Катков Михаил Никифорович
Влияние современного положения дел в России на успехи крамолы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

М.Н. Катков

Влияние современного положения дел в России на успехи крамолы

   Несколько слов, сказанных нами в заключение нашей заметки по несчастному делу Булюбаша в No 198 "Московских Ведомостей", были подхвачены. Мы объявлены опасными людьми, подрывающими доверие к правительству, чуть не анархистами. Это делается в том самом органе, теми же людьми, которые с беспримерным бесстыдством укоряют в сикофантстве всякого, кто не по них скажет слово.
   Наши слова были истолкованы в том смысле, будто мы порицаем систему действий, принятую графом Лорис-Меликовым в борьбе с крамолой, и что мы видим в этих действиях ряд уступок анархистам.
   Пока мы говорим, мы обязаны говорить правду, как понимаем ее по нашему крайнему разумению. Революция наша остается в тумане; преступников ловили, казнили и ссылали, но концы крамолы и доселе остаются неразъясненными. Известно только то, что она не встречала должного сопротивления. Общество находилось в недоумении, отдельные власти действовали, не разбирая, где зло, и своими мерами нередко вызывали и усиливали его; в сферах интеллигентных и влиятельных обозначалось присутствие каких-то партий недовольных и злорадно смотревших на наши революционные скандалы. Достаточно припомнить знаменитый процесс Веры Засулич.
   У нас идут толки о какой-то консервативной и какой-то либеральной партии, но таких партий у нас не имеется, и нет для них реальной основы. Зато у нас есть люди старых порядков и есть люди новых порядков, созданных реформами. Так, крестьянская реформа создала мировых посредников, которые много способствовали ее успеху. Это были действительно "лучшие люди", оказавшие незабвенные услуги стране. К сожалению, ими не воспользовались в должной мере, их не обратили в постоянное учреждение, которое могло бы стать превосходным, все в себе соединяющим органом местного самоуправления; их одолели и сжили со света люди старых порядков, которые были тогда еще в полной и не надломленной силе. Затем явились земские учреждения, которые вызвали на свет массу новых людей. Масса, впрочем, остается массой, но из нее выделяются люди честолюбивые, импульсивные, ищущие влияния и значения. По своей идее земские учреждения должны были бы стать организацией местного самоуправления, обнимающею в одной системе все местные власти, как выборные, так и назначенные. Но они не имеют ничего общего ни с каким управлением, они не находятся ни в каком отношении ни к сельским обществам, ни к волостям, ни к земской полиции. Окруженные со всех сторон полувластями, сами они лишены всякой власти. Они так составлены и так поставлены, что отнюдь не служат местным продолжением общего государственного управления. Это как бы частные общества, хотя и организованные государством, но ему чуждые и от него отдельные. Служат они машиной для выборов, для обложения, для ассигновок и призваны деятельно заведывать только исправлением дорог и починкой мостов. Они как бы намек на что-то, как бы начало неизвестно чего-то, и походят на гримасу человека, который хочет чихнуть, но не может. В том виде и смысле, как они составлены и поставлены, они по необходимости обречены быть очагом недовольства и агитации.
   Затем явилось на Руси небывалое дотоле учреждение, самостоятельно организованная судебная власть, отдельная и независимая от административной. Созданные этою реформой новые люди сначала были слабы и были окружены ревнивыми, неприязненно на них смотревшими силами. Как людям крестьянской реформы, так и новому судебному сословию в эти критические минуты его существования оказывали мы усердную поддержку и брали его сторону в его столкновениях с другими властями. С живым сочувствием следили мы за первыми шагами нового суда. Все, чем может способствовать независимое и убежденное слово, делалось нами в пользу нового учреждения, которое так много обещало для нашего благоустройства. Некоторые неясности и недомолвки, некоторые неудачные заимствования, слишком рабские применения ходячих доктрин не вредили идее учреждения и могли быть впоследствии легко устранены, пополнены и исправлены по указаниям опыта.
   Перестояв критическое время, новое судебное сословие быстро стало возрастать и усиливаться, чему много способствовало то, что ядром его были главным образом питомцы привилегированного училища, вдвойне солидарные между собою и как товарищи по воспитанию, и как деятели одного поприща. Мало-помалу эти новые люди, при громадных правах своего учреждения, поставленного под открытым небом, при солидарности своих членов сверху донизу, совсем одолели своих противников и стали могуществом. Так называемая консервативная администрация, собиравшаяся ограничить эту новую политическую силу и поставить ее на место, сама подчинилась ей и способствовала ее возвеличению и преобладанию. Появление этих новых людей производило с точки зрения старых порядков странное действие. В два-три прыжка они достигали вершины той же иерархической лестницы чинов и отличий, по которой шаг за шагом взбирались люди старых порядков. Правительствующий Сенат как высшее судебное учреждение радикально изменился в своем характере и составе. Судебные деятели массами производились в patres conscripti [господа сенаторы (лат.)] и становились сановниками империи. Но, овладев полем, они, отчасти по самому характеру своего учреждения, все же находились как бы в оппозиции к правительству, которое, разумеется, принадлежит к старым порядкам. Пользуясь государственными отличиями, но не неся никакой ответственности в деле государства, эти лица чувствовали себя только критиками в вопросах политических. Дух антагонизма рос вместе с их усилением. Несостоятельность, неумелость и ошибки, которых они были свидетелями, оправдывали их в собственной совести. Критика начала выражаться практически в ходе и исходе судебных процессов, и суд становился как бы делом партии...
   Когда судебные люди были слабы, мы были постоянно на их стороне; когда они стали сильны, нам поневоле иногда приходилось говорить не про них, за что подвергались мы в печати поруганию и выставлялись ненавистниками рода человеческого.
   Вот в каком положении находились дела, когда граф Лорис-Меликов был призван к пресечению смуты, которая, пользуясь ошибками одних и злорадством других, доходила в последнее время до крайних неистовств. На кого было опереться? Люди старых порядков были большею частию деморализованы и сбиты с толку. Граф Лорис-Меликов возымел мысль обратиться прямо к людям новых порядков вообще, державшимся в стороне и как бы в оппозиции и занимавшимся критикой; он пригласил их принять участие в борьбе со злом и сделал шаг им навстречу, в чем, сколько мы понимаем, и заключался смысл его обращения к обществу. Истории предстоит доказать, что при данных обстоятельствах, быть может, ничего иного не оставалось делать. Пусть же новые люди войдут в государственное дело и примут на себя свою долю ответственности в нем; пусть они обновят собою старые порядки. Мы первые порадовались бы, если б опыт удался. Но хорошие и полезные деятели прежде всего должны доказать свое умение критически относиться к самим себе, доказать свою способность все видеть и все оценивать с точки зрения целого.
   Если мы не имеем никаких предубеждений против новых деятелей, то не можем иметь и в пользу их никаких предубеждений. Невольно является вопрос: солидарны ли они, и в какой мере, с некоторыми органами нашей печати? Политическая агитация никогда, к сожалению, не бывает разборчива в средствах и не гнушается никакими союзами. Если была солидарность, то останется ли таковая и впредь, или, другими словами, сохранят ли те же органы свой прежний характер? Предположим, что сохранят и что солидарность останется; в таком случае подпольным деятелям нет ни малейшей причины быть недовольными. Они могут успокоиться и притихнуть временно на этом удобном этапе. Мы не желаем делать вышесказанное предположение; но подпольные деятели, по всему вероятию, такое предположение делают. Разубедить их могли бы только решительные факты, а вместо того появляются признаки, которые могут только внушать им уверенность, что праздник на их улице. К числу этих-то явлений нельзя не отнести и дело Булюбаша, которым было вызвано наше замечание, или дело Дьякова, о котором нам так часто приходилось говорить.
   В этих и подобных прискорбных явлениях невольно чуется что-то недоброе, что-то кусающее, дух какой-то отместки, жестокой столько же, как и напрасной, и в то же время несообразительной. Предпринята "мягкая политика" относительно пропагандистов, их массами освобождают и возвращают из-под надзора полиции, и вот в то же время приговаривают к позорящему наказанию человека, который в первой молодости увлекался их учениями, но давно отрекся от них и явился их противником и обличителем... О деле г. Булюбаша мы уже не говорим...
   Но если ввиду подобных явлений подпольные деятели не могут не радоваться, то мы, в свою очередь, постараемся не предаваться унынию. Будем надеяться до конца; будем наделяться, что все прискорбные явления, которые смущают людей здравомыслящих и честных, исчезнут, как wesenloser Scnein [иллюзорный блеск (нем.)], как признаки положения, существенно изменившегося; что люди старых и новых порядков сгруппируются вокруг одного великого общего дела и что свет разумения укажет тем и другим что делать, что изменить, что поправить. Если опыт удастся заслугу графа Лорис-Меликова оценит история; если не удастся то следует винить положение, среди которого ему приходится действовать и которое не им было создано.
   
   Впервые опубликовано: "Московские Ведомости". 1880. 3 августа. No 213.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru