П. А. Катенин Песни в Сельме ИЗ ОССИАНА ---------------------------------------------------------------------------- Джеймс Макферсон. Поэмы Оссиана James Macpherson The Poems Of Ossian Издание подготовил Ю. Д. Левин Л., "Наука", 1983 Серия "Литературные памятники" ---------------------------------------------------------------------------- Вечерняя звезда, подруга тихой нощи! Чей лик, свечою вдруг блеснувший из-за рощи, Сияньем радует лазурны небеса, Безоблачных полей светило и краса! Что взор склоняет твой в безмолвные долины? Ветр шумный смолк; поток, прорывшийся в пучины, Чуть льется; и к стопам прибрежныя скалы Ласкаются, смирясь, сребристые валы. Лишь гаснущей зари лучом еще златимый. Жужжит крылатый рой, по воздуху носимый; Лишь изредка пахнув от западной страны, Промчится ветерок средь общей тишины. О лучезарная! скажи: небес с вершины Что взор склоняет твой в безмолвные долины? Но ты, уже пройдя синеющийся свод, С улыбкой клонишься на лоно резвых вод; Они стекаются, вокруг тебя играют И волосы твои златые омывают. Прости, прекрасная! огонь твоих лучей Потщусь я заменить огнем души моей. - Чьи тени восстают ко мне с холмов могильных? Друзья почившие: Фингал, предтеча сильных, И барды славные, певец скорбей Альпин, Минона нежная и Рино, и Уллин. О сколь, друзья мои, вы много пременились Со дней счастливых тех, как в Сельму мы сходились, И пеньем спорили и стройных арф игрой, Подобясь ветеркам, когда они весной По зыблющим цветам пестреющего луга Порхают и шумят, воюя друг на друга. - На торжестве таком пришла Минона к нам, Небрежно волосы раскинув по плечам, И слезы по лицу прекрасному струились. Тогда, узрев ее, все жалостью смутились Герои сильные; но арфу вдруг взяла И в песни Кольму нам на память привела. Она Сальгара ждет; до ночи возвратиться Сальгар ей обещал; но мрак уже густится, И солнце скрылось; вкруг в пустыне тишина, И стонет на холме несчастная одна. Кольма Уже настала ночь; ветр хладный в поле свищет, И бурей вдалеке колеблются валы, И в поле диком взор убежища не сыщет. Источник пенистый, свергаясь со скалы, Дождями наводнен крутится по долине. Оставлена, одна в безлюдной я пустыне. - Восстань, луна! пролей на землю луч златой; Явите, звезды! мне ваш образ благотворной, И укажите путь до той пещеры горной, Где ловлей утомлен Сальгар почиет мой. Он там лежит, и псов вокруг усердных стая Отрежет и лук его и тул пернатых стрел; А я под древом здесь зову его, рыдая, И жду, чтобы его хоть голос долетел. Ах! ветров страшный рев, потоков шум унылый, Претят, чтобы достиг ко мне сей голос милый. - Почто же медлишь ты, Сальгар, любезный мой? Или забыл уже свое мне обещанье? Вот камень, древо: здесь назначил ты свиданье, И здесь я жду вотще, и нет тебя со мной. Сальгар! возлюбленный! увы! чтоб быть с тобою Рассталась с братом я, оставила отца; Мой род с твоим горят взаимною враждою, Лишь наши сей вражды не ведают сердца. Ветр буйный! укротись, твой шум меня терзает, И ты, о водопад! умолкни хоть на час. Сальгар! Сальгар! я здесь, здесь Кольма ожидает, Здесь камень, древо здесь... теряется мой глас. - Светлеет ночь; трава сребрится на долине, И по горам луны мелькает бледный свет; Но никого не зрю на серой их вершине, Не слышу лая псов, и там Сальгара нет. - Двух спящих воинов я в поле примечаю. Посмотрим: Боже мой! Сальгар и с ним мой брат! Вы примирилися, коль вместе вас встречаю... Несчастная! они убитые лежат. - Сальгар! почто убил ты брата мне любезна? А ты, мой брат! почто Сальгара умертвил? Потеря обоих равно для Кольмы слезна, И в сердце Кольмином равно ваш образ жил. Какой теперь я вас могу почтить хвалою? О брат! ты некогда бывал противным страх; А ты, прекраснейший в Морвеновых сынах, Сальгар! друзья мои! беседуйте со мною. Они безмолвны; жизнь слетела с их лица, И под рукой моей не бьются их сердца. О тени милые! хоть вы мне отвечайте: Не устрашит меня умерших даже глас. Куда сокрылись вы, отрадну весть подайте, Скажите, где искать, везде найду я вас; В которую идти пещеру мне велите? Но что! стенаю я, а вы, друзья, молчите. - Воссяду здесь одна я с грустию моей И утренней зари дождуся со слезами; Тогда могилу им усердными руками Изроют их друзья, и я возлягу в ней. Несчастной Кольмы жизнь как сон уж исчезает; И что ей жить, когда любезных боле нет? Близь тока, что с горы здесь шумно упадает, Глубоким сном она в средине их уснет. Лишь ночь сойдет с небес в своих покровах черных, И томная луна проглянет в облаках, Я буду здесь летать на крыльях ветров горных, Рыдая и стеня на хладных сих гробах. Услышит в хижине ловец мой глас унылой, Он устрашит его и вместе усладит; Придут сюда внимать плач Кольмы над могилой: Сей плач героев смерть и славу возвестит. Так песнь воспела нам прекрасная Минона, И не могли мы ей внимать без слез и стона; Всем Кольма грустная известна нам была, И вновь, казалося, в Миноне ожила. Тогда предстал Уллин и арфою златою Нам песнь Альпинову приятно повторил. О Рино! о Альпин! сколь чувством и душою Внимавших вам владеть ваш глас искусен был! Но вы покоитесь теперь в могилах мрачных; Песнь ваша не слышна ни на вершинах злачных, Ни моря на брегу, ни Сельмы во стенах: Молчанье царствует на наших торжествах. Сколь жалобно воспеть умели вы Морара! Меч юноши сего был остр, как меч Оскара, И духом он велик, как сильный был Фингал; Но смерти час пришел, и юноша сей пал, И восскорбел отец от тяжкого урона, И горько нежная восплакала Минона: Морару храброму сестра она была; Лишь песнь Уллинову печальную вняла, Как ясная луна пред бурей, удалилась. Под бардов перстами вдруг арфа оживилась, С Уллином вкупе я свой глас соединил, И песней наших звук гул звонко повторил. Рино Замолкнул буйный ветр, и хладный дождь пресекся, И неба весь обзор лучами вновь облекся, И солнцем озарен холм влажный засверкал, И быстрый водопад, стесненный между скал, То, пенясь, роется в глубокие стремнины, То, укротясь, журчит в излучинах долины. Ручей! шум вод твоих прельщает барда слух; Но более еще пленяется мой дух, Когда певец Альпин, годами убеленный, Возвысит в честь бойцам свой голос вдохновенный. О старец! отвечай: чей горестный урон В пустыне чествует твой сладкий сердцу стон? Так стонет ветр в лесу дремучем и дебристом, Так стонет вал седой при бреге каменистом. Альпин О мертвых плачу я, о Рино, бард младой! О юноша! ты днесь сияешь красотой, И крепостию сил ты многих превышаешь, И здравием цветешь; но смерть и ты познаешь, И медленно в крови потухнет жизни жар, И ты падешь, увы! как сильный пал Морар. На гроб печальный твой, пустыней окруженный, Воссядет изредка лишь путник утомленный; Светило дня лучей на Рина не прольет, И лука твоего никто не напряжет. Морар! хвала тебе: как ломит вихря сила Цвет польный, так врагов рука твоя ломила; Ты легкостию ног бег лани мог пресечь; Как молния сверкал, как гром разил твой меч; Твой глас подобен был источнику шумящу Иль грому дальнему, всем гибелью грозящу, И счета нет мужам, поверженным тобой. Но возвратясь с полей, дымящихся войной, Ты ближних радовал, не страшен и не злобен; С лица светилу дня ты был тогда подобен Иль в молчаливу ночь задумчивой луне; И вся душа твоя сияла в тишине, Как светла озера струи во время нощи, Когда почили сном и ветр, и степь, и рощи. Морар! и твой навек уже закрылся взор; Как глыба снежная, отломок вешних гор, Ты пал: безвестный рок! сколь ты ко всем неверен! Теперь лишь три шага, и ты, Морар, измерен. Обросший камень мхом, без листьев древний дуб Одни явят векам, что здесь зарыт твой труп; И не придет никто усердия слезами Почтить его, и гроб усеять твой цветами; Уже и мать твою в могилу отнесли, И дщерь Моргланова исчезла от земли. Но кто же старец сей, покрытый сединою, Согбенный над жезлом, трепещущей ногою Печально к нам идет? отец твой, о Морар! Тобой он жил, в тебе небесный видел дар, Тобой хвалился, знав, что на войне кровавой Ты первый юноша и силою и славой; А ныне слезную узнал он смерть твою. - Несчастный! орыдай потерю в нем свою; Но ах! твой сын уже рыдания не внемлет; В могиле, смертным сном окованный, он дремлет. О если б отчий глас усопшего воззвал! Но нет, он в прахе скрыт и сам уж прахом стал. Когда же солнца луч во мрачный гроб прольется? Когда твой крепкий сон, о юноша, прервется? Прости навеки, муж крепчайший из мужей! Не знавший ужаса средь битвенных полей. Оружием твоим леса не озарятся, Ни чада именем отца не возгордятся: Нет сына у тебя, погиб с тобой твой род; Но подвиги твои уведает народ, Им в похвалу Альпин возвысит песни громки, И будут им внимать позднейшие потомки. Так воспевал Альпин, и песней мрачных глас Помалу разливал уныние меж нас; Но боле всех Армии печалию смутился: Вид сына мертвого очам его явился, Который яко крин косой ссеченный пал, И в утешенье так Кармор ему вещал: Армин! почто вздыхать? иль бардов песнь уныла Сердечных раны бед глубокие раскрыла? Поверь, целебный глас искусного певца Утешну сладость льет в растерзанны сердца; Так свежая роса, с реки поднявшись летом, Туманом стелется в долине пред рассветом И влагой теплою питает жадный злак, Доколе солнце, встав, разгонит пар и мрак. Престань же сетовать, о Гормы вождь почтенный! Армин Кармор! когда, навек печалью сокрушенный, Не осушаю слез средь ночи ни средь дня, Какой чудесный бард утешит уж меня? Ни сына ты, Кармор, ни дщери не лишался, И сирым в старости, как я, не оставался. О Давра! мрачен одр, на коем ты лежишь; О дочь моя! глубок тот сон, которым спишь. Когда проснешься ты и в песнях мне приятных Напомнишь радость дней Армину невозвратных? Когда среди ночной безмолвной тишины, На сребряном луче задумчивой луны В окно к родителю с улыбкою заглянешь? О! в вечных по тебе слезах меня застанешь. Дхни, ветер! лейся, дождь! бей с шумом в брег, волна! Катись меж черных туч, кровавая луна! Я вспомню страшну ночь, когда погибли чада: Убит был Ариндаль, мой сын, моя отрада, И смертью медленной дшерь Давра умерла. О дочь несчастная! прекрасна ты была, Звездою утренней блистал твой взор веселый, Ты груди белизной снег помрачала белый, И голос слаще был дыханья ветерка. О сын мой! крепкая в сражениях рука! Как туча знойная, висяща над горою, Чело твое врагам казалося грозою, Как молния, в боях оружьем ты сверкал. - Муж доблестный, Армар, пришел ко мне в то время; Он дочери моей любовь к себе снискал, И радовался я, что здесь Армина племя Навек останется, и браком сочетал. Но мщением пылал дух злобного Эрата; Рукой Армаровой в бою лишася брата, Он вслед за ним пришел и, злобою горя, Прибегнул к хитрости: одежду рыбаря Накинув и главу посыпав сединою, Пред Даврою предстал вечернею порою. "Армина дщерь, - он рек, - прекрасная из жен! Армар прислал меня; он ловлей утомлен. Ты видишь ли скалу, биемую волнами, И дерево на ней с румяными плодами? Там Давру милую он с нетерпеньем ждет. Пойдем, мой челн тебя чрез море пренесет". И легковерная словам его внимает, Идет; к пустой скале он с нею приплывает; На брег сошла она, Армара кличет там, Но гул пещер один ответствует словам; Бежит обратно в челн, и нет его: со смехом Эрат уже отплыл, гордясь коварств успехом. Тогда что силы есть несчастная зовет, Да брат или отец на помощь к ней придет, И громкий вопль ее до берега раздался. В то время Ариндаль с ловитвы возвращался: Лук вместо посоха разрывчатый в руках, Стрелами полный тул звучит на раменах, Пять черных с лаем псов вослед ему бежали. Узрел его Эрат, и члены задрожали. Напрасно скрыться мнишь от глаз его злодей И жалостью склонить и хитростью речей; Он узами его ко древу прикрепляет И, в челн скочив, к сестре бег быстрый направляет. Но вдруг бежит Армар; обманут ночи тьмой, Он в Ариндале зрит Эрата пред собой; Отмщеньем на врага душа его пылает, Пустил стрелу, она в цель прямо достигает: Злодея жребий ты, о сын мой, претерпел, На камень пал, вздрогнул, и дух твой излечил. Дочь! помню я тебя в печали беспредельной Над телом братниным, над раною смертельной, Из коей, как ручей, кровь быстрая текла. Помчался легкий челн по волнам без весла. Армар стремится вплавь, решившись иль погибнуть, Иль к Давре на скалу с спасением достигнуть; Вдруг вихрь порывистый от берега подул, И бедственный пловец в пучине утонул. На камени одна, окружена волнами, Стенала дочь моя и с горькими слезами Родителя звала ей помощь принести. Несчастный! я ничем не мог ее спасти. Всю ночь, всю долгу ночь, я на брегу скитался. Свет бледныя луны сквозь тучи прорывался, Страданья Давры слух терзали мой и взор; Но буря выла, дождь бил с шумом в ребра гор, И прежде чем восток денница озлатила, Ее все силы скорбь и нужда истощила; Помалу ослабев, замолк стенящий глас, И жизни горестной луч медленно угас. Она оставила несчастного Армина; Лишился вдруг всего я: дочери и сына; Он был защитою и крепостью моей, Она отрадою моих преклонных дней. С ужасной ночи той, всегда, как мрачны бури Оберутся наверху погибельной скалы, Как тучи частые несутся по лазури И вихри воющи вьют шумные валы, Сажусь я у моря и на утес взираю, Стенаньям жалобным детей моих внимаю, Их тени бледные летают предо мной: Они беседуют печально меж собой. Лишь мне несчастному они не отвечают, И чуть послышится им голос их отца, Безмолвны, прочь летят и взоры отвращают... И горести моей нет меры ни конца. Так Сельмы во стенах глас бардов раздавался. Фингал согласьем арф и песней любовался; В собрании вождей он сильных заседал И повестям времен задумчиво внимал. Там часто и меня венчали похвалами, И первым славили меня между певцами; Но ныне охладел и Оссианов глас, Огонь души его с закатом дней угас. Услышу ль бардов песнь, и дух мой оживает. И память прежних лет опять к себе зову; Но старость хладные мне руки простирает И силится во гроб склонить мою главу: Зачем, мне говорит, еще ты воспеваешь? И снова ль жизнь свою начать располагаешь? Могила хладная давно тебя зовет, И ни единый бард тебя не воспоет. - Катись чредой своей, безжалостное время! И радость коль навек рассталася со мной, Сложи с меня скорей печальной жизни бремя И в гробе мне пошли желаемый покой. Уже лишился я и бодрости и силы; Друзья-сотрудники лежат в земле сырой, И тихим дремлют сном в объятиях могилы. Один остался я; и голос слабый мой Есть шорох тростника, чуть слышимый в пустыне, Когда улягутся ряды валов седых, Замолкнет водопад, затихнет ветр в долине, И только древ верхи колеблются густых. 1810 ПРИМЕЧАНИЯ Цветник, 1810, ч. V, No 1, с. 69-85; No 2, с. 147-159. Подпись: К-н. Печ. по: Катенин Павел. Соч. и переводы в стихах, ч. П. СПб., 1832, с. 5-17. - The Songs of Selma. Павел Александрович Катенин (1792-1853), поэт, критик и театральный деятель, опубликованием "Песен в Сельме" начал свою литературную деятельность. Тогда же в "Цветнике" появилось несколько его стихотворных подражаний латинским и французским поэтам, а после закрытия журнала он начал работать для театра и к Оссиану больше не обращался. В 20-е годы, находясь в своем имении после высылки в 1822 г. из Петербурга по политическим мотивам (Катенин был одним из руководителей Военного общества - тайной декабристской организации), он принялся за переработку "Песен в Сельме" в соответствии со своими эстетическими принципами, утвердившимися в 1810-е годы. Он стремился устранить следы сентименталистской поэтики и придать стихам героическое торжественное звучание, для чего архаизовал лексику, опираясь на прозаический перевод Кострова, затребованный им в 1823 г. из Петербурга. Своему другу и доверенному лицу Н. И. Бахтину Катенин писал 9 января 1828 г.: "Оссиана переводить все равно, что с французского, что с английского; ни то, ни другое не подлинник; подлинника нет. С чего переводил Костров, не знаю, а перевел прекрасным языком, мне и того довольно". (Катенин П. А. Письма к Н. И. Бахтину. СПб., 1911, с. 104). В конце жизни Катенин, отказавшись от былого пристрастия, утверждал, что "прочесть с доски до доски всего макферсоновского "Оссиана"" - это "тяжелая эпитимия", которую можно налагать за литературные прегрешения (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. I. M., 1974, с. 193).