Когда зима -- кот белобрысый, линять начинала, лежанка-боковуша в сон уходила: -- устье ее с тряпочкой для туга запиралось, а золу-позёмок мамушка-родитель на дорожный крест в старом решете выносила -- туда, где дороги крестом связались: одна на Лобанову гору, другая же в леса, к медведю-схимнику в гости.
С вербных капелей, вместо лёжа ночного, божничный огонек живет. Божница наша в полтябла, двурядница: внизу Марья Ягипетская из гуленой девки святой становится, о стенку -- крест морской соловецкий: припадешь ухом -- море в нем шумит и чаицы соленые, что англичанку на Зосим-Савватия нападать отвадили, -- стоном ветровым, карбасным, стонут.
В верхнем тябле -- Образ пречистый, Сила громовая, свят, свят, свят: четверка огненных меринов в новый, на железном ходу тарантасе, впряжены, и ангел киноварного золота вожжи блюдет. А в тарантасе том сидит -- великий преславный пророк Илья.
Помню, мамушка-родитель лампадку зажигала: одиннадцать поклонов простых, а двенадцатый огненный, неугасимый. От двенадцатого поклона воспламенялась громовая икона, девятый вал Житейского моря захлестывал избу, гулом катился по подлавочьям, всплескивался о печной берег, и мягкий, свежительный, вселяя в душу вербный цвет, куличневый воскресный дух, замирал где-то на задворках, в коровьих, соломенных далях...
Огненное восхищение!
Смерть пасет годы. Суковатым батогом загоняет их в темный, дремучий хлев изжитого. Не мычат годы -- старые, яловые коровы: -- ни шерсти от них, ни молока.
От Миколы Черниговского, что с Пятницей-Парасковьей в один день именинник, мне тридцатый год пошел, -- 1919-й. Слушаю свою душу: легкая она, нерогатая, телочкой резвой на сердечном лугу пасется.
И Смерть-пастух с суковатым батогом в пятку ушла. Ступлю и главу ее сокрушаю... Коммунист я, красный человек, запальщик, знаменщик, пулеметные очи... Эй, годы -- старые коровы! Выпотрошу вас, шкуры сдеру на сапоги со скрипом да с алыми закаблучьями! Щеголяйте, щеголи, разинцы, калязинцы, ленинцы жаркогрудые!
В этот год Великий четверг, как и в изжитом, свечечкой малой за окном теплится -- над мамушкиной пречистой могилкой, над деревенщиной, над посадчиной русской, над алмазным сердцем родины. Лежанку усыпить некому. И варится в ней конина -- черный татарский кус.
Слушаю свою душу -- степь половецкую, как она шумит ковыльным диким шумом. Стонет в ковылях златокольчужный вить, унимает свою секирную рану; -- только ключ рудный, кровавый, не уёмен...
И за ветром свист сабли монгольской. Чисточетверговая свечечка Громовую икону позлащает. Мчится на огненном тарантасе, с крыльями, бурным ямщиком в воздухах, Россия прямо в пламень неопалимый, в халколиван каленый, в сполохи, пожары и пыхи пренебесные...
Гром красный, ильинский полнит концы земные...
Огненное восхищение!
Красные люди любят мою икону, глядятся в халколиванную глубь, как в зеркало. "Куличневый дух и в нашем знамени", -- говорят.
Куличневый дух известен, шафран, мед, корица. Это грядущая Россия.
И не быть слаще ее ничему на свете. Братья, братья, пребывайте в Огненном восхищении!
<1919>
ПРИМЕЧАНИЯ
Огненное восхищение. -- ЗВ. 1919. 1 мая.
Печатается и датируется по тексту газетной публикации.
...на Лобанову гору... -- Дер. Шаруева (Лобанова) гора при р. Андоме с. 120 Вытегорского уезда.
...Марья Ягипетская... -- Мария Египетская, преп. (VI в.). По преданию, в молодости была блудницей. Посетив с паломниками Иерусалим, была допущена по представительству Божьей Матери до Креста Господня и сделалась ревностной христианкой. Память 1 (14) апр.
...англичанку на Зосим-Савватия нападать отвадили... -- Имеется в виду отражение наступления интервентов советскими войсками на севере России в сент. 1918 г. и весной 1919 г. Силы интервентов состояли из войсковых соединений США, Великобритании, Франции, Италии и Финляндии.
..мамушка-родитель... -- П. Д. Клюева.
..мне тридцатый год пошел... -- См. примеч. с. 436.