Они... стоят, молодые, с нафабренными усами или безусые вовсе, пожилые, с сивой щетиной на подбородке, с опаленными уличным зноем ржаво-красными шеями и щеками. Полдень. Мутно желтогорячее небо, воздух сух и угарен, пахнет человеческим потом и еще чем-то, отчего слегка кружится голова, и во рту становится тошно. Голуби, прикурнув в тени огромной бесстыдно красной вывески, с раскрытыми от жажды клювами, -- не воркуют. Неслышны и мертвы пепельно-серые деревья бульвара. Сквозь подошвы сапог чувствуется, как горяча мостовая, деревянный стук пролеток, острый, напоминающий звон кандалов, лязг трамвая, сверкающие глянцем и позолотой экипажи и в них что-то толстое, мертвое...
Они стоят. Я ничего в мире не видел ужаснее их стойки! Всем чужие, бесконечно одинокие, они целые годы стоят на углах улицы, таскают куда-то смрадных опухших пьяниц, вытягиваются "господам"...
* * *
Пленники города -- вечное напоминание людям о Великой Несправедливости, о духе "Зверя из бездны", о печати антихриста, несмываемо чернеющей на каждой тумбе, на каждой вывеске, неистребимо живущей в шумах толпы, медных вздохах уличного оркестра. Они стоят -- Сыны Ужаса, холодного, черного Отчаяния...
* * *
Прошли тысячелетия. Наши поля благоуханны и роены, и межи вьются, как прежде. Ты помнишь? Здесь было то, что люди звали Городом. Межи, -- как зеленые омофоры. На счастливые пашни слетают с небес большие белые птицы: быть урожаю. Колосья полны медом, и братья-серафимы обходят людские кущи. И, приветствуя друг друга лобзанием, жнецы выходят на вселенскую ниву. Ты помнишь?
О светлая сестра моя! --
Вот здесь стояла тюрьма, где заключенные в камень томились мы и Станислав, и Алёша, и Соня...
О, милые! О, бесконечно дорогие!
Уже День смежает крылья, и сестры-Звезды напевают псалом Отцу.
Преклоним же колени, о бессмертная сестра моя! Дадим лобзание всемирное брату Востока, брату Запада, Северу и Югу. Ибо исполнились все пророчества.
II
Звонок сизый утренний час. В распахнутое окно тянет сыростью ночи, свежекрашенным забором, каменной дремой большого города.
Желтоватая муть, -- дыхание подвалов и ночлежек ползет по каменной мостовой, -- знак того, что проснулось Убийство. Мое окно высоко, и комната тесна, но в утренний сизый час входит Безбрежность в тесноту мою, срывает все завесы, отваливает гробовые камни и на вершину горы возводит меня. И я вижу все царства.
* * *
Брат Ветер, юноша с голубыми кудрями, в струисто-млечном плаще, с золотым рогом у пояса, воет мне:
Дыши, дыши Безбрежностью!..
(О дикий хмель минут, годов, тысячелетий!) Умолкни, голубокудрый, и выслушай, в свой черед, песню железа, крови и отчаяния: "Под черной лестницей большого дома, на куче зловонных отбросов, умирает малютка. Он уже перестал плакать, и его почерневший ротик открыт недвижно, -- только глазки, как два маленьких стеклышка, еще живы. Спасите, спасите младенца! туг же под лестницей, на перекинутой через балку веревке, висит его мама. Рваная юбка сползла с голодного, страшно вытянутого тела, и бурый сгусток крови вот-вот канет с перекошенного рта на пол. С хищным жужжаньем вьется вокруг лица удавленицы большая зеленая муха... Спасите, спасите Человека!...
На ночной панели ко мне подошел молодой исхудалый мужчина и, смущаясь, спросил "на хлеб". -- В ответ ему я вывернул свои карманы и просил извинить меня. В дикой ярости разорвал он на себе рубаху и, ударившись головой о чугунный фонарный столб, упал на мостовую. Рыдая, я звал на помощь, но пустынна была улица, глухо молчали зеркальные окна барских особняков, и только в черном полуночном небе распластался тонкий огненный крест".
* * *
Моя улица безбрежна, и белое Молчанье парит в ней. Шатер Мой из снежного виссона и из серебра стропила его, дуб Мой зелен, широкошумен и прохладен, мед Мой золотист и благоуханен и хмелен; как молитва виноградник Мой. -- Приидите ко Мне все погибшие, кто в огне испепелен, кто утоплен, кто распят и прободён, кто побит камнями, обесчещен и растоптан, войдите под светлый кров Мой, чтоб омыть Мне ноги ваши и благовествовать Радость непреходящую.
<1911>
ПРИМЕЧАНИЯ
Пленники города (с. 113). -- НЗ. 1911. No 22. С. 9-10; No 23. С. 11.
Печатается и датируется по тексту газетной публикации.
...о духе "Зверя из бездны"... -- Намек на рассказ Л. Н. Андреева "Проклятие зверя" (1907), в котором создан образ города, враждебного человеку, где много домов, много стен, глухих и страшных. В них нет ни дверей, ни окон. И дома более всего напоминают герою рассказа каменные гробы.