Lib.ru/Классика: Кипен Александр Абрамович. Господская жизнь

ГОСПОДСКАЯ ЖИЗНЬ.

Умеръ Борисъ Иванычъ Юреневъ внезапно, въ праздничный Петровъ день, въ седьмомъ часу утра, когда еще прохладно было на верандѣ, сочно били перепела въ росахъ за паркомъ, и доносился бойкій перезвонъ колоколовъ изъ сосѣдней "Бугровки".

Лѣтъ десять назадъ задолжали юреневскіе мужики двѣ тысячи рублей бугровскому барину за землю. Семьсотъ отдали, да и то послѣ срока, частями, а объ остальномъ спорили и вели съ Митей Алянчиковымъ тяжбу. Съ тѣхъ поръ не сдавалъ онъ имъ своихъ земель въ аренду, и по всей округѣ разносили о нихъ бугровскіе колокола худую славу:

-- Ю-ре-нев-цы дол-жны!.. Ю-ре-нев-цы дол-жны!..

-- Когда бу-детъ, отда-димъ!.. Когда бу-детъ, от-дадимъ!..-- частымъ задорнымъ трезвономъ отвѣчали въ Юреневѣ.

Сидя на верандѣ, слушалъ Борисъ Иванычъ эти знакомые колокольные звоны, пилъ кофе со сливками и вдругъ обронилъ ложечку, захрипѣлъ, сталъ клониться въ лѣвую сторону, къ низкому такому шахматному столику.

-- Ю-ре-нев-цы дол-жны!.. Ю-ре-нев-цы дол-жны!..

Одно только слово успѣлъ сказать дочери -- "подоткни". Такъ и нельзя было понять о чемъ, коснѣя, просилъ ее передъ смертью: "подойди" или "помоги", -- трудно было разобрать въ точности.

Зинаида Борисовна приказала послать за докторомъ Тихона четверкой. И еще въ монастырь Андрюшку конюха за Юліей Кирилловной -- сказать, чтобы непремѣнно сейчасъ пріѣхала, сію минуту... несчастье!..

До монастыря верстъ пятнадцать въ объѣздъ. Прямикомъ и десяти нѣтъ, но ѣзда хуже -- съ горы на гору. Закладывая буланыхъ кобылицъ въ желтый немытый кабріолетъ, нечесаный бѣлобровый Андрюшка съ досадой бурчалъ на нихъ:

-- Ахъ ты тварь!.. Мордова!.. Спѣшить некуды... Помирать -- не плясать, закачаешься!..

Однако, назадъ Андрюшка гналъ буланыхъ во всю мочь. Очень ужъ безпокоилась Юлія Кирилловна, въ спину его колотила и дуракомъ ругала за то, что ничего толкомъ разсказать не умѣетъ.

-- Еще хорошо, что поспѣлъ болванъ до обѣдни!..

Въ городъ сбиралась она отъ сестеръ, рукодѣльное монастырское сукно везла для продажи. Такъ и въ Юренево, какъ была, пріѣхала, съ сукномъ и въ шали своей кашемировой. черной съ желтой каймою. Семь штукъ сукна подъ замокъ сдала ключницѣ. И еще съ разспросами сидѣла у ней, потная вся, какъ вареная. Кушала заварныя булки и остужалася чаемъ съ розовымъ вареньемъ.

Откушавъ, пошла Юлія Кирилловна съ чернаго крыльца въ домъ и долго тамъ стояла въ дверяхъ передъ залою. Крестилась и кланялась на покойника.

Какъ живой, лежалъ на столѣ юреневскій баринъ, важный, раздумчивый. А рядомъ, въ гостинной, сидѣлъ священникъ, отецъ Николай, съ барышней Зинаидой Борисовной. И тутъ же докторъ -- махалъ на себя вѣеромъ и пилъ красное вино съ водою.

Толста была Юлія Кирилловна, ряба и курноса, но примѣтлива -- никому отъ нея не уйти.

Барышня, какъ съ гуся вода -- объ отцѣ, объ родномъ, не поплакала. А докторъ -- на панихидѣ и то съ вѣеромъ стоялъ, зубы скалилъ.

Вечеромъ изъ Бугровки Митя Алянчиковъ пріѣхалъ съ управителемъ ко второй панихидѣ. И то опоздали. Полпанихиды отстояли, а потомъ въ садъ вышли, черезъ веранду.

Управитель Викторъ Сергѣичъ, съ батюшкой долго бесѣдовалъ -- бугровскіе сады хвалилъ, гдѣ новыя дерева посадили. И еще хвастался, что поденнымъ по пятаку скостилъ. Отецъ же Николай одну руку заложилъ за спину, а другою гладилъ наперсный крестъ подъ бородой. Любезно, глазами слушалъ Виктора Сергѣича:

-- Достойно чести!.. Достойно чести!..

Къ нимъ подошелъ Алянчиковъ -- весельчакъ и шутникъ на всѣ руки.

-- А что?.. Далъ таки дуба старикъ? Шестьдесятъ семь лѣтъ, батюшка, дай Богъ всякому!

-- Во время умеръ покойный, своевременно.

II.

Уѣзжая послѣ панихиды домой, Митя Алянчиковъ говорилъ съ участіемъ:

-- Вамъ бы прилечь, Зинаида Борисовна... Крѣпитесь, это теперь самое главное...

Викторъ Сергѣичъ молча стоялъ въ сторонѣ на верандѣ. Когда же подошелъ прощаться, медленно опустилъ глаза. Поцѣловавши руку, дольше чѣмъ нужно задержалъ ее въ своей широкой теплой ладони...

Вздрогнувъ, покорная, взглянула на него Зинаида Борисовна, но, не поднимая глазъ, онъ смотрѣлъ мимо, подъ садовый гнутый диванъ, гдѣ валялись костяныя шахматныя фигурки, красныя и бѣлыя.. Не знала она -- вѣрить ли, нѣтъ ли?.. Можетъ быть, только такъ показалось... И уже не могла не думать объ этомъ. Разсѣянная, слушала подошедшаго къ ней отца Николая, слушала и не слышала, видѣла только его русую шевелившуюся бороду, да толстые короткіе пальцы...

На цыпочкахъ неслышно прошла черезъ залу Юлія Кирилловна, поправила завернувшійся коверъ въ гостинной и, выйдя къ барышнѣ, стала тушить свѣтъ на верандѣ. Утѣшала пустыми ненужными словами, уговаривала капли непремѣнно принять, уснуть, успокоиться.

Отославъ ее, Зинаида Борисовна осталась одна на темной верандѣ, съ затаенной все растущей тревогой. Старалась сосредоточиться, о пустякахъ не думать... и не могла. Отгоняла грѣшныя навязчивыя мысли, а онѣ какъ на зло лѣзли въ голову сами собою...

А въ темной гостинной тянулась по полу свѣтлая полоса до самой веранды, видна была раскрытая дверь въ залу... Отецъ мертвый лежалъ тамъ на столѣ, пахло ладаномъ, и ярко горѣли свѣчи. Слышно было, какъ гудѣла тишина въ комнатахъ,-- густо бормоталъ надъ покойнымъ сонный псаломщикъ...

III.

Шесть лѣтъ назадъ Викторъ Сергѣичъ въ первый разъ пріѣхалъ въ "Юренево".

Подъѣзжая къ крыльцу, еще изъ экипажа, Митя Алянчиковъ кричалъ съ обычной своею веселостью:

-- А я съ гостемъ! Знакомьтесь, пожалуйста... Будущій сибирскій помѣшикъ!..

И уже въ комнатахъ еще разъ представилъ онъ новаго своего друга;

-- Будущее свѣтило театра!.. Гамлета такъ вамъ раздѣлаетъ... Талантъ! Мунэ Сюлли настоящій!

Интересно разсказывалъ тогда Викторъ Сергѣичъ о планахъ своихъ, о разсчетахъ на нынѣшнія льготы дворянству, о новыхъ дешевыхъ земляхъ въ Сибири... А вечеромъ, по просьбѣ Мити Алянчикова, представлялъ онъ Гамлета. Хмурилъ красивыя, широкія брови, кусалъ губы и театрально говорилъ мрачнымъ протяжнымъ голосомъ:

-- Умереть -- уснуть, не больше... Окончить сномъ страданья сердца, тысячи мученій...

Съ тѣхъ поръ Викторъ Сергѣичъ часто пріѣзжалъ въ ",Юренево" то одинъ, то съ Митей Алянчиковымъ.

Не любилъ ихъ покойный Борисъ Иванычъ, всегда сухъ бывалъ съ ними и не разъ говорилъ о нихъ дочери:

-- Хамы!.. Крестьянъ обижаютъ.. Вотъ оно, молодое наше дворянство!

Зинаида Борисовна не вѣрила этому. Ясные такіе глаза у Виктора Сергѣича, смѣлые,^честные... Въ опорахъ со старикомъ онъ говорилъ всегда умно, спокойно и разсудительно... и все на нее смотрѣлъ, въ упоръ, словно о чемъ спрашивалъ. Любопытно было Зинаидѣ Борисовнѣ -- отчего онъ такъ смотритъ?.. Какія у него мысли?.. О чемъ?..

Видѣлъ и Борисъ Иванычъ эти упорные мужскіе взгляды, слѣдилъ за дочерью и хмурился, крутилъ длинные сѣдые усы. Однако, не выдержалъ разъ и, какъ уѣхали гости, ѣдко такъ, съ усмѣшкой спросилъ Зинаиду Борисовну:

-- Это что же у васъ?.. безпроволочный телеграфъ?.. а?..

Ничуть тогда не смутилась она, смѣрила отца надменнымъ взглядомъ и, пожавъ плечами, молча ушла изъ гостинной. Затаивъ дыханье, долго стояла за дверью и ясно слышала, какъ приказывалъ отецъ Юліи Кирилловнѣ:

-- Бугровскихъ этихъ дураковъ не принимать! Понимаете, нѣтъ дома! Такъ и Герасиму скажите -- гнать въ шею!

А на другой день, выйдя передъ завтракомъ въ залу, онъ засталъ Зинаиду Борисовну за чтеніемъ газетъ и кротко попрекнулъ ее тихимъ разслабленнымъ голосомъ:

-- Опять газеты!.. Вѣдь я же просилъ... Женщины не должны заниматься политикой.

-- Но что же читать, папа?..

-- Читайте "Марію Стюартъ"... "Исторію жирондистовъ"...

IV.

Послѣ этого старый лакей Герасимъ грубо говорилъ Бугровскому управителю:

-- Дома нѣтъ!.. Чего-съ?.. Уѣхали господа, заграницу!..

Не былъ послѣ этого Викторъ Сергѣичъ въ Юреневѣ всю зиму, а весной будто невзначай въ лѣсу встрѣтился съ Зинаидой Борисовной. Ландыши она тамъ сбирала съ нянькой Юліей Кирилловной.

Викторъ Сергѣичъ остановился въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ и, сдерживая верхового ретиваго иноходца, спокойно сказалъ твердымъ настойчивымъ голосомъ:

-- Въ чужомъ лѣсу вора поймали, Зинаида Борисовна.

И, засмѣявшись, прибавилъ:

-- Не вели казнить, вели миловать!..

-- Здравствуйте, Викторъ Сергѣичъ...-- просто отвѣчала Зинаида Борисовна и вдругъ смутилась, зарумянилась.-- Вотъ... съ няней цвѣты сбираемъ... не хотите ли и вы съ нами?..

Онъ не умѣлъ цвѣты находить -- только колѣнками мялъ ихъ въ травѣ и пропускалъ много. Однако искалъ съ охотой, старательно и все говорилъ про ландыши,, что нѣтъ лучше цвѣтовъ въ свѣтѣ:

-- Чудесные цвѣты!.. Душистые, нѣжные...

И такъ хорошо было отъ этихъ словъ Зинаидѣ Борисовнѣ, хорошо и жутко, радостно и тревожно...

Тѣмъ временемъ Юлія Кирилловна отошла отъ нихъ далеко въ сторону, аукала гдѣ-то въ зеленыхъ дубкахъ зычнымъ мужичьимъ голосомъ.

Викторъ Сергѣичъ оглянулся въ ту сторону, замолчалъ и вдругъ, какъ прежде, въ упоръ посмотрѣлъ на Зинаиду Борисовну смѣлыми смѣющимися глазами. Стоя на колѣняхъ, протянулъ ей на раскрытой ладони цвѣты.

-- Это для васъ... отъ всего сердца...

Такой смѣшной былъ онъ тогда, смѣтной и глупый... Чуть въ глаза ему не расхохоталась она отъ радости. Однако сдержала себя, строго сдвинула брови и, отвернувшись, поспѣшно стала звать няньку. Ему же, не принимая цвѣтовъ, сказала сурово и холодно:

-- Прощайте, Викторъ Сергѣичъ... Завтра мы опять уѣзжаемъ... въ Италію...

Думала теперь объ этомъ Зинаида Борисовна, и непонятно ей было,-- зачѣмъ она такъ сказала тогда?.. Какъ это вышло?..

Зинаида Борисовна шла за гробомъ отца впереди всѣхъ, большая, плечистая, въ черной кружевной накидкѣ на головѣ и въ траурномъ шерстяномъ платьѣ.

-- Ну, и походка!-- говорилъ о ней Митя Алянчиковъ.-- Першеронъ, а не женщина!.. Только что головой не мотаетъ...

И вѣрно,-- не женская была походка у Зинаиды Борисовны -- широкая, крѣпкая, словно печати по землѣ ставила. Голову держала прямо и смотрѣла впередъ черными большими глазами.

Крышку гроба несли крестьянскіе мальчики, въ сапогахъ и въ новыхъ ситцевыхъ рубахахъ, съ бѣлыми широкими кушаками. Шли медленно, переглядывались и робко переставляли ноги.

Отецъ Николай въ твердой треугольной ризѣ сурово и страшно басилъ, часто кадилъ, и въ обѣ стороны расползались отъ него дымныя кадильныя космы.

Нескладно пѣли Юреневскіе мужики, острымъ теноромъ своимъ выдѣлялся въ хорѣ молодой сельскій писарь, въ свѣтломъ рябомъ пиджакѣ и въ вышитой рубахѣ, и чья-то хриплая сквозная октава густо гудѣла въ знойномъ струящемся воздухѣ.

Изъ церкви несли гробъ по селу, въ обходъ усадьбы, къ старому барскому склепу въ паркѣ. Останавливались передъ школой, у каменнаго колодца, и въ послѣдній разъ служили литію у въѣзда въ паркъ передъ кирпичными разломанными воротами.

Опустивъ глаза, одиноко стояла среди всѣхъ Зинаида Борисовна. Видѣла открытый гробъ, обитый внутри бѣлымъ атласомъ, золотое шитье отцовскаго мундира... и словно чужое было передъ ней потемнѣвшее желто-зеленое лицо покойника. Жестко пружинились усы, холодно лоснилась кожа на лбу, подъ узкимъ бумажнымъ вѣнчикомъ, и неподвижно лежали на груди мертвыя бѣлыя руки.

Зинаида Борисовна знала, что всѣ смотрятъ на нее съ любопытствомъ и жалостью, слышала, какъ Алянчиковъ тихо звалъ зачѣмъ-то Виктора Сергѣича, но не оглядывалась назадъ, не думала ни о чемъ и не плакала. Стояла передъ раскрытымъ склепомъ и смотрѣла туда сухими остановившимися глазами...

Два раза подходила къ ней съ каплями Юлія Кирилловна, заплаканная, въ черной своей кашемировой шали. Потомъ Викторъ Сергѣичъ подъ руку увелъ Зинаиду Борисовну отъ могилы. Велъ паркомъ къ дому и говорилъ странныя далекія слова:

-- Я распоряжусь... Я приказалъ... Я все сдѣлаю...

Юлія Кирилловна, ворочая круглыми локтями, поспѣшала за ними и поправляла подъ шалью волосы на ходу. Воротясь въ домъ, уговорила барышню прилечь въ кабинетѣ, на низкомъ турецкомъ диванѣ.

Послушная, молча лежала Зинаида Борисовна, а на стѣнѣ передъ ней большой женскій портретъ висѣлъ въ потемнѣвшей бронзовой рамѣ. Некрасивое было лицо у матери, холодное и надменное. Плохо ее помнила Зинаида Борисовна, и странно было, что она такая молодая, моложе дочери...

А въ столовой шумѣли. Викторъ Сергѣичъ хозяйничалъ тамъ, и слышно было, какъ отецъ Николай все про какой-то календарь разсказывалъ:

-- Отъ седьми планетъ... порядочное по годамъ поступленіе... съ перваго числа генваря мѣсяца на сто девятнадцать лѣтъ!.. Подумайте!..

Нѣсколько разъ на цыпочкахъ входила въ кабинетъ Юлія Кирилловна. Поправляя подушки, цѣловала ручки барышнѣ и крестила ее второпяхъ мелкими осьмерками.

Когда же проснулась Зинаида Борисовна, подлѣ нея не было никого. Жутко было въ высокихъ пустыхъ комнатахъ. Съ веранды ползла зловѣщая ночная тьма, осторожно шуршала въ кустахъ за бѣлыми покосившимися колоннами. А въ глубинѣ двора былъ свѣтъ въ низкихъ окнахъ кирпичнаго флигеля, гдѣ жила ключница.

Въ разстегнутой на груди широкой ситцевой кофтѣ, Юлія Кирилловна сидѣла тамъ бокомъ на кровати, пила изюмное вино съ рисовой холодной кутьей и разсказывала о покойномъ Борисѣ Иванычѣ:

-- ...Знаться ни съ кѣмъ не хотѣлъ. Родню и то, вѣрите, чисто всю разогналъ... Затѣйникъ былъ, хлопотунъ, чего-чего не выдумывалъ... Пруды копалъ, аптечныя травы сѣялъ, ученыхъ свиней заграничныхъ выписывалъ -- въ дубовомъ лѣсу землю рыть, подземные грибы искать... сколько на эти трюфли да на свиней денегъ ушло, лучше бъ дочь свою по настоящему обезпечилъ. Что жъ ей?.. десяти годовъ не было послѣ покойной барыни... на моихъ рукахъ росла, какъ у родной матери... Это ужъ я потомъ не нужна стала, на старости лѣтъ по монастырямъ пошла.. То есть до чего поскупѣли, просто сказать совѣстно. Вѣрите, ни съ чѣмъ отъ нихъ уходила... двѣсти рублей денегъ и одной серіи выигрышный билетъ въ банкѣ лежитъ застрахованный,-- только и всего!...

VI.

Правильно говорилъ отецъ Николай, что во время умеръ старикъ Юреневъ. Въ обрѣзъ хватило ему благополучія ровно до послѣдняго дня жизни. И мѣсяца еще не прошло послѣ смерти Бориса Иваныча, а ужъ въ хозяйствѣ путаница пошла такая -- никому не распутать. Крѣпкая раньше жизнь была въ Юреневѣ, какъ на заказъ сдѣлана. А тутъ сразу все распоролось и чинить не чинить, будетъ ли еще прокъ какой, ничего неизвѣстно.

По совѣту Виктора Сергѣича Зинаида Борисовна поѣхала въ городъ, съ прошеніемъ объ отсрочкѣ платежей въ поземельномъ дворянскомъ банкѣ.

Директоръ, бѣленькій старичекъ въ золотомъ пенсне и въ новенькомъ форменномъ вицъ-мундирѣ любезно принялъ ее. Совсѣмъ обнадежилъ:

-- ..Можно, конечно, можно... Очень радъ быть вамъ полезнымъ... Хорошо зналъ покойнаго вашего батюшку...

А на другой день, какъ привезла Зинаида Борисовна свидѣтельство изъ губернской земской управы, просто узнать нельзя, -- сухъ, сдержанъ, загадоченъ... Надѣвъ пенена, бы стро просмотрѣлъ бумагу и, вставая съ кресла, даже плечами пожалъ съ нетерпѣніемъ.

-- Ну, хорошо, позвольте... управа, конечно, удостовѣряетъ... хлѣбовъ и травъ, и... и тому подобное... Ваше имѣніе въ какомъ уѣздѣ?..

-- Въ Ефимовскомъ...

-- Вотъ видите. Неурожай-то какъ разъ не у васъ, а въ двухъ сосѣднихъ уѣздахъ... Какое же это, сами посудите, основаніе?.. Не можемъ же мы, согласитесь... что?.. Да нѣтъ же, это не имѣетъ никакого значенія...

Рѣзко такъ отказалъ, съ неудовольствіемъ. Прошеніе вернулъ и до дверей кабинета проводилъ молча, съ холодной учтивостью.

Въ растерянности уходя изъ банка, Зинаида Борисовна встрѣтилась на лѣстницѣ съ Митей Алянчновымъ.

-- А что?.. Отпущеніе грѣховъ получаете?..

Узнавъ о неудачѣ, Алянчиковъ безпечно разсмѣялся и руками развелъ, прежде чѣмъ поздороваться.

-- Ну что жъ?.. Ничего не подѣлаешь... Здравствуйте!.. А у меня новость, поздравьте. Земскимъ начальникомъ назначенъ. Юреневскихъ вашихъ разбойниковъ такъ теперь подтяну... въ струнку!..

VII.

Въ гостинницѣ Зинаиду Борисовну поджидалъ господинъ Ужейкинъ, Миронъ Миронычъ -- круглый, коротконогій, въ сѣромъ сюртукѣ и въ розовой крахмальной рубахѣ. Медленно похаживалъ въ корридорѣ, неслышно ступалъ по ковру плоскими своими широкими ступнями и плавно на ходу шевелилъ фалдами -- вправо, влѣво... вправо, влѣво... Увидѣвъ барышню, поклонился низко нѣсколько разъ и, входя за ней въ номеръ, пригладилъ на темени жидкіе волосенки.

-- Душевно... о кончинѣ папаши вашего душевно сожалѣю... Плохія времена-съ, Зинаида Борисовна!.. Дѣловъ нѣтъ, застой во всемъ, сами знаете... Повсемѣстное безденежіе!..

Видя у Зинаиды Борисовны красныя пятна на лбу и замѣчая волненіе въ ея голосѣ, Миронъ Миронычъ говорилъ вкрадчиво съ тихими смѣшками:

-- Деньги дать можно-съ... хе-хе... Отчего же не дать?.. Но тутъ, изволите видѣть, выходитъ необходимость насчетъ приписочки на закладной-съ... и притомъ еще зачтеніе процентовъ, какъ полагается... Сами изволите знать, два срока не плочено-съ... хе-хе... Денежки, знаете, того... Денежка, какъ говорится, счетъ любитъ... Вѣрьте совѣсти, Зинаида Борисовна, другому бы ни за что не рѣшился, но вамъ дамъ. Вамъ дамъ, не отказываюсь. Всегда папашу вашего уважалъ и вамъ дамъ.

Уходя, господинъ Ужейкинъ протянулъ свою потную руку Зинаидѣ Борисовнѣ, но, видя, что она отвернулась, будто на часы поглядѣть, сказалъ ей грубо, съ дерзостью:

-- Это я, Зинаида Борисовна, въ послѣдній разъ даю. Обратите вниманіе! Входя только въ положеніе ваше... Шестьдесятъ тысячъ, сами посудите, деньги не малыя... Я, знаете, не банкъ! Помилуйте!

Повернулся и вышелъ. Въ швейцарской внизу Миронъ Миронычъ надѣвалъ коричневое пальто съ бархатнымъ воротникомъ, а Зинаида Борисовна все еще стояла у стола и смотрѣла на золото и на бумажныя деньги большими испуганными глазами.

VIII.

Только на другой день, заплативъ въ банкѣ проценты, Зинаида Борисовна поѣхала домой. Ѣхала тихими раздольными полями, въ сумерки, по разбитому пыльному тракту. Чернѣли впереди заказные монастырскіе лѣса, а слѣва горѣла въ степи широкая ржаная стерня веселыми перебѣгающими огнями.

За второй корчмой Зинаида Борисовна приказала свернуть вправо, проселкомъ.

-- Черезъ Бугровку ближе.

-- Позднѣй доѣдемъ...-- недовольно бурчалъ Тихонъ на козлахъ.-- Рессоры ломать по такой дорогѣ...

Тѣмъ же проселкомъ ворочались изъ города бугровскіе мужики, порожнемъ, возовъ двѣнадцать.

-- Ать, сторони-ись!-- еще издали крикнулъ Тихонъ, нагоняя ихъ крупной чеканною рысью, и сталъ сдерживать лошадей, мягко подобравъ возжи.

Наѣзжая, еще разъ по барски рявкнулъ на мужиковъ, чтобъ дали дорогу, но они словно не слышали ничего, ѣхали не спѣша, свѣсивъ съ возовъ тяжело обутыя ноги. Только курили цыгарки, помалкивали, да плевали.

Осерчавъ, Тихонъ круто свернулъ съ дороги и, объѣзжая возы стороной, жильнымъ американскимъ хлыстомъ наотмашь отхлесталъ мужиковъ за такую манеру. Только шарахались они на возахъ, да головы прятали подъ руку.

Зинаида Борисовна очень разсердилась на Тихона:

-- Какъ вы смѣете!.. Какъ вамъ не стыдно!..

-- Не извольте, барышня, безпокоиться. Развѣ жъ они народъ съ понятіемъ? Ежели имъ морды не бить, ничего толку не будетъ.

IX.

Старую свою няньку Зинаида Борисовна просто не отпускала отъ себя. Одного дня не могла обойтись безъ Юліи Кирилловны. То то, то. другое -- посовѣтуйте, няня, что дѣлать.

Прежде знать не хотѣли, а теперь -- посовѣтуйте! Да и что совѣтовать, когда избаловался народъ въ высшей степени? Что ни ночь, озорство въ экономіи. За конюшней плетень повалили, въ саду ранніе мохнатые персики -- чисто все обобрали. У ключницы пара индюковъ пропала -- полпудовые, насилу ходили. Два дня искали по всему селу -- гдѣ ихъ найти? А у Юліи Кирилловны подозрѣніе было на Кравчука, приказчика. Очень ужъ осмѣлѣлъ хитрый хохолъ и дерзко смотрѣлъ воровскими глазами.

Засучивъ рукава, Юлія Кирилловна вышла на черное крыльцо, будто на облака поглядѣть -- будетъ ли дождь или опять стороной тучи пройдутъ.

Передъ кухней Кравчукъ, въ картузѣ и въ тяжелыхъ сапогахъ, отгонялъ собакъ отъ корыта съ объѣдками. И Тихонъ тутъ же съ Андрюшкой конюхомъ ѣла борщъ съ капустой изъ одной миски.

Подбоченясь, стояла на крыльцѣ старая нянька. Сперва глазами пытала приказчика, потомъ стыдить его стала, ни съ того ни съ сего при всѣхъ осрамила:

-- А поди-ка сюда, кавалеръ... безстыжее твое мурло... Гдѣ индюки? Сказывай, сукинъ сынъ, куды индюковъ дѣвалъ?

Кравчукъ ничуть не сробѣлъ, только пофыркивалъ да плечами ворочалъ. Спокойно, съ усмѣшкой отвѣчалъ сердитой старухѣ;

-- Та ну васъ, Юлія Кирилловна, въ вашими индюками! Шо жъ я имъ -- кумъ? За няньку я въ ними што ли?.. Одчепитесь, пожалуста!

Онъ не потерялъ дерзкаго своего спокойствія и тогда, когда нашли, наконецъ, обоихъ индюковъ въ тѣсной его каморкѣ, надъ каретнымъ сараемъ.

-- Подъ кроватью!-- кричала на весь дворъ ключница, поспѣшая къ Юліи Кирилловнѣ съ индюками.-- Вотъ они!.. Поглядите!.. Подъ кроватью держалъ мошенникъ!..

-- Воръ, сукинъ сынъ! Грабитель!..-- наступая, бранилась Юлія Кирилловна и грозила прикащику жирными мясистыми кулаками.

Внизъ головами висѣли въ рукахъ у ключницы толстоногіе взъерошенные индюки, а Кравчукъ даже и не глядѣлъ на нихъ, словно ихъ тутъ и не было. Стоялъ, заложивъ руки за спину, и говорилъ, пожимая плечами:

-- Отъ исторья!.. Шо жъ я не могу своихъ индюковъ имѣть?.. Это жъ мои... урожденные мои индюки, моего корму!

Такъ нянька и не добилась отъ него сознанія. Въ тотъ же день приказчика разсчитали.

Грозясь и ругаясь, слонялся Кравчукъ по двору и съ азартомъ честилъ няньку и ключницу самой отборной рабфаковскою бранью. Поздно вечеромъ пьяный пришелъ на конюшню и попросилъ у Тихона табаку на дорогу:

-- Курыть хочеться, ажъ вухи по пухли.

Покуривъ, завалился спать въ пустомъ денникѣ на соломѣ. Крѣпко спалъ, храпомъ своимъ лошадей пугалъ, а когда ушелъ и куда -- никто не примѣтилъ. Только въ десятомъ уже часу пришелъ въ домъ Тихонъ съ докладомъ къ Зинаидѣ Борисовнѣ: буланымъ кто-то жилы ночью подрѣзалъ, на переднихъ ногахъ, подъ щетками:

-- Должно Кравчукъ, не иначе.

Въ облакахъ пыли Митя Алянчиковъ ѣхалъ въ "Юренево" на своей бѣшеной сѣрой четверкѣ. Взмыленные, храпѣли, горячась, жеребцы и заливнымъ цыганскимъ посвистомъ лихо свисталъ Бугровскій кучеръ Савелій... Онъ сидѣлъ шеголемъ на козлахъ, въ плисовой безрукавкѣ и въ красной кумачевой рубахѣ. Выкативъ грудь, бородачъ весело смотрѣлъ съ оглядкой на обѣ стороны, и, встрѣчнымъ дѣвкамъ, показывалъ, усмѣхаясь, ровные бѣлые зубы.

А впереди, скакалъ очертя голову верховой, въ казацкой папахѣ и въ синихъ штанахъ съ красными лампасами. Бабъ разгонялъ по дорогѣ, ребятъ пугалъ звѣрской своею повадкой и на скаку нагайкой грозилъ мужикамъ, чтобъ снимали шапки...

Услышавъ конскій храпъ и топотъ за окнами, Юлія Кирилловна кинулась къ барышнѣ -- сказать, что гости ѣдутъ... пріѣхали!.. изъ "Бугровки"!..

-- Алянчиковъ?.. Одинъ?.. Съ управляющимъ?..

Оправляясь второпяхъ передъ зеркаломъ, Зинаида Борисовна слышала, какъ громко приказывалъ кому-то Алянчиковъ позвать старосту и сотскихъ -- немедленно чтобы явились!

-- И еще франта этого писаря. Я его каналью давно наю.

-- Здравствуйте, Дмитрій Петровичъ...-- любезно говорила Зинаида Борисовна, выходя навстрѣчу гостю и все еще не зная, одинъ ли пріѣхалъ онъ, или съ Викторомъ Сергѣичемъ.-- Спасибо вамъ, что пріѣхали... Я такъ безпомощна, право... ничего не могу понять... Крестьяне меня почему-то не любятъ, служащіе грубятъ... при отцѣ ничего подобнаго не бывало...

Митя Алянчиковъ снисходительно улыбался въ отвѣтъ и говорилъ ей самодовольнымъ, шутливымъ тономъ:

-- А вы не вводите либеральныхъ реформъ, Зинаида Борисовна. Не заводите республики...

И, входя въ гостиную, спросилъ серьезнымъ дѣловымъ тономъ:

-- Ну, что у васъ тутъ?.. Кстати, приказчикъ этотъ, какъ его... гдѣ онъ?.. Ушелъ?.. Какъ ушелъ?.. Ну, знаете, напрасно... напрасно вы его отпустили...

Наморщивъ лобъ, озабоченный прошелся по длинному ковру передъ окнами; потомъ медленно сѣлъ въ кресло противъ Зинаиды Борисовны, и тотчасъ же опять прояснилось его безпечное румяное лицо, съ модными торчащими кверху усами.

-- Кстати!..-- сказалъ онъ, смѣясь и потирая руки.-- Слышали новость?.. Генералъ Иваницкій... Представьте, продаетъ имѣніе и уѣзжаетъ заграницу, къ нѣмцамъ куда-то, въ Австрію... Все это, разумѣется, Анна Васильевна... Боится, вообразите, безпорядковъ... ха, ха, ха... Совершеннѣйшая купчиха!.. Въ прошедшемъ году... вы знаете эту исторію у губернатора?..

И, вдругъ загорѣвшись, Митя Алянчиковъ смѣшно и живо разсказалъ, какая была исторія: поѣхалъ генералъ Иваницкій къ губернатору на именины и всю дорогу обвинялъ дородную свою Анну Васильевну въ мотовствѣ. Она же, тайкомъ отъ мужа, три бутылки шампанскаго везла начальнику губерніи въ подарокъ -- мало ли что можетъ случиться?..

-- И главное все это какъ разъ за обѣдомъ. Множество гостей, старый этотъ дуракъ именинникъ -- въ самомъ, понимаете ли, торжественномъ видѣ, и вдругъ!.. Ха, ха, ха!.. Тамъ у меня, говоритъ, шампанское въ экипажѣ... прикажи, говоритъ, подать, ваше превосходительство.

Не докончивъ, Митя Алянчиковъ оглушительно захохоталъ и, утирая слезы, повторилъ бабьимъ плачущимъ голосомъ:

-- Прикажи, говоритъ подать, ваше превосходительство... Ха, ха, ха!..

Зинаида Борисовна, не улыбаясь, смотрѣла на него, слушала и не слышала, и упорно думала -- пріѣдетъ ли нынче Викторъ Сергѣичъ?..

XI.

Въ двѣнадцатомъ часу съ трескомъ подкатила къ дому почтовая тройка.

-- Ну, счастье твое, что поспѣлъ во время!-- весело кричалъ изъ гостинной Митя Алянчиковъ.-- А то, что же это такое?.. Тутъ свадьба, а жениха нѣтъ!.. Ха-ха-ха... Я ужъ уѣзжать собирался...

-- Слушай, помѣщикъ!-- продолжалъ онъ, поднимаясь навстрѣчу входящему Виктору Сергѣичу.-- Сложнѣйшее дѣло... Что-о?.. Въ нашей губерніи?.. Вздоръ!.. Не вѣрю!..

И, расхохотавшись, еще разъ повторилъ тѣ же слова:

-- Не можетъ быть!.. Вздоръ!.. Не вѣрю!?.

-- Повѣришь, когда увидишь...-- очень озабоченный перебилъ его Викторъ Сергѣичъ и, подойдя къ Зинаидѣ Борисовнѣ, вѣжливо поцѣловалъ ея большую похолодѣвшую руку.-- Въ городѣ только и говорятъ объ этомъ. У Кондаковыхъ сожжена усадьба, а въ "Запольѣ" горитъ вся старая солома... скирдъ пятнадцать!..

Алянчиковъ не хотѣлъ вѣрить, махалъ руками и спорилъ:

-- Вздоръ! Случайность!.. Въ полчаса любой бунтъ усмирю, вотъ увидите!..

-- Это другое дѣло, не спорю... уклончиво отвѣтилъ Викторъ Сергѣичъ.

Молча слушала споръ Зинаида Борисовна и ничего не понимала. Слышала только ровный рѣшительный голосъ Виктора Сергѣича, любовалась его крѣпкой мужественной фигурой, въ просторномъ изъ сѣро-зеленой рогожи хорошо сшитомъ костюмѣ. И ничего не боялась, ничуть ей не были страшны эти пожары...

За завтракомъ Митя Алянчиковъ вспомнилъ о Кравчукѣ и далъ слово установить здѣсь полный порядокъ, всѣхъ подтянуть построже. Потомъ Викторъ Сергѣичъ завелъ разговоръ о хозяйствѣ и подробно разспрашивалъ обо всемъ Зинаиду Борисовну: каковъ укосъ былъ въ нынѣшнемъ году, всю ли землю сдали крестьянамъ, на какой срокъ и за какую цѣну?

Верстахъ въ трехъ отъ усадьбы стоялъ Юреневскій хуторъ -- въ полѣ, за липовой рощей. Викторъ Сергѣичъ совѣтовалъ продать.

-- Что у васъ тамъ?.. Флигеля старые да амбары?

-- Залтуръ тамъ, старикъ, на пасѣкѣ... садъ старый, яблони... Доходовъ нѣтъ, кажется, но какъ-то съ дѣтства люблю я этотъ хуторъ...

-- Ай-я-яй, сантиментальность, Зинаида Борисовна!-- шутливо пожурилъ ее Викторъ Сергѣичъ.-- Теперь всѣ только рады развязаться съ землею. Что жъ вы, сами не видите, какое время?.. Ну, и подожгутъ вамъ хуторъ... Неужто жъ такъ лучше будетъ?..

-- Не подожгутъ, не бойтесь!-- снова горячо заспорилъ Алянчиковъ.-- Продать продайте, конечно, если никакихъ нѣтъ доходовъ, а поджоговъ не бойтесь... У насъ этого, слава Богу, не будетъ!..

Хмурясь, косо взглянулъ на него Викторъ Сергѣичъ и, переведя вдругъ упорный свой взглядъ на Зинаиду Борисовну, сказалъ рѣзко, съ раздраженіемъ:

-- Да на что онъ вамъ, хуторъ этотъ дурацкій! Гніютъ только даромъ постройки... Хотите, найду покупателя?..

-- Ну, найдите... найдите, Викторъ Сергѣичъ...

-- Вотъ и отлично!-- добродушно разсмѣялся Митя Алянчиковъ.-- Поладили, наконецъ!.. А я проту извиненія... мнѣ некогда...

Онъ съ шумомъ отодвинулъ стулъ, всталъ и подошелъ прощаться.

-- Тысячъ за десять можно продать...-- вставая, наскоро прикинулъ Викторъ Сергѣичъ.-- Земли тамъ десятинъ сорокъ, съ рощей... Съѣздить какъ-нибудь посмотрѣть, что тамъ у васъ за постройки...

-- Поѣзжайте, Викторъ Сергѣичъ...-- покорно отвѣтила Зинаида Борисовна.

Немного спустя Митя Алянчиковъ стоялъ уже передъ сходомъ, на крыльцѣ сельскаго правленія, звѣрски таращилъ глаза и кричалъ не своимъ голосомъ:

-- Видали чорта?..

И, видя, какъ въ тягостномъ молчаньи ежились передъ нимъ мужики, осатанѣвъ, топалъ ногами, грозилъ и ругалъ ихъ крѣпкими словами:

-- Не видали?... Такъ вотъ смотрите!.. на меня смотрите, канальи! Я вамъ покажу, сукины сыны, какъ персики красть!.. Мморды бить буду!..

XII.

Смочивши волосы квасомъ, Тихонъ ожесточенно раздиралъ ихъ большой деревянной расческой.

-- Тоже господа -- чертовы злыдни!-- говорилъ онъ, морщась и щуря глаза на Андрюшку.-- Управителя нанять и то не на что. Я, братъ, всего видалъ, всякій заведенный порядокъ. Но чтобы бабу ставить за приказчика, чтобы надо мной нянька эта командовала... ахъ ты!.. Ды-къ лучше жъ я ей глаза вырву!.. Убью лучше проклятую!..

Вихрастый Андрюшка копался въ денникѣ, лѣниво убиралъ кобылицъ и замыливалъ у нихъ раны на переднихъ ногахъ краснымъ мыломъ. То и дѣло поглядывалъ оттуда на кучера, на его мокрые прямые волосы въ скобку, на подбритую сзади бѣлую шею. Ему было забавно слушать Тихона. Ловко честилъ тотъ Юлію Кирилловну самыми настоящими правильными словами.

-- Вѣрно! Чего на ее глядѣть!-- увѣренно и весело соглашался Андрюшка.-- Дать ей разъ... закачается!..

Поснѣдавши, Тихонъ гадалъ по оракулу насчетъ Юліи Кирилловны -- чей верхъ будетъ? Раскинувъ ноги, онъ сидѣлъ въ холодку за конюшней, а передъ нимъ на землѣ лежалъ протертый бумажный листъ, съ черными волшебными кругами. Тихонъ старательно кидалъ въ середній кругъ шарикъ изъ хлѣбной мякоти, и съ заботой слѣдилъ, на какомъ номерѣ остановится.

Андрюшка тутъ же, бокомъ ерзалъ по землѣ, смотрѣлъ, съ волненіемъ на круги, на цифры въ клѣточкахъ и на обсаленную печатную тетрадку. Медленно по складамъ Тихонъ читалъ хитроумные отвѣты оракула:

-- Грац-цы-оз-ная жен-щи-на по-доб-на чел-во-ку въ мо-рѣ... Не под-да вай-тесь про-ис-камъ и об-ма-ну...

-- Чудеса!-- съ восхищеніемъ прерывалъ чтеніе Андрюшка.-- Вотъ ды-къ книжка!.. За энтую книжку рупъ и то мало!..

-- А тутъ... погляди ко-съ...-- спрашивалъ онъ, снова наклоняясь къ бумагѣ и тыкая пальцемъ въ изображенные на поляхъ знаки Зодіака.-- Тутъ, братъ, звѣри какіе -- съ, погляди!..

Недовольный Тихонъ грубо отстранялъ Андрюшку:

-- Не лѣзь, нечего тыкать!.. На то у тебя глаза есть, дуракъ. Главное тутъ происхожденіе на кругахъ, въ середкѣ... и также еще четыре зодія по угламъ, на четыре предмета мысли...

Помолчавъ, онъ снова разминалъ липкую ржаную мякоть пальцами, крутилъ надъ бумагою руку и бросалъ шарикъ на черные круги и на клѣточки...

Вечеромъ, серьезный и важный, пришелъ на бѣлую кухню Андрюшка. Не глядѣлъ на ключницу, хитро молчалъ, носомъ только почмыхивалъ. Когда же она ушла, все разсказалъ про гаданье:

-- Отъ перваго изодія въ рядъ... и сколько ни кидали, все на одно выходитъ,-- никакъ ей живою не быть. По всѣмъ кругамъ расхожденіе.

XIII.

Двѣ недѣли буланыя кобылицы стояли на глинѣ, а проку отъ того все не было. Даромъ только кормъ переводили, и пропасть около нихъ было заботы.

Отъ краснаго мыла еще больше раны у нихъ разъѣло подъ щетками, и каждый день Андрюшка оттуда выдавливалъ гной пальцами.

-- Мыломъ тутъ ничего не помочь!..-- съ увѣренностью говорилъ Тихонъ.-- Мыло мыломъ, но главное тутъ шкопитаромъ залить. Въ разъ подсохнетъ и сичасъ мыломъ тогда натирать, для мягкости...

Нѣсколько дней кряду, утромъ и вечеромъ Андрюшка заливалъ раны скипидаромъ. Неспокойны были кобылицы, когда подходилъ онъ къ нимъ съ липкой мутно-зеленой бутылкой. Онѣ боязливо косили на него умные красивые глаза, пряли ушами, въ испугѣ шарахались отъ него въ сторону.

На пятый день онѣ уже не могли встать на ноги. Ослабѣвъ, грузныя, онѣ лежали въ денникѣ, круто выкативъ бока, подогнувъ подъ себя худыя узловатыя ноги.

Зинаида Борисовна приходила теперь часто на конюшню, приносила сумочку съ собой и, грустная, изъ своихъ рукъ кормила кобылицъ сахаромъ. Называла ихъ нѣжно и ласково, и смутно отъ этого становилось Андрюшкѣ, до слезъ умильно и жалостно.

-- Сахаръ... На что имъ сахаръ?-- подъ носъ себѣ бурчалъ Тихонъ и, не глядя на барышню, пряталъ свои виноватые встревоженные глаза.-- Сахаромъ тутъ все одно не помочь...

_ Не бурчи!-- сердито набрасывалась на него старая нянька: -- Молчи, коли не уберегъ! Ироды!.. Чего имъ беречь?.. Чужого добра не жалко!..

Обозлясь, кучеръ крѣпко сжималъ кулаки, сверлилъ ее острымъ ненавидящимъ взглядомъ, но ничего не смѣлъ сдѣлать при барышнѣ...

Жалко было Тихону кобылицъ, просто спать не могъ отъ заботы, а подъ утро вспомнилъ, наконецъ, настоящее вѣрное средство... Прошлымъ лѣтомъ приказывалъ покойный баринъ кислотой навозъ поливать отъ холеры. Больше полбутылки осталось тогда вонючей красновато-черной карболки. Андрюшка твердой малярною кистью мокалъ въ черепокъ и жирно мазалъ лошадямъ гнойныя припухшія раны. Метались въ денникѣ кобылицы, не могли встать, сбивали только одна другую и падали. Въ корчахъ валялись на мокрой и грязной подстилкѣ, и головами бились подъ яслями въ страшной своей звѣриной мукѣ.

-- Не копайся, ты, сатана!..-- сухимъ треснувшимъ голосомъ кричалъ Тихонъ на конюха, а у самого тѣснота стояла въ груди, передъ глазами прыгали красныя колючія искры.-- Не мучь! Не мучь, дьяволъ, скотину!..

Обронивъ черепокъ, выскочилъ изъ денника конюхъ, испуганный, лопоухій, съ торчащими нечесанными вихрами, а Тихонъ, остервенѣвъ, кованными тяжелыми сапогами колотилъ подъ брюхо кобылицъ, то одну, то другую:

-- Уу... Чтобъ вы подохли, проклятыя!..

XIV.

Въ третьемъ часу пришелъ на конюшню Бугровскій управитель съ барышней Зинаидой Борисовной. И нянька съ ними -- злыми глазами глядѣла на Тихона и на Андрюшку.

Войдя, Зинаида Борисовна сразу помертвѣла лицомъ.

-- Боже мой!.. Боже мой!.. Ну развѣ-жъ можно?.. Развѣ-жъ можно?..

Вытянувъ шеи, кобылицы лежали теперь затихшія, дрожали мелкой подкожною дрожью и раздували жаркія кроваво-красныя ноздри.

Что-то екало у одной и хрипѣло подъ ребрами протяжнымъ клокочущимъ хрипомъ. Когда же Викторъ Сергѣичъ наклонился къ ней, она сразу дернулась передъ нимъ на соломѣ, туго раскорячила ноги и, отваливъ шубу, медленно оскалила сбоку большіе блестящіе зубы.

Оглянувшись, Викторъ Сергѣичъ недобрымъ взглядомъ окинулъ Тихона, но ничего не сказалъ, прошелся только по конюшнѣ, фыркая и разминая на ходу плечи, нетерпѣливо подрыгивая плотными упругими ляжками.

-- Не нужно... Пойдемте, Викторъ Сергѣичъ...

Несмѣлая стояла передъ нимъ Зинаида Борисовна, томясь нездѣшней какой-то любовью и жалостью.

-- Планъ вы просили, Викторъ Сергѣичъ... пойдемте... о хуторѣ...

Проводивъ въ домъ Зинаиду Борисовну, онъ быстрыми рѣшительными шагами воротился одинъ на конюшню.

-- Ты что жъ это... а?..-- сквозь зубы, задыхаясь, процѣдилъ Викторъ Сергѣичъ и, оттопыривъ кулаками высокіе карманы брюкъ, медленно сталъ подходить къ Тихону.

-- Ежели бъ во время кровь пустить...-- все еще не понимая въ чемъ дѣло, раздумчиво сказалъ кучеръ и вдругъ тяжело шарахнулся вправо, на стоявшія у стѣны пустыя желѣзныя ведра.

-- За что вы, баринъ?..-- не смѣете...

Но, не докончивъ, опять метнулся въ сторону, рванулся назадъ и какъ баранъ замотался на одномъ мѣстѣ, наклонивъ голову, нелѣпо тыкаясь въ полъ кованными своими подборами...

Наотмашь баринъ молча билъ по чемъ попало, и вдругъ Тихонъ взвылъ волчьимъ протяжнымъ воемъ... Викторъ

Сергѣичъ тотчасъ же ткнулъ ему въ зубы кулакомъ, и опять Тихонъ сразу замолкъ, словно глотнулъ чего-то и захлебнулся. Взмахнувъ руками, онъ задомъ напередъ побѣжалъ отъ барина и, не удержавшись, тяжело брякнулся въ пустой денникъ, на навозъ и солому.

-- Дай-ка воды, болванъ!.. отдуваясь, приказалъ конюху Викторъ Сергѣичъ и, не спѣша, сталъ умывать надъ ведромъ бѣлыя, пухлыя руки.

Не дыша, сливалъ ему воду Андрюшка, дрожалъ и судорожно клацалъ зубами.

XV.

Въ волненьи, Зинаида Борисовна сидѣла одна на верандѣ. Какъ будто знала уже, что вотъ войдетъ сейчасъ Викторъ Сергѣичъ и скажетъ самое важное -- радостное и страшное... Заслышавъ шаги въ комнатахъ, поднялась навстрѣчу ему, неловкая, длиннорукая, съ застѣнчивой некрасивой улыбкой.

-- Пала, конечно, и другая кобылица!..-- быстро проходя черезъ гостиную, взволнованно объявилъ Викторъ Сергѣичъ -- Ужасное звѣрство!..

И молча нѣсколько разъ прошелся взадъ и впередъ по верандѣ.

Любовно смотрѣла на него теперь Зинаида Борисовна влажными растроганными глазами. Едва сдерживала себя, чтобы не сказать ему самыя нѣжныя, самыя безумныя слова...

А онъ словно не замѣчалъ ничего. Настойчиво совѣтовалъ сегодня же разсчитать Тихона и просилъ послать за старостой, чтобы непремѣнно сейчасъ пришелъ, съ писаремъ, сію минуту...

Успокоившись, сѣлъ къ столу и сталъ рисовать на бумагѣ планъ -- хуторъ снимать, границы его, сады и постройки.

-- Здѣсь пасѣка...-- объясняла, наклонясь къ нему, Зинаида Борисовна -- садъ... яблони старыя, Викторъ Сергѣичъ...

За обѣдомъ Юлія Кирилловна подавала всѣ кушанья сама, низко кланялась гостю, по старинному. Смѣясь, похваливалъ онъ старую няньку, ѣлъ съ аппетитомъ, велъ свой искусный разговоръ все о дѣлахъ.

Откушавъ, пропустилъ впередъ Зинаиду Борисовну, а самъ, задержавшись въ столовой, подарилъ Юліи Кирилловнѣ десять рублей на обновы.

-- Смотри, старая!.. Дурака этого сама разсчитай, чтобъ и духу его здѣсь не было!

Понимала все Юлія Кирилловна и, подавши кофе въ гостинную, на цыпочкахъ, не дыша, ходила въ столовой. Прислушивалась, о чемъ у нихъ разговоръ.

Опустивъ голову, неспокойная сидѣла Зинаида Борисовна. Медленно водила рукой по дивану, по протертому старому бархату. И опять тревожно замирало у ней сердце, кружилась голова, и холодѣли пальцы. Знала, что сейчасъ все рѣшится, и ждала, и боялась.

Викторъ Сергѣичъ, задумавшись, размѣшивалъ кофе и также молчалъ; покашливая, оглядывался назадъ на раскрытую дверь въ столовую. Потомъ похвалилъ висѣвшую на стѣнѣ старую историческую гравюру, съ картины польскаго художника Матейко.

-- Превосходная работа... это, кажется, рѣдкость...

И тѣмъ же тономъ, будто кстати вспомнилъ объ этомъ, попросилъ денегъ взаймы, съ нарочитой небрежностью:

-- Платежи, знаете... и какъ разъ двѣсти рублей недохватки...

Зинаида Борисовна даже не поняла его сразу. Разобравши, въ чемъ дѣло, вдругъ вспыхнула отъ стыда и обиды и, вставая съ дивана, сказала сухо и холодно:

-- Пожалуйста, Викторъ Сергѣичъ...

И, извинившись, прошла къ себѣ изъ гостинной.

Отсчитавъ деньги, прежде чѣмъ выйти опять къ Виктору Сергѣичу, она присѣла на минуту въ своей дѣвичьей одинокой комнатѣ. Овладѣть собой не могла, руки у ней дрожали, и въ вискахъ стучало сильно и часто, полными наливными толчками... Ей было тяжело и больно за свою свѣтлую обманутую надежду...

-- А, можетъ быть, и лучше это, что такъ вышло, что не сейчасъ все рѣшается...

Только въ девятомъ часу собрался уѣзжать Викторъ Сергѣичъ. Прощаясь и передавая деньги, Зинаида Борисовна вдругъ пошатнулась.

-- Что это?... У васъ кровь?.. Вы ушиблись...

Ничуть не смутясь, онъ завернулъ внутрь мягкую запачканную кровью манжетку:

-- Пустяки... на конюшнѣ... рану смотрѣлъ у лошади...

-- Кстати!-- вспомнилъ онъ, закуривая папиросу -- А что же староста?.. послали за нимъ?..

XVI.

Давно уже на дворѣ ждалъ староста приказаній. Онъ сидѣлъ на крылечкѣ у ключницы, угрюмый, скучающій, и ковырялъ землю передъ собою толстой суковатою палкой.

Юлой вертѣлся передъ нимъ писарь въ вышитой рубахѣ и въ съѣхавшей на затылокъ выцвѣтшей поярковой шляпѣ. Онъ нетвердо стоялъ на ногахъ, отъ него несло винищемъ и лукомъ, но онъ смѣло глядѣлъ на всѣхъ веселыми смѣющимися глазами.

Отъѣхавъ отъ крыльца, Викторъ Сергѣичъ остановилъ экипажъ среди двора. Строго приказывалъ подбѣжавшему старостѣ правильно составлять протоколъ:

-- Напиши, что билъ онъ ее... Оглоблей билъ лошадей!..

И вдругъ повернулся къ писарю:

-- Это что?.. Пьянъ?... А гдѣ вы изволили быть вчера утромъ?..

-- Никакъ нѣтъ...-- нетвердо, но съ бойкостью отвѣтилъ писарь.-- Я вчерась изволилъ дома присутствовать... на квартирѣ... Имѣю честь доложить, что я изволилъ...

-- Дуракъ!-- фыркая, оборвалъ его Викторъ Сергѣичъ и, запахнувъ лѣтнюю дорожную бурку, въ локоть слегка подтолкнулъ кучера.

Экипажъ качнулся на мягкихъ рессорахъ, подпрыгнулъ на подворотной балкѣ и, завернувъ вправо, плавно покатилъ по деревнѣ.

Долго еще, стоя на крыльцѣ, слышала Зинаида Борисовна замирающій въ степи звонъ колокольчика и чьи-то голоса въ темнотѣ за конюшней. Потомъ кто-то заоралъ тамъ пьянымъ плачущимъ голосомъ:

-- Рраз-бой-ни-ки!.. Душе-гу-бы-ы!..

Она вздрогнула и вошла въ домъ.

XVII.

Въ эту ночь Зинаидѣ Борисовнѣ было жутко одной и боязно. Поздно сидѣла у нея старая нянька. Забавляла барышню глупой своей болтовней и угощала ее разнымъ домашнимъ лакомствомъ, какъ бывало когда-то въ дѣтствѣ.

-- О чемъ вамъ, барышня, думать?.. Знаю я... всю вашу заботу знаю...

И съ усмѣшкой говорила тайнымъ дразнящимъ шепотомъ:

-- Викторъ Сергѣичъ... поглядите, какой красавецъ...

Въ кружевной ночной кофточкѣ, сидя на постели, Зинаида Борисовна заплетала передъ сномъ косы. Задумавшись, тихо спросила няньку:

-- Отчего же ты замужъ не вышла?.. Какъ же такъ няня?... Неужто жъ никого не любила?.. Ни разу въ жизни?..

Упершись въ бедра мясистыми кулаками, Юлія Кирилловна хитро смѣялась въ отвѣтъ:

-- Ни разу, барышня!.. Кого жь мнѣ было любить? И некогда было и -некого!.. А въ хороводахъ первая я пѣсенница была. Игры тамъ, забавы разныя, первая была я затѣйница... Покойной вашей маменьки братецъ Павелъ Николаевичъ... съ гостями выѣзжалъ, бывало, въ село на дѣвушекъ поглядѣть, на простое наше веселье... Выходитъ бывало на кругъ, съ пряниками, съ орѣшками... Ну-ка, говоритъ, какъ купца сватали?.. Очень эту пѣсню любилъ покойный...

Много еще болтала хитрая нянька, но Зинаида Борисовна не слушала ее, все о своемъ думала. Опомнившись, ласково засмѣялась:

-- Про купца я никакой пѣсни не -знаю...

Смѣялась и Юлія Кирилловна, трясла плечами, утирала платочкомъ уголки губъ. Черносливную наливку пила съ бисквитами и подъ конецъ совсѣмъ на старости лѣтъ расшалилася. Вышла на середину комнаты, жирная, крутобедрая, въ широкой ситцевой кофтѣ съ узоромъ. Разведя руки, манерно, съ ужимками кланялась барышнѣ Зинаидѣ Борисовнѣ:

И вотъ и-детъ ку-пецъ!..

И, подбоченясь, ступала по ковру, важная, разутая, въ красныхъ самодѣльныхъ чулкахъ.

И вотъ и-детъ ку-пецъ.

И бо-ро-да по по-я-су,

И бо-ро-да по по-я-су

Ды вѣт-ромъ раз-ду-ва-ица,

И ку-ды все дѣ-ва-ица...

Лежа въ постели, Зинаида Борисовна съ удивленіемъ глядѣла на нее, смѣялась сама не зная чему, словно и не было у нея никакой заботы.

-- Ну, еще, няня... еще... какъ дальше?..

И опять низко въ поясъ кланялась ей Юлія Кирилловна:

И низ-кіе по-клон-чи-ки

Ды от-да-ютъ при-ка-щи-ки...

Не докончивъ, махнула рукой, смѣясь, и подошла къ барышнѣ съ вишневымъ вареньемъ къ ночному столику.

-- Поглядите, какая нынѣшній годъ вишня крупная...

Зинаида Борисовна опять лежала, задумавшись, сосредоточенная и строгая.

Нянька, присмирѣвъ, отошла отъ нея и сѣла въ сторонѣ на кушеткѣ. Тихо стало въ комнатѣ, слышно было, какъ мелко стучали на ночномъ столикѣ маленькіе, золотые съ рѣзьбой часики Зинаиды Борисовны.

Словно рождалось въ тишинѣ жуткое что-то и безнадежное, и вдругъ четко треснуло на кругломъ столѣ посреди комнаты, зазвенѣло и разсыпалось на полъ...

Въ испугѣ Зинаида Борисовна рванулась впередъ и, сидя въ постели, дико смотрѣла на лопнувшій хрустальный графинъ большими неподвижными глазами...

А на дворѣ свѣтлѣла ночь. Низкій мѣсяцъ всходилъ далеко, за липовой рощей, надъ тихими загадочными полями.

XVIII.

Храмъ былъ въ монастырѣ на Спаса Преображеніе, и еще наканунѣ вечеромъ Юлія Кирилловна поѣхала туда съ ключницей.

-- Ой, проспите, барышня, вотъ увидите!--говорила передъ отъѣздомъ старая нянька.-- Завтра служба ранняя, никакъ не поспѣете...

Какъ напророчила, такъ и вышло. Хоть и рано легла Зинаида Борисовна, но долго уснуть не могла отъ дѣвичьихъ неспокойныхъ мечтаній. Проснулась утромъ -- одиннадцатый часъ, куда ужъ тутъ ѣхать!. Лежала и думала: не пріѣдетъ ли нынче Викторъ Сергѣичъ? День праздничный... Что ему и дѣлать одному въ "Бугровкѣ"...

Натянувъ чулки, взяла со столика ручное зеркальце и долго смотрѣлась въ него, съ затаенной щемящей тревогой. Чуть замѣтно у ней по утрамъ припухали глаза, и кожа на лицѣ шелушилась, дряблыми казались щеки...

Съ пяти лѣтъ помнила себя Зинаида Борисовна, много времени съ тѣхъ поръ прошло: тридцать лѣтъ пробѣжало, какъ вчерашній день...

Ярко било въ раскрытое окно высокое раскаленное солнце и отчетливо рисовало на полу косые свѣтлые ромбы. Жарко и душно было въ комнатѣ, а въ паркѣ стояла лѣнивая истомная тишина, кусты и деревья замирали отъ зноя. На желтомъ пескѣ воробьи молча прыгали передъ верандой, и на ступенькахъ сидѣлъ тамъ старый мохнатый дѣдъ, пасѣчникъ Залтуръ, босой и безъ шапки, съ бронзовой во всю голову лоснящейся плѣшью. Онъ терпѣливо сидѣлъ на солнцепекѣ, шевелилъ губами и на see кругомъ глядѣлъ съ мудрымъ мужицкимъ спокойствіемъ.

Услышавъ шелестъ и шаги въ комнатахъ, Залтуръ не спѣша поднялся и медленно отошелъ въ сторону, ворочая загорѣлой морщинистой шеей.

-- Здравствуй, дѣдъ...-- ласково говорила Зинаида Борисовна, щурилась и закрывалась отъ солнца ладонью.

Умиленный, старикъ глядѣлъ на нее выцвѣтшими, слезящимися глазами. Сгорбившись стоялъ на горячемъ пескѣ передъ верандой, опираясь обѣими руками на длинную кривую палку. Трясъ головой, словно вспоминалъ что-то, одному ему только памятное и близкое.

-- Спасибо тебѣ, дѣдъ... Спасибо за медъ и за яблоки...-- продолжала Зинаида Борисовна, сходя къ нему на дорожку.

Кашлянувъ, Залтуръ посторонился передъ ней, оставляя на пескѣ парные отпечатки своихъ костлявыхъ высохшихъ ногъ.

-- Медъ на Илью, барышня...-- сказалъ онъ, виновато осклабивъ беззубый ротъ, и засмѣялся скрипучимъ старческимъ смѣхомъ.-- Медъ на Илью... а яблоки -- тѣ на Спаса... на второго Спаса яблоки...

-- На Илью?.. А я и не знала... Ну что же, все равно... хорошо и такъ, и такъ спасибо... за яблоки...

И, взявъ за руку, осторожно повела старика на веранду. Она медленно поднималась по широкимъ деревяннымъ ступенькамъ, и, дергаясь куцыми посконными штанами, дѣдъ покорно слѣдовалъ за нею, неуклюже ступалъ нетвердыми, растопыренными по птичьи ногами.

Въ плетеномъ господскомъ креслѣ неловко сидѣлъ Залтуръ, держалъ блюдечко въ корявыхъ высохшихъ пальцахъ и дулъ на горячій чай дряблыми сморщенными губами.

Зинаида Борисовна, волнуясь, говорила ему:

-- Время тебѣ отдохнуть..Трудно тебѣ на хуторѣ... Ты слышишь, дѣдъ?.. Покойнѣе тебѣ будетъ...

Залтуръ слушалъ, любовно глядѣлъ на барышню и головой ей кивалъ -- такъ, молъ, такъ барышня!.. Потомъ только, сообразивъ о чемъ рѣчь, растерянно закряхтѣлъ, заерзалъ и протянулъ впередъ заплетенную жилами дрожащую руку.

-- А ка...а... а пчелы?..

-- Продаю... все продаю... дохода нѣтъ никакого...

Помолчавъ, она еще ближе наклонилась къ нему и ласково заглянула въ лицо.

-- Милый дѣдъ... не сердись... Ты пойми, дѣдъ!.. дохода нѣтъ никакого...

-- А ка...а...а медъ?... Яблоки этіе?.. Вотъ... Вотъ и есть... вотъ тебѣ и доходъ!..

Обиженный, старикъ поднялся, дрожалъ всѣмъ тѣломъ и дергался. Побагровѣвъ, еще разъ сердито сказалъ Зинаидѣ Борисовнѣ:

-- Ка..а... какъ же нѣту дохода?

XIX.

Въ монастырѣ было большое стеченіе народа. Много съѣха лось господъ изъ города -- барышни, военные, чиновники, гимназисты... Обливаясь потомъ, проталкивались въ толпѣ голосистыя бабы и дѣвки, въ цвѣтныхъ фартукахъ и платочкахъ; грызли орѣшки и сѣмечки, покупали на лоткахъ за оградой мониста, гребенки, кольца и крестики. Тутъ же стояли телѣги съ мелкими яблоками, поднявъ кверху оглобли, а кругомъ отбою не было, тѣснота, торгъ, прибаутки. Бойко торговали сбитенщики, квасники; книжники весело предлагали товаръ -- картины, книжки разныя, сонники, сказки про Памфила Венеціана, про вѣрнаго Гуака непреоборимаго, про храбраго прапорщика Протупея... А въ оградѣ у самыхъ воротъ сидѣли сивые перехожіе старцы, гнусаво пѣли тропари и держали на колѣняхъ пожелтѣвшія древнія книги.

На паперти въ толпѣ командовалъ Митя Алянчиковъ: приказывалъ старостѣ что-то и двухъ казаковъ своихъ верховыхъ безъ конца гонялъ -- то со двора въ село, то къ себѣ требовалъ, то опять высылалъ за ограду.

Въ сторонѣ, въ тѣни, подъ старыми дуплистыми вязами стоялъ Викторъ Сергѣичъ. А рядомъ съ нимъ господинъ Ужейкинъ, Миронъ Миронычъ, въ чесунчевомъ пиджакѣ на бѣломъ пикейномъ жилетѣ и въ чиновничьей безъ кокарды репсовой бѣлой фуражкѣ.

Викторъ Сергѣичъ о чемъ-то бесѣдовалъ съ нимъ, и уважительно, со вниманіемъ слушалъ его Миронъ Миронычъ, только помигивалъ на прохожихъ юркими бѣгающими глазами.

Увидѣвъ Юлію Кирилловну, Викторъ Сергѣичъ подозвалъ ее и приказалъ доложить барышнѣ, что съ Митей Алянчиковымъ завтра будутъ въ Юреневѣ.

-- Пошлешь за старостой... и писарь пусть явится съ бумагами... понимаешь?..

Отойдя съ ней въ сторону, онъ сказалъ негромко, усмѣхаясь:

-- Смотри, старая... на хуторѣ буду сегодня... Дѣвокъ приведи и чтобъ шито было да крыто... Феньку пошли непремѣнно...

И, вернувшись на старое мѣсто, опять обратился къ Ужейкину:

-- Вѣшать надо мерзавцевъ!... Вчера въ Чепелевкѣ двоихъ забрали на сходѣ. Рабочіе съ ширяевскаго завода...

-- А вы думаете, мало ихъ тутъ сегодня?..-- таинственно зашепталъ Миронъ Миронычъ.-- Вѣрьте совѣсти, сколько угодно!

XX.

На слѣдующій день староста съ утра торчалъ на барскомъ дворѣ. Въ холодку на длинной колодѣ сидѣлъ за кухней писарь и сосредоточенно читалъ книжку въ новенькой зеленой обложкѣ. Псаломщикъ далъ почитать, сказывалъ, въ городѣ купилъ у одного кіевскаго книжника.

Занятно было читать, не оторваться, а тутъ нянька изъ дому вышла -- земскій бумаги требуетъ!

Подойдя къ черному крыльцу, писарь со старостой слышали, какъ въ столовой громко читалъ протоколъ земскій начальникъ:

"Вслѣдствіе словеснаго заявленія... очень Тихонъ Стрѣльцовъ о чемъ-то скапризился на одну пристяжную кобылицу и также на другую... и началъ ее бить дрючкомъ подъ боками... каковую и убилъ до того, что она черезъ полчаса пала..."

Озадаченный, слушалъ писарь безпечный раскатистый хохотъ земскаго... Часто хохоталъ также управитель Викторъ Сергѣичъ, и нянькинъ ехидный смѣхъ ползъ гдѣ-то въ буфетной за дверью...

Одной только не было слышно барышни Зинаиды Борисовны, словно и не было ея совсѣмъ въ комнатахъ...

Не улыбаясь, сидѣла она за столомъ, опустивъ глаза, строго сомкнувъ толстыя широкія губы...

Окончивъ чтеніе, Митя Алянчиковъ всталъ веселый, смѣшливый, въ отличнѣйшемъ расположеніи духа. Подойдя къ раскрытому окну, онъ вдругъ нахмурился и пальцемъ поманилъ къ себѣ старосту.

-- А писарь гдѣ? Почему писаря нѣтъ?..-- спросилъ онъ, раздражаясь, грозно тараща глаза и возвышая голосъ.

Подбѣжалъ писарь.

-- Я здѣсь, ваше высокородіе... тутъ сидѣлъ на крылечкѣ...

-- Что о?.. На крылечкѣ?.. Стоять долженъ, болванъ, а не на крылечкахъ сидѣть!..

Распалясь, онъ долго ругалъ писаря за пьянство, за лѣнь, за безграмотность.

-- А это что?.. А?.. Книга?.. Какая книга?.. Дай-ка сюда!.. Я тебѣ покажу книги!..

-- Имѣю честь доложить...-- робко сказалъ писарь, очень смущенный и поблѣднѣвшій.-- Книга эта, ваше высокородіе, очень прекрасная.. Знаменитаго сочинителя, Ивана Сергѣича Тургенева...

Зинаида Борисовна громко расхохоталась при этихъ словахъ, и Митя Алянчиковъ быстро, съ книгой въ рукахъ, обернулся къ ней.

-- Сжечь!.. Сжечь прикажите Тургенева!..-- все еще смѣясь жуткимъ надорваннымъ смѣхомъ, отчетливо сказала Зинаида Борисовна, съ укоромъ посмотрѣла на Виктора Сергѣича и быстро прошла въ гостиную.

XXI.

Часто ѣздила теперь Зинаида Борисовна въ городъ -- то въ банкъ, то въ казенную палату, въ окружный судъ и къ нотаріусу. Хуторъ покупалъ Митя Алянчиковъ и хлопоты всѣ поручилъ своему вѣрному Виктору Сергѣичу.

Ворочаясь изъ города вдвоемъ съ нимъ, задумчивая сидѣла въ экипажѣ Зинаида Борисовна.

Стоялъ отрадный золотой южный сентябрь, тяжелыми бархатными коврами лежали средь черныхъ пашней густыя зеленя, и хороша была послѣ дождей, мягко накатанная грунтовая дорога.

Андрюшка сонный сидѣлъ на козлахъ, въ старомъ ободранномъ армякѣ и въ объѣденной молью засаленной плисовой шапкѣ.

Зинаида Борисовна глядѣла передъ собой, опять томясь жуткой непонятной тревогой, смутнымъ предчувствіемъ большого близкаго горя. Молча слушала она Виктора Сергѣича.

-- Хочу на хуторѣ виноградъ развести...-- съ оживленіемъ говорилъ онъ дѣловымъ настойчивымъ тономъ.-- Самое доходное дѣло теперь. Три года потерпимъ, но зато потомъ ровный обезпеченный доходъ все время. Посмотрите что нѣмцы дѣлаютъ. Кругомъ виноградники! Суньтесь купить -- тысяча рублей за десятину, не меньше...

И, засмѣявшись довольнымъ здоровымъ, смѣхомъ Викторъ Сергѣичъ ловко перешелъ на другое. Андрюшку дразнить сталъ, что до сихъ поръ не научился править четверкой.

-- Лошадки ничего... Лѣвую перековать надо... Засѣкается на ходу и подковой шлепаетъ, какъ калошей... Не видишь?.. Давно ковали?

-- Прошлый мѣсяцъ ковали...-- по кучерски, не оборачиваясь и пристально всматриваясь впередъ, негромко отвѣтилъ Андрюшка.

Не понимая упорнаго молчанья Зинаиды Борисовны, Викторъ Сергѣичъ затихъ наконецъ, тяжело осѣлъ въ экипажѣ и недовольный закурилъ папиросу.

-- Прекрасный экипажъ!-- сказалъ онъ черезъ минуту, снова овладѣвъ собою и бокомъ склоняясь къ Зинаидѣ Борисовнѣ.-- Отличнѣйшая работа! Хотѣлось бы мнѣ... Кстати. Кабріолетъ вашъ... нуженъ онъ вамъ или такъ и будетъ стоять безъ дѣла въ сараѣ?.. Продайте, дамъ хорошую цѣну! Хотите?..

Опустивъ глаза, не сразу отвѣтила Зинаида Борисовна Сидѣла въ странномъ загадочномъ раздумьи. Она знала уже, какой человѣкъ Викторъ Сергѣичъ, видѣла теперь все безжалостно вѣрно и ясно...

-- Помните, ландыши мы въ лѣсу собирали...

И, смущенный неожиданными ея словами, Викторъ Сергѣичъ неловко засмѣялся.

-- Какже, какже!.. передъ вашимъ отъѣздомъ въ Италію...

Молча доѣхали до Бугровскаго барскаго дома, а тамъ, выходя изъ экипажа и любезно прощаясь съ Зинаидой Борисовной, какъ ни въ чемъ не бывало, Викторъ Сергѣичъ напомнилъ еще разъ:

-- Спасибо, что довезли... Такъ какъ же кабріолетъ, Зинаида Борисовна?..

-- Пожалуйста, Викторъ Сергѣичъ... возьмите... даромъ возьмите... въ подарокъ...

И, отъѣхавъ, въ ужасѣ закрыла лицо руками.

XXII.

Стоя на дворѣ передъ кухнею, ключница видѣла, какъ подъѣхала къ крыльцу Зинаида Борисовна и, шатаясь, вышла изъ экипажа. Слѣдомъ за ней господинъ какой-то прибылъ въ усадьбу, на почтовыхъ лошадяхъ, въ шарабанѣ.

-- Дома?

-- Дома. Сейчасъ только пріѣхали.

Кряхтя, медленно вылѣзъ изъ шарабана Миронъ Миронычъ. Не торопясь, снялъ суконную бурку на красной фланелевой подкладкѣ, аккуратно сложилъ въ длину и, перегнувъ по рукѣ на двое, приказалъ кучеру положить на сидѣнье.

Ключницу отослалъ съ докладомъ къ барышнѣ, а самъ степенно похаживалъ передъ крыльцомъ, свѣряя стертые никелевые часы по низкому надъ полями косому солнцу.

Зинаида Борисовна приказала ждать господину Ужейкину въ буфетной и скоро сама вышла къ нему, сдержанная, строгая, въ дорожномъ длинномъ пальто и въ шляпѣ.

-- Проѣздомъ, Зинаида Борисовна...-- какъ всегда съ ужимками говорилъ ей Миронъ Миронычъ.-- Проѣздомъ по здѣшней мѣстности и между прочимъ съ той цѣлью, лично чтобы провѣдать.. Хе, хе... Чудесныя мѣста-съ!.. Роскошь!..

-- Только вотъ насчетъ дома-съ...-- продолжалъ онъ, озабоченно понижая голосъ:-- Обязательно требуется ремонтъ. Капитальная, какъ бы сказать, постройка и безъ ремонту! Домъ безъ ремонту, сами изволите знать -- руина-съ!.. Хе, хе... Ничего больше съ, смѣю васъ въ этомъ увѣрить!..

-- Но что же вамъ нужно?-- высокомѣрно и сухо прервала его Зинаида Борисовна.-- Говорите, въ чемъ дѣло.

-- Чего-съ?.. Я ничего съ... просто такъ... предметъ разговора, ничего больше-съ...

Наклонивъ голову, господинъ Ужейкинъ ехидно усмѣхнулся и опять стадъ щупать къ комнатѣ всѣ углы и карнизы своими круглыми паучьими глазами...

-- Перестаньте смѣяться!-- рѣзко сказала Зинаида Борисовна сухимъ каменнымъ голосомъ, и уже пошли у ней по лицу большія красныя пятна.-- Что вамъ угодно?

-- Ничего-съ... Постоимъ!..-- опять съ усмѣшкой отвѣтилъ Миронъ Миронычъ и, обнаглѣвъ, заложилъ назадъ короткія веснущатыя руки.-- Пока намъ ничего не угодно-съ... но, съ теченіемъ времени... Слыхать, хуторъ продать изволили... Такъ ли, Зинаида Борисовна? Дозволеніе на это имѣете?..

Задыхаясь, онъ вдругъ побагровѣлъ и дерзко возвысилъ голосъ:

-- Отъ меня-съ... дозволеніе имѣете?..

Но, не докончивъ, господинъ Ужейкинъ сразу сорвался и съежился, замахалъ на Зинаиду Борисовну руками, и блѣдный сталъ пятиться отъ нея къ выходу.

-- Прочь!.. Подите вонъ!.. Прочь уходите отсюда!..

Въ бѣшенствѣ, съ перекошеннымъ ртомъ, прошла быстро по всѣмъ комнатамъ Зинаида Борисовна, словно искала чего-то повсюду острыми горящими глазами. Не раздѣваясь, вбѣжала въ сумрачный отцовскій кабинетъ и долго металась тамъ взадъ и впередъ, изъ угла въ уголъ... Потомъ вдругъ остановилась, прислушиваясь, растерзанная, въ жалкой съѣхавшей на бокъ шляпѣ, съ выбившимися на вискахъ волосами... Дико осмотрѣлась кругомъ, притаясь, не двигаясь, словно ожидала новой неслыханно тяжкой обиды...

Со стѣны смотрѣла на нее мать изъ тяжелой бронзовой рамы, пристально, въ страшномъ холодномъ молчаньи... На столѣ -- книга большая, толстая, въ кожанномъ обтертомъ на углахъ переплетѣ...

-- Папа!.. Папочка!.. Папа!..

И, шатаясь, она ходила по комнатѣ, жарко плакала въ сумер кахъ жгучими невидными никому слезами, крѣпко прижимала обѣими руками къ груди тяжелую, съ древнимъ запахомъ "Исторію Жирондистовъ".

А на дворѣ слышны были тревожные голоса, крики... Всѣ бѣжали къ воротамъ, черезъ деревню, степью, въ ту сторону, гдѣ вздымались на горизонтѣ клубящіяся багровыя зарева пожаровъ.

У генерала Иваницкаго горѣли въ экономіи хлѣбные большіе амбары.

XXIII.

На другой день въ двѣнадцатомъ часу заѣхалъ въ "Юренево" Митя Алянчиковъ. Вмѣсто денегъ привезъ векселя для учета и много говорилъ о пожарахъ, дѣловой, озабоченный...

-- Теперь стражники будутъ, не безпокойтесь!..

За кофеемъ опять просвѣтлѣлъ и безпечно болталъ съ обычной увѣренностью.

-- Простите, Зинаида Борисовна, но, какъ сосѣдъ, позволю себѣ пожурить васъ за вашу непрактичность. Ну зачѣмъ вамъ этотъ Ужейкинъ?.. Вѣдь это петля, подумайте...

-- Что дѣлать?..-- хмурясь отвѣчала Зинаида Борисовна.-- Нужны деньги... и негдѣ взять больше... Всѣ такъ дѣлаютъ.

-- Могли бы у меня взять, помилуйте!.. Далъ бы вамъ съ удовольствіемъ... Что?.. Вздоръ какой, Господи!.. Ну, сдайте мнѣ вашу землю въ аренду и получайте плату впередъ, полностью... вѣдь это же безразлично...

Зинаидѣ Борисовнѣ казалась подозрительной его любезность, она удивлялась этому непрошенному вмѣшательству въ ея денежныя дѣла, и не хотѣлось ей ничьихъ одолженій.

-- Земля вся у крестьянъ... еще покойнымъ отцомъ сдана имъ въ аренду... Надолго бы въ городъ сегодня?..

Нарочно на другое перевела разговоръ Зинаида Борисовна, и Алянчиковъ сразу понялъ это, замолчалъ, даже потемнѣлъ отъ злости въ лицѣ. Ему захотѣлось обидѣть ее во что бы то ни стало, уколоть какъ-нибудь побольнѣе, чтобъ долго помнила. Онъ рѣзко отказался обѣдать, даже благодарить не сталъ, а, вставая изъ-за стола, ни съ того ни съ сего, захохоталъ глупымъ противнымъ хохотомъ:

-- Но каковъ мой Викторъ Сергѣичъ! Слыхали? Влюбленъ, представьте... по двадцать четыре часа въ сутки!.. Ха, ха, ха... Сохнетъ, бѣдняга, что прикажете дѣлать!..

Зинаида Борисовна поняла эту грубую насмѣшку, поднялась бѣлѣй стѣны, но, пересиливъ себя, не подавая и виду, спросила со спокойной улыбкой:

-- Что вы?.. Влюбленъ?.. Но въ кого же?.. Бѣдный Викторъ Сергѣичъ...

-- А чортъ его знаетъ!-- совсѣмъ разозлившись, отвѣтилъ Алянчиковъ.-- Въ старую какую-то дѣву!.. въ кикимору!.. въ стоеросовую, вообразите, дубину!..

И, снова расхохотавшись, сталъ поспѣшно прощаться.

XXIV.

Странные и страшные сны снились теперь Зинаидѣ Борисовнѣ, душили кошмары... Разъ она увидѣла себя въ чистомъ полѣ на разсвѣтѣ. Одна, счастливая, шла она по мокрой послѣ дождя низкой густой травѣ. Навстрѣчу маленькій хитрый такой человѣкъ на болотѣ попрыгивалъ, дразнилъ ее и манилъ... къ себѣ манилъ, въ сторону звалъ куда-то... Смѣшной такой... Что ему надо?... Поровнявшись, человѣкъ остановился и повернулся бокомъ къ ней. Большой такой черный мужикъ бородатый, босой и въ длинной рубахѣ... Прищурясь, онъ смотрѣлъ на нее насмѣшливыми, злыми глазами... Наклонившись, набралъ грязи полную горсть... размахнулся... и потомъ еще, и еще... на бѣлое подвѣнечное платье...

-- Вотъ тебѣ!.. Вотъ!.. Вотъ тебѣ!..

Дикимъ пронзительнымъ голосомъ закричала во снѣ Зинаида Борисовна.

-- Что вы, барышня? Господь съ вами!-- крестясь, говорила спросонья старая нянька.-- Нервы это у васъ... Капельки вотъ... капли примите.

Притихшая, молча лежала Зинаида Борисовна, дрожала всѣмъ тѣломъ и недовѣрчиво смотрѣла на Юлію Кирилловну, на короткую ея широкую рубаху и на толстыя голыя ноги кубышками... За нянькой въ углу неслышно двигались тѣни, и тускло сквозь зернистое зеленое стекло мерцала лампадка.

-- Уходи къ себѣ, нянька... никакихъ капель не надо... Уходи же!.. Уходи, нянька!..

Оставшись одна, Зинаида Борисовна поднялась осторожно съ постели, босая прошла къ двери и, заперевъ на ключъ, постояла, прислушиваясь. Когда же затихло все въ домѣ, она стала передъ образомъ на колѣни. На холодномъ полу она стояла въ одной рубахѣ и молилась жаркой, безъ словъ, ожесточенной молитвой:

-- Вотъ, Господи!.. Вотъ я какая!.. Вотъ какая!.. Вотъ, Господи!..

XXV.

Послѣ Покрова наступила пасмурная погода. Теплые еще были дни, тихіе и печальные, но уже стояла синеватая суморось въ осеннихъ поляхъ, плакучая виднѣлась въ туманѣ мутно лиловая роща.

Холодно было и непріютно въ комнатахъ, а изъ оконъ виднѣлась въ порѣдѣвшемъ паркѣ черная рѣшетчатая ограда вдали и высокій дубовый крестъ на могилѣ... Слышно было, какъ падала четкая тяжелая капель съ пропотѣвшихъ вѣтвей и сучьевъ. По цѣлымъ днямъ сидѣла теперь у себя Зинаида Борисовна, запершись одна, съ неотвязными своими мыслями... Томилась тяжкой тоскою, пугливо и недовѣрчиво смотрѣла на всѣхъ черными горящими глазами...

По ночамъ сама не знала, что дѣлать, куда дѣваться, гдѣ спрятаться... Попрыгивалъ въ комнатѣ черный маленькій человѣкъ, зорко смотрѣлъ на нее, языкомъ дразнилъ и манилъ... къ себѣ манилъ, въ сторону звалъ куда-то...

-- Нѣту нашего Виктора Сергѣича...-- сказала разъ Юлія Кирилловна: знала, глядя на барышню, какія у нея мысли.-- хлопочутъ все, на хуторѣ все, на работѣ... Кабріолетикъ-то вашъ узнать нельзя... выкрашенъ заново, лакомъ покрытый, совсѣмъ какъ новенькій!..

Не дождавшись отвѣта, старуха покачала головой и пошла зажигать въ столовой свѣтъ.

Звонкая тишина плыла въ домѣ, тускло горѣли лампы въ гостинной. Въ вязанной теплой косынкѣ на плечахъ, зябкая ходила взадъ и впередъ Зинаида Борисовна тяжелыми неровными шагами. Она усмѣхалась про себя на нянькины невѣрныя слова и рѣшила завтрашній день не ѣсть ничего за обѣдомъ... Знала, что будетъ отрава... во всѣ кушанья подсыпаютъ!..

Стоя у широкой стеклянной двери, Зинаида Борисовна долго черезъ веранду смотрѣла въ паркъ. Холодное пустынное небо было теперь въ звѣздахъ. Мѣсяцъ свѣтилъ, и переплетались вверху черно-синія узловатыя вѣтки.

Повернувъ ключъ, Зинаида Борисовна съ трудомъ отворила намокшую дверь, поспѣшно сошла внизъ и смѣло, ничего не боясь, одна пошла по дорожкѣ. Шла, торопясь, туда, гдѣ отецъ лежалъ въ черной угрюмой могилѣ...

Впереди передъ ней шелъ маленькій человѣкъ, попрыгивая по дорожкѣ... потомъ, повернувшись, пошелъ навстрѣчу, и тотчасъ же, хитро засмѣявшись, Зинаида Борисовна отошла къ сторонѣ... Не дыша, стояла за деревомъ, поджидала...

Медленно шелъ человѣкъ, усталый, задумчивый... Въ повисшей рукѣ у него была шляпа и еще что-то -- вѣточка что ли?.. А сбоку густая черно-синяя тѣнь безшумно скользила межъ деревъ длиннымъ растянутымъ силуэтомъ.

-- Кто вы?.. О чемъ вы задумались?..-- негромко спросила Зинаида Борисовна, охваченная нѣжнымъ состраданьемъ къ его милой загадочной печали...

И, словно не удивляясь ничуть этой неожиданной встрѣчѣ, остановился передъ барышней писарь, безпомощно развелъ руками и сказалъ задушевнымъ тоскующимъ голосомъ:

-- Не понимаю жизни!..

XXVI.

Въ ту же ночь частый зловѣщій набатъ разбудилъ Зинаиду Борисовну. Слышны были испуганные голоса на дворѣ, скрипъ колеса у колодца, чьи-то угрозы и крики... Простоволосая вбѣжала къ барышнѣ Юлія Кирилловна, босая, въ нижней короткой юбкѣ и въ черной кашемировой шали.

-- Пожаръ, барышня!.. Хуторъ горитъ!..

Поднявши тяжелую складную штору, старая нянька замахала въ испугѣ голыми своими руками:

-- Полымя поглядите какое! Господи твоя воля!..

Но не сводя съ нея глазъ, твердымъ звенящимъ голосомъ Зинаида Борисовна спросила:

-- Викторъ Сергѣичъ тамъ? Одинъ? Правду говори, нянька!

-- Тамъ... тамъ, барышня... Что ужъ таить?.. Сами знаете... дѣвки подожгли, барышня -- больше некому!.. Феньку сей часъ привела распутницу въ кордегардію., на Залтура показывала... Подумайте, барышня, на что похоже!..

-- А-а...-- дико засмѣялась Зинаида Борисовна... Залтуръ это... такъ... Ступай!.. Ступай спать нянька!..

И, сильно ударивъ по столу, вдребезги разбила ручное, съ тонкой костяной рѣзьбой, овальное зеркальце. Блѣдная, она стояла посреди комнаты, надменная и неприступная, съ плотно сомкнутыми губами...

-----

А на разсвѣтѣ въ черномъ бархатномъ платьѣ она вышла изъ комнаты, съ большимъ въ алмазахъ графитовымъ крестомъ на груди.

Прошла въ залу важной торжественной поступью и, стоя тамъ на порогѣ, сказала строго и повелительно:

-- Тише!.. Не пускать никого!.. Въ паркѣ женихъ дожидается!..

Странно прозвучали эти безумныя слова въ большой высокой залѣ барскаго дома...

Оглядываясь во всѣ стороны, острыми смѣющимися глазами, Зинаида Борисовна медленно повернулась. Присѣдая и кланяясь, она пошла обратно по всѣмъ комнатамъ, еще затянутымъ хмурыми сумерками разсвѣта.

-- Тише! Плачетъ въ паркѣ женихъ на скамеечкѣ!..

Ал. Кипенъ.

"Русское Богатство", No 9, 1912

Оставить комментарий Кипен Александр Абрамович (bmn@lib.ru) Год: 1912 Обновлено: 15/04/2021. 81k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Журнал "Русское Богатство", No 9, 1912.

Кипен Александр Абрамович Господская жизнь

ГОСПОДСКАЯ ЖИЗНЬ.

Кипен Александр Абрамович
Господская жизнь