургский дворник" В. И. Луганского (Даля) и др. {"Физиология Петербурга", составленная из трудов русских литераторов, под редакцией Н. Некрасова. СПБ, 1845.}. Одновременно в Петербурге работал в жанре физиологического очерка петрашевец С. Ф. Дуров ("Петербургский Ванька", "Халатник", "Тетенька" и др.).
   В Москве появляются бытовые очерки Кокорева, рисующие жизнь тех социальных слоев, которые только начинали привлекать внимание писателей, -- городской бедноты, мастеровых, мелких ремесленников. Характерной чертой этих очерков является выражение действительности, то есть именно то, что составляло основную задачу литературы, о чем говорил Белинский в статье "Русская литература в 1844 году": "Теперь, слава богу! хотят видеть в книге не средство к приятному препровождению времени, а мысль, направление, мнение, истину, выражение действительности... Все это составляет характер последнего периода нашей литературы, которому тон и направление дали Гоголь и Лермонтов" {В. Г. Белинский. Собр соч. в трех томах, M., 1948, т. II, стр. 703--704.}.
   В очерковом жанре вообще, кроме уже названных, работали также И. И. Панаев, В. Г. Белинский, И. С. Тургенев и другие передовые писатели 40-х годов. И. С. Тургенев, например, предполагал в серии очерков описать Петербург так же, как Кокорев -- Москву. Интересно сравнить здесь планы этих книг.
   Кокорев. План книги о Москве:
   Путешествие по трактирам. Московские улицы. Очерки Замоскворечья. Ночь в Кремле. Загородные гулянья (окрестности Москвы: Петровский парк, Архангельское, Кунцево, Кузьминки, Бутырки). Монастыри. Гостиницы и подворья. Кладбища.
   Тургенев. План книги о Петербурге:
   Галерная гавань. Наиболее удаленная часть города. Сенная со всеми подробностями. Один из больших домов на Гороховой. Физиология Петербурга ночью (извозчик и т. д.). Толкучий рынок. Апраксин дворец. Бег по Неве. Внутренняя физиология русских трактиров.
   Как видно из названий физиологических очерков, они посвящены описанию быта людей, профессии которых считались "низшими". В очерках Кокорева изображаются дворники, извозчики, кухарки, портные, сапожники, пильщики, половые -- все те, кто своим трудом обслуживает городских жителей. Бедный люд, а не дворянско-барская Москва, -- вот кто впервые в то время стал предметом литературы!
   Это оскорбляло аристократические чувства некоторых газетных критиков, заставляло их удивляться, что есть писатели, которые не гнушаются писать о дворниках! Но очерки имели важное прогрессивное значение. Они показывали, что за внешним блеском фасадной империи скрывается ужасающая нищета трудящихся масс.
   Показ современной действительности -- вот огромная и благодарная тема для писателя, как понимал ее Кокорев. В одном из своих очерков он так и сказал о ней: "Животрепещущая современность раскидывается перед нами такой великолепной картиной, поражает столькими диковинами, что нет никакой возможности устоять против ее обольщений".
   Сын народа, бедняк-разночинец, вечно нуждавшийся и знавший цену трудовой копейки, Кокорев жил в тесном и душном кругу бедноты. Этот круг, говорит его биограф, был и мучением его, и пищею его таланта. Отсюда он черпал свои наблюдения, когда бродил по московским улицам и рынкам, беседовал с людьми, слушал и запоминал. В письме другу он сообщает, что любимое местопребывание его -- Марьина роща, где он изучает Русь в хороводных песнях.
   Очерки Кокорева интересны не только в историко-литературном отношении, они ценны в первую очередь как бытовые страницы, рисующие Москву 40-х годов. Героями очерков и рассказов его выступают не богачи --- "существователи", а бедняки -- "действователи".
   Мещанские нравы, жестокая борьба за существование, надругательство над человеческим достоинством изображены Кокоревым очень ярко. "Немногим было известно, -- говорит Добролюбов, -- что эти очерки, изображающие горькую бедность с честным трудом, а подчас и грязь, и забвение горя за чаркой... что все это -- воспроизведение того, что со всех сторон обхватывало и сжимало жизнь самого автора. Он не издали, не в качестве диллетанта народности, не в часы досуга, не для художественного наслаждения наблюдал и воображал жизнь бедняков, с горем и часто с грехом пополам добывающих кусок хлеба. Он сам жил среди них, страдал с ними, был с ними связан кровно и неразрывно" {Н. А. Добролюбов. Собр. соч. в трех томах, М., 1952, т. 2, стр. 500.}.
   Именно этим и объяснялось превосходное знание Москвы, которое обнаруживал Кокорев в своих очерках. Он стал подлинным бытописателем Москвы, по глубине наблюдений не имея себе равных.
   Этим же объясняется и любовь к народу, к его тяжелой доле, которую показывает Кокорев в своих произведениях и которая придает его таланту настоящую гуманность. Даже сквозь юмор и шутку чувствуется боль за свой народ и видны слезы за его тяжкую участь. Почитайте, с какой любовью он говорит об извозчике: "Кто в эту пору появляется на помощь людям?.. -- Ванька. Кто предлагает свои дешевые услуги скромным весельчакам, кто развозит их по ночлегам? -- Ванька. А в слякоть, в метель, у кого находит успокоение усталый, продрогший пешеход? -- У ваньки". Он обращается к кухарке: "Поклон тебе, правая рука, усердная помощница всякой доброй хозяйки! Привет тебе!.."
   Рассказы Кокорева полны простоты и естественности, в них нет ничего натянутого, псевдонатурального, он рисовал всегда тог мир, который изучал и знал. Рассказы согреты теплым сочувствием к людям, оттого в них столько правды.
   В кратком предисловии к циклу рассказов "Русское сердце" он говорит: "Такое заглавие я дал собранию небольших рассказов, основанных на истинных происшествиях, в которых является светлая сторона нашей народной жизни".
   Представляет интерес также небольшая его сценка "Пчелиный разговор", относящаяся к 1850 году. Не будет ошибочным сказать, что это была первая попытка в литературе дать аллегорию на устройство современного общества в образах трутней и рабочих пчел. Вспомним, что очерк К. Фохта "Государство пчел" вышел в свет в 1859 году, а знаменитый социально-политический памфлет Д. И. Писарева "Пчелы" -- еще позже. Конечно, этот памфлет -- произведение большой политической силы, но и улей Кокорева -- картинка "темного царства" в миниатюре.
   Талант писателя особенно проявился в его последней повести -- "Саввушка". Цензурная история ее настолько интересна, что необходимо сказать о ней подробнее.
   В августе 1847 года Кокорев писал М. П. Погодину: "Некрасов заплатит по напечатании статьи (для пояснения я должен заметить, что во время рекрутской истории он прислал мне 200 рублей, которые до сих пор не уплачены, следовательно, на неприсылку остального гонорара за повесть, до напечатания ее, сетовать много нельзя). Крайние сроки моего финансового улучшения -- 15 или 20 октября (Москва) и 10 октября (Петербург)".
   Очевидно, Кокорев ожидал гонорара за принятую Некрасовым повесть. Между тем в "Современнике" за 1847--1848 годы повесть И. Т. Кокорева не появилась. 20 сентября 1847 года в своем письме официальному редактору журнала А. В. Никитенко Некрасов сообщил, что он послал цензору Срезневскому повесть "Савка", но что она печататься не будет: "Я узнал, почтеннейший Александр Васильевич, что повесть "Савка" уже послана к Срезневскому; поэтому, кажется, теперь осталось одно средство предупредить его затруднение и напрасный испуг: потрудитесь написать к нему, что Вы сами нашли повесть "Савку" неудобною к печати в том виде, как она набрана, и потому просите его не трудиться напрасно читать ее, ибо она будет переделана или вовсе уничтожена. Это письмо -- если Вы найдете нужным поступить так -- пришлите ко мне, и я тотчас отправлю его к Срезневскому. Весь Ваш Н. Некрасов".
   Из переписки Кокорева и Дементьева с Погодиным видно, что цензура в это время вообще не пропускала в печать описаний быта "низших сословий". Характеризуя действия цензуры в одном из писем к Погодину (1847 года), Кокорев писал; "Ваша статья изранена, исковеркана до такой степени, что ее узнать нельзя. Доколе будет это?" Значит, даже статьи самого Погодина, этого столпа "официальной народности", подвергались жестокой цензурной правке. То же было и с художественными произведениями, не исключая и стихов. Так, в одном из писем Дементьева к Погодину говорится, что "цензор выкинул в Русской словесности стихи Жадовской, где описывается быт крестьянина". Долгое время не было установлено, о какой повести и какого именно автора писал Некрасов. Сопоставление некоторых фактов и обстоятельств дают теперь возможность установить, что этой запрещенной повестью была "Саввушка" Кокорева. Об этом говорит, кроме цитированного письма об ожидаемом гонораре, еще и следующее: после запрещения повести, над которой Кокорев так долго и упорно работал, он пережил сильное душевное потрясение. В. Дементьев в биографии писателя говорит, что "после 1847 года Кокорев не бывал уже ни в театрах, ни в концертах и начал очень опускаться". Предполагавшийся переезд его в Петербург для работы в "Современнике" не состоялся. О "несчастных обстоятельствах", приведших Кокорева к неправильной жизни, говорил и Н. А. Добролюбов. Однако то, что цензура запрещала,-- правдивое изображение быта крестьян ("Антон Горемыка" Григоровича) и ремесленников ("Саввушка" Кокорева) -- нашло все же путь к читателю. Повесть Григоровича появилась в печати в том же 1847 году и была отмечена В. Белинским, М. Салтыковым-Щедриным и Л. Толстым. Повесть же Кокорева появилась через несколько лет, уже не в "Современнике", а в "Москвитянине".
   Указывая на ряд истинно художественных мест повести, Аполлон Григорьев причислял ее к числу замечательнейших явлений литературы 1852 года. Эта повесть о военном и партикулярном портном Савве Силине -- самое задушевное произведение Кокорева, о котором Тургенев сказал, что в нем чувствуется своеобразная "теплая струя, которая дается только особенной бытовой близостью автора к описываемым нравам". Но, кроме знакомства с нравами, приходится отметить и глубокое знание характеров, психологии героев, выписанных с настоящим мастерством.
   Несмотря на незаконченное образование, Кокорев обнаруживает широкое знакомство с родной литературой. Мы находим у него такие крылатые фразы: "Какая смесь одежд, лиц и состояний!"; "Дистанция огромного размера"; "Галантерейное, черт возьми, обхождение"; "Трех губернаторов обманул" и многое другое.
   Приведем здесь только один отрывок из сказки, которую рассказывает Саввушка соседской дочери Саше:
   "Жить жил, а служить нигде не служил храбрый рыцарь-кавалер, мушиный царь, комариный государь, что тот ли колесный секретарь. Дворец у него без крыши, а по полу гуляют мыши; на часах стоят жуки и ружье держат у руки; как на караул отдадут, так со страху упадут; петух главный у него генерал -- чем свет и заорал. Кафтан, сударыня ты моя, у нашего кавалера воздушный, воротник на кафтане еловый, обшлага сосновые, подбит ветром, оторочен снегом. Кушает он сено с хреном, солому с горчицею, лапти с патокой -- кушанья все деликатные; три дня не ест, а в зубах ковыряет, гостей на пир созывает..."
   Образ Саши наделен автором большой симпатией и вызывает сочувствие читателя. В повести "Саввушка" Кокорев впервые поднял энергичный голос в защиту женщины, гибнущей в условиях ложной семейной морали. Но это, пожалуй, и единственный протест, вырвавшийся у писателя. Как правильно отметил Добролюбов, "ни отчаянного стона, ни могучего проклятия, ни желчной, кроваво-оскорбляющей иронии -- ни разу не вылетело из этого нежного, терпеливого сердца..."
   Несколько портит повесть также сентиментальный конец -- сцена на кладбище.
   Нельзя не отметить впервые публикуемые в данном собрании письма Кокорева к неизвестному другу. Они относятся к периоду, особенно трудному для писателя в материальном отношении (1843--1847 гг.), что видно также из писем его к М. П. Погодину.
   Однако в письмах к неизвестному другу меньше всего жалоб на бедность. Наоборот, они полны неудовлетворенностью сделанным и призывами к выполнению своего гражданского долга. Письма показывают патриотизм автора, готовность и страстное желание сделать что-нибудь для отечества, его трудолюбие и сознание ответственности перед литературой. Написанные хорошим литературным языком, с предельной искренностью и беспощадностью к самому себе, они являются примечательным человеческим документом.
   Говоря вообще о литературном мастерстве Кокорева, нужно отметить его живой народный язык, насыщенный пословицами, прибаутками и поговорками. Кроме купеческих, рыночных, торговых терминов и гостинодворских эпитетов, Кокорев часто вводит сложные словообразования, придающие говору народный характер: белотелец, кудрерусый, серокафтанник, намосквичиться. Кстати можно вспомнить возражения Кокорева против засилья иностранных слов в публикациях, вывесках и пр. Это можно объяснить отчасти влиянием официальной народности, типичной для "Москвитянина", в особенности, например, замена иностранных слов русскими: апломб -- увескость; пейзаж -- краевид; портрет -- поличие и т. д.
   К недостаткам стиля писателя можно отнести некоторую непоследовательность изложения, частые, иногда ненужные отступления, слащавость.
   Следует отметить у Кокорева попытку примирения с действительностью, покорность судьбе. В этом сказался, по мнению Г. В. Плеханова, тот период в развитии наших образованных разночинцев, когда они совсем еще не имели веры в народную самодеятельность.
   После Кокорева в жанре очерка работали писатели-народники: Г. И. Успенский, физиологические очерки которого имеют заглавия "Дворник", "Извозчик", "Старьевщик"; А. И. Левитов, изображавший "Нравы московских девственных улиц"; H. H. Златовратский (очерки крестьянской общины); Ф. М. Решетников, не только отразивший страдания крестьянства в пореформенный период, но и резко обличавший самодержавие. Примечательно, что В. И. Ленин цитировал этнографический очерк Решетникова "Подлиповцы", а сочинения Левитова до сих пор находятся в его библиотеке в Кремле.
   Таким образом, можно считать И. Т. Кокорева в какой-то мере предшественником беллетристов-народников, которые в дальнейшем с большой полнотой отразили быт трудовых людей города и деревни и с публицистическим пафосом обличали самодержавие. Не случайно один из них, Ф. Нефедов, почтил статьей "Забытый писатель" десятилетнюю годовщину смерти И. Т. Кокорева.
   Очерки и повести И. Т. Кокорева о Москве имеют большое познавательное значение для современного читателя, и в этом их особая ценность.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru