Каронин-Петропавловский Николай Елпидифорович
Рассказы Каронина (Петропавловского). Три тома. М., 1891 г

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Разсказы Каронина (Петропавловскаго). Три тома. М., 1891 г. Цѣна 4 руб. 50 к. Заключающіеся въ этихъ трехъ томахъ Разсказы г. Каронина, по содерганію своему, раздѣляются на двѣ совершенно различная категоріи. Весь первый томъ (Разсказы о парашкинцахъ и Разсказы о пустякахъ) и первая половина втораго тома (Снизу вверхъ) представляютъ собою повѣствованія о житьѣ-бытьѣ "мужиковъ", -- настоящихъ "мужиковъ", а не сочиненныхъ писателями "съ заранѣе обдуманнымъ намѣреніемъ" и не подсмотрѣннымъ случайно во время досужихъ экскурсій въ деревню. Вторая половина втораго тома (Мѣста нѣтъ, Мой міръ и Борская колонія) и третій томъ заняты разсказами о различныхъ "интеллигентныхъ" городскихъ обывателяхъ, либо перебивающихся въ городѣ и вокругъ города (Мѣста нѣтъ, На границѣ человѣка, Учитель жизни), либо бѣгущихъ въ деревню искать себѣ "дѣла" и успокоенія (Борская коломія и Мой міръ). Намъ не разъ приходилось указывать на совершенно неправильное стремленіе нѣкоторыхъ сочинителей изображать деревню въ особенно мрачномъ видѣ, для чего такими авторами выбираются обыкновенно сюжеты болѣе или менѣе уголовнаго свойства, съ убійствами и самоубійствами. Такой выборъ сюжетовъ вполнѣ производенъ, такъ какъ убійства и, въ особенности, самоубійства въ мужичьей средѣ, въ деревнѣ, случаются много рѣже, чѣмъ въ городахъ, да и вообще, гдѣ бы на случалась уголовщина, она почти ничего не доказываетъ и, въ самомъ лучшемъ случаѣ, можетъ служить лишь темой для психологическаго этюда, а не для изображенія какой-либо среды. Въ этомъ отношеніи г. Каронинъ стоитъ внѣ всякаго упрека. Въ двадцати разсказахъ и повѣстяхъ, напечатанныхъ въ трехъ томахъ, мы не находимъ ни одной уголовщины, ни убійства, ни самоубійства. Все въ нихъ просто и заурядно, такъ просто, что казалось бы иногда, будто и сюжета-то совсѣмъ никакого нѣтъ: живетъ такъ себѣ мужиченко ледащій, мотается изо дня въ день, сознавая только два ощущенія -- хроническаго голода и рѣдкой сытости, занятый только двумя мыслями, какъ бы прокормиться и спастись отъ порки за недоимки. Для такого обывателя и для всѣхъ обывателей деревни въ сытости -- благополучіе, въ отсутствіи недоимки -- миръ душевный и спокойствіе всего дома. Но такая, казалось бы, чисто-животная несложность ощущеній и думъ отнюдь не обусловливаетъ собою "озвѣренія" мужика, какъ это склонны думать люди, незнакомые съ деревней или не съумѣвшіе вглядѣться въ суть деревенской жизни и понять ея изголодавшагося обывателя. Вотъ такое-то пониманіе и способность разъяснить читателю, что подъ "звѣринымъ образомъ" изголодавшагося мужика живъ "человѣкъ", со всею сложностью чувствованій и мыслей, и составляетъ выдающуюся особенность г. Каронина, которая дѣлаетъ его разсказы привлекательными и содержательными. Сюжета, казалось бы, нѣтъ, или же онъ представляется крайне ничтожнымъ, какъ, напримѣръ, въ разсказахъ: Нѣсколько кольевъ или Солома, -- а начавши ихъ читать, отъ нихъ нельзя оторваться, и нельзя-то, именно, потому, что, въ одно и то же время, это какъ-то уже необыкновенно просто, и гдѣ-то, тамъ въ глубинѣ вроется нѣчто удивительно-сложное и неожиданное подъ оболочкой дикаго озвѣрѣнія. "Жрать" нечего, домъ разваливается, дерутъ за недоимки,-- ложись и околѣвай, а "мужикъ" топорщится, подъ розги ложится безпрекословно, а "околѣвать" не согласенъ. Онъ все "мотается", все норовитъ "выкрутиться" изъ бѣды и -- что всего важнѣе -- онъ мечтаетъ, и не объ одной только возможности нажраться,-- онъ составляетъ разные планы и проекты, по существу дѣла, ничѣмъ не уступающіе проектамъ и планамъ любаго благороднаго дворянина, скрученнаго по ногамъ, по рукамъ и по шеѣ благодѣтельными банками. Мечты и пріемы "выкручиванія" ничѣмъ между собою не разнятся качественно у наголодавшихся мужиковъ и у припертыхъ къ стѣнѣ долгами бариновъ. Тимоѳей Лыковъ мечталъ о кольяхъ, чтобы починить развалившійся дворъ; Иванъ Чихаевъ мечталъ съ голоду о возможности какъ-нибудь разжиться настолько, чтобы уже никогда не голодать. Животное не мечтаетъ и плановъ не составляетъ; мечтаетъ и выдумываетъ способы осуществить свои мечты только человѣкъ. И вотъ мечты обоихъ осуществились: Тимоѳей добылъ лѣса сквернымъ способомъ, униженіемъ своего человѣческаго достоинства передъ издѣвавшимся надъ нимъ пьянымъ подрядчикомъ изъ "чумазыхъ"; Иванъ вдругъ разжился сквернымъ средствомъ, продажею за неимовѣрную грабительскую цѣну соломы, воспользовавшись крайнею нуждой своихъ односельцевъ. Сбылись ихъ мечты, и оба они "озвѣрѣли", но не надолго. Въ обоихъ сказался "человѣкъ" и взялъ верхъ надъ озвѣрѣніемъ, и они своими руками уничтожили нажитое скверными средствами... Эти два разсказа надо прочесть для того, чтобы понять ту внутреннюю драму,-- борьбу между человѣкомъ и животнымъ,-- которая совершается порою въ душѣ мужика. Большинство разсказовъ г. Каронина вводитъ насъ, именно, съ этой стороны въ глубь интимной жизни мужика, знакомитъ читателя съ такого рода невидимыми драмами, безпрерывно разыгрывающимися подъ сѣрою и часто грязною внѣшностью деревенской жизни, все содержаніе которой кажется со стороны наполненнымъ одними пустяками. Всѣ эти драмы -- тихія, спокойныя, безъ малѣйшихъ эффектовъ, и переданы онѣ авторомъ спокойно, ровно, но неизмѣнно послѣдовательно и правдиво, какъ сама жизнь, нерѣдко въ формѣ забавной, по внѣшности и по тону; но онѣ глубоко затрогиваютъ мысль и чувство своею сущностью и истинно-гуманнымъ смысломъ, положеннымъ въ ихъ основу авторомъ. Мы немного знаемъ книгъ, которыя "съ такою ясностью, съ такою искренностью и съ такимъ полнымъ отсутствіемъ какой-либо предвзятости раскрывали бы передъ читателями сокровенную глубину того, "чѣмъ живы" русскіе мужики въ своей вѣчно голодающей деревнѣ.
   Въ повѣсти Снизу вверхъ, среди болѣе или менѣе оригинальныхъ дѣйствующихъ лицъ, мы видимъ любопытнѣйшаго героя, молодаго мушка Михаила Лунина, выгнаннаго крайнею нуждой изъ деревни въ городъ. На этомъ "новомъ" мужикѣ съ особенною силой отразилось вліяніе нѣкоторыхъ обстоятельствъ и идей послѣдреформеннаго времена. Онъ уже не согласенъ принимать побои такъ, ни за что, хотя бы и отъ родителя, и не признаетъ надобности ложиться въ волости подъ розги за недоимки. Онъ не только мечтаетъ о возможности "выкрутиться0 и не быть сѣченнымъ, но и думаетъ, и разсуждаетъ, и ищетъ настоящаго выхода изъ положенія, ставшаго для него невыносимымъ. послѣ разныхъ городскихъ мытарствъ, едва не загубившихъ въ конецъ молодаго человѣка, Михайла идетъ въ выучку къ слесарю, причемъ попадаетъ очень счастливо въ нѣкоему Ѳомичу. Въ этомъ повѣствованіи авторъ обнаруживаетъ такое же знакомство съ городскимъ рабочимъ и ремесленнымъ людомъ, какое мы видѣли по отношенію къ деревенскимъ "мужикамъ". Михаилъ Лунинъ добивается всего, о чемъ онъ мечталъ, добивается упорнымъ и честнымъ трудомъ: онъ хорошій мастеръ, имѣетъ обезпеченное положеніе, въ деньгахъ не нуждается,-- живетъ уже не "по-свински", помогаетъ деревенскимъ роднымъ; онъ женатъ на любимой дѣвушкѣ, счастливъ съ нею, читаетъ и понимаетъ всякія умныя книжки... Но внутри себя, въ глубинѣ души, онъ неудовлетворенъ ничѣмъ этимъ. По мѣрѣ его умственнаго развитія, въ немъ наростаютъ такіе запросы, о которыхъ онъ и понятія не имѣлъ раньше, въ простотѣ душевной. Вотъ какъ онъ дѣлится съ Ѳомичомъ гнетущими его мыслями: "Я вотъ здѣсь на свободѣ лежу, а они тамъ на днѣ, гдѣ темно а холодно. Боже мой, какая скука! Тамъ темно и холодно, но и мнѣ, хотя и свѣтло, такъ же холодно. И вдобавокъ скучно до смерти! Неужели всѣ образованные люди чувствуютъ себя такъ, какъ я?... Вѣдь, это адъ, Ѳомичъ!"... "Сначала, впрочемъ, я чувствую въ себѣ полное удовлетвореніе; я радуюсь и горжусь, что стою на высотѣ, а не тамъ, на днѣ пропасти, закрытой мглой. Но вслѣдъ за тѣмъ я чувствую не то стыдъ, не то досаду... почему же я одинъ стою на этой высотѣ, и за мною не идутъ изъ черной пропасти другіе люди? Неужели я, взобравшись на скалу, добился только отчаянной скуки? Неужели изъ-за этого стоило карабкаться вверхъ? Пусть меня обливаетъ солнце, а глаза мои могутъ видѣть безконечныя дали, пусть чистый воздухъ врывается въ мою грудь, но зачѣмъ мнѣ все это, когда я не могу всѣхъ этимъ подѣлиться съ тѣми, которые тамъ, въ пропасти?"... "Люди всѣ тамъ, и мнѣ некому сказать слова, не съ кѣмъ подѣлиться мыслью, некому чего-нибудь дать... Я одинъ, безъ людей, на пустой вершинѣ"... "Такъ вотъ за чѣмъ я лѣвъ въ гору, вотъ чего я добился -- одиночества, пустыни и муки! Боже, какая страшная скука! Я теперь понимаю, почему господа съ такимъ бѣшенствомъ отыскиваютъ наслажденій,-- надо же въ чемъ-нибудь утопить скуку!" И въ разсказахъ Мой міръ, Бабочкинъ и На границѣ человѣка г. Каронинъ изображаетъ такихъ "господъ", которымъ надо, необходимо, во что бы то ни стало, "утопить свою скуку", причинъ которой эти "господа" не умѣютъ, однако же, опредѣлить съ такою же ясностью, какъ то дѣлаетъ слесарь изъ мужиковъ, Михаилъ Лунинъ. А, между тѣмъ, эта ужасная тоска одиночества, разрозненности, сознанія собственной ненужности въ одиночку и невозможности подѣлиться съ кѣмъ-либо свѣтомъ и тепломъ, грызетъ и заѣдаетъ людей, пожалуй, даже болѣе жестоко, чѣмъ когда-то заѣдала такъ называемая "среда". Тамъ хотя какая-нибудь была "среда", а теперь для нѣкоторыхъ людей не оказывается совсѣмъ никакой "среды", и мечутся они въ пустомъ пространствѣ, подобно Бабочкину, кончающему дономъ умалишенныхъ, или бредутъ врознь, сами не зная, куда дѣвать свое ненужное существованіе. Изголодавшіеся "мужики" села Парашкина. (Парашкинцы) побросали свои надѣлы, дома, семьи и разбрелись куда глаза глядятъ. И "господа интеллигентные", удручаемые нравственнымъ голоданіемъ, бросаютъ все, что должно бы имъ быть дорого, и бредутъ искать по свѣту хоть чего-нибудь, лишь бы уйти подальше отъ пустаго мѣста. Счастливы тѣ, кому удается найти нѣчто такое, чему они могутъ дать названіе "мой міръ". Но и тамъ, гдѣ они пытаются прочно основать этотъ "свой міръ", имъ тяжело приходится, и нерѣдко и совсѣмъ невозможно осуществить свои завѣтныя мечтанія. Бредутъ другіе -- опять-таки точно парашкинцы "на новыя мѣста" -- основывать Борскія колоніи, воображая, будто можно легко "опроститься" и ни новомъ мѣстѣ стать новымъ человѣкомъ. Наши читатели знаютъ, чѣмъ кончилась попытка основать Борскую колонію (повѣсть эта была напечатана въ Русской Мысли 1890 г.). Но въ томъ-то и дѣло, что "опроститься" неизмѣримо труднѣе, чѣмъ "опорожнить" свою душу отъ всего того, "чѣмъ живъ человѣкъ", будь онъ Тимошка или Савоська-парашкинецъ, или слесарь изъ мужиковъ, или Лобановичъ, которому мѣста нѣтъ, или учитель жизни, который "своего мѣста" не знаетъ и "своего міра" создать себѣ не можетъ.
   Изъ сказаннаго нами отнюдь не должно выводить заключенія, будто г. Каронинъ изображаетъ въ своихъ разсказахъ и повѣстяхъ исключительно только людей, не находящихъ себѣ мѣста, не знающихъ, куда себя дѣвать, или такихъ нравственно "опорожненныхъ", изъ сознанія которыхъ исчезло представленіе о различіи между человѣческимъ житьемъ я "свинствомъ". Не говоря уже о героѣ повѣсти Мой міръ, сумѣвшемъ, не "опрощиваясь", найти себѣ дѣло и удовлетвореніе въ средѣ людей простыхъ, мы можемъ указать на слесаря Ѳомича, не "опростившагося", а, наоборотъ, поднявшагося снизу вверхъ и достигшаго на извѣстной высотѣ желаннаго положенія душевнаго уравновѣшенія. Таковы же Иванъ Иванычъ Червинскій и Катя Даниленко въ разсказѣ Мѣста нѣтъ, таковы же Мизинцевъ, Маша Хордина и Буреевъ въ повѣсти Учитель жизни. Другихъ мы пересчитывать не будемъ. Въ разсказахъ и въ повѣстяхъ, въ малыхъ и въ большихъ картинахъ, г. Каронинъ изображаетъ и нужду, и голодъ, и "свинское" довольство, но нигдѣ онъ не впадаетъ въ мрачный тонъ или въ нытье. Въ его произведеніяхъ очень не малое и видное мѣсто занимаютъ изображенія довольства настоящаго, пріобрѣтеннаго людьми, умѣренными въ своихъ, запросахъ отъ жизни,-- людьми, не особенно высокаго полета, но и не утратившими ничего изъ своего человѣческаго достоинства,-- людьми, не мирящимися, а, просто, мирными и смирными, по своей натурѣ, добрыми, честными, любящими и въ любви находящими силы для поддержанія своего душевнаго равновѣсія. И вотъ эта-то любовь къ людямъ, тихая, но глубокая, и непоколебимая вѣра въ людей, обусловленная такою любовью, отражаются на всемъ міросозерцаніи автора, даютъ совершенно своеобразную привлекательность его произведеніямъ и вызываютъ мягкія и гуманныя чувства въ читателѣ даже тогда, когда передъ нимъ развертываются картины нищеты и горя. Не гнѣвъ и злобу возбуждаютъ такія картины, написанныя симпатичнымъ перомъ г. Каронина, а благое чувство жалости, сочувствія и горячаго желанія всѣмъ помочь, со всѣми подѣлиться, всѣ усилія употребить на то, чтобы всѣмъ людямъ одинаково свѣтило солнце правды и всѣмъ бы было равно свѣтло и тепло.

"Русская Мысль", кн.X, 1890

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru