Lib.ru/Классика: Каразин Николай Николаевич. От Оренбурга до Ташкента

Н. Н. Каразин

От Оренбурга до Ташкента.
Путевой очерк.

Глава I

Резкий свисток локомотива... Звонок... Суетня в вагонах; торопливый, почему-то всегда тревожный, разбор мешков, плэдов, зонтиков и т. п... Станция Оренбург! Ну, слава Богу, доехали!..

Неуклюжий, широкоплечий татарин-атлет с нумерной бляхой на груди чуть не выхватывает у вас из рук багажный билет, нагружается вашими чемоданами и влечет вас самих к выходу.

-- Куда барын нанымать?... В Еропийскую?..

-- Ну конечно!

Европейская гостиница -- лучшая в городе; она действительно очень удовлетворительна, не из худших была бы и в любой столице; там преимущественно собираются путешественники, едущие в степь и по Сибирско-Троицкому тракту; там контора для всевозможных справок; там, одним словом, вы устроитесь окончательно сообразно вашему дальнейшему намерению.

Только от Оренбурга начинается ваше настоящее путешествие. До сих пор вы не путешествовали. Что за путешествие в вагоне, по не зависящему от воли вашей маршруту! Вас просто везут так же точно, как и ваш чемодан в багажном вагоне; так же, как и ваш чемодан, вы снабжены билетом, нумером, и этот билет есть именно главное лицо, а не вы; вы сами без билета -- нуль. Вас взялись за известную плату доставить до такого-то пункта в данный срок и доставляют. Вы обезличены, заперты и влекомы со всеми признаками насильственности. От Оренбурга -- другое дело! Отсюда вы едете сами, вы останавливаетесь где и когда вам угодно, вы двигаетесь со скоростью, от вас самих зависящей. "Трогай!.. Ну, пошевеливай!.. Пошел шагом, пройтись хочу!.. Стой!.. Гони вовсю!.." -- это уже ваши собственные повелительные наклонения... Уже не мелькают более или менее интересные для вас предметы в узких четыреугольниках вагонных окон, -- нет! Все встречное, попутное, все, что развертывается перед вашими глазами в виде разнообразных пейзажей, все это стройною панорамою движется перед вами по вашему желанию, вполне доступно для наблюдений, занимает вас, увлекает даже и делает гораздо менее утомительным ваше путешествие.

Вы уже не дышите более кухонною вонью станций, едким дымом кокса, промозглою, пыльною атмосферою вагонных обивок. Вы полною грудью вдыхаете ароматный степной воздух. Аппетит ваш растет, сон делается прочнее, устойчивее, и, просыпаясь, вы не чувствуете себя разбитым, утомленным вдвое, -- а напротив, богатырем глядите вдаль, и не страшит вас эта бесконечная лента дороги, эта бесконечная степная ширь, сливающаяся с голубою дымкою горизонта.

Однако все-таки к подобному путешествию надо основательно приготовиться. И вот эти приготовления надо сделать именно здесь, в Оренбурге.

Прежде всего надо обзавестись тарантасом. Тарантас -- это типичный, универсальный экипаж, созданный страною необъятною, дорогами, измеряемыми тысячами верст. Недаром воспел его один из наших маститых писателей сороковых годов; слово "тарантас" связано неразрывно с поэзиею путешествий, со всеми его удобствами и неудобствами.

Тарантас должен быть крепок, удобочиним во всякой беднейшей кузнице и даже среди дороги, легок, устойчив, накатист, много вместим при этом, одним словом -- должен отвечать всем условиям дальней дороги. И он в действительности совмещает в себе все эти качества.

Лучшими экипажами этого рода бесспорно считаются казанские -- романовские; отделение этого мастера существует и в Оренбурге, с тех пор как город этот стал конечным относительно рельсового пути и начальным относительно колесного.

Но лучше всего найти тарантас подержанный, уже сделавший несколько тысяч верст, так сказать, вполне испытанный; подновят, подчистят и кое-что починят в нем второстепенное в несколько часов, много в сутки, но зато вы уже вполне уверены в прочности главного, т. е. хода, осей и дрог, а это очень важно.

Все едущие из степи (в Россию, как говорят здесь) оставляют свои тарантасы на дворе Европейской гостиницы, поручая продажу их и отдачу в наем, напрокат, содержателю гостиницы. Во всякое время на обширном дворе этого учреждения вы найдете не один десяток разнокалиберных тарантасов, между которыми вы наверняка можете выбрать то именно, что вам нужно. Здесь же опытные дворники уложат в кузов ваши вещи, прикрепят надежно сзади ваши тюки, чемоданы или сундуки, смажут оси, снабдят вас веревками, салом и прочим, и вы можете на них вполне положиться в этом отношении... Вы ведь вернетесь когда-нибудь и остановитесь здесь же, здесь же сдадите снова в их руки уже ненужный вам экипаж, а они дорожат своим реномэ и, главное, получкою хорошего материального одобрения, в котором, конечно, вы им не откажете, -- вполне довольные оконченным благополучно путешествием.

Прежде, когда Орско-Казалинско-Ташкентский тракт хотя и существовал, но по достоинству считался неблагоустроенным, -- поездка от Оренбурга до Ташкента совершалась при хорошем стечении обстоятельств в месяц, а при дурном -- гораздо долее; тогда путешественнику надо было заботиться о многом, запасаться всем необходимым для продовольствия и самозащиты, и малейший пробел в этих заботах мог грозить серьезным бедствием; тогда сборы в дорогу в Оренбурге тянулись целыми неделями. Теперь не то! Теперь, как вы увидите далее, озаботившись хорошим экипажем, захватив с собою чаю, сахару, вина, кое-что из закусок, вы можете смело окунуться с головою в объятия степей и знать наперед, что вы наверное в какие-нибудь две недели очутитесь в роскошных садах долины Ангрена и Чирчика, у водопроводной арки, случайных триумфальных ворот столицы Туркестанского края.

Итак, вы тарантас купили, уложились, сели, вернее, комфортабельно легли во всю длину, крикнули ямщику "с Богом!" и тронулись... Поддужный колокольчик забрякал сначала робко, как будто нерешительно, затем развернулся во всю ширь... "защелкал-засвистал"... бубенцы загромыхали... Боковой ветерок относит пыль в сторону... И потянулись мимо вас справа и слева роскошные пажити и пастбища оренбургских степей, предгорий Урала. Справа все время провожает вас серебряная, окаймленная лесками лента этой исторической вольнолюбивой реки; впереди чуть-чуть синеют выси Губерлей, одной из групп главного отрога.

Глава II

Станции: Вязовская, Верхнеозерная, Красногорская, Нижнеозерная, Гирьяльская, Ильинская, Подгорная, -- все это имена исторические: это победоносный путь Емельки Пугачева. Здесь началась и разыгралась кровавая историческая драма -- Пугачевщина; здесь разыгралась и семейная драма "Капитанской дочки". В настоящее время все это роскошные, богатые станицы Оренбургского казачьего войска, поражающие вас своим простором и признаками довольства и зажиточности. Широкие улицы, опрятные домики-мазанки, высокие, издалека белеющиеся церкви, зелень садов, а главное, бесчисленные золотые скирды еще непочатого, прошлогоднего хлеба радуют ваш взор при въезде в каждую станицу. Скот сытый, веселый, лошади, рвущиеся в упряжи, бодрые, круторебрые, лица казачьи красные, полупьяные, казачки пестро-нарядно одетые, ребятишки звонкоголосые, -- все это, вместе взятое, с роскошною природою, с тучными черноземными пашнями, развертывается перед вашими глазами в одну стройную, гармоничную картину благосостояния. Эти два года как раз были особенно хлебородны: хлеб подешевел до минимума. Табуны пополнились, деньги подорожали, -- чего же лучше? Почты здесь вольные, т. е. сданные на руки станичникам. За прогоны всяк рад возить, и потому в лошадях недостатка на станциях нет, и лошади не приморены усиленным гоном. Станции помещаются в лучших избах, опрятны, просторны; путешественник всегда может, -- конечно, только не ночью, -- найти тарелку горячих щей, жареного гуся, одним словом -- все, что нужно.

В некоторых станицах население смешанное, русско-татарское; есть одна станица -- Никольская -- татарская сплошь; там вместо белой колокольни с золотым крестом над группами соломенных и тесовых крыш поднимается тонкий профиль минарета, и в часы священного намаза уныло проносятся в воздухе выкрикивания стихов Корана. Это тоже все войсковые казаки, и над скуластым лицом станичника красуется все тот же синий, форменный околыш фуражки. Женщины-татарки ходят с закрытыми лицами и неохотно показываются на проезжих улицах. Здесь жизнь идет тише, замкнутее, но это только внешние, незначащие различия... Экономический быт такой мусульманской станицы ничем не отличается от быта остальных станиц, только разве что кабака здесь нет и в праздничный день разгула пьяного не видно.

За этою станицею местность значительно меняется; степной характер мало-помалу исчезает; выси Губерлей бегут вам на встречу; дорога идет на подъем, местами косогориста... Еще станция, и вы будете в Подгорной, где начало длинного, хорошо разработанного, почти стоверстного перевала с переездом небольшою, необыкновенно живописною долиною речки Губерли, одного из притоков Урала.

На горных станциях вас непременно встретят продавщицы платков из тончайшего, теплого и необыкновенно легкого козьего пуха. Здешние горные козы белого и серого цветов дают этот превосходный вязальный материал, разработкою которого круглый год занято все женское население края, от десяти чуть не до восьмидесятилетнего возраста, и надо отдать справедливость -- изделия из пуха, выходящие из их искусных рук, достигают полного совершенства. В продаже эти платки и шали так и носят название оренбургских; они известны не только нашим городским модницам и любительницам, но приобрели добрую славу и за границею, особенно в Париже, где они очень дороги и составляют предмет роскоши... Тонкость пуховой нити и вязанья поистине изумительна. Платок около двух квадратных саженей можно свободно протянуть за конец сквозь обыкновенное обручальное кольцо.

Могу только посоветовать одно: когда вы едете туда, то постарайтесь не соблазняться прелестью товара и его местною дешевизною, но зато когда будете возвращаться оттуда, то запаситесь предлагаемым в возможно большем количестве -- стоит!

За Подгорной экипаж ваш начинает спускаться в долину Губерли. Обрамленная горными скатами, покрытыми тучным ковылем, эта долина представляет собою чудную панораму: всюду богатая растительность, черноземные пашни, водные затоны, заросшие камышом и кустарником, местами красивые обнажения горных пород, преимущественно яшмы, и веселая серебряная ниточка реки, обыкновенно мирной и скромной, но зато разрушительно-бурливой во время весеннего и осеннего половодья.

Дорога идет то узкою лощиною, вся покрытая тенью дубов и вязов, то лепится высоким карнизом, обрамленным каменным барьером, то спускается круто, на переезд через поток -- вброд или по подозрительно зыбкому мостику, пока перед вашими глазами разом не появляется станица Губерли, красивейшая из всех по этому тракту.

Собственно перевал через горы начинается от этой станции и оканчивается у следующей -- Хабарной. Он идет периодическими подъемами и небольшими спусками. Каменистая широкая дорога, натуральное шоссе, разработана превосходно. Сытая, крепкая тройка казачьих лошадей мчит вас полным карьером, не разбирая, где в гору, где под гору. Эта станция служит главнейшим и окончательным экзаменом прочности вашего экипажа, и если, подкатывая к станции Хабарной, оси и колеса целы, то вы можете уже быть совершенно уверены, что тарантас ваш без починки прокатится всю дорогу до Ташкента и обратно. Станция эта более тридцати верст, а вы ее сделали менее чем в два часа, -- скорость чуть-чуть что не пассажирского поезда. Как дышится легко чудным горным воздухом, когда вы с вершины перевала видите всю панораму Губерлей! Холмы на холмы грядами, словно остывшие, окаменевшие волны моря, громоздятся одни на другие; впереди, несколько вправо, тянется бесконечно далекая синяя полоса другого, покойного моря, -- это степь, и степь уже не наша -- киргизская, азиатская; там чуть-чуть белеет собор Орска, а до него еще почти сорок верст... Вереницы мелких пташек живыми щебечущими гирляндами унизали телеграфные проволоки, а еще выше, куда вы, конечно, ни на какой лихой тройке не доскачете, медленно, плавно носятся колоссальные орлы, и слышен их резкий, гортанный клёкот.

Часа через два с половиною вы миновали уже последнюю станцию Европейской России, когда-то грозную пограничную крепостцу форпост Хабарный, названный, вероятно, так потому, что здесь "хабар", т. е. выгода, взятка, в старину играл роль не маловажную. Под самым Орском вы переезжаете реку Урал, весною на пароме, летом по деревянному плавучему мосту, и можете себя поздравить: первые полные сутки вашего далекого путешествия окончены благополучно, и вы уже не в Европе. С этой минуты все, что вас окружает, все это уже настоящая Азия, обрусевшая, положим, но уже отмеченная особою характерною печатью. Вы теперь у преддверия колоссальных равнин, населенных номадами, равнин, на пастбищах которых сбирались великие орды монголов, наводнивших Русь и проникших даже со своими вождями-завоевателями до берегов Марны.

В Орске, или, как киргизы называют эту упраздненную крепость, "Джаман-Кала", т. е. в скверной, злой крепости, я долго оставаться не советую. Город этот ничем особенно не замечателен и давно потерял свое меновое, торговое значение степного рынка. Около него теперь на свободных местах сгруппировалось много поселков русских поселенцев, трудолюбивый плуг которых далеко врезался в глубину когда-то вольных степей, внося туда в значительной степени характер оседлости и постоянства.

Река Орь, от которой и город сам получил название, составляет один из левых притоков Урала и долго еще будет сопровождать вас в степном путешествии.

Эта река -- главнейший ороситель приорской черноземной полосы, которая скоро совсем лишится своего исстари кочевого населения, сменяющегося изо дня в день прибывающим оседлым народом.

Начало этой благодетельной метаморфозы надо отнести, приблизительно, к концу пятидесятых годов; самое же успешное заселение степи хлебопашцами развелось с упрочением нашей власти в глубине Азии, т. е. к началу семидесятых годов, когда независимость Бухары, Кокана и Хивы спела свою лебединую песню и разнузданная воля азиатских деспотов перестала враждебно влиять на нашу восточную окраину. С перенесением наших форпостов почти на две тысячи верст вперед страх постоянных набегов и разоров (баранты) сменился полною уверенностью в безопасности, а с этою уверенностью повсюду быстро водворились мир и спокойствие.

Глава III

Степь широкая, беспредельная, но самое правильное -- степь киргизская расстилается скатертью перед вашими глазами.

Долго теперь не придется путешественнику увидеть даже одинокого дерева, за исключением того, что синим комочком маячит далеко вправо над могилою забытого святого, -- это Аулье-Агач, священное дерево, единственное в степи, правильнее, на ее окраине.

Пока еще вы не замечаете ничего кочевого: направо и налево тянутся пашни, засеянные пшеницею, бакши с арбузами и огурцами, заказные луга с целыми городами еще прошлогоднего, неизрасходованного за избытком, сена. Кое-где дымятся шалаши и юрты сторожей; по боковым дорогам медленно шагом тащатся нагруженные телеги, мелькают красные кумачные платки на головах русских баб и наши родные синие и белые рубахи с ластовками... Это все земли, отведенные для поселенцев. Далее уже начинают попадаться зимовки киргизов в виде длинных приземистых сакель и загородей из камыша; мечеть торчит своим спицем около дороги; возле -- изба с резными косяками и воротами, -- это помещение администрации волости; у ворот десятка три разномастных оседланных лошадей и колышатся косматые красноверхие киргизские малахаи (шапки). Еще десяток верст, и вы ясно различаете красные крыши первой станции.

Почтовые станции по всему степному тракту, вплоть до начала Каракумов, у станции Джюлюс, границы Туркестана, построены по одному образцу.

В центре, фасадом к дороге, большой деревянный одноэтажный дом, разделенный сквозным коридором на две половины: на фасад выходит крыльцо с навесом, с неизбежным полосатым столбом, с надписями и показаниями верст и фонарем; налево из дверей -- половина для приезжающих, состоящая из большой комнаты, казенно меблированной; направо -- помещение для смотрителя. По бокам главного строения, отделенные от него воротами, с одной стороны жилая изба для ямщиков, с другой -- амбар для овса и упряжи. Громадный двор примыкает сзади, и в нем устроены крытые помещения для лошадей; неподалеку от каждой станции имеется кузница; еще подальше сложены запасы сена и топлива.

Едва вы подъезжаете к станции и там заслышали звонок почтового колокольчика, как видите, что из ворот выносится конный киргиз и стремглав мчится в степь... Это он за лошадьми, табун которых пасется иногда за две или за три версты... Там он отгонит очередную тройку и также в карьер подведет ее к вашему уже отпряженному тарантасу. Вы не бойтесь! Эти с виду совсем дикие, степные кони, недоверчиво косящиеся на ваш экипаж, дико храпящие и не всегда покойно дающиеся запрягать, не разобьют вас в дребезги, но понесут наверное и будут нести, может быть, всю станцию; тем лучше: скорее доедете. Дороги здесь превосходные, гладкие -- неси хоть очертя голову! Испытанный экипаж выдержит, а лихой киргиз-ямщик справится, если нужно будет.

Случается иногда, что пристяжных можно пристегнуть только на внутренние постромки; человек шесть держат их, уцепившись за уши и за гривы, накрывают даже головы коней халатами. Ямщик садится на козла, подбирает возжи, кричит: "Пускай!" Тройка взвивается на дыбы, порывисто бросается вперед, бьет, но версту, не более. Скоро лошади приходят в себя и несутся ровным галопом, едва поспевая за дробною, раскачною рысью коренастого коренника-иноходца... Понукать ямщика не приходится; двугривенный на чай вызовет с его стороны самую полную признательность.

Сравнение ковыльной степи с морем очень удачно. Действительно, когда вы вглядитесь в эту беспредельную равнину, поросшую густым шелковистым ковылем, волнующимся при малейшем дуновении легкого степного ветра, сверкающим на солнца стальным отблеском, сходство с водною поверхностью изумительно. Местами словно острова поднимаются старые сторожевые курганы; далеко чернеют закопченные верха кибиток киргизских аулов; черный дым вьется над ними. В волнах ковыля медленно бродят косматые верблюды, пестреют веселые табуны коней, словно талый снег белеют несметные овечьи атары. Полудикие всадники с гиком и свистом носятся по степи, то исчезая в дымке знойной мглы незаметными точками, то взлетая на курган и неподвижными силуэтами останавливаясь там, словно на страже... Издалека слышны заунывные песни, блеяние овец, хриплый, свирепый, задыхающийся от злости лай собак, Бог весть откуда наперерез несущихся на звук почтового колокольчика... Живая, характерная картина!..

Длинными вереницами, мелодично позванивая бубенцами, тянутся торговые караваны; тяжелые полосатые тюки важно колышатся по бокам верблюдов, философически на ходу пережевывающих свою вонючую жвачку. Иные караваны тянутся на колесах, нечто вроде телег наших. Это везут в Оренбург, а оттуда в Нижний запасы бухарского хлопка.

В стороне вы давно уже заметили эту группу, но не разобрали пока хорошенько... Теперь уже близко; вы видите, как на горбе покрытого цветным ковром верблюда колышится странная фигура в высоком остроконечном колпаке и яркоцветном костюме. Шея этой женщины увешана ожерельем; на лоб сдвинулись металлические подвески; золотые галуны и бахрома идут по швам ее бешмета. Это невеста едет в аул жениха и везет свое приданое... Гонят овец, верблюдов; на конях сопровождают ее родные и знакомые... И эта группа скрылась из глаз, замененная новыми явлениями... Вот вы обгоняете тяжелый дорожный фургон с целым населением, -- это семейный кто-нибудь перебирается на службу в Туркестан со всем своим скарбом, чадами и домочадцами.

А вы все летите и летите, почти не замечая, как перепрягают вам лошадей, как смазывают разгоревшиеся оси... А солнце поднялось уже высоко, палит вовсю! Степной воздух вызывает жгучую жажду, и вы с нетерпением поглядываете вперед, ищете в колеблющейся полосе миража признаков крыши следующей станции и мысленно сидите уже там за ярко вычищенным пыхтящим и весело посвистывающим самоваром.

________

По всему протяженно степи, вплоть до Казалинска, уже на Сырьдарье, существует только два этапных оседлых пункта: это форт Карабуток и форт Иргиз; последний теперь считается уездным городом. Прежняя роль этих пунктов была довольно серьезная -- здесь жизнь шла преимущественно военная, и оба форта населены были довольно многочисленным гарнизоном. Наши власть и влияние на кочевников поддерживались главным образом оружием, и, правду сказать, влияния Хивы с юга и Бухары с юго-востока были гораздо сильнее нашего. Сообщение велось посредством оказий, т. е. периодически, раз в месяц; транспорты и пассажиры перебирались походным порядком и под сильным конвоем. Случаи грабежа и захватов были явлением обыденным. Теперь не то. С полным падением Хивы, Бухары и Кокана, с распространением нашей власти за бассейн не только Сыр-, но и Амударьи, здешние степи утратили навыки свои враждебный характер, обрусели, стихли, и теперь вы можете спокойно доварить свое имущество и даже семейство степному тракту.

Карабуток теперь опустел; в нем только квартирует маленькая этапная команда с комендантом и помещаются почтовое и телеграфное приемные отделения -- так же, как и в Иргизе. Только недавно электрическая проволока соединила Казалинск с Орском; до сих пор сообщение телеграфное с Ташкентом велось на Омск, Семипалатинск и Верный, где телеграф открыл свои действия ранее.

За Карабутоком характер степи несколько изменяется: ковыль мало-помалу исчезает, а с ним и кочевое приволье. Степь, покрытая полынью и перекати-поле, пустеет; только атары овец увеличиваются, благодаря близости солончаков, любимых пастбищ для этих четвероногих.

Путешественники вброд переезжают песчаное ложе Аксая, и скоро перед вами появляется река Иргиз, известная своими колоссальными весенними разливами. Над рекою, по крутобережью, лепится город Иргиз, пыльный и невыносимо скучный, точно вымершим, с остатками укреплений и длинною базарною улицею, оживленной только в дни базаров, когда кочевой люд со всех концов свозит сюда свои незатейливые товары, главное -- скот на продажу, чаще на промен за красный товар, хлеб и проч.

За Иргизом степь опять изменяется, и еще более к худшему: полынь сменяют сплошные солончаки с перекатными песками, поросшими жидкою колючкою. Словно верблюжья шерсть торчит из раскаленной почвы эта жалкая растительность; едкая соленая пыль режет глаза, стесняет дыхание, и вы рады-радехоньки, когда, прокатив еще верст полтораста, прибываете на границу песков Каракум, совпадающую с границею Туркестанского округа.

Глава IV

Каракумы (Черные пески) -- немножко страшное, но пугающее только новичков название -- вовсе не представляют собою ничего ужасного; эта местность не лишена даже изрядной растительности, служащей прекрасным кормом для неприхотливых верблюдов и своеобразных по вкусу овец. Различные породы джизганов, саксаул, солянка, местами полынь и повсеместно колючка вполне удовлетворяют значительные табуны горбоносых кораблей пустыни и курдючных баранов; кроме того, Каракумы, как местность низменная, заметно склоняющаяся к Аральскому морю, изобилуют колодцами, частию с водой солоноватою, не совсем приятною на вкус, часто же и превосходною, холодною как лед и чистою как кристалл. Все почтовые станции по этой местности расположены на таких колодцах; расстояния, отделяющие эти станции одна от другой, редко превышают двадцать верст, а потому кони свободно раза по два, а то и по три пробегают это пространство, и это очень важно в том отношении, что на каракумских станциях не держат большого числа запасных лошадей, за трудностью подвоза дорогого фуража, и ограничиваются штатным казенным числом троек, то есть семью, с одною лошадью лишнею.

С преддверием песков совпадает, как я уже сказал, и преддверие Туркестана. Первое, что заметно сразу наблюдателю-путешественнику, это иной совершенно тип станционных построек; за дороговизною лесного строительного материала они здесь все глинобитные, с первого раза совершенно схожие с каменными сооружениями; расположение их такое же, как и в деревянных станциях: также налево -- для проезжих, направо для смотрителя; такие же боковые флигеля и большой огороженный двор сзади; вместо диванов для спанья устроены глинобитные невысокие лежанки, покрытые войлоками и цветными коврами; очень удобно и красиво.

Дороги в Каракумах превосходные, твердо укатанные; перекаты сыпучего песка встречаются редко, в котловинах, а привычные кони одолевают их с маху, не задерживая бега. Только два перегона, на параллели Аральского моря, близ побережья, представляют собою сплошь борхоны сыпучего, глубокого песка, и эти станции -- одна всего в четырнадцать, а другая только в одиннадцать верст -- проезжаются на верблюдах. От двух до пяти верблюдов, сообразно с величиною и тяжестью экипажа, запрягаются так же, как и лошади, т. е. один в корню с оглоблями, прикрепленными к вьючному седлу, два на пристяжках и два впереди, на уносах; возница забирается на спину коренного верблюда, и таким образом медленным шагом, мягко, беззвучно покачиваясь в песчаных глубоких колеях, тарантас трогается с места, делая средним числом пять верст в час... Я советую рассчитывать путь так, чтобы эти станции проезжать ночью: во-первых, свежо, не палит жгучее в этих накаленных местах солнце; во-вторых, очень уж покойно, и выспаться можно превосходно; да, кстати и местность мало представляет собою интереса для наблюдений, а потому лучше спать и в здоровом сне понабраться сил на новые дорожные труды и потребности.

В прежнее время Каракумы проезжать было очень тягостно: перегоны были больше; иной перегон при плохой, неразработанной дороге приходилось одолевать в целый день, от восхода до заката солнца. Лошади и даже верблюды выбивались из сил и останавливались на полудороге. Приходилось бивакировать и пускать скотину на скудное пастбище. Теперь не то! В промежутках между прежними станциями вырыты новые колодцы, построены новые станции, и вы их сейчас же отличите от прежних по одним названиям; старые носят туземные клички, по колодцам, например: Кара-Кудук, Куль-Кудук, Алты-Кудук, т. е. Черный, Озерный колодцы, Шесть колодцев, -- новые: Константиновский, Николаевский -- Юнийский, Головской и т. п., то есть с посвящением в честь строителей и деятелей края.

Летом кочевое население реже, зимою же весьма значительно, и ваш глаз постоянно видит по сторонам дороги чернеющиеся верха киргизских кибиток и пасущиеся стада. Животные в зимнее время добывают себе корм сами, отрывая промерзшие стебли прошлогодней растительности из-под неглубокого снега.

Близ станции Ак-Джулпас, поднимаясь на песчаный наносный борхон, вы невольно останавливаетесь на чудном оригинальном ландшафте, развертывающемся перед вашими глазами: громадный морской залив, как неподвижное зеркало, отражает безоблачное, синее небо; ярко-желтые пески составляют его ложе и раму; белая пена набегающего берегового прибоя очерчивает границы воды и суши; отмели покрыты всевозможными водяными птицами. Тут, словно мелкое серебро, копошатся мириады куликов; бакланы и крупные чайки с резким криком носятся в воздухе; неподвижными черными глыбами сидят задумчивые орлы-рыболовы... Дорога пролегает здесь близ самого прибоя, по влажному морскому песку, но скоро она поворачивает левее; вы опять одолеваете песчаный подъем, и вся эта интересная картина навсегда исчезает из ваших глаз, и снова справа и слева пески и пески -- то бугристые, поросшие ярко-зелеными кустами джизгана, то сыпучие, то гладко и прочно осевшие, покрытые белым, снегообразным налетом осадочной соли.

На вершинах курганов часто виднеются оригинальные могильные сооружения номадов. Довольствуясь при жизни легкими, переносными жилищами, киргизы строят своим покойникам прочные, почти вековые здания в древнеиндийском, тяжелом, но крайне оригинальном стиле. Здания подобные имеют форму четырехгранной пирамиды, усеченной на трети своей высоты; верхняя площадь такой пирамиды украшена куполом и обнесена глинобитным решетчатым барьером. На лицевом фасаде -- входная дверь, заложенная снизу до половины, дабы скотина не могла туда заходить; над входом высокий фронтон, часто украшенный резьбою по сырой глине. Около такой богатой гробницы ютятся более скромные памятники в виде плит и саркофагов. Вид издали на такое кладбище крайне оригинален и даже не лишен величественности. Степной мираж, особенно при восходе солнца, увеличивая размеры предметов, рисует вашему воображению целые города какого-то давно забытого мира, полные таинственности и загадочности.

У входов в могилы часто торчат шесты с подвешенными цветными тряпками и конскими хвостами; около разбросаны рога баранов и черепа животных, съеденных на погребальных пирах.

Как бы далеко ни откочевал аул, но киргизы непременно хоронят своих покойников на одном и том же родовом кладбище. Случается, что завернутое в кошмы, заделанное даже известью тело приходится везти за сотни верст, и вы поблизости кладбища всегда почти можете увидеть такие погребальные процессии: впереди едет всадник, наследник покойного, едет в созерцательном молчании; за плечами ружье, сбоку болтается сабля, на голове островерхий косматый малахай; за ним на верблюжьей спине колышется, покрытый ковром, длинный сигарообразный сверток с телом; сзади вереницею тащатся верхом родственники, друзья и знакомые -- гонят с собою жертвенных, продовольственных баранов. Встречные почтительно отдают селям (поклон) и очень часто, ни с того ни с сего, благо времени девать некуда, пристраиваются к процессии ради дарового угощения.

Верст за восемьдесят не доезжая Казалинска, этого первого культурно-административного пункта нашего на Сырдарье, пески отходят назад; песчаная цепь наносных холмов тянется еще долго слева, удаляясь мало-помалу, но уже дорога проложена по солонцам с примесью лесса, этой серой, безжизненной на вид почвы, при орошении производящей буквально чудеса растительной силы. Следы древних оросительных систем на каждом шагу свидетельствуют о прежнем, давно отошедшем в вечность благосостоянии края, когда-то населенного не жалкими кочевниками, а оседлыми культурными племенами. Чем ближе вы подвигаетесь к Сырдарье, тем эти следы выступают рельефнее и наконец сливаются уже с действительностью в узкой синеватой полосе на горизонте, где вы различаете очертания садов и наконец строений города и близлежащих поселков. Первое, что вас приятно поражает, это обилие ветряных мельниц, приветливо машущих своими крыльями. Белый красивый город кокетливо прячется в зелени садов, ярко сверкает крест на церковном куполе, откуда-то торчат мачты судов, а дальше стальною полосою изгибается река, обрамленная зелеными берегами... Вы уже теперь до самого Ташкента не отклонитесь далеко от этого могучего протока, по правому берегу которого проложена большая часть Казалинско-Ташкентского почтового тракта.

Глава V

По характеру местности, по роду занятий и жизни населения этот тракт можно разделить на две части: первую -- кочевую-побережную и вторую -- культурно-оседлую. Границею той и другой, и границею резкою, служит город Туркестан (Азрет), первый большой центр оседлого населения таджикского племени. Займемся пока первою половиною дороги. Большая часть этой дороги пролегает береговою полосою, меж оригинальной, крайне богатой, так называемой тугайной растительности. Эта часть самая занимательная для путешественника; кажется, что едешь сплошным зоологическим садом, так богата фауна этой страны. Густые чащи камыша и какого-то гигантского камыша стенами стоят по бокам дороги; справа местами просвечивает водная полоса Сыра; слева над зеленью возвышается залитое солнцем желтое крутобережье материка. Меж леса камыша красиво делятся серебристо-зеленые группы пахучей джиды, малиново-красные кусты боярышника, корявые, витые стволы саксаула, этого чудного материала для топлива, все это спутано, перевито ползучими, вьющимися растениями, цветет, благоухает, кишит фазанами и многочисленными породами мелких пернатых. Близ берегов стадами бродят дикие кабаны; над водою плавно носятся тяжеловесные пеликаны; утки и гуси всевозможных диких пород покрывают стоячие затоны. На открытых степных переездах вы видите целые стаи дроф, смело подпускающих проезжих чуть не на пистолетный выстрел; красавцы стрепеты выплясывают меж кочек, поднимая столбы пыли. Иногда вы видите быстро бегущую пыльную струю, не отвечающую направлению ветра; вглядитесь хорошенько -- это семья сайгаков удирает стремительно, заслышав звон почтового колокольчика; красивые антилопы легкими скачками несутся за бархоны, взлетают на них и долго провожают глазами уходящее вдаль, звенящее и грохочущее пыльное облако, где мелькает дуга, гривы и хвосты коней, красная рубашка ямщика и главная причина страха -- ваша белая фуражка, с которой неразлучно путешествует молниеносный, дальнобойный штуцер, а сайгаки с этим оружием успели уже достаточно ознакомиться.

В прежние времена, не очень даже отдаленные, лет пятнадцать тому назад, не более, в этих местностях плодился свирепый колоссальный хищник -- тигр. Встреча с этой кошкою была делом обыкновенным. Киргизы-скотоводы каждую ночь несли чувствительные потери в своих стадах и не в силах были бороться с таким могучим врагом. Смельчаки находились и между полувооруженными номадами, и имена таких немногих смельчаков получили даже легендарно-героический ореол; но два-три удальца были не в силах одолеть и изгнать из своего района хитрых полосатых бандитов. Я проезжал прежде не раз этими местами и самому мне приходилось встречаться с тиграми; помню, что ни один ямщик не решался везти меня ночью по джунглям, особенно на переездах, около Кармакчей и Джулека; если и удавалось уговорить ямщика на ночной перебег, то обратно киргиз не возвращался ни за что на свете в ту же ночь, а пережидал до восхода солнца, когда тигры оставляют свои сторожевые посты близ дорог и уходят в глухую чащу на отдых. Мало-помалу стали подходить и селиться здесь русские. Смелые, энергичные стрелки занялись систематическим преследованием общего врага, и тот отступил... незаметно, -- не разом, но все-таки покинул привольное для добычи место, и теперь появление тигра в районе Перовского уезда считается большою редкостью.

Киргизы тоже большие любители охоты, но только не рискованной. Самая любимая их забава -- это охота с соколами, кречетами, даже орлами. Последними пользуются для ловли лисиц, зайцев и молодых сайгаков. Охотничьи птицы дрессируются здесь великолепно. Рыбная ловля, несмотря на обилие, представляемое как самим ложем реки, так и ее бесчисленными озерами-затонами, не очень распространена и не организовалась в правильные общественные ловы, как, например на Дону, Волге и Урале. Жизнь номадов по берегам Сыра получает несколько оседлый характер: киргизы строят постоянные зимовки, имеющие вид глинобитных сакель с окнами и дверьми, обмазывают глиною камышовые стены загонов и юрт и занимаются хлебопашеством, в небольшом, впрочем, количестве, сеют преимущественно просо.

Почва большею частью солончаковая, сильно разбухающая и топкая во время дождей, твердая как камень в засуху, самая негодная для больших дорог. В распутицу езда здесь невыносима; немного лучше и в жаркое время, когда глубокие выбоины отбивают путешественнику бока, а едкая соленая пыль разъедает глаза и вредно действует на дыхательные органы. Способ чинки таких дорог очень оригинален: это нечто вроде камышового шоссе; длинно срезанный камыш настилается толстым слоем поперек дороги, и настилка эта, возобновляемая постоянно, благо материал под руками, утрамбовывается колесами проезжающих.

Типы населения, несмотря на характерные черты монгольской расы, очень красивы; особенно между женщинами встречаются положительные красавицы, поражающие вас энергией во взгляде, веселым, открытым выражением лица и грацией в движениях.

Главные враги и отравители летней жизни -- это мириады комаров, оводов и мошек, делающие летние месяцы положительно невыносимыми, и единственная защита от такого врага -- едкий дым тлеющего навоза.

Подъезжая к Туркестану, вы начинаете понемногу отдаляться от главного русла; местность становится открытою. Впереди ясно вырисовывается голубая цепь покрытых снегом гор и синяя полоса садов у их предгорий. Громадный купол Азрета виден верст за двадцать; наконец мало-помалу начинают очерчиваться правильные линии зубчатых стен и башень, плоские крыши сакель, роскошные группы деревьев, и наконец вы подъезжаете к воротам города, невольно поражающего вас своим оригинальным видом и новою, чисто мусульманскою, мануфактурно-оседлою жизнью. Вы уже теперь в преддверии культурного Востока.

Уже с последних чисел апреля появляются, почти разом, мириады комаров, первых предвозвестников грядущих еще более неприятных полчищ; несчастные животные начинают худеть от недостатка покоя и сна. Крупные животные страдают больше. Овцы легче всего переносят эти бедствия. Лошади и быки предохраняются толстыми войлочными попонами и капорами с наушниками, что придает им крайне оригинальный, несколько комичный вид. Верблюды отгоняются подальше от берегов, в глубину песчаных борхонов, где они не жалуются на судьбу и находят превосходный корм, так как в это время все гребни борхонов покрываются сочными зелеными побегами джизгана и гребенщика и молодою колючкою. Люди избавляются от назойливых насекомых пологами из грубой маты (род бумажной ткани); без такого полога сон немыслим, несмотря ни на какую усталость, и нет ни одного бедняка, который, отказывая себе во всем, не обзавелся бы этим предохранителем.

Глава VI

Азиатские города со времени занятия их русскими разделяются на две части: туземную и нашу, не смешиваясь между собою. Русская часть распланирована широкими, прямыми улицами и площадями, вся обсажена в четыре ряда деревьями, обстроена красивыми, хотя и приземистыми немного, беленькими домиками и снабжена по возможности всеми удобствами цивилизованной жизни. Туземная -- осталась в полной неприкосновенности. Въезжая в темные ворота городской стены, вы попадаете в лабиринт узких и грязных улиц, узких до того, что не везде две встречные арбы могут благополучно разъехаться, и долго двигаетесь по этим улицам, пока не попадете в центральный базар, где вся жизнь сосредоточивается как в кипучем котле -- в ущерб совершенно безжизненной тишине улиц. Отсутствие окон во внешних стенах придает улицам особенно печальный колорит; кое-где украдкою, робко, как молчаливые тени, шмыгают, закрытые с головою, серые фигуры женщин; кое-где мелькнет из-за стены или боязливо выглянет в калитку красная тюбетейка ребенка; только по улицам, ведущим к базару, непрерывною вереницею тянутся верблюды, всадники, арбы, группы овец и тяжело навьюченные ишаки, оглашающие пыльный, душный, накаленный воздух невыносимо-пронзительным ревом.

Базары, где сосредоточивается вся жизнь города, обыкновенно крытые, тенистые; направо и налево расположены лавки со всевозможными товарами по группам; чай-хане и харчевые, закусочные, помещаются обыкновенно на перекрестках, на более видных местах; от них невыносимо несет жареным салом и горелым кунжутным маслом. Яркоцветные халаты, колоссальные белые чалмы, библейские лица, гортанный говор -- все это вам напоминает Древний Восток со всею своею пестротою.

Чай-хане всегда полна посетителями; здесь они находят душистый зеленый чай, ароматный дым кальяна, комфорт, а главное -- общество. Это клубы таджиков; здесь они узнают и сообщают другим все новости дня, здесь идут совещания и горячие политические прения, здесь же услышишь и вдохновенное слово проповеди, потому что странствующие монахи-проповедники всегда перед чай-хане устраивают свои публичные аудитории. Красивые мальчики (батчи) в длинных красных рубахах, в шитых золотом шапочках, из-под которых висят по плечам туго заплетенные косички, разносят чай и кальян. Колоссальные самовары, большею частью тульского происхождения, испускают густые облака пара; сверкают медные чеканенные кунганы, и синими струйками вьется отравленный опиумом предательский дым кальяна. Да, это Восток!

Но вы миновали туземный город, и вот тарантас гремит по превосходному шоссе русского города. Картина меняется разом. Если бы не эта чудная зелень садов и бульваров, не это синее жаркое небо, вы бы могли подумать, что Азия разом, словно по мановению волшебного жезла, улетела от вас на бесконечно далекое расстояние. Но тем не менее эта резкая разность в бытовой обстановке, религиозная рознь, иной склад обычаев -- все это не мешает жить двойственному городу в полной гармонии. Один полезен другому, один не мешает другому ни в чем; они пополняют друг друга, и оба выигрывают от этого взаимнопополнения. Это-то свойство русской культуры, вытекающее непосредственно из личных свойств русского человека, и составляет главнейший залог светлой будущности наших завоеваний, упрочивает нашу взаимную связь и делает эти завоевания совершенно мирными, на веки веков прочными, хотя впереди их и прокладывал себе дорогу трехгранный штык русского солдата.

За Туркестаном, верстах в 22-х, следует селение Икан. Подъезжая к нему, вы видите вправо от дороги скромный обелиск с крестом и надписью. Это памятник павшим героям-уральцам сотни Серова, в продолжение полутора суток дравшимся здесь с сорокатысячными полчищами муллы Алемкула.

Селения и кишлаки оседлых таджиков и узбеков отсюда встречаются часто, за исключением недлинного пустынного переезда, до берегов реки Арыса, уже под самым Чимкентом, вторым большим уездным городом по Ташкентскому тракту.

Те голубые, едва очерчивающаяся горы, который вы видите, подъезжая к Туркестану, растут и растут, по мере того как вы подвигаетесь вперед. Теперь уже ясно определяются перед вами громады горных хребтов, окаймляющие долину Ангрена, житницу Центральной Азии.

Дорога все время идет на постепенный подъем. За Чимкентом -- высшая точка перевала в долину, и с этой точки перед вашими глазами развертывается целый океан зелени. Роскошная природа сторицею воздает человеку за его труды. Прелесть окружающих вас пейзажей делает путь ваш совсем незаметным, и вы совершенно постепенно, так же незаметно, подъезжаете к оригинальной приземистой арке водопровода, за которою разом попадаете в город -- блестящую столицу нашего среднеазиатского края.

Всего только двадцать лет тому назад небольшой русский отряд под начальством генерала Черняева впервые остановился перед стенами древнего богатого Ташкента со стотысячным населением. Местность, прилегавшая к городу с этой стороны, представляла собою жалкую, спаленную солнцем, почти не тронутую руками человека пустыню. Составленные в козла ружья наших солдат и легкие палатки были первыми постройками; осеннее ненастье заставило рыть землянки и сооружать жалкие мазанки, полууходящие в глубину почвы; но с этой же зимы распланировка будущего русского города получила свою первоначальную физиономию. Домик за домиком вырастали словно грибы после дождя, вытягиваясь в стройные ряды; молодые деревца, посаженные по краям улиц, быстро зазеленели, превращаясь в тенистые аллеи; пустыри-площади выравнивались и преобразовывались в сады и парки. Но главный, сказочный рост города начался с приездом генерала Кауфмана, этого гениального администратора, создавшего из завоеванного дикого материала стройное целое, полное порядка и гармонии, составляющее ныне одну из лучших частей нашей империи.

И если приезжему, не знакомому с историей завоевания края, показать русский Ташкент таким, каким он есть в данную минуту, с красивыми правильными улицами, с блестящими магазинами, с чудными парками, благоухающей, роскошною флорою, с учреждениями общественно-воспитательными, с прекрасным театром, с этою кипучею, почти столичною жизнью и с полною способностью развиваться все далее и далее, да при этом сказать, что все, что он видит, родилось, окрепло и выросло всего только в двадцатилетний период, то, конечно, приезжий незнакомец недоверчиво посмотрит вам прямо в лицо, да еще, пожалуй, обидится на такую, по его мнению, грубую мистификацию. А между прочим это так, и богатырский рост "не по дням, а по часам", воспеваемый только в сказках, здесь, в глубокой Азии, силою русской энергии нашел свое полное осуществление.

----------------------------------------------------

Источник текста: Н. Н. Каразин. От Оренбурга до Ташкента. Путевой очерк. -- СПб., 1886.

Исходник здесь: Русский Туркестан. История, люди, нравы.

Оставить комментарий Каразин Николай Николаевич (bmn@lib.ru) Год: 1886 Обновлено: 05/07/2016. 46k. Статистика. Очерк: Проза, Публицистика, География Проза Иллюстрации/приложения: 15 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Путевой очерк.

Каразин Николай Николаевич От Оренбурга до Ташкента