Карнович Евгений Петрович
Ответ гг. Белову, Костомарову и Миллеру

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

ОТВѢТЪ ГГ. БѢЛОВУ, КОСТОМАРОВУ И МИЛЛЕРУ.

   Въ 706 нумеръ "Новаго Времени" г. Буренинъ, сдѣлавъ вскользь мистическое замѣчаніе, что статья моя "Объ участіи Россіи въ освобожденіи христіанъ отъ турецкаго ига", напечатай ная въ "Отечественныхъ Запискахъ", "есть своего рода плодъ тоскующаго либерализма", отказался отъ дальнѣйшихъ по ней обвиненій, предваривъ, что по немъ, г. Буренинѣ, грядетъ грозный судія -- спеціалистъ-историкъ, который и сдѣлаетъ надлежащую оцѣнку моей статьѣ. Не мало, однако, удивило меня, когда черезъ нѣсколько дней послѣ этого извѣщенія, въ "Новомъ Времени" появился разборъ моей статьи, написанный г. Е. Бѣловымъ, который такимъ образомъ явился спеціалистомъ-историкомъ, но редакція "Новаго Времени" устранила возникшее при этомъ недоразумѣніе, заявивъ въ сноскѣ, что завтра, по поводу статьи моей, будетъ напечатана статья г. Костомарова, такъ что г. Бѣловъ оказался только предтечею этого дѣйствительнаго спеціалиста.
   Сдѣлалъ г. Костомаровъ надлежащую оцѣнку первой части моей статьи; по появленіи же второй ея части, выступилъ снова съ короткой замѣткой г. Буренинъ, а спустя не много времени, заговорилъ о ней въ двухъ фельетонахъ "Новаго Времени" г. Ор. Миллеръ. Такимъ образомъ, мнѣ приходится теперь отбиваться разомъ отъ трехъ противниковъ, къ которымъ, быть можетъ, примкнутъ еще новые, нѣсколько запоздавшіе рецензенты.
   Не видя въ исторіи стародавней Москвы самостоятельнаго возникновенія идеи объ освобожденіи христіанъ отъ турецкаго ига и находя только извѣстія о приносѣ ея туда представителями Западной Европы -- въ то время, когда цари московскіе желали жить "въ братской любви и крѣпкой дружбѣ" съ поработителями православнаго славянства, я, какъ кажется, основательно могъ придти къ тому заключенію, что упомянутое освобожденіе не составляло нашей исторической задачи и что мысль о ней возникла уже позднѣе, подъ вліяніемъ постороннихъ внушеній. Въ этомъ отрицательно убѣждало меня отсутствіе всякаго проявленія такой мысли, и положительно тотъ фактъ, что въ Москвѣ предположенію о войнѣ съ Турціею за освобожденіе христіанъ сочувствовали только тѣ люди, которые отличались стремленіемъ къ западно-европейскому строю. Такими людьми были: Борисъ Годуновъ, Лжедмитрій, Ордынъ-Нащокинъ, князь Василій Васильевичъ Голицынъ и, наконецъ, Петръ Великій. Этихъ слишкомъ вѣскихъ доводовъ не только не опровергъ никто изъ моихъ противниковъ, но даже всѣ они обошли ихъ безусловнымъ молчаніемъ, потому, разумѣется, что у нихъ не нашлось никакихъ возраженій.
   Затѣмъ другими главными фактами, подтверждающими западное происхожденіе такъ называемой нынѣ у насъ исторической задачи Россіи, выставлены были мною: отреченіе Москвы отъ покровительства донскимъ казакамъ -- этимъ борцамъ противъ магометанства; поголовная ихъ выдача на расправу туркамъ такими представителями и политическихъ, и религіозныхъ стремленій Москвы, какими были царь Михаилъ Ѳедоровичъ и отецъ его, патріархъ Филаретъ, и царское повелѣніе донцамъ поступить подъ начальство турецкихъ нашей. Обо всѣхъ этихъ слишкомъ знаменательныхъ фактахъ не промолвили ни полслова ни г. Бѣловъ, ни г. Костомаровъ; ихъ. какъ это будетъ сказано ниже, коснулся только г. Миллеръ" Далѣе я указалъ на то, что на земскомъ соборѣ 1642 года никто нетолько не принесъ рублевика или алтына въ пользу единовѣрныхъ съ Москвою христіанъ, порабощенныхъ турками, но даже и не вспомнилъ о нихъ. Я указалъ также на то вліяніе, какое могло имѣть присоединеніе къ Москвѣ Малороссіи, на которую, еще до этого присоединенія, турецкіе христіане смотрѣли какъ на свою будущую избавительницу. Переходя ко времени Петра Великаго, я упомянулъ о значеніи, какое онъ, при первомъ же сближеніи Россіи съ Западной Европою, придавалъ участію первой въ освобожденіи христіанъ отъ турецкаго ига. Далѣе я замѣтилъ, что въ царствованіе императрицы Елизаветы Петровны, когда вся наша государственная обстановка была вполнѣ національно-православная, вопросъ о нашихъ единоплеменникахъ и единовѣрцахъ въ Турціи былъ въ совершеномъ забросѣ. По поводу этого явленія, слишкомъ бросающагося въ глаза, я не встрѣтилъ со стороны моихъ противниковъ ни возраженій, ни разъясненій. Затѣмъ мнѣ пришлось указать на то, что въ царствованіе Екатерины II, вопросъ объ освобожденіи христіанъ, подвластныхъ Турціи, былъ поднятъ въ Россіи со стороны Запада -- Вольтеромъ, и что впослѣдствіи Екатерина, исключительно съ политическими -- даже вѣрнѣе сказать съ династическими цѣлями, занялась планомъ о возстановленіи Греческой Имперіи, не обращая никакого вниманія на судьбу славянъ, на которыхъ она смотрѣла только, какъ на орудіе для осуществленія своихъ славолюбивыхъ мечтаній. Гг. Бѣловъ и Костомаровъ не коснулись этой эпохи, такъ какъ они поспѣшили высказать свои мнѣнія до появленія окончанія моей статьи. Съ своей же стороны, г. Миллеръ не сдѣлалъ возраженій на эту часть моей статьи и даже, какъ надобно заключить изъ нѣкоторыхъ его строкъ, онъ относительно образа дѣйствій Екатерины II по славяно-турецкому вопросу сходится отчасти съ моимъ мнѣніемъ.
   Критическіе пріемы, употребленные моими противниками, были различны. Изъ нихъ г. Бѣловъ пустилъ въ ходъ такіе, что еслибы онъ явился одинъ, то я счелъ бы совершенно неумѣстнымъ входить съ нимъ, какъ съ лицомъ, не имѣющимъ понятія о приличіи, въ какія либо объясненія и не обратилъ бы ни малѣйшаго вниманія на его выходки...
   Не видя исторической послѣдовательности въ ходѣ вопроса объ освобожденіи силою русскаго оружія христіанъ, подвластныхъ Турціи, и находя, что вопросъ этотъ поднимался у насъ только урывками и подъ западно-европейскимъ вліяніемъ и клонился постоянно къ завоевательнымъ цѣлямъ, я не признавалъ, да и теперь не признаю его нашею историческою задачею, но въ предпріятіи осуществить его нынѣ вижу порывъ, проявившійся лишь въ наше время, независимо отъ предшествовавшихъ событій и прежнихъ стремленій. Смотря такъ на это дѣло, я въ первой части моей статьи коснулся вообще вопроса объ историческихъ задачахъ, будто бы непреодолимо тяготѣющихъ надъ народами, и высказалъ мысль, что едва ли даже существуютъ такія задачи въ дѣйствительности, такъ какъ ходъ историческихъ событій обусловливается, помимо ихъ, разными случайностями. О такихъ задачахъ начинаютъ обыкновенно говорить тогда, когда являются подходящія къ нимъ событія, при чемъ пускаются въ предъугадыванія насчетъ политической будущности -- въ предъугадыванія слишкомъ туманныя, представляющія что-то среднее между величавыми пророчествами апокалипсиса и игривыми прорицаніями Калхаса.
   По поводу моего мнѣнія объ историческихъ задачахъ выступилъ г. Бѣловъ, объясняя крайне безтолково -- что такое историческія задачи и говоря, что случайностей, похожихъ на падающую съ крыши глыбу снѣга, въ исторіи не бываетъ. Я же, и послѣ всѣхъ разсужденій г. Бѣлова, скажу, что случайности, совершенно сходныя съ приводимымъ имъ уподобленіемъ, встрѣчаются въ исторіи безпрестанно. Развѣ, напримѣръ, Австрія, которая имѣла, имѣетъ и, по всей вѣроятности, еще долго будетъ имѣть сильное вліяніе на ходъ политическихъ событій въ Европѣ, не случайность? Развѣ доходившія въ разное время до габсбургскаго дома территоріальныя наслѣдства, составившія даже громадную монархію Карла V, не были глыбы снѣга, падающія съ крыши? Развѣ всѣ войны за наслѣдства, обагрявшія кровью Европу, измѣнявшія нетолько взаимныя отношенія государствъ, но и судьбу народовъ, не были самыми простыми случайностями? Сколько разъ, потому только, что какой-нибудь владѣтельной особѣ не приводилось имѣть дѣтей, начинались въ Европѣ кровопролитныя и продолжительныя войны. Вѣроятно, г. Бѣлову не извѣстна война за юлихъ-клевское наслѣдство, начавшаяся потому только, что у какого-то мелкаго герцога юлихъ-клевскаго было пять дщерей и не было ни одного сына. А войны за испанское и австрійское наслѣдства, объусловленныя только бездѣтностію нѣкоторыхъ высокихъ особъ -- войны, произведшія существенные перевороты въ Европѣ и давшія во многихъ отношеніяхъ совершенно иное направленіе европейской политикѣ, развѣ эти войны были историческими задачами, а не ничѣмъ инымъ, какъ только случайностями? Такія случайности предотвратились бы очень просто -- чадородіемъ разныхъ маркграфовъ и маркграфинь, принцевъ и принцессъ, курфирстовъ и курфирстинъ, герцоговъ и герцогинь, королей и королевъ. Или же слѣдуетъ полагать, что произвожденіе на свѣтъ дѣтей составляло историческую, а не физическую задачу?..
   Съ особенною яростью напалъ на меня почему-то г. Бѣловъ за мое мнѣніе о томъ, что Пруссія настоящимъ своимъ величіемъ обязана случайностямъ. "Какіе тонкіе намеки!" восклицаетъ г. Бѣловъ по поводу такого мнѣнія, высказаннаго мною. Съ своей же стороны, я, когда литературный противникъ начинаетъ заговаривать о "тонкихъ намекахъ" Богъ вѣсть какого свойства, предпочитаю уступить ему первенство, а потому и избѣгаю пререкаться съ г. Бѣловымъ о причинахъ возвышенія Пруссіи...
   Я не привожу другихъ, не столь рѣзко выдающихся въ исторіи случайностей. Достаточно, какъ кажется, сдѣланныхъ мною сейчасъ указаній для того, чтобъ возвратить г. Бѣлову буква въ букву сдѣланное имъ обо мнѣ замѣчаніе по поводу непониманія мною историческихъ задачъ. Поэтому, я, указавъ теперь на примѣры историческихъ случайностей, скажу, въ свою очередь, что "г. Бѣловъ могъ бы понять все это, еслибы обладалъ каплею историческаго смысла, безъ чего его фактическія знанія -- если они у него есть -- одинъ только хламъ".
   Упоминаніе мною о крестовыхъ походахъ съ цѣлью указать различіе въ характерѣ той борьбы, какую вели съ магометанствомъ какъ Западная Европа, такъ и Россія, вызвало возраженія со стороны трехъ союзниковъ: гг. Бѣлова, Костомарова и Миллера.
   Первый изъ нихъ говоритъ, что я "не хочу знать, что крестовые походы имѣли въ виду главнымъ образомъ освобожденіе святыхъ мѣстъ, а не людей". Г. Костомаровъ нетолько поддакнулъ въ этомъ случаѣ г. Бѣлову, но пошелъ еще далѣе, говоря, что я смѣшиваю разныя времена и разныя цѣли и что я заговорилъ о крестовыхъ походахъ -- какъ онъ выразился -- "ни къ селу, ни къ городу". Г. Миллеръ подобной неумѣстности упоминанія о крестовыхъ походахъ не нашелъ, но замѣтилъ, что "еще при взятіи крестоносцами Константинополя въ XIII вѣкѣ, разъ навсегда предопредѣлилась вовсе не освободительная, а хищническая роль Европейскаго Запада на греко-славянскомъ Востокѣ".
   Замѣтимъ однако, прежде всего, что г. Бѣловъ не отвергаетъ безусловно цѣли крестовыхъ походовъ для освобожденія христіанъ, но только заявляетъ, что "главнымъ образомъ" цѣль эта состояла въ освобожденіи св. мѣстъ. Значитъ все-таки зачатокъ освобожденія христіанъ, даже и по мнѣнію г. Бѣлова, былъ присущъ цѣлямъ крестовыхъ походовъ, и, слѣдовательно, положенъ Западною Европою. Я не считалъ прежде нужнымъ входить въ какія либо подробности о связи этихъ походовъ съ политикою Россіи по освобожденію христіанъ отъ турецкаго ига, но теперь будетъ кстати, въ поученіе моимъ противникамъ, сказать и объ этомъ.
   Благодаря успѣху оружія западныхъ крестоносцевъ, италіанскія республики еще въ XIII вѣкѣ начали заключать съ магометанскими владѣтелями такъ называемыя "капитуляціи", т. е. договоры, которые давали представителямъ этихъ республикъ при магометанскихъ правительствахъ -- консуламъ -- право суда надъ ихъ соотечественниками-христіанами, даже и въ такомъ случаѣ, когда одною изъ сторонъ, участвовавшихъ въ процессѣ, былъ туземный житель-мусульманинъ. Немедленно послѣ взятія турками Константинополя, Греція и Венеція заключили съ Магометомъ II капитуляціи съ такимъ же важнымъ преимуществомъ для христіанъ. Такого покровительства надъ ними въ областяхъ, подвластныхъ султану, достигли еще въ XVI и XVII столѣтіяхъ Франція и Англія. Мы же въ этомъ отношеніи только въ исходѣ XVIII столѣтія послѣдовали примѣру Западной Европы. До какой степени западные европейцы успѣли прежде насъ поставить христіанство среди магометанства въ благопріятное для перваго положеніе можно судить потому, что, напримѣръ, еще въ 1207 году пизанцы, участвовавшіе въ крестовыхъ походахъ, принудили египетскаго султана, ни болѣе ни менѣе, какъ къ тому, чтобы онъ въ своей столицѣ содержалъ католическую церковь на свой собственный счетъ, а имя "франка", т. е. христіанина изъ западно-европейскихъ народовъ издавна пользовалось на всемъ магометанскомъ Востокѣ преобладающимъ значеніемъ.
   Считая болѣе удобнымъ покончить прежде всего особыя возраженія г. Бѣлову, какъ первовыступившему противнику, я вынужденъ предварительно сообщить ему, что если ошибочность мнѣній, незнаніе фактовъ и даже задорныя выходки могутъ быть такъ или иначе извинительны, то явная недобросовѣстность, ни въ какомъ случаѣ, не можетъ быть позволительна, а между тѣмъ и она допущена г. Бѣловымъ.
   Такъ онъ говоритъ:
   1) "Въ борьбѣ нашей съ татарами, по Карповичу, нѣтъ и слѣдовъ религіознаго элемента". Между тѣмъ, въ первой моей статьѣ, на страницахъ 130 и 131, говорится: "Конечно, и въ борьбѣ Москвы съ магометанствомъ примѣшивалось религіозное чувство", а затѣмъ приводятся подтвердительныя тому цитаты. Далѣе у меня сказано: "побѣды надъ татарскими ордами имѣли въ глазахъ русскихъ значеніе торжества православной вѣры надъ ученіемъ Магомета", и
   2) что я "не прозрѣлъ постоянной матеріальной помощи, которую Россія оказывала Восточной церкви", тогда какъ у меня, на страницѣ 138, сказано: "до того времени въ христіанскотурецкія области шли пожертвованія только на аѳонскій и нѣкоторые другіе монастыри, а также раздавалась въ Москвѣ милостыня пріѣзжавшимъ за нею греческимъ монахамъ".
   Такимъ образомъ, здѣсь у г. Бѣлова оказывается не ошибочность мнѣній и не разность взглядовъ, которые всегда могутъ быть болѣе или менѣе спорны, а наглядно обнаруживаются критическіе его пріемы.
   Останавливаясь на моихъ замѣчаніяхъ о политикѣ московскихъ государей, въ отношеніи турецкихъ султановъ, г. Бѣловъ пишетъ: "Братанье царей съ султанами г. Карновичъ прозрѣлъ изъ того, что московскіе цари называли султановъ братьями въ своихъ граматахъ. Бѣда -- остритъ г. Бѣловъ:-- если кто въ письмѣ къ г. Карновичу подпишется вашъ покорнѣйшій слуга -- онъ сейчасъ приметъ такую подпись за желаніе подписавшаго чистить ему сапоги". По поводу этого, приходится сказать слѣдующее:
   Во-первыхъ, по собственному своему тупоумію, никакъ нельзя судить о другихъ; во-вторыхъ, что г. Бѣловъ, заговаривая въ своихъ критическихъ статьяхъ о сапогахъ, наводитъ на мысль заговорить весьма кстати, при разборѣ его произведеній, о старыхъ, никуда негодныхъ подошвахъ, и, наконецъ, въ-третьихъ, что братанье царей съ султанами я вывожу не изъ подписи, а изъ постоянно заявляемаго первыми желанія -- жить въ братской любви и крѣпкой дружбѣ съ послѣдними, а также изъ того заискиванія и изъ той угодливости передъ султанами, какими отличалась старо-московская политика.
   Этими объясненіями, вызванными самимъ г. Бѣловымъ, противъ всякаго съ моей стороны желанія, я, окончиваю мои съ нимъ одиночныя пререканія, и перехожу къ такимъ возраженіямъ, которыя не вызываютъ уже балаганныхъ состязаній.
   Г. Костомаровъ выводитъ начало исторической задачи Россіи по отношенію къ народамъ Балканскаго Полуострова, подпавшимъ подъ иго чужеземныхъ завоевателей, слишкомъ издалека. Онъ говоритъ, что "задача эта кроется" въ древнемъ знакомствѣ и духовномъ и умственномъ, а частью и въ племенномъ родствѣ Россіи съ этими народами; указываетъ на то, что "сперва шелъ рядъ воинственныхъ набѣговъ варварскаго народа въ одномъ и томъ же направленіи, какъ будто какая-то невѣдомая сила въ IX и X столѣтіяхъ тянула Русь на Балканскій Полуостровъ". Думается, однако, что при всемъ искуствѣ г. Костомарова по части исторіи, едва ли удастся. ему связать, хотя бы на живую нитку, набѣги Руси съ покровительствомъ христіанъ Россіею. Указываемая г. Костомаровымъ тяга свидѣтельствуетъ не объ
   Отвѣтъ гг. Бѣлову, Костомарову и Миллеру. 22ў освободительныхъ, а, напротивъ, о завоевательныхъ историческихъ стремленіяхъ русскаго народа, и еслибы дѣло шло объ этихъ послѣднихъ, то къ нимъ только и могло бы быть пріурочено замѣчаніе г. Костомарова. Кромѣ того, извѣстно, что русскій народъ тянуло невѣдомою силою во всѣ стороны, и на сѣверъ и на востокъ, и на югъ вообще, помимо Балканскаго Полуострова, т. е. въ такія мѣста, гдѣ не представлялось никогда, да и теперь не представляется надобности ни въ покровительственныхъ, ни въ освободительныхъ подвигахъ.
   Что касается духовной и умственной нашей связи съ христіанскими обитателями Балканскаго Полуострова, то связь эта нетолько не укрѣпилась, но даже, напротивъ, все болѣе и болѣе ослаблялась къ тому именно времени, когда для Москвы открывалась возможность принять участіе въ освобожденіи балканскихъ христіанъ отъ турецкаго ига. Въ исходѣ XVI столѣтія, церковь наша выдѣлилась изъ вѣдѣнія константинопольскаго патріарха, причемъ одною изъ причинъ такого іерархическаго выдѣленія выставлялось то именно обстоятельство, что патріархъ константинопольскій -- данникъ султана. Въ исходѣ XVII столѣтія, единовѣрныхъ намъ грековъ встрѣчали въ Москвѣ не особенно ласково, о чемъ свидѣтельствуетъ греческій монахъ Серафимъ, замѣчая, что въ Москвѣ ставятъ грековъ ниже всѣхъ иноземцевъ; да и являлись они туда преимущественно торгашами, т. е. такими дѣятелями, которые бываютъ не слишкомъ пригодны для утвержденія религіозно-умственной связи. Въ туже самую пору, какъ мы уже говорили, коренная масса русскаго народа -- раскольники, стали смотрѣть на грековъ, какъ на еретиковъ. Они прямо заявляли, что "греческими книгами испортили истинную вѣру". Между тѣмъ, расколъ былъ весьма почтенной и самобытной народной силою. Въ добавокъ къ этому, греческіе митрополиты распускали на счетъ Москвы "политическую ересь", "внушая, что жить подъ преславнымъ русскимъ царствомъ хуже турецкаго мучительства".
   При всѣхъ этихъ слишкомъ вліятельныхъ условіяхъ, ни покрой царскихъ одеждъ, заимствованный отъ грековъ, ни устройство московскаго двора на подобіе византійскаго, не могли имѣть? вопреки мнѣнію г. Костомарова, объединительнаго значенія, тѣмъ болѣе, что народъ, не входя въ археологическія изысканія, не зналъ даже откуда взялись и царскія одежды, и обстановка государева двора, и, просто на-просто, считалъ все это исконно-русскимъ.
   Съ своей стороны, пастыри нашей церкви не заботились вовсе о распространеніи среди своей паствы свѣдѣній касательно* духовной связи русскаго народа съ христіанами Балканскаго Полуострова, да и сами они, при своей прежней необразованности, при отсутствіи у нихъ историческихъ и этнографическихъ познаній, не могли сознавать такой связи. Не восходя къ далекимъ временамъ, вспомнимъ только, что даже мы, здравствующія нынѣ. чада православной церкви, не слыхали отъ нашихъ законоучителей, духовныхъ отцовъ и вообще отъ представителей церкви, уроковъ, толкованій и проповѣдей, въ которыхъ проводилась бы мысль о духовномъ нашемъ единеніи съ христіанами, подвластными Турціи. Сама церковь наша удержала лишь весьма слабые способы для всенароднаго оглашенія такой связи. Въ ежедневныхъ ея молитвословіяхъ слышится только: "еще молимся о приснопамятныхъ святѣйшихъ патріарсѣхъ православныхъ, благовѣрныхъ царѣхъ и царицахъ", и т. д.; но кому же изъ предстоящихъ богомольцевъ приходитъ на мысль, что здѣсь упоминаются и патріарси славяно-греческой церкви? Затѣмъ, только трижды въ годъ, а именно на рождественскомъ и богоявленскомъ повечеріяхъ, да въ праздникъ православія "выкрикивается" многолѣтіе, а въ послѣднемъ случаѣ и вѣчная память патріархамъ: константинопольскимъ, антіохійскимъ, александрійскимъ и іерусалимскимъ, но едва ли и эти возглашенія заставляютъ слушающаго подумать о духовной связи нашей съ христіанами Балканскаго Полуострова. Знали и знаютъ о ней, вѣроятно, лишь немногіе граматѣи. Желательно было бы, чтобы наши глашатаи историческихъ задачъ, толкующіе о распространеніи сознанія о такой связи среди русскаго народа, отказавшись отъ общихъ, ничего не значущихъ и избитыхъ фразъ, вникли въ сущность дѣла и указали бы тѣ пути, которыми сознаніе объ этой связи проводилось въ народъ. Только указаніе на практическіе, клонившіеся къ тому способы, а не пустое риторическое многоглагольствованіе можетъ убѣдить въ достовѣрности этого факта.
   Что касается сознанія племеннаго единства, то даже среди великорусскаго народа оно весьма слабо еще и теперь, не говоря о старомъ времени: новгородецъ, напримѣръ, не думаетъ вовсе о калужанинѣ, а некнижные люди едва ли и знаютъ одинъ о другомъ. Вспомнимъ также и о Малороссіи: великоруссы весьма недружелюбно относились къ хохламъ, а эти послѣдніе, въ свою очередь, не слишкомъ благосклонно посматривали на "москалей". Можно ли, въ виду подобныхъ фактовъ, говорить серьёзно о какомъ-то историческомъ сознаніи племеннаго единства между русскими и невѣдомыми имъ болгарами? Такое сознаніе могло быть проведено, при отсутствіи житейскихъ сношеній, только путемъ школъ и печати, но извѣстно, что такихъ средствъ въ ходу у насъ не было.
   Г. Костомаровъ отвергаетъ высказанное мною положеніе, что мысль объ освобожденіи нашихъ единовѣрцевъ, подпавшихъ подъ иго турокъ, пришла къ намъ впервые съ Запада. Въ подтвери деніе своего возраженія онъ указываетъ на то, что хотя западныя державы когда-то много толковали о взаимномъ походѣ всѣхъ христіанъ противъ мусульманъ для изгнанія турокъ изъ Европы, а папы провозглашали о необходимости новаго крестоваго похода противъ османлисовъ, но что во всемъ этомъ оказывалось болѣе риторики, чѣмъ дѣла и что въ сношеніяхъ, будто бы начинаемыхъ по этому вопросу, проглядывали почти всегда постороннія цѣли. Все это можетъ быть вполнѣ вѣрно, но все это доказываетъ только то, что мысль о походѣ противъ турокъ не осуществлялась въ Москвѣ, но вовсе не опровергаетъ того, чтобы она не заносилась туда съ Запада. Никто изъ моихъ противниковъ не опровергъ того факта, что о такомъ походѣ заговорилъ въ Москвѣ впервые кардиналъ Виссаріонъ, а также и того, что впослѣдствіи постоянно склоняли русскихъ государей къ такому же походу послы римско-нѣмецкихъ императоровъ, королей польскихъ, французскихъ и даже короля шведскаго, что испанскій король Филиппъ II прислалъ съ этою цѣлью въ Москву артиллерійскіе снаряды и артиллеристовъ. Ни г. Бѣловъ, ни г. Костомаровъ, ни г. Миллеръ нетолько не доказали, чтобы ранѣе или даже хоть одновременно со всѣми этими побужденіями, шедшими въ Москву извнѣ, тамъ возникла самостоятельная мысль о походѣ противъ турокъ для освобожденія подвластныхъ имъ христіанъ. Никто изъ упомянутыхъ лицъ не опровергъ также и того весьма важнаго факта, что первое денежное приношеніе, сдѣланное московскимъ государствомъ при Борисѣ Годуновѣ, не для поддержанія только восточной церкви, но съ политическою цѣлью въ пользу балканскихъ христіанъ, было сдѣлано по настоятельнымъ представленіямъ цесарскаго посла Варкоча, т. е. подъ вліяніемъ внушеній, пришедшихъ въ Москву съ Запада. Кажется, что, въ виду всего этого, правда остается на моей сторонѣ, а не на сторонѣ моихъ противниковъ.
   Что касается г. Миллера, то онъ въ двухъ фельетонахъ "Новаго Времени" помѣстилъ статью, подъ заглавіемъ "Земскій Соборъ 1642 года". Статья эта, несмотря на ея спеціальное заглавіе, посвящена, однако, мнѣ. Въ ней г. Миллеръ начинаетъ съ того, что я "не рѣшилъ представлявшейся мнѣ нелегкой задачи -- раскрыть тотъ процессъ, въ силу котораго потомки крестоносныхъ рыцарей, эти первые наши наставники въ дѣлѣ сочувствія христіанамъ Турціи, по мѣрѣ того, какъ Россія пріобрѣтала способность показать себя въ этомъ отношеніи достойною ихъ ученицею, вмѣсто поощренія, стали оказывать ей все болѣе и болѣе ободрявшееся противодѣйствіе". Скажу г. Миллеру, что къ рѣшенію этого вопроса я и не думалъ приступать потому, что онъ вовсе не входилъ въ программу моей статьи. Кромѣ того, я полагаю, что вообще толковать объ этомъ вопросѣ съ должнымъ прямодушіемъ едва ли и возможно въ виду оппонентовъ, подобныхъ г. Бѣлову. Они, чего добраго, прозрятъ тутъ такіе "тонкіе намеки" и наскажутъ такихъ любезностей, что преградятъ всякую охоту сдѣлать возраженія и тогда поле литературнаго боя останется, къ вящшему ихъ торжеству, за ними, какъ за побѣдителями...
   Собственно -- и можно даже сказать исключительно -- статья г. Миллера написана для того только, чтобы показать, какъ я не понялъ постановленій собора 1642 года, и даже исказилъ относящіеся къ нему факты, такъ какъ на этомъ соборѣ выразилось, вопреки моимъ заявленіямъ, сочувствіе русскаго народа къ христіанамъ Балканскаго Полуострова. Правда, что этого послѣдняго вывода г. Миллеръ сдѣлать буквально не рѣшился, но, конечно, еслибы онъ не подразумѣвалъ его, то незачѣмъ бы было наполнять всю его статью опроверженіями, направленными имъ противъ меня, такъ какъ я ограничился только упомянутымъ вопросомъ.
   Въ статьѣ г. Миллера оказывается, впрочемъ, нѣкоторый расколъ между ополчившимися противъ меня союзниками, такъ какъ авторъ ея удивляется тому, что и г. Костомаровъ не совсѣмъ вѣрно отнесся къ собору 1642 года, но за то г. Миллеръ взялъ себѣ въ союзники г. профессора Сергѣевича, отъ имени котораго онъ собственно и повелъ со мною полемику.
   Г. Миллеръ довольно вѣрно угадалъ мои отношенія къ изслѣдованію г. Сергѣевича. Изслѣдованіе это я только читалъ, какъ читаю вообще все появляющееся въ печати по русской исторіи, но изслѣдованіемъ этимъ не руководился при составленіи моей статьи, такъ какъ не видѣлъ въ этомъ никакой надобности, да кромѣ того, изслѣдованіе это возбуждаетъ сомнѣніе, не разъясненное г. Миллеромъ {Такъ, при указаніи г. Миллеромъ числа голосовъ, считается присутствовавшихъ на соборѣ, кромѣ духовныхъ, 181 человѣкъ, а въ актѣ собора, напечатанномъ въ "Собраніи государственныхъ граматъ и договоровъ", 195 человѣкъ названы поименно. Кромѣ того, г. Миллеромъ не посчитаны бояре, окольничіе и думные люди, имѣвшіе также голосъ на соборѣ. Численности духовенства показана гадателино и, очень возможно, что это сдѣлано въ уменьшенномъ размѣрѣ. При такихъ условіяхъ, нельзя придавать раздвоенію голосовъ на соборѣ того значенія, какое придаютъ ему г. Сергѣевичъ, а по слѣдамъ его и г. Миллеръ.}.
   Сдѣланные же въ изслѣдованіи г. Сергѣевича частные выводы даже и въ истолкованіяхъ г. Миллера нисколько не противорѣчатъ тому общему значенію собора, какое я ему придалъ. Заговоривъ о соборѣ, г. Миллеръ выписываетъ изъ моей.статьи слѣдующія строки: "объ избавленіи христіанъ отъ магометанскаго ига на соборѣ не было промолвлено ни полслова, хотя о бѣдственной ихъ участи и было извѣстно въ Москвѣ". По поводу этихъ строкъ, онъ не указываетъ на то, чтобы фактъ этотъ противорѣчилъ истинѣ, но только объясняетъ его тѣмъ, что "до тѣхъ поръ, пока крымская орда сохраняла свою независимость, сами русскіе не могли считать себя совершенно свободными отъ магометанскаго плѣна." Спросимъ, однако, почему же позднѣе, при управленіи князя В. В. Голицына государственными дѣлами и затѣмъ при Петрѣ Великомъ, когда крымская орда продолжала, какъ и прежде, сохранять свою независимость, было выражено нетолько сочувствіе къ участи христіанъ, подвластнымъ Турціи, но и высказано было, при сношеніяхъ съ Западной Европой, о намѣреніи освободить ихъ отъ бусурманскаго ига? Очевидно, что умолчаніе объ этомъ вопросѣ на земскомъ соборѣ 1642 года, зависѣло вовсе не отъ существованія независимой крымской орды, но отъ другой причины, а именно отъ того, что на этотъ соборъ не проникло постороннихъ внушеній съ Запада, а соборяне сами по себѣ не вспомнили о своихъ единовѣрцахъ и соплеменникахъ, угнетенныхъ турками. Въ подтвержденіе этой догадки сдѣлаемъ такое предположеніе. Допустимъ, что въ 1642 году, во время засѣданій собора, въ Москву пріѣхалъ одинъ изъ западно-европейскихъ пословъ, которые являлись суда съ предложеніемъ московскимъ государямъ принять участіе въ войнѣ противъ Турціи для освобожденія христіанъ и затронулъ нетолько -- какъ это дѣлали его предшественники -- вопросъ о религіозной, но, какъ это сдѣлалъ Комуловичъ -- и вопросъ о религіозной связи балканскихъ славянъ съ русскими. Несомнѣнно, что о т жомъ сподручномъ въ ту пору для Москвы предложеніи было бы заявлено соборянамъ, которые, вслѣдствіе этого, и были бы наведены на мысль о своихъ единовѣрцахъ и единоплеменникахъ, страдавшихъ подъ игомъ невѣрныхъ Но этого не случилось, и потому упомянутая мысль вовсе не возникла на соборѣ безъ посторонняго на него воздѣйствія.
   Далѣе г. Миллеръ, на основаніи изслѣдованія г. Сергѣевича, говоритъ довольно пространно о состояніи Московскаго Государства во время происходившаго во Москвѣ земскаго собора, о равномѣрномъ разложеніи, по опредѣленію собора, въ случаѣ войны,-- тяготы на всю государеву землю и объ устройствѣ помѣстно-дворянской службы. Все это вполнѣ вѣрно, но вмѣстѣ съ тѣмъ все это нисколько не опровергаетъ моего главнаго положенія о равнодушіи собора къ участи турецкихъ христіанъ. И послѣ всѣхъ этихъ указаній, фактъ, приведенный мною, нетолько остается несомнѣннымъ, но даже подтверждается еще болѣе потому, что, сколько ни рылся въ соборныхъ документахъ г. Сергѣевичъ, онъ все-таки не отыскалъ въ нихъ никакихъ слѣдовъ тѣхъ освободительныхъ стремленій, которыя желалъ бы приписать собору г. Миллеръ. Наконецъ, послѣдствіемъ собора было все-таки возвращеніе туркамъ Азова и внушеніе казакамъ жить съ турками въ мирѣ.
   Я не могу не замѣтить, что г. Миллеръ повелъ со мною полемику съ полною добросовѣстностью; онъ нигдѣ не исказилъ моихъ словъ и если порою, впрочемъ, въ весьма немногихъ случаяхъ, онъ передаетъ несовсѣмъ точно мои мнѣнія, то это, безъ сомнѣнія, происходитъ только отъ разности взглядовъ. Вообще же г. Миллеръ не скрываетъ и не измѣняетъ сущности основныхъ моихъ положеній. Такъ онъ не утаиваетъ, напримѣръ, выставленнаго мною чрезвычайно рѣзкаго факта, о предоставленіи царемъ Михаиломъ Ѳеодоровичемъ турецкому султану на волю, побить донскихъ казаковъ хоть въ одинъ часъ, съ прибавкою, что онъ, царь, не стоитъ за этихъ воровъ и хочетъ быть съ султанскимъ величествомъ въ крѣпкой братской дружбѣ и любви. Гг. Бѣловъ и Костомаровъ обошли молчаніемъ этотъ чрезвычайно важный фактъ, но г. Миллеръ остановился на немъ и постарался объяснить его нормальность, отличая правительственную политику Москвы въ отношеніи къ Турціи отъ народнаго чувства. Онъ подкрѣпилъ свой взглядъ ссылкою на обстоятельства, сопровождавшія освобожденіе Руси отъ монгольскаго ига, когда Иванъ III уклонялся отъ борьбы съ татарами, а народъ и духовенство требовали этой борьбы. Съ такою паралелью двухъ событій, хотя въ сущности и весьма различныхъ между собою, легко было бы согласиться въ томъ лишь случаѣ, еслибы на соборѣ 1642 года было бы хоть какое нибудь заявленіе сочувствія къ христіанамъ, порабощеннымъ турками, и еслибы, несмотря на это, московское правительство не обратило на него вниманія, но такого заявленія въ наличности не оказывается. Кромѣ того, самъ г. Миллеръ, ссылкою на лѣтопись, указываетъ, что отступленіе Ивана передъ татарами вызвало въ Москвѣ взрывъ народнаго негодованія, тогда какъ отказъ царя Михаила Ѳедоровича отъ помощи турецкимъ христіанамъ не могъ быть даже предметомъ обсужденія со стороны народа, такъ какъ на такую помощь и соборъ вовсе не вызывалъ царскаго правительства. Въ виду всего этого, слѣдуетъ сказать, что если историкъ будетъ писать объ освобожденіи Руси отъ монгольскаго ига, то онъ въ правѣ будетъ указать на проявившіяся въ народѣ стремленія къ сверженію этого ига. Если же онъ, разсматривая такъ называемую историческую задачу Россіи но освобожденію христіанъ, подвластныхъ Турціи, скажетъ при этомъ о проявленіи въ половинѣ XVII вѣка сочувствія къ нимъ русскаго народа, то онъ уже слишкомъ замечтается...
   Указывая на приводимый мною фактъ о приказаніи, данномъ изъ Москвы донскимъ казакамъ -- нетолько не воевать съ турками, но даже соединяться съ ними подъ начальствомъ ихъ нашей для похода противъ Польши -- фактъ, пройденный молчаніемъ и г. Бѣловымъ, и г. Костомаровымъ -- г. Миллеръ говоритъ: "все это совершенно вѣрно приводится у г. Карповича, только онъ не подумалъ при этомъ спросить себя: ужь и они, эти воры-донцы, чтобъ придти къ заключенію о невозможности стоять за одно съ турками, не должны ли были предварительно поучиться на Западѣ"?
   И должны и не должны были -- отвѣчу я на этотъ искушающій вопросъ. Не должны были потому, что неустанная борьба казачества съ магометанствомъ могла зародиться у нихъ самостоятельно изъ того же самого религіознаго фанатизма, который нѣкогда побуждалъ къ борьбѣ съ магометанствомъ и западные народы. Но такого воинственно-религіознаго фанатизма въ Москвѣ, допускавшей къ себѣ на службу некрещенныхъ магометанъ и дозволявшей татарамъ строить мечети даже по коренной русской землѣ, заискивавшей дружбы съ правовѣрными калифами и даже дошедшей до соединенія своего христолюбиваго воинства съ "поганскою" ратью, никогда не было. Должны же были и даже вѣроятно учились донскіе казаки ненависти къ магометанству у Западной Европы и вотъ почему именно. Вообще казачество не сложилось исключительно изъ однихъ только великорусскихъ элементовъ. Польскій элементъ, подчинявшійся вліянію Запада, въ немъ долженъ былъ имѣть большое значеніе, если, напримѣръ, по розысканіямъ думнаго дьяка Григорія Кунакова въ одномъ только войскѣ Богдана Хмѣльницкаго было 6,000 польскихъ баннитовъ. Наконецъ, приходится сказать, что допцыказаки не оставались въ этомъ случаѣ безъ вліянія на нихъ Западной Европы и въ силу другихъ условій: они нетолько соприкасались съ тѣми мѣстностями, которыя свидѣтельствовали о перевѣсѣ западныхъ европейцевъ -- генуэзцевъ -- надъ магометанами, но даже имѣли съ Западомъ непосредственныя сношенія по вопросу о борьбѣ съ турками. Такъ еще въ 1583 году папскій нунцій Ганберини входилъ съ донцами въ соглашеніе о войнѣ съ Турціей, слѣдовательно, и на нихъ по этой части было вліяніе со стороны Западной Европы, и казаки не уклонялись отъ такого предложенія, требуя только оружія.
   О зачаткѣ освободительныхъ стремленій Россіи по освобожденію турецкихъ христіанъ, г. Миллеръ высказывается такимъ образомъ. Онъ говоритъ, что въ статьѣ моей "сами факты, безъ вѣдома автора, доказываютъ ни больше, ни меньше, какъ вотъ что: казаки -- эта народная сила, были зачинщиками въ восточномъ вопросѣ, а за ними, наконецъ, пошла Москва". Если дѣйствительно говорятъ это факты, безъ моего вѣдома, то пусть говорятъ они сколько угодно, тѣмъ болѣе, что такой ихъ говоръ, и въ истолкованіи г. Миллера, подтверждаетъ первую часть моего главнаго положенія, а именно: что мысль объ освобожденіи турецкихъ христіанъ не зародилась самостоятельно въ Москвѣ, но пришла туда извнѣ. Если же казаки и на самомъ дѣлѣ были зачинщиками по этому вопросу, то и это не устраняетъ нисколько другой части моего главнаго положенія, а именно, что все-таки первая мысль о подобномъ предпріятіи пришла въ Москву, и помимо казачества, съ Запада, и что тамъ ей, независимо отъ толчка, даннаго казаками-зачинщиками, сочувствовали люди съ западно-европейскими стремленіями. Этотъ историческій фактъ неопровержимъ и его не отвергалъ никто изъ моихъ противниковъ, а между тѣмъ, удачный подкопъ подъ него нетолько бы пошатнулъ, но, пожалуй, и повалилъ бы всю мою историческую постройку.
   Въ возраженіе противъ моихъ указаній на то, что въ нашей литературѣ до возникновенія славянофильства не высказывалась идея объ "освобожденіи христіанъ отъ турецкаго ига", г. Миллеръ заявляетъ, что "между нашими резидентами въ Царьградѣ никогда не переводились люди, руководившіеся старою "казацкою" смѣлостію и даже умѣлостію, сколько ни тормозились ихъ дѣйствія въ Петербургѣ. Шила въ мѣшкѣ не утаишь -- замѣчаетъ г. Миллеръ:-- и нѣкоторые изъ нихъ оказались выставленными у г. Карновича. Тотъ же самый духъ, добавляетъ вслѣдъ затѣмъ г. Миллеръ:-- никогда не переводился и въ нашей литературѣ и чтобъ отрицать это, какъ дѣлаетъ г. Карновичъ, надо или мало знать, или же не хотѣть знать".
   Не рѣшаюсь вступать съ г. Миллеромъ въ голословныя пререканія по части литературныхъ вопросовъ, но позволяю себѣ заявить г. профессору по поводу строкъ, выписанныхъ мною изъ его статьи, слѣдующее:
   Во-первыхъ, у насъ рѣчь идетъ не о частной дѣятельности того или другого русскаго резидента, но о вопросѣ по освобожденію христіанъ отъ турецкаго ига Россіею, такъ что въ общей системѣ дѣйствій "казацкая" смѣлость дипломата -- не слишкомъ, впрочемъ, для него пригодная.-- можетъ служить только чертою личнаго его характера, а не направленіемъ политики и не проявленіемъ народныхъ чувствъ той страны, представителемъ которой онъ состоитъ. Во-вторыхъ, г. Миллеръ не обратилъ вниманія на то, что эти самые резиденты, отличавшіеся "казацкою" смѣлостію, и напоминали Россіи, что ей въ отношеніи покровительства христіанамъ въ Турціи слѣдуетъ подражать Франціи, Италіи и Австріи. Изъ этого видно, что даже казаки-дипломаты и притомъ во время православно русскаго царствованія Елизаветы, ставили намъ въ образецъ подражанія западноевропейскія государства по отношенію ихъ къ христіанамъ, подвластнымъ Турціи. Въ-третьихъ, г. Миллеръ говоритъ, что тотъ же духъ -- вѣроятно, "казацкая" смѣлость -- не переводился и въ нашей литературѣ, но что бы стоило г. Миллеру подтвердить эту голословную фразу хоть какими нибудь положительными указаніями. Вообще же духъ литературы -- предметъ неосязаемый и о немъ говорить можно много отвлеченностей, не договорившись ни до чего положительнаго. Другое дѣло, еслибы г. Миллеръ представилъ плоть, т. е. рядъ произведеній, подтверждающихъ присутствіе предполагаемаго имъ духа. Съ своей же стороны я указалъ на то, что даже такіе видные представители нашей литературы, какъ Ломоносовъ, Державинъ и Пушкинъ, были далеки отъ той идеи, которая выставляется нынѣ у насъ, какъ историческая задача.
   Что же касается г. Миллера, то онъ, въ подтвержденіе присутствія въ нашей литературѣ чуемаго имъ духа, могъ фактически сослаться на одного только непоименованнаго мною Петрова. "Этотъ -- по словамъ г. Миллера -- бездарный лирикъ временъ Екатерины, въ своихъ надутыхъ одахъ, выражалъ поразительно вѣрное пониманіе нашего призванія на Востокѣ, а равно и той двусмысленной и даже вовсе не двусмысленной роли, которую разыгрываетъ на немъ Европа". Позволяю себѣ не совсѣмъ согласиться съ мнѣніемъ г. Миллера. Что касается духа
   Отвѣтъ гг. Бѣлову, Костомарову и Миллеру. 237 произведеній Петрова, то трехтомное ихъ собраніе не что иное, какъ стихотворное кадило съ удушливымъ ладономъ. Это кадило онъ возноситъ передъ богинею Екатериною и полубогами Румянцевымъ и Потемкинымъ. Положимъ, что такое воскуриваніе было и въ нравахъ и во вкусѣ того времени, но развѣ въ какую бы то ни было пору лесть вообще можетъ быть предвозвѣстницею освободительныхъ идей? Напротивъ, она всегда бываетъ первымъ и несомнѣннымъ признакомъ рабства. Духъ лести не можетъ быть духомъ свободы.
   Притомъ мы говоримъ о Петровѣ по поводу вопроса объ освобожденіи нашихъ единовѣрцевъ подъ вліяніемъ религіозно-христіанскихъ чувствъ, а у Петрова язычество безпрестанно перемѣшивается съ христіанствомъ: у него, на ряду съ громами божіими, являются "турецкіе Гекторы" и чуть ли не весь персоналъ нынѣшней "Прекрасной Елены". Кромѣ того, Петровъ не вносилъ самъ новыхъ идей, а, напротивъ, только запасался ими подъ вліяніемъ "великой затѣи" Екатерины о возстановленіи Греческой Имперіи и прилаживался къ славолюбивымъ стремленіямъ царицы. О славянахъ, порабощенныхъ турками, у него нѣтъ вовсе помину, даже въ строфѣ, обращенной къ Потемкину и пророчествующей ему:
   
   Ты внидешь въ плескахъ въ храмъ Софіи,
   
   участниками этого торжества являются лишь россы, да греки, а славяне туда не допускаются или, по крайней мѣрѣ, совершенно забыты приглашеніемъ. Наконецъ, Петровъ вообще гордится завоевательными, а не освободительными подвигамироссовъ -- "отѣятьемъ морь и рѣкъ".
   Что касается вѣрнаго пониманія Петровымъ нашего положенія и дѣйствій Европы на Востокѣ, то его можно видѣть, напримѣръ, и въ слѣдующихъ строкахъ:
   
   Отъ галловъ ослѣпленъ покойный Мустафа
   Возмнилъ, что выше троновъ всѣхъ есть мать его Софа.
   
   Чѣмъ же, однако, стихи эти лучше, и по фактурѣ и по мысли и по мебельному каламбуру, стиховъ гарнизоннаго полковника Маркова, прямо обращенныхъ къ султану съ угрозою, гласящей:
   
   Мы диванъ твой разнарядный,
   Какъ скамейку повернемъ
   И тебя въ чалмѣ парадной
   Изъ Европы вонъ швырнемъ!
   
   И за что же обрушился на меня г. Буренинъ, когда я указалъ въ моей статьѣ на возможность ссылки на эти стихи, черезъ двѣсти лѣтъ, какъ на проявленіе сознанія о нашей исторической задачѣ? Между тѣмъ, какъ г. Миллеръ, при меньшей еще давности, дѣлаетъ ссылку на надутые вирши Петрова, къкъ на поразительно вѣрное пониманіе цѣлой политической системы?
   Упомянувъ о Пушкинѣ и о г. Буренинѣ, я долженъ добавить слѣдующее. Въ своей фельетонной замѣткѣ по поводу статьи моей, г. Буренинъ заявилъ, что я просмотрѣлъ у Пушкина "Пѣсни юго-западныхъ славянъ", и что "Пѣсни" эти для меня какъ будто не существуютъ. Трудновато мнѣ просмотрѣть что-нибудь у Пушкина, котораго я давнымъ-давно знаю отъ доски до доски, такъ что эта часть замѣчанія не вѣрна, но за то вполнѣ вѣрна другая его часть, потому что дѣйствительно упомянутыя "Пѣсни" для меня какъ бы не существуютъ, такъ какъ въ нихъ не высказывается ни сочувствія самого поэта къ славянамъ, ни освободительной идеи Россіи. Этимъ, впрочемъ, отрицательнымъ качествомъ значеніе "Пѣсней" не ограничивается. Вѣроятно, самъ г. Буренинъ просмотрѣлъ тѣ строки въ письмѣ французскаго писателя Мериме, напечатанномъ въ "Собраніи сочиненій Пушкина" -- тѣ строки, въ которыхъ Мериме пишетъ въ отвѣтъ на письмо Соболевскаго слѣдующее: "faites mes excuses à Mr. Pouschkine, je suis fier et honteux à la fois de l'avoir attrapé". Поводомъ же къ этому извиненію со стороны Мериме передъ Пушкинымъ послужило то, что Мериме, въ 1827 году, застрявшій, по неимѣнію деньженокъ, въ Венеціи, вздумалъ самъ сочинять славянскія народныя пѣсни, на основаніи брошюрки какого-то французскаго консула, въ которой были разсѣяны иллирійскія слова. Пушкинъ былъ введенъ въ заблужденіе этими поддѣлками, помѣщенными въ книжонкѣ, изданной Мериме подъ заглавіемъ "La Gouzla". Онѣ понравились ему и онъ вздумалъ частію подражать имъ, частію переводить ихъ, не прибавляя отъ себя ни сочувствія къ славянамъ, ни пророчествъ объ ихъ судьбѣ, ни намековъ на освобожденіе ихъ Россіею.
   Спрашивается: кстати ли было бы при этихъ условіяхъ дѣлать какую-либо ссылку на произведенія великаго славянскаго поэта, какъ на выраженіе его сочувствія къ его родному племени? Вотъ почему, еслибы даже въ "Пѣсняхъ" этихъ высказывалось самое горячее сочувствіе къ славянамъ, порабощеннымъ турками, то и тогда на нихъ нельзя было бы ссылаться безъ насмѣшки надъ памятью Пушкина, котораго въ этомъ случаѣ опередилъ бы находчивый французъ, не знавшій даже ни одного славянскаго слова.
   Когда я писалъ мою статью для "Отечественныхъ Записокъ", я очень хорошо предвидѣлъ, что она вызоветъ негодованіе со стороны глашатаевъ историческихъ задачъ. Ожиданіе мое сбылось, но чѣмъ же, однако, порѣшили дѣло появившіеся доселѣ мои противники? Въ сущности, они поставили вопросъ о происхожденіи якобы исторической нашей задачи по освобожденію христіанъ отъ турецкаго ига въ такое и даже еще въ болѣе неопредѣленное положеніе, нежели то, въ какомъ находится вопросъ о происхожденіи варяго-руссовъ.
   Г. Костомаровъ выводитъ начало этой задачи изъ сѣдой древности, -- отъ временъ походовъ Олега и Игоря на христіанскій Константинополь; г. Миллеръ ведетъ ея начало отъ народГ-нъ Костомаровъ объ исторической задачъ. 239 ной русской силы -- казачества, а г. Бѣловъ оказался до того неподготовленнымъ къ дачѣ отвѣта на этотъ вопросъ, что, наговоривъ много неидущаго къ дѣлу, оставилъ происхожденіе упомянутой задачи покрытымъ мракомъ неизвѣстности.

Е. Карновичъ.

"Отечественныя Записки", No 4, 1878

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru