Кин Виктор Павлович
Записные книжки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Записи 1921-1922 годов
    Записи 1925-1930 годов
    Записи 1931-1937 годов
    Автобиография (отрывок)

Виктор Павлович Кин

Записные книжки

0x01 graphic

  
  
   ------------------------------------------------------------------------------------
   Кин В. Избранное. -- М.: "Советский писатель", 1965, 392 стр.
   Художник М.П.Клячко
   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 5 января 2004 года
   ------------------------------------------------------------------------------------
  
  
   СОДЕРЖАНИЕ:
   Записи 1921-1922 годов
   Записи 1925-1930 годов
   Записи 1931-1937 годов
   Автобиография (отрывок)
  
  

0x01 graphic

ЗАПИСИ 1921-1922 ГОДОВ

  
   Лиски, 2/XI-1921 (Кин едет из Борисоглебска в Москву, откуда вскоре должен отправиться на Дальний Восток, запись сделана в поезде).
   "Со мной до Москвы... едет Ярополк. О нем следует сказать несколько слов. Он, безусловно, фигура любопытная, но любопытен он не оригинальностью своих мыслей и переживаний, не степенью своей духовной жизни, а просто так, как интересна была бы зеленая лошадь или трехгорбый верблюд. Некогда его фигура была вполне законна, он был трафаретен. Но его время прошло и он потерял права гражданства. Это -- законченный тип буржуазного юноши. Лощеный, выхоленный, он представляет из себя фигуру какого-то давно вымершего зверя. Для него самое характерное, как и для всех них, это -- претензия на интеллигентность. Он знаком с философией по афоризмам Шопенгауэра, с этикой, вероятно, по Хвостову, с литературой -- по изданиям Универсальной библиотеки. Но это вовсе не мешает ему спорить хотя бы о марксизме. Это удивительно забавное зрелище. Его класс умер, он жил в период его умирания, поэтому классового самосознания у него нет и не было. Остались жалкие огрызки ходячих истин, банальных взглядов, годных более для парадоксов, нежели для серьезных целей. Он -- одно из тех порожних мест, которые мы должны занять".
  
  
   3/XI-21.
  

Суд над беспартийным студентом

  
   "Ноября 3 дня 1921 г. гр. ..., родившийся в 1900 г. в гор. Балашове, Саратовской губ., студент, обвиняется в нижеследующих преступлениях: "1. В индиферентном отношении к пролетарской революции; 2. В неоднократном саботаже в советских учреждениях; 3. В спекуляции содой, солью, маслом и другими продуктами в период тяжелых продовольственных кризисов".
  
  
   22/XI. Где-то около Тюмени.
  
   Три дня тому назад, 19-го я выехал из Москвы. У меня нет ни сожаления, ни раздумий о том, что я бросил спокойную сытую жизнь в Москве и еду неизвестно куда, за тысячи верст, где люди ходят, закутанные в шкуры, где трещат сорокаградусные морозы.
  
  
   27/XI. Между Красноярском и Канском.
  
   Впервые увидел действительно сибирскую природу: сопки, поросшие сосной и лиственницей. Может быть, это зависит от новизны, но они произвели на меня неотразимое впечатление.
  
  
   Хочу есть. Чай с салом, жареным пшеном и молоком.
   После распада колчаковской армии страшно развился тиф. Центром эпидемии был Н.-Николаевск, где умерло 300000 человек, из которых 60000 лежали неубранными. Было сформировано два полка на борьбу с тифом. Трупы жгли в особых печах. На станции Чулым (около Н.-Николаевска) при отступлении Колчака им были спущены под откос 67 паровозов. Между Омском и Н.-Николаевском на двух путях непрерывно тянулись эшелоны с обмундированием и продовольствием. Они были сожжены при отступлении колчаковской армии. В Сибири было взорвано 358 мостов.
  
  
   5/XII. Между В.-Удинском и Читой.
  
   Чертовски надоела дорога. Я отчаянно далеко заехал. В В.-Удинске я и Антонов вычислили, что разница во времени между Москвой и Читой -- 5 час. 10 мин.
  
  
   Чита, 10/XII-21.
  
   Эти два последних дня я чувствую себя скверно, вернее -- я даже болею. Но хуже всего то, что у меня отвратительное состояние духа. Это происходит оттого, что я задумываюсь о своем положении, не о теперешнем, а о своем положении вообще. В моей личной жизни есть одно событие, как ножом разрезающее ее на два периода. Это -- фронт. До фронта я много читал, думал, спорил, но, в общем, ничего не делал. На фронте и после фронта я меньше читал, меньше думал, но зато много делал в области практической работы. Одинаково плохо и то и другое. Для первого кризис был -- фронт. Для второго должен быть, я это чувствую. Больше того, частично он уже был.
   В Союз я вступил политическим невеждой. Сейчас, через три года, я еще недоросль -- обрывки знаний, практических сведений и большой запас веры в социальную революцию еще нельзя назвать марксизмом.
   (Позднее -- Нерчинск 20.XII. На этой записи, сделанной карандашом, в углу, как резолюция, чернилами написано следующее: "Одно из тех колебаний, которые у меня бывают довольно редко. Все это -- чушь. Борьба дает больше, чем учеба. Я учусь лучшему и большему, что мне может дать современность, -- революции").
  
  
   Молчание -- путь для дурака казаться умным, для умного -- прослыть дураком.
  

В.Кин

Нерчинск, 24/XII-21.

  
  
   Чаще ставь свою жизнь на карту: только тогда узнаешь ее действительную цену и ценность.
  

В.Кин

Нерчинск, 29/XII-21.

  
  

В Забайк. Обл. Ком. РКСМ

от секретаря Нерчинского

укома В.Суровикина

  

Заявление

  
   В связи с семеновскими победами в Нерчинске организуются два партизанских отряда. Прошу Облком отпустить меня в отряд и прислать мне заместителя.
  

В.Суровикин.

Нерчинск, 29/XII-21.

  
  

В Амурский Облком РКСМ

от секретаря Бочкаревского Укома РКСМ

  

Заявление

  
   Прошу Облком снять меня с работы и отправить на фронт в случае, если Япония объявит войну. Заместителем останется Власов.
  

В.Суровикин.

Мест. Александровское.

7/VI-22.

  
  

Удостоверение

  
   Дано сие удостоверение т.Суровикину Виктору Павловичу о том, что он действительно:
   В ноябре 1921 года был командирован ЦК РКСМ в ДК РКСМ. В декабре 21 года был командирован в Нерчинский Уком РКСМ, Забайкальской области, где и работал в качестве секретаря до января 1922 г. В январе 22 г. был командирован в Амурскую область, в Свободненский Уком РКСМ в качестве секретаря. В феврале был командирован в Бочкаревский Уком РКСМ, где и работал в качестве секретаря Укома до мая м-ца.
   Будучи избран в Амур. Облком РКСМ, работал в нем в качестве зав полит, просвета с 5 мая по 10 сентября. В сентябре по постановлению ДК РКСМ был откомандирован в Приморскую область для союзной работы.
  
   Изложенное подписями и приложением печати удостоверяет Амурский обл. к-тет РКСМ.
  
   Отв. секретарь Облкома РКСМ:
   Члены Бюро:
  
  
   В дневниках 1922 года, без точной даты
  
   "Я родился в 1903 году, 1 января. Некто в сером зажег свою свечу ровно в час ночи. Родственники проявили бурную радость по этому случаю, что не помешало им, однако, совершить надо мной религиозное насилие с помощью наемного клерикала, несмотря на категорический протест с моей стороны. Относительно моего появления на свет ходило много легенд: некоторые утверждали, что меня принес аист, другие, что меня нашли в чемодане, но это версии очень спорные, стоящие под большим вопросом. Когда я впоследствии обращался за разъяснениями к моим родителям, эти последние вели себя загадочно и неопределенно".
  
   Мих. Вас. Корнев*
   1922
   ______________
   * Подпольная кличка Кина.
  
   Никольск-Уссурийский
  
   Участь моя решена.
   Я направляюсь в Кондратеевку в райбюро, оттуда в Никольск, а затем, если Ипполит вызовет, -- во Владивосток.
   Никогда, кажется, мои мечты не оправдывались в такой полноте и близости, как сейчас. Соблазнительные образы подпольной работы буквально не давали мне покоя.
   Ежедневно утром приходит Виктор и еще более возбуждает меня своими рассказами. Виктор очень характерный парень. Длинноногий, длинноволосый, с носом, распухшим сверх всякого приличия, он входит в комнату и в несколько минут ставит ее вверх дном.
   Он очень любит неожиданные эффекты и категорические заявления. Говорит отрывисто.
   Сейчас он ничего не делает.
   Утром он является, спорит или ругается со мной или с Глебом, начинается возня, и мрачный Антон материт и проклинает нас своим хриплым голосом.
  
   "Вы выйдете из Анучино, -- объясняет мне Виктор мою дорогу, -- пройдете Н.Варваровку, ночуете и Ст.Варваровке. Утром идете на заставу (она на корейских фанзах), а оттуда -- через тайгу на Кленовку. По тайге 45 верст. 46 переправ -- вброд. В тайге много тигров -- смотрите в оба!"
  
   "Тигра -- что, это ничего", -- вставляет реплику наш хозяин, толстый, патриархального вида старик. -- А вот двуногие тигры -- это хуже!"
   "О, да! -- подхватывает Виктор. -- На Кленовской тропе много перебили народу. Начальника корейского отряда... залпом. Врача убили..."
   Эти рассказы приводят меня буквально в экстаз.
  
   Вечером, ложась спать, Антон рассказал мне одну историю.
   Трое наших ребят шли вечером по дороге. Дело было в Приханкайском крае, в местности, часто посещаемой и партизанами и каппелями.
   Внезапно они видят двух всадников. Двое из них бросаются в кусты, один, растерявшись, остался на дороге.
   Всадники захватили его. На другой день он был найден зарубленный шашками на берегу реки.
   Оказалось впоследствии, что всадники были партизаны и убили его потому, что тот, не веря им, молчал на все расспросы.
  
   12-го я ушел из Анучино.
   Я пожал руку Антону и Ногайцеву и двинулся в путь, одушевленный мыслью о тиграх, медведях и 46-ти переправах.
   Но...
   Пройдя Н.Варваровку, я начал приходить к выводу, что на мне, во-первых, не улы, а сапоги, и, во-вторых, не китайские, а испанские, имевшие широкое употребление в доброе старое время в обиходе испанской инквизиции. Несмотря на все мое уважение к старине, я начал морщиться и стонать, сопровождая каждый свой шаг ругательствами и проклятиями, которые шокировали бы даже флегматичную лошадь Антона.
   С самыми мрачными мыслями я вошел в Ст.Варваровку, проклиная все Облбюро в целом и каждого по отдельности за то, что ими был упущен случай достать мне ичиги.
   Когда я снял улы, я ужаснулся. Портянки были в крови, ноги в ранах, а большой ноготь левой ноги стремился к сепаратизму, как сказал бы Глеб.
  
   Из Ст.Варваровки я вышел с рассветом.
   Грудастая баба напоила меня молоком (не подумайте дурного: из кувшина). Свежий воздух и красоты природы настроили меня на самый бесшабашный лад. Ноги были приведены в относительный порядок, и китайские улы не слишком проявляли свои национальные особенности.
   Шел я долго. На начерченном Виктором плане значилось, что я встречу заставу. Я наивно полагал, что на обязанностях заставы лежит встречать всех проходящих. Позднее я убедился, что нужно обладать исключительными способностями, чтобы разыскивать здешние заставы.
   Повторяю, шел долго -- верст восемь.
   Внезапно дорогу пересекает река.
   Решив, что это первая из 46-ти переправ, я храбро влезаю в воду, мокну по пояс и направляюсь дальше, орошая дорогу обильными потоками воды. Несмотря на прелесть новизны, нахожу, что ощущение отвратительное.
  
   По дороге встречаю корейцев.
   -- Эта дорога идет в Кленовку?
   Утвердительно кивают головами.
   -- Далеко до заставы?
   К моему ужасу, объясняют, что заставы здесь нет, а дальше будет русская деревня -- Виноградовка.
   Волосы заерзали у меня на голове.
   -- Так это дорога на Сучан?!
   Радостные кивки головами.
   Я разражаюсь проклятиями.
   -- Клинока -- туда ходи!
   Опять лезу в реку, решая, что у меня будет 48 переправ.
   Снова встречаю фанзу. На циновке лежит кореец и курит.
   -- Где дорога на Кленовку?
   -- Я снай! -- улыбается кореец.
   -- Эта дорога на Кленовку?
   Улыбка еще шире.
   -- Я снай!
   -- Да черт возьми! Кленовка -- куда ходи?
   Очевидно, он понял.
   -- Клинока -- туда ходи!
   Коричневая рука описывает в воздухе полукруг в 90 градусов.
   Чувствуя, что мои симпатии к азиатам подвергаются слишком сильным испытаниям, я повертываюсь и иду наугад обратно.
   Что мне делать? Солнце уже высоко, прогулка в 16 верст порядком утомила меня, а впереди еще 35 верст по тайге!
   Наконец встречаю русского парня. Оказывается, заставу я прошел давным-давно.
   -- Ты один идешь?
   -- Один. А что?
   -- А не боишься -- тигра задавит?
   Я внушительно кашляю и принимаю величественную позу, насколько это возможно при моем ободранном, мокром костюме.
  
   Тайга произвела на меня самое сильное впечатление.
  
   Карабкаюсь по горам, мокну в реках, балансирую на бревнах.
   Темнеет. Дохожу до разрушенной печки и решаю, что volens nolens, а мне придется ночевать в тайге.
   На недостаток стиля я не мог пожаловаться. Но мокрые брюки и пустой желудок самым категорическим образом протестуют против прелестей такого первобытного ночлега.
   Но делать нечего. Вокруг окончательно темно. Я дохожу до переправы, развожу костер, обсыхаю и закуриваю.
   Маленькое развлечение: убиваю змею.
   Я сидел у костра и дремал.
   Внезапно вздрагиваю и оглядываюсь. В кустах, сажнях в пяти от меня подозрительный шорох.
   Сижу и слушаю. Шорох повторяется в правой стороне, ближе.
   -- Что за черт? Неужели тигры?
   Я ничего не имел бы против встретить тигра днем. Но в темноте, когда ничего не видно, встреча с тигром не обещала ничего хорошего.
   Определенно кто-то ходит вокруг. Вспомнив рассказы Виктора о пугливости тигров, я бросаю камень по направлению звуков и ору что-то страшное во всю силу своих легких.
   Несколько минут тихо.
   И вдруг...
   Самое настоящее рычание!
   Правда, довольно тихое. Шорох удаляется, и все стихает.
   Несмотря на стиль, эта сцена наводит меня на неутешительные размышления. Стоит мне задремать, костер погаснет, и тигры меня слопают как бутерброд.
   А спать страшно хочется!
   Первое время принимаю все предосторожности. Идя за хворостом, держу винтовку наготове, оглядываюсь, опасаясь наступить на какого-нибудь полосатого хищника. Потом снова начинаю дремать.
   Опять! На этот раз шорох ближе, прямо напротив меня. Слышно, как ломаются сухие ветки, шуршат листья; несколько минут тихо, а потом опять.
   Я решил ретироваться на дерево. Если тигр, думал я, попробует прыгнуть, то ему помешают ветки, если полезет на дерево, то при свете костра я без труда застрелю его.
   На дереве я сидел с полчаса. Сомнений не оставалось -- это тигр. Я ясно слышал по временам его мягкие шаги вокруг. Наконец я не выдержал.
   Положив винтовку на ветку, я прицелился по направлению звуков и выстрелил.
   Сначала я ничего не слышал. Спустя минуту я услышал шум, но уже далеко, сажнях в тридцати.
   Я подождал, слез с дерева и просидел до рассвета у костра.
   В Кленовку я пришел часов в 10 утра.
   Остановился у какой-то добродушной старушки. Пообедав, я разулся и завалился спать.
   Часов через пять я почувствовал, что она меня расталкивает.
   Дело в том, что отряд Топоркова ушел из деревни и у жителей сложилось единодушное мнение, что в деревню войдут каппелевцы.
   -- Ты, хлопчик, пийдешь до заимок, -- уговаривала меня хозяйка. -- Там и ночуй.
   -- Почтеннейшая, -- убеждал я ее, -- это плод вашего расстроенного воображения. Каппелевцы не могут прийти в деревню.
   Из долгого опыта я вывел заключение, что лучше всего можно переспорить крестьян, говоря непонятным языком.
   -- Почему не придут?
   -- Потому что для оккупации деревни нужна соответствующая дислокация частей противника.
   Но на упрямую старуху ничего не действовало.
   -- Самы ж партизаны баяли, что придут белые. Дывысь: с сопцы застава ушла.
   Дыму на сопке, где у костра сидела застава, действительно не было.
   Между тем старуха энергично принялась выживать меня из хаты. Видя, что мне так или иначе, а придется выселяться, я решил шантажировать старицу своим положением:
   -- Уйти, конечно, можно, но на дорогу надо, во-первых, хлеба, -- начал я.
   Старуха поняла мой ход.
   -- Прошлый раз як каппели наскочили... -- с видом задумчивости проговорила она.
   -- Да и пожрать на дорогу малость надо, -- продолжал я, не обращая ни малейшего внимания на ее ухищрения.
   -- ...так двоих хлопцив и забили...
   Старуха долго еще устрашала меня каппелевскими зверствами, но я разлегся с самым категорическим видом на лавке. В конечном счете она накормила меня и дала хлеба.
   Я едва мог стоять на ногах, до того они распухли. Несмотря на это, я прошел еще 15 верст до заимки. На заимке меня встретили очень радушно, накормили и уложили спать.
  
   На другое утро я снова шел по тайге до Н.Хотуничей. По дороге встретил трех владивостокских рабочих, убежавших от мобилизации Дитерикса.
   Погода стояла все время великолепная. Я в изобилии находил кедровые шишки.
  
   Из Н.Хотуничей на следующее утро пошел опять по тайге на Кондратеевку. Это 45 верст.
   Ночевал на корейских фанзах. Мой хозяин, курчавый как негр, что очень редко среди корейцев, любезно привел меня в фанзу, угостил табаком и семечками и удалился.
   Корейская фанза состоит из трех комнат. Первая, самая большая, является кухней и помещением для младших членов семьи. Печка находится на уровне с полом ("кан"), труба идет под всей фанзой и выходит не на крышу, а рядом с фанзой. Это большое выдолбленное дерево, обычно выше фанзы.
   Вторая комната -- спальня. Там я не был. И третья, выстланная циновками, -- приемная, гостиная и кабинет хозяина. Обстановка ее заключается в жаровне, служащей зажигалкой, пепельницей и плевательницей, и в нескольких деревянных полукруглых чурбачках, заменяющих подушки. У этой комнаты отдельный ход на улицу -- решетчатая дверь, заклеенная бумагой. Интересно, что зимой они живут с этими плохо затворяющимися дверями, не меняя их и не обивая войлоком.
   Я лег и закурил. На дворе стоял такой визг, как будто бы где-то неподалеку шайка бандитов вырезала многочисленное семейство. Это корейцы возили снопы на своих повозках, запряженных быками. Быкам вставляется в ноздри кольцо и надевают намордник. Возница сидит не в повозке, а на быке.
   Когда стемнело, меня позвали ужинать. Главе семейства подали отдельно, в его "кабинет", ужин на маленьком круглом столике.
   Я уселся, как и все прочие, на пол, вооружился двумя палочками и корейской ложкой с ручкой длиной в фут и почти плоской.
   Начались... ужасы корейской кухни.
   Каша из чумизы, картофель без соли, какой-то едкий соус или суп, длинные шкурки не то огурцов, не то картофеля и еще целый ряд медных чашек с совершенно загадочным содержимым. Едят все это сразу.
  
   Утром я пришел в Кондратеевку, никого там не нашел.
  
   Я сделал 180 верст.
  
  

ЗАПИСИ 1925-1930 ГОДОВ

  
   Я размахнулся и вонзил остроту в его рыхлое тело.
  
   Я взвешиваю остроту, пробую ее лезвие о ноготь.
  
   Она улыбнулась, как реклама зубной пасты.
  
   Драка: человек с корнем вырывает галстук.
  
   Томность: качаясь, как цветок на невидимом стебле, я сказал...
  
   Телефонная трубка ругалась, как сапожник. Она почти жестикулировала.
  
   Кровь становится горячей. Чувствую, как мой жилет начинает дымиться.
  
   Лицо, похожее на сжатый кулак.
  
   Моя правая рука, посиневшая и страшная, как голый пьяница.
  
   Щелк! Это я выключил свое правое ухо и начинаю слушать левым.
  
   Вмешался вечер.
  
   Зубные врачи бледнеют, когда я улыбаюсь.
  
   Волосы отказались расти на его голове.
  
   События, от которых лысый может поседеть.
  
   Мертвецки трезв -- трезв, как стелька.
  
   Это не аэроплан, а тачка.
  
   О бутылке, надетой на палец.
  
   Сказала она тем неестественным тоном, каким телефонная барышня говорит: позвонила!
  
   Мы были чем-то вроде кроликов: нам прививали науку, как новую, еще не известную болезнь, и следили за нашими конвульсиями.
  
   Я гудел от напряжения, как телеграфный столб. (Он работал как машина и даже немного гудел.)
  
   Врачи резали его кусок за куском, как колбасу.
  
   Желчная секта критиков.
  
   Ученый -- исчадие анекдота.
  
   Мигрень тихо пожирала половину головы.
  
   Глядя на него, вы думаете: вот человек, с которым я не хотел бы жить в одной комнате...
  
   Я надеюсь, что преждевременная смерть похитит его из наших рядов.
  
   Скрип его ботинок доносился до звезд. Это был вызов небесам.
  
   Политфанты с поцелуями... имели шумный успех.
  
   Будем жаловаться Луначарскому.
  
   Я предлагаю дачным массам протестовать.
  
   Вы знаете, как растет хлеб?
  
   Правда земли.
  
   Не хорошо или плохо, а правильно или неправильно.
  
   Человек неряшливый и... как продавленный диван.
  
   Смеющийся комод (инвентарь).
  
   Постепенно нагонять возбуждение.
  
   Если я женюсь, и если у меня будет сын, и если он скажет, что Маяковский -- глуп, я его разложу и высеку.
  
  

Выражения фельетониста:

  
   Сейте разумное, доброе, вечное.
  
   Докладчик в простых и понятных выражениях...
  
   Год спустя -- как бывает в кино.
  
   Рассказы своими словами.
  
   Здания из стекла и алюминия.
  
   Сделал гнусное предложение честной женщине.
  
   Надо бить канделябром.
  
   Это не еда для мужчин.
  
   Два конца -- два кольца, посередине гвоздик.
  
   Книга пачкает пальцы.
  
   После этой книги у меня вкус сена во рту.
  
   Ах, попалась, птичка, стой...
  
   Он имеет право сказать, что ему не повезло в жизни.
  
   Я его знал вот таким...
  
   Было такое ощущение, точно царапают ногтем по стеклу (при чтении книги).
  
   Прыгает как коза -- корова бедняка.
  
   Свинья -- крестьянская копилка.
  
   Сам себе агроном, сейте корнеплоды.
  
   Девичьи мечты.
  
   Все вместе смешать и принимать через час по столовой ложке.
  
   У него манеры фининспектора.
  
   Он хотел бы, чтобы ему прислали деньги на дом в конверте, опрысканном одеколоном.
  
   К фельетонисту приходят и предлагают: напиши фельетон. Предлагают мелочные факты.
  
   Тип провинциального объявления -- журнал кривой улыбки и дьявольского хохота (Дуболом).
  
   Остановись, безумный! Ты позабыл, что существуют гильзы Катыка!
  
   В пивных цена пива поднимается, как температура чахоточного по вечерам.
  
   Давайте агитировать честно.
  
   Это не игра.
  
   Под ногами становится горячо.
  
   ...-- Что ты уклонист, невежда и что твоя тетка с штабс-капитаном убежала.
  
   -- Верите ли вы в роковую любовь?
  
   Он был битком набит угрызениями совести.
  
   Он так смутился, что у него развязались завязки на ботинках.
  
   -- Бросьте играть в папу и маму.
  
   Рано или поздно каждый находит свою агитпропшу.
  
   Такая здоровая, что если дашь ей рубль, потом и не отымешь...
  
   Собака проглотила серебряный рубль...
  
   Когда я кончу роман, я куплю шляпу и надену ее на затылок (звенеть полтинниками в карманах).
  
   У рыб собачья жизнь. Они влачат жалкое существование.
  
   (Теперь допускаются такие выражения... В неприятных фельетонах. Там царит свобода речи.)
  
   Горсть запятых.
  
   Вегетарианская газета.
  
   У этой передовой детская логика. Пятью пять -- двадцать пять. Шестью шесть -- тридцать шесть...
  
   Это не фельетон, а жеваная бумага.
  
   Пожевал-пожевал и бросил.
  
   "Цена не высока. Бумага удовлетворительна".
  
   Газета для некурящих.
  
   Смял человека, как ненужную бумагу.
  
   -- Сто тысяч разве выиграть?
  
   -- Я стреляю на пустяках -- на библиографии.
  
   Это темные деньги. Я стану скорее продавать пудру Коти.
  
   Она забрала его себе и поставила на нем свое клеймо, как ставят буквы на галошах.
  
   Я заметил, что призовые борцы, фельетонисты и... импонируют людям.
  
   -- Хотите смеяться как сумасшедший?
   Читайте фельетоны Виктора Кина.
  
   Он блестел и лоснился от хамства.
  
   Что это за рукоделье? Из чего оно? (о фельетоне).
  
   Я видел смешные вещи -- как роняли решето с яйцами или как докладчик уселся на липкий лист для мух, но это было гораздо лучше.
  
   После выпивки они разъезжаются по домам. В трамвае Н. берет билет и горячо благодарит кондуктора.
  
   Он был смелый человек и ничего не боялся, кроме щекотки.
  
   Он его выхолостил. Это не фельетон, а мерин.
  
   И ребенок рос красивый и крепкий, как алюминиевая посуда.
  
   Литературный самосуд.
  
   Кто-нибудь угрешился или скамья скрипнула, а они испугались...
  
   Он взял тему, изжевал и бросил.
  
   Это сильное ощущение. Оно напоминает, как мне в детстве рвали зуб.
  
   Я генерал своего дела.
  
   -- Суета сует, -- как сказал Соломон, этот старый одессит.
  
   Гусь будет некрасив, но симпатичен.
  
   Левый художник рисовал концовки, которые метранпаж ставил вверх ногами.
  
   Если кошку бить, она научится... Вот и я сейчас учусь огурцы есть.
  
   В балете близорукому человеку рассказывают, кто мужчина и кто женщина.
  
   Хрупкий организм... от этого люди гибнут, как мухи...
  
   Почему "незатейливые крестьянские письма"? Поставим "затейливые".
  
   Пошел туда и устроил там землетрясение...
  
   Человек я, или я каторжный?
  
   Пришли люди с толстой кожей и острым, звериным нюхом.
  
   На сером фоне легче блестеть.
  
   Придет стекла бить.
  
   Глубоко врезался.
  
   А где держат надежду? В груди?
  
   Она, подобно евангельскому герою, удовлетворила целую толпу одной рыбой и пятью хлебами.
  
   Рассказывая неприличные анекдоты, она просила потушить огонь.
  
   Он родился телеграфистом.
  
   Наглость робкого человека.
  
   Табак -- лучший друг человека.
  
   Смотрите -- он мечет икру.
  
   Сильно глупый.
  
   Кто он -- честный сумасшедший или жулик?
  
   Держа в одной руке папиросу, а в другой жену.
  
   И давай разводить Крылатый Эрос.
  
   Дикий рубль. Дикорастущий рубль.
  
   Фельетон смеется и показывает все тридцать два зуба.
  
   ...И тут входит мораль под руку с агентом из угрозыска.
  
   -- Читайте классиков. -- Пейте рыбий жир.
  
   Я найду тучное пастбище (подножный корм). Мир лежит перед нами, как зеленый луг.
  
   Вот я и дожил до своей судьбы.
  
   Как писать заметки. Пример: как человек рассказывает о смерти брата.
  
   Чесать в затылке -- наш национальный жест.
  
   У него не бритва, а какая-то сенокосилка.
  
   Я наполовину сплю и вижу сны. Сейчас одним глазом я вижу вас, а другим -- как я получаю гонорар в пятницу.
  
   Пьет коньяк и болтает пошлости у револьвера.
  
   Сидишь себе и разлагаешься...
  
   Как приходит первая мысль о контрабасе.
  
   Ну что у вас там нового, на том свете?
  
   Я согласился бы скорее жить с привидением, чем с ним.
  
   Он умер в 21 году и теперь лежит в Хабаровске мертвый.
  
   Книга, способная вызвать озноб у здорового человека.
  
   Жалкий клочок жизни.
  
   Половинки слов.
  
   Папироса, отравленная благоразумием.
  
   Беспомощный, как кошка перед таблицей умножения.
  
   Никогда не плавал по глубокой воде.
  
   Это была невеселая лотерея, но он рассчитывал все-таки вытащить счастливый номер.
  
   Он научился пить наедине -- это серьезный вид пьянства.
  
   Как воскликнул какой-то поэт, осуждая грех глупости: она съела кусок мяса, он ее убил!
  
   Это все равно, что отнять чашку у слепого.
  
   Он жевал художественную литературу, как бык жует фиалку.
  
   Большое слово.
  
   Револьвер, черный, как сама смерть.
  
   Он сел и закрыл лицо руками, потом открыл один глаз.
  
   -- Целы вы, идиот? -- спросил он слабым голосом.
  
   О женщинах у него были самые избитые представления (дать их).
  
   История с деньгами -- в конце концов покупает книгу.
  
   Моров обижается на ее ноги...
  
   Какую змею они отогрели на своей груди.
  
   Его жизнь была скучная -- он никогда не находил набитых деньгами бумажников, не выигрывал велосипеда на лотереях и не спасал от разбойников прекрасных женщин.
  
   Вещи слушались его, как преданная собака.
  
   -- Если тебе недостаточно одной оплеухи, то позови меня. Я всегда ношу их с собой несколько штук.
  
   Роман выходит из меня углом.
  
   Надо быть верным в дружбе, постоянным в любви и беспощадным в ненависти.
  
   -- Извините, кто вы такой? Я с вами незнаком.
  
   Ходят без брюк и не читают вечерок.
  
   Жеманная критика: нахал, оставьте!
  
   К младенцам надо привыкать исподволь, как к алкоголю.
  
   Ему было 17 лет и ни на секунду больше.
  
   Сказал он в злобном унынии.
  
   Супружеский подвиг.
  
   Это его не убило.
  
   Нарисовал красную условность с зелеными пятнами.
  
   Он окоченел от глупости.
  
   Забылась до того, что увидела во сне курицу.
  
   Этот скелет был славный малый с простодушным черепом и подкупающей улыбкой.
  
   О насекомых (проводили время пренеприятным образом).
  
   Он возвышался между ними, как дуб среди капусты.
  
   Многие виды искусства достигли теперь совершенства...
  
   История с граммофоном.
  
   Человек с ясной головой и горячим сердцем.
  
   Укокали.
  
   Моветон.
  
   Ишь, куда метнул!
  
   Он локтями расталкивал дорогу к успеху.
  
   Меня разбирал истерический смех при мысли...
  
   А я воспользовался случаем, чтобы дать залп с другого борта.
  
   А комната так наполнилась воздушными замками, что стало тесно.
  
   Похоже, как мама на неужели...
  
   В такой комнате можно изобрести вечный двигатель или написать гениальный роман -- но писать фельетон в ней нельзя.
  
   ...Где никто не будет мешать ему считать себя увядающим в неизвестности гением...
  
   Она женщина -- это недостаток неисправимый.
  
   Заголовок в хронике: "Не надо было браться за оружие" (несчастный выстрел).
  
   Воняйте, мой дорогой, воняйте, как старый сыр: со слезой и доброкачественно.
  
   Господь даром дал тебе силу, которую я покупаю за деньги (размышления попа).
  
   Он выращивал бороду, как выращивают стихи.
  
   Я всегда попадал в меньший процент...
  
   Пока что все это не роман, а дикое мясо. Методичность ножниц и равнодушие корзины -- вот что мне помогает.
  
   Он считал себя несчастным (после разрыва с девицей), но он никогда не умел страдать.
  
   Женщина с бородой.
  
   "Родился маленький ребенок" (у детей есть закоренелая привычка рождаться маленькими).
  
   Слухи о нем доходили и до меня.
  
   Скрижали рецензента.
  
   Тихий мальчик.
  
   История с просьбой не называть на "ты".
  
   А. Хорошие описания людей.
   Честертон "Ченстейский викарий".
   В. Здания.
   Форш "Одеты камнем".
   Рысаки тетушки Елагиной.
   Толстой. Рукопись, найденная под кроватью.
   Человек. Шарль из "Уб. Ант. Риво".
  
   Выпускающий-скептик.
  
   Рак, величиной с... гитару.
  
   Как сюжетная завязка неплох долг перед мертвым.
   Может быть, что-нибудь вроде "Тайны И"? Амброз Бирс? (Убийство раненого.)
  
   Хороший сюжет -- "Оливковый сад", Мопассан.
  
   Базаров -- любовь и смерть.
  
   Джеффри* -- подлог, любовь и смерть.
   ______________
   * Герой романа английского писателя У.Локка.
  
   "Свет погас"* -- слепота и любовь и смерть.
   ______________
   * Роман Киплинга.
  
   "М.Иден" -- крушение любви и надежд и смерть.
  
   Непременно достать "Приключения Якова Претта".
  
   Как Пинкертон знакомится с Милли.
  
   Как Достоевский подготовляет решение Раскольникова убить старуху.
  
   Певец, вошедший в комнату (в тюрьме) и выпрыгнувший в окно, заметив, что оно открыто, -- сразу, молча и без колебаний (к вопросу о типе).
  
   Как человек сидит в холодной комнате и читает рассказ о замерзающем человеке. "Он чуть было не схватил воспаление легких".
  
   Раб многих незначительных обязанностей.
  
   Но вот чего я не понимаю, братишки! Мне наплевать на внешний вид коридоров, студентов, на разговоры и на психологию. По крайней мере я сам в жизни никогда на эту ерунду внимания не обращал. Почему, однако, в книге надо надоедать читателю всем этим вздором?
  
   Жаркое было похоже на еретика.
  
   Читать журналы! Торжествовать и неистовствовать. Салат из Нового Мира.
  
   Веселый неудачник: надо рисковать
   надо быть энтузиастом
   надо мечтать.
  
   Ему все давали советы, но никто не хотел ему помочь.
  
   Позавчера ко мне пришел новый человек.
   Это был молодой, 18-ти лет юноша, черный, в очках.
   -- Моя фамилия Сапожников, -- сказал он. -- Не узнаешь?
   Я обратился к воспоминаниям. Из сонма Сапожниковых, раздвигая их знакомые и полузабытые ряды, я выбрал наконец одного, из самого заднего ряда, -- мальчика, сосавшего палец. Воспоминание, как инвентарный номер, указывало мне, что это -- пионер, корреспондент газеты "На смену", которую я редактировал лет шесть тому назад.
   Я разглядел три или четыре длинных, извивающихся волоса, выросших на губе, -- новый, еще не удачный проект усов.
   -- Да-да, Сапожников. И ему уже восемнадцать лет? А тогда ему было двенадцать?
   И пока я пододвигал ему стул, садился сам, вынимал папиросу и стучал ею о коробку, со мной совершались перемены, я ощутил свой возраст. Мои 27 лет усугубились. На моем бритом подбородке проступила борода -- сначала обозначилась неясной тенью, потом вдруг, шурша, устремилась вниз, к поясу, веником. Я стал многозначителен и медлителен, -- года, знаете ли.
   Первые минуты прошли в сравнениях. Я сличал эти два экземпляра Сапожниковых, находил различия и сходства. Существующий Сапожников меня чем-то не удовлетворял. Он не обладал определенностью. Его загорелое лицо, очки, завитки волос не давали никакого простора для умозаключений. Нельзя было сказать с уверенностью: он мечтает о необычайной женщине или подбирает рифмы. Нельзя было сказать: это веселый человек, я хотел бы иметь его товарищем по комнате.
   Поэтому я сказал:
   -- Ну, как дела? Что делаешь?
  

(1930)

  
  
   Вот конфликт литературы: человечность и классовость.
  
   Счастье гонится за ним и наступает ему на пятки.
  
   Не сошлись характерами (бьет по лицу).
  
   Ты слишком развит для своих лет.
  
   15 минут в день для здоровья.
  
   Имел через нее большое удовольствие... Мне через него плохо.
  
   ...Дурак густо пошел.
  
   (Когда в романах человек получает рану или тонет и перед глазами у него мелькают круги и искры, то можно быть уверенным, что рана не смертельна.)
  
   Для статьи. Вообще-то неприятно выступать в роли репетитора. Но что поделаешь, если наши противники совершенно невинны в элементарных вопросах и т.д.
  
  
   Безайс и девушки
  
   В первом варианте романа Варя (В.В.) была комсомолкой. Приведенный ниже отрывок -- один из вариантов разговора Матвеева и Безайса в лесу, о Варе и о девушках вообще. Некоторые фразы ("глаза в женщине -- это, брат, самое главное...") вошли в окончательный текст*.
   ______________
   * Примечание редакции.
  
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   -- Шикарная девочка, а? -- продолжал Безайс небрежно.
   -- Вот именно.
   -- Все на месте, -- сказал Безайс, отламывая сухую ветку. -- Заметил, какие у нее глаза? Глаза в женщине -- это, брат, самое главное. Веснушки ее ничуть не портят, даже наоборот. И ко всему этому комсомолка. Заметил ты, что комсомолки редко бывают красивыми? У меня в горорганизации было тридцать процентов девушек и все были некрасивы, как смертный грех. Отчего это?
   -- Ну, не все конечно, -- возразил Матвеев, любивший точность. -- Бывают и красивые.
   -- Да, бывают. Это мне приводит на ум одну штуку. У меня в Москве осталась девочка. Я познакомился с ней случайно, у ребят в общежитии. Тоненькая, брюнетка, со стрижеными волосами, Оля.
   -- Комсомолка? -- безучастно спросил Матвеев.
   -- Не стану же я связываться с беспартийной.
   -- Почему же она не провожала тебя на вокзал?
   -- Она начала плакать за неделю до отъезда. Красиво было бы, если бы она пришла плакать на вокзал. Надо тебе сказать, что я не выношу женских слез.
   Матвеев тоже сказал что-то нелестное для женских слез, хотя сам он видел женские слезы только раз в жизни, когда отколотил свою девятилетнюю сестру за донос об украденном сахаре. Он сделал еще несколько вопросов о покинутой Безайсом брюнетке, но Безайс отвечал ему неохотно, и Матвеев должен был удовлетворить свое любопытство категорическим заявлением, что это была "чертовски хорошенькая девчонка".
   Безайс молча отошел в сторону и принялся собирать хворост. Он был недоволен собой и теперь несколько сожалел, что пустился на такую интимную откровенность. Оля действительно существовала в природе и действительно занимала место в сердце Безайса. Может быть даже, что Оля и плакала бы при разлуке с Безайсом, если бы не одно препятствие, о котором он не стал рассказывать Матвееву.
   Это препятствие заключалось в том, что у Безайса никогда не хватало смелости на объяснение в любви. Все его романы развивались в полном согласии с его намерениями, но когда дело доходило до этого ответственного момента -- мужество покидало Безайса. Он не мог заставить себя наклониться к розовому от смущения уху девушки, сжать влажную, мягкую руку и шепнуть три несложных, коротких слова:
   -- Я -- тебя -- люблю...
   Его робость была несчастьем, почти болезнью, и только один Безайс знал, чего она ему стоила. Сколько раз он повторял про себя и вслух эти слова, стараясь приучить себя к звуку собственного голоса. У дверей общежития, прощаясь и всматриваясь в черные, блестящие глаза Олечки Юрьевой, глядевшие на него с некоторым нетерпением, он заставлял, приказывал себе сказать эту заветную фразу, но вместо того он говорил, небрежно покачиваясь на каблуках, о топливном кризисе, о способе приготовления чернил из химического карандаша, о корнеплодах и еще черт знает о чем.
   Он обладал той стыдливостью, которая свободно уживалась с внешней развязностью, позволявшей ему легко отзываться о любви и девушках, благодаря чему он приобрел в кругу товарищей завидную, но незаслуженную славу "теплого парня".
   У Безайса было очень просторное сердце, и в нем, кроме Оли, легко уместилась и некая Женя Постоева, и некая Сарра, причем последняя, к сожалению Безайса, была уже женой завполитпросвета Укома Мотьки Бермана. Но Безайс влюблялся с такой стремительностью, что у него не хватало времени разбирать, кто и чья жена. Оля просто была последней из них, -- с ней он познакомился в Москве, перед отъездом, в ожидании бумаг, денег и билета на дорогу. Он так и уехал, увозя с собой ее носовой платок и не сказав ей ни слова о своей любви. Робость была его врожденным несчастьем, и Безайс имел право сказать, что на свете, пожалуй, есть вещи похуже женских слез.
  
  

ЗАПИСИ 1931-1937 ГОДОВ

   Необходимо для практики писать второй роман, несложный, чисто повествовательный. Он мне заменит фельетоны при первом романе.
  
   Долой мистифицирующую манеру изложения!
  
   Знаете ли вы, что он сбросил с престола династию Капетов, этот старый королевский салат, политый таким количеством святого елея?
  
   Какие бывают влюбленные: они нюхают цветок, склонив голову набок.
  
   Измерять улыбки фунтами? Метрами?
  
   Он немного старше клетки.
  
   Вес: вес запонки.
  
   Во мне что-то страшно наклонилось, готовое рухнуть.
  
   От линейного письма -- к групповому.
  
   Дурак -- главный враг.
  
   Это -- линия наименьшего сопротивления. Это "живой человек".
  
   Надо обдумать человека, как обдуманы Чайльд-Гарольд, Базаров, Оберон Квин, Печорин. Кстати, я машинально назвал имена скептиков, отрицателей, романтиков. Они выходят ярче. Попробовать?
  
   Представляю себе, как дома математик, причмокивая и рыча, набрасывается на задачник.
  
   У меня нет ни полосатого кота, ни собаки, ни канарейки. Когда я прихожу домой, мне некому почесать за ухом и никто не трется о мои ноги. И единственное, что заменяет мне уют, это мой аппетит. Это мое единственное домашнее животное.
  
   Да, этого я не умею! Я знаю расписание этой любви, но она у меня не выходит. Мансарда, коты, март, шаткий стол, и я, веселый бездельник тридцатых годов в клетчатых панталонах. И вот -- девчонка, Фаншетта, ласкаясь, предлагает мне губы. (Верно. Разные роды любви.)
  
   Я поднял руку, точно останавливая трамвай по требованию.
  
   Волна за волной, и, смешиваясь с лимонадом, проникает в мою душу прилив (пейзаж?).
  
   Выяснить раз навсегда для человечества вопрос о водопадах!
  
   Идея: два друга. Один к концу книги разочаровывается в другом.
  
   Идея: роман через окно.
  
   Идея: постепенный рост центрального героя. Он кончает крупным успехом (М.Ид.)*.
   ______________
   * Мартин Иден.
  
   Об такого человека я не согласился бы вытереть ноги.
  
   Если б все люди опаздывали только на пять минут, жизнь была бы много легче.
  
   История редактора, напечатавшего доклад Раковского, который не состоялся.
  
   Завод-отец.
  
   Несколько человек пишут романы...
  
   -- Скелет проклятый!
  
   Самый глупый еврей в Москве.
  
   Квартира была шикарная, как буфет первого класса.
  
   Американизм -- работа без пиджаков.
  
   Пильняка я читать не мог -- это выше отпущенных человеку природой сил. Я пробовал несколько раз. Я подготавливал себя исподволь, постепенно к мысли, что придется все-таки прочесть, как готовят себя к операции.
  
   Пильняк -- мудреный русский писатель.
  
   Французские Пильняки.
  
   А то я тебя в Пильняки отдам!
  
   Человек средних способностей может делать все.
  
   Все это ерунда. Надо писать легче, смелей, без психологизмов. Если это не принято в русской литературе, то тем хуже для нее.
  
  
   Вот идея романа:
  
   И нам не страшен дьявол сам,
   Когда пред черным днем
   Он молча бродит по лесам
   С коптящим фонарем.
   И графство задрожит, когда,
   Ночной вздымая прах,
   Из леса вылетит беда
   На взмыленных конях.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Молчат дома и храмы, задохшись тишиной,
   Раз город полон мертвых, кому ж идти домой?
   Но мертвые услышат и мертвые поймут,
   Поднимутся как туча, пойдут, пойдут, пойдут...
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
  
   Бальзак -- вот школа!
  
   Ужасно! Необходимо читать плохие книги. Я почти ничего не читал этот год. Это вредно.
  
   "Победитель" Яковлева очень помог мне понять свои слабые места. Его книга вся состоит из ненужных подробностей: как герой смутился, обрадовался, испугался. Я заметил уже, что описание этой ерунды самая скучная часть работы автора. Каково же читателю?
  
   Корзина -- добрый гений российской литературы.
  
   Власть ничтожных занятий!
  
   Анекдоты прошлого века, словечки времен Чернышевского и... имена скандальных банкротов... сидели в нем, как орехи в кедровой шишке.
  
   Он добр, потому что не в состоянии рассердиться, откровенен, потому что ему нечего скрывать... и т.д.
  
   Собаки лают, а караван идет.
  
   Особое внимание обратить на то, каким способом Нежданов напивался пьяным...
  
   Конфликт: цель и ее осуществление.
   -- Легкомыслие, беспечность, ставшие серьезными факторами жизни.
  
   Скромность нужна женщинам, а не галстукам.
  
   Я уважаю старость (по поводу остроты или анекдота).
  
   Человек для выдержки делает на ногте отметку ножом, -- не встречаться с девицей, прежде чем отметка не сойдет.
  
   О сложном образе. Человек, подыскивающий слово (или тему для разговора), -- человеку, лихорадочно ищущему ключ по всем карманам.
  
   Хочу размножаться!
  
   Лысые математические формулы мудро сочетаются с...
  
   Типовое восклицание: а может быть... (я гений?)... я хочу коснеть в своем жалком невежестве?
  
   Как большинство преуспевающих людей, он был недалек.
  
   ...С дрожью в голосе: будьте любезны, не откажите в любезности позвать к телефону такого-то.
  
   Нужен, как собаке боковой карман.
  
   Как фокусник обещал съесть человека.
  
   -- Люблю роскошную жизнь! (человек вставил себе золотой зуб).
  
   Вы, тире, мерзавец!
  
   Ну, ты, отчаянной жизни еврей!
  
   От этих обоев она поглупеет.
  
   Бумажные цветы вымысла.
  
  

О ГАЗЕТНОМ ДНЕ

  
   И продал ее за что-то тридцать -- не то тысяч, не то миллионов...
  
   Остригли и смазали голову эликсиром, который убивает все живое.
  
   Первое, что бросается в глаза, это то, что У. дурак. Потом уже замечаешь, что он брюнет и т.д.
  
   Это носящее брюки благоразумие.
  
   Деталь: В.Кручинин развешал в уборной объявления, раскрашенные цветными карандашами.
  
   Юмор продается как ситец, на аршин.
  
   ...Но я внештатный и в социализм верить не обязан.
  
   Заботиться о своем хоботе.
  
   К лету, к отпускам обнаруживались болезни, о которых никто и никогда не слышал. У одного был тромбофлебит.
  
   Это червеобразный отросток (о человеке).
  
   У человека, которого ведут на расстрел, вдруг начинается икота.
  
   Изобрел трактор, который делает все, -- даже нянчит грудных детей.
  
   Мысль: в период безденежья друг-изобретатель снабжает нуждающихся патентованной кашей -- "Клеит все -- кожи и стекло, фаянс и фарфор!" (после того, как его сварили).
  
   Закончить главу о первом опыте репортера:
   -- Ничего нового тут нет. Все это старое.
  
   Трамвай назвать "Каллиопа".
  
   Лысый человек скрипел на фисгармонии.
  
   О том, как цыганское пение специально приспособлено к психологии пьяных людей.
  
   Он такой оригинал, что может и в морду дать.
  
   Вырезать пробку, как аппендицит.
  
   Допился до правого уклона.
  
   В Пизе есть падающая башня. Все смотрят, и никто не поможет.
  
   О женщине, в теле которой блуждала иголка.
  
   Книга меня укачала.
  
   Это не фельетон, а аппендицит.
  
   Обращали ли вы внимание, что у раков под мышками растут волосы?..
  
   Комплимент, тяжелый как кирпич, долго ходил по комнате, споткнулся и упал к ней в кровать.
  
   Как муха мешает человеку спать.
  
   Вареные котлеты (аудитория поправляет: жареные!).
  
   ...Сказал лорд, снова всплывая на поверхность.
  
   ...начал он болтливо.
  
   Человек столь пьяный, что окружающие хмелели в его присутствии.
  
   У пролетарской литературы есть не только лицо, но и задница.
  
   (К книге о путешествии на лодке: "при таких обстоятельствах должен быть благоразумный, неуязвимый для впечатлений человек. У нас олицетворение благоразумия -- К.".)
  
   Здесь мы вынуждены пошутить. Бывают вещи, против которых бессильны логические аргументы и надо прибегать к иронии.
  
   Предрассудки живучи, как попугаи...
  
   Способности можно развить, приемы и правила творчества -- выучить, славу -- приобрести, но молодость можно только потерять.
  
   На одни угрызения совести у меня уходят два дня в неделю.
  
   Мебель в ужасе убегает из комнаты...
  
   Исчезал в таинственном мраке своего существования.
  
   Спорили, как два тарантула.
  
   Буржуазная чернь.
  
   Медная труба обвивает своими кольцами музыканта, как удав. Он силится вырваться. Она душит его.
  
   Голые люди у П.Морана.
  
   Плод его изнуренного остроумия.
  
   Ее плавные движения были похожи на движения пара, поднимающегося над водой...
  
   Он рассказывает страшный вздор. Всякий раз, когда что-нибудь случалось, он говорил: "Ишь ты, это мне напоминает одну штуку". И рассказывает что-нибудь.
  
   Он происходил из Калуги. Я не знаю, наверно, это место битком набито скучнейшими, тусклыми и глупыми историями. Они так на него налипли...
  
   Как человек почувствовал себя диабетиком в руках мужеподобной женщины.
  
   Он так обленился, что у него перестали даже расти ногти.
  
   "Милый друг":
   Товарищ устраивает М. на работу. Он умирает. М. женится на его жене, чтобы использовать ее связи и талант. Он вымогает половину наследства, оставленного любовником жены. Он ловит жену с министром и использует это для газетной сенсации. (Какая замечательная сплетня! Если это случилось в действительности -- с каким удовольствием это рассказывали!)
  
   Фильм "Трус".
   Б. берется за дела, которым все предрекали неудачу, и, тем не менее, у него все выходит.
  
   (О манере Горького. Он начинает с непосредственно ощущаемых вещей. Собака кусается; ее убивают; загорается конура; приходит Пушкарев. Потом уже выясняются взаимоотношения, занятия и т.д.)
  
   Насчет Мартина Эрроусмита, -- прекрасно описана неврастения.
  
   (-- Я люблю вас, -- проревел он.)
  
   Черт знает что! Почему с моей шляпой обращаются как с собакой?
  
   Оставил свою тень за порогом. Он боялся простудить свою тень.
  
   Здесь возникает разговор, который я, ввиду его исключительного идиотизма, привожу только в отрывках.
  
   План главы: дать архимирную, семейственную, сытую, в духе Гаргантюа, вечеринку, с тем, чтобы столкнуть ее с беспокойным, абстрактным и военным настроением героя.
  
   Так над столом блещет новый Зодиак. Здесь есть Рыбы, есть Телец (вот он, в соусе из томатов и посыпанный петрушкой), есть Рак (даже несколько, они куплены к пиву), есть Девы и есть Стрелок.
   А стрелок -- это я сам.
   Стрелок 67-го стрелкового полка.
  
   Ветер относит несколько метров рассказа.
  
   Улица -- морское дно. Фонари -- водоросли. Рыбы, плавающие над головой.
  
   Нас двенадцать человек. Ассоциации:
   Жили двенадцать разбойников.
   Двенадцать часов.
   Год: двенадцать месяцев.
   Двенадцать апостолов.
   Циферблат (что-то) движется между нами, как стрелка часов...
   Зодиак.
  
   Желание есть движется от первого к двенадцатому, как стрелка, обходящая циферблат.
  
   Идея еды, проникающая главу и различно относящаяся к действующим лицам.
  
   Затем, впоследствии, сравнение с часами. Можно ли этим столом измерять время?
  
   Веселье, как особое блюдо стола.
  
   Рефрен: "А ты все толстеешь, Довгаль".
  
   Через стул от меня сидит человек, похожий на леденцы от кашля.
  
   У него круглая голова и уши, торчащие, как ручки на суповой миске. Сейчас он наматывает на девушку в лиловом платье свою учтивую и незначительную речь.
   -- Древние народы, -- слышу я, -- имели обыкновение наблюдать течение звезд и смену фаз небесных светил...
  
   Объединенные едой, мы вырабатываем обычаи стола, законы и суеверия.
  
   Довольно, остальные семь не получат описаний, -- это длинно и неинтересно. На месте их лиц я очерчу овалы, лишенные глаз, носа и губ.
  
   Нота бене: мои люди и сюжеты слишком прямолинейны.
  
   Второй был бухгалтер. Ему не полагалось внешности.
  
   Секретарь иностранного отдела -- анахронизм, миф. Работал в ряде старых газет (в "Копейке" и т.д.). Утомляет разговорами.
   Внешность: роскошная седая борода, декоративные волосы и лохматые седые брови.
  
   Он сросся с редакцией, вырос в ней, как кактус вырастает в банке. От редакционного шкафа он отличается главным образом цветом -- Лифшиц седой. И вот я наблюдаю молекулярный процесс. Разжижение. Лифшиц разжижается.
  
   Лифшиц предлагает латинские заголовки.
  
   Мысли об иллюстрации: иллюстрировать сравнение, метафору.
   Лифшиц, обведенный траурной рамкой. Лифшиц набрасывает сеть на птиц и т.д.
  
   Свежие, трепещущие под ножницами телеграммы.
  
   Эхо целого столетия.
  
   Молодость, влюбленная в абстракцию.
  
   О железе смеха.
  
   Он наполняет свой отдел проклятиями и воплями. Собственно, это понятно. Можно красиво и прилично грустить над мертвой птичкой или над сломанной лилией. Но опечатка, изуродовавшая всю страницу, или тупые ножницы требуют крепких выражений.
  
   Повторил Безайс с деревянной настойчивостью...
  
   "Надо было держать хвост трубой..." -- "Я держал, -- грустно возразил Безайс, -- не помогло".
  
   Безайс насмешливо и пародийно подчиняется экзаменатору.
  
   Сделать Безайса ироническим -- сознательно.
  
   Многое казалось Безайсу смешным, это была его особенность.
   Мир был покрыт пятнами смешного, как веснушками, и он видел эти пятна легко, не напрягая зрения. Человек, усевшийся на лист липкой бумаги для мух, покажется смешным всем. Ну, а нащупать острие смешного...
  
   О Толстом у Безайса было особое мнение.
  
   Порывшись в памяти, в пыльном хламе школьных знаний, где рядом с обломками математики были нагромождены географические, исторические и другие пустяки, Безайс извлек наконец еще одну теорему. Он вытаскивал ее по частям, складывал, напрягая память, и когда наконец теорема была восстановлена, она ужаснула его. У нее был странный, бредовый, даже угрожающий вид; по какой-то смутной ассоциации она показалась Безайсу похожей на скарлатину.
  
   Безайс разоружается -- выбрасывает перочинный нож.
  
   Он покосился, Безайсу показалось даже -- пошевелил правым ухом в его сторону.
  
  

Герой против быта

  
   Сначала приходят линии. Потом краски (м.б. звуки?).
  
   Он грустит шумно, с жестикуляцией и азартом.
  
   Тогда я остановился, охваченный стремлением говорить.
  
   Дыхание эпохи шевелило мне волосы.
  
   Во всей главе нет цвета.
  
   Кажется, все это надо будет порезать и дать через действие и диалог.
  
   Все, что здесь написано, не похоже на будущую книгу, как желудь не похож на дуб.
  
   Информация целиком приезжает в провинцию. История провинциальной газеты.
  
  

Действующие лица:

  
   Редактор.
   Фельетонист.
   Секретарь иностранного отдела.
   Физкультура.
   Справочный человек.
   Саша Волжинов.
   Репортеры.
   Штейн -- неунывающий оптимист.
   Зав. хроникой.
   Человек, предлагающий шарады, загадки и пр.
   Рубаха-парень.
  
  
   Фельетонист -- убежденный и принципиальный лентяй (не потому, что он ничего не делал, а потому, что ему ничего не хотелось делать).
  
   Тип рубахи-парня. Детали -- неряшливость, ортодоксальность. Просит взаймы. Просит закурить. Рассказывает историю своей первой любви. Сцена с займом.
  
   Неправдоподобные истории (рубаха-парень) -- собака, у которой лопнул живот... Две туристки, больные сапом.
  
   Трафаретные выражения: почем сегодня рыба на базаре?.. Как та самая птичка, как тот самый цветочек... Что такое жизнь?.. Местком, обрати внимание!
  
   История мудреца и еврея, который не знал счастья в жизни.
  
   Редактор (строго): Что это такое? Портрет Льва Толстого или демонстрация в Праге? Бой негров в туннеле?
  
   Деталь: фельетониста осаждают с фельетонами. Фельетон без знаков препинания.
  
   Смерть репортера во время наводнения.
  
   ...Ваши репортеры болтают массу лишнего. "Он схватился руками за ручку двери". Зачем здесь лишнее слово "руками"? Понятно, что за дверь не хватаются ногами. Надо экономить слова. Они как будто сидят у мамы за чаем, болтают... и т.д.
   Придя к себе, зав. хроникой дословно повторяет это хроникерам.
  
   Надо ставить себе большие цели.
  
   Сидят крепко, как коренные зубы.
  
   Парень, который пишет роман, рассказывает, как это трудно. (Надо постоянно отмечать, кто встал, кто говорит и т.д.)
   Спасение девицы, -- когда он ее спас, то захотелось утопить ее снова.
  
   Выпускающий: когда кто-нибудь подходит и говорит, что надо перебрать заголовок, и поставить жирную линейку сверху, и отбить заметку концовкой, и выбросить рисунок, и взять передовую на шпоны, и переверстать фельетон, -- я готов убить его на месте. И поверьте, если бы судья был выпускающим, он оправдал бы меня...
  
   Спирали выкидывает...
  
   А редактор смотрит на него одним глазом и говорит: -- Знаете что, старина? Давайте его сократим.
  
   -- Пойдем обедать.
   -- Погоди. Сейчас я покурю, потом прикончу старика Чарова и т.д.
  
   Он относился к фельетону, как к ядовитому животному.
  
   Разве вы газетчики? Вы куры.
   Когда я верстаю, -- я бог.
  
   Клюет всякая пролетная, прожорливая птица.
  
   Это для слонов, и то вредно (слушать).
  
   Писание фельетона (семафоры -- бедствие).
   Это колебание воздуха. Все равно, что писать на заборе.
  
   -- Лифшиц! Как пишется слово "кожаный"? Одно "н" или два?
   -- Одно.
   -- А почему в других словах два? Мне это кажется несправедливым.
   -- За последнее время я порываюсь писать слово "двадцать" с "д" на конце.
  
   Как человек пишет фельетон. Градация настроений. Кокетство с темой -- снимает волоски с пера и т.д. Фельетон не кусается. В когтях у фразы. Тема была как персик.
  
   Это не фельетон, а какой-то сироп из ошибок и запятых, жеваная бумага.
  
   Это не компот. И фельетон весь в шрамах.
  
   Фельетон пишут, как шьют сапоги... Как поет птица.
  
   Лутковский -- издатель "Киевской мысли" -- картежник, которого убедили в том, что он социалист.
  
   Репортер под столом.
  
   Репортер, передававший библию при взятии Плевны.
  
   Дебют начинающего репортера. Скандал с представителем. Все ждут. Утром находит три строчки.
  
   -- Ладно, я сломаю пополам, но добьюсь...
  
   Эта ветхая ложь.
  
   Как человек покупает шляпу к приезду делегации.
  
   Земля тихо поскрипывает на своей оси.
  
   В ее лице чего-то не хватало до полного безобразия.
  
   Человек рассказывает потрясающую редакционную новость. Его жадно слушают, он растягивает: "Какая это птичка села? Сорока, должно быть?"
  
   От них на сердце заводятся мокрицы.
  
   Придать характеру Михайлова больше вспыльчивости. (Цезарь в "Ранней весне", Ирландец в "Перелетном кабаке".)
  
   Угробить разве Михайлова?
  
   Сцену со стариком выкинуть. Пусть Михайлов притащит старого, прожженного мошенника.
  
   ...Ночь стояла тиха, свежа, ночь любовников и романсов. Поцелуи и рифмы носились в воздухе. Голубая стеклянная луна застыла на небе, годная только для рифмы к слову "она". Цветы пахли, тени чернели, звезды ожидали, чтобы их сравнили с чьими-то глазами. Ночь знала свое дело -- недаром ее тренировали поколения влюбленных: вот с заученной добросовестностью защелкал соловей.
   Я и город обменялись взглядами взаимной ненависти...
   И вот это: голубое, томное, пахнущее парфюмерией роз и тополей, осмеливается называться природой! Каждый сантиметр этого ветра, качание этих лип и угасание закатов обыграны гитарой и опеты стихами. Они вобраны в обиход, они стали бытом -- и эта луна блестит для влюбленных так же, как позже заблестят для них никелированные шары на двуспальной кровати. Обогретым, отстоявшимся уютом веет от этой природы. И мне кажется, -- подойду, толкну эту ночь плечом, и она закачается, как кулиса на сцене...
  
  

Автобиография

(Отрывок)

   Чтобы разом покончить с анкетными вопросами, сообщу коротко, что я родился в 1903 году, в семье рабочего-железнодорожника. Мои родители решили дать мне тщательное воспитание, -- с этой целью меня секли не реже 3-4 раз в год. Довольно о детстве, -- все это не интересно не только для большинства читателей, но и для меня лично.
   Интересное в моей жизни начинается с 1918 года, когда я с группой товарищей организовал в г.Борисоглебске ячейку комсомола. Мы устраивали митинги, бегали по собраниям, писали статьи в местную газету, которая их упорно не печатала; я имел даже наглость выступить с публичным докладом на тему "есть ли бог" и около часа испытывал терпение взрослых людей, туманно и высокопарно доказывая, что его нет. Это было ясно само собой: если б он был, он не вынес бы болтовни пятнадцатилетнего мальчишки и испепелил бы его на месте.
   В город пришли казаки и искрошили 300 человек наших. Казаков выгнали. Наступил голод, меня послали в уезд собирать хлеб. Летом опять пришли казаки, и я вступил в отряд Красной молодежи. Через две недели мы с треском выставили казаков из города, а еще через месяц они опять нас выставили. На этот раз я остался в городе и попробовал вести среди белых пропаганду. Но в красноречии мне не везло никогда: комендант города отдал приказ о моем аресте, пришлось скрываться и прятаться.
   Потом их выгнали опять.
   Весной 1920 года я отправился добровольцем на польский фронт и был назначен политруком роты. Здесь я увидел настоящую войну, по сравнению с которой наши домашние делишки с казаками показались мне детской забавой. Некоторое время я пытался разобраться в своих впечатлениях и решить, что ужаснее: сидеть в окопах под артиллерийским обстрелом, или бежать, согнувшись, по голому полю навстречу пулеметному огню, или отстреливаться от кавалерийской атаки. Я отдал предпочтение пулемету. Эта холодная расчетливая, методически жестокая машина осталась самым сильным воспоминанием моей семнадцатилетней жизни.
   После фронта я вернулся в свой город. Там был новый фронт -- бандиты.
   До 24 года я был на партийно-комсомольской работе, побывал на Дальнем Востоке, на Урале. В 24 году я приехал в Москву и поступил в одно высшее учебное заведение, называть которое я не буду.
   Веселое это было место -- мое учебное заведение. В нем нас обучали люди, которые никогда не были профессорами, наукам, которых никогда не было на свете. Они выходили на кафедру и импровизировали свою науку. Мы, студенты, относились к ним добродушно и не мешали их игре. Все знания, которые я вынес из этого вуза, сводятся к следующему:
   1. Что Герцен в своих произведениях прибегал к анафоре.
   2. Что к ней прибегал также и Плеханов.
   3. Она встречается и у Маркса.
   4. Ею пользовался и Ленин.
   А что такое анафора -- я забыл. Что-то вроде запятой или восклицательного знака. Убейте, не помню...
   Я бы так и остался неучем, если бы не занимался сам.
   Нас торжественно, с речами и музыкой, выпустили из этого вуза...
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru