Каразин Николай Николаевич
Зара-булакские высоты

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ЗАРА-БУЛАКСКІЯ ВЫСОТЫ.

(Очеркъ).

   Въ эту ночь мало кому довелось спать: всѣмъ было работы вдоволь, и надъ просторно-раскинутымъ лагеремъ стоялъ гулъ смѣшанныхъ голосовъ и движенія.
   Только съ наступленіемъ совершенной темноты превратилась безпокойная перестрѣлка съ непріятельскими наѣздниками; а еще съ ранняго утра, чуть забрежилъ разсвѣтъ, появились на горизонтѣ эти джигиты и, какъ мухи, усѣяли всѣ окрестные холмы, сдвигаясь все тѣснѣе и тѣснѣе, охватывая почти непрерывной дугою нашъ лагерь.
   Стрѣлки цѣлый день сидѣли въ канавахъ и дождевыхъ рытвинахъ, въ которыхъ тутъ не было недостатка, не допуская назойливыхъ всадниковъ слишкомъ уже близко подбираться къ бивуакамъ, и уже не одинъ увлекшійся тюркменъ поплатился жизнью за свою горячность, подвернувшись подъ пулю шестилинейной винтовки.
   Къ ночи непріятель скрылся; всѣ всадники словно сквозь землю провалились, и усталая цѣпь нашихъ стрѣлковъ свернулась, оставивъ на всякій случай, въ удобныхъ мѣстахъ, небольшіе секреты {Такъ называются небольшія группы скрытыхъ часовыхъ.}.
   Ночь была теплая и туманная; густой паръ стоялъ надъ извилиной Нурупая и надъ низменными, сырыми садами и огородами Катта-Кургана. Сѣрая масса городской цитадели не ясными очертаніями выдвигалась изъ за деревьевъ. По тремъ дорогамъ, ведущимъ къ городу, ползли, словно громадныя знѣи, безконечные обозы: отправляли въ безопасное мѣсто раненыхъ, больныхъ и всѣ излишнія тяжести. Двуколесныя арбы, нагруженныя до невозможности, скрипѣли на немазанныхъ осяхъ; съ трескомъ дребезжали ветхіе мостики подъ непривычною тяжестью; взадъ и впередъ, путаясь между повозками, сновали верховые; по сторонамъ дороги, между темными кустарниками бѣлѣлись рубашки пѣшаго конвоя. Крики арбакачей, брань на всѣ лады, повелительные возгласы, полупьяный смѣхъ и заунывные туземные напѣвы смѣшивались съ ревомъ верблюдовъ и съ пронзительными воплями ишаковъ.
   Красныя пятна костровъ, расположенныхъ по берегу рѣки, длинными столбами отражались въ водѣ; черныя фигуры окружали эти пятна, ворочая въ грудахъ раскаленныхъ угольевъ длинными сучковатыми жердями. Густой дымъ боролся съ туманомъ и въ воздухѣ несло по вѣтру кухоннымъ чадомъ. Хотѣли еще до разсвѣта приготовить для солдатъ чего нибудь горячаго, благо подъ руками было достаточно не купленнаго мяса. Опытные фуражиры нагнали къ лагерю всякаго скота и рогатаго и безрогаго, и между повозками обозовъ неподвижно лежали группы быковъ, набранныхъ гдѣ попало, пропитывавшихъ до сихъ поръ своею работою цѣлыя семьи мирныхъ работниковъ, а теперь предназначенныхъ для насыщенія голодныхъ желудковъ, богъ вѣсть куда и зачѣмъ пришедшихъ, русскихъ отрядовъ.
   У самой дороги,-- при въѣздѣ въ разрушенный до основанія Чаганакъ {Собственное имя небольшой деревни.}, рота солдатъ усиленно работала кипменямя и мотыгами, продѣлывая дорогу для проѣзда тяжелыхъ батарейныхъ орудій. Дружно взмахивались и опускались тяжелые инструменты, паръ валилъ отъ потныхъ рубахъ; съ глухимъ грохотомъ, подминая облака пыля, рушились глиняныя стѣны.... "Проворнѣй, ребята, проворнѣй/! покрикивало, сидя въ сторонкѣ, усатое начальство; и судорожно, порывисто закипала притихнувшая на минуту стукотня и солдаты, поплевывая на руки, вскидывали глазами въ ту сторону, гдѣ искрились красныя точки закурен*ныхъ сигаръ и откуда несло апетитнымъ букетомъ маркитантскаго рому.
   -- Батюшки!.. словно обжогъ проклятый!.. вдругъ раздается въ толпѣ работающихъ, и солдатикъ выпускаетъ изъ рукъ тяжелый кипмень, хватаясь за ногу, обутую въ дырявый сапогъ: онъ наступилъ въ темнотѣ на скорпіона, а эти ехидныя насѣкомыя во множествѣ гнѣздятся въ трещинахъ стѣнъ жилыхъ и нежилыхъ строеній.
   -- Пожалуйста, чтобы были люди у лазаретныхъ фуръ, горячо говорилъ кому-то какой-то приземистый докторъ, неловко скорчившись на казачьемъ сѣдлѣ.-- А то, какъ въ прошлой разъ, ни души... ну какъ есть ни души; согласитесь, что не могу-же я одинъ съ фельдшерами...
   -- Варгушинъ!.. гдѣ ты тамъ, скотина, пропалъ съ чайниками... вопитъ кто-то изъ подъ палаточнаго навѣса.
   -- Всѣхъ адъютантовъ къ генералу...
   -- Да что-же ты, подлецъ, цѣлый день думалъ -- а?!.. слышится громкій ударъ, должно быть по уху..
   -- Ва....аше благородіе....
   -- Ни одной карты... это удивительно!.. даму бьетъ, девятку, бьетъ и пошелъ, и пошелъ...
   -- У меня въ ротѣ половина людей перепилась, говорилъ за стѣной густой басъ,-- я уже велѣлъ, чтобы ихъ въ арыкѣ отмачивали...
   -- Дементьевъ убитъ, Мамлыгинъ тоже... а Савельеву, братцы мои, голову какъ есть до самыхъ мозговъ разсадили...
   -- До мозговъ, ишь-ты!., что-же померъ?..
   -- Ершовъ сказывалъ, что мычитъ еще; Голосу, то-есть, настоящаго не подаетъ, а мычитъ...
   -- Мы двѣ цыганки черно....о....о....окія... завывалъ чей-то теноръ...
   -- Мы за невѣррррность готовы кровь пролить, подхватывалъ тотъ самый басъ, который говорилъ, что у него полъ роты перепилось.
   Шипя прорѣзала темноту огненная лента ракеты, громко хлопнула она въ воздухѣ; эхо подхватило ударъ и понесло его по окрестнымъ холмамъ, дробя въ безконечныхъ перекатахъ. Барабаны, въ разныхъ мѣстахъ лагеря, глухо забили подъемъ. Зазвенѣли казачьи трубы и шарахнулись въ коновязяхъ, стоявшія до сихъ поръ покойно, артиллерійскія лошади.
   Безпорядочный говоръ и шумъ на секунду затихъ, при первыхъ звукахъ тревоги, и снова закипѣлъ и разлился по всему лагерю, но совершенно въ другомъ тонѣ: прежней неопредѣленности и безпорядочности уже не было; слышно было, что всякій знаетъ уже куда бросаться и что дѣлать. Опытное ухо могло-бы смѣло разобрать, что и въ какомъ мѣстѣ лагеря творится.
   Надъ горизонтомъ, между двухъ громадныхъ карагачей поднимался огненный серпъ послѣдней четверти луны,-- ея-то мы и ждали, чтобы начать выступленіе. Стало холоднѣе и звѣзды ярче заблистали на темномъ небѣ. Туманъ поднялся выше и расплывался въ свѣжемъ воздухѣ. Гдѣ-то далеко закричалъ пѣтухъ, ему неожиданно отвѣтилъ, хлопая крыльями, пѣтухъ на ротной повозкѣ; шарахнулись испуганные кони... "Ишь лѣшій"' произнесъ конюхъ солдатъ и замахнулся кнутомъ на усердную птицу.
   Долго вытягивались войска на дорогу, снявшись съ своихъ бивуачныхъ позицій. Лошади, тяжело дыша, волочили пушки, колеса которыхъ безъ стука ворочались въ густой пыли, доходящей почти до колѣна. Надо было подняться на довольно крутую гору, по узкой улицѣ, между разрушенныхъ сакель Чаганака.
   -- Подхватывай, братцы, подхватывай!.. кричали выбивающіеся изъ силъ артиллеристы, и солдаты, забросивъ ружья за плечи, хватались за станины и за постромки...-- Ну еще! ну еще маленько... разомъ!..
   Лошади, готовыя уже остановиться, снова натягивали уносы и порывистыми прыжками выносили на гору свою тяжелую ношу.
   На вершинѣ обрыва, рисуясь темными силуэтами на небѣ, стояла конная группа: это былъ командующій войсками со свитою. Пониже, въ безпорядкѣ тѣснились конвойные казаки; бѣлыя конскія норды и свѣтлыя тряпки значковъ мелькали тамъ и сямъ въ темнотѣ..
   Гуськомъ, другъ за другомъ, медленно ползли въ гору темныя массы, раскачивая своими громадными вьюками, заражая воздухъ такимъ отвратительнымъ запахомъ, свойственнымъ исключительно только однимъ верблюдамъ, что солдаты невольно зажимали носы и отплевывались.
   Безпорядочными толпами казаки выбирались на дорогу, и густыя тучи пыли неслись вслѣдъ этимъ коннымъ массамъ.
   А сзади, на мѣстахъ брошенныхъ бивуаковъ, вдругъ запылали яркіе огни и поднялось пожарное зарево: это отсталые позажигали весь брошенный хламъ и остатки топлива, запасеннаго широкою, не хозяйскою рукою. Не доставайся, молъ, ни нашимъ, ни вашимъ: таково уже здѣшнее, туркестанское правило.
   Голодныя собаки, не тѣ, которыя всегда во множествѣ прикармливаются солдатами и составляютъ ротную собственность,-- эти никогда не бываютъ голодны, и въ настоящую минуту онѣ весело снуютъ между ногами пѣхотинцевъ,-- а совсѣмъ другія собѣки, богъ вѣсть откуда набѣжавшія, поджавъ хвосты, робко озираясь, оскаливая зубы при приближеніи себѣ подобныхъ, шныряютъ по лагерю, подбирая, что, хотя сколько нибудь, годится въ снѣдь, бродятъ въ темнотѣ и какія-то человѣческія тѣни -- полуголыя, также робко, по собачьи озираясь и судорожно бросаясь на какую-нибудь тряпку, кинутую солдатомъ за совершенною негодностью.
   Мало по малу выбрались-таки совсѣмъ на дорогу. Даже обозы вытянулись и лошади бодрѣе поволокли повозки по относительно ровному пути.
   Наконецъ, размѣстились всѣ, гдѣ кому слѣдовало быть по предварительному распоряженію: кому нужно было идти впередъ -- тѣ прошли; другіе, сойдя съ дороги, дожидались въ сторонѣ своей очереди. Даже несмотря на темноту, можно было замѣтить, какъ изъ хаоса, безпорядочно волнующагося еще тамъ, гдѣ только что оканчивался подъемъ, образовывалось что-то похожее на движущуюся армію. Къ тому-же передъ разсвѣтомъ поднялся довольно сильный вѣтеръ и относилъ въ сторону пыль, поднятую тысячами людскихъ и конскихъ ногъ, и. дышать стало свободнѣе, да и можно было видѣть сколько-нибудь ясно, что дѣлается по сторонамъ, не такъ какъ внизу, гдѣ положительно приходилось идти ощупью.
   Почти сутки, проведенныя безъ сна, оказывали свое дѣйствіе на всѣхъ: едва только окончилась лихорадочная суета сборовъ и подъема, и началось относительно покойное походное движеніе, какъ стала одолѣвать всѣхъ сонливость, которую невозможно бью разогнать ничѣмъ. Пробовали пѣсни пѣть; затягивали пѣсенники: "какъ султанъ турецкій захотѣлъ съ Рассеей воевать", но на этомъ и оканчивалась ихъ энергія, а уже на словахъ: "сталъ онъ войско собирать"... совсѣмъ затихала пѣсня, и солдаты, спотыкаясь, клевали на походѣ носомъ и вздрагивали, широко раскрывая и протирая грязными пальцами свои осовѣлые глаза. Казаки -- такъ тѣ совсѣмъ спали на своихъ покойныхъ сѣдлахъ, со свистомъ прихрапывали даже бредили во снѣ; одинъ рыжебородый урядникъ даже про какую-то тетку Дарью вспомнилъ, да вдругъ, какъ снопъ, съ сѣдла повалился и заоралъ на всю сотню, съ просонья, должно-быть: "голубчики, рѣжутъ"!..
   Забѣлѣлась на востокѣ полоска утренней зари, одна за одною потухали звѣзды, уступая болѣе яркому свѣту. Вѣтеръ усилился и непріятная дрожь пробѣжала по спинамъ, забираясь въ холщевыя, солдатскія рубахи.
   Историческія событія, предшествовавшія настоящему дню, сложились слѣдующимъ образомъ: всѣ наши силы, которыми мы располагали въ 1868 году для похода въ бухарскіе предѣлы, раздѣлились на двѣ массы:-- одна расположена была подъ Катта-Курганомъ, для наблюденія за тѣмъ, что дѣлается со стороны Бухары,-- другая-же,-- и самая главная,-- занимала Самаркандъ съ самаго дня его сдачи, т. е. съ 1-го мая. Отсюда предпринимались разныя, болѣе и менѣе удачныя, экспедиціи въ горы, къ Ургуту и къ Кара-тюбинскому ущелью, но экспедиціи эти не принесли никакихъ существенныхъ результатовъ. Всѣ горные народы возстали чуть не поголовно и двинулись въ Самарканду; къ тому-же, получено было извѣстіе изъ Катта-Кургана, что эмиръ съ своими главными силами остановился не болѣе какъ въ двѣнадцати верстахъ отъ города, и что войска наши тамъ недостаточно сильны, чтобы предпринять противъ него что-нибудь рѣшительное. Тогда командующій войсками, оставивъ въ Самаркандѣ небольшой гарнизонъ, со всѣми остальными силами направился на помощь катта-курганскому отряду, и, давъ войскамъ отдохнуть послѣ похода одинъ день, предполагалъ напасть на эмира, разбить его и, такимъ образомъ, имѣть передъ собою только одного противника, именно,-- Шегрисябзкаго Бека съ его горными союзниками. Такъ вотъ, значитъ, мы теперь шли разбивать эмира, а гдѣ онъ находился и въ какихъ силахъ, мы положительно не знали; существовало множество самыхъ разнообразныхъ предположеній, но только ничего положительно вѣрнаго. Массы конныхъ тюркменъ, киргизъ и разнаго сброда, являвшіяся акуратно съ разсвѣтомъ въ виду нашего лагеря и исчезавшія съ темнотою наступающей ночи, ясно говорили о присутствіи не вдалекѣ значительныхъ непріятельскихъ силъ, около которыхъ группировались эти подвижныя массы, но въ чемъ заключались эти силы,-- мы, какъ я уже сказалъ не знали ничего даже приблизительно.
   Впрочемъ, мы почему-то не сомнѣвались въ успѣхѣ; никогда еще, во всѣхъ нашихъ средне-азіятскихъ походахъ, не собирались русскія войска въ такихъ крупныхъ массахъ, какъ въ настоящемъ случаѣ: насчитывалось до трехъ тысячъ человѣкъ -- разнаго оружія, а эта цифра, по здѣшнимъ войскамъ, считается весьма солидною.
   Скоро разсвѣло окончательно, и ни востокѣ появился, сквозь пыль и туманъ, мутный бѣловатый кругъ восходящаго солнца.
   "Вѣтеръ дулъ порывисто, безъ всякаго опредѣленнаго направленія. Справа и слѣва, спереди и сзади неслись на насъ пыльныя тучи, мѣстами подымались къ небу винтообразные столбы степныхъ смерчей, и, по мѣрѣ того какъ солнце подымалось выше и выше,-- наступала удушливая жара, смѣнявшая ночную прохладу.
   Вотъ къ завываніямъ вѣтра начали примѣшиваться какіе-то живые звуки: казалось, что въ пыльныхъ тучахъ несутся со всѣхъ сторонъ одушевленныя существа, такія-же крылатыя, такія-же неуловимыя, какъ степной вѣтеръ, съ воемъ котораго слились ихъ заунывные вопли.
   Тамъ и сямъ замелькали неопредѣленныя, черныя точки; больше и больше, и живая лента, прерываясь въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ гуще клубилась степная пыль, и яснѣе очерчиваясь тамъ, гдѣ проносилась струя жаркаго вѣтра, охватывала мало по малу наши походныя колонны.
   Быстро приближались эти точки, росли по мѣрѣ своего приближенія и можно было различать уже что-то похожее на всадниковъ, но точки эти внезапно разрѣшались бѣловатымъ клубочкомъ дыма и исчезали изъ глазъ, прежде чѣмъ успѣвалъ долетѣть до слуха сухой звукъ ружейнаго выстрѣла.
   Чу! далеко сзади послышались глухіе удары... одинъ, другой... два разомъ... Это заговорили въ арьергардѣ наши пушки. Пользуясь растянутостью нашихъ обозовъ и малочисленностью прикрытія, которое не превышало трехсотъ человѣкъ, тюркмены вплотную насѣли на наши хвосты и произвели страшный переполохъ въ обозныхъ вереницахъ. Подгоняемыя непрерывными ударами плетей, тощія лошади, запряженныя въ арбы, собрали послѣднія усилія и, несмотря на тяжесть груза, пустились вскачь, чтобы изъ растянутыхъ каравановъ сплотиться въ болѣе сплошную массу, которую удобнѣе было-бы прикрывать небольшимъ числомъ нашей пѣхоты. Перепуганные выстрѣлами верблюды, не жалѣя своихъ окровавленныхъ ноздрей, рвались съ своихъ волосяныхъ привязей. А непріятельскіе наѣздники ближе и ближе подскакивали къ обозу и своими длинными, гибкими, какъ хлысты, бамбуковыми пиками чуть не ссаживали съ сѣделъ оторопѣлыхъ арбапешей.
   Вотъ высокая, длинноногая бѣлая лошадь, до сихъ поръ довольно благополучно тащившая свою арбу, крытую полосатымъ, киргизскимъ ковромъ, замялась, попятилась назадъ и стала. Смуглый сартъ въ засаленной тюбетейкѣ и изорванномъ бумажномъ халатѣ усиленно заработалъ голыми пятками по тощимъ бокамъ заупрямившагося коня...
   -- Чего сталъ, лѣшій... налетѣлъ на него уральскій казакъ и его нагайка рѣзнула по голой шеѣ арбакеша. Завылъ несчастный какимъ-то нечеловѣческимъ голосомъ и припалъ на гриву своей лошади... Уралецъ въ это время лупилъ уже кого-то другого, ругаясь на киргизскомъ языкѣ, для большей вразумительности. Изъ подъ ковра выглянула испуганная личность въ бѣломъ кепи на стриженой головѣ; въ рукахъ у нея была форменная офицерская сабля, вся заржавленная, дребезжащая въ костлявыхъ рукахъ своего владѣльца.
   -- Постой, каналья... ты у меня пойдешь... пойдешь... пойдешь...
   И онъ принялся сверлить подъ хвостомъ несчастной лошади. Ударило задомъ бѣдное животное, взвилось на дыбы, рванулось и понеслось въ карьеръ, прыгая черезъ водомоины.
   Маленькая азіятская пулька шлепнулась объ сѣдло одного верблюда; тотъ пошатнулся и упалъ на колѣни; другой оторвался отъ него и, тяжело раскачиваясь, неуклюжею рысью побѣжалъ въ степь, какъ разъ къ непріятельскимъ всадникамъ. Нѣсколько казаковъ поскакали за нимъ, но тотчасъ-же вернулись, благоразумно уклонившись отъ опасности поздороваться съ пикою тюркмена.
   -- Пропали наши сухари, говорилъ одинъ пѣхотинецъ другому, видя, какъ всадники тотчасъ-же окружили добычу.
   -- Что-же, нѣшто они имъ на пользу, отвѣчалъ товарищъ,-- потому, какъ наши сухари безъ привычки никакъ жрать не возможно.
   -- Эвось, поволокли его сердечнаго...
   -- Берегись!.. Ахъ ты, проклятый, чуть чуть не ссадилъ... Погоди-же ты...
   Солдатъ приложился...
   -- Стрѣляй по красному.
   --..... Есть. Эхъ мимо никакъ... нѣтъ, гляди-ко, валится... валится... бацъ... готовъ, значитъ.
   -- А нашъ-то, ротный, опять нынче имянинникъ. Герасимовъ сказывалъ, что безъ заднихъ ногъ въ арбу завалился.
   -- Нѣтъ ничего, я видалъ, выглядывалъ сейчасъ: лошадь подгонялъ саблею.
   -- Ишь ты, какъ насѣдаютъ, какъ насѣдаютъ.
   -- Должно быть ихъ теперь сила...
   И солдатъ пытливо посматривалъ въ даль, вскинувъ свой штуцеръ и роясь въ глубокомъ карманѣ красныхъ кожанныхъ шароваръ, гдѣ онъ отыскивалъ ружейный капсюль, завалившійся между сухарными крошками.
   Кое-какъ, съ большими усиліями, удалось собрать безконечный обозъ во что-то похожее на громадный, движущійся квадратъ, защищать который было несравненно удобнѣе. Непріятельская кавалерія стала держаться поодаль, коль скоро оборона приняла болѣе правильный характеръ. Изъ подъ войлочныхъ верховъ повозокъ повылѣзали на свѣтъ божій разныя личности, благоразумно укрывавшіяся до сихъ поръ отъ опасности попасть подъ ударъ закатанной въ свинецъ глиняной пульки, которыми обыкновенно стрѣляютъ изъ фитильныхъ пищалей, или, въ крайнемъ случаѣ, подъ тонкое, какъ ножка циркуля, остріе тюркменской пики.
   А пыль поднималась все гуще. Сквозь эту пепельную, подвижную завѣсу едва можно было различать влѣво отъ дороги неопредѣленныя очертанія волнообразныхъ холмовъ, изъ которыхъ одинъ средній подымался значительно выше прочихъ, изогнувшись сѣдломъ почти на самой вершинѣ. Это были зара-булакскія высоты. Впереди чуть виднѣлись группы сакель деревни Зара-булакъ, и надъ ними широкія, развѣсистыя вершины деревьевъ.
   Авангардъ нашъ прошелъ уже мимо высотъ и скрылся за саклями. До сихъ поръ, кромѣ неотвязныхъ группъ непріятельской кавалеріи,-- группъ, къ которымъ, какъ-бы онѣ ни были многочисленны, туркестанскіе пѣхотинцы привыкли питать глубочайшее равнодушіе, мы ничего не встрѣчали. Правда, мы пристально всматривались въ ту туманную черту, которой рисовалась въ пыльномъ воздухѣ вершина главной зара-булакской возвышенности: намъ казалось, что эта, едва замѣтная, кривая линія, словно колыхалась, словно вся она была покрыта чѣмъ-то живымъ и это живое группировалось, перемѣщаясь по временамъ, въ длинныя красноватыя массы. Намъ особенно подозрительнымъ казался этотъ оттѣнокъ, весьма близкій къ цвѣту куртокъ регулярныхъ войскъ эмира Мозофара-Эддина. Мы даже замѣчали что-то похожее на большія треугольныя знамена, которыя на своихъ длинныхъ древкахъ какъ тѣни вѣяли надъ этими линіями.
   Скоро мы были выведены изъ недоразумѣнія..
   Прежде чѣмъ долетѣлъ до насъ глухой громъ пушечной канонады, мы увидѣли, какъ вся поверхность холмовъ покрылась клубами бѣлаго дыма. Какіе-то тяжелые снаряды со стукомъ падали между нашихъ колоннъ и зарывались въ мягкомъ грунтѣ. Бичуя воздухъ, звеня и дребезжа, пронеслась картечь высоко надъ бѣлыми кепи пѣхотинцевъ... Понятно стало всѣмъ, въ чемъ было дѣло:-- мы прошли мимо позиціи бухарскихъ войскъ, которая очутилась у насъ съ лѣвой стороны и поспѣшила привѣтствовать насъ весьма оживленнымъ и энергическимъ, но по неопытности артиллеристовъ и недоброкачественности орудій, не слишкомъ губительнымъ огнемъ.
   Все пріостановилось, какъ-будто озадачилось немного. Съ минуту не сообразили, какъ и что: -- послышалось множество командъ самыхъ разнообразныхъ и даже противорѣчащихъ другъ другу.
   -- Каша! каша! кричалъ, задыхаясь худощавый штабъ-офицеръ, суетясь на лошади, въ безпорядочной толпѣ бѣлыхъ рубахъ: ему очень хотѣлось преобразовать эту толпу въ нѣчто похожее на стройный батальонъ, и онъ пытался подѣйствовать на самолюбіе солдатъ, подобравъ такое обидное сравненіе.
   Расталкивая солдатъ, въ щеголеватомъ, коротенькомъ кителѣ, прискакалъ на сѣромъ конѣ одинъ изъ адъютантовъ.
   -- Это четвертый батальонъ? Генералъ приказалъ... чтобы сейчасъ...
   Шагахъ въ десяти шлепнулось ядро, за нимъ другое, нѣсколько ближе.-- Адъютантъ исчезъ.
   Само собою, словно инстинктивно, дѣло дѣлалось, какъ слѣдуетъ: машинально каждый повернулся лицомъ къ непріятелю и всякій, какъ кто стоялъ, такъ и пошелъ прямо на выстрѣлы.
   Значительно лѣвѣе, совершенно отдѣльно отъ всѣхъ, шелъ и какой-то батальонъ въ стройномъ порядкѣ, странно рѣжущемъ глаза въ общей неурядицѣ. Впереди колоннъ, волнуясь, то выбѣгая впередъ, то припадая къ землѣ, бѣжали стрѣлки. Между бѣлыми взводами линейцевъ яркимъ пятномъ рисовалась группа пѣхотинцевъ въ красныхъ курткахъ, въ бѣлыхъ чалмахъ, съ локонами черныхъ, блестящихъ волосъ, раскинутыхъ по зеленымъ воротникамъ куртокъ. Это была рота афганцевъ-ренегатовъ, передавшихся намъ съ Искандеръ-ханомъ еще за мѣсяцъ до открытія военныхъ дѣйствій. Теперь они шли вмѣстѣ съ нашими солдатами на непріятеля, отъ котораго отличались только узкими, бѣлыми перевязями на лѣвыхъ рукахъ.
   Впереди, почти тотчасъ-же за цѣпью стрѣлковъ, ѣхалъ высокій красивый всадникъ съ роскошными льняными бакенбардами,-- и какъ ѣхалъ!.. покойно, молча, не обнажая оружія, съ сигарою въ зубахъ, пристально всматриваясь въ красные ряды непріятеля, сползающіе съ высотъ на встрѣчу этой горсти гяуровъ.
   Нога въ ногу, словно отчеканивая, подавались роты, усиливая шагъ по мѣрѣ приближенія, чѣмъ менѣе становилось разстояніе, отдѣлявшее бѣлыхъ отъ красныхъ -- тѣмъ яснѣе и яснѣе замѣчалась громадная разница въ численности той и другой стороны. Длинные фланги бухарской пѣхоты, словно гигантскія руки, загибались, охватывая русскій батальонъ; зашитые въ золото всадники горячились на своихъ аргамакахъ, ударами сабель возбуждая въ заднихъ рядахъ порывы замѣтно угасающей храбрости.
   На минуту пріостановились бухарцы и по всѣмъ ихъ линіямъ затрещала ружейная пальба; синій дымъ затянулъ эти линіи...
   Дикій вопль на разные лады пронесся въ воздухѣ:-- красавецъ-всадникъ поднялъ руку, и какъ охотничьи псы срываются съ освобожденныхъ своръ,-- рванулись впередъ бѣлыя рубахи, высоко взмахнувъ ружейными прикладами.
   Стройные крики ура!.. которые мы слышимъ на парадахъ и на маневрахъ, не даютъ понятія о томъ адскомъ хаосѣ звуковъ, который слышится въ минуту отчаянной свалки. Тѣ, кто въ данную минуту перестали быть людьми, не могутъ издавать человѣческихъ звуковъ: ревъ, свистъ, пронзительный визгъ, то что-то похожее на дикій хохотъ, то жалобное, почти собачье завываніе, смѣшались съ характернымъ стукомъ окованныхъ мѣдью ружейныхъ прикладовъ объ голый человѣческій черепъ.
   Рукопашь завязалась.
   А между-тѣмъ сзади разыгралась оригинальная, траги-комическая сцена. Скрипя и раскачиваясь, катилась цѣликомъ по степи неуклюжая лазаретная фура. Она скакала по направленію въ атаковавшему батальону. Тяжелымъ галопомъ, спотыкаясь и чуть не падая, прыгала тройка приземистыхъ лошадокъ; усердно накаливалъ кнутомъ по всѣмъ тремъ спинамъ длинный, худой солдатъ, привставъ на козлахъ; винтовка съ примкнутымъ штыкомъ билась у него за спиною. Изъ подъ холстинныхъ занавѣсокъ фуры выглядывали испуганныя лица фельдшеровъ еврейскаго происхожденія.
   Пригнувъ гибкія пики, привставъ на стременахъ, неслись со всѣхъ сторонъ тюркмены, догоняя фуру. Особенно два всадника близко вертѣлись около самой почти тройки, не рѣшаясь наскочить для удара: ихъ пугалъ толстенькій всадникъ на чалой лошадкѣ, который то справа, то слѣва вертѣлся около фуры, грозя наѣздникамъ своимъ револьверомъ. Этотъ всадникъ былъ герой-докторъ, всегда поспѣвавшій съ своею фурою и пособіями въ самыя горячія мѣста боя. И теперь онъ спѣшилъ догонять свой батальонъ, зная, что ему работы будетъ достаточно.
   Еще-бы минута, и не спасла-бы бѣглецовъ даже докторская отвага и его незаряженный револьверъ, но тройка доскакала и врѣзалась между атакующими.
   Далеко сзади распластанныя крестообразно на сѣрой землѣ, лежало нѣсколько бѣлыхъ фигуръ; одна изъ нихъ пыталась приподняться, отдѣляя отъ земли голову и выгибаясь конвульсивно всѣмъ туловищемъ.
   Всадники, которымъ не удалось догнать лазаретную фуру, замѣтили ихъ и поскакали по тому направленію. Доскакали, сошли съ лошадей, что-то повозились съ тѣлами и торопливо поскакали дальше...
   Какую скверную, отталкивающую форму имѣетъ человѣческое тѣло, отъ котораго отдѣляютъ голову: сразу даже не разберешь, что это такое. Зіяетъ багровый разрѣзъ, хлещетъ алая крою и шипя смѣшивается съ пылью, запекаясь въ черные клубы, темной дырой виднѣется перехваченное горло.
   Зрѣлище, къ которому привыкаютъ... но съ большимъ трудомъ. Я зналъ многихъ господъ, которые весьма покойно сравнивали это съ свѣже-разрѣзаннымъ, переспѣлымъ арбузомъ {Ощущеніе это мнѣ передавали впослѣдствіи плѣнные, которыхъ, впрочемъ, было весьма немного, по неудобству брать живьемъ, а потомъ еще возиться съ ними, стеречь и т. д.}. Безсознательно выпучивъ помертвѣлые глаза, съ искаженными чертами лица, съ открытыми ртами, бухарцы какъ-то странно, почти машинально махали своими дрянными ружьями; они, видимо, не сознавали, гдѣ они и что дѣлаютъ. Тупой ужасъ овладѣлъ ими; этотъ ужасъ не былъ похожъ на обыкновенный паническій страхъ, подъ вліяніемъ котораго бѣгутъ, не рѣшаясь даже оглядываться. Несчастные видѣли передъ собою не бѣлыя рубашки русскихъ, нѣтъ: передъ ними рисовались адскія чудовища съ тысячами рукъ, съ красными раскаленными пастями, дико вопящія и ревущія. Они даже боли не чувствовали и безъ стона падали на землю, когда ружейный прикладъ раскалывалъ имъ черепа, или тупой штыкъ рылся въ распоротыхъ внутренностяхъ...
   Они находились подъ вліяніемъ паровъ опіума, усиленныхъ палящими лучами, почти вертикально надъ головою стоящаго, солнца,-- до размѣровъ кроваваго кошемара. Это ихъ съ утра угостили такъ, по приказанію эмира, для возбужденія храбрости. Теперь понятенъ былъ тотъ, озадачившій васъ всѣхъ сначала, приливъ необычайной отваги, съ которою бухарцы встрѣтили нашу атаку, а не бѣжали, какъ всегда, при первомъ ея началѣ.
   Вся эта громадная толпа, въ нѣсколько тысячъ человѣкъ, мало-по-малу подавалась по тому направленію, но которому шелъ русскій батальонъ; только съ лѣвой стороны упорнѣй держались красныя куртки: тамъ была афганская наемная бригада, и афганцы, видимо, добирались до своихъ бывшихъ товарищей, благоразумно державшихся въ серединѣ, укрываясь между нашими ротами. На этихъ и опіумъ не дѣйствовалъ, или они накурились его не въ такой сильной мѣрѣ, какъ бухарцы. На высокомъ ворономъ конѣ, весь сверкающій золотомъ и камнями, въ кольчугѣ и съ круглымъ щитомъ на лѣвой рукѣ, бѣсновался начальникъ этой бригады, напирая грудью коня прямо на штыки русскихъ: онъ замѣтилъ Мирахура, командовавшаго нашими афганцами, и съ пѣною у рта, ругаясь на всѣ лады, ринулся прямо на него;-- тотъ увильнулъ. Попятились наши, опрокинутые напоромъ горячаго коня, но это была только секунда торжества. Нѣсколько штыковъ впилось подъ ребра, въ то мѣсто, гдѣ кольчуга перехватывается широкимъ кушакомъ, и всадникъ повисъ, судорожно хватаясь руками за концы ружейныхъ стволовъ. Со стономъ рухнулъ на землю вонь-красавецъ и зазвенѣла дорогая сбруя въ конвульсіяхъ издыхающаго животнаго.
   Подались, наконецъ, и афганцы, и повернулись къ намъ спинами.
   Это не было бѣгство, это не было отступленіе; это было что-то непонятное, озадачившее даже нашихъ туркестанцевъ, никогда не озадачивающихся.
   Они шли тихо, понуривъ головы, столпившись въ плотныя массы; никто не оглядывался. Тотъ, кого догоняла пуля, молча падалъ ничкомъ на землю, тяжело подымался, если у него хватало еще на это силъ, и снова падалъ безъ поддержки, безъ всякаго вниманія со стороны своихъ товарищей; казалось,-- каждому только до одного себя было дѣло; да и объ себѣ-то, кажется, никто не думалъ: въ отуманенномъ мозгу не было мѣста для какой-нибудь опредѣленной мысли, только пересохшій отъ жажды языкъ машинально бормоталъ всякую нелѣпицу изъ корана, и надъ толпами носился смутный говоръ, весьма напоминающій безсвязный бредъ сонныхъ.
   Когда мы осмотрѣлись нѣсколько вокругъ послѣ отвратительной бойни, то замѣтили, что стоимъ на самомъ гребнѣ зара-булакской возвышенности. Правѣе выдвигались въ безпорядкѣ изъ за лощины наши, лѣниво стрѣляя по отступавшимъ. Далеко, то спускаясь, то поднимаясь съ холма на холмъ, двигалась густая масса кавалеріи съ распущенными въ воздухъ разноцвѣтными значками: это были казаки изъ авангарда. Изъ оврага, который наискось пересѣкалъ всю позицію, теряясь въ волнистой линіи горизонта, словно изъ земли выростали одна за одной наши пушки; снимались по одиночкѣ съ передковъ, едва только выбирались на высоту, и бѣлое облако дыма, внезапно вспыхнувъ на томъ мѣстѣ, гдѣ видно было только-что орудіе, закрывало собою на минуту я самую пушку и кучку людей, суетливо около нея бѣгающихъ, и группу лошадей, отъѣзжающихъ, съ передками.
   Все болѣе и болѣе растягивалась та полоса, которая отдѣляла насъ отъ отступавшихъ; вотъ уже не видно отдѣльныхъ фигуръ, вотъ уже эти красныя толпы стало затягивать словно туманомъ. Широкій страшный слѣдъ оставляли они за собою. Это все были человѣческіе трупы; но какъ мало похожи были они на тѣла: казалось, что степь была усѣяна грязными красными и бѣловатыми тряпками, и если-бы эти тряпки мѣстами не шевелились въ предсмертныхъ агоніяхъ, если-бы онѣ не издавали звуковъ, потрясающихъ до глубины души, если-бы, наконецъ, ихъ не добивали не во-время расхрабрившіеся казаки и наши афганцы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Глухой громовой ударъ потрясъ воздухъ: это, далеко въ горахъ, разразилась гроза, и ея торжественный. отголосокъ пронесся у насъ надъ головами. Обнажились сотни стриженыхъ головъ и грязные, окровавленные пальцы сложились для крестнаго знаменія...
   Обозы, освободившіеся отъ натисковъ непріятельской кавалеріи, скоро растянулись по дорогѣ и голова ихъ подходила уже къ селенію Зара-булакъ. Съ высоты верблюжьихъ вьюковъ, съ нагруженныхъ арбъ сотни глазъ жадно слѣдили за ходомъ дѣла. Генеральскіе лакеи, забравшись на козлы тарантасовъ, вооружились биноклями.
   -- Имѣемъ честь съ побѣдою поздравить, произнесъ съ нѣкоторою степенностью поваръ въ парусинномъ статскомъ костюмѣ, съ французскою бородкою подъ нижней губою.
   -- Неужели видно, Василій Петровичъ?.. говорилъ голосъ изъ глубины экипажа.
   -- Весьма явственно... я даже своего генерала узналъ...
   -- Въ лицо-съ?!..
   -- Больше по ихъ сановитой осанкѣ... опять-же, значекъ съ энблемой...
   -- Голубчики мои! Наши-то какъ поперли!... заоралъ съ телѣги солдатъ съ подвязанною рукою.
   -- Малайка, кричи, стерва, ура! валяй за мной! И писарь завопилъ, сложивъ руки трубою у рта. Татаринъ сплюнулъ и: презрительно хмыкнулъ.
   -- А! такъ ты такъ...
   -- Э! кой... аттанауз... сигейнъ!.. Татаринъ взмахнулъ своею ногайкой.
   -- Ну... ну... невѣжа... Писарь юркнулъ за арбу.
   Какъ-разъ посрединѣ деревни, заросшей камышомъ и тиной, находился небольшой прудъ. Изъ него вытекалъ узенькій ручей, пересѣкалъ поперегъ улицу и между кустами тальника пробирался внизъ, въ заравшанскую долину, черезъ этотъ ручей велъ небольшой, полуразвалившійся мостикъ и арбамъ пришлось проходить по одиночкѣ. Это обстоятельство остановило обозъ надолго и все разбрелось шарить и рыскать по дворамъ и саклямъ, оставленнымъ по большей части жителями. Съ громкимъ кудахтаньемъ перелетали съ одной крыши на другую пестрыя стаи куръ, спасаясь отъ града камней и палокъ; подшибленнымъ вертѣли головы и прятали ихъ подъ кошмы повозокъ. Два осла бѣжали съ пронзительнымъ ревомъ, путаясь въ растрепанномъ вьюкѣ; цвѣтныя одѣяла волочились по грязи, изъ мѣшка сыпалась мѣдная посуда, звѣня подъ копытами испуганныхъ животныхъ. Съ разбитыхъ лицомъ, волоча перебитую ногу, выползъ изъ-за угла сѣдой сартъ, приподнялся, цѣпляясь руками за выступы штукатурки, и рухнулъ въ густую крапиву, оставивъ на стѣнѣ красныя полосы. Тамъ и сямъ раздались выстрѣлы.
   Надъ одною арбою поднялся густой, черный дымъ: это загорѣлся тюкъ съ различной одеждою, вымѣненной у солдатъ на водку. Маркитантъ изъ казанскихъ татаръ кинулся спасать свое добро.
   -- Ребята,-- пожаръ!... спасай водку!... крикнулъ кто-то.
   Около злополучной арбы собралась цѣлая толпа.
   -- Господа... братцы! стоналъ маркитантъ,-- не тронь хоть цѣлыхъ боченковъ... Да что-же это!... Да... караулъ!!...
   У запертыхъ воротъ караванъ-сарая собралась значительная группа солдатъ и казаковъ. На своихъ массивныхъ, желѣзныхъ запорахъ, ворота выдерживали натискъ и не поддавались. Нѣсколько ружейныхъ прикладовъ разлетѣлось въ дребезги, въ черезчуръ усердныхъ рукахъ. Раздавались крики: "Тащи вонъ то бревно!... Подкладывай!... Поддавай дружнѣй!... Орудію-бы сюды... Ну еще разомъ... ну!..."
   Ворота затрещали.
   -- А народу-то тамъ что,-- страсть! гляди-ко сюда въ щель...
   Не выдержали, наконецъ, запоры и подались: разомъ распахнулись ворота и передніе попадали прямо подъ удары кипменей и батиковъ {Кипмень -- орудіе для земляныхъ работъ, напоминаетъ нашу мотыгу. Батикъ -- насаженная на палку тяжелая металическая шишка.}.
   -- Нашихъ бьютъ!...
   -- Вали всѣ сюда... Помогите!!...
   Началась рѣзня.
   Прижавшись къ стѣнѣ, стиснувъ блѣдныя губы, махая своимъ тяжелымъ орудіемъ, предназначеннымъ для другой, болѣе мирной цѣли, отбивались найманы, задыхаясь отъ ѣдкаго дыма направленныхъ въ упоръ выстрѣловъ.
   -- Ячменю набирай въ торбы. Не зѣвать! распоряжался казачій урядникъ, верхомъ проѣхавшій въ тѣсныя ворота.-- Говорилъ подлецамъ, чтобы захватили капы (мѣшки) съ собою; теперь хоть въ штаны накладывай, а чтобъ было... безпремѣнно...
   -- Вонъ всѣ отсюда! къ арбамъ! кричалъ изъ-за стѣны начальническій голосъ.-- Ишь намакостили сколько... гь арбамъ, черти!
   Обозъ все подавался и подавался впередъ, прошли разгромленной улицей и остальныя повозки, прошелъ и арьергардъ. Прибыли офицеры, которые позаботились разогнать мародеровъ, и по дворамъ и саклямъ раззореннаго селенія бродили только, подбирая брошенное, все тѣже оборванныя тѣни, которыя, какъ шакалы за львами, бродятъ за нашими отрядами. Богъ вѣсть оттуда являются эти существа; если вы начнете всматриваться въ черты этихъ тощихъ лицъ съ заискивающимъ, собачьимъ выраженіемъ, съ гноящимися глазами, покрытыхъ всевозможною лишайною сыпью, то вы найдете и намеки на характерный монгольскій типъ, и прямыя крупныя черты тюркскихъ племенъ, и сквозь слой грязи различите красный значекъ индѣйца -- паріи, позабывавшаго мазать себѣ на лбу изображеніе вѣчнаго пламени. Никто не помнитъ, гдѣ именно пристали они къ отряду, никто не замѣчаетъ убыли и прибыли въ этихъ стаяхъ: все столько-же сегодня, сколько и вчера было, сколько было и прежде; а дѣйствительно убываетъ ихъ не мало: сколько ихъ гибнетъ во время грабежа такъ называемой баранты, гдѣ они подвертываются подъ руку расходившихся солдатъ. Безъ жалости бьютъ ихъ и туземцы, зная, съ какой гнусной цѣлью бродятъ они за русскими, чтобы избѣгать опасности, они держатся въ сторонѣ, гдѣ имбудь въ скрытыхъ мѣстахъ, или же примѣшиваются къ погоньщикамъ арбъ и верблюдовъ.
   Нѣкоторымъ изъ этихъ несчастныхъ судьба улыбается и въ два-три похода они успѣваютъ пріобрѣсти себѣ что нибудь похожее на одежду, а иногда даже и ослика, на которомъ и разъѣзжаютъ впослѣдствіи. Иные изъ нихъ ухитрятся пріобрѣсти себѣ знакомство между солдатами, помощью различныхъ услугъ, а отъ знакомства недалеко и до покровительства. Эти счастливцы рѣшались даже напяливать поверхъ своихъ лохмотьевъ -- старый солдатскій мундиръ, или казачью одежду. Тогда они называли себя -- джигитами, жили въ лагеряхъ вмѣстѣ съ русскими, преимущественно поблизости кухонь, служили чѣмъ-то въ родѣ шутовъ и составляли первое ядро нашей туземной милиціи. Но такихъ счастливцевъ было очень и очень немного; въ ряды попадали только молодые, успѣвавшіе чрезвычайно быстро отъѣдаться и округляться на объѣдкахъ изъ ротныхъ котловъ.
   Часамъ къ четыремъ по полудни стянулись всѣ войска къ мѣсту отдыха. Бивуаки расположены были по краю заравшанской долины между селеніями Шарыкъ-хатынъ и Магаль, и тянулись версты на полторы по линіи крайнихъ садовъ, такъ что всѣмъ ротамъ досталось стоять въ тѣни и поблизости воды, что составляетъ одно изъ самыхъ важныхъ условій бивуачнаго расположенія.
   Бухарская дорога шла вдоль бивуачной линіи и всѣ обозы заранѣе были расположены по этой дорогѣ.
   Между бивуаками авангарда и главныхъ силъ протекалъ широкій и глубокій ручей Шарыкъ-хатынъ, и по его берегу, въ тѣни громадныхъ тополей и урюковыхъ абрикосовыхъ деревьевъ, расположилась главная квартира.
   Всюду поднялись высокіе столбы дыма: цѣлыя бревна изъ разобранныхъ крышъ подкладывались подъ котлы, и красное пламя взвивалось языками кверху, облизывая черные, закоптѣлые бока чугунныхъ посудинъ. Тутъ-же неподалеку ярко зеленѣли свѣже-выпотрошенныя внутренности зарѣзанныхъ быковъ, и парныя туши были подвѣшаны повыше на вѣтви деревьевъ, для безопасности отъ проголодавшихся псовъ. Смѣлыя вороны каркая садились на эти вѣтви, бочкомъ подбираясь къ мясу. Съ шумомъ, похожимъ на крупный дождь, сыпался на землю недозрѣлый урюкъ, трещали вѣтви, невыдержавшія тяжести забравшихся на нихъ солдатъ. Ротныя лошади весело ржали, завидѣвъ издали конюховъ, которые тащили на спинахъ зеленыя, душистыя вязанки свѣжо-накошеннаго клевера... Бивуаки быстро принимали свой обычный, шумный, оригинально-пестрый видъ, и маркитанты въ обозахъ, раскинувъ яркія, азіятскія палатки, открыли свой выгодный торгъ спиртомъ и привозными винами.
   Въ широкомъ мѣстѣ Шарыкъ-хатына, близъ моста, на бухарской дорогѣ, плескались и копошились въ грязной водѣ сотни голыхъ тѣлъ -- тутъ-же, кстати, мылись и рубашки, и просушивались на солнцѣ, разложенныя на травѣ, или развѣшанныя на ружейныхъ козлахъ. Длинными вереницами артиллеристы и казаки вели на водопой лошадей. Въ офицерскихъ палаткахъ слышалось то хоровое пѣніе, то возгласы: "на пе! уголъ отъ валета; девятка по полтинѣ очко... запишите за мною... нѣтъ, батенька, лучше пришлите,-- я иначе не бью".
   Въ походныхъ канцеляріяхъ дружно работали адъютанты и писаря, сочиняя матеріялы офиціальныхъ реляцій.
   Въ прохладной лощинѣ, между двухъ стѣнъ, на разостланныхъ войлокахъ лежали наши раненые. Имъ было очень удобно: легкій вѣтерокъ, прорываясь по лощинѣ освѣжалъ знойный воздухъ и уносилъ различные міазмы; вѣтви фруктовыхъ деревьевъ, низко свѣсившіяся изъ за стѣнъ, словно гигантскіе зонтики, защищали лежавшихъ отъ лучей солнца. Тутъ-же, у самыхъ ногъ, тянулся арыкъ съ свѣжей, проточною водою; говоръ и шумъ бивуаковъ не такъ рѣзко доносился въ это укромное мѣстечко, выбранное съ любовью и съ знаніемъ дѣла все тѣмъ-же толстенькимъ докторомъ.
   У входа стояла лазаретная фура, между поднятыми оглоблями которой, подъ натянутой парусиной устроено было уютное помѣщеніе, лично принадлежащее доктору. Молодой солдатъ еврейскаго происхожденія мылъ въ арыкѣ бинты и сворачивалъ въ трубочки, другой приготовлялъ тазы и ампутаціонные инструменты. Самъ докторъ, засучивъ до плечъ рукава рубашки, подвязавъ себѣ салфетку вмѣсто фартука, обходилъ раненыхъ.
   Нѣсколько солдатъ пришли изъ лагеря провѣдать своихъ товарищей. Всѣ говорили шопотомъ, съ нѣкоторою торжественностью, только веселый, немного пискливый голосъ владыки и повелителя этого мѣста скорбящихъ -- громко раздавался то около одного, то около другого, раненаго, ободрительно дѣйствуя на упавшій духъ несчастныхъ, разгоняя тоскливое, тяжелое чувство.
   Афганцы лежали немного въ сторонѣ; за ними ухаживали ихъ-же товарищи, присланные сюда Искандеръ-ханомъ. Между ними нашелся даже одинъ эскулапъ, который съ сановитой важностью размазывалъ по тряпкамъ какое-то зелье. Ему никто не препятствовалъ примѣнять на практикѣ свои медицинскія познанія, тѣмъ болѣе, что почти всѣ туземные лекаря отлично умѣютъ лечить всевозможныя, особенно поверхностныя раны.
   Одному афганцу, у котораго совершенно раздроблена была рука, пришлось дѣлать ампутацію; онъ долго не соглашался, кричалъ, ругался, призывалъ на помощь аллаха и своихъ товарищей, но потокъ успокоился, увидавъ, какъ сдѣлали у него на глазахъ подобныя-же операціи нѣсколькимъ нашимъ солдатамъ, и покорно протянулъ свою искалѣченную руку нашему доктору.
   Вообще, замѣтно было, что туземцы, понявъ значеніе хлороформированія, охотно прибѣгали къ этому способу, между тѣмъ какъ наши солдаты предпочитали выносить операціи, сохраняя при этомъ ясное сознаніе всего, что ихъ окружало: они недовѣрчиво относились къ этому непріятному чувству обмиранія и боялись не проснуться вовсе.
   Совсѣмъ поодаль, такъ что раненые не могли видѣть, лежало нѣсколько тѣлъ, покрытыхъ съ головами солдатскими шинелями. Все, что шумѣло кругомъ, приближаясь къ этому мѣсту, притихало, словно изъ боязни потревожить умершихъ. Вотъ какая-то пѣгая собака съ громадною костью въ зубахъ, на всемъ собачьемъ карьерѣ задѣла за ружейный козелъ: оружіе повалилось съ дребезгомъ и звономъ; сидѣвшій по близости солдатъ громко ругнулъ неосторожнаго пса, но на половинѣ характерной фразы вдругъ оборвалъ и покосился въ ту сторону, гдѣ сѣрое, солдатское сукно угловатыми линіями облегало сложенныя на груди, неподвижныя руки и торчавшіе врозь носки грубыхъ сапогъ.
   Конюхъ съ кнутомъ поминутно бѣгалъ отгонять собакъ отъ этого священнаго мѣста, одной только мохнатой черной шавкѣ сдѣлано было исключеніе. Свернувшись клубочкомъ лежала она у ногъ убитаго и такъ жалобно взвизгивала при приближеніи конюха, что у того не хватало духу прогнать грустившее животное.
   -- Ну, ну, лежи! тебя не трону... ворчалъ солдатъ.-- Вѣдь вотъ, тоже -- скотина, а душа, почитай, человѣчья, замѣтилъ онъ своему товарищу.
   -- Потому -- чувствуетъ, отвѣчалъ тотъ, выбирая изъ подъ ногъ лошадей затоптанный клеверъ.
   Пришли еще изъ батальоннаго бивуака человѣкъ шесть; эти пришли съ новостями.
   -- То есть, что въ кишлакахъ (деревняхъ) дѣлается -- страсть!
   -- Афганцы наши всѣ туда шарахнули.
   -- Шадринъ-горнистъ сказывалъ:-- бабъ ихнихъ, что цоотыскали.
   -- Ишь ты... важно!.. махнемъ братцы...
   -- Поди-ко махни; нашъ бородастый увидитъ,-- онъ тѣ -- махнетъ.
   -- Чего махнетъ,-- по нынѣшнимъ порядкамъ драться не велѣно...
   -- Да онъ тебя и бить не станетъ, а просто пришибетъ, какъ собаку: потому завсегда помни, что есть ты солдатъ...
   -- Братцы, палятъ никакъ... слышь... разъ...
   -- Ну -- расходились...
   Изъ долины донеслись отдѣльные выстрѣлы; это были наши ружья, ихъ легко можно было узнать по отчетливому -- громкому звуку.
   Крики, доносившіеся изъ долины, все чаще и чаще повторяющіеся выстрѣлы, наконецъ, вспыхнувшій пожаръ, обратили на себя вниманіе тѣхъ, кому надлежало о томъ вѣдать. Позаботились унять неистовства и выгнать оттуда мародеровъ. Въ лагерѣ велѣно было произвести самую тщательную перекличку, чтобы узнать, кого нѣтъ на своихъ мѣстахъ, а въ долину было послано нѣсколько офицеровъ; въ числѣ послѣднихъ отправился и я.
   Едва я выѣхалъ за черту нашихъ бивуаковъ, какъ дорожка съузилась и пошла вилять между глиняными стѣнками огородовъ,-- на каждомъ шагу пересѣкая безчисленные водопроводные арыки; черезъ нѣкоторые изъ нихъ вели скороспѣлые мостики, черезъ большинство ничего не было и мой Орликъ -- козломъ прыгалъ черезъ подобныя препятствія, привыкшій не задумываться и не передъ такими пустяками.
   Почти въ началѣ моей поѣздки я лицомъ къ лицу встрѣтился съ слѣдующей группой: два солдата, въ изодранныхъ замаранныхъ рубахахъ, безъ кепи, распоясанные, тащили въ поводу маленькаго ослика, нагруженнаго всевозможнымъ хламомъ; тутъ были и пестрые халаты, и яркія, полосатыя одѣяла,-- какіе-то туго-набитые мѣшки и разныя металлическія мелочи. Все это было навьючено кое-какъ, на спѣхъ, билось по бокамъ животнаго, свѣшивалось и волочилось по землѣ, путаясь между ногами. Усталый осликъ упирался и неохотно тянулся на веревочномъ поводѣ; третій солдатъ подгонялъ его сзади ударами здоровенной дубины.
   Случилось такъ, что, какъ разъ при поворотѣ съ боковой дорожки, вся группа лицемъ въ лицу встрѣтилась со мною.
   -- Какого батальона? спросилъ я.
   Солдаты переглянулись. Я повторилъ вопросъ... Въ одну минуту, всѣ трое кинулись въ разныя стороны и принялись скакать со стѣнки на стѣнку, а передо мною вертѣлся только озадаченный осликъ, окончательно запутавшійся въ своемъ несоразмѣрномъ вьюкѣ.
   Пробравшись между осломъ и стѣнкою, я поѣхалъ дальше. Пришлось спуститься подъ горку. Съ шумомъ, разбрасывая тысячи брызгъ, работала небольшая мельница; узенькій живой мостикъ велъ почти надъ самыми колесами; только по этому мостику можно было перебраться на ту сторону, гдѣ находился мельничный сарайчикъ съ плоскою крышою, густо заросшею травою и длинная жилая сакля. Но мостикъ этотъ былъ какъ разъ наполовинѣ перегороженъ человѣческимъ трупомъ: руки и бритая голова свѣшивались съ одной стороны и водяныя брызги отъ колесъ обмывали пробитое до мозговъ темя, изъ котораго сочилась густая черная жидкость. Тѣло лежало ничкомъ и было положительно обнажено; поясница была перебита чѣмъ-то острымъ -- словно топоромъ и страшно зіяла. Мой Орликъ упирался, фыркалъ на это страшное препятствіе и нерѣшался скакнуть черезъ него, несмотря на мои одобрительные толчки въ его бока. Пришлось слѣзть и сбросить несчастнаго съ мостика...
   Весь дворикъ мельницы былъ въ ужаснѣйшемъ безпорядкѣ: дверки въ саклѣ были выбиты, разная домашняя утварь разбросана по всему двору, на самой срединѣ лежалъ на боку разбитый кувшинъ съ кунжутнымъ масломъ ведра въ четыре вмѣстительности; темнозеленая лужа масла распространяла свой характерный запахъ; кое-гдѣ бродили уцѣлѣвшія куры. Русскіе и туземные голоса слышались не вдалекѣ, въ густомъ фруктовомъ саду, прилегавшемъ въ мельницѣ. Туда никакъ нельзя было пробраться верхомъ:-- я слѣзъ съ лошади, привязалъ ее къ колесу арбы, стоявшему у стѣны, и нагнувшись вошелъ, или правильнѣе сказать, влѣзъ въ стѣнной проломъ, человѣкъ шесть казаковъ и два афганца преспокойно лежали подъ тѣнью абрикосоваго куста и курили трубочки, около нихъ находились порядочные узелки, связанные акуратно, съ походною опытностью. Казаки повскакали и видимо опѣшили; поднялись и афганцы, и оскалили свои бѣлые, цыганскіе зубы.
   -- Вы что тутъ дѣлаете?..
   -- Фуражиры, вашеб-іе...
   -- Какъ фуражиры?
   -- За ячменемъ присланы: урядникъ приказалъ непремѣнно, чтобы на три дня запаслись.
   -- Это у васъ ячмень? указалъ я на узелки.
   -- Никакъ нѣтъ.-- Казаки замялись.-- Ячменю не нашли.
   -- Теперь, ваше б-іе, какой ячмень, принялся объяснять черноватый казакъ изъ башкиръ.-- Татарва весь повысняла уже. Въ ямахъ какъ есть пусто...
   -- Какой сотни?
   Казаки сказали. Я записалъ номеръ и велѣлъ имъ идти въ лагерь и явиться къ командиру; кстати, я велѣлъ имъ захватить съ собою и афганцевъ...
   Прослѣдивъ немного за ними и убѣдись, что они намѣрены исполнить мое приказаніе, я вышелъ изъ сада и поѣхалъ дальше на поиски.
   Скоро я наткнулся на сѣрую лошадь, осѣдланную офицерскимъ сѣдломъ; лошадь эту я узналъ: она принадлежала одному изъ адъютантовъ, тому самому, что такъ толково и ясно передавалъ приказанія въ началѣ боя. Два конныхъ казака стояли тутъ-же.
   -- А No гдѣ?..
   -- Тамъ въ саклѣ, ваше б-іе.
   Изъ темной сакли доносились женскіе голоса.
   -- Что вы тамъ дѣлаете? крикнулъ я, нагнувшись съ лошади къ двери.
   Изъ сакли вышелъ адъютантъ.
   -- Ахъ, это вы... Я посланъ тоже... эти подлецы, представьте, тутъ женщины. Это ужасно...
   -- Да, дѣйствительно ужасно, согласился я.-- Ну садитесь и поѣдемте вмѣстѣ. Эти казаки ваши?
   Дальше мы поѣхали уже цѣлой кавалькадой. По сторонамъ дороги, въ зелени мелькали то бѣлыя рубашки, то красные халаты и куртки афганцевъ; первыя прятались, завидя насъ; вторые-же продолжали свое дѣло совершенно покойно: -- они были положительно убѣждены въ законности грабежа послѣ битвы, и весьма удивлялись нашимъ требованіямъ возвратиться въ лагерь.
   -- Посмотрите, указалъ я адъютанту на что-то яркое, лежавшее въ густомъ виноградникѣ. Мой спутникъ задрожалъ и поблѣднѣлъ какъ полотно. Да и было отчего.
   Это что-то -- была женщина, даже не женщина,-- а ребенокъ лѣтъ четырнадцати, судя по формамъ почти дѣтскаго тѣла. Она лежала навзничь, съ широко раскинутыми руками и ногами; лиловый халатикъ и красная, длинная рубаха были изорваны вклочья; черные волосы, заплетенные въ множество косичекъ, раскидались вокругъ головы, глаза были страшно открыты, судорожно стиснутые зубы прикусили конецъ языка; подъ туловищемъ стояла цѣлая лужа крови.
   Даже казаки переглянулись между собою и осторожно объѣхали, отвернувшись отъ этого раздирающаго душу зрѣлища.
   А вотъ и нашъ поплатился:-- изъ какой-то, очень небольшой дверки, ведущей въ землянку, до половины, вырытую въ землѣ, торчали двѣ ноги, обутыя въ русскіе, подкованные сапоги; эти ноги были неподвижны. Казаки ухватились за нихъ и принялись тащить въ наружу. Вытащили,-- смотримъ,-- ничего не разберемъ: только и осталось человѣчьяго, что одни ноги; все остальное буквально измолочено тяжелыми кипменями. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Солнце садилось, когда я окончилъ свой объѣздъ. Несмотря на мои отлично выдрессированные нервы, несмотря на привычку къ виду крови и человѣческихъ страданій, я былъ положительно измученъ нравственно, и какія горькія, самыя безотрадныя думы лѣзли въ голову и разгоняли сонъ, рисуя передъ глазами дикія, отвратительныя сцены!
   Быстро, почти безъ сумерекъ, наступила ночь и весь безконечно-растянутый лагерь побѣдителей запылалъ безчисленными огнями; надъ долиной только стоялъ густой мракъ, кое-гдѣ прерывающійся зловѣщими пятнами пожарнаго зарева. Угомонились, наконецъ, и тамъ, и мертвая тишина царствовала за предѣлами нашихъ бивуаковъ, обнесенныхъ живою цѣпью часовыхъ.
   Когда, минутами, вдругъ стихалъ разнообразный гулъ бивуачнаго движенія и наступала неожиданная затишь, изъ степи, той страшной, безводной степи, куда ушли на свою погибель разбитыя бухарскія войска, доносился хриплый вой волковъ, бродившихъ по мѣсту побоища: щедрой рукой разсыпана была имъ пожива въ степныхъ лощинахъ, по скатамъ холмовъ, на гребняхъ высотъ, опаленныхъ солнцемъ.
   Чу! вотъ и въ нашемъ лагерѣ завылъ кто-то по-волчьи: это маркитантъ, у котораго тайкомъ просверлили днище у спиртнаго боченка. Вотъ еще.... нѣтъ, это хоровое пѣніе въ одной изъ офицерскихъ палатокъ. Жиденькій тенорокъ затягиваетъ съ варіаціями:

Горныя вершины спять во тьмѣ ночной...

   Подхватываетъ въ разбродъ голосовъ десятокъ; одинъ басъ съ густымъ хрипѣніемъ выдѣляется изъ хора. Самъ пѣвецъ -- въ длинной бѣлой черкескѣ, съ гримировкой, стремящейся создать изъ остзейско-баронскаго нѣчто въ родѣ кавказскаго типа. Особенно онъ подчеркиваетъ слова:

Кавказскія долины -- кладбище удальцовъ.

   Хлопъ!-- вылетѣвшая пробка стукнулась о палаточный верхъ.
   -- Сбѣгай въ роту, говоритъ кто-то вполголоса около палатки,-- чтобы людей прислали... съ лопатами...
   -- А что -- померъ?
   -- Всѣ четверо кончились. Завтра, кто его знаетъ, можетъ выступать утромъ будемъ -- некогда будетъ...
   -- И за такую-то мадеру четыре рубля! волнуется чей-то солидный баритонъ.
   -- Да вѣдь пойми ты: въ долгъ. По-моему, такъ это -- почти-что даромъ...
   -- Представили къ Владиміру... дали корону на Станислава.., чтожъ, это тоже, по-вашему, справедливо?..
   -- Понятно -- личности.
   Молча, съ лопатами въ рукахъ, прошли другъ за другомъ нѣсколько солдатъ. Сзади несли за ними что-то длинное, завернутое въ шинель; черезъ минуту еще протащили два или три такихъ-же свертка: это понесли хоронить умершихъ на перевязочномъ пунктѣ.
   Случалось не разъ, что послѣ того, какъ уходили наши войска, туземцы отыскивали могилы русскихъ солдатъ и издѣвались надъ тѣлами невѣрныхъ; главнымъ-же образомъ трупы отрывались для того, чтобы отрѣзать у нихъ головы и присоединить ихъ къ своимъ трофеямъ: кто тамъ узнаетъ, какимъ путемъ добыты эти кровавыя доказательства воинской доблести, а между тѣмъ въ Бухарѣ джигитъ, привезшій русскую голову, щедро одаривается самимъ эмиромъ и пріобрѣтаетъ себѣ знаменитое званіе батыря, т. е. богатыря. Офиціальною платою за голову обыкновенно бываетъ: полосатый, яркій халатъ изъ полушелковой ткани (адрасса) и золотая монета -- тилля; но. главное -- заманчивый блескъ военной славы...
   Знад этотъ обычай пакостить покойниковъ (какъ выражается наши солдаты), изобрѣтенъ совершенно особенный способъ погребенія, которымъ удается обмануть чуткаго азіята.
   Прежде всего тщательно срѣзываютъ пластинками дернъ гдѣ-нибудь въ менѣе бросающемся въ глаза мѣстѣ; затѣмъ вырываютъ узкую, довольно глубокую яму, стараясь по-акуратнѣе складывать вырытую землю, чтобъ не очень насорить по окружности. Опустивъ тѣло, засыпаютъ его и укладываютъ дернъ опять на свое прежнее мѣсто. Это все солдаты такъ ловко и скоро дѣлаютъ, что, зная даже о существованіи могилы, трудно опредѣлить безъ ошибки точный пунктъ погребенія.
   Старикъ унтеръ-офицеръ съ кусочкомъ георгіевской ленточки на рубахѣ распоряжался несложнымъ похороннымъ обрядомъ. Выйдя немного за цѣпь часовыхъ, вся группа спустилась немного въ долину и остановилась у высокой стѣны, вдоль которой тянулась неглубокая рытвина, густо заросшая крапивой, мальвами и дикимъ терновникомъ. Застучали лопатки по сухой землѣ и заколыхались стронутые съ мѣста высокіе стебли.
   -- Поглядывай, братцы, чтобы какая погань не подглядѣла! говорилъ одинъ изъ роющихъ.
   -- Кому глядѣть!.. ихъ теперь, чай, и въ живыхъ никого не осталось по близости.
   -- И на заводъ не оставили...
   -- Ну, не скаль зубы при такомъ случаѣ, оборвалъ унтеръ съ ленточкой.
   -- А Никоновъ, братцы мои, еще вчерась въ безсрочный сбирался идти: что-то, говоритъ, словно по дому сгрустнулось -- такая это, говоритъ, тоска, что и-и Боже мой!..
   -- Потому -- конецъ свой чуялъ.
   -- А всѣхъ пуще Колосова, бѣднягу, жалъ: то-есть вотъ душа-солдатъ былъ! Сказывалъ онъ какъ-то, что хотѣлъ ротнаго просить, чтобы ему жену выписали; дѣтей, говорилъ, двое махонькихъ... вотъ-те и жена!..
   -- И къ чему, это, Господи, войну устроили? говорилъ, словно въ раздумьи, молодой, безъусый парень.-- Народу одинъ переводъ, а ужъ тяготы-то сколько -- страсть!
   -- Шабашъ, довольно! остановилъ рабочихъ унтеръ, смѣривъ глазомъ глубину ямы.-- Кто молитвы читать будетъ?
   -- Красновъ знаетъ.
   -- Я заупокойной не знаю, отговаривался рыжій Красковъ.
   -- Ну, ничего, читай "Отче", потомъ "Богородицу* -- и баста.
   -- Трижды "Со святыми упокой* опосля всего, посовѣтовалъ кто-то.
   -- Ладно! Заваливай.
   Однозвучно вылетали слова молитвы; имъ вторилъ лязгъ лопатъ, когда они, засыпая яму землею, сталкивались въ дружной работѣ.
   Молодой солдатикъ не выдержалъ и заплакалъ.
   -- Ужъ очень, братцы, Колосова жалко, всхлипывалъ онъ, принимаясь за дерновую пластину.
   Да и всѣ остальные угрюмо, сосредоточенно работали и тяжелый вздохъ не разъ прерывалъ обыкновенную рабочую одышку. Каждый невольно подумалъ, что въ свою очередь, можетъ даже очень скоро, и его ждетъ та-же участь; и зароютъ его, бѣднягу, въ чужой сторонѣ, далеко отъ своихъ, и забудутъ о немъ и думать, да и вѣсти не дадутъ на родину... Будутъ ждать его дома, пождутъ съ десятокъ годковъ, да и перестанутъ... да и что ждать-то, твердятъ въ деревнѣ иные скептики, коли на восемь тысячъ верстъ угнали: оттуда, все равно что съ того свѣта, врядъ-ли кто возвращается...
   Зарыли послѣдняго, осмотрѣли еще разъ, все-ли въ порядкѣ, и пошли въ лагерь. Тамъ замиралъ уже неугомонный шумъ: все засыпало мало-по-малу послѣ тревогъ и волненій буйнаго, боевого дня. Даже у маркитантскихъ палатокъ все успокоилось: послѣднихъ потребителей разогнали дежурные, и торгаши укладавались и приводили въ порядокъ свои походные магазины и рестораны.

-----

   Предположеніе выступать на слѣдующій день оказалось одинъ только предположеніемъ. Войска простояли на тѣхъ-же позиціяхъ весь день, простояли и еще одинъ, собирались простоять и третій.
   Изъ Самарканда доходили только туманные слухи, да иначе и быть не могло, потому что сообщеніе отряда съ этимъ городомъ было отрѣзано, и джигиты, посланные съ той и другой стороны, не достигали до цѣли, попадаясь въ руки бродячихъ непріятельскихъ партій.
   Вдругъ, богъ-вѣсть изъ какого источника, по всему лагерю разнесся ужасный слухъ: говорили, что весь самаркандскій гарнизонъ перерѣзанъ до одного человѣка, что городъ этотъ снова въ рукахъ непріятеля, и что весь народъ подымается священной войной на пришельцевъ. Слухъ этотъ начиналъ подтверждаться онъ видимо шелъ черезъ нашихъ арбакешей, имѣвшихъ кое-какія сношенія съ туземцами, а между прочимъ мы знали, что около Самарканда творится что-то необыкновенное, и слухъ этотъ съ каждою минутою принималъ все болѣе и болѣе вѣроятія. Наши почтовые джигиты, которымъ удалось если не доѣхать до Самарканда, то, по крайней мѣрѣ, вернуться обратно въ лагерь, говорили всѣ единогласно, что Самаркандъ весь окруженъ горными народами, пришедшими съ Джура-Біемъ шегрисябзскимъ, и что жители присоединились къ возстанію. Многіе пріуныли у насъ, да и было отчего: несмотря на превосходство нашего оружія, несмотря на кое-какіе признаки, напоминающіе европейскія войска, мы не могли-бы устоять при этой катастрофѣ и намъ дорого пришлось-бы поплатиться.
   Такъ-же внезапно, какъ распространился слухъ о нашемъ пораженіи, по лагерю разнесся другой, болѣе утѣшительный говоръ: мы побѣдили, непріятель бѣжитъ отъ самаркандскихъ стѣнъ, самъ Джура-Бій убитъ (кто говорилъ, что взятъ въ плѣнъ).
   Все вздоръ! прихлынула третья волна тревожныхъ слуховъ: и пораженіе -- вздоръ, и побѣда -- вздоръ; но дѣла наши въ Самаркандѣ все-таки весьма плохи, и если мы не поспѣшимъ на выручку самаркандскаго гарнизона, то, пожалуй, кое-что окажется и правдой.
   Въ виду всего этого рѣшено было не предпринимать дальнѣйшихъ побѣдоносныхъ движеній къ Бухарѣ, а отступать къ Самарканду.
   На четвертый день нашей стоянки, рано утромъ, отрядъ снялся съ бивуаковъ и потянулся обратно.
   Проходя Зара-булакомъ -- невольно зажимали носы, а конные подгоняли лошадей, спѣша проѣхать зараженную полосу воздуха. Страшный видъ представляла эта деревня: вся улица засорена всевозможнымъ хламомъ, всюду гніютъ неубранные, разбухшіе отъ іюльской жары трупы. А во внутренность дворовъ лучше и не заглядывать, особенно теперь, когда страсти поулеглись и многимъ пришлось взглянуть на дѣло рукъ своихъ болѣе трезвымъ, неподкупнымъ взглядомъ.
   У мостика -- вода шла черезъ, наполняя узкую улицу: громадный трупъ верблюда запрудилъ арыкъ, заражая своимъ гніеніемъ зеленоватую воду; даже изъ пруда чѣмъ-то пахло весьма подозрительно, и лошади, подведенныя для водопоя, отворачивали морды, отказываясь отъ предложеннаго имъ пойла.
   Прошли Зара-булакомъ, повернули ближе къ степи. Высоты -- мѣсто недавняго боя -- находились теперь по правую руку и, словно усѣянныя макомъ, краснѣлись на солнцѣ. Отъ авангарда отдѣлилась группа всадниковъ и поѣхала къ высотамъ: это были офицеры изъ штаба, которымъ хотѣлось, по числу труповъ на данномъ пространствѣ, опредѣлить, хотя приблизительно, размѣры непріятельской потери. Но они не долго считали: въ этой адской атмосферѣ было трудно пробыть хотя нѣсколько минутъ, и компанія вернулась къ отряду, имѣвъ случай убѣдиться въ необыкновенной живучести человѣка; особенно одинъ трупъ поразилъ всѣхъ своимъ видомъ: онъ не разбухъ, какъ всѣ остальные, а сохранилъ свои первоначальныя формы; когда къ нему подъѣхали, то замѣтили, что трупъ этотъ глядѣлъ живыми глазами. Несчастнаго подняли, привезли къ лазаретнымъ фурамъ и подали медицинскія пособія; у него оказались: проколотое штыкомъ плечо, переломлена нога выше колѣна и ударъ прикладомъ по черепу, черезъ часъ больной могъ говорить, хотя слабо и почти невнятно, но совершенно опредѣленно выражая свои желанія. "Воды... воды!" вотъ первыя слова, которыя онъ произнесъ на гортанномъ афганскомъ языкѣ. Почти четверо сутокъ пролежать на страшномъ припекѣ безъ всякой помощи, да въ добавокъ съ такими ужасными ранами! Къ ночи, однакожъ, онъ отошелъ въ вѣчность; можетъ быть, потому, что его уже очень старались поставить на ноги.
   Солнце было еще высоко, когда мы вернулись въ Катта-Курганъ и расположились на пепелищахъ прежнихъ бивуаковъ..

-----

   Къ югу отъ бухарской дороги, именно въ ту сторону, куда отброшены были пѣшія бухарскія войска, тянется на нѣсколько дней коннаго пути мертвая, безводная степь. Изрѣдка степь эту перерѣзываютъ неглубокія, каменистыя балки, кое-гдѣ виднѣются невысокіе пологіе холмы и все это покрыто слоемъ сѣрой пыли, похожей на пепелъ, въ которомъ кое-гдѣ торчатъ рыжеватые, словно верблюжья шерсть, сожженные лѣтнимъ солнцемъ остатки жалкой, степной растительности. Свободно носится вѣтеръ по необъятному простору, подымаетъ цѣлыя облака этой пыли, заноситъ ею бѣлѣющіяся кости палаго верблюда, или дробные слѣдки, быстрыхъ какъ самый вѣтеръ, сайгаковъ. Окидывая взглядомъ волнующуюся въ степномъ миражѣ линію горизонта, рѣдко можно замѣтить какое нибудь живое существо; развѣ проголодавшаяся, чахлая пара мелкорослыхъ волковъ, поднявъ въ верху носы, перебѣгутъ отъ одной балки къ другой, потягивая горячій воздухъ -- не пахнетъ-ли откуда еще необглоданной окончательно падалью.
   Бросая свое жалкое оружіе, безпорядочными толпами шли бухарцы съ холма на холмъ, изъ лощины въ лощину, забираясь все дальше и дальше въ мертвую пустыню. Давно прекратилось преслѣдованіе, давно замолкъ гулъ послѣдняго выстрѣла, а въ ушахъ несчастныхъ бѣглецовъ все еще раздавались страшные, побѣдные крики гяуровъ, рѣзкій свистъ пуль врага безпощаднаго.
   Вперивъ въ пространство тусклые взоры, бормоча коснѣющимъ языкомъ безсвязныя молитвы, они шли и падали, ослабѣвъ отъ потери крови, отъ мучительной жажды. Въ воспаленныхъ мозгахъ бродилъ тяжелый чадъ и угаръ -- слѣды одуряющаго опіума.
   Кто падалъ -- тотъ уже и не пытался вставать болѣе: ему суждено было умереть въ степи.
   Верстахъ въ тридцати находится, почти на самой дорогѣ въ Карши, группа небольшихъ колодцевъ, у которыхъ кочевые найманы поятъ своихъ неприхотливыхъ овецъ. Въ эту именно сторону, словно инстиинктивно, тянулись вереницы красныхъ куртокъ, и, по мѣрѣ приближенія къ колодцамъ, въ помертвѣлыхъ главахъ загарались искры слабой надежды на спасеніе.
   Вотъ синимъ гребнемъ протянулась скалистая гряда, за этою грядою, въ лощинѣ колодцы, въ колодцахъ вода -- а съ нею спасеніе. Усталыя ноги движутся бодрѣе, даже раненые приподымаются и ползкомъ тянутся къ этой синѣющей грядѣ, задерживая мучительные стоны.
   Густая пыль стоитъ надъ лощиной; тамъ слышны ржаніе лошадей, криви и ругань: конные тюркмены раньше поспѣли къ колодцамъ; имъ надо и себѣ утолить жажду и напоить своихъ лошадей, а въ колодцахъ воды не много: они вырыты какъ разъ по размѣру суточныхъ потребностей кочевниковъ; только черезъ сутки опять они наполнятся водою, а какъ-же ждать сутки,-- когда часъ ожиданія можетъ окончиться смертію. Но, можетъ быть, счастливцы не всю воду выпьютъ, можетъ быть достанется и на долю отставшихъ пѣшихъ...
   Крики вокругъ колодцевъ усиливаются, слышны выстрѣлы, изъ пыли вырываются вони безъ всадниковъ съ разметанными сѣдлами и несутся въ степь. Начинается ожесточенная схватка... Нѣтъ надежды! это дерутся за послѣднія капли.
   Рѣже и рѣже становится толпа вокругъ колодцевъ: конники уходятъ дальше; толпа за толпой тянутся они по каршинской дорогѣ; длинныя пики съ пучками конскихъ волосъ словно гибкій камышъ волнуются между холмами, скрываясь изъ глазъ мало по малу; развѣваются по вѣтру концы бѣлыхъ тюрбановъ, ярко сверкаетъ на солнцѣ золотое шитье на спинахъ сановныхъ наѣздниковъ.
   Въ свою очередь все ближе и ближе подходятъ разрозненныя массы пѣшихъ: вотъ они поднимаются на гребень, имъ осталось только спуститься въ лощину, на днѣ которой, словно въ безпорядкѣ наброшенныя груды камней, виднѣются жерла колодцевъ.
   Опять появляется слабая надежда; передніе ускоряютъ шагъ... вотъ побѣжали...
   На днѣ колодцевъ ничего кромѣ клейкой, зеленовато-черной, густой грязи. По близости валяются раздавленныя въ свалкѣ, кожанныя ведра -- постоянная принадлежность степныхъ колодцевъ; волосяные арканы, на которыхъ опускаютъ эти ведра,-- увезены; да если-бы они и оставались -- такъ развѣ для того только, чтобы на нихъ удавиться.
   А жаждущіе все прибываютъ и прибываютъ; гуще и гуще становится толпа: задніе еще не подозрѣваютъ о катастрофѣ.
   Капля по каплѣ медленно просачивается влажность сквозь песчаныя стѣны колодцевъ и стекаетъ на дно; жиже становится грязь... еще-бы часъ, два терпѣнія и воды, хотя-бы для немногихъ, накопилось-бы достаточно. Но возможны-ли эти -- часъ два терпѣнія -- когда человѣкомъ начинаетъ овладѣвать бѣшенство, когда человѣкъ забываетъ все -- кромѣ жгучей потребности пить.
   Чѣмъ попало вычерпываютъ эту грязь, глотаютъ ее, давятся и падаютъ, задыхаясь въ конвульсіяхъ.
   Высокій, мускулистый, словно бронзовая статуя,-- татаринъ виднѣется выше всѣхъ надъ толпою, онъ стоитъ на колодезной обкладкѣ, его сжатые кулаки подняты къ небу; изъ охриплаго горла вырываются самыя ужасныя ругательства, направленныя на небо, на Аллаха, на пророка, но пуще всего достается эмиру Мозофару. Вдругъ онъ какъ-то странно закинулся назадъ, руки взболтнули въ воздухѣ,-- и эта атлетическая, полуобнаженная фигура полетѣла головой внизъ, прямо въ темное отверстіе колодца. Старикъ мулла съ длинной пожелтѣвшей бородой, стоитъ въ двухъ шагахъ отъ этого мѣста, опустивъ дымящійся стволъ фитильнаго мултука. До этой минуты онъ молча молился въ сторонѣ, пока его не вывели изъ религіозной задумчивости богохульныя ругательства татарина.
   Припадки бѣшенства смѣнились мало по малу тупымъ безмолвіемъ; полная апатія овладѣвала большинствомъ... Вонъ въ сторонѣ, прислонившись къ большому камню, сидитъ одинъ, на лицѣ его полнѣйшее спокойствіе, глаза закрыты, голова опущена на грудь... онъ спитъ, но уже дыханіе прекратилось: это пораженный солнечнымъ ударомъ,-- смерть покойная, она незамѣтно приходитъ въ глубокомъ снѣ и счастливецъ вовсе не знаетъ ея приближенія...
   Широко махая гигантскими крыльями, носятся надъ этимъ царствомъ смерти степные орлы-стервятники: они заранѣе предвкушаютъ обильную жатву и ихъ не пугаютъ даже тѣ конкуренты, которые вонъ тамъ, за этою усѣянною мелкими камнями, красноватою отлогостью притаились, поджавъ свои хвосты, щелкая словно въ лихорадкѣ голодными зубами.
   Съ наступающими сумерками все болѣе и болѣе сбѣгается волковъ изъ степи, занимая сосѣднія рытвины, выжидая когда уйдутъ живые и оставятъ имъ на съѣденіе своихъ мертвыхъ собратій.
   Спустя мѣсяца два послѣ этихъ событій, мнѣ пришлось быть съ козачьимъ разъѣздомъ у этихъ самыхъ колодцевъ: всюду, куда только хваталъ глазъ, бѣлѣлись человѣческія кости и пестрѣли клочья цвѣтной одежды. Туземцы-пастухи, которые поили своихъ овецъ у колодцевъ, такъ какъ время клонилось уже къ ночи, говорили мнѣ, что на пути отъ зара-булакскихъ высотъ и около колодцевъ человѣческихъ тѣлъ было гораздо болѣе, чѣмъ на мѣстѣ самаго побоища. Не даромъ говорили, что изъ семи тысячъ регулярныхъ пѣхотинцевъ эмира Мозофара едва одна тысяча собралась въ Бухарѣ, и то почти черезъ мѣсяцъ послѣ сраженія.
   Страшное положеніе, когда на несчастныхъ побѣжденныхъ возстаетъ даже сама, незнающая пощады, природа.
   Колодцы эти носятъ теперь названіе: "Кара-Кудукъ", что значитъ -- черные колодцы.

Н. Каразинъ.

"Дѣло", No 6, 1872

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru