Кипен Александр Абрамович
На перекате

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Журнал "Современный Міръ", No 9, 1908.

   

На перекатѣ.

I.

   На "Арзамасѣ" узнали о забастовкѣ только въ Муромѣ, отъ команды "Налима" -- небольшого буксирнаго парохода, возвращавшагося внизъ для ремонта.
   Извѣстіе это считалось, впрочемъ, не вполнѣ достовѣрнымъ и передавалось только какъ слухъ, сообщенный рябымъ Тимошкой-матросомъ съ прошедшаго къ среднему плесу водолазнаго крана.
   -- Парохода всѣ стали!.. Въ Нижнемъ теперича кутерьма настоящая!..
   -- Кто его знать... Сказывалъ "Рязань" потопили...
   -- Нечего тебѣ врать!.. за "Рязань" Тимошка слова не сказалъ... но что машину на ей спортили, ды-къ это вѣрно...
   Однако, не смотря на самые подробные разспросы, ничего нельзя было узнать толкомъ. Говорили, что забастовка началась еще недѣлю назадъ, что въ Нижнемъ стоятъ команды на всѣхъ буксирахъ и пассажирскихъ пароходахъ Прѣснякова и что къ нимъ присоединилась артель крючниковъ.
   Между тѣмъ, только наканунѣ ночью "Арзамасъ" разминулся съ длиннымъ караваномъ Прѣсняковскихъ баржъ, прошедшихъ на Рязань, куда по весенней водѣ ходили еще сквозными рейсами.
   Сбитые съ толку арзамасцы не знали что предпринять. Машинная команда соглашалась немедленно прекратить работу, если остановятъ погрузку. Среди матросовъ голоса раздѣлились, и большинство предлагало подождать болѣе точныхъ извѣстій. Крючники тоже уклонялись отъ рѣшительныхъ дѣйствій, тѣмъ болѣе, что отправители грузовъ щедро посулили на водку.
   -- Зря шумѣть нечего. Еще можетъ ничего и нѣту...
   -- Наше дѣло сторона. Нешто мы Прѣсняковскіе? Мы отъ буфетчика...
   -- Знать надыть, какъ и что... доподлинно чтобы... поглядѣть да выспросить...
   -- Ну и народъ безтолковый! Чего глядѣть-то?.. Мало што-ль наглядѣлся?..
   -- Пождать лучше... виднѣй будетъ...
   -- Пожди! Жди, сукинъ сынъ... He надоѣло ему ждать то!..
   Больше всѣхъ горячился Сашка Знакъ, крѣпкій мускулистый матросъ, въ высокихъ сапогахъ и въ морской нанковой рубашкѣ.
   -- Къ чертовой матери!-- сердито обрывалъ онъ нерѣшительныя объясненія крючниковъ.-- Нечего тутъ ждать! Ждали! Хозявъ ждать, ни черта не дождешься!..
   -- Постой!.. погоди... нешто я про хозявъ?..
   -- Всѣ за одного, одинъ за всѣхъ!-- не слушая возраженій, кричалъ Сашка.-- Будетъ имъ нашу кровь сосать! Насосались!..
   Заинтересованные шумнымъ споромъ, на шканцахъ толпились пассажиры-прикащики, мастеровые, мужики и бабы. Они тоже горланили что-то разными голосами, бранились, лѣзли впередъ и грубо толкали въ тѣснотѣ другъ друга. Нѣкоторые слушали Сашку молча, съ любопытствомъ разглядывая его сильную плечистую фигуру, высокую грудь и голую широкую шею. Другіе, наоборотъ, заражались его воодушевленіемъ, шумно одобряли все, что онъ говорилъ, и старались поддержать его своимъ сочувствіемъ.
   -- Вѣрно! Всѣ какъ одинъ чтобы!...
   -- Не дери глотку, чертъ! Дай слово сказать...
   -- Псс!.. Стой!.. Погоди, ребята!.. Помощникъ!..
   -- Харчи чтобы полностью, какъ полагается...
   -- Молчи, дьяволъ!.. Помошникъ идетъ...
   -- Помошникъ!.. Помошникъ..
   Въ противуположной сторонѣ, за машиннымъ отдѣленіемъ, торопливо прошелъ молодой аккуратный помощникъ капитана, размахивая на ходу маленькой синей тетрадкой. Онъ остановился у сходней съ такимъ видомъ, какъ будто старался что-то припомнить; потомъ подошелъ къ раскрытому четыреугольному люку и заглянулъ въ трюмъ.
   Среди наступившаго сразу неловкаго натянутаго молчанья, послышался робкій сдержанный кашель. Какой-то пожилой бородатый матросъ подобострастно засуетился передъ помощникомъ капитана и съежившись отошелъ къ машинному отдѣленію.
   -- Нда-а... такъ что пойтить рупорта чистить...-- сказалъ онъ какъ-то черезъ чуръ дѣловито.
   -- И что за народъ безъ понятія!.. Одно только безпокойство, ей Богу...
   -- Нонче у трюмѣ мѣста нѣту! Грузить некуда!-- вызывающе загремѣлъ Сашка, отчеканивая слова и не сводя глазъ съ помощника капитана.
   Тотъ обернулся, строго посмотрѣлъ на смѣльчака и, вдругъ замявшись, нервно похлопалъ себя по ляжкамъ синей тетрадкой. Потомъ медленно подошелъ къ трапу и, не сказавъ ни слова, поднялся на верхнюю рубку.
   -- Небось прищемило!-- дерзко закричалъ ему вслѣдъ Сашка и расхохотался.-- Теперь шабашъ!.. Кончилось!..
   На шканцахъ точно прорвалось что-то. Всѣ снова загалдѣли, заспорили, послышался смѣхъ, одобрительныя восклицанія, шутки.
   -- Ну, и Сашка!.. Га-га-га!.. Вотъ чертъ!..
   -- Хха-ха-ха!.. Кончилось, гритъ... шабашъ! Ахъ ты, чертова кукла!..
   -- И очень просто. Пущай знаютъ!..
   -- Нда-а... Такъ что теперича подравнялись...
   Однако нѣкоторые все еще боязливо оглядывались и ворчали:
   -- Еще поглядимъ чего съ того проку...
   Эти трусливыя слова глубоко возмутили Сашку.
   -- Тебѣ проку надо?-- закричалъ онъ, звѣрски тараща глаза и напряженно сжимая челюсти.-- Проку?.. Отъ страху у ихъ память отшибло!.. Рупорта чистить! Рупорта тебѣ чистить!.. Чтобъ ты лопнулъ, проклятая душа!.. Змѣи! Чисто настоящія змѣи, ей Богу!..
   Совершенно не умѣя справиться съ нахлынувшими на него буйными негодующими мыслями, онъ нетерпѣливо мялъ и разрывалъ ихъ на части, бросая во всѣ стороны дерзкія, загорающіяся слова, смѣшанныя съ проклятіями, божбой и бранью.
   -- Провокаты паршивые!.. Гадюки!..
   На шканцахъ долго еще раздавался его зычный голосъ. Наконецъ, исчерпавъ повидимому всѣ способы угрозъ и увѣщаній, онъ плюнулъ и замолчалъ, искренне раздосадованный упорствомъ крючниковъ и команды.
   Всѣ молчали. Только толстый распухшій поваръ, въ бѣломъ фартукѣ, глубокомысленно заворочалъ круглыми лоснящимися глазами и попробовалъ возражать Сашкѣ:
   -- Поглядѣть, умнѣй тебя никого нѣту!.. Про то мы давно знаемъ, что ты горластый. А ты толкомъ скажи, внушительно...
   -- Нечего тебѣ зря съ ими возжаться!-- неожиданно перебилъ повара чей-то полный пѣвучій голосъ.-- Нешто не видишь: у кого совѣсть, а у другого хвостъ!..
   Среди пассажировъ началось движеніе, подталкиваніе локтями, послышалось фырканье, сдержанный подзадоривающій смѣхъ.
   Высокая здоровая дѣвка, залитая во всю щеку густымъ румянцемъ, изподлобья оглядывала смутившихся крючниковъ и матросовъ, взволнованно перебирая пальцами толстые концы темныхъ тяжелыхъ косъ.
   -- Одинъ только всего и нашелся... который съ совѣстью...-- продолжала она, переводя жадный сочувственный взглядъ на Сашку.-- А всѣ прочіе какъ есть хвосты! За хвостомъ у ихъ морды не видать!..
   Сашка нахмурился, мрачно взглянулъ на дѣвку и замолчалъ, озадаченный ея неожиданнымъ вмѣшательствомъ. Между тѣмъ вокругъ него уже всѣ хохотали, шутили, поддразнивали матросовъ:
   -- Ай да дѣвка! Хо-хо-хо!..
   -- Какая-жъ она дѣвка?.. Вонъ любовникъ ейный валяется... дѣйствительно совсемъ пьяный...
   -- Чисто страмъ, ей Богу! Баба и то глаза колетъ! Хвосты, гритъ... а?.. За хвостомъ, гритъ... Хха-ха-ха!..
   -- А то можетъ неправда?-- медленно процѣдилъ Сашка.-- Неправда? Самое это настоящее слово -- хвосты. Хвосты да прохвосты!.. Хм!.. Хвосты!..
   Онъ нѣсколько разъ повторилъ это слово, задумался, потомъ снова взглянулъ на дѣвку.
   -- Какъ тебя звать-то?-- спросилъ онъ сухо, недовольнымъ тономъ.
   -- А тебѣ на что?.. Какъ окрестили, такъ вотъ и звать... Лукерьей звать...
   Сашка пренебрежительно фыркнулъ и отвернулся.
   -- Ишь ты-ы...-- протянулъ онъ насмѣшливо и лукаво, но такъ что въ голосѣ его уже послышалось что-то ласковое и снисходительное.-- Лукерьей звать... Ды-къ ты, Лукеша, или себѣ... не слѣдъ бабѣ въ постороннее дѣло мѣшаться...
   Лукерья капризно отвернулась отъ него и, надувъ губы отошла къ сходнямъ. Сашка пристально поглядѣлъ ей вслѣдъ крякнулъ и съ глубокомысленнымъ видомъ началъ крутить цыгарку.
   Споръ среди матросовъ и крючниковъ сталъ затихать самъ собою. Нѣкоторые пытались еще уговорить несогласныхъ прекратить работу, но большинство все-таки стояло на своемъ и скоро всѣ, не придя ни къ какому рѣшенію, стали расходиться. Тогда Сашка снова вспыхнулъ и, угрожая во всѣ стороны большими тяжелыми кулаками, разразился ожесточенной матерной бранью. Потомъ онъ вдругъ оборвался, умолкъ и съ рѣшительнымъ видомъ ушелъ съ парохода, злой и негодующій. За нимъ вскорѣ ушла и Лукерья.
   Они долго не возвращались, и только къ отходу "Арзамаса" Сашка снова появился на борту, безъ шапки, взлохмаченный и не совсѣмъ трезвый. Пока заканчивалась погрузка, онъ молча слонялся по палубѣ, заложивъ руки въ карманы, угрюмо и недружелюбно оглядывая всѣхъ, попадавшихся ему навстрѣчу. Когда же стали отчаливать, медленно подошелъ къ поручнямъ, за которыми толпились на пристани грязные потные крючники.
   -- Эй вы, хвосты!-- насмѣшливо протянулъ онъ, щуря одинъ глазъ и презрительно выпячивая губы.-- Чай хороша купецкая водка?..
   Крючники заворчали, но Сашка не далъ имъ опомниться, затопалъ ногами и закричалъ запальчиво, осипшимъ отъ напряженія голосомъ:
   -- Сказывай, сволоча, почемъ совѣсть продали?..
   

II.

   Самымъ лучшимъ, самымъ почетнымъ занятіемъ Сашка Знакъ считалъ рѣчную работу. Ко всякому другому дѣлу онъ относился небрежно и снисходительно, какъ къ чему-то маловажному и незначительному.
   -- Я человѣкъ рѣчной...-- часто говорилъ онъ, съ искреннимъ сознаніемъ превосходства рѣчныхъ людей надъ всѣми другими.-- Родился на водѣ, на водѣ и помирать буду.
   Съ самаго малолѣтства онъ дѣйствительно жилъ на водѣ. Каждый годъ, какъ только открывалась навигація, онъ до глубокой осени плавалъ на Волжскихъ буксирахъ съ отчимомъ своимъ, всю жизнь служившимъ въ кочегарахъ. Съ четырнадцати лѣтъ, по собственному почину, Сашка началъ самостоятельную жизнь. Сначала работалъ на баржахъ и дровяныхъ расшивахъ; потомъ его занесло на Унжу, гдѣ онъ пробылъ лѣтъ шесть кряду; оттуда Сашка перебрался на Ветлугу, каждую весну гналъ плоты до Козьмодемьянска, а одинъ разъ спускался даже до Царицына съ большой рѣшетчатой бѣляной.
   Жилось тогда тяжело, заработки были плохіе, но онъ не унывалъ и, не смотря на неоднократныя неудачи въ прошломъ, бодро ждалъ поворота къ лучшему. Два раза ему предлагали службу гдѣ-то на желѣзной дорогѣ, но онъ только пожималъ плечами и раздражался:
   -- Мнѣ по сухимъ мѣстамъ никакъ невозможно. Что я, эфіопъ что-ли?..
   Съ плотогонами онъ не сошелся. Они не взлюбили Сашку за его злой насмѣшливый языкъ, за вспыльчивый строптивый характеръ. Не разъ заводили съ нимъ ссору и драку, въ которой всегда трудно было и отличить побѣжденнаго отъ побѣдителя. Сашка звѣрски билъ своихъ противниковъ, но и самъ часто бывалъ битъ нещадно. Такъ прожилъ онъ на Ветлугѣ два года. На третью весну ему пришлось пойти внизъ съ первыми плотами, въ сопровожденіи пятерыхъ плотогоновъ, прикинувшихся пріятелями, но втайнѣ замышлявшихъ недоброе. Темной ночью они напоили Сашку сивухой и, сбросивъ его пьянаго въ воду, проводили съ плотовъ дикимъ, злораднымъ хохотомъ.
   Въ холодной ледяной водѣ онъ отрезвѣлъ сразу, но не потерялся, не просилъ помощи и, напрягая всѣ силы, молча поплылъ къ берегу. Только какимъ-то чудомъ ему удалось тогда избѣжать вѣрной смерти, но на Ветлугу онъ больше не возвратился.
   Въ тотъ же годъ, въ концѣ лѣта, Сашка появился въ Нижнемъ среди золоторотцевъ, а слѣдующей весной плавалъ уже по Окѣ на прѣсняковскихъ буксирахъ.
   На "Арзамасѣ" онъ работалъ второе лѣто, считался умнымъ, расторопнымъ матросомъ и былъ самымъ отчаяннымъ во всей командѣ. Здѣсь его полюбили всѣ за удаль, за прямой нравъ, искренній, честный характеръ, не знавшій предѣловъ ни въ тоскѣ, ни въ радости. Но больше всего съ нимъ сближались тогда, когда выдавалось жалованье и на "Арзамасѣ", по обыкновенію, начиналось повальное пьянство. Сашка заводилъ пѣсни, плясъ, покупалъ угощеніе для всей команды и скоро спускалъ въ хлюста всѣ свои деньги. Послѣ такихъ буйныхъ взрывовъ веселья, онъ впадалъ обыкновенно въ тоску и тогда бывалъ невыносимъ, становился злымъ, раздражительнымъ, задиралъ каждаго безъ всякаго повода и непрерывно ругался. Работалъ онъ въ такомъ настроеніи усерднѣе, чѣмъ обыкновенно, точно на работѣ срывалъ злость и отводилъ душу. Тогда все трещало у него въ рукахъ -- то обрывался шнуръ на флагштокѣ, то ломался лотъ и разбивались ведра.
   Раздраженіе это проходило постепенно и смѣнялось затяжнымъ уныніемъ, хандрой и лѣнью. Сашка затихалъ, уходилъ отъ всѣхъ, становился замкнутымъ и недовѣрчивымъ. Тогда онъ чувствовалъ себя несправедливо обиженнымъ, тѣшился передъ самимъ собой горестнымъ сознаніемъ своего отчужденія и относился ко всѣмъ недружелюбно, съ глубокимъ презрѣніемъ.
   -- Я завсегда самъ по себѣ...-- жаловался онъ иногда въ такихъ случаяхъ.-- Черезъ то, что я кажнаго наскрозь вижу... Собакѣ вѣрю, а человѣку нѣтъ. Другой человѣкъ хуже скотины...
   

III.

   Послѣ отхода изъ Мурома, на "Арзамасѣ" стало спокойнѣй и тише. Пассажиры разбрелись по класснымъ помѣщеніямъ, наладили мѣста на палубѣ и расположились по дорожному, благодушными, скучающими группами.
   Среди команды прекратились споры о забастовкѣ, всѣ работали молча, подавленные и мрачные, словно затаившіе въ душѣ тяжелое чувство стыда и досады. Сашка исчезъ куда-то съ Лукерьей и только къ полудню появился на ютѣ, тѣсно заваленномъ грузомъ и пассажирскимъ багажомъ. Онъ молча лежалъ тамъ у кормового флагштока, курилъ цыгарку и часто задумчиво сплевывалъ за бортъ. Яркое весеннее солнце мягкимъ тепломъ ласкало его непокрытую голову и золотило густую свѣтло-русую бороду. Вольнымъ просторнымъ воздухомъ вѣяло на него отъ млѣющихъ синеватыхъ далей, отъ прозрачнаго неба и проплывавшихъ мимо зеркальныхъ старицъ и заводей, поросшихъ низкими щетками камышей.
   Внизу, подъ кормой непрерывно шипѣла вспѣненная мутно-коричневая вода, широкимъ взбаламученнымъ помеломъ тянувшаяся за пароходомъ. Медленно отходили назадъ и постепенно смыкались низкіе луговые берега, тонувшіе въ сочной зелени пушистыхъ весеннихъ травъ; торжественно и важно поворачивались виднѣвшіеся въ отдаленіи смутные голубоватые силуэты какихъ-то невысокихъ строеній... Потомъ, неожиданно выростали и надвигались къ рѣкѣ невысокіе откосы праваго берега; надъ ними рѣзнымъ свѣтло-зеленымъ узоромъ кудрявились бѣлоствольныя березы и сквозила чистая весенняя просинь, влажная и прохладная...
   Сашка невольно прислушивался къ шуму пароходныхъ колесъ, сердито взбивавшихъ воду, къ стуку и придыханію машины, поскрипыванію оснастки и жалобному взвизгиванію штурвальной цѣпи.
   Онъ думалъ о неудавшейся забастовкѣ, о томъ, какъ было бы хорошо, если бы въ командѣ было согласіе, если бы пароходъ "заткнули" въ Муромѣ. Тогда команда пошла бы въ Нижній пѣшкомъ и пришла бы туда замученная и голодная, но дружная и веселая. Съ радостью встрѣтили бы ихъ товарищи, а начальство просто могло бы лопнуть отъ досады и злости... Ловко бы оно вышло!.. Шумъ, пѣсни... на пристаняхъ давка, тѣснота... съ пароходовъ свистки, тревога... и кругомъ крикъ... всѣ въ одинъ голосъ: "Братцы, арзамасцы!.. Арзамасцы пришли!.. Всѣ за одного, одинъ за всѣхъ!.."
   Такъ живо все представлялось Сашкѣ, что отъ этого духъ захватывало у него, въ груди становилось тѣсно... Потомъ все проваливалось и исчезало... растянутыя скучныя мысли безслѣдно проплывали въ сознаніи...
   Посрединѣ рѣки длиннымъ вспухшимъ хребтомъ вытягивалась бѣлая песчаная отмель, съ чернѣющими на ней рыбачьими досчанниками, красными рубахами странныхъ неуклюжихъ людей, тянувшихъ сѣти, и бѣгающими по влажному песку голыми ребятишками.
   Сашка машинально слѣдилъ за работой рыбаковъ, медленно и напряженно передвигавшихъ ноги; прислушивался къ крикамъ дѣтей, весело полоскавшихся въ холодной водѣ, и звонкіе радостные голоса ихъ невольно будили въ его душѣ бодрый сочувственный откликъ.
   Онъ поднялъ голову и оглянулся. Лукерья сидѣла въ сторонѣ, тихая и присмирѣвшая, вся проникнутая сашкиной тоской и заботой.
   Онъ ласково кивнулъ ей и улыбнулся, но тотчасъ же перевелъ взглядъ въ другую сторону и, подперевъ твердымъ мускулистымъ кулакомъ щеку, снова сдѣлался сосредоточеннымъ и серьезнымъ. Лукерья не рѣшалась нарушить его раздумье. Они долго молчали, совсѣмъ еще чужіе другъ другу, но уже связанные неуловимой сочувственной близостью.
   Медленно отошли назадъ рыбаки и дѣти, за ними потянулся и сразу сталъ быстро сокращаться вдали тонкій, заостренный хвостъ песчаной отмели. Берега снова замкнулись на поворотѣ сплошной зыбкой стѣной камышей. Потомъ, справа выросли глинистыя обнаженныя кручи, прорѣзанныя корявыми извилистыми оврагами, изъѣденныя глубокими трещинами и провалами. Онѣ осторожно поворачивались передъ "Арзамасомъ", точно обходили его слѣва направо. Скоро береговые откосы стали ниже, ровнѣе, пошли рѣдкіе лѣсные молодняки и перелѣски, безлюдныя просѣки съ разостланными на нихъ пышными сказочными коврами, тканными древнимъ цвѣтнымъ шитьемъ по зеленому полю и золотыми головками козлобородника, лютиковъ и одуванчиковъ. Точно на рессорахъ, мягко покачиваясь, поплыли мимо "Арзамаса" зеленѣющіе холмы, широкія лощины, обсыпанныя бѣло-розовымъ яблоневымъ цвѣтомъ, обвѣянныя смутной весеннею дремой...
   Сашка привсталъ и внимательно оглядѣлъ берега.
   -- Варежная пристань сичасъ...-- сказалъ онъ, поднимаясь и оправляя рубашку.-- Намъ до Павлова остановки не будетъ.
   Лукерья подошла къ борту и тоже стала глядѣть впередъ на берегъ, туда, гдѣ виднѣлись уже какія-то строенія, толпились люди, и надъ маленькой деревянной конторкой тихо полоскался длинный треугольный флагъ. Она стояла такъ, неподвижная и молчаливая, жадно ожидая отъ Сашки ласковыхъ довѣрчивыхъ словъ, теплой дружеской жалости...
   -- Какъ на нашемъ, на "Арзамасѣ",-- проговорилъ онъ печально, разочарованнымъ тономъ,-- такой поганой команды нигдѣ нѣту. Самая какая есть дрянь!.. Хм!.. ничего!..-- продолжалъ онъ, вдругъ оживляясь и подымая голову.-- Еще поглядимъ чей верхъ будетъ! Мы тоже знаемъ, что знаемъ!..
   Лукерья вопросительно поглядѣла на него; но онъ только повелъ плечами и усмѣхнулся.
   -- Посла скажу... Твой то?.. еще не проспался?..
   -- Не знаю... Продеретъ глаза, сичасъ покличетъ... Только я все одно не пойду...
   -- Ишь ты-ы...-- задумчиво протянулъ Сашка, точно соображая что-то.-- Отчего такое?.. а?.. Луша?..
   -- Пропади онъ пропадомъ... глядѣть на него тошно...
   Она вдругъ вспыхнула и, сильно волнуясь, не глядя на Сашку, продолжала низкимъ прерывающимся шепотомъ:
   -- Я до тебя нонче приду, Сашка... ночью... Какъ ты теперича у меня, краше никого нѣту...
   Онъ посмотрѣлъ на нее пристально и серьезно; подошелъ, широко и нѣжно обнялъ ея шею и заглянулъ ей въ лицо добрыми смѣющимися глазами.
   -- Нонче вахта моя ночная...-- сказалъ онъ, немного подумавъ.-- Одначе ничего... Ты приходи, Лукеша... ничего!.. Ты дѣвка добрая... хорошая дѣвка, нечего сказать...
   Они долго еще говорили осторожнымъ невнятнымъ шепотомъ, сидя рядомъ на большихъ связкахъ толстыхъ корабельныхъ канатовъ. Сашка тихо разсказывалъ о своей прошлой жизни, дружески положивъ ей на плечи большую тяжелую руку. Лукерья взволнованно прижималась плечомъ къ его широкой груди и жадно ловила слова, не вникая въ ихъ смыслъ, прислушиваясь только къ его задушевному голосу. И эта участливая близость Лукерьи согрѣвала Сашку, ему становилось легко и просторно, а кругомъ благодатнымъ отдыхомъ и покоемъ дышало на него весеннее раздольное прирѣчье...
   Когда же показались, наконецъ, бѣлыя стѣны церквей и рѣшетчатые палисадники Павловскаго посада, онъ близко наклонился къ Лукерьѣ и снова заглянулъ ей въ лицо, съ лукавой таинственностью, задорно и весело поблескивая глазами:
   -- Еще поглядишь, Лукеша, какую я штуку выдумалъ... То ись я имъ такое исдѣлаю!.. просто со смѣху помереть можно...
   

IV.

   Въ Павлово "Арзамасъ" прибылъ съ опозданіемъ, долго причаливалъ и равнялъ концы.
   На нижней палубѣ снова стало тѣсно и шумно, слышались возбужденные голоса, споры, перебранка крючниковъ, отчетливыя приказанія капитана.
   Нетерпѣливые пассажиры нелѣпо напирали къ сходнямъ, усердно работали локтями и проталкивались впередъ, заинтересованные тѣмъ, что происходило на берегу. Оттуда доносились крикливыя завыванія бабъ, торговавшихъ молокомъ, ситниками и жареной рыбой, звонкіе голоса дѣтей, продававшихъ черемуху и лѣсныя фіалки.
   Посрединѣ тѣсной и грязной пристани густо толпились мужики, нечесанные и жалкіе, съ растерянными лицами, заводскіе рабочіе, мѣщане въ пиджакахъ и бутылкахъ, мастера-замочники съ кустарнымъ товаромъ. Среди нихъ виднѣлась скучающая фигура урядника, пожилого и хмураго, въ изломанной суконной фуражкѣ, съ желтымъ кантомъ и въ тѣсной тужуркѣ изъ сѣрой парусины. За его спиной, постукивая прикладами винтовокъ, устало переминались полицейскіе стражники, съ угрюмыми, неподвижными лицами, въ запыленныхъ сапогахъ и въ грязныхъ пропотѣвшихъ рубашкахъ.
   "Арзамасъ" долго еще дергался взадъ и впередъ, то лѣниво ворочалъ воду вяло шлепающими колесами, то билъ и взрывалъ ее частыми сердитыми ударами. Наконецъ затихъ, запарилъ и сталъ неслышно подходить лѣвымъ бортомъ къ причалу.
   На пароходѣ уже всѣ знали, что въ Павлово пригнали стражниковъ. Кто то сообщилъ объ этомъ въ машинное отдѣленіе и скоро на палубѣ собралась вся команда. Теперь уже ясно было, что Тимошка разсказывалъ правду, что въ Нижнемъ неспокойно, и что принимаются мѣры къ тому, чтобы помѣшать забастовкѣ. Среди матросовъ, взбудораженныхъ этой неожиданностью, слышались недовольные голоса, ропотъ, язвительный негодующій смѣхъ.
   -- Проздравляю, ребята, съ карауломъ!.. Все одно какъ на японцевъ вышли...
   -- Глядите!.. Что это, стражники што-ли?..
   -- Ангелы божіи, нешто не видишь?.. Херувимы настоящіе!..
   -- Сказать бы еще солдаты, а то съ нашихъ же съ мужиковъ!..
   -- Кровососы проклятые!..-- громко сказала Лукерья и ей вдругъ стало жутко и боязно. Она осторожно толкнула Сашку локтемъ и переглянулась съ нимъ острымъ встревоженнымъ взглядомъ.
   -- У ихъ такъ завсегда полагается!..-- отвѣтилъ онъ горячо, негодующимъ тономъ.-- Теперича по всей Расеи штыками да пулями народъ кормятъ... замѣсто хлѣба...
   Нѣкоторые изъ пассажировъ съ неудовольствіемъ, безпокойно посмотрѣли на Сашку.
   -- Противъ лодырей это первое средство!...
   -- Ежели имъ волю дать, одно разбойство будетъ...
   -- А все черезъ то, что бунтовать стали... Но между прочимъ я такъ полагаю, что тутъ бунтовать нечего. Мало плотютъ тебѣ или обида какая,-- жалуйся, проси, пущай прибавку дадутъ, но не то чтобы сейчасъ бунты строить...
   -- А коли просишь да не даютъ?-- рѣзко спросилъ высокій, слегка сутулый и блѣдный мастеровой, ѣхавшій въ Сормово.
   -- А ты еще проси!...
   -- Стучите и отверзется вамъ!..-- густымъ басомъ, наставительно дополнилъ толстый щекасгый діаконъ, въ широкополой соломенной шляпѣ и въ сѣромъ бежевомъ подрясникѣ.
   -- Отверзется, какже!-- дерзко оборвать Сашка и фыркнулъ.-- Все одно какъ пузо у сытаго!... Хайломъ только и отверзается!..
   Діаконъ побагровѣлъ, но не сказалъ ни слова. Сашку тотчасъ же поддержали дружнымъ сочувственнымъ смѣхомъ.
   -- Чортъ настоящій энтой Сашка! Ей Богу!.. Ха-ха-ха!.. Разверзается... пузомъ, гритъ, разверзается... Ха-ха-ха!..
   -- Га-га-га!.. Стучи по емъ, достучишься!.. все одно какъ у бочку...
   -- Ну и сволочь энтіе стражники!..
   -- Сказываютъ, всѣ какъ есть съ духовнаго званія... ха-ха-ха!..
   -- Еще ничего и нѣту, а у ихъ сичасъ, чтобы ружжомъ да саблей, грозиться сичасъ...
   -- Чисто какъ собаки!-- съ ожесточеніемъ сказала Лукерья и снова любовно посмотрѣла на Сашку, увѣренная въ томъ, что онъ здѣсь самый умный изъ всѣхъ и самый смѣлый... Однако ея словъ никто не слышалъ. Впереди поставили, наконецъ, сходни; пассажиры шумно хлынули на пристань, оттѣснили стражниковъ и сразу запрудили узенькіе деревянные мостки, на которыхъ въ рядъ стояли голосистыя торговки, съ корзинками и лотками. Многіе спѣшно запасались провизіей, усердно торговались, шутили съ бабами и смѣясь показывали другъ другу свои покупки. Понемногу почти всѣ пассажиры разбрелись по берегу, поднялись къ посадскимъ улицамъ. Сашка тоже ушёлъ въ посадъ, несмотря на то, что его старалась удержать на "Арзамасѣ* вся команда.
   -- Не ходи, Сашка... мало-ль случай какой...
   -- Безъ тебя никакъ нельзя... Энтое дѣло, ребята, обмозговать надыть...
   -- Не объ чемъ мозговать, братъ! Давеча ты небось не вѣрилъ. Пождать да поглядѣть... Вотъ тебѣ и дождался...
   -- Не слѣдъ тебѣ уходить, Сашка. Заберутъ чего добраго...
   -- Помощникъ во какъ на тебя зубы точитъ...
   -- Пущай точитъ! Плевать я на его хотѣлъ!.. Ничего я не боюся!
   Лукерья хотѣла пойти съ Сашкой, но онъ отговорился тѣмъ, что скоро вернется и обѣщалъ принести гостинцевъ.
   -- Не серчай, Луша. Давеча я такое выдумалъ... Небезпремѣнно я чтобы одинъ погулялъ... Я когда съ дѣвкою гуляю, ни объ чемъ я тогда не думаю...
   

V.

   Поджидая Сашку, Лукерья долго сидѣла подлѣ сходней на какихъ то длинныхъ тюкахъ, обшитыхъ грязной почернѣвшей рогожей. Плотно сжавъ губы и сложивъ на колѣняхъ красныя шершавыя руки, она задумчиво смотрѣла передъ собой, ничего не видя, поглощенная одной думой о Сашкѣ. И дума эта была такая, что разсказать ее было бы невозможно. Просто онъ какъ живой неотступно стоялъ передъ глазами, аккуратный, красивый, въ синей широкой рубашкѣ, ласково заглядывалъ ей въ лицо и усмѣхался, и отъ этого кружилась голова и сладко ныло сердце... И чѣмъ больше она думала о немъ и любовалась имъ, тѣмъ лучше и краше становился для нея Сашка, тѣмъ сильнѣе ее тянуло къ нему, и пьяный счастливый хмель кружилъ ея мысли, теплой волной разливался по всему тѣлу...
   Мимо нея проходили темныя пригнувшіяся фигуры крючниковъ, съ развороченными ногами, съ напряженно вытянутыми изъ подъ тяжелой клади жилистыми загорѣлыми шеями.
   Погрузка шла подозрительно вяло и медленно. Крючники работали небрежно и нехотя, многозначительно крякали и переглядывались другъ съ другомъ. Одинъ изъ нихъ, широкій и коренастый, со звѣринымъ лицомъ, заросшимъ до самыхъ глазъ густой рыжей бородою, то и дѣло ронялъ тяжелыя пятерки, потрясая пароходъ гулкими ударами въ палубу и вызывая дружный хохотъ артели.
   -- Нятдави хвоста, Митька!
   -- Га-га-га! Вродѣ какъ быдто бомбой вдарило!..
   -- Ребята, не шуми! Урядникъ серчаетъ...
   -- Выноси хлѣбъ соль, братцы!.. Господа стражники обижаются!..
   Лукерья подняла голову, ободряюще усмѣхнулась крючникамъ и перевела взглядъ на пристань. Стражники сердито кашляли, враждебно хмурились на проходившихъ мимо нихъ крючниковъ. Урядникъ дѣлалъ видъ, что ничего не слышитъ, и стоялъ по прежнему понурый и скучный, безучастно мигая выцвѣтшими глазами...
   -- Жалко, что Сашки нѣту... онъ бы еще не такъ высмѣялъ...
   Лукерью волновала затѣянная крючниками игра, въ которой невольно чувствовалась какая то опасность. Она знала, что никто изъ нихъ не рѣшится бросить работу, что все тѣмъ и кончится... одними насмѣшками... И все же она опасалась, какъ бы не вышло чего нибудь въ отсутствіи Сашки. Не хотѣлось, чтобы онъ остался въ сторонѣ и все обошлось безъ его участія... Объ чемъ это онъ думаетъ... Сашка?.. Веселый сталъ... Штуку какую-съ выдумалъ?.. Лукерья долго старалась разгадать это... Воображеніе опять ярко и выпукло вылѣпило его лицо и высокую статную фигуру, и снова она отдалась прежнему любованію, счастливому опьяненію, отъ котораго что то пѣло въ душѣ, и зыбкій туманъ застилалъ глаза... Потомъ все разсѣялось сразу и неожиданно... Передъ нею встало тупое, нахальное лицо ея любовника... Жадные, трусливые глаза... Вспомнился его противный голосъ, болтливый языкъ... И все то онъ вралъ, всегда задавался, хвастался передъ народомъ своей любовницей, какъ будто она вѣнчалась съ нимъ, обѣщалась навѣки... Лукерья встала и, переждавъ пока пройдутъ крючники съ кладью, вышла къ мосткамъ на берегъ.
   Въ это время изъ помѣщенія третьяго класса съ шумомъ распахнулась дверь и кто то громко позвалъ соннымъ сиповатымъ голосомъ.
   -- Лушка!.. Лушка, завари чаю!.. Такъ что уже я проспался!..
   

VI.

   Пріемъ груза затянулся надолго, и только въ седьмомъ часу вечера "Арзамасъ" далъ первый гудокъ къ отходу.
   Съ берега торопливо возвращались на пароходъ запыхавшіеся пассажиры, толпились у сходней и проходили по нимъ вспотѣвшіе и взъерошенные, толкаясь и наступая другъ другу на ноги.
   На палубѣ шла обычная возня и сутолока, непрерывное движеніе взадъ и впередъ, крики, топотъ множества ногъ и слитный завывающій говоръ.
   Въ общей каютѣ третьяго класса было тѣсно и душно, трещалъ бойкій перекрестный разговоръ, дребезжала гармоника, и чье то хриплое пѣніе поминутно обрывалось безпечнымъ заразительнымъ смѣхомъ.
   -- Сказываютъ, бастовать сговорились...-- громко объяснялъ щекастому діакону ѣхавшій въ Горбатовъ старенькій благообразный рядчикъ, въ картузѣ и въ сѣрой измятой поддевкѣ -- черезъ то и полицыю пригнали...
   -- Полицыю!..-- передразнилъ старика какой то мастеровой, грубо вмѣшиваясь въ разговоръ и сердито повышая голосъ.-- Помалкивай лучше!.. Полицыю!.. Ты должно самъ съ полицыи!..
   -- А ты, другъ, погоди лаяться... Нешто я съ полицыи? Увовсе я можетъ землякъ тебѣ.
   -- Землякъ...-- недовѣрчиво протянулъ мастеровой.-- Можетъ землякъ, а можетъ сыщикъ... По здѣшнимъ родного отца беречься надо...
   Лукерья разсѣянно слушала эти пререканія, безразлично смотрѣла на громадную тушу жирнаго пузатаго діакона и съ мучительнымъ нетерпѣніемъ ожидала Сашку. Недалеко отъ нея, въ широкомъ проходѣ между двумя рядами наръ, толпились пассажиры, окружившіе бойкаго подвижного человѣка въ сдвинутой на ухо черной флотской фуражкѣ съ якоремъ. Онъ. громко хвасталъ, куражился и всячески старался сосредоточить на себѣ всеобщее вниманіе...
   -- Мы это очень даже хорошо понимаемъ...-- объяснялъ онъ, поворачиваясь во всѣ стороны.-- Разныя тому подобныя дѣла... Видали мы не то что стражниковъ, но даже самихъ кубанскихъ казаковъ. Именно это тебѣ, братъ, не полицыя!.. Звѣри!.. Угары настоящіе!.. У насъ какъ была забастовка, такъ не то что казаки, антилерія и то ничего не сдѣлала... Просто товарышши какъ одинъ вышли! Въ. разъ!.. Посля того, какъ въ острогъ вели, идемъ себѣ, разныя пѣсни поемъ, насчетъ правительства, за начальство и другія политическія слова...
   -- Коли не врешь, такъ правда!-- неожиданно оборвалъ его при общемъ смѣхѣ Сашка, только что возвратившійся на пароходъ. Онъ сразу угадалъ въ этомъ бахвалѣ любовника Лукерьи и съ любопытствомъ остановился послушать.
   -- Не врешь, такъ правда!
   -- За кого другого божиться не буду, а самъ врать не стану...
   Услышавъ знакомый голосъ, Лукерья невольно вздрогнула и оглянулась. Сашка стоялъ недалеко отъ нея, окруженный смѣющимися пассажирами, веселый и бодрый, въ новомъ черномъ картузѣ, странно не совпадавшемъ съ его форменной рубашкой. Онъ дружески кивнулъ ей и засмѣялся Потомъ снова обернулся къ разсказчику, съ явнымъ желаніемъ задѣть, высмѣять, разоблачить его вранье и противную хвастливую повадку. Между тѣмъ, тотъ и самъ круто оборвалъ разговоры. Разстегнувъ жилетку, изъ подъ которой топорщилась во всѣ стороны выпущенная поверхъ штановъ ситцевая рябая рубаха, онъ напыщенно поводилъ плечами и груды", то и дѣло старательно осматривалъ свои сапоги и, оскаливъ ротъ, съ самоувѣреннымъ видомъ насвистывалъ сквозь зубы.
   Замѣтивъ насмѣшливый взглядъ Сашки, онъ презрительно вздернулъ плечами и, заложивъ руки въ карманы, заоралъ солдатскую пѣсню.
   
   Ми-и-мо куз-ни-цы ход-ди-ла...
   
   Онъ смаковалъ въ этой пѣснѣ каждое слово, щурилъ глаза и нагло подмигивалъ Лукерьѣ. Она стиснула зубы и отвернулась.
   -- Чего хорошаго въ пѣсняхъ въ энтихъ?..-- сердито проворчалъ старый рядчикъ.-- Одно распутство!..
   Почти всѣ пассажиры поддержали старика тотчасъ же.
   -- Ну-къ не шуми, Иванъ Макарычъ!.. Шабашъ!..
   -- Вонъ сказывать старикъ не пѣсня это... распутство и больше ничего!..
   -- Чего-о?.. Распутство?.. Глядите на его, товарышши, монахъ нашелся! Ахъ ты Господи! Ха-ха-ха!.. а?.. Ты кто?.. Откедова взялся?..
   -- Откедова и ты!.. Командеръ какой выискался. Видали мы вашего брата. Нонче здѣсь, завтра нѣту. А мы небось здѣшніе...
   -- Здѣ-ѣшній?.. Этъ все одно, хотя что я не здѣшній... Дѣйствительно, что я съ Каспейцкаго моря, буфетчикъ... По фамеліи Лобутинъ, Иванъ Макарычъ...
   -- Буфетчикъ!..-- недовольно проворчалъ рядчикъ, не глядя на Лобутина.-- Возлѣ буфета кассу считалъ... ночнымъ дѣломъ... Буфетчикъ!.. Золотарь ты, а не буфетчикъ!..
   -- Ежели ты буфетчикъ, нечего тебѣ дурака корчить!-- рѣшительно заявилъ Сашка.
   -- Ну его, братцы... Нешто не видишь, человѣкъ пьяный...
   -- Выпилъ на грошъ, задается на копейку...
   -- Сказывать въ острогѣ сидѣлъ...
   -- Ну да сидѣлъ...-- съ важностью подтвердилъ Лобутинъ.-- Насъ въ острогѣ по десять человѣкъ держали у важной камѣри...
   -- За что сидѣлъ?..-- недовѣрчиво перебилъ Сашка.-- Ежели ты за товарищей, спасибо тебѣ... А можетъ ты укралъ что?.. Можетъ ты воръ, кто тебя знать...
   Лобутинъ медленно смѣрилъ Сашку злымъ, вызывающимъ взглядомъ.
   -- Отъ воровъ слышу... Насъ по восемь человѣкъ сидѣло, но между прочимъ шапками даже не перемѣнились... Платочковъ вотъ, и то не путали...
   -- Такъ то можетъ другіе не путали,-- упорно настаивалъ Сашка.-- Вотъ сичасъ васъ по восемь человѣкъ посадили, а давеча было по десятку...
   Дружный взрывъ смѣха не далъ ему докончить.
   -- Шабашъ, Иванъ Макарычъ! Заткнись!.. Вонъ пару ужо растерялъ, своихъ то...
   -- Ха-ха-ха! Гляди не обсчитайся, одинъ останесся...
   -- Провокатъ, не иначе!..-- съ увѣренностью, громко сказалъ Сашка, протолкался впередъ и что то тихо шепнулъ Лукерьѣ. Потомъ, весело усмѣхаясь и молодцевато разминая плечи, прошелъ къ выходу.
   Лобутинъ, гримасничая, скопировалъ его походку.
   -- Мурло собачее!-- злобно процѣдилъ онъ сквозь зубы,-- необразованность и больше ничего. За этіе слова морду бить надо. Только руки марать не хочется... Смѣха да и только!... Ежели я, напримѣръ, на Каспейцкомъ морѣ не пропалъ, неужели же я на Окѣ пропадать буду!.. Хха!.. У насъ на Каспейцкомъ морѣ не такіе парохода, и то мнѣ отъ важнаго уваженіе было... Именно, что я морской человѣкъ, огонь и воду прошелъ и мѣдныя, вотъ именно, трубы...
   -- А дѣвка чія?-- неожиданно перебилъ его среди общаго смѣха чей то молодой насмѣшливый голосъ.-- Вотъ энтая, которая красномордая?..
   Лукерья вспыхнула, отбросила назадъ густыя тяжелыя косы и, сложивъ руки подъ высокой грудью, строго смѣрила глазами насмѣшника.
   -- А ты что за спросъ?..-- протянула она важнымъ надменнымъ тономъ -- ничія я... Не твоя, ды-къ вотъ ихняя...
   Она случайно остановила взглядъ на старомъ рядчикѣ и усмѣхнулась. Это развеселило всѣхъ.
   -- Ловко срѣзала!.. Ха-ха-ха!..
   -- Ха-ха-ха!.. Ну-къ, старикъ, признавайся!..
   -- Правду сказываютъ -- за царемъ служба, за старымъ дѣвка не пропадаетъ!..
   Рядчикъ сердито заерзалъ на мѣстѣ.
   -- Нечего дурить!... Вонъ буфетчика попытайте.
   Лобутинъ подбоченился, задралъ голову и повернулся къ нему спиною.
   -- А-а... Буфетчика-а?.. Дѣйствительно, этая дѣвка супруга наша, Лукерья Гавриловна... Именно незаконная моя любовница... Куды пошла?.. Лушка!.. Ворочайся назадъ... Лушка-а!.. Атъ!.. Ушла стерва!.. Вотъ возворотится, поглядите, товарышши, дѣвка какая! Первый сортъ дѣвка!.. Лобутинская! Никакъ иначе!..
   Онъ самодовольно прищелкнулъ языкомъ, потомъ старательно поправилъ на головѣ фуражку, протяжно вздохнулъ и, немного помолчавъ, снова запѣлъ въ носъ тонкимъ непріятнымъ фальцетомъ:
   
   Моя ма-ма-ша ба-ры-ня,
   Па-па-ша ка-пи-та-анъ...
   

VII.

   Послѣ второго гудка въ помѣщеніи третьяго класса стадо еще тѣснѣе. На верхнихъ нарахъ почти всѣ мѣста уже были заняты, и многіе новые пассажиры располагались на полу, въ повалку, какъ попало. Въ спертомъ распаренномъ воздухѣ пахло кожей, онучами и махоркой. Рядчикъ съ діакономъ распивали чай; вокругъ нихъ шла обычная оживленная болтовня, горланили пѣсни, настойчиво требовали музыки.
   -- Ну косъ, гармонистъ! Двуглаваго орла!
   -- Закатывай!..
   -- Яша!.. Перстенечекъ!.. Уважь, Яшенька!..
   Молодой безусый гармонистъ равнодушно оглянулся, потянулъ носомъ и съ застывшимъ безучастнымъ лицомъ, тщательно перебирая лады, заигралъ плясовую.
   Лобутинъ медленно прошелся между наръ, отчетливо подрыгивая ногами, съ хитрой усмѣшкой поглядывая въ обѣ стороны. Потомъ остановился, ловкимъ ударомъ руки заломилъ фуражку, скосилъ глаза и, подбоченясь, выразительно заигралъ плечами и бедрами.
   -- Товарышши! Кто тутъ плясать способный?.. Которые противъ меня согласные?..
   Ему не пришлось докончить. Пароходъ оглушительно заревѣлъ протяжнымъ содрогающимся ревомъ, покрылъ шумный говоръ и смѣхъ пассажировъ, оборвалъ пѣсни и дребезжанье гармоники.
   Лобутинъ плюнулъ и засмѣялся. Сверху послышались торопливые шаги у штурвальной рубки, потомъ на пароходѣ все стихло. Бойкимъ стекляннымъ звономъ отчеканили склянки, зажглись огни и заблестѣли въ прозрачныхъ весеннихъ сумеркахъ холоднымъ безжизненнымъ свѣтомъ. Съ верхней палубы доносились чьи то отдѣльные голоса, слышалось монотонное шипѣнье машины. Матросы поспѣшно снимали сходни и ставили поручни.
   -- Третій, кажись.. Сейчасъ отходимъ...
   -- Носово-ой!-- раздалась съ верхней рубки негромкая протяжная команда.
   Неслышно отваливая лѣвымъ бортомъ, "Арзамасъ" медленно поворачивалъ носъ къ серединѣ рѣки. Сверху доносился низкій густой голосъ капитана, отдававшаго приказанія штурвальному и въ машину.
   -- Задній ходъ!.. Стопъ!..
   Что то глухо заворчало подъ кожухами, потомъ сердито я часто забили колеса, отгоняя къ носу парохода большіе взрытые бугры кипящей воды и пѣны.
   -- Отдай кормо-во-ой!..
   -- Убира-ай коне-ецъ!..-- донесся съ пристани странно чужой разорванный голосъ.
   Видно было, какъ шлепнулся въ воду толстый тяжелый канатъ; потомъ снова грузно заворочались колеса, пароходъ отвадилъ кормой и, описавъ по рѣкѣ большой полукругъ, вздрагивая всѣмъ корпусомъ, полнымъ ходомъ пошелъ внизъ, держась ближе къ правому берегу.
   Стоялъ тихій студеный вечеръ. Надъ высокимъ береговымъ скатомъ, среди густо потемнѣвшей зелени лѣса, загадочно бѣлѣли рѣдкіе стволы березъ и древнія стѣны низкой одинокой церкви. Внизу, подъ откосомъ смутно маячила высокая полосатая мачта съ зажженнымъ сигнальнымъ фонаремъ, отражавшимся въ темной водѣ спутаннымъ гнѣздомъ золотыхъ змѣекъ. По ту сторону рѣки, за низкимъ пустыннымъ берегомъ, небо было свѣтлѣе, отрадной свѣжестью дышали поля и травы. Гдѣ то въ лугахъ отчетливо кричалъ коростель.
   

VIII.

   Послѣ отхода изъ Павлова, Сашка зажегъ цвѣтные фонари надъ кожухами, наскоро подмелъ верхнюю палубу и, пройдя съ очень самостоятельнымъ видомъ мимо штурвальной рубки, спустился внизъ.
   По тѣсному, тускло освѣщенному проходу на шканцахъ, поминутно натыкаясь на лежавшіе поперекъ дороги густые ряды ногъ, босыхъ и обутыхъ, обмотанныхъ грязнымъ тряпьемъ,-- Сашка прошелъ на бакъ и сталъ ждать Лукерью.
   Тамъ никого не было. Онъ зорко вглядывался въ быстро надвигавшуюся темноту весенней ночи, полную неясныхъ таинственныхъ движеній и шороха, видѣлъ бѣлые клочья пѣны на совершенно почернѣвшей водѣ... Глухое ворчливое клокотанье пароходныхъ колесъ отдавалось въ его груди частыми сильными ударами... Мучительно хотѣлось, чтобы Лукерья пришла скорѣй... Томило нетерпѣніе, жуткое безпокойство... неудержимо быстро проносились въ сознаніи непокорныя, безпорядочныя мысли... Потомъ вдругъ буйная радость вспыхивала въ немъ яркимъ заревомъ и потухала, и смѣнялась странной суевѣрной тревогой... Сашка подошелъ къ поручнямъ. Вдоль по рѣкѣ, справа и слѣва, маячили сигнальные огоньки на пловучихъ бакенахъ и отражались въ темной водѣ длинными дрожащими каплями. Съ правой стороны неясно темнѣли громадные откосы береговыхъ скатовъ... Гдѣ то далеко, протяжно и монотонно, били колокола... Потомъ все затихло, точно остановилось время, и теченіе рѣки, и шумъ парохода... Донесся глухой придушенный рокотъ, какъ будто поднимавшійся со дна рѣки... Сашка насторожился. Впереди, совсѣмъ недалеко, послышалось странное сердитое ворчаніе. Оно быстро приближалось, все наростая и дѣлаясь явственнѣй, и вдругъ прервалось далекимъ призывнымъ гудкомъ. Почти въ ту же минуту "Арзамасъ" дрогнулъ, вздохнулъ и завылъ долгимъ оглушительнымъ воемъ. По рѣкѣ ахнуло и прокатилось гулкое разсыпанное эхо, зычно откликнулись въ ночномъ мракѣ лѣса и горы...
   Теперь Сашка уже явственно слышалъ частый пахтающій шумъ пароходныхъ колесъ, непрерывное бормотанье воды, лязгъ и дыханье машины. Впереди, на поворотѣ, мелькнулъ тусклый зеленый фонарь, потомъ красный; вынырнули изъ тьмы свѣтлые ряды огней и большой бѣлый корпусъ парохода, съ ярко освѣщенной штурвальной рубкой.
   -- "Рязань"!.. Ахъ ты чертово дѣло!.. Пошли парохода съ Нижняго...
   Между тѣмъ "Рязань" быстро шла навстрѣчу "Арзамасу, нарядная и красивая, разубранная веселыми огнями. Подъ нею, вздрагивая и сверкая, колебались и переламывались въ водѣ длинныя, золотыя копья, и бѣлыми пушистыми буграми проходила у бортовъ взбитая водяная пѣна. "Арзамасъ" могучимъ ревомъ привѣтствовалъ встрѣчу. "Рязань" отвѣтила ему долгимъ содрогающимся хохотомъ, разбудившимъ рѣку, лѣса и горы, и сочнымъ перекликающимся уханьемъ разсыпавшимся далеко по округѣ.
   Когда они поравнялись, съ верхней рубки "Арзамаса" послышался ровный густой голосъ капитана:
   -- Что въ Нижнемъ?.. Спокойно?..
   -- Кончилось!..-- явственно отвѣтили въ рупоръ съ "Рязани".
   -- Кончилось!-- съ досадой прошепталъ Сашка и плюнулъ.-- Чтобъ тебѣ такая кончина была, къ чертовой матери!..
   Онъ отошелъ къ флагштоку, но въ это время за его спиной что-то хрустнуло и зашуршало. Обернувшись, онъ увидѣлъ Лукерью, пробиравшуюся къ нему среди безпорядочно наваленнаго груза -- тюковъ, клѣтокъ и большихъ деревянныхъ ящиковъ. Сашка встрѣтилъ ее молча, сильно волнуясь, притянулъ къ себѣ и крѣпко обнялъ ея молодое упругое тѣло. Лукерья не сопротивлялась. Истомленная и счастливая, она обхватила его шею слабѣющими руками и прижалась къ нему, прерывисто дыша, замирая отъ радости... Они опустились на низкій деревянный рундукъ и, любовно обнявшись, сидѣли такъ, задумчивые и тихіе, полные смутныхъ, волнующихъ предчувствій.
   -- Погляди, Луша -- сказалъ наконецъ Сашка, подымая голову и касаясь ея щеки своей бородою.-- Какъ нонче звѣздъ на небѣ, никогда еще такъ не бывало... Вотъ высыпало!.. Кажный годъ въ небѣ несчетно звѣздъ прибавляется. Много народа помираетъ... Сказываютъ, Луша, по другимъ землямъ не такъ народъ мретъ, какъ у насъ... Какъ у насъ кровь проливаютъ, нигдѣ такъ не бывало...
   -- Рѣшимости нѣту... Кабы всѣ такіе какъ ты, Сашка...
   Они еще долго сидѣли на бакѣ, отдавшіеся покоряющей власти выросшей вдругъ и крѣпко связавшей ихъ таинственной, внутренней близости. Потомъ поднялись и, странно смѣясь, трепещущіе и жаркіе, пошли среди сложенныхъ на палубѣ громоздкихъ грузовъ, разыскивая въ темнотѣ укромное безлюдное мѣсто...
   

IX.

   Когда Лукерья вернулась въ каюту, группа матросовъ встрѣтила ее у входа смѣхомъ, двусмысленными намеками и шутками. Ничего не замѣчая, она прошла мимо нихъ, играя на ходу ловкимъ станомъ, разгоряченная и довольная, опьяненная знойными, еще не остывшими ласками...
   Вокругъ нея стоялъ слитный разноголосый шумъ, однотонная болтовня женщинъ, пьяное нестройное пѣніе. Рядчикъ и діаконъ тихо бесѣдовали, улегшись другъ противъ друга на нарахъ. Недалеко отъ нихъ, компанія мастеровыхъ играла въ карты. Ихъ тѣсно обступили любопытные, среди которыхъ больше всѣхъ волновался Лобутинъ. Онъ уже успѣлъ перезнакомиться со всѣми; многихъ называлъ по имени и отчеству, точно старыхъ знакомыхъ; побывалъ въ буфетѣ и хорошо угостился на чужой счетъ. Отсутствія Лукерьи онъ не замѣтилъ, ни разу даже не вспомнилъ о ней. Увлеченный азартной игрой мастеровыхъ, онъ громко подавалъ совѣты, заглядывая каждому въ карта, тыкалъ пальцами, объяснялъ, съ чего нужно ходить, и какъ лучше крыть карту.
   -- Козыремъ крыть надо... дуракъ!.. Сказывалъ тебѣ, не ходи съ туза... Эхъ вы, игрецы! Нешто это игра?.. Провожденіе времени и больше ничего...
   Когда игра кончилась, Лобутинъ заинтересовался музыкой. Онъ взобрался на верхнія нары къ гармонисту, попробовалъ играть, но изъ этого ничего не вышло.
   -- Лады не тѣ... не сподручно... У насъ все больше заграничный строй, настоящія итальянскія гармоніи...
   -- Эхъ поплясать бы да некому!..-- съ живостью вспомнилъ онъ вдругъ, зажмурилъ глаза и почесалъ затылокъ.-- Эй, которые противъ меня плясать согласны?..
   Онъ поспѣшно передалъ гармонію, сорвался внизъ и, пройдясь фертомъ среди наръ, сталъ хвастать, самоувѣренно вызывая желающихъ на состязаніе.
   -- Кто противъ меня идетъ?.. На двѣ сотки закладу!..
   Желающихъ однако не находилось. Никто не рѣшался выступить противъ Лобутина, опасаясь быть побѣжденнымъ. Гармонистъ нѣсколько разъ начиналъ плясовую; Иванъ Макарычъ пробовалъ плясать одинъ, чтобы подзадорить охотниковъ, но это не помогало. И только тогда, когда въ каютѣ вслѣдъ за Лукерьей появился Сашка, всѣ шумно привѣтствовали въ немъ достойнаго противника Лобутина.
   -- Вотъ съ кѣмъ помѣряйся, съ Сашкой!..
   -- Пущай Сашка!.. енъ покажетъ!..
   Сашка весело сверкнулъ бѣлыми зубами.
   -- Чего-жъ?..-- сказалъ онъ, смѣясь и не сводя глазъ съ Лукерьи.-- Плясать, ды-къ плясать! Ну-кось, гармонистъ, настоящую!..
   Онъ ловко оправилъ на себѣ рубашку, туго затянулъ сзади клапанъ штановъ и, расправивъ плечи, дружески кивнулъ гармонисту:
   -- Дай разойтись!.. Полегче!..
   Лобутинъ заторопился; попятился назадъ, движеніемъ рукъ очищая передъ собой мѣсто; посмотрѣлъ на свои сапоги и подтянулъ голенища.
   Ихъ окружили тѣснымъ кольцомъ, въ которомъ очутилась и Лукерья, стоявшая впереди, спокойная и радостная, увѣренная въ Сашкиной побѣдѣ. Не успѣвшіе протолкаться впередъ, встали на нарахъ, раззадоренные и, любопытные, нетерпѣливо ожидавшіе начала состязанія. Даже рядчикъ и діаконъ поднялись съ мѣстъ и подошли поближе. Надъ ними свѣшивались съ верхнихъ наръ распаренныя красныя лица двухъ востроглазыхъ молодицъ и кудластыя нечесанныя головы мужиковъ.
   -- Гляди не обстрамись, Иванъ Макарычъ!..
   -- Сразу видать чей верхъ будетъ... Энтой не хвасталъ, а забьетъ начисто...
   -- Сашка забьетъ, это вѣрно!.. Первый матросъ на "Арзамасѣ"!..
   -- Тебѣ зачинать!-- важно предложилъ Лобутинъ, когда гармонистъ четко закостилъ ладами и, сплюнувъ, бойко заигралъ что то очень нехитрое и простое, но неудержимо задорное и подмывающее.
   -- Атъ, чортъ!.. Сатана въ ноги вцѣпился!..
   -- Зачинай, выходи!..-- напыщенно повторилъ Лобутинъ.
   Сашка фыркнулъ и покачалъ головой.
   -- Кто звалъ, тому и выходить!
   Лобутинъ крякнулъ и оглянулся. Потомъ сбилъ фуражку на лѣвую сторону и заложилъ руки за бедра, ладонями наружу. Съ серьезнымъ неподвижнымъ лицомъ, точно исполняя какую то важную работу, онъ медленно прошелся по кругу, лѣниво волоча за собой ноги, присѣдая и вяло ворочая развинченными бедрами. Только въ самомъ концѣ онъ вдругъ выпрямился, ахнулъ и старательно постучалъ въ полъ каблуками.
   -- Вотъ тебѣ и вся выходка!..
   Сашка прыснулъ и переглянулся съ Лукерьей.
   -- Каспейцкая мода!.. Съ запасомъ!.. Нешто это выходка?.. Вотъ погляди, какъ по нашему пляшутъ, по простому...
   Онъ свободно и просто вышелъ съ правой ноги, топнулъ и подбоченился, закинулъ назадъ голову и оглянулся черезъ плечо въ ту сторону, гдѣ стояла Лукерья. Потомъ задорно дернулъ плечами и бровью, гикнулъ, прибилъ къ полу лѣвый сапогъ и тотчасъ же оторвалъ его, ударилъ носкомъ и пошелъ отпечатывать подметками и каблуками, ахая и усмѣхаясь, играя глазами, подтанцовывая каждымъ мускуломъ, каждой складкой рубахи. Поровнявшись съ Лукерьей, онъ неожиданно засвисталъ и забилъ дробью на мѣстѣ, потомъ ловко повернулся спиной, перешелъ на другое колѣно и, насмѣшливо скосивъ глаза на Лобутина, пошелъ задомъ напередъ, четко отбивая тактъ. Вокругъ него непрерывно гудѣлъ восторженный хохотъ, слышались шумныя одобренія и похвалы зрителей.
   -- Молодецъ Сашка!.. Здорово!..
   -- Валяй, Сашка!.. Жарь его, не жалѣй!..
   -- Это тебѣ не Каспейцкое море... Ха-ха-ха!..
   Лобутинъ понималъ уже, что Сашка -- противникъ серьезный, но все еще надѣялся взять верхъ.
   -- Дуракъ!.. Всѣ колѣна показалъ сразу!..
   Онъ подождалъ, пока среди пассажировъ затихли шумъ и движеніе. Потомъ, не говоря ни слова, вышелъ впередъ, сразу ударилъ въ полъ обѣими ногами и развелъ руки, круто выворотилъ сапогъ и поглядѣлъ на каблукъ мутнымъ безучастнымъ взглядомъ. Помахивая въ воздухѣ вяло отвисшими руками и разламываясь по всѣмъ суставамъ, онъ мелко зачастилъ аккуратной разсыпанной дробью, потомъ сразу рванулся впередъ, шлепнулъ ладонями по голенищу и, лихо повернувшись назадъ, со всего размаха треснулъ въ полъ каблуками.
   -- Эхъ, мать твою раздуши!.. Разступись товарышши-и!..
   На этотъ разъ Лобутинъ вызвалъ одобренія, показалъ новыя колѣна, очень замысловатыя и трудныя. Онъ ловко вывертывалъ ногами, точно вязалъ какіе то узлы и запутывалъ петли... За нимъ слѣдили съ любопытствомъ и завистью, но все же онъ не захватывалъ всѣхъ такъ, какъ это было съ Сашкой. Лицо его все время было черезчуръ сосредоточеннымъ и напряженнымъ, чувствовалась работа, не было той легкости и простоты, что у Сашки.
   Они нѣсколько разъ выходили на кругъ, чередуясь и стараясь во что бы то ни стало перещеголять другъ друга Лобутинъ уже полностью раскрылъ свои запасы, началъ фантазировать и повторяться, попробовалъ свистать и подражать Сашкѣ, но это ему не удавалось. Кругомъ всѣ возбужденно кричали и спорили, злорадно смѣялись надъ нимъ и дразнили, громаднымъ большинствомъ отстаивая Сашку.
   -- Брось, не страмись, Иванъ Макарычъ!.. Нешто такъ пляшутъ?.. Ха-ха-ха!..
   -- Какой у тебя плясъ?.. Шлапъ у тебя лошадиный, это вѣрно!..
   -- Куды-жь ему противъ Сашки?.. Сразу видать, чей верхъ...
   -- Ну-къ, разойдись, братцы!-- весело закричалъ Сашка.-- Дай-кось, я напослѣдокъ попробую. Валяй, Яшенька!..
   Онъ вкрадчиво прошелся по кругу, вывертывая ноги и озабоченно заглядывая подъ руки, точно искалъ кого то позади себя; потомъ сразу вскрикнулъ, четко забилъ каблуками, задорно перемигнулся съ Лукерьей и прошелъ передъ ней удалымъ хватомъ, оглядываясь черезъ плечо на стоявшаго позади, совершенно озадаченнаго Лобутина. По второму кругу Сашка снова съ хитрой усмѣшкой прошелъ передъ Лукерьей, помахивая ослабѣвшими руками, точно изнемогая отъ какой то непреодолимой истомы; потомъ вдругъ сощурилъ одинъ глазъ, сверкнулъ зубами и съ дерзкимъ высокомѣрнымъ видомъ началъ раздѣлывать передъ Лобутинымъ сложные запутанные выверты, ахнулъ и пошелъ въ присядку, колесомъ завертѣлся на серединѣ круга, ожесточенно забилъ въ полъ каблуками и оглушилъ всѣхъ гиканьемъ, длиннымъ молодецкимъ посвистомъ...
   Гармонистъ рѣзко оборвалъ музыку и, смѣясь, снялъ съ плеча кожаный погонъ гармоніи. Онъ считалъ состязаніе оконченнымъ и вмѣстѣ со всѣми громогласно призналъ Сашку побѣдителемъ.
   -- За такого плясуна все отдай да мало!.. Души не жалко!..
   -- Просто дьяволъ у его въ ногахъ, ей Богу! Какъ чортъ все одно!..
   -- Чего, Иванъ Макарычъ?.. Ха-ха-ха! По каспейцкому?.. У насъ, братъ, мода другая...
   -- Отстань, чортъ!.. Сволочь!..-- грубо огрызнулся Лобутинъ и, поблѣднѣвъ, отошелъ въ сторону.
   Въ это время сверху послышался краткій и рѣзкій свистъ, распахнулась дверь и кто то громко позвалъ Сашку.
   -- Заступай!.. На вахту!
   Сашка смущенно переглянулся съ Лукерьей, вздохнулъ и, отказавшись отъ угощеній, предлагавшихся ему со всѣхъ сторонъ, съ дѣловымъ рѣшительнымъ видомъ вышелъ изъ каюты.
   

X.

   Съ уходомъ Сашки, общее возбужденіе, вызванное его состязаніемъ съ Лобутинымъ, скоро улеглось, постепенно затихли разговоры и пререканія, многіе укладывались спать, ворочались на твердыхъ нарахъ, охали и зѣвали. Только Лобутинъ все еще не могъ успокоиться.
   -- Всякое дѣло понимать надо...-- говорилъ онъ, плохо скрывая свое огорченіе, отдуваясь и фыркая,-- у его путанность разная, свистомъ слѣдъ заметаетъ... но, между прочимъ, это -- разъ плюнуть... Такъ тебѣ кажный запляшетъ... Не-е!.. пущай онъ такое колѣно исдѣлаетъ, какъ я показую, съ подковкою, съ разворотомъ... Никогда ему такъ не сдѣлать! Кого угодно спроси... Который человѣкъ понимающій, тому сразу видать, какое колѣно настоящее, какое фальшь... У насъ на "Великой княгинѣ Маріи Александровнѣ" я завсегда первый былъ... Вонъ пущай Лукерья скажетъ...
   -- На меня не надѣйся,-- жестко и холодно отчеканила Лукерья.-- Тошно мнѣ отъ твоего плясу... Глядѣть на тебя не глядѣла-бъ...
   Лобутинъ оборвался сразу. Прищуривъ глаза, онъ судорожно вытянулъ впередъ шею и съ ѣдкой гримасой насторожилъ ухо.
   -- Чего-о?.. Ка-жъ?.. Тошно тебѣ стало?..
   -- Ко-о-ммедія!..-- громко смѣясь, отозвался съ верхнихъ наръ какой-то молодой мастеровой.-- Куды-жъ тебѣ противъ Сашки?.. Ха-ха-ха!.. Небось, Сашка зѣвать не будетъ. Отбилъ дѣвку -- и кончено! Ха-ха-ха!..
   -- Кто-о?.. Сашка-а?.. Съ Сашкой?.. Я съ тебя сапоги выкрою, шкура!..
   Лукерья остановила его рѣшительно и рѣзко.
   -- Не пужай, не боюся!.. Нечего тебѣ языкомъ шлепать... Завсегда врешь!.. И въ острогѣ тебя не было... Обманомъ меня и держалъ только... Кажное слово твое вонючее...
   -- Не тронь!.. Отпусти, дьяволъ!..-- пронзительно закричала она, когда Лобутинъ схватилъ ее за руку и грубо рванулъ къ себѣ, угрожая избить до смерти.
   -- Сказывай, курва!.. Все чисто сказывай!...
   -- Чтобъ ты лопнулъ, анаѳема!.. Отойди, проклятый!..
   Лукерья изо всей силы оттолкнула его прочь и залилась густой, краской. Жгучая ненависть къ обидчику сдавила ей грудь, ослѣпила сознаніе. Задыхаясь отъ гнѣва, судорожно вздрагивая всѣмъ тѣломъ, она кричала осипшимъ, надрывающимся голосомъ, осыпая Лобутина обидными словами, упреками и бранью. Онъ размахивалъ кулаками, угрожалъ ей и ругался, не помня себя отъ ярости. Ссора разгоралась и уже каждую минуту могла перейти въ драку. Въ каютѣ снова поднялся шумъ, многіе пассажиры вмѣшались въ споръ и, окруживъ Лобутина, оттѣснили Лукерью къ выходу.
   -- Не шуми, ты!.. Экой ты, братъ, безпокойной...
   -- Языкомъ болтай, а рукамъ воли не давай... Дурной, нешто это можно?..
   -- Я ее выучу, стерву!.. Косы оборву!.. Я съ тебя шкуру сниму, собачья твоя душа!..
   -- Другую себѣ поищи!.. кралю!..-- изступленно кричала Лукерья.-- Только тронь, глаза вырву!.. Мразь!.. Слякоть поганая!..
   Какой то матросъ громко захохоталъ за ея спиною.
   -- Ну и дѣвка, чтобъ тебя разорвало!.. Пойдемъ со мной, Лушка... Замѣсто барыни будешь... а?..
   Лукерья замолчала и смѣрила насмѣшника долгимъ высокомѣрнымъ взглядомъ.
   -- У-у... сволочь!..-- съ ожесточеніемъ процѣдила она сквозь зубы и вышла изъ каюты.
   Лобутинъ не пошелъ за нею. Въ безсильной злобѣ онъ только шипѣлъ и судорожно угрожалъ кулаками, поминутно оборачиваясь въ ту сторону, куда ушла Лукерья.
   -- Погоди, я съ тебя кожу сдеру, подлюга!.. Я съ тобою по свойски раздѣлаюсь...
   -- Я бы такую просто сгноилъ бы, и то не жалко...-- неожиданно заявилъ сверху гармонистъ, лѣниво почесываясь и зѣвая.
   Внизу сердито крякнулъ и заворочался старый рядчикъ.
   -- Драть такихъ день и ночь надо!.. И сколько ихъ развелось распутницъ энтихъ... не приведи Господи!..
   

XI.

   На бакѣ было совершенно темно; только сверху мутный тъповый огонь тускло освѣщалъ передъ "Арзамасомъ" взмученную грязно-зеленую воду. Впереди стоялъ густой, непроницаемый мракъ съ вкрапленными въ него рѣдкими огнями сигнальныхъ фонарей на водяныхъ буйкахъ. Пароходъ шелъ полнымъ ходомъ, вздрагивая, скрыпя и монотонно взрывая воду.
   Сашка стоялъ у бугшприта одинъ, безъ шапки, широко разставивъ ноги и заложивъ руки въ карманы. Онъ ни на одну минуту не поколебался въ своемъ рѣшеніи, но все же ему было почему то жутко, сильно колотилось сердце. Казалось, что кто то слѣдить за нимъ, подстерегаетъ, чтобы помѣшать ему... Почему то вспомнился вдругъ Лобутинъ и его пляска... Сбившіеся вокругъ пассажиры, рядчикъ, діаконъ, мастеровой изъ Сормова -- всѣ отчетливо встали передъ глазами и что-то горестнымъ упрекомъ зашевелилось въ сознаніи... Одинъ за всѣхъ, а за одного никого нѣту!.. Вонъ сидятъ теперь въ машинномъ отдѣленіи... знать его не хотятъ... еще Лушка, вотъ настоящая, добрая дѣвка... Хм!.. Чего еще капитанъ сдѣлаетъ?.. Просто волосы на себѣ рвать будетъ!.. Сашку охватила буйная, мстительная радость... Воображеніе ярко нарисовало все, что произойдетъ послѣ, какая морда будетъ у помощника капитана и какой переполохъ начнется на рѣкѣ среди ночи... Онъ зорко посмотрѣлъ впередъ и тутъ только замѣтилъ, что "Арзамасъ" медленно подходитъ къ перекату, чуть чуть посапывая трубой и вяло шлепая колесами. Сверху раздался рѣзкій короткій свистокъ капитана.
   -- Есть!..-- бодро закричалъ Сашка и, усмѣхнувшись, началъ работать лотомъ. Ловко выбрасывая за бортъ длинный тяжелый шестъ, онъ плавно отводилъ его назадъ и, медленно разгибаясь упругимъ корпусомъ, сильнымъ движеніемъ вытаскивалъ лотъ изъ воды. Все еще не доставая дна, Сашка умышленно вралъ и, невѣрно обозначая глубину воды, кричалъ протяжно и четко:
   -- Де-е-сять!.. Де-е-вять!..
   Неожиданно сзади вырвался на бакъ широкій снопъ свѣта, что то скрипнуло, донеслись какіе то крики, оборванный на полусловѣ знакомый голосъ... Потомъ снова стало темно и тихо. Сашка невольно вздрогнулъ и оглянулся.
   -- Уходи!..-- сказалъ онъ вполголоса, настойчиво и раздраженно.-- Сказано тебѣ, уходи, Лушка!..
   Лукерья молчала. Не шевелясь и затаивъ дыханіе, она внимательно слѣдила за равномѣрными движеніями Сашки.
   -- Подъ та-ба-жъ!-- задорно протянулъ онъ, не слѣдя за лотомъ и только машинально ворочая имъ по борту взадъ и впередъ.
   -- По-одъ та-ба-жъ!.. Перекатомъ идемъ... Уходи, Лушка...
   Онъ еще разъ обернулся къ Лукерьѣ и сердито прошепталъ.
   -- Уходи... лотомъ ударю!.. По-одъ та-ба-жъ!
   "Арзамасъ" осторожно подвигался впередъ и чуть слышно ворочалъ колесами...
   -- Де-е-вять!.. Де-е-вять!..
   Наконецъ, нащупавъ дно, Сашка сразу встрепенулся, сильно рванулъ лотъ къ себѣ, ловко вытянулъ его по борту и, обернувшись, закричалъ наверхъ полнымъ груднымъ теноромъ:
   -- Нне-е-мма-я-чи-итъ!
   Потомъ, словно прислушиваясь къ чему то, тихо опустилъ лотъ, не глядя въ воду, и повернулся къ Лукерьѣ.
   -- Ннем-ма-я-чи-итъ!.. Не-е-мма-я-чи-итъ!..
   Сверху краткій свистокъ капитана остановилъ Сашку.
   -- Шабашъ!.. До-вольна-а!..
   Внизу, у самой поверхности воды послышалось шипѣнье, пароходъ заворчалъ, сразу шумно забилъ колесами, впереди звонко забурлили ручьи, и "Арзамасъ" снова пошелъ полнымъ ходомъ посерединѣ рѣки. Сашка тряхнулъ головой, сильно ударилъ концомъ шеста въ палубу и, выбросивъ его неожиданно за бортъ, сталъ напряженно ждать толчка и остановки. Онъ точно приросъ ногами къ палубѣ и застылъ на мѣстѣ. Молча смотрѣлъ на Лукерью, не различая въ темнотѣ ея лица, не слыша отъ нея ни одного слова. Она стояла по прежнему, не шевелясь, боясь неосторожнымъ движеніемъ разсердить Сашку, помѣшать ему въ его важномъ дѣлѣ. Связанные тайной, общей томительной мукой ожиданія чего-то большого и неизбѣжнаго, они не сводили глазъ другъ съ друга, замирая отъ нетерпѣнія и тревоги. Казалось, что пароходъ стоитъ на мѣстѣ, оцѣпенѣлый ночной мракъ низко и тяжело осѣдаетъ на палубу...
   -- Какъ же?.. Прошли, Сашка?..
   -- Нне-мма-я-чи-итъ!..-- вырвалось у него еще разъ.-- Нне-мма-я-чи-итъ!..
   Въ ту же минуту что то жестко зашуршало подъ его ногами, раздался сильный толчокъ, скрыпучій трескъ дерева... Лукерью сорвало съ мѣста, но Сашка удержался и подхватилъ ее дрожащими похолодѣвшими руками...
   "Арзамасъ" дернуло еще разъ впередъ, потомъ назадъ... на верхней палубѣ торопливо застучали шаги, раздалась бѣшеная отборная брань капитана.
   -- Задній ходъ!.. На мель напоролъ, каналья!..
   Сашка быстро отстранилъ отъ себя Лукерью, разулся и сорвалъ рубашку.
   Потомъ, крадучись, перебрался на бугшпритъ, оттуда на якорь, повисъ на рукахъ и грузно сорвался въ воду.
   -- Сашка... Родимый...-- негромко позвала Лукерья, перевѣшиваясь черезъ бортъ и стараясь разсмотрѣть на водѣ Сашку, безшумно поплывшаго къ берегу...
   

XII.

   Сильные отрывистые толчки и неожиданная остановка парохода всполошили не только всѣхъ пассажировъ, но и команду. Поднялся шумъ, топотъ и бѣготня, испуганные крики, визгъ, плачъ и жалобы женщинъ.
   Не разбирая еще въ чемъ дѣло, всѣ высыпали на палубу растерянные и полусонные, тѣсно запрудили проходы у бортовъ, столпились у трапа, ведущаго на верхнюю рубку. Среди общаго смятенія, возни и давки слышались торопливые разспросы, взволнованные окрики, встревоженный голосъ капитана.
   Неожиданно пароходъ дернуло нѣсколько разъ на мѣстѣ, люди нелѣпо шарахнулись, какъ бараны... взадъ, впередъ... какая то баба взвыла отъ страха не своимъ голосомъ.
   -- Разойдись!.. По мѣстамъ!..-- раздалась сверху сердитая команда.
   Пароходъ сильно задрожалъ всѣмъ корпусомъ и, словно раненый звѣрь, заревѣлъ долгимъ отчаяннымъ гудкомъ, призывая на помощь.
   -- Вотъ оказія...-- съ сокрушеніемъ говорилъ рядчикъ, обращаясь къ діакону.-- Хоть бы до Горбатова доѣхали...
   -- Исто-орія... съ географіей...
   -- На весеннюю воду понадѣялись, а того не видютъ, что спала она... вода. то...
   -- Деньги брать это они знаютъ, а чтобы службу спольнять -- чорта пухлаго!..
   -- Ну-да Сашка... а то кто же?..
   -- Чтобъ ему такая смерть вышла!..
   -- Я его давно вижу, изъ какихъ онъ...-- слышался въ толпѣ крикливый голосъ Лобутина -- курварь, разбойникъ... противъ начальства народъ бунтуетъ...
   -- Послать вахтеннаго сюда!-- рявкнулъ наверху капитанъ и подошелъ къ трапу.-- Вахтенный, сукинъ сынъ! Я тебѣ покажу, каналья!..
   -- Сашку кличетъ...
   Послышался сдержанный смѣхъ, кто то весело крикнулъ:
   -- Вотъ тебѣ и стражники подсобили!.. Ха-ха-ха!.. Чему быть, не миновать, братцы!..
   -- Самъ каналья!..-- громко сказала Лукерья и засмѣялась.-- Поди, поищи!.. Такъ тебя Сашка и дожидается...
   -- Рразойди-ись!-- бѣшено заревѣлъ капитанъ.-- Убрать эту сволочь!.. Убрать ее!..
   Какой то человѣкъ въ пиджакѣ и въ бутылкахъ тотчасъ же бросился къ Лукерьѣ, но ее заслонили матросы.
   -- Куда прешь?.. Не видишь?..
   Среди нихъ пронесся зловѣщій наростающій ропотъ, раздались буйные угрожающіе крики.
   -- Не смѣй трогать!.. Живымъ, сукинъ сынъ, не останешься!..
   -- Дай ему въ зубы!.. Другой разъ не полѣзетъ!..
   -- Пущай стражниковъ позовутъ на подмогу!.. Подлипалы хозяйскіе!..
   Капитанъ сразу осѣкся, замолчалъ и, взволнованный, отошелъ къ штурвальной рубкѣ.
   -- Спускай шлюпку!-- поспѣшно скомандовалъ онъ оттуда, хриплымъ надорваннымъ голосомъ.
   -- Спущай шлюпку, ребята!..
   Грубо расталкивая пассажировъ, вся команда тотчасъ же бросилась на ютъ, увлекая за собою Лукерью. Лобутинъ рванулся за ней, но его сбили съ ногъ, подняли на смѣхъ. Тогда онъ остервенѣлъ и, не помня себя отъ бѣшенства, полѣзъ въ драку. Началась возня, послышалась брань, частые удары, отчаянные придушенные крики:
   -- Лушка-а!.. Лушка-а!..
   Между тѣмъ кто-то принесъ изъ машиннаго отдѣленія большой зажженный фонарь. Мутные косые снопы свѣта протянулись по палубѣ, переломились на сваленныхъ въ безпорядкѣ тюкахъ и ящикахъ, метнулись вверхъ и освѣтили висящую надъ кормой большую широкую шлюпку. Какіе-то темные люди молчаливо завозились подъ нею, развязывая канаты подлѣ флагштока. Что-то взвизгнуло, затарахтѣли блоки, шлюпка ссунулась внизъ и косо повисла надъ водою.
   -- Отцѣпи!.. Отцѣпи, дьяволъ!..
   Внизу раздались нетерпѣливые голоса, грубая брань матросовъ. Шлюпка протяжно заскрипѣла, медленно качнулась носомъ и, быстро осѣвъ, исчезла за кормой "Арзамаса", точно падая въ бездну. Слышно было какъ она шлепнулась по водѣ килемъ, тихо толкнулась о бортъ парохода.
   На палубѣ поднялась суета, давка, пассажиры напирали къ трапу, ожесточенно ругаясь и жалуясь на безпорядокъ. Лукерья стояла у поручней, нетерпѣливо поглядывая за бортъ, держа въ рукахъ Сашкины сапоги и рубаху. Вытаращивъ глаза и отчаянно работая локтями, къ ней проталкивался Лобутинъ, встрепанный, безъ фуражки въ разодранной жилеткѣ.
   -- Лушка!..-- кричалъ онъ странно ослабѣвшимъ, плаксивымъ голосомъ.-- Погоди, Лушка... Неужели на Сашку меня промѣняешь?..
   Лукерья только повела плечами и отвернулась.
   -- Неужели уйдешь отъ меня, Лушка?..
   -- И уйду... очень просто!..
   -- Уйдешь?..
   -- Сказано тебѣ уйду... не лѣзь!.. отвяжись, проклятый!..
   -- Осади!.. Эй!.. Ты!.. Снимай поручни!..
   -- Поручни!.. Трапъ давайте!..
   Подъ кормой что-то скрипнуло и зашуршало, послышался плескъ воды и шлюпка медленно подтянулась къ трапу. Не слушая Лобутина, Лукерья осторожно спустилась по узкимъ деревяннымъ ступенькамъ, бережно придерживая одной рукой Сашкины вещи. За ней, торопясь и толкаясь, посыпались мужики, бабы, Горбатовскій рядчикъ и толстый, тяжелый діаконъ. Шлюпка быстро наполнилась народомъ и на веслахъ медленно отвалила отъ "Арзамаса".
   -- Осади, харя!.. Поспѣешь!..
   -- Ого-го-о-о!..
   -- Лушка-а!..
   -- Замолчи, чортъ!.. горластый!..
   -- Лушка-а!.. Уто-плю-уся-я!.. Лушка-а!..
   -- Топись!.. Чортъ съ тобою!..-- явственно донесся суровый отвѣть Лукерьи.
   Снизу пахнуло свѣжимъ рѣчнымъ холодомъ, послышались голоса надъ водою и смолки, словно ихъ сдуло вѣтромъ.
   Стояла густая зловѣщая тьма. "Арзамасъ" безостановочно ревѣлъ, оглашая рѣку тревожными призывными гудками. Незамѣтно корпусъ парохода стало заворачивать теченіемъ влѣво и накренило бортомъ къ перекату...

Александръ Кипенъ.

"Современный Міръ", No 9, 1908

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru