Каравелов Любен Стойчев
Неда

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Разказъ моей бабушки.
    Текст издания: журнал "Русскій Вѣстникъ", No 6, 1861.

НЕДА
РАЗКАЗЪ МОЕЙ БАБУШКИ.

Стани, стани юнакъ Болкански!
Отъ сънъ ея дълбокъ сабуди;
Противъ народа отомански,
Ты Блъгаре-те поведи.
Болг. пѣсня.

Съ Турчинъ дослукъ не быва.
Народн., пословица.

I.

   Это было очень давно, я едва помню, потому что была еще мала,-- такая малюточка, просто въ пять вершковъ. Сижу я передъ каминомъ, дрова въ каминѣ тлѣютъ и нѣтъ-нѣтъ затрещатъ. Я держу въ одной рукѣ щипцы, и играю огнемъ, а другою ласкаю котенка, который лежитъ такъ мило у меня на колѣнахъ, спрятавъ свою усатую мордочку между задними лапками, и мурлыкаетъ себѣ безпечно. Мама тогда была на базарѣ, а тато за дровами пошелъ въ лѣсъ. Въ домѣ никого не было -- и среди полной тишины слышно было, какъ мушка пролетитъ и на ухо пропоетъ своими крылышками пѣсенку, похожую на погребальное пѣніе, или пѣтухъ на дворѣ кукурикнетъ, и опять тихо.
   Въ нашемъ селѣ каждую субботу тогда бывалъ базаръ. Пріѣдутъ бывало изъ другихъ деревень: Турки съ яблоками, абрикосами, персиками, виноградомъ, кизилемъ и другими разными плодами; Болгары съ рисомъ, краснымъ перцомъ, бобами, капустой, лукомъ и тому подобнымъ. А Шопы, {Шопами называются Болгары Софійской, Пиротской, Берцовицкий и Кёстенджинской губерній. } Шопы такіе плечистые, такіе большіе, что право подумаешь: ухватитъ онъ тебя одною рукою, такъ просто душу выпустишь; они продаютъ больше все хлѣбъ, кукурузу, просо и ячмень. Чафути (Евреи) со всякими разностями: у нихъ найдешь полотно, ситецъ, платки, стамбульскіе и карловскіе платочки, ленточки, пуговочки, перецъ, сакызъ, сѣру, иголки, всякія лѣкарства, словомъ, все на свѣтѣ. А женщины наши ткутъ холстину, вяжутъ чулки, продаютъ ихъ на базарѣ, и на вырученныя деньги покупаютъ разныя нужныя вещицы. Я связала было чулочки и отдала было мамѣ, чтобы вмѣстѣ съ своими продала и мои. Она смѣялась и дразнила меня. "Лало, Лило! говорила она, лучше бы кошку обуть въ нихъ; вѣдь это первая твоя работа." А въ нашемъ селѣ былъ обычай: когда маленькая дѣвочка свяжетъ первые чулочки, то ихъ надѣнутъ на кошку, и послѣ бросятъ въ рѣку, чтобы наша женская работа одѣвала всѣхъ такихъ бѣдныхъ и нагихъ какъ кошка, чтобы наша работа шла такъ же скоро, какъ рѣка уноситъ чулочки.
   -- Что ты, мамо? сказала я:-- развѣ эти чулочки первые? Ты и такъ ужь бросила въ рѣку три пары.
   Мама поцѣловала меня и пошла ихъ продавать. А мнѣ такъ и хочется, такъ и хочется узнать, что ока возьметъ за нихъ, что купитъ на вырученныя деньги. Я уже знала, что она гостинцы принесетъ, дожидалась съ нетерпѣніемъ, и, право, часъ казался мнѣ годомъ. Жду, жду: нѣтъ ея да нѣтъ. "Божечко, думаю себѣ, что она нейдетъ, что это она тамъ такъ долго?" Наконецъ, мнѣ и страшно сдѣлалось; все встаю, посматриваю въ окошко и опять сажусь къ огню, да такъ сидя и уснула.
   Не знаю, долго ли я спала, но меня разбудилъ шумъ и крикъ на дворѣ. Проснулась, вскочила на ноги и побѣжала посмотрѣть, что такое тамъ. Входитъ мама и говоритъ:
   -- Лило! скорѣй, чадо, скорѣй; помоги спрятать мѣдную посуду и всю покышпину. {Домашнее хозяйство.} Скорѣе, чадо!
   -- Зачѣмъ, мамо? спрашиваю я.
   -- Делибаши, чадо, делибаши, отвѣчала она и ходитъ, какъ помѣшанная, взадъ и впередъ и думаетъ, чтобы прятать сперва. Я стою испуганная такая, и больше ея потерялась. Въ нашемъ домѣ было скрывалище {Потаенный чуланъ.} подъ поломъ; мама отперла его и говоритъ:
   -- Неси, Лило, неси, чадо, живѣе.
   -- Что нести, мамо? спрашиваю я.
   -- Все, все, чадо! говоритъ она, а я отъ страху не знаю, что и нести, и какъ держала въ рукахъ щипцы и котенка, такъ и побѣжала и подаю ихъ мамѣ. Она разсердилась и закричала:
   -- Давай мѣдную посуду, тебѣ говорятъ, или ты съ ума сошла.
   У нашихъ сосѣдей не было скрывалища, и они начали таскать къ намъ разныя вещи: мѣдную посуду, одежду, полотно, холстину, маленькіе и большіе сундуки съ платьемъ, коробочки, въ которыхъ уложили они все свое богатство: серебряные поясы, гердины {Ожерелье изъ мелкихъ серебряныхъ монетъ.}, ривца {Тоже, только изъ золотыхъ монетъ.}, образа и всякую всячину, и все это они опускали въ скрывалище. Когда было все спрятано и опущена дверь, которая такъ мудрено была сдѣлана, что никто не могъ бы и догадаться, что подъ поломъ находится бѣдное имущество цѣлой махали (квартала), какъ разъ тогда тато воротился и смотритъ на маму и Неду. Неда была наша сосѣдка и родная намъ по маменькѣ. А какая хорошенькая была эта Неда! Какая стройная, веселая и говорунья! Ей было тогда восьмнадцать лѣтъ; волосы, словно шелкъ, русые такіе, глаза черные, ротикъ маленькій, губки розовенькія, лицо полное и такое бѣлое, словно вата. Никогда она не загарала, а работала цѣлый Божій денекъ на солнушкѣ. И такая стройная, тоненькая! Опояшется, бывало, поясомъ,-- а поясъ шитъ былъ золотомъ и шелкомъ съ чопразами {Чопразъ слово турецкое; у Шоповъ такъ-называются бляхи.}: чопразы, хотя и не золотые, а мѣдные, но какъ-то ужь очень хорошо умѣла она ихъ носить; повяжетъ голову желтенькимъ платочкомъ, надѣнетъ сукманъ черный съ узорчатымъ подоломъ изъ разныхъ четырехугольныхъ суконцевъ: желтыхъ, синихъ и красныхъ; пришьетъ опашки, и они у ней висятъ сзади отъ пояса, словно два хвоста -- тоже узорчатые, но не длинные и не короткіе, какъ бывало носили другія дѣвушки. Контушъ на ней, хоть и не лисицами подбитъ, а барашками, но прилично сдѣланъ. Отецъ ея померъ, когда ей было только два года, и остались они съ братомъ сиротками. Мать ихъ была женщина работящая, и дѣтей научила работѣ; сына отдала въ ученье. Въ два года онъ выучилъ Часословъ, Псалтырь, и ужь Апостолъ взялъ въ руки, но учитель-то не зналъ Апостола и, призвавъ его мать, говорилъ ей: возьмите Драгоя и отдайте учиться художеству, а здѣсь ему дѣлать нечего. И отдали его учиться въ очень хорошій домъ, гдѣ онъ шилъ шерстяныя туфли для цареградскихъ Турчанокъ и черныхъ невольницъ. Хозяинъ полюбилъ Драгоя и скоро взялъ его себѣ въ товарищи. Драгой-то и покупалъ Недѣ наряды, и страшно какъ любилъ свою сестрицу. Когда скажетъ бывало: Недо!; такъ у него будто что-нибудь сладкое на языкѣ. Неда всѣмъ нравилась, и сколько парней по ней вздыхало, Боже мой! Пойдетъ она за водой къ ключу, что у насъ называется арнаутецъ: тамъ вся молодежь дожидается; парни тамъ выбираютъ невѣстъ. Неда, и безъ того любила цвѣты, а тутъ голова у ней такъ и горитъ разными цвѣтами; а парни какъ увидятъ, что она идетъ, соберутся, окружатъ ее, и одинъ возьметъ съ ея головы цвѣточекъ, другой возьметъ, третій возьметъ, и когда она пойдетъ назадъ съ водой, такъ ужь ни одного у ней не останется. Другія дѣвушки ревновали и нарочно бывало наберутъ самыхъ хорошихъ цвѣтовъ и одѣнутся богато, но никто не бѣжитъ за ними; бывало такъ опять съ своими цвѣточками и идутъ домой. А другія похитрѣе, посбросаютъ цвѣты, побѣгутъ за Недой, да и говорятъ: "Посмотри, Неденька, у меня ни одного цвѣтка не оставили парни: вотъ ужь какъ я имъ нравлюсь, какъ нравлюсь!" "Кто у тебя цвѣты-то взялъ," спроситъ Неда. "Петковый сынокъ, Стояновый," отвѣтитъ та, и покраснѣетъ какъ ракъ. "Они у меня взяли," скажетъ Неда, "развѣ можно любить двухъ разомъ?" И такъ этимъ сердила ихъ Неда, такъ сердила, что трудно и разказать.
   Такъ вотъ и говоритъ Недѣ тато:
   -- Недо! слушай, моя милая, ты спрячься, чтобы тебя не увидали делибашскія чалмы.
   -- Зачѣмъ, дяденька? спросила она.
   -- Какъ, зачѣмъ? Ты молода, красавица, приглядная; эти проклятые Турки не сдѣлали бы тебѣ зла.
   -- Гдѣ же мнѣ спрятаться, дяденька?
   -- Да на чердакѣ, моя милая, на чердакѣ! Тамъ спрячутся и Лиля, и тетушка, говоритъ тато про меня и про маменьку.
   -- А маменька же гдѣ спрячется?
   -- Она останется со мной, встрѣтитъ нежеланныхъ гостей. Лило, слушай ты, обращается тато ко мнѣ,-- сиди тамъ смирно, не то я съ тебя кожу сдеру; смотри нигугу.
   -- Нѣтъ, тятенька, я не буду молчать; мама продала мои чулочки и гостинцу не принесла, не хочу прятаться.
   -- Молчи ты, вотъ я тебя, закричалъ тато и разсердился не на шутку, такъ что я затряслась со страху. Никогда тато не былъ такъ сердитъ.
   Спрятались мы на чердакѣ, я, Неда и мама; сѣли и молчимъ, никто ни словечка. Мама положила мою головку къ себѣ на грудь и рукой гладитъ мои волосы, а Неда облокотилась на трубу и о чемъ-то призадумалась. Все было тихо, ничего не слышно, только вѣтерокъ пробивался изъ-подъ крыши, и снѣжокъ началъ къ намъ западать; холодно; я жмусь къ маменькѣ; носъ озябъ у меня, да и скучно мнѣ, пошалить хочется. На чердакѣ у насъ были орѣхи, стручки, лукъ и яблоки. Я говорю мамѣ:-- мамо, дай мнѣ поѣсть орѣшковъ.
   -- Нѣтъ, чадо! говоритъ она:-- какъ начнешь грызть орѣхи, такъ тебя услышатъ проклятые Турки, и возьмутъ тебя и увезутъ, и ты останешься безъ мамы.
   -- Зачѣмъ же возьмутъ меня, мамо? А если возьмутъ, такъ убьютъ?
   -- Да, дитя мое, убьютъ.
   -- Какъ же насъ убьютъ, мамо? У тата ручка-то развѣ слабая: онъ такъ ихъ пугнетъ коромысломъ, что они и косточекъ не соберутъ.
   -- Нѣтъ, чадо, ихъ много, а тато твой одинъ. Что же онъ сдѣлаетъ? Да еще они Турки!
   -- А скажи, мамо, какъ убиваютъ людей? спросила я.
   Мама улыбнулась и говоритъ:
   -- Помнишь, дочка моя, весной, когда убили Стойка? Бѣдный Стойко! сказала мама и вздохнула. Неда встала подошла къ мамѣ, и спросила:-- Скажи, нано Стойковице {У Болгаръ жена носитъ имя мужа; если онъ называется Иваномъ, жена Иваница, если Петръ -- Петровица и т. д. Нана -- тетка.}, за что это повѣсили Стойка?
   -- Слушайте за что, дѣти! Садись, Недо, послушай: я вамъ разкажу.-- И мама начала такъ:
   "Стойко, дѣти, былъ парень добрый, работящій и умный, но сердитъ былъ покойникъ, прости ему Господи грѣхи! Скажетъ что-нибудь, такъ и не трать своихъ словъ увѣрять его: цѣлый свѣтъ не убѣдитъ. Умные люди часто говаривали ему: "Не ссорься съ Турками, ты имъ не пара." -- "Что жь! скажетъ онъ: хотя они Турки, такъ развѣ они о двухъ головахъ? Чего же ихъ бояться?" Старики, ему говаривали: "Послушай, Стойко, мы пожили на свѣтѣ и знаемъ побольше твоего; съ Турками нужна осторожность. Вѣдь развѣ пріятно, когда насъ бьютъ, мучатъ и ругаютъ, да что же дѣлать намъ! Должно быть такъ написано на небесахъ. Припомни, что говоритъ пословица: Която овца ся дѣли отъ тадо-то, влъкъ-тъ я изяда (которая овца отъ стада отойдетъ, такъ волкъ ту съѣстъ). Такъ послушайся насъ стариковъ, мы побольше твоего знаемъ." -- "Не питай старо, ами пошило," говоритъ другая пословица (не спрашивай стараго, а страдавшаго), скажетъ онъ, и не шли ему въ прокъ совѣты. Вотъ разъ пришли Турки крыджеліи и остановились въ его домѣ переночевать. Стойко и бабушка Цвѣта (такъ звалась его мать) приготовили имъ ужинъ: супъ съ курицей, жаренаго цыпленка, яичницу на сковородѣ, пилавъ, кислаго молока, сыру и приготовили млинъ (слоеное).-- обыкновенно, какъ угощаютъ Читаковъ {Читаками Болгары называютъ Турокъ, когда хотятъ выразить презрѣніе.}; а меду у нихъ не было; время-то было весеннее: гдѣ же имъ взять его? Но Турокъ не можетъ быть безъ шербета {Шербетъ похожъ на русскій медъ; Турки ѣдятъ его съ пилавомъ.}: ихъ алчную глотку ничѣмъ не набьешь; жрутъ, жрутъ они, и все имъ мало; а то, пожалуй, попросятъ послѣ и дышъ парасы,-- плату за то, что натрудили ѣдой свои собачьи зубы.
   "-- Давай шербету! говорятъ Турки.
   "-- Нѣту, сынко, нѣту, говоритъ бабушка Цвѣта.
   "-- Купи, старая корга, поди отыщи.
   "-- Гдѣ же мнѣ теперь отыскать-то? Нигдѣ не найдешь.
   "-- Еще разговариваешь? Молчать, не то я у тебя изъ головы мозгъ выбью! закричалъ одинъ изъ Турокъ:-- меду давай!
   "-- Нѣту, сынко, нѣту.
   "-- Я тебѣ покажу нѣту, старая чертовка, сказалъ онъ, вскочилъ на ноги, схватилъ кочергу да какъ хлопнетъ бабушку Цвѣту по головѣ. Она бѣдная зашаталась и бухнулась на полъ; кровь брызнула, а Нона, дочка-то ея, какъ заплачетъ: "Божечко, Божечко! убили мою бѣдную маменьку!" Звѣрь Турокъ схватилъ Нону за поясъ, поднялъ ее и бросилъ въ каминъ, и она, бѣдненькая, въ жаръ-то такъ и сунулась ручонками. Стойка не было; онъ былъ въ это время въ конюшнѣ. Когда вошелъ онъ и увидалъ свою старушку мать въ крови, сестрицу въ огнѣ, схватилъ кочергу да какъ хлопнетъ Турка по головѣ, такъ тотъ и повалился. Началась драка; Стойко былъ силенъ, и Туркамъ не очень-то легко было справиться съ нимъ, хотя и было ихъ шестеро. Онъ свалилъ троихъ, и когда ему прострѣлили правую руку, онъ схватилъ кочергу лѣвою рукой и продолжалъ драться. Но другая пуля попала ему въ лѣвое колѣно: онъ зашатался и упалъ, но и сидя все-таки защищался. Выстрѣлы собрали еще нѣсколько крыджеліевъ; отняли у Стойка кочергу, и связали его. На селѣ не было въ это время никого, всѣ побросали дома и имущество, и разбѣжались по горамъ. Когда послѣ мы воротились, то нашли бѣднаго Стойка повѣшеннаго на большой вербѣ, бабушку Цвѣту полумертвую, а малютку Нону обгорѣлую. Вотъ, дѣти мои, какія времена мы пережали. Господи, избави насъ отъ лукаваго, сказала маменька и перекрестившись замолчала."
   

II.

И слъзи крьвави пролива,
Въ рабство наший народъ;
Въсоко рице той простира,
Да го избави вишний Богъ.
Болгарская пѣсня.

Биле тежки години за насъ.
Болгарская поговорка.

   Застучали копыта на дворѣ, послышались крики; телембеки барабанятъ, делибаши стрѣляютъ, даютъ знать о себѣ. Господи, какъ страшно становилось, особенно когда слышался ихъ дикій крикъ! Сердце такъ и ноетъ, а все хочется посмотрѣть, чтотэто на дворѣ дѣлается; такъ и тянетъ, И говорю я мамѣ: -- Мамо, посмотрю я въ щелочку, что делибаши-то дѣлаютъ?
   -- Нѣтъ, дитя мое, нѣтъ! Помнишь, что тятенька тебѣ говорилъ: нигугу, сказала мамо, и я замолчала. Долго слышался говоръ и шумъ, наконецъ все утихло, и ничего почти не было слышно; развѣ только, по временамъ, раздавались ружейные выстрѣлы да хохотъ делибашей. Наконецъ мама задремала, а я и говорю Недѣ:
   -- Недо, подойдемъ тихонечко къ двери и посмотримъ на делибашей.
   Неда не хотѣла -- боялась и Турокъ и маменьки, но любопытство женское побѣдило, и мы встали потихонечку, пробрались до самыхъ дверей, да и высунули отъ страха языки.
   Кога-то вардишъ крака-та си да не убиешь, тогова очи me си изваждашъ (когда бережешься зашибить ноги, тогда глаза себѣ выколешь), говорятъ старые люди и правду говорятъ. Была щелочка, и вотъ мы смотримъ внизъ: шесть делибашей присѣли около огня, грѣются и курятъ табакъ изъ длинныхъ трубокъ; тато на колѣнкахъ присѣлъ между ними и варитъ имъ кофей; одинъ пьетъ, другой подаетъ ему пустую чашку и говоритъ: сюръ джезвей (поставь кофейникъ). Турки всегда пьютъ по десяти и по пятнадцати чашекъ кофею, одну за другою, безъ сахара, не успѣваешь имъ наливать. А какіе страшные были эти делибаши! Надѣли на голову длинныя-предлинныя, вострыя шапки изъ бѣлаго войлока, а шапка увѣшана колокольчиками, монистами, ленточками, зеркальцами и лисьими хвостами. Шаровары черные, широкіе, преширокіе; пояса зеленые и предлинные: чуть не сто разъ обхватываютъ туловище. Надъ поясомъ силахъ изъ краснаго сафьяна, а въ немъ пара пистолетовъ съ длинными мордочками, всѣ въ золотѣ, ножъ длинный съ бѣлыми ушами (рукояткой) изъ слоновой кости, а ручка украшена краснымъ коралломъ; а на силяхѣ виситъ огниво, какая-то мѣдная штучка, въ которой они держатъ деревянное масло для смазки пистолетовъ, кисетъ изъ желтаго ситца, съ чернымъ суконнымъ донышкомъ, набитый табакомъ, и всякая всячина. На ногахъ у делибашей красные сапоги. А усы, длинные, точь-въ-точь карловскіе стручки, лицо черное и почти у всѣхъ рябое, голова бритая. Открытая грудь вся въ шерсти, руки тоже голыя.
   Одинъ изъ делибашей говорилъ о чемъ-то съ тятенькой, но не могла я понять что они говорятъ, только видно было по разговору, что сердятся на тятеньку за что-то; тятенька молчитъ, они еще шибче, наконецъ одинъ вскочилъ и давай бить тятеньку. Я испугалась и закричала изо всей мочи: "Маменька, а маменька! бьютъ тятеньку!"
   Мама вскочила испуганная, схватила меня, зажала мнѣ ротъ и говоритъ тихо: "Молчать, проклятая дѣвка, молчать, или мы погибли." Я замолчала, но ужь было поздно.

-----

   Бабушка моя прервала свой разказъ, и въ раздумьи повѣсила голову.
   -- А скажи, бабушка, зачѣмъ делибаши ходили по деревнямъ? спросила я.
   -- Зачѣмъ, сынко? Вотъ выслушай, зачѣмъ. Они, дитя мое, были царское войско, много мы натерпѣлись отъ нихъ; ихъ посылали противъ нашего царя, что живетъ въ Московіи; имя ему дѣдушка Никола. Онъ, говорятъ, юнакъ и не боится ни делибашей, ни крыджеліевъ, ни янычаръ, и у него такіе юнаки есть, просто медвѣди. Я ихъ еще не очень давно видѣла, такъ лѣтъ тридцать назадъ: такіё высокіе, статные. Ужь и задали Московцы трепку Туркамъ, ужь задали! Московцы, сынко, большіе такіе, подумаешь, что отъ одной матери! всѣ рождены, усы огромные, лицо хоть страшное, а красивое и пріятное; шапки золотые и грудь такъ и блеститъ золотомъ; были и Болгары съ ними, въ бараньихъ шапкахъ, а Московцы и Турки называли ихъ казаками, но они были Болгары, я это твердо знаю, мнѣ говорилъ попъ Панчо; да и Турки знали объ этомъ и часто говорили, когда разсердятся на насъ: "вы своихъ Московцевъ въ черныхъ шапкахъ дожидаетесь." И у нашихъ мущинъ часто отнимали шапки и бросали ихъ въ грязь: "вы, говорятъ, хотите драться съ нами и надѣваете такія же проклятыя шапки, какія носятъ ваши Московцы." Говорятъ, что Московцы звали Болгаръ биться съ Турками, и наши Болгары поѣхали и остались въ Московіи. Тамъ, говорятъ, хорошо, церквей много и Турокъ нѣтъ. Охъ, сынко, сынко, славная и благодатная тамъ сторона!
   -- Бабушка, зачѣмъ Московцы дрались съ Турками?
   -- Ха, ха, ха! Зачѣмъ? За насъ! Дѣдушка Никола хочетъ выгнать Турокъ.
   -- Куда же ихъ выгонятъ, бабушка?
   -- Въ преисподнюю, сынко, за девять морей и за девять земель.
   -- Зачѣмъ же онъ ихъ не выгналъ?
   -- А еще не дошло то время, сынко; должно-быть такъ было тамъ на небесахъ написано; и въ книгахъ, говорятъ, написано, что скоро ихъ выгонятъ, но видно еще не дошло то время.
   -- А кто такіе были янычары и крыджеліи?
   -- Янычары тоже турецкое войско, а крыджеліи, охъ, эти крыджеліи! сказала бабушка и вздохнула.-- Они были разбойники, сынко, ихъ посылалъ турецкій царь убивать насъ; я тебѣ разкажу какъ-нибудь про крыджеліевъ.
   -- Ну, продолжай, бабушка, что же послѣ-то было, когда ты закричала. Делибаши услыхали?
   -- Вечеромъ разкажу, дитя мое, теперь мнѣ нужно помочь невѣсткѣ и кухаркѣ постряпать: сегодня бьдный вечеръ и бабушка пошла помогать маменькѣ.
   

III.

И тъй, мы много претьрьпехме,
Искали още да трьпимъ:
Да бъдемъ, пакъ къкви-то бѣхше,
Иль всички да ея истребимъ.
Болгарская пѣсня.

Болѣ je землю продати, него joj обичаj изгубити.
Черногорская пословица.

   Весело справлять народные старинные обряды и обычаи, справлять такъ, какъ ихъ чувствуетъ наше сердце. Такъ, напримѣръ, бѣдный вечеръ {Сочельникъ передъ Рождествомъ.}, какъ хотите, а бѣдный вечеръ милъ Славянину, не знаю, можно ли сказать, христіанину. Я справлялъ его и между Греками и Русскими, не среди народа, но въ студенческомъ обществѣ и въ обществѣ людей средняго класса, и вечеръ проходилъ скучно и вяло. То ли дѣло у насъ! У насъ соберется все семейство, испекутъ прѣсный хлѣбъ (турта), купятъ меду, орѣховъ, стручковъ, чернослива, сварятъ оiавъ (варенье изъ разныхъ фруктовъ), сарми (сарачинское пшено, завернутое понемногу въ капустныхъ листахъ), фасоли, купятъ вина, накроютъ на столъ и все поставятъ на столѣ. Какъ весело! Ждемъ бывало не дождемся попробовать горячаго хлѣба, который такъ и пахнетъ! Да когда же это соберутся? думаешь себѣ: что же бабушка еще тамъ копается? что же тато не идетъ? Но входитъ бабушка и несетъ полную тарелку меду, а отецъ чотору {Чотора или бъклица, бакладжа, деревянный сосудъ, въ который наливаютъ вино.} вина.
   -- Здравствуйте, дѣти! Съ праздникомъ, милые!
   -- Благодаримъ! отвѣтятъ дѣти:-- и тебя, тато, съ праздникомъ.
   -- Садитесь за столъ, садитесь.
   Мы такъ всѣ и бросимся.
   -- Нѣтъ, дѣти, погодите, скажетъ тато,-- нужно отчитать молитву, нужно помолиться Богу.
   Мы опять встанемъ, хоть и не хочется вставать. Начинается молитва, тато читаетъ: "Ядату Бози наситятся", потомъ перекрестится; бабушка принесетъ ему кадильницу, тато начнетъ кадить, читая: "Христосъ рождается", потомъ "Рождество твое, Христе Боже нашъ". Мы всѣ чинно етоимъ около стола. Кончилось кажденіе, бабушка возьметъ подносъ и соберетъ понемногу фруктовъ, кушанья, понемногу чечевицы, пеплу съ огня, все это для лѣкарства; отольетъ меду въ особую тарелочку, а тато кадитъ ихъ опять, и бабушка спрячетъ ихъ подъ образами. Раскрошатъ хлѣбъ, обмокнутъ, а меду подадутъ всѣмъ по кусочку, и мы начинаемъ ужинать. Только что кончится ужинъ, мы встанемъ и не собираемъ со стола до полуночи, а дожидаемся гостей. Часовъ въ двѣнадцать слышимъ стукъ въ двери и пѣсню:
   
   Замъчи-са Божя майка (мать),
   Отъ Игната до Коледа;
   Та си роди млада Бога
   Ой, Коледо, мой Коледо!
   
   Это старики, собравшись по пяти, по шести человѣкъ вмѣстѣ, ходятъ изъ дома въ домъ, стучатъ палками и поютъ, поздравляя съ праздникомъ. Войдутъ они въ комнату, пріосанятся и запоютъ:
   
   Богъ са роди, коледо,
   Снощи вечерь (вчера вечеромъ) коледо,
   И Крачунци коледа.
   -- Ха, ха! коледе!
   Коледица Варварица,
   Сива сива голубица,
   Де си ушла прошетала?
   -- "Самъ си ушла по край море."
   -- Що имаше, що не маше?
   -- "Тамъ имаше бѣли чаши,
   "Бѣли чаши и канати:
   "Да си пие млада Божа,
   "Да си напиятъ бѣли Божи,
   "Божикъ мы е по вси земли,
   "Слава мы е на небеси."
   Ха, ха! коледе!
   Пири, пири,
   Испири ги грьци-те,
   Бъдникь слуга коледовъ.
   
   Затѣмъ говорятъ старички: замного годинъ (многая лѣта)! А мы: "также и вамъ", скажемъ и угостимъ ихъ винцомъ и закусочкою отъ бѣдника. Только что вышли одни, являются другіе съ тою же пѣснью. Хозяинъ дома отвѣчаетъ имъ тоже пѣснію:
   
   Бъдникъ вечерь,
   Ты да кажешь
   Коледилю:
   Да доносе намъ здравице.
   Ой, коледе, коледе!
   Коледе ле, коледе.
   
   Старики тогда начинаютъ: "мры мяу, мры мяу, крывавица, мыденица" {Крывавица или ярьвавеца -- колбаса изъ свиной крови, и легкихъ; меденица -- изъ мяса.}. Бабушка все стоитъ и смотритъ, чтобъ они не украли колбасъ: они тогда грѣхомъ не считаютъ стянуть колбасу. У насъ на Св. Игнатья бьютъ свиней; а гдѣ своихъ нѣтъ, тамъ покупаетъ одну, двѣ, три по возможности; сало солятъ, а изъ мяса дѣлаютъ колбасы.
   Еще веселѣе второй бъдный вечеря, наканунѣ новаго года. Дѣвушки, ергени (парни), молодыя женщины соберутся въ кружокъ, срубятъ грушу, возьмутъ бѣлой мѣдникъ (котелъ) съ водой и поставятъ дерево въ мѣдникѣ. Дѣвушки и парни даютъ кто крестикъ, кто колечко, кто браслетку, кто герданъ (ожерелье), и каждый къ своей вещицѣ привязываетъ красною ниточкой пучокъ васильковъ; опускаютъ ихъ въ мѣдникъ и начинаютъ гадать о будущемъ, а дѣвушки поютъ:
   
   Коя е честита:
   На столъ да сѣди,
   Съ кракъ (ногу) да съди.
   Нѣго, моя, и т. д.
   
   И выбираютъ изъ себя хорошенькую и молоденькую дѣвушку съ русыми волосами, которая и вынимаетъ вещи изъ мѣдника одну за другою, и если вынутая при первомъ напѣвѣ принадлежитъ парню, онъ будетъ богатъ и знатенъ, а если дѣвушкѣ, то она выйдетъ за богача. Потомъ дѣвушки продолжаютъ:
   
   Коя е честита:
   Свито куче (собака)
   На бѣлъ камикъ,
   Нѣго моя.
   
   Хозяинъ вынутой вещицы будетъ пастухомъ, а хозяйка выйдетъ за пастуха.
   
   Коя е честита:
   Попаренъ пѣтель,
   Возъ долъ бѣга,
   Царвулъ (лапты) стѣга.
   Нѣго, моя.
   
   Хозяинъ будетъ разбойникомъ и т. д. И припѣвы продолжаются до тѣхъ поръ, пока не выйдутъ всѣ вещи, и снова бѣлокурая дѣвушка, какъ царица праздника, кладетъ ихъ въ мѣдникѣ, и уноситъ его къ себѣ на домъ. Вещи пролежатъ въ водѣ до другаго вечера, дѣвушки и парни опять собираются и, поплясавъ около мѣдника, вынимаютъ опять свои вещи и вѣшаютъ ихъ на грушу, которую опять кладутъ въ мѣдникъ, и пускаются плясать.
   Но окончимъ же бѣдный вечеръ. Вотъ смерклось и унесли мѣдникъ съ вещами, каждый отправляется домой. Бабушка, матушка всѣ въ кухни, тамъ тутманникъ (пирогъ) печется, свиная голова варится. Накрыли на столъ, поставили кушанья, и плоды; отецъ прочелъ: "Христосъ раждается" и "Ядату Бози"; мы усѣлись. Тутманникъ пахнетъ такъ хорошо, что слюнки текутъ, а въ немъ разныя серебряныя монеты, большія и маленькія, и одна золотая; монеты навязаны на вѣтки кизиля. Бабушка опять собрала отъ всего освященнаго на столѣ по частичкѣ: полѣчить кого случится; отецъ беретъ ножъ и рѣжетъ горячій тутманникъ; бабушка раздѣлитъ его всѣмъ по очереди, начиная со старшихъ,-- и ждемъ не дождешься, когда придетъ твоя очередь! Но вотъ очередь дошла и до меня; бабушка меня любитъ, и я получаю, какъ любимый внучекъ, самый большой кусокъ. А случись, что попалась бы золотая монеточка въ моемъ кускѣ; Господи, Бабо Богородичко! такъ и вскочишь отъ радости, сердечко сильнѣе забьется и ѣсть позабудешь.
   

IV.

Станете, братия станете,
Начало покажете ни
И саблите си запишете,
И помощь ще ни са яви.
Болг. пѣсня.

Болѣ je пощено умрjети,
него срамно живjэти.
Сербская пословица.

   -- Что же, бабушка, разкажи что сталось съ Недою, сказалъ я послѣ ужина, когда мы усѣлись на турецкомъ диванѣ, и тато закурилъ свою длинную трубку, и все утихло.
   -- А гдѣ бишь я остановилась?
   -- Ты, бабушка, остановилась, когда ты закричала, а матушка-то твоя зажала тебѣ ротъ, сказалъ я.
   -- Ахъ, да! Ну слушай.
   Не стану я тебѣ разказывать, какъ Турки насъ услыхали, какъ нашли, и какъ свели съ чердака, а разкажу тебѣ дальше: Неда, я ужь тебѣ говорила, была хорошенькая прехорошенькая, и не мудрено, что она понравилась проклятымъ Туркамъ: одинъ трогаетъ ее съ одного боку другой съ другаго, а третій цѣлуетъ ее; она бѣдная стоитъ, какъ истуканъ, вытаращивъ глаза, даже не плачетъ, а мы всѣ такъ и деремъ горло, плачемъ и кричимъ. Тато бѣдный упалъ на колѣни и просить ихъ: "Аги, отдайте намъ бѣдную Неду, отдайте намъ, она намъ родная, она сиротка, сжальтесь надъ ея молодостью, она одна у матери, одна какъ есть, одно утѣшеніе! Прошу васъ, аги, именемъ Божіимъ, заклинаю васъ отдайте ее." Мать Неды упала, бѣдная, въ обморокъ, а Турки хохочутъ. Тато, какъ стоялъ на колѣнахъ, такъ одинъ изъ Турокъ ногою его и стукнулъ прямо въ лицо. Онъ опрокинулся на полъ. Турки схватили его и связали ему руки и ноги; матушку заперли въ чуланъ, а я побѣжала и спряталась въ уголокъ и молчу, думаю: не увидятъ меня.
   Делибаши послали куда-то одного изъ своихъ слугъ, и часа черезъ два вошли три женщины,-- двѣ старухи, одѣтыя потурецки въ шальварахъ, въ фередже, ешмакѣ, на ногахъ желтыя чехли (туфли), такія разбѣленыя разрумяненныя, и однамолоденькая и хорошенькая, какъ теперь вижу; одѣта она была богато, но безобразно. Старухи вошли и хохочутъ, языкомъ дразнятъ Турокъ, поютъ, кричатъ. Господи Боже мой! какія у нихъ скверныя лица!
   -- Что ты хочешь, Хюсинъ? спрашиваетъ потомъ одна изъ старухъ главнаго Турка въ красныхъ шальварахъ, съ большою чалмой, рябымъ лицомъ и крашеною бородой, который сидѣлъ на самомъ почетномъ мѣстѣ около огня; скрестивъ ноги, облокотись на руку, онъ курилъ изъ длинной трубки, съ янтарнымъ большимъ чубукомъ, и клубы дыму поднимались будто изъ трубы кузницы.
   -- Возьмите эту красавицу и отведите въ домъ аги, сказалъ онъ.
   Старухи посмотрѣли на Неду, улыбнулись, и обратясь къ Турку, сказали: -- Хорошенькая! Ты, Хюсинъ, получишь отъ аги большой подарокъ за эту дѣвушку.
   -- Надѣюсь получить, сказалъ тотъ.
   Тогда одна старуха, обратясь къ Недѣ, сказала ей:-- Что ты, милая, такъ трясешься, словно въ лихорадкѣ? Не бойся милая, не бойся: ты хорошенькая и понравишься агѣ, и будешь жить хорошо; тебя одѣнутъ какъ куколку. Ты плачешь? Не плачь, не плачь, моя душенька.
   -- Маменька, милая маменька, проговорила Неда сквозь зубы.
   -- А, тебѣ жаль разстаться съ матерью, моя милая? Ничего, ничего: гдѣ хорошо, тамъ и маменька съ тятенькой.
   А другая говоритъ:
   -- А и не хорошо такъ что же дѣлать! Такая ужь доля; привыкнешь; постарайся понравиться агѣ. Не упрямься, и будетъ хорошо.
   -- Да, хорошо! Бѣдная дѣвушка! Горе ей, горе! Но что же дѣлать, такая ужь видно судьба проклятая! проговорила на болгарскомъ языкѣ молодая женщина, и заплакала.
   -- Что съ тобой, Хайше, спросила ее первая старуха,-- ты плачешь!
   -- Ничего, сказала та,-- вспомнила я своихъ родныхъ, вспомнила тотъ день, когда и меня вырвали изъ рукъ родимыхъ; и я была также невинною жертвой.
   -- Что же, сказала старуха,-- или тебѣ не хорошо? Или тебя ага не балуетъ, не любитъ? Ты его любимица, безъ тебя онъ ничего не дѣлаетъ, посылаетъ тебя посмотрѣть, что мы выбираемъ для его гарема; ты почти тамъ начальница! Но вѣдь вы, гяуры, такія твари неблагодарныя! Чего жь тебѣ больше?
   -- Мнѣ ничего не надо, а такъ мнѣ сгрустнулось, отвѣчала молодая женщина на турецкомъ языкѣ, и продолжала на болгарскомъ, такъ отзываясь объ этихъ старухахъ:-- Проклятыя и продажныя твари, гнусныя собаки, скверная смрадь, змѣи безсердечныя, продажные Іуды, лукавые демоны! Сколько вы загубили несчастныхъ, чтобъ угодить проклятому звѣрю. Разступись земля! Пекло раствори свои челюсти, и возьми сатана этихъ проклятыхъ старухъ! Боже мой, Боже мой! Святой ангелъ Михаилъ, вонзи свой мечъ въ мое горло, отними ангельскую душу и у этой бѣдной дѣвушки! Бѣдная дѣвушка, молись Богу, чтобъ онъ поскорѣй послалъ за твоею душой, не оставилъ тебя на поруганіе, какъ меня горемычную. Убейся, утопись въ рѣкѣ, отдай тѣло на сожженіе, только не въ руки этихъ змѣй.
   Потомъ она обратилась къ тату и продолжала:
   -- Несчастный отецъ, плачь, молись Богу, чтобы твоя дочь умерла! Убей ее, убей! Чтобы спасти ея душу, не пожалѣй тѣла, и Богъ проститъ тебѣ. Но они связали его! Они не даютъ ему и проститься съ дочерью, обнять ее! Боже мой, Боже мой! Мать лежитъ безъ чувствъ, отецъ связанъ, когда отнимается у нихъ дѣтище родное! Поцѣлуй своего отца, простись съ нимъ навсегда, обними свою мать.
   -- Она не его дочка, сказала я, высунувъ головку изъ своего потаеннаго мѣста:-- тато ей дядя.
   -- Берите красавицу и идите, кланяйтесь агѣ, говоритъ Турокъ въ красныхъ шальварахъ.
   -- Встань, мать, встань, обними свое дитятко, излей слезинку на ея лицо; пусть эта слеза будетъ ядомъ, который отравитъ ее! Пусть твоя слеза превратится въ оспу и отниметъ красоту! Я родилась у богатыхъ родителей, меня воспитывали и любили, я была одна у нихъ! Бѣдная я.... Боже. Боже, зачѣмъ я живу?
   Слезы градомъ полились изъ ея глазъ.
   -- Пойдемъ, милая, сказала одна изъ старухъ и схватила Неду за руку.
   Тутъ бѣдная ея матушка вскочила. Неда заплакала и закричала:
   -- Матушка, матушка, зачѣмъ ты меня родила, зачѣмъ ты меня растила, зачѣмъ ты вмѣсто меня не родила камень! Матушка, милая матушка! Прости, прости на вѣкъ, молись Богу за мою душу...-- И Неда, упала въ обморокъ.
   Моя тетушка, мать Неды, обняла свою дочку, да какъ заплачетъ,-- Господи, Боже мои, цѣлый домъ затресся: "Недо, чадо мое!... Недо, ангелъ мой...." повторяетъ, а больше ничего не можетъ сказать. Молодая Турчанка взглянула тогда на Турка въ красныхъ штанахъ, и сказала ему:
   -- Развяжи у этого человѣка руки. Дай ему проститься съ дочерью.
   -- Нѣтъ, не нужно, сказалъ Турокъ,-- онъ буянитъ.
   -- Я тебѣ приказываю, я пожалуюсь агѣ.
   Они развязали тэта. Онъ всталъ и упалъ опять на колѣни передъ проклятымъ красноштаннымъ Туркомъ и закричалъ:
   -- Ага, ради Бога, отдай матери дочь!
   -- Молчи, гяуръ, сказалъ онъ, и ударилъ тэта ногою.-- Тетушка опять упала въ обморокъ.
   Взяли Неду и увели съ собой. Тато пошелъ за ней. Я опять спряталась въ уголокъ и молчу. Турки опять усѣлись около огня, а тетушка валяется въ крови по полу: Турокъ сапогомъ разбилъ ей голову. Что они съ ней дѣлали Боже мой! Нажгутъ щипцы докрасна, да и кладутъ ей въ ротъ! Господи, Господи, вспомнить не могу! Бѣдная сестра! Бѣдная Неда!
   Бабушка и заплакала.

-----

   -- Что же дальше, бабушка? спросилъ я,-- продолжай!
   -- Въ другой разъ, сынко, въ другой разъ я тебѣ разкажу; теперь пора спать. Завтра рано нужно идти въ церковь, потомъ разговѣемся, мой дорогой! Поди ложись, и бабушка встала и пошла отдыхать. Не я одинъ, тятенька и маменька тоже слушали бабушку со вниманіемъ; маменька плакала.
   

V.

На помощь Срьбе Черногорци
Съ радость ще са затекатъ,
А отъ камъ Северъ Русиянци
Тозъ часъ ще да ея появатъ.
Болг. пѣсня.

   Въ праздникъ Рождества Христова, на второй или на третій день не помню, вышли мы съ бабушкой на улицу, и сѣли на лавку. Передъ каждымъ домомъ въ нашемъ селѣ подѣланы длинныя лавки. Сидимъ и грѣемся на солнышкѣ. Наше село стоитъ на самыхъ Балканскихъ горахъ. Зимой тамъ бываетъ холодненько; иногда ночью вода замерзнетъ. Ребятишки, подпрыгивая и дуя въ руки, играютъ въ орѣхи, или въ снѣжки, катаются по снѣгу. Рѣка какъ зеркало. Корова вышла на улицу погрѣть спину на солнушкѣ. Пастухъ гонитъ овечекъ къ тому мѣсту, гдѣ солнце посогнала съ земли снѣгъ. Индѣйскій пѣтухъ, какъ турецій паша, съ красною головой и распущенными крыльями, расхаживаетъ среди своего гарема. Гуси спрятали головы подъ крылья, и дремлютъ поднявъ ногу. Куры роются въ пыли подъ навѣсомъ. Пѣтухъ залѣзъ на заборъ и кукурикаетъ. Тамъ синѣетъ черный лѣсъ, мрачный, будто въ траурѣ.
   Но на улицѣ собралась кучка дѣвушекъ; весело говорятъ онѣ между собою; скоро начнется нашъ народный хороводъ, безъ котораго молодой Болгаринъ и Болгарка и жить не могутъ. Дѣвушки и парни одѣты по праздничному. Какъ весело смотрѣть на эти миловидныя кругленькія личики, розовенькія щечки, черные и свѣтлые волосы, косичками распущеные по плечамъ! А голова небрежно покрыта желтымъ, или бѣлымъ, или краснымъ платочкомъ, и за неимѣніемъ свѣжихъ цвѣтовъ, украшена дѣланными либо сухими. Шея украшена коралловыми, раковинными, стеклярусными, бусными и другими разными ожерельями. Но богатыя носятъ и золотыя монеты. Сукманъ длинный чернаго цвѣта; верхній край его и подолъ вышитъ разноцвѣтною шерстью или шелкомъ; а вотъ сукманъ съ воротомъ пониже, и изъ-подъ него проглядываетъ бѣлая грудь, покрытая тонкою шелковою сорочкою, вышитою узорами. Поясъ вышитъ золотомъ, съ золотыми, серебряными или мѣдными бляхами. Поверхъ сукмана душегрѣйка, или контушъ, подбитый лисицами, горностаемъ, куницами и барашками, смотря по состоянію. На ногахъ саФьяные башмаки или бархатные чехлы, открытые такъ, что видны пестрые чулки. А парни -- все красивый и рослый народъ. Круглыя бойкія лица, черные усы, бойкіе глаза. Рубашка у шеи и груди открыта; на головѣ черная баранья шапка; элекь (жилетка) шелковый либо бумажный. Поверхъ всего кунтушъ изъ чернаго сукна, тоже крытый мѣхомъ, какъ и у дѣвушекъ и женщинъ, но безъ узоровъ. Башмаки черные, штаны изъ чернаго сукна къ верху широкіе, а къ низу узенькіе, и подъ самымъ колѣномъ обтянутые красными подвязками; станъ перетянутъ краснымъ поясомъ. Парни собрались на улицѣ, закурили трубки, и ждутъ съ нетерпѣніемъ гайду (волынку). Снѣгъ расчищенъ на площадкѣ, что зовется "Змѣева Мать". Выходитъ музыкантъ; всѣ рука въ руку, сколько есть молодыхъ, становятся въ кружокъ; гайда заиграла, и пошелъ хороводъ; тихо кружась, молодцы и дѣвицы запѣваютъ пѣсни.
   -- Бабушка отчего площадь называется Змѣева Мать? спросилъ я бабушку.
   -- Развѣ я тебѣ не говорила, дитя мое?
   -- Нѣтъ.
   -- А на этомъ мѣстѣ былъ давно-давно домъ, въ которомъ жила женщина, очень злая; она разсталась съ мужемъ, жила не хорошо, и родился у ней мальчикъ. Мальчикъ былъ похожъ на свою мать; тоже злой, ругалъ всѣхъ прохожихъ, обижалъ странниковъ, нищихъ. А наконецъ и мать сталъ поругивать. Разъ мать вынесла его ночью на дворъ, а мальчикъ спрашиваетъ ее: "Что, мамо? Слышитъ мѣсяцъ, какъ я ругаю тебя и другихъ людей?" А въ тѣ времена мѣсяцъ ходилъ такъ невысоко, что можно было рукою поймать его, а бывало и совсѣмъ ходилъ по землѣ.
   -- А пускай его слышитъ, сказала мать.
   -- А какъ онъ разсердится на насъ? сказало дитя.
   -- А пускай его сердится.
   Въ это время проходилъ мѣсяцъ мимо, и услыхалъ, и говоритъ имъ: "О, скверныя твари и злые люди! Не дай вамъ Богъ, счастья! пусть каждый бѣгаетъ васъ, какъ таласымову (домовыхъ)" -- и пошелъ дальше.
   Злая женщина хотѣла отмстить мѣсяцу за то, что онъ ее проклялъ. Ждетъ она, когда мѣсяцъ остановится на улицѣ. Вотъ разъ мѣсяцъ остановился; она взяла грязную тряпку, и накрыла его. Съ тѣхъ поръ мѣсяцъ поднялся такъ высоко, какъ теперь стоитъ, и проклялъ женщину, чтобъ она превратилась въ змѣю. Вотъ и пошли змѣи. Мать съ сыномъ жили долго времени и многихъ людей съѣли; они бы и всѣхъ по ѣли; но святой Георгій убилъ мать, святой Тодаръ сына, а змѣи, которые теперь водятся на свѣтѣ, это ихъ внуки. Потому и называется это мѣсто Змѣева Мать; тамъ родились первые змѣи.
   

VI.

До-гдѣ е маничка змия-та;
Дойдете да ея съберемъ
Съ крака да и строшимъ глаза та.
Свободни да ея назовемъ.
Болг. пѣсня.

   -- Бабушка, ты мнѣ не досказала, что сталось съ Недой. Пожалуста разкажи.
   -- Ты не будешь валяться съ мальчишками по снѣгу? сказала бабушка.
   -- Нѣтъ, не буду. Ты, бабушка, только разказывай мнѣ сказочки.
   -- Ну, хорошо, слушай. Намъ разказывалъ послѣ дѣдушка Младенъ, потому что Неду отвели въ его домъ, гдѣ стоялъ ага.

-----

   Тато шелъ за Недой; на улицѣ онъ встрѣтилъ Драгоя:-- Что, дяденька Стойко, куда это ты? говоритъ ему Драгой.
   -- Ты не знаешь, что случилось? спросилъ его тато.
   -- Что такое случилось? Ничего не знаю.
   -- Твою сестрицу Неду взяли делибаши и отвели къ агѣ.
   -- Гдѣ она теперь? Говори, дяденька, гдѣ? закричалъ Драгой и заплакалъ.
   -- Гляди, вотъ эти четыре женщины, и двое Турокъ съ ружьями, что идутъ передъ нами; тутъ двѣ гевендги и одна жена аги; она добрая душа и христіянка, но что же ей дѣлать, когда и она попала въ руки гнусныхъ Турокъ? Они взяли...
   Драгой недослушалъ, побѣжалъ и догналъ Турокъ, а тато за нимъ. Схватилъ Драгой свою сестрицу, плачетъ и кричитъ: "я ея не отдамъ, я ея не оставлю, я умру здѣсь, но не отдамъ ея на позоръ!... Пустите ее," закричалъ онъ старухамъ, которыя вели Неду подъ руку.
   -- Какъ ты смѣешь, гяуръ-собака, безчестить гаремъ аги? Какъ ты смѣешь турецкой женщинѣ смотрѣть въ глаза, даже ругать ее? сказала одна изъ старухъ.
   -- Убирайся скорѣе, а не то мы велимъ тебя на колъ посадить, прибавила другая старуха.
   -- Ничего не сдѣлаешь, дитя мое, сказала ему молодая женщина, на болгарскомъ языкѣ,-- только изгубишь жизнь, не связывайся! Оставь все на Бога, онъ устроитъ все въ вашу пользу; только молитесь Ему.
   -- Нѣтъ, я ея не отдамъ, не отдамъ, и пусть будетъ что будетъ! Прочь, закричалъ онъ старухамъ,-- или я вамъ черепъ размозжу. И онъ растолкалъ старухъ.
   Молодая женщина говоритъ ему: "бѣги, бѣги, дитя мое, спасайся, или ты пропалъ." Но Драгой и не думаетъ бѣжать. Онъ перешибъ дубиной руку у старухи, и схватилъ Неду. Турки бросились отнимать ее и положили ружья на землю, но тато схватилъ ружье и принялся бить ихъ ружейнымъ стволомъ. Поднялись крики. Турки начали сбѣгаться изо всѣхъ улицъ, но Драгой ушелъ, взваливъ Неду на плечи. Тата схватили и связали. Представили его агѣ. Ага еще ничего не зналъ что происходило и спросилъ Турокъ:
   -- Зачѣмъ привели эту собаку?-- И обратясь къ тэту, сказалъ:-- Что ты, гяуръ, сдѣлалъ? Зачѣмъ тебя привели?
   -- Я, ага, виноватъ передъ тобою, прости меня! Будь милостивъ!
   -- Молчи, гяуръ, закричала одна изъ старухъ, которую величали харемъ кехаяси, то-есть начальницей гарема; евнуховъ не было у делибашей:-- Ты ругалъ насъ, ты билъ насъ. Ага, сказала она, обращаясь къ агѣ,-- онъ у нашей Фатимы руку перешибъ; она внизу безъ памяти.
   Ага измѣнилъ свое полусонное лицо. Его полураскрытые и лѣнивые глаза открылись и засверкали, ноздри раздулись, какъ у больной лошади, руки затряслись, козлиная борода зашевелилась. Онъ поднялъ голову и закричалъ:
   -- Ахъ, ты, дохлая собака христіанская! Слушайте, закричалъ онъ во все горло своимъ слугамъ и делибашамъ,-- возьмите эту гяурскую собаку и кожу сдерите съ него, слышите!
   Турки бросились къ тэту и сказали ему:
   -- Пойдемъ, гяуръ, ты попробуешь востры ли наши ножи.
   Тутъ вошла молодая женщина, и бросившись къ агѣ, обняла его и жалостнымъ голосомъ проговорила:
   -- Выслушай меня, выслушай, а потомъ дѣлай что хочешь; я тебя прошу во имя Бога.
   -- Что съ тобою, Хайше, о чемъ ты просишь? Ты блѣдна, говори.
   -- Отложи наказаніе, прошу тебя; я разкажу все что было.
   -- Развѣ ты съ ними была? спросилъ ага.
   Молодая женщина разказала ему что происходило. Турокъ во время разказа кусалъ губы и молчалъ. Когда молодая женщина кончила, старуха стала жаловаться и говорила, что Хайше защищаетъ христіанъ, что она молилась христіанскому Богу Іиса пенгамберу (пророку Іисусу), и даже помогала какому-то гяуру увести Неду.
   -- Гдѣ дѣвушка? закричалъ Турокъ внѣ себя отъ гнѣва.-- Слушайте люди, крикнулъ онъ делибашамъ:-- живую или мертвую, отыскать ее и ея похитителя! Разослать всѣхъ молодцовъ, живѣй!... А ты, Хайше, еще разъ прошу тебя не вмѣшиваться въ мои гаремныя дѣла; я тебя дѣлаю наложницей и отнимаю у тебя право называться моею женой.
   -- Со мною дѣлай что хочешь, только прости этого человѣка и оставь дѣвушку.
   -- Ты смѣешь еще просить, невѣрная жена, подлая тварь! сказалъ ага и ударилъ ее бичомъ, который держалъ въ рукахъ.
   -- Почему же я невѣрная жена и подлая тварь, когда я прошу тебя не дѣлать зла и простить бѣднаго человѣка? Неужели я оттого подла, что помогала бѣдной жертвѣ спастись? Неужели я тутъ сдѣлала какое преступленіе? Если считаешь это подлостью, то накажи меня какъ хочешь, говорила молодая женщина и плакала.
   Турокъ смягчилъ голосъ и отвѣчалъ:
   -- Да развѣ христіанинъ человѣкъ? Развѣ грѣхъ убить его? Защищать его грѣхъ, и ты согрѣшила противъ пророка, который говоритъ: побѣдители невѣрныхъ получатъ великую мзду, а слабому вѣчная мука, и вотъ, за твой грѣхъ, я тебя и наказываю. Нужно бы сдѣлать тебя по закону не наложницей, а невольницей, и продать, но я человѣк добрый, и еще люблю тебя. Ступай же въ гаремъ и ни о чемъ меня не проси; я поступлю такъ, какъ знаю; иди и не серди меня. Я тебя позову послѣ, когда приведутъ дѣвушку: ты мнѣ нужна.
   -- Прошу тебя, ага! Прости этого человѣка, ради меня, ради Бога, ради твоей матери, сказала опять молодая женщина.
   -- Вонъ, закричалъ Турокъ,-- вонъ!
   Молодая женщина удалилась.
   Съ тэта сняли кожу и прибили ее гвоздиками на заборѣ, и трупъ тоже подняли на палкахъ рядомъ съ кожей. Бѣдный тато! Какія мученія онъ вытерпѣлъ!
   Бабушка заплакала.
   -- Продолжай, бабушка, продолжай, сказалъ я, а слезы градомъ катились у меня по щекамъ.
   -- Подожди, дитя мое, дай отдохнуть.
   

VII.

И ждутъ окованные братья,
Когда же зовъ услышатъ твой,
Когда ты крылья, какъ объятья,
Прострешь надъ слабой ихъ главой...
Xомяковъ.

   Мы сидѣли нѣсколько минутъ молча и оба плакали; наконецъ бабушка отерла глаза и продолжала:
   Драгой, взявъ Неду, бѣжалъ въ лѣсъ и тамъ спрятался съ ней у пастуховъ. Я пролежала въ уголкѣ по самое утро; мама все еще сидитъ въ чуланѣ, а тетушка на полу; утромъ, смотрю, Турки взяли тетушку и выбросили вонъ на дворъ; я выпустила маму, когда Турки пошли поить своихъ лошадей. Она вышла и спрашиваетъ меня:
   -- Гдѣ тато-то твой, куда ушелъ?
   -- Не знаю, говорю я.
   -- А гдѣ тетушка и Неда?
   -- Тетушку Турки выбросили на дворъ, а Неденьку взяли. Мама побѣжала вонъ; я за ней; тетушка лежитъ блѣдная такая, и собаки кусаютъ у нея руки. Мама заплакзла и говоритъ:-- Бѣдная сестра, до чего ты дожила, что тебя собаки ѣдятъ! Мы дожидаемся тятеньки похоронить тетушку, а делибаши все еще у насъ; дожидались мы до самаго вечера и говоритъ мнѣ мама: Лило! поди, чадо, возьми у сосѣдки лопату и заступъ и давай рыть сестрѣ могилу." Я взяла лопату и заступъ и пошла въ садъ. Прибѣжала наша сосѣдка старушка; отнесли они тетушку въ садъ, вырыли могилу и похоронили ее безъ попа и безъ свѣчки, только мама ее перекрестила, и зарыли ее. Только что кончили похороны, прибѣжалъ къ намъ дѣдушка Младенъ и разказалъ намъ, что съ тятенькою сдѣлали делибаши. О Недѣ и Драгоѣ ни слуху, ни духу.
   Пошли мы просить агу похоронить тэта: маменька, дѣдушка Младенъ, взяли и меня. Дѣдушка Младенъ учитъ меня: "Когда мы войдемъ къ агѣ, ты упади на колѣна и проси его: отдайте намъ тятеньку." Но насъ не пустили, и мы возротились домой, и плачемъ.
   Прошло пять дней. Делибаши уѣхали. Мы побѣжали къ дѣдушкѣ Младену хоронить тэту. Я хотѣла обнять его трупъ, но ужь очень было страшно, и я отступила, а мама упала въ обморокъ. Дѣдушка Младенъ схватилъ меня за руку и говоритъ:-- Пойдемъ, дитя мое, не смотри.
   -- А это что? спрашиваю я его и показываю рукой на другой трупъ, который торчалъ на колѣ, вбитый въ землю.
   -- Ничего, ничего, пойдемъ, и дѣдушка Младенъ утащилъ меня съ собою. Вошли въ комнату: Неда бѣдная, одѣтая въ бѣломъ, въ цвѣтахъ, лежала рядомъ съ другою женщиной. Я закричала: "Неденька, Неденька," но меня отвели въ другую комнату и заперли, а чрезъ три дня отправили въ село Клисура къ тетушкѣ Славѣ. Я плакала, просила отвезти меня къ маменькѣ, просила хоть сказать мнѣ: гдѣ она; но меня обманывали, что она пріѣдетъ, и такъ прошло пять лѣтъ; тогда я воротилась домой, и узнала, что маменьки давно нѣтъ въ живвіхъ.
   Вотъ что разказалъ мнѣ дѣдушка Младенъ о ея смерти, и какъ Неду нашли: Ага разослалъ своихъ делибашей искать Драгоя и Неду, искали цѣлые два дня и не могли найдти; ага сердился, ругалъ своихъ людей, опять посылалъ. Наконецъ, какая-то цыганка пришла просить видѣть агу. Люди ея не пускали; но когда она сказала, что знаетъ гдѣ Неда скрывается, ее впустили, и она сказала агѣ, что Неда и Драгой у пастуховъ. Ага отправилъ туда пятнадцать человѣкъ делибашей, и они привели Неду и Драгоя связанными. Ага велѣлъ Драгоя посадить на колъ, а Неду отвести въ гаремъ. Неда просила его, умоляла не убивать ея брата.
   -- Убей меня, говорила она,-- дѣлай со мной что хочешь, но помилуй брата.
   -- Нѣтъ, я далъ себѣ слово убить эту собаку, и ага послалъ позвать молодую женщину. Она вошла.-- Вотъ твои любимцы, Хаише, сказалъ онъ молодой женщинѣ,-- посмотри, какъ будутъ мучить гяура.
   Повели Драгоя и посадили на колъ, а Неду въ гаремъ. Ага вывелъ молодую женщину на дворъ и говоритъ ей: "Вотъ смотри, какъ твой любимецъ мучится! "И точно страшны были муки Драгоя. (Три дня жилъ онънаколѣ. Молодая женщина вдругъ выхватила у аги кинжалъ и распорола ему животъ, а послѣ заколола и себя. Суматоха, крикъ, шумъ. Делибаши бросили молодую женщину на улицу собакамъ, и пошли за Недой. Вывели ее какъ овечку и начали рѣзать по частичкамъ... Делибаши зарыли своего агу на турецкомъ кладбищѣ, и выбравъ другаго, уѣхали. Трупъ, который я видѣла, что торчалъ посереди двора, былъ Драгой, а двое мертвецовъ въ комнатѣ -- Неда и молодая женщина. Мы ее похоронили какъ христіанку, говорилъ дѣдушка Младенъ; попъ Бенчо разрѣшилъ. А маменька, убитая горемъ, заболѣла, и зная, что ужь ей не долго жить, просила дѣдушку Младена отправить меня къ тетушкѣ въ Клисуры, благословила меня заочно, но просила не показывать ей меня; жалко было ей разставаться со мной...
   Схоронили тата, Неду, Драгоя и молодую женщину рядышкомъ. Я всегда молюсь: упокой Господи рабовъ твоихъ Стойка, Неду, Драгоя.

Л. Каравеловъ.

"Русскій Вѣстникъ", No 6, 1861

   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru