Кибальчич Николай Иванович
В представлении современников

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В представлении современников:

   Кибальчич, Николай Иванович (19(31).10.1853 - 03(15).04.1881). "Цилиндр" Родился в г. Короп Черниговской губернии. Окончил Новгород-Северскую гимназию. Учился в Институте инженеров путей сообщения (1871-73, не закончил), Медико-хирургической академии (1873-75).
   Участник "хождения в народ". В октябре 1875 арестован в Петербурге за хранение революционной литературы почти три года находился в одиночном заключении. Арест. в 1875 г., содержался в тюрьме до мая 1878 г. 1 мая Особ. прис. сената приговорен к тюремному заключению на 2 мес. С конца 1878 на нелегальном положении. Занимался изучением и приготовлением взрывчатых веществ. Писал под псевдонимом Дорошенко в органе "Нар. Воли". Был техником партии, приготовлял вместе с Исаевым снаряды к 1 марта. Арест. 17 марта 1881 г. Верховн. угол. судом 26--29 марта приговорен к смертной казни. Повешен 3 апреля.
  
   Из материалов "Дела о совершенном 1 марта 1881 года злодеянии, жертвой коего пал в бозе почивший император Александр II":
   Зовут меня - Николай Иванович Кибальчич.
От роду имею - 27 лет, вероисповедания - православного.
Происхождение и народность - сын священника, русский.
Звание - был студентом Института инженеров путей сообщения.
  
   Д.Сильчевский:
   "Свободное от учения время, я и Николай проводили, бывало, в особености летом, в нашем обширном саду, причем у нас было излюбленное место -- ветхая, почти полуразрушенная беседка с врытыми в землю столом и двумя скамьями. Здесь-то с восьми лет весной, летом, даже и осенью проводили мы с ним целые часы за чтением. Необычайная, непреодолимая страсть к чтению и послужила к нашему сближению и дружбе. Эта страсть была у меня и у Николая. Читали мы всегда почти вместе, читали все книги, какие только могли достать в Коропе.
   А что касается до его доброты, ... другого такого человека я не знал. Он буквально все отдавал нуждающимся товарищам, свой последний рубль, а сам сидел после того без хлеба, без чаю, без сахара, пока я или С. А. Томашевский, или другой кто-нибудь из товарищей не выручали его из беды. Как же это, Николай,-- бывало, говоришь ему с укором, - отдал последний грош, а сам остался на голодовку? Да, когда человек нуждается, так уж тут нечего рассуждать -- было всегда его неизменным ответом. Что было делать с таким человеком?"
  
   Н.Кибальчич в институте:
   "-- Для России железные дороги -- теперь самый насущный, самый жизненный вопрос. Покроется Россия частой и непрерывной сетью железных дорог, и мы процветем. Торговля, промышленность, техника обнаружат изумительный, еще небывалый у нас прогресс, а с ним вместе будут расти и развиваться просвещение и благосостояние народа. Цивилизация в России пойдет быстро вперед; и мы, хоть и не сразу, догоним передовые страны Западной Европы... -- Вот почему я поступаю в Институт инженеров путей сообщения, чтобы быть потом строителем железных дорог, чтобы иметь потом право сказать, когда расцветет наша страна: "И моего тут капля меда есть!"
   Место рождения и место постоянного жительства - в Черниговской губернии Кролевецкого уезда, заштатном городе Короп.
Занятие - литературный труд.
Средства к жизни - заработки от литературного труда.
  
   И.Ясинский, сотрудник журнала "Новое обозрение", где Кибальчич был известен как Самойлов:
   "Меня познакомили с Самойловым, личностью замечательной во многих отношениях. Был Самойлов лет двадцати семи, среднего роста молодой человек, носил черный сюртучок, крахмальное белье, галстук и вообще имел вид европейский. Был не щеголеват, очень опрятен, вежлив и скромен, но, я бы сказал, горделиво скромен. От него веяло холодком. Он располагал к себе, чем-то притягивал, но как будто и отталкивал. Большой лоб, бородка и зачесанные назад густые прямые волосы. Лицо крупное, очень бледное, а на бледном лице два черных бриллиантика - сверкающие, серьезные, спокойно глядящие перед собой глаза. Говорил мало."     
   Семейное положение - холост, имею двух родных братьев Степана и Федора и двух сестер Ольгу и Катерину...
   "Женщины любят, чтобы за ними ухаживали, а я этого не умею, да и некогда мне".
   Экономическое положение родителей - родителей нет в живых.
   Место воспитания и на чей счет воспитывался - сначала в Институте инженеров путей сообщения, а затем в Медико-хирургической академии, на собственный счет.
Причина неокончания курса, в случае выхода из заведения, с указанием самого заведения - из Медико-хирургической академии вышел в 1875 году вследствие привлечения меня к политическому делу, а из института, в котором пробыл с 1871 по 1873 год, перешел в академию, пожелав переменить специальность.
   Был ли за границей, где и когда именно - не был.
   Привлекался ли ранее к дознаниям, каким и чем они окончены - состоял под следствием и судом за время от 1875 по 1878 год по обвинению в распространении недозволенного сочинения и по приговору Особого присутствия Сената, состоявшемуся 1 мая 1878 года, был приговорен к заключению на 1 месяц.
  
   Н.С.Тютчев, октябрь 1875 г.:
   "Когда меня ввели на очную ставку в "комиссию", то меня поразила внешность Кибальчича: этот уравновешенный человек, ничем невозмутимый... был бледен как полотно, глаза его блуждали и по лицу его спадали крупные капли пота; даже его смятая рубашка была, видимо, вся влажная... Очевидно, его допрашивали уже не один час, не давая ни минуты опомниться... Только этим я и объяснил себе его состояние крайнего утомления и как бы растерянности... Только тут впервые я и уразумел, каким бывает н_а_с_т_о_я_щ_и_й допрос в "комиссии" III отделения."
  
   Управляющий III отделением с.е.и.в. канцелярии:
   "Личность эта представляется крайне подозрительной, дерзкой, и данные им разновременно показания оказываются не откровенными и явно ложными. Вследствие сего имею честь покорнейше просить... обратить на Кибальчича особенное внимание Ваше и принять меры к тому, чтобы он не мог скрыться."
Еще будучи студентом Медико-хирургической академии, я составил себе социалистические убеждения на основании чтения нецензурных и некоторых цензурных сочинений; это было в то время, когда в Петербург начали проникать из-за границы социально-революционные издания журнала "Вперед", статьи Бакунина и др. Впрочем, эти издания имели лишь значение только для выработки моих убеждений в социалистическом отношении; они возбудили у меня ряд вопросов, дл ем остаться в академии и служить делу партии впоследствии - в качестве доктора. Но мои колебания кончились арестом по обвинению меня в том, что я передал недозволенную книжку одному крестьянину в местечке Торнищах Киевской губ. Тюремное заключение более или менее продолжительное, оказывает всегда на неустановившихся людей одно из двух влияний: одних лиц- неустойчивые и слабые натуры оно запугивает и заставляет отречься от всякой деятельности в будущем; других же, наоборот, закаляет, заставляет стать в серьезные отношения к делу, которое представляется теперь в их глазах главною задачею жизни. Я принадлежал к числу вторых."
  
   Н.Кибальчич в тюрьме, 1878 г.:
   "Даю слово, что все мое время, все мои силы я употреблю на служение революции посредством террора. Я займусь такой наукой, которая помогла бы мне и товарищам приложить свои силы самым выгодным для революции образом. Очень может быть, что целые годы придется работать над тем, чтобы добыть нужные знания, но я не брошу работы, пока не буду убежден в том, что достиг того, чего мне надо..."
  
   Л.Г.Дейч, лето 1878 г.:
   "...Он не собирался уже, как прежде можно было думать, поселиться в каком-нибудь селе с целью вести мирную, культурную деятельность. Теперь он сам находил, что медленная пропаганда -- работа малопроизводительная, сам заявлял, что невыгодно за "одного крестьянина", за одну "Хитрую механику" ... десяти социалистам целые годы проводить в тюрьмах.
   Кибальчичу было тогда двадцать три-четыре года; среднего роста, с небольшой темнорусой бородкой, бледным и очень умным лицом, он скоро и легко возбуждал к себе симпатию...Вне прогулок по двору он всегда занимался чтением".
  
   Н.Кибальчич :
   "Еще в последние месяцы моего заключения среди социально-революционной партии начало все больше и больше развиваться то настроение, которое впоследствии созрело в целую систему практической деятельности. Сначала я, как и другие революционеры, смотрел на террористические факты как на действия самозащиты партии против жестокостей правительства, как на выражения мести за преследования социалистов. Позднее террористическая деятельность в глазах партии, и в том числе и меня, стала представляться не только как средство для наказания начальствующих лиц за их преследования социалистов, но и как орудие борьбы для достижения политического и экономического освобождения народа. Такой взгляд на террористическую деятельность можно считать окончательно установившимся летом 1879 года.
   Я, хотя и находился на свободе с июля 1878 года, но почти никакого активного участия в деятельности партии не принимал; жил же по нелегальному документу, потому что не желал быть высланным административным порядком. Мое неучастие в деятельности за это время происходило, впрочем, не вследствие моего нежелания этого, а вследствие того, что, по выходе из тюрьмы, я, не имея раньше никаких связей с наиболее деятельными членами партии и не зарекомендовав себя ничем перед ними с революционной стороны, не мог попасть ни в какую революционную организацию."
  
   Циркуляр министра внутренних дел, от 19 декабря 1878 г.:
   "Сын священника Николай Иванов Кибальчич, находившийся под надзором полиции в г. С. Петербурге... 20 октября отметился выбывшим в Москву, но... в Москву не прибывал."
  
   Н.Кибальчич:
   "Только в конце весны 1879 года, когда борьба между правительством и партией обострилась до крайней степени, я, сознавая, что в такое время обязанностью каждого, разделяющего известные убеждения, является активное содействие партии, предложил через Квятковского свои услуги революционной организации.
   "Вот бы хорошо! Вот бы прелестно! Ведь знаете, такое дело вполне выполнимо! Почему же не займутся им серьезно?.. Вот не пойди я на каторгу, я непременно занялся бы изучением свойств нитроглицерина".
Еще раньше того времени, я, предвидя, что партии в ее террористической борьбе придется прибегнуть к таким веществам, как динамит, решил изучить приготовление и употребление этих веществ. С этой целью я предварительно занимался практически химией, а затем перечитал по литературе взрывчатых веществ все, что мог достать; после этого я у себя в комнате добыл небольшое количество нитроглицерина и, таким образом, практически доказал возможность приготовлять нитроглицерин и динамит собственными средствами."
  
   Прокурор Муравьев:
   "Техник-динамитчик, производитель динамита был человек драгоценный для партии. Он был принят с распростертым объятиями..."
  
   В.Н.Фигнер:
   "Для замышляемой борьбы с самодержавием было нужно средство страшное и разрушительное...Давно, еще с 1874 года, говорили о динамите... Квятковский соединил руки Исаева, Кибальчича и приехавшего из-за границы Степана Ширяева, и эти три лица, принеся каждый свои специальные знания, создали ко времени разделения "Земли и воли", в обстановке обыкновенного жилища, целые пуды взрывчатого вещества, которого хватило Исполнительному комитету на покушение в Москве и на мины под Одессой и Александровском... В лице Халтурина эти техники - Исаев и Кибальчич - вошли в Зимний дворец, и 5 февраля 1880 года его стены задрожали от взрыва, приготовленного ими. Под их же руководством опускались у Каменного моста гуттаперчевые подушки, набитые динамитом. Они, Исаев и Кибальчич, вместе с Грачевским и Сухановым сидели в ночь на 1-е марта над бомбами."
  
   Н.Кибальчич:
   "Я признаю себя принадлежащим к русской социально-революционной партии, и в частности к общества "Народной воли".
Но повторяю, что я близко стоял только к технической стороне дела; относительно же других сторон предприятия я не имел решающего голоса.
..Позднее террористическая деятельность в глазах партии, и в том числе и меня, стала представляться не только как средство для наказания начальствующих лиц за их преследования социалистов, но и как орудие борьбы для достижения политического и экономического освобождения народа.
Я признаю, что я сделал все части, как тех двух метательных снарядов, которые были брошены под карету Императора, так и тех, которые были впоследствии захвачены в Тележной улице. Изобретение устройства этих снарядов принадлежит мне, точно так же как все части их: ударное приспособление для передачи огня запалу и взрывчатое вещество -- гремучий студень -- были сделаны мной."
"Не все ли равно, что виселица, что каторга".
  
   П.С.Ивановская:
   "В нашей типографской работе Н.И. не принимал ни малейшего участия. Уходя из дому в 10 часов утра с портфелем под мышкой, и изрядно поблекшем цилиндре, он обычно возвращался поздно вечером, в редких случаях - к обеду. В своей комнате он занимался много, упорно. Его очень занимал тогда новый тип воздушного двигателя. Он заглядывал изредка в нашу рабочую комнату, но не для помощи, а вернее всего, затем, чтобы ослабить немного напряженную работу мысли, расправить вечно согбенную над книгами спину.
   По мере продолжения нашей совместной жизни Н.И. все более и более к нам приближался, и мы стали его больше понимать, свыкаться с этим своеобразным человеком, медлительным философом. Ему были чужды мелочность, обывательщина, кичливость своими знаниями. Всегда спокойный, меланхоличный, он вдруг оживал до неузнаваемости при каждом посещении нашей квартиры В.Н.Фигнер, делаясь веселым, разговорчивым. "  
  
   В.Н.Фигнер:
   "Как курьез, расскажу о Кибальчиче. Раз я зашла к ним, в разговоре Кибальчич (над которым мы, дамы, обыкновенно подтрунивали) с деланным пафосом заявил: "Была у меня жена Вера,. была Надежда (конспиративное имя Ивановской); когда будет Любовь?" Мы так и покатились со смеху..".
  
   П.С.Ивановская:
   "Однажды, когда мы были сильно заняты спешной работой, Н.И. вдруг обратился к нам с предложением напиться чаю. 
-- Поставьте самовар и кушайте на этот раз в одиночестве, -- ответила Лилочка. -- Самовар в кухне, там найдется все нужное.
Николай Иванович с изумлением остановился в дверях и, разводя руками, с оттенком возмущения сказал:
-- Да ведь это же не мужская работа! Заразительный взрыв хохота в ответ окончательно поверг его в недоумение.
-- Так, так, только это дело мне вовсе незнакомо,-- оправдывался он.
И так как никто не трогался с места, он все же ушел в кухню, чтобы попытаться разрешить задачу женского труда. Однако оттуда вскоре послышался шум и грохот: что-то падало, со звоном катилось по полу, зажурчала вода из крана. "Лилочка", бросив работу, опрометью кинулась на выручку. Растерявшийся Кибальчич стоял, не зная, как справиться со всей этой бестолочью. Из кухни он возвращался весь испачканный углем, смущенный и печальный... "
  
   Председатель суда Э.Я.Фукс:
   "Подсудимые вели себя независимо и в высшей степени стойко. Кибальчич - вот замечательный ум, необыкновенная выдержка, адская энергия и поразительная стойкость..."
  
   С.Иванов:
   "Как пример ходивших мнений, приведу слова одного генерала, и не какого-нибудь тронутого тлетворными влияниями, а заправского генерала старого времени, сослуживца и приятеля самого Тотлебена. Этот генерал произнес следующий приговор над Желябовым и Кибальчичем: "Что бы там ни было, что бы они ни совершили, но таких людей нельзя вешать. А Кибальчича я бы засадил крепко накрепко до конца его дней, но при этом предоставил бы ему полную возможность работать над своими техническими изобретениями"".
  
   Н.Саламанов:
   "У Александра III хранился странный альбом. По признанию царя в этом альбоме были собраны портреты русских революционеров. И среди этих фотографий был снимок Николая Кибальчича, народовольца, создавшего конструкцию взрывателя и изготовившего мины, одной из которых и был убит царь."
  
   Н.И. Кибальчич:1881 г.
   "Если бы обстоятельства сложились иначе, то ни крови, ни бунта не было бы. ...Ту изобретательность, которую я проявил по отношению к метательным снарядам, я, конечно, употребил бы на изучение кустарного производства, на улучшение способа обработки земли, на улучшение сельскохозяйственных орудий и т.д."
  
   Н.В.Муравьев:
   "Он представляется специалистом-техником, посвятившим себя на служение науке, и, притом, специалистом, усвоившим себе социально-революционные убеждения, человеком мягкого характера..."
  
   Л.Г.Дейч:
   "С Николаем Ивановичем Кибальчичем мое знакомство было более продолжительно, чем с вышеназванными двумя участниками в деле 1 марта. Он был олицетворением простоты, скромности и доброты. Кибальчич вовсе не был завзятым революционером и менее всего походил на фанатика. Террор он признавал лишь как неизбежное для русских революционеров зло в данную эпоху. Спокойный кабинетный ученый, до изумительности способный увлечься любой специальной наукой, Кибальчич был мирным социалистом-пропагандистом, и, как это видно из сделанных им на суде заявлений, он, по основным своим воззрениям, остался таковым до последнего момента жизни. Если он примкнул к террору, то лишь потому, что убедился в невозможности иным путем принести пользу своей родине. На самом себе он испытал весь ужас господствовавших у нас, благодаря самодержавию, порядков.
Кибальчич видел, что для честного человека совершенно закрыты все пути к мирной общественной деятельности. Уже один тот факт, что такой миролюбивый и скромный человек примкнул к террору, служит наилучшим доказательством, что последний был неизбежен. В другой стране Кибальчич несомненно стал бы выдающимся ученым. Разве не в высшей степени характерно, что даже в тот момент, когда воздвигалась для него виселица, он в последнем слове на суде говорил о чертежах| и выкладках, касающихся изобретенного им летательного снаряда. Поистине ужасен тот строй, в котором таких людей возводят на эшафот!"
  
   Виктор Серж (Кибальчич):
   "...Партия "Народная воля" убила царя Александра II. Мой отец, Лев Иванович Кибальчич, унтер-офицер императорской конной гвардии, в то время служил в столице и был сторонником этой нелегальной, насчитывавшей не более шестидесяти членов и двух-трех сотен сочувствующих партии, которая требовала "земли и воли" для русского народа. В числе организаторов покушения был арестован химик Николай Кибальчич, дальний родственник моего отца (степень их родства мне неизвестна). ...Мой отец участвовал в деятельности боевой организации на юге России, которая вскоре была полностью разгромлена; он скрылся в садах Киево-Печерской Лавры, старейшего российского монастыря, затем преодолел русско-австрийскую границу вплавь, под пулями жандармов и нашел приют в Женеве, где начал новую жизнь. "
  
   А.Тырков:
   "Он был слишком философ. Он вел себя как человек, стоящий вне партийных страстей, руководствующийся в своей программе общественной деятельности исключительно научным анализом современности. Такое бесстрастие, такое подчинение себя объективным выводам действовали успокоительно и примиряли с ним его противников. Я слышал в тюрьме, вероятно от жандармов, что, когда его арестовали, он сейчас же принялся за свои чертежи и чертил, пока ему не принесли бумаги, прямо на стене камеры. Чертежи касались его проекта воздушной лодки. Его прямо редкое, бросавшееся в глаза спокойствие на суде и в течение всех последних дней его жизни было результатом не столько подавляющей в себе волнение силы воли, сколько силы обобщающей мысли принимающей все причины и следствия как нечто неизбежное. Он как будто и себя самого и свою судьбу ставил в ряд той же неизбежной цепи явлений.
   Один из самых серьезно образованных людей партии, он стоял в ней, как мне казалось, особняком. Правда, я ни разу не видел его вместе с другими главарями-народовольцами, т. ч. мне трудно судить о их взаимных отношениях Но, во всяком случае, он стоял вне конспиративной сутолоки с ее бесконечными свиданиями, толкучкой на т. наз. радикальных квартирах, где можно было всегда застать "радикалье" всех оттенков. Я виделся с ним только у себя и больше нигде его не встречал. Наше знакомство носило чисто частный характер, не было связано ни с какими партийными интересами. Я знал что он помещает рецензии по философии и общественным наукам. Раз как-то он показывал мне свою статьи об общине, где он, помнится, доказывал значение общины как формы, заключающей зародыши высших экономических отношений. Его отношение к делам партии мне было совсем неизвестно, т. ч. я даже спросил Гесю Гельфман о нем. Она мне сказала: "О, он у нас техник".
   Разговоры наши велись на общие темы. ...Пропаганда, агитация, одним словом, возня с отдельными личностями была, как мне кажется, вне сферы его интересов. Смутно помнится, что он переживал тяжелый кризис, стоял на распутье. Может быть, после этого кризиса, поняв, как важно человеку самому определить свою дорогу, он не хотел никому внушать своих настроений своим личным, непосредственным влиянием а может быть, просто он был поглощен другим.
Только раз за все время знакомства, уже зимой 81 г., он заговорил со мной о делах партии, именно о денежных ее затруднениях. В Петербурге был тогда наездом орловский или тульский помещик, некто Филатов, теперь уже покойный. Размера его средств я не знал, но слышал что средства были. Это был в высшей степени нервный, при этом совершенно сумасбродный человек. Я предложил тем не менее Кибальчичу попытать счастья получить у Филатова денег. Мы назначили общее свидание, но Филатов денег не дал. Кибальчич потом сказал мне: "Разве можно с таким дураком дело иметь".
   В обращении у него была простота умного, развитого человека, больше занятого своими мыслями и общими интересами, чем собой и самолюбивыми мелкими счетами. У него была своеобразная привычка щурить глаза и пристально смотреть куда-то в сторону, точно там мерцала какая-то отдаленная точка, на которой он концентрировал свою мысль.
В обыденной жизни он был, по всей вероятности, непрактичен, так как та же Гельфман рассказывала мне про него анекдот такого рода. Собралось несколько человек, в том числе Кибальчич, и все были очень голодны. Кибальчич вызвался принести что-нибудь поесть и принес... красной смородины. Гельфман хохотала до слез и все повторяла: "Красной смородины". Помню, ему нравилась мысль, высказанная в прокламации по поводу чуть ли не соловьевского покушения. Там говорилось, что Россия обратилась бы в стоячее болото, если бы в ней не появились люди, с таким самоотвержением заявляющие свой протест, что иначе для нее наступила бы нравственная смерть.
   Последний раз я видел его после 1 марта. Мы встретились на улице, но долго оставаться вместе находили неудобным. Я спросил его о разрушительном действии мины на Садовой улице, т. е. могла ли пострадать публика на тротуарах и в домах. Он дал мне такое же объяснение, какое давал на суде, т. е., по его расчету, сила взрыва не могла распространиться на тротуары. При прощанье он задал мне такой вопрос: "Заметили ли вы, что наши женщины жесточе нас, мужчин?" Не помню, что я ему ответил: мы распрощались с ним... и уже навсегда."
  
   Е.К.Брешковская:
   "Знающие Кибальчича не могут удивляться его философски-спокойной кончине. Он не был ни на иоту боевым человеком, он не способен был поднять руку на себе подобное существо, он не мог быть и хладнокровным в такую минуту, когда приходится сражаться. Но, при его глубоком убеждении в правоте своего дела, при его способности сливаться всей душой с любимой идеей, он, конечно, мог спокойно глядеть в глаза смерти, более спокойно, чем большинство других людей. И накануне смерти, его, как известно, тревожила только судьба его проекта воздухоплавания, как Архимеда - судьба его кругов."
  
   Оригинал здесь
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru