Каронин-Петропавловский Николай Елпидифорович
Дикарь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ДИКАРЬ.

(Разсказъ).

   Когда зимнее солнце стало склоняться къ западу, а надъ поверхностью лѣсовъ повисли мрачныя тѣни, Николай рѣшилъ оставить охоту. Въ его рукахъ еще дымилось ружье отъ выстрѣла, который имъ былъ данъ по зайцу, но надо было ѣхать. Онъ положилъ на кошеву ружье, сбросилъ туда же свой желтый халатъ и въ одномъ коротенькомъ полушубкѣ сталъ пробираться къ убитому зайцу между соснами, утопая въ снѣгу по самый поясъ. Заяцъ лежалъ шагахъ въ тридцати отъ него; но чтобы добраться къ нему, нужно было пробить ногами цѣлый корридоръ въ глубокомъ снѣгу. Парень, послѣ продолжительнаго нырянья въ рыхлой снѣжной массѣ, поднялъ, наконецъ, зайца и тѣмъ же корридоромъ добрался до лошади.
   Онъ сильно вспотѣлъ, ему захотѣлось пить и, чтобъ удовлетворить жажду, онъ взялъ въ горсть снѣгу и съѣлъ его. Это, въ свою очередь, напомнило ему, что онъ съ самаго утра ничего не ѣлъ. Тогда онъ вынулъ изъ подъ кошмы замерзшій хлѣбъ и принялся объѣдать.
   Но солнце быстро подвигалось къ черной тучѣ, облегавшей верхушки лѣсовъ, а до города еще было далеко. Мать и отецъ поручили ему свести въ городъ мѣшокъ картошки и убитыхъ зайцевъ, а на вырученныя деньги купить плитку кирпичнаго чаю, фунтъ сальныхъ свѣчей и тысячу сѣрняковъ. По дорогѣ онъ привѣтилъ свѣжіе слѣды, бросилъ лошадь и съ ружьемъ въ рукахъ пробрался къ опушкѣ лѣса, чтобы прибавить къ убитымъ раньше четыремъ зайцамъ еще новыхъ. Онъ бродилъ по опушкѣ лѣса и не замѣтилъ, какъ прошелъ день. Теперь надо было торопиться.
   Онъ влѣзъ въ сани, привязалъ къ передку возжи, самъ закрылся войлокомъ, легъ и съѣлъ весь мерзлый каравай, взятый имъ изъ дому. Его стало клонить ко сну. Хлестнувъ лошадь раза два прутомъ, онъ окончательно спрятался подъ кошму и быстро заснулъ, надѣясь вполнѣ на опытную лошадь, знавшую дорогу въ городъ; онъ надѣялся также во-время быть разбуженнымъ ямой, которая была при въѣздѣ въ городъ; ухабъ этотъ былъ такъ великъ, что обыкновенно всякаго, проѣзжавшаго черезъ него, выбрасывало изъ саней на снѣгъ.
   Черезъ минуту онъ уже спалъ. Въ окрестныхъ лѣсахъ и на полянахъ водворилась торжественная тишина. Только сани хрустѣли, скользя по снѣгу, да иногда лошадь, тихо трусившая, фыркала ноздрями, стряхивая намерзшія сосульки. Солнце закрылось тучей. Въ воздухѣ стали носиться пушинки снѣга; падая на спину лошади, на сани, на кошму, онѣ скоро закрыли эти предметы тонкимъ слоемъ и пустынное мѣсто какъ будто совершенно замерло въ торжественномъ безмолвіи. Здѣсь не было человѣка,-- здѣсь была одна природа: мрачныя сосны, голыя березы, снѣгъ, лошадь, Николай...
   Лошадь, съ косматою шерстью и съ толстыми ногами, тихо трусила по дорогѣ и черезъ нѣсколько часовъ аккуратно доставила своего безпечнаго хозяина къ извѣстному овражку, который долженъ былъ встряхнуть и разбудить Николая. Это дѣйствительно случилось; подбѣжавъ къ краю глубокой ямы, мохнатая лошадка вытянула переднія ноги и стала сползать внизъ, надѣясь тихо спуститься, но не выдержала тяжести и нырнула въ глубину, послѣ чего спавшій Николай перевернулся нѣсколько разъ въ саняхъ кубаремъ, ударился головой о передокъ и проснулся. Но не вылетѣлъ.
   Передъ нимъ, когда онъ совсѣмъ очнулся, уже былъ городъ. Наступили сумерки. Снѣгъ хлопьями падалъ на землю и еще болѣе увеличивалъ темноту наступающей ночи. Это обезпокоило парня. Гдѣ ночью продать картошку и зайцевъ? Приходилось оставаться до утра въ городѣ. Но гдѣ онъ будетъ ночевать?
   По улицамъ онъ смотрѣлъ на дома и старался рѣшить вопросъ, въ который домъ заѣхать, чтобы продать свой товаръ; но не рѣшался ни на что. Онъ обратился къ первому мѣщанину, который попался ему на глаза, не знаетъ ли тотъ, кто ѣсть въ городѣ зайчатину?
   -- Мало ли тутъ всякихъ, которые употребляютъ эту нечисть -- возразилъ мѣщанинъ.-- Да ты съ зайцами?
   -- Съ зайцами и картошкой,-- отвѣтилъ Николай.
   Мѣщанинъ зачѣмъ-то похлопалъ мѣшокъ съ картошкой и пощупалъ зайцевъ.
   -- Не знаю, куда тебѣ указать. Ну, да попробуй зайди во-омъ въ тотъ деревянный домъ съ желѣзными ставнями, еще на воротахъ горшокъ выставленъ,-- во-онъ въ ту калитку, изъ которой собака-то сейчасъ выскочила... Тамъ баринъ одинъ живетъ, изъ Расеи лѣтомъ прибылъ.
   -- Зайцовъ ѣстъ?
   -- Съ удовольствіемъ кушаетъ... Мало ли тутъ, которые жрутъ...
   Николай простился съ обязательнымъ мѣщаниномъ и направилъ лошадь къ указанному дому; подъѣхавъ къ воротамъ, онъ взвалилъ на плечи зайцевъ и прошелъ въ домъ. Но, войдя въ домъ, онъ остановился въ прихожей. Его ослѣпилъ яркій свѣтъ, среди котораго онъ вдругъ очутился; въ смежной комнатѣ стонъ кипящій самоваръ, а за нимъ сидѣли господа.
   -- Кто здѣсь?-- окликнулъ его баринъ.
   -- Зайцевъ не надо ли?-- проговорилъ Николай.
   Его окружили сейчасъ всѣ трое, сидѣвшіе за столомъ: самъ Ларинъ, барыня и барышня. Разспросили его, откуда онъ, почему ночью явился и сколько проситъ за зайцевъ. На все онъ отвѣтилъ обстоятельно и немедленно продалъ свой товаръ. Только картошку баринъ сначала не хотѣлъ брать, но Николай такъ спустилъ цѣну за нее, что барыня позвала кухарку и велѣла перенести картошку изъ кошевы въ кухню.
   -- Ты и впередъ зайцевъ вози; я у тебя всегда буду брать. Ты охотникъ?
   -- Такъ, по малости. Да ничего -- попаливаемъ. Штукъ съ полсотни никакъ убилъ въ зиму-то.
   -- Хорошо. Ты озябъ, должно быть? Не хочешь ли чаю?
   -- Отчего же, можно,-- сказалъ Николай, поправилъ волосы, отряхнулъ пимы и безъ всякой робости присѣлъ къ столу, гдѣ сервированъ былъ чай.
   Онъ спокойно сѣлъ въ кресло и съ любопытствомъ сталъ осматриваться. Такихъ людей и такой обстановки онъ никогда не видакъ.
   Какъ всѣ сибиряки, онъ былъ гордъ и съ достоинствомъ. Насмѣшливый съ равными, онъ былъ серьезенъ съ высшими. Нигдѣ, даже передъ большимъ начальствомъ, онъ не терялъ самообладанія. Иногда онъ конфузился, но только потому, что замѣчалъ, что сдѣлалъ нѣчто неладное. Боясь быть смѣшнымъ, онъ во всякомъ постороннемъ обществѣ держалъ себя дипломатически: говорилъ мало, слушалъ много; вообще держался той истины, что человѣку данъ языкъ затѣмъ, чтобы скрывать свои мысли. Когда онъ замѣчалъ, что надъ нимъ смѣются, онъ обидчиво улыбался.
   Но онъ былъ увѣренъ, что ни въ какомъ обществѣ онъ не сдѣлаетъ безобразія какого нибудь. Когда барыня подала ему стаканъ чаю, онъ съ плавными движеніями принялъ его и тихо поставилъ передъ собой на столъ, какъ это и слѣдовало. Затѣмъ онъ налилъ изъ стакана въ блюдечко и отлично зналъ, что блюдечко надо поставить на три пальца; но эта артистическая штука ему не удалась, послѣ чего онъ рѣшилъ, что никто не будетъ смѣяться, если онъ даже поставитъ блюдечко на четыре пальца, подуетъ и будетъ пить. Такъ онъ и сдѣлалъ, и нѣкоторое время въ комнатѣ слышалось только, какъ онъ дулъ на блюдечко. На вопросы отвѣчалъ съ большимъ тактомъ.
   Нѣкоторое время съ той и съ другой стороны длилось молчаніе, только дѣвочка, сидѣвшая по другую сторону стола, от чего-то то и дѣло, фыркала; но онъ былъ увѣренъ, что это не надъ нимъ. Хозяева и гость съ любопытствомъ осматривали другъ друга. Николай смотрѣлъ на барыню и ему понравились ея черныя брови, но онъ усомнился насчетъ подлинности удивительно длинной косы; у барина его вниманіе обратила на себя часовая цѣпочка и газета съ картинами; но самъ баринъ ему не понравился,-- слишкомъ худой и мозглый, "все одно, какъ облупленный заяцъ".
   -- Ты отчего безъ сахару пьешь?-- спросила его барыня.
   -- Я кусаю. Больно сахаръ-то дорогъ по нашимъ мѣстамъ,-- замѣтилъ Николай.
   -- И всѣ вы безъ сахару пьете?-- спросилъ баринъ.
   -- Бываетъ, и съ сахаромъ. А въ будни съ хлѣбомъ. Матушка вонъ моя съ лукомъ пьетъ, бѣда какъ любитъ лукъ,-- сахару не надо. А я люблю, напримѣръ, чай пить съ щучьимъ пирожкомъ.
   Дѣвочка фыркнула и спрятала смѣющееся лицо въ платокъ.
   -- Ты женатъ?-- спросила барыня.
   -- Нѣтъ еще, ныньче зимой меня женятъ,-- возразилъ Николай и оскалилъ свои бѣлые зубы.
   -- Красивая невѣста-то, чай?-- спросилъ баринъ.
   -- Кто ее знаетъ. По мнѣ -- ладно. Все же ужь не такая, какъ вотъ твоя хозяйка-то,-- сказалъ Николай и еще разъ осмотрѣлъ прекрасное лицо барыни.
   -- Какая же, по-твоему, хозяйка моя?
   -- Бассинькая {Красивенькая.}.
   Всѣ засмѣялись этому откровенному комплименту. Улыбался и Николай. Онъ видѣлъ радушіе и самъ повеселѣлъ. Застѣнчивый и осторожный вначалѣ, онъ теперь все болѣе и болѣе дѣлался болтливъ. Къ барину онъ обратился съ вопросомъ, отъ чего онъ такой худой и мозглый? У барыни спросилъ, какъ это можно отростить такую косу? Чтобъ убѣдиться вполнѣ въ правильности своего наблюденія, онъ осторожно взялъ двумя пальцами великолѣпную косу и пощупалъ ее. Потомъ почему-то покачалъ головой и сказалъ:
   -- Гм... А правду говорятъ, что бываютъ плѣшивыя барыни? Волосъ своихъ нѣтъ,-- ну, онѣ, говорятъ, и навѣшиваютъ чужіе?-- спросилъ онъ затѣмъ.
   Дѣвочка не могла больше сидѣть и убѣжала въ другую комнату, не въ состояніи дольше удерживать душившій ее смѣхъ. Самая наружность Николая вызывала въ ней неудержимую потребность хохотать. Лицо его было, въ самомъ дѣлѣ, странное, какое-то бѣлобрысое: бѣлыя, едва замѣтныя брови, бѣлые волосы, похожіе на мочку льна, бѣлая маленькая борода, бѣлыя рѣсницы; веснушчатое лицо его, облупившееся отъ вѣтра, казалось пѣгинъ. Природа, создавая его, поскупилась на краски. Одни только глаза выручали этого степнаго человѣка: это были большіе, сѣрые, "любопытные" глаза.
   -- Ишь какая смѣшная!-- замѣтилъ Николай, когда дѣвочка убѣжала въ другую комнату, чтобы хохотать въ подушку.
   Мужъ и жена переглянулись, а баринъ замѣтилъ, что люди не только чужіе волосы приклеиваютъ себѣ, но и еще многое Другое, что у нихъ отняла "фальшивая цивилизація".
   -- Зубы вставляютъ, глаза поддѣлываютъ, чужія мысли закладываютъ...-- говорилъ съ улыбкой баринъ.
   -- О зубахъ я, точно, слышалъ; только изъ чего ихъ дѣлаютъ?-- спросилъ Николай.
   -- Изъ серебра, изъ золота, изъ слоновой кости...
   -- И ничего, крѣпко?
   -- Иногда выпадаютъ,-- отвѣчала барыня.
   -- А жевать какъ же ими? Кость, напримѣръ, раскусить?
   -- Передъ обѣдомъ ихъ вынимаютъ, но мягкую пищу можно и фальшивыми зубами пережевывать.
   Николай смѣялся, ёрзалъ на стулѣ, вообще казался возбужденнымъ. Лицо его выражало живѣйшій интересъ.
   -- Ну, а глаза какъ вставляютъ? Изъ чего они?-- спросилъ онъ.
   -- Стеклянные.
   -- И видятъ?
   -- Они сдѣланы такъ искусно, что ихъ не отличишь отъ настоящихъ, но видѣть ими нельзя.
   -- Нельзя же?
   -- Конечно, нельзя; только для красоты.
   Николай, повидимому, разочаровался этимъ отвѣтомъ.
   -- На кой же они пёсъ?-- сказалъ онъ презрительно.
   Возбужденный, съ загорѣвшимся любопытствомъ, онъ осматривалъ всѣ вещи, какія были на столѣ, обводилъ глазами комнату, болтливо разспрашивалъ, часто смѣялся. Разспросивъ обо всемъ, что онъ только замѣтилъ своимъ любопытнымъ взоромъ въ этой комнатѣ, онъ сталъ заглядывать въ смежныя комнаты,-- ему и тамъ хотѣлось оглядѣть все.
   -- Ты хочешь посмотрѣть, что тамъ?-- спросила барыня и пригласила Николая пойти посмотрѣть на все.
   Онъ пошелъ, но осторожно ступалъ по полу; глаза его были широко раскрыты. Къ нимъ скоро присоединилась и дочка барыни. А самъ баринъ сѣлъ въ отдаленный уголъ и оттуда наблюдалъ за всѣмъ происходившимъ. На его лицѣ блуждала улыбка удовольствія.
   Онъ принадлежалъ къ тому многочисленному классу господъ, которые страдаютъ всѣми "благородными" недугами, а въ томъ числѣ и "простраціей". Съ простраціей въ груди, онъ имѣлъ настоятельную потребность отъ времени до времени видѣть здоровыхъ людей; для этого онъ иногда приглашалъ перваго попавшагося лѣснаго человѣка, отъ котораго пахнетъ сосной, сѣномъ, курятникомъ, и велъ съ нимъ бесѣду о "фальшивой цивилизаціи". И одинъ видъ лѣснаго человѣка вливалъ въ него бодрость къ дальнѣйшей жизни. Онъ говорилъ тогда себѣ: живутъ же люди!... Лѣтомъ онъ забирался на цѣлый мѣсяцъ въ какую-нибудь трущобу и тамъ жилъ "естественною жизнью", то-есть вдыхалъ запахъ гррящаго навоза, пилъ парное молоко, ѣлъ свѣжихъ куръ и спалъ на мѣшкѣ, набитомъ свѣжимъ сѣномъ. Въ свободное время онъ забирался въ лѣсъ и тамъ лѣниво валялся на травѣ, наблюдая, какъ по небу плывутъ облака, какъ солнце играетъ сквозь зеленые листья и какъ летаютъ насѣкомыя среди яркихъ цвѣтовъ. Опьяненный этою безпечною жизнью, онъ возвращался къ своимъ занятіямъ бодрымъ и совершенно свѣжить. Понятно, онъ въ мечтахъ стремился къ деревнѣ, вздыхалъ о ней.
   Но деревню онъ представлялъ не настоящую, народъ ея былъ разный, а любовь къ нему была платоническая; и здороваго во всемъ этомъ было только его неизгладимое стремленіе къ природѣ.
   Теперь онъ сидѣлъ въ дальнемъ углу и восторгался всѣмъ, что наблюдалъ въ бѣлобрысомъ парнѣ; восхищался его любопытствомъ, его здоровымъ смѣхомъ, наивными вопросами, неожиданный отвѣтами. И думалъ: "его радуетъ моя жизнь, а я хотѣлъ бы жить его жизнью,-- кто же изъ насъ правъ?"
   Между тѣмъ, Николай, окруженный барыней и ея дочкой, съ возбужденнымъ видомъ осматривалъ все, что ему показывали. Въ домѣ сдѣлалось шумно и весело. Онъ смѣялся, качалъ головой, болталъ безъ умолку. Ему показали всѣ бездѣлушки, какія находились на столѣ, каждую изъ нихъ онъ осторожно вертѣлъ въ рукахъ, боясь разломать, и качалъ головой. Большая часть вещей вызывала на его лицѣ неопредѣленную улыбку, но нѣкоторые предметы поражали его. Въ особенности онъ изумился булильнику, стоявшему на столѣ. Барыня завела часы, повернула ключъ и пустила машинку; раздался пронзительный звонъ и трескъ. Николай стоялъ взволнованный. Потомъ, придя въ себя, онъ попросилъ разсказать устройство этой дьявольской штуки.
   -- Ишь, проклятая, какъ трещитъ!-- сказалъ онъ, наконецъ, переводя духъ.
   Потомъ его подвели къ трюмо. Пристально осмотрѣвъ себя въ зеркало, онъ грустно покачалъ головой, выражая этимъ, что бѣлобрысая рожа, отражавшаяся въ зеркалѣ, не нравится ему.
   -- А и думалъ, что ликъ у меня лучше!-- проговорилъ онъ съ грустною улыбкой.
   -- Хочешь, у тебя сейчасъ перемѣнится лицо? спросила барыня и стала рыться въ туалетныхъ принадлежностяхъ.
   Она часто принимала участіе въ любительскихъ спектакляхъ, которые въ худыхъ, бѣдныхъ городишкахъ замѣняютъ театръ, и держала у себя большую часть принадлежностей гримировки. Разложивъ теперь ихъ, она объяснила Николаю ихъ употребленіе.
   -- И голову мажутъ этою мазью?-- спросилъ онъ нѣсколько брезгливо.
   -- Да, красятъ.
   -- И усы, стало быть?
   -- Да, все можно выкрасить,-- отвѣчала барыня и объяснила, кто и когда красится.
   А дѣвочка, крутясь вокругъ него, предложила ему загримироваться. Николай сначала сконфузился. Но предложеніе прельстило его.
   -- А ну-ко, въ, самомъ дѣлѣ, наведи мнѣ брови! Больно мои-то непримѣтныя. Я люблю черныя брови,-- сказалъ онъ.
   Барыня провела кисточкой по его бѣлымъ бровямъ. Онъ взглянулъ въ зеркало и сначала расхохотался; но вдругъ тѣнь пробѣжала по его лицу, онъ задумался и сталъ рукавомъ поспѣшно вытирать краску.
   -- Что же, не нравится?
   -- Нѣтъ, Богъ съ ними, съ бровями... Супротивъ Бога не пойдешь, а мою Лукерью не обманешь, -- сказалъ онъ съ тою же задумчивостью и еще разъ провелъ рукавомъ по лицу.
   Здѣсь онъ вспомнилъ, что ему надо уже уходить, потому что онъ не закупилъ еще того, за чѣмъ ѣхалъ. Былъ уже поздній вечеръ. Лавки вездѣ закрылись, такъ что только на дому какого-нибудь лавочника можно было еще купить нужныя вещи. Но всѣ стали просить его остаться. Что ему нужно? Онъ сказалъ: плитку чаю, фунтъ сальныхъ свѣчей и тысячу сѣрниковъ. Барыня отрядила за этими вещами прислугу, а Николая уговорила еще побыть. Всѣмъ имъ было весело, забавно и не хотѣлось отпустить такого человѣка, который внесъ необыкновенное оживленіе въ ихъ скучный вечеръ.
   Чтобы занять, барыня провела Николая въ другую комнату. Съ потолка ея свѣшивалась лампа съ сильною горѣлкой, освѣщая всю комнату ровнымъ свѣтомъ. Здѣсь былъ шкафъ съ книгами, круглый столъ съ газетами и журналами, рояль съ копіи. На шкафѣ стояла статуэтка. Николай прежде всего на нее обратилъ вниманіе.
   -- Истуканъ еще какой-то, -- проговорилъ онъ нерѣшительно.
   Барыня достала со шкафа бюстъ и стала объяснять, что за человѣкъ вылѣпленъ здѣсь... Его всѣ русскіе люди знаютъ. И барыня назвала имя.
   Николай отрицательно покачалъ головой.
   -- Не слыхать что-то у насъ про такого, -- сказалъ онъ смущенно и смотрѣлъ на статуэтку равнодушнымъ взглядомъ. Потомъ, вглядываясь въ фигуру, онъ замѣтилъ:
   -- Должно быть, лысый былъ.
   Только это онъ и замѣтилъ. Всѣмъ сдѣлалось неловко и непріятно. Барыня тихо поставила бюстъ на мѣсто и больше ни одного слова не сказала по поводу его.
   Дѣвочка въ это время предложила показать картинки. Между газетами и журналами лежалъ толстый томъ иллюстрацій. Николай съ величайшею охотой сталъ разсматривать показываемые ему рисунки. Всѣ трое усѣлись за круглымъ столомъ и перелистывали книгу. Но вниманіе Николая, сначала напряженное, быстро утомилось, и онъ равнодушно пропускалъ гравюры? Взоръ его скользилъ по поверхности,-- картины не производили на него никакого впечатлѣнія. Замѣтивъ это, барыня выбрала лучшую гравюру и разсказала ея содержаніе. Но Николай растерянно смотрѣлъ; онъ замѣчалъ отдѣльныя фигуры, не понимая цѣлаго; онъ видѣлъ мертвыя лица, не въ состояніи оживить ихъ воображеніемъ, и всѣ нарисованные предметы онъ видѣлъ въ пространствѣ, но не во времени.
   Вѣроятно, поэтому ему понравилась только одна картинка; на ней представленъ былъ оселъ, опустившій морду къ землѣ, съ прижатыми ушами и съ приподнятою заднею ногой, которою онъ старается лягнуть лающую сзади его собаченку. Но Николай даже и въ этой картинкѣ не понялъ комической идеи и обратилъ вниманіе отдѣльно -- сперва на осла, потомъ на собаку.
   -- Жеребенокъ-то какой славный!-- замѣтилъ онъ съ удовольствіемъ, найдя понятный для него предметъ.
   -- Это не жеребенокъ, а оселъ!-- запротестовала дѣвочка и разсказала, что знала про это животное.
   -- А я думалъ жеребенокъ! Оселъ... ну, ословъ по нашимъ мѣстамъ нѣтъ. Ишь какой лопоухій!
   За исключеніемъ этого осла, все остальное не возбудило ни малѣйшаго интереса со стороны Николая, и по мѣрѣ того, какъ листы съ гравюрами переворачивались, онъ дѣлался все болѣе и болѣе невнимательнымъ. Наконецъ, ему сдѣлалось скучно, и онъ сталъ смотрѣть по сторонамъ.
   Баринъ въ это время поднялся съ мѣста и вытащилъ толстую книгу.
   -- Хочешь посмотрѣть небо?-- спросилъ онъ просто.
   Но Николай недовѣрчиво посмотрѣлъ на всѣхъ.
   Баринъ, между тѣмъ, раскрылъ книгу. Это была астрономія со множествомъ рисунковъ; здѣсь были звѣздные атласы, фигуры планетъ на темномъ фонѣ, радужныя отраженія, чертежи, телескопы, даже обсерваторія парижская. Баринъ съ оживленіемъ разсказалъ о землѣ, какое она мѣсто занимаетъ среди другихъ небесныхъ свѣтилъ и какую дорогу проложила она себѣ между ними; о ближайшихъ планетахъ, какую фигуру онѣ представляютъ и что открыли на нихъ; о самомъ солнцѣ, какъ оно далеко и сколько свѣту оно несетъ на темную землю.
   Николай, слушая эти чудеса, былъ сильно взволнованъ. Яркая краска то и дѣло заливала его лицо; но въ нѣкоторыя мгновенія впечатлѣніе было такъ огромно, что онъ блѣднѣлъ.
   -- Неужели все это допытано?-- спросилъ онъ, наконецъ.
   -- Да, все допытано!-- возразилъ баринъ.
   Николай напряженно разсматривалъ рисунки и слушалъ объясненія. Его возбужденіе, начавшееся съ минуты прихода въ этотъ новый міръ, возростало все сильнѣе и сильнѣе. Но когда ему стали разсказывать о небѣ, онъ притихъ, пересталъ болтать и сжалъ руками наклоненную надъ столомъ голову. Что-то тоскливое отразилось на его лицѣ.
   -- А мы какъ живемъ... ничего-то мы не знаемъ!-- вдругъ вырвалось у него.
   -- Когда нибудь и вы будете знать. Настанетъ свѣтлый день, когда лучи сознанія озарятъ самые темные людскіе углы,-- сказалъ какъ бы про себя баринъ.
   -- Это вѣрно -- темные углы! Живемъ мы вродѣ какъ трава, либо подобно лѣсу. Родимся, и растемъ, и ходимъ, а ничего не знаемъ. Какъ трава! Сойдетъ снѣгъ весной, пригрѣетъ солнышко, и трава родится изъ земли, отъ старыхъ корней. И ростеть эта трава, ежели Богъ попуститъ... Согрѣетъ солнышко, дождикъ во-время падетъ -- трава и живетъ, а спрячется солнце за тучи, подуетъ холодомъ съ полуночной стороны, или засуха одолѣетъ -- и трава хилая дѣлается, пожелтѣетъ вся, какъ передъ смертью, и пропадетъ... Но не знаетъ трава, что къ чему... Вотъ какая мысль-то мнѣ пришла!-- сказалъ съ улыбкой Николай и тряхнулъ головой, какъ бы желая отогнать отъ себя что-то тяжелое.
   Баринъ, видя, какое впечатлѣніе произвела на него толстая книга, убралъ ее и сталъ перебирать газеты, чтобы еще чѣмъ-нибудь занять гостя.
   -- Это газеты?-- спросилъ Николай и, получивъ утвердительный отвѣть, освѣдомился:-- Что же пишутъ?
   -- Да, много пишутъ здѣсь разныхъ разностей... Вотъ, кстати, тутъ и о васъ есть, даже объ округѣ вашемъ, хочешь прочитаю?-- спросилъ баринъ.
   -- Неужели и о насъ думаютъ?-- И, говоря это, Николай выразилъ недовѣріе.
   -- Конечно, думаютъ... Да и вообще о крестьянахъ много думаютъ.
   Николай недовѣрчиво молчалъ; что-то подозрительное виднѣлось въ его лицѣ.
   -- И что же... большой вредъ отъ этого будетъ?-- спросилъ онъ загадочно.
   -- Отчего "отъ этого"?
   -- Да, вотъ, что думаютъ то о насъ много.
   -- Какой же отъ этого вредъ?-- удивленно выговорилъ баринъ.
   -- Да кто его знаетъ... Старики наши такъ говорятъ. Вонъ мой родитель часто поминаетъ, что не къ добру, ежели кто задумывается объ нашемъ братѣ. Засѣдатель, примѣрно, задумается о нашей деревнѣ,-- ну, и сейчасъ вредъ, каверза! Какъ только задумается, такъ ужь тутъ припасай двѣ сотельныхъ, а то и болѣ, рубля по три съ души!
   Баринъ увѣрилъ его, что онъ говорилъ не въ этомъ смыслѣ. Николай выслушалъ, но мнѣнія своего, принятаго отъ стариковъ, не измѣнилъ и упрямо твердилъ, что думать о нихъ вредно.
   Въ залѣ воцарилось молчаніе. Упрямство Николая перешло въ угрюмость. Онъ пересталъ болтать, какъ ребенокъ, замолчалъ. Выраженіе лица его сдѣлалось жесткимъ и хитрымъ; онъ вспомнилъ всѣ разсказы стариковъ о томъ, какъ господа вредно думаютъ "объ ихнемъ братѣ" и, разумѣя подъ господами засѣдателей, не могъ признать доброты съ ихъ стороны. Кромѣ того у него мелькнула мысль: "а что, ежели и этотъ господинъ чего-нибудь выпытаетъ у меня, да и навредитъ?" И, думая это, онъ изподлобья оглянулъ хозяина.
   Всѣ замѣтили внезапную перемѣну, происшедшую мгновено въ парнѣ, но никто не обидѣлся; напротивъ, барину даже понравилось это неумѣнье скрыть слѣды своихъ мыслей. Настроенія Николая сейчасъ же отражались наружу; за это короткое время онъ испыталъ и обнаружилъ всѣ чувства и способности, какія въ немъ были: грусть и радость, задумчивость и любопытство, иронію и хитрость, смѣхъ и хохотъ,-- все это мгновенно появлялось на его лицѣ; казалось, всѣ способности организма вдругъ проснулись, какъ послѣ долгаго сна, и наперерывъ одна передъ другой вырывались наружу, отражаясь бѣлобрысомъ лицѣ, какъ облака на водной поверхности.
   Послѣ долгаго молчанія Николай вздохнулъ и опять сталъ прощаться, думая, что онъ уже надоѣлъ. Но въ эту минуту барыня открыла крышку рояля, присѣла на табуретъ и взяла нѣсколько полныхъ аккордовъ. Раздавшійся по залѣ странный гулъ поразилъ Николая. Онъ приподнялся съ мѣста и съ широко раскрытыми глазами смотрѣлъ на чудный ящикъ. Потомъ онъ подошелъ къ самому роялю и пытливо оглядѣлъ его.
   -- Машина?-- спросилъ онъ и притронулся пальцемъ къ одной изъ клавишъ. Когда въ воздухѣ замеръ звукъ, изданный ею, онъ поочередно взглянулъ на всѣхъ и засмѣялся о удивленія.
   Барыня сначала сыграла ему трескучую увертюру, начавшуюся громомъ пушечныхъ выстрѣловъ и окончившуюся стонами раненыхъ и проклятіями сражающихся. Когда замеръ послѣдній звукъ шумной пьесы, Николай взволнованъ былъ въ сильнѣйшей степени; но музыка произвела на него впечатлѣніе только своимъ грохотомъ, наполнившимъ всю залу. Удовольствія онъ испыталъ никакого, растерявшись въ этомъ непонятномъ для него сочетаніи сотни звуковъ. Ему доступна была только простая гармонія тоновъ, и только простыми мелодіями можно было его тронуть.
   Барыня поняла это.
   -- Не нравится тебѣ?-- спросила она; но Николай ничего не отвѣчалъ, не въ состояніи отдать себѣ отчета въ томъ, пріятна или нѣтъ ему эта музыка. Онъ только былъ оглушенъ и взволнованъ.
   Тогда барыня, порывшись въ нотахъ, заиграла вдругъ медленную и тихую мелодію; звуки шли откуда-то издалека, изъ-за лѣса или изъ-за горы, и часто прерывались, какъ бы относясь отъ слушателя вѣтромъ. Это была пьеса старика Баха, настолько же простая, насколько и трогательная. Николай сидѣлъ неподвижно, очарованный; онъ устремилъ широко раскрытые глаза въ одну точку на полу и подперъ голову руками. Онъ замеръ въ этой позѣ и не замѣтилъ тишины, когда барыня кончила играть; потому что въ ушахъ его все еще раздавались чудные звуки.
   Послѣ долгаго молчанія, онъ, наконецъ, поднялъ голову и съ удивленіемъ оглянулъ комнату.
   -- Я, кажись, умеръ,-- замѣтилъ онъ серьезно.
   -- Хорошо?-- спросила барыня.
   -- Даже больно что-то въ груди...-- сказалъ онъ. На глазахъ его были слезы.
   Барыня послѣ этого проиграла нѣсколько веселыхъ вальсовъ, но Николай смутно ихъ слушалъ, не въ силахъ отдѣлаться отъ глубокаго впечатлѣнія тихой музыки, которая шла какъ будто изъ-за лѣса и прерывалась, какъ будто относимая вѣтромъ... Но когда барыня заиграла камаринскаго, Николай оправился, повеселѣлъ и сталъ хохотать.
   -- Эхъ, вотъ бы поплясать-то гдѣ!-- воскликнулъ онъ радостно и отбивалъ тактъ ногой.
   -- Такъ что же, валяй!-- посовѣтовала барыня.
   -- Да совѣстно,-- проговорилъ Николай, сконфузился и окончательно сталъ собираться домой.
   Поблагодаривъ хозяевъ за ласку, онъ въ сильномъ смущеніи остановился возлѣ двери. Ему вдругъ сдѣлалось стыдно при мысли, что онъ ничѣмъ не можетъ отплатить за этотъ чудный вечеръ. Путаясь въ словахъ, онъ сталъ приглашать господъ побывать весной у него, и увѣрялъ, что онъ пріѣдетъ самъ на парѣ лошадей съ колокольчикомъ и прокатитъ куда угодно. Но, несмотря на это приглашеніе, онъ волновался тѣмъ, что не можетъ отплатить господамъ за гостепріимство.
   -- Сдѣлайте милость!... пожалуйте къ намъ, ежели когда грибовъ побрать, ягодъ, а то пострѣлять зайцевъ... и духъ у насъ въ лѣсу хорошій... Родитель у меня старикъ хорошо умный!...-- просилъ онъ безсвязно.
   Была уже глубокая полночь, когда онъ возвращался домой. Попрежнему, возжи были привязаны къ передку, и мохнатая лошадь тихонько трусила по знакомой дорогѣ, среди кустовъ, сугробовъ, черезъ пригорки и ухабы. Но Николай не обращалъ вниманія на окружающее. Голова его горѣла. Масса впечатлѣній и мыслей, явившихся въ немъ, теперь подавляла его своею безпорядочностью. Взволнованный, онъ безпокойно ворочался въ нихъ и громко говорилъ съ собой. Среди снѣжной пустыни иногда вдругъ раздавалось: д-да! и эхо высокихъ сосенъ повторяло это восклицаніе потрясеннаго человѣка.
   Окружающая дикая пустыня не измѣнилась за нѣсколько часовъ. Какъ и днемъ, когда проѣзжалъ Николай, здѣсь такъ же высились надъ снѣгомъ сосны съ темно-зелеными вѣтвями и голыя березы, а надъ ними стояла черная тѣнь въ видѣ мрачной тучи; только тогда свѣтило холодное солнце, а теперь вездѣ на небѣ мерцали звѣзды. Николай смотрѣлъ на все это и не видѣлъ. А когда волненіе его утихло и онъ посмотрѣлъ вокругъ себя, онъ не узналъ окружающаго. Эти сосны и березы утопающія въ сугробахъ, эта мрачная туча надъ лѣсомъ и эти слабо мерцающія звѣзды были чужды ему. Онъ какъ будто узнавалъ ихъ.
   Еще недавно онъ составлялъ неразрывную часть природы теперь, послѣ пробужденія сознанія, онъ отдѣлился отъ нее, сталъ чужой для нея и почувствовалъ, что онъ одинокъ среди этого дикаго простора. Тогда его сердце вдругъ сжалось невыразимою печалью. Онъ съ удивленіемъ оглянулся по сторонамъ вокругъ себя, какъ будто послѣ тяжкой болѣзни -- и ничего не понималъ; не понималъ ни этого темнаго лѣса, который окружалъ его теперь, ни того свѣтлаго дома, гдѣ онъ сейчасъ былъ. И онъ вдругъ громко сказалъ:
   -- Иного тайнъ знаютъ господа, но скрываютъ ихъ отъ простыхъ людей!
   Эхо высокихъ сосенъ смутно повторило эти слова.
   Ночь проходила. Близилось утро. Звѣзды потухли.

Каронинъ.

"Русская Мысль", кн. IV, 1887

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru