Аннотация: Текст издания: журнал "Сѣверный Вѣстникъ", NoNo 6--10, 1891.
ЛАБИРИНТЪ.
Романъ.
I.
Гостиная, въ которой сидѣло общество, двѣ дамы и мужчина -- небольшая и тѣсно заставленная комната. У открытаго рояля стоятъ зажженныя свѣчи и разложены ноты. Вѣрно недавно еще кто-нибудь игралъ. Керосиновыя лампы скупо освѣщаютъ комнату.
-- Женщины этого художника совершенно лайковыя куклы съ нарумяненными щеками, сказала худощавая и бойкая барышня, и самодовольно подумала, что у нея это остроумно вышло.
-- Что касается до меня, то я люблю женщинъ-куколокъ, съ ними проще, вяло, возразилъ молодой человѣкъ и дѣланно улыбнулся, скрывая какое-то раздраженіе.
-- У всякаго барона своя фантазія, -- слегка картавя на р, колко замѣтила красивая и полная блондинка.-- Вашъ вкусъ мы знаемъ давно...
Онъ оглянулся на нее съ выраженіемъ холодной непріязни человѣка коротко съ ней знакомаго.
-- Мнѣ очень лестно, что вы знаете мой вкусъ, проговорилъ онъ насмѣшливо.
Та покраснѣла и отвернулась.
Низенькая лампа съ абажуромъ, стоявшая посреди круглаго стола, у котораго они сидѣли, хорошо освѣщала всѣхъ. Лицо блондинки было печально и блѣдно. Что-то сухое и раздражительное виднѣлось въ чертахъ барышни, особенно въ линіяхъ подбородка и рта. Рѣзкія, но красивыя черты господина и его сжатый ротъ при яркомъ освѣщеніи снизу казались еще рѣзче. Темная борода и волосы дѣлали его старѣе его тридцати двухъ, трехъ лѣтъ. Онъ былъ не столько красивъ, сколько обладалъ той импонирующей внѣшностью, которая невольно привлекаетъ многихъ женщинъ, заставляя ихъ предполагать за ней много скрытаго и интереснаго.
-- Знаете, Всеволодъ Андреевичъ,-- воскликнула съ игривостью въ голосѣ худощавая барышня, -- только и отдыхаю на Передвижной выставкѣ, я обожаю Передвижную...
-- И передвижниковъ?..
-- Какой вы злой. Можетъ быть... Она засмѣялась рѣзкимъ смѣшкомъ, и стала перебирать художниковъ, давая имъ аттестаты съ такимъ апломбомъ, какъ будто знала каждаго, какъ свои пять пальцевъ. Молодой человѣкъ, имѣвшій между ними много пріятелей, слушалъ ее съ небрежнымъ вниманіемъ, хотя видно было, что онъ думаетъ о чемъ-то другомъ, непріятномъ.
Блондинка машинально перебирала листы альбома съ фотографіями, и въ то же время чувствовала выступавшія на глазахъ своихъ слезы. Она старалась и не въ силахъ была ихъ прогнать, раздражалась и мучилась: "А, такъ онъ не хочетъ мириться!.. Самъ-же меня обвиняетъ и вызываетъ нарочно на дерзости. Ну, и пусть... Будетъ жалѣть потомъ... Притворство, скрытность, ложь -- все для него-же... Пусть, пусть... Богъ съ нимъ..." И вдругъ она представила себѣ маленькую сухую фигуру своего мужа ученаго. "Энтомологъ", "нашъ старикъ", вспомнилось ей, какъ они вмѣстѣ называли его въ счастливыя времена. Она криво, болѣзненно усмѣхнулась и взглянула на открытую дверь въ столовую, гдѣ всѣ сидѣли еще за чаемъ и откуда слышались споръ и шумные голоса. Ей хотѣлось встать и уйти, но она нарочно осталась. Онъ на зло ей кокетничаетъ съ этой барышней, а она вѣрно ужъ вообразила, что онъ влюбленъ и готовъ подъ вѣнецъ... Нѣтъ, онъ все-таки любитъ ее, Нину. Да, она будетъ сидѣть здѣсь, на зло ему, и не позволитъ ему потѣшаться!
-- И я, Всеволодъ Андреевичъ, пишу стихи, донесся до нея точно откуда-то издали самоувѣренный голосъ барышни.
-- Вотъ какъ?!-- стараясь выразить любезное удивленіе, отвѣтилъ молодой человѣкъ.-- Это интересно. Покажите когда-нибудь.
-- Ахъ, вы литераторы такой строгій народъ... Я никогда не рѣшусь... прибавила она съ выраженіемъ милой стыдливости.
-- Если позволите,-- проговорила она робко.-- Только какъ-же это устроить?
-- Занесите ихъ ко мнѣ когда-нибудь. Пушкинская, шесть. Visible отъ трехъ до пяти.
"Наши часы назначаетъ, съ горечью сообразила блондинка. И зоветъ ее къ себѣ нарочно, чтобы я не могла разсчитывать застать его одного... Это ужъ слишкомъ"!
Барышня сіяла.
-- Вамъ вслухъ ихъ прочесть, Всеволодъ Андреичъ?
-- Ну, нѣтъ, Вѣра Васильевна, авторы народъ опасный... Я самъ прочту, если позволите. Вѣдь немного? осторожно освѣдомился онъ.
-- О, только нѣсколько пьесъ... Одна поэма... и она начала подробно перечислять свои произведенія, въ то время какъ ея собесѣдникъ разсѣянно оглядывался по сторонамъ, даже не задѣвая взглядомъ блондинки.
Въ дверяхъ столовой съ скучающимъ видомъ показался немолодой господинъ. Онъ оглядѣлъ сидящихъ внимательнымъ и быстрымъ взглядомъ, насмѣшливо подумалъ про Всеволода Андреевича: "кто съ кѣмъ, а этотъ вѣчно съ дамами" -- и остановилъ свои живые глаза на блондинкѣ.
Та почувствовала на себѣ чей-то взглядъ и съ недоумѣніемъ подняла свои красивые, безъ блеску глаза.
Вошедшій, вдругъ оживившись, сказалъ себѣ:
"Вотъ они глаза моей "Маріи"!.. Какъ это я раньше ихъ не замѣтилъ?.. Именно такіе простые и ясные... Наконецъ-то нашелъ ихъ... Жаль, печальны сегодня... Ну, да все равно". Онъ сейчасъ-же рѣшилъ, что непремѣнно упроситъ ее дать ему хотя одинъ сеансъ, быстрой своей походкой подошелъ къ ихъ столу и остановился около блондинки. Она снова опустила глаза на альбомъ.
Вѣра Васильевна, не смотря на свое увлеченіе разговоромъ, замѣтила тотчасъ вошедшаго, узнавъ въ немъ Зарѣцкаго, извѣстнаго художника. У нея была слабость къ извѣстностямъ и она постаралась принять граціозную позу. Онъ остановился послушать, о чемъ разглагольствуетъ она, эта видимо претенціозная дѣвица, намѣреваясь завести разговоръ съ блондинкой, и всталъ между ихъ стульями.
Вѣра Васильевна продолжала говорить о своихъ работахъ, о литературѣ, искоса посматривая на прямой профиль художника, съ небольшой клиновидной бородкой. Такія лица встрѣчаются между крестьянами средней Россіи, только на этомъ лицѣ ясно сквозили талантъ и высокій здравый смыслъ, и это дѣлало его физіономію подвижной и выразительной. Теперь онъ презрительно сощурилъ глаза и сжалъ губы. "Точно изъ христоматіи валяетъ!" -- насмѣшливо подумалъ онъ про барышню и, повернувшись къ блондинкѣ,-- сказалъ ей мягкимъ голосомъ:
-- Что это вы разсматриваете, Антонина Романовна?
-- Альбомъ, отвѣтила она не вдругъ низкимъ груднымъ голосомъ и подняла на него свои печальные глаза.
Онъ хотѣлъ сѣсть рядомъ съ ней, но литераторъ поднялся во весь свой высокій ростъ, потянулся и сказалъ ему своимъ небрежнымъ тономъ:
-- У меня къ вамъ маленькое дѣло есть, Николай Николаевичъ. Онъ взялъ его легко за талію и повелъ въ дверь кабинета.
Художникъ былъ почти на голову ниже его, но шире и немного сутуловатъ отъ манеры держаться. Его свѣтлые длинноватые волосы придавали ему артистичный видъ, тогда какъ литераторъ, съ своими коротко остриженными и гладко причесанными волосами, походилъ скорѣе на обѣднѣвшаго дворянина-помѣщика, какимъ онъ и былъ впрочемъ. Они были земляки съ Зарѣцкимъ и даже изъ одного уѣзда и большіе пріятели, можетъ быть потому, что мало въ чемъ сходились.
-- Какой онъ милый и любезный этотъ Коноваловъ, неправда-ли?-- спросила блондинку Вѣра Васильевна, съ чуть примѣтною язвительностью. Она втайнѣ завидовала красотѣ Антонины Романовны и съ удовлетвореннымъ тщеславіемъ думала, что вотъ литераторъ говорилъ съ ней, а не съ этой глупенькой и пустой барыней, которую всѣ называютъ красивой.
Антонина Романовна холодно сощурила свои темные глаза и процѣдила сквозь зубы:
-- Да, кажется...
Затѣмъ она порывисто встала и пошла, направляясь въ столовую.
Въ столовой, узкой комнатѣ, за длиннымъ столомъ сидѣло человѣкъ десять гостей.
Хозяинъ дома, господинъ лѣтъ сорока, съ нѣмецкой физіономіей, профессоръ консерваторіи и артистъ, молча слушалъ, оглядывая всѣхъ своими холодными сѣрыми глазами. Жена его, видная полная женщина, лѣтъ тридцати, сидѣла возлѣ низенькой старухи, своей матери, и горячо съ нею бесѣдовала по поводу остатковъ ситца и цвѣтной бумазеи. По временамъ слышались отдаленные дѣтскіе возгласы: -- Мама!.. Ма-а-ма!..-- сопровождаемые пискомъ и плачемъ. Тогда она вскакивала и убѣгала, а черезъ минуту опять возвращалась. Мужъ всякій разъ провожалъ и встрѣчалъ ее холоднымъ, недружелюбнымъ взглядомъ, и она слегка пожималась подъ этимъ взглядомъ, уныло предчувствуя, что когда всѣ уйдутъ, онъ опять ее будетъ вычитывать, что она не умѣетъ выдержать дѣтей, не умѣетъ гостей занять, что она плохая хозяйка... Помѣщавшаяся съ нею рядомъ молоденькая хорошенькая дѣвушка, походившая на сидѣвшаго противъ нея сѣдого господина, жадно слушала, о чемъ говорятъ "большіе", которыхъ она называла такъ еще по дѣтской привычкѣ. Она вбирала все въ свою русую головку, стараясь проникнуть въ смыслъ всѣхъ этихъ споровъ о направленіяхъ въ музыкѣ, о какой-то тамъ "народности" и пр. Повинуясь молодому порыву, она нѣсколько разъ раскрывала свой ротъ, чтобы принять участіе въ общей бесѣдѣ, но тотчасъ краснѣла и не произносила ни звука.
-- Вы что-то хотѣли сказать?-- мягко, но съ привычной наставнической интонаціей обратился къ ней сухощавый и низенькій пожилой человѣкъ, уже съ просѣдью въ прямыхъ свѣтлыхъ волосахъ и бородѣ. Самымъ характернымъ въ немъ было какое-то пріятное благообразіе и въ чертахъ лица, и въ выраженіи, и въ манерахъ. Это былъ "нашъ старикъ" профессоръ Бёмеръ, мужъ Антонины Романовны.
Молоденькая барышня еще больше покраснѣла и свѣжимъ голоскомъ своимъ торопливо проговорила:
-- Нѣтъ. Право-же нѣтъ. Я такъ...
"Нашъ старикъ" увидѣлъ входящую жену и ласковымъ взглядомъ позвалъ ее сѣсть рядомъ съ нимъ на пустой стулъ, съ другой стороны.
-- Нѣтъ, жарко здѣсь, -- нетерпѣливо сказала Антонина Романовна, отошла и отвернулась къ стѣнѣ. Она оперлась рукой о крошечный столикъ и стала разсматривать знакомыя ей давно оленьи головы изъ гипса и дичь въ медальонахъ. Ее мучили горькія мысли.-- "А Всеволодъ такъ и не подойдетъ ко мнѣ во весь вечеръ... Господи, какая тоска!"
-- Я привыкла. Александръ Ѳомичъ любитъ спорить, и у насъ постоянно гости, а то мы между собой...
Но сегодня "нашъ старикъ" говорилъ мало, только тогда, когда видѣлъ, что его слушаютъ со вниманіемъ. Онъ не любилъ тратить слова и рѣдко забывалъ, что онъ ученый и уважаемый профессоръ.
Музыкальный критикъ, молодой человѣкъ, спорилъ не горячась, методически и благовоспитанно, осыпая слушателей массой иностранныхъ техническихъ словъ. Онъ доказывалъ, что архитектура и музыка, какъ сказалъ Гёте, одно и то же, и утверждалъ, что строгій стиль необходимъ какъ для той, такъ и для другой. Старикъ, отецъ молодой дѣвушки, литераторъ-народникъ, никого не слушая, кричалъ свое объ обращеніи къ народной музыкѣ, объ аккомпаниментѣ мелодіей. Молодой и скромный скрипачъ хохолъ молча слушалъ и только внутренно изумлялся.-- "Что-же съ того, спрашивалъ онъ себя, что Гёте сказалъ про архитектуру и музыку? Тамъ -- форма, тутъ -- звуки. И какъ эти ученые несутъ! Какъ въ млинѣ крыльями, крутятъ языкомъ, а словами, какъ мукой, такъ и сыплютъ". Черноватый господинъ, пѣвецъ, потерявшій голосъ, съ острыми, точно очиненными чертами лица и крошечными жесткими глазками, шумѣлъ и горячился больше всѣхъ. Онъ кричалъ, что музыка будущаго только и музыка, а эта классическая итальянщина не годится ни къ чорту.
Ни слова не говорила, да и не слушала разговора молодая, худенькая и блѣдная дѣвушка съ мягкими и кроткими голубыми глазами. Она уже давно сидѣла за самоваромъ и вся отдалась своему дѣлу. Жена хозяина, ея троюродная сестра, всегда на jour fix'ахъ просила ее помогать ей, и она была рада быть полезной и гордилась своимъ занятіемъ наливать чай такимъ умнымъ и ученымъ гостямъ. На бѣдномъ, черномъ платьѣ ея былъ прицѣпленъ немодный кружевной воротничекъ, а голубенькій бантикъ, приколотый вмѣсто брошки, оттѣнялъ еще болѣе убогость костюма. Она ни на кого не смотрѣла, озабоченная только своимъ дѣломъ: не пролить чай, не забыть взять ситечко, не перепутать стаканы. На нее никто не обращалъ вниманія.
-- Тысячный разъ повторяю вамъ, Мельгуновъ доказалъ намъ это въ своемъ сборникѣ, прокричалъ критику народникъ, сидѣвшій ближе всѣхъ къ дѣвушкѣ за самоваромъ.
Критикъ вмѣсто отвѣта позволилъ себѣ вѣжливо, но презрительно улыбнуться. Народникъ отвернулся отъ него и нечаянно уставился на барышню, разливавшую чай. Ей показалось, что можетъ быть онъ и отъ нея ждетъ отвѣта, и она сочла за лучшее что-нибудь сказать и робко проговорила:
-- Мельгуновъ... онъ, кажется, и романсы писалъ тоже.
-- Никогда не писалъ-съ, сердито буркнулъ старикъ.
-- Ахъ, да, да... растерянно молвила дѣвушка.-- Извините пожалуйста, я спутала... Это Малашкинъ.
-- Да-съ... то Малашкинъ, строго выговорилъ старикъ.
Барышня долго сидѣла сконфуженная и успокоилась только, видя, что на нее никто не смотритъ. Брови ея уныло поднялись, лицо приняло еще болѣе жалкое выраженіе.
Зарѣцкій съ Коноваловымъ заглянули въ столовую.
-- Знаете что, Генрихъ Августовичъ, обратился Зарѣцкій къ хозяину,-- помирите вы ихъ музыкой, а то они право передерутся!
-- Ахъ, да, пожалуйста, сыграйте намъ что-нибудь, натянуто улыбаясь и не глядя на Коновалова, сказала Антонина Романовна.
Надежда, что во время музыки онъ подойдетъ и объяснится съ ней, оживила ея грустное лицо и Зарѣцкій невольно опять оглядѣлъ ее, когда она легко и плавно прошла мимо него.
"Красивыя женщины не ходятъ, а точно носятъ себя, подумалъ
онъ. Это настоящая грація, а не передъ зеркаломъ выученная, какъ у моей жены". И невольно любуясь, слѣдилъ за ея не очень высокой, но стройной фигурой... Въ видѣ сравненія, въ мысляхъ его мелькнулъ образъ жены, и по лицу Коновалова словно промчалось темное облако.
Всѣ съ шумомъ вставали и, съ удовольствіемъ распрямляясь послѣ долгаго сидѣнья, шли въ гостиную.
Антонина Романовна сѣла на диванъ, въ глубинѣ комнаты; матовый шаръ стѣнной лампы освѣщалъ ее сверху. Она все надѣялась, что Коноваловъ подойдетъ къ ней; они наконецъ объяснятся и кончатъ эту нелѣпую ссору; но онъ не подходилъ, стоя неподвижно въ дверяхъ кабинета въ противуположномъ углу. Онъ выдѣлялся на освѣщенномъ фонѣ двери своей высокой фигурой. Она слѣдила за нимъ глазами, а онъ смотрѣлъ въ полъ, опустивъ свои выпуклыя вѣки, и на лицѣ его лежало то грустно-сосредоточенное выраженіе, которое она такъ любила въ немъ. Сердце Антонины Романовны сжалось и слезы опять подступили къ глазамъ, но она сидѣла въ спокойной позѣ хорошо воспитанной женщины, приготовившейся слушать музыку, и только неровное колыханіе груди ея выдавало волненіе.
Хозяинъ дома, встряхнувъ своими длинными волосами, направился размѣреннымъ шагомъ къ роялю, точно шелъ по эстрадѣ, сѣлъ, взялъ нѣсколько громкихъ аккордовъ, высоко, по рубинштейновски поднимая руки, и заигралъ Polonaise Шопена. Онъ игралъ наизусть, безъ нотъ, за что барышня, разливавшая чай, считала его очень талантливымъ и умнымъ и удивлялась, какъ умѣщается все множество пьесъ въ его небольшой головѣ.
-- Нравится вамъ? тихо спросилъ Антонину Романовну Зарѣцкій, который опустился въ кресло съ ней рядомъ.
-- Я его никогда не слушаю, отвѣтила она равнодушно.
Зарѣцкій съ удовольствіемъ взглянулъ на нее; онъ любилъ прямые отвѣты.
-- Я считаю, что лучше играю, хоть и съ ошибками, простодушно проговорила она, и вдругъ покраснѣла, какъ дѣвочка.-- Пожалуйста не вѣрьте, это я такъ сказала, нечаянно. Съ нѣкоторыми людьми, когда разговариваешь, думаешь, что сама съ собой... Фу, какъ глупо!
Она запуталась, покраснѣла еще сильнѣе и засмѣялась.
Онъ, почти восхищенный, смотрѣлъ на нее и радовался, что не ошибался въ ея простодушіи. Онъ перевелъ разговоръ на другое.
Они говорили о Рубинштейнѣ, о симфоническихъ концертахъ, но шепотомъ и пользуясь тѣмъ, что сидятъ далеко отъ рояля.
Коноваловъ мрачно косился на Антонину Романовну. Ротъ его скривился въ злую улыбку.
Вѣра Васильевна все дожидалась, что Коноваловъ подойдетъ къ ней. Она сидѣла теперь въ длинномъ креслѣ около круглаго стола посреди комнаты. Она вытянула ножки въ бронзовыхъ туфелькахъ, небрежно бросила свои худенькія руки на колѣни, положила голову на край кресла и устремила вверхъ мечтательный взоръ. Но всѣ эти маневры не привели ни къ какимъ результатамъ. Профессоръ съ народникомъ ушли въ кабинетъ и оттуда доносились ихъ сдержанные голоса. Скрипачъ сѣлъ на самый дальній стулъ и думалъ о томъ, какъ онъ понимаетъ эту пьесу и какъ-бы ее съигралъ. Эксъ-пѣвецъ позировалъ у притолки двери. Коноваловъ не трогался съ мѣста. А Зарѣцкій, пользуясь тѣмъ, что Антонина Романовна на него не смотритъ, заглядѣлся на ея оригинальный и изящный профиль, изучая ея лицо, ея выраженіе, какъ свою будущую модель. Вся она съ своими гладко-причесанными свѣтлыми волосами, въ красивомъ черномъ платьѣ, съ своими наивно-серьезными глазами, какіе бываютъ иногда у дѣтей -- вся какъ будто говорила:-- "ну, что-жъ, я знаю, что я красива, что нравлюсь, но я въ этомъ невиновата, право. Я сама хочу нравиться только ему".
Теперь она, машинально отвѣчая Зарѣцкому, съ мученіемъ думала все объ одномъ: что Коноваловъ не хочетъ мириться, точно и не получалъ письма. А что, если не получилъ?... О, тогда еще но все потеряно... Нѣтъ, не можетъ быть, посыльный извѣстенъ... Что, если подойти самой?.. И она невольно взглянула въ сторону Коновалова. Онъ поймалъ этотъ взглядъ, быстро отвелъ глаза и всталъ такъ, что ей не стало видно его лица.
-- Да, я тоже никогда не смотрю на играющаго, машинально отвѣтила она вслухъ Зарѣцкому.-- Это мѣшаетъ... Гораздо пріятнѣе представлять себѣ, что звуки несутся откуда-то...
"Отвернулся... Презираетъ меня"... мелькали въ то же время въ головѣ ея отрывочныя мысли. О, что бы она дала, если-бы можно было вернуть назадъ то, что произошло между ними... И надо еще разговаривать... Про что онъ теперь?.. Да, какъ смѣшно дирижируетъ этотъ нѣмецъ въ концертахъ.
-- Въ самомъ дѣлѣ? спросила она громко.-- Я посмотрю въ слѣдующую субботу.
А барышня, разливавшая чай, вся ушла въ созерцаніе торжественныхъ звуковъ печальнаго марша и думала о своей одинокой, безрадостной жизни. О, какъ мелка эта жизнь, со всѣми ея огорченіями и какъ сама она мелка и ничтожна со всѣми своими дѣлами и чувствами!
"Скажите, пожалуйста, какая чудесная экспрессія у этой овцы", подумалъ вдругъ Коноваловъ, нечаянно взглянувъ на нее. "Вонъ онъ жемчугъ-то въ какой иногда некрасивой раковинѣ хранится".
А Антонина Романовна тѣмъ временемъ спорила съ Зарѣцкимъ, съ улыбкой смущенія отказываясь позировать для Маріи, увѣряя, что она для этого совсѣмъ не годится.
-- Позвольте мнѣ съ вами не согласиться и смѣть свое сужденіе имѣть, улыбаясь, говорилъ Зарѣцкій.
Антонина Романовна совсѣмъ развеселилась. Предложеніе Зарѣцкаго втайнѣ льстило ея самолюбію. Глаза ея блестѣли и румянецъ игралъ на щекахъ. Она еще больше похорошѣла.
Коноваловъ наблюдалъ ее въ эту минуту.-- "Кокетка!" ненавистно прошепталъ онъ сквозь зубы, нервно дернулъ плечемъ, оторвался отъ двери, у которой стоялъ столько времени, затѣмъ подошелъ и сѣлъ рядомъ съ барышней, названной имъ за минуту овцой.
Ее звали Тамарой Ефимовной. Многіе, въ первый разъ услышавъ это имя, не могли удержаться отъ выраженія недоумѣнія. Она замѣчала и каждый разъ очень страдала отъ этого.
Когда Коноваловъ опустился съ ней рядомъ на стулъ, она испуганно отъ него отодвинулась. Первой ея мыслью было встать и уйти, но она удержалась.
Музыкантъ пріостановился, à la Рубинштейнъ, и заигралъ Quasi una fantasia.
Вѣра Васильевна въ состояніи полнаго отчаянія порывисто встала и, взявъ молоденькую барышню подъ руку, начала съ ней ходить взадъ и впередъ.
-- Я объ этомъ никогда не думала, я люблю всякую, неловко улыбаясь и некрасиво сжимая руки, отвѣтила она.-- Даже шарманку я очень люблю, но мнѣ рѣдко приходится слушать музыку, я одна живу, и сама не играю...
-- Ну все-таки не предпочитаете-же вы всему шарманку? спросилъ Коноваловъ, съ чуть уловимой ироніей въ голосѣ.
Она улыбнулась своей кроткой улыбкой, отъ которой некрасивое лицо ея на минуту похорошѣло, и робко отвѣтила:
-- Больше всего я люблю Шумана и Бетховена.
"Скажите пожалуйста!" -- съ удивленіемъ воскликнулъ про себя Коноваловъ.-- Да она оказывается совсѣмъ "матеріалъ".
И онъ, съ внезапно возникшимъ къ ней интересомъ, придвинулся ближе и спросилъ совсѣмъ другимъ тономъ:
-- Вы здѣсь часто бываете?
-- Разъ въ недѣлю всегда, по воскресеньямъ вотъ, да иногда обѣдаю въ праздники. Вѣдь я ихъ родственница, я воспитывалась у матери Александры Ивановны. Я съ четырнадцати лѣтъ у нея жила, когда умеръ мой отецъ. Онъ художникъ былъ, можетъ быть слышали, Крючковъ? Его программа на вторую золотую медаль и теперь въ академіи виситъ, съ оживленіемъ прибавила Тамара, и что-то молодое точно пробѣжало но ея лицу.
Коноваловъ съ свойственнымъ наблюдательному человѣку умѣньемъ, дѣлая видъ, что внимательно слушаетъ, пристально ее изучалъ, думая въ то же самое время: "Какъ женщины любятъ сообщать о себѣ неинтересныя свѣдѣнія. Теперь вотъ про маменьку будетъ... Сколько ей лѣтъ?.. Тридцать, навѣрное, подсыхать начала. Блѣдная, а губки ничего, красныя, и поди не разу не цѣловалась... Гдѣ ужъ такой... Не выйдетъ замужъ, бѣдняжка... А глаза у нея хороши... (У рта его появились непріятныя складки чувственнаго и грубаго въ душѣ человѣка, ноздри расширились). А та... Нина"...
И ему вдругъ захотѣлось бросить Тамару и подойти къ Антонинѣ Романовнѣ. Нѣтъ, вздоръ! Онъ не хочетъ больше позволять ей водить себя за носъ и смѣяться надъ нимъ!.. Въ лицѣ его появилось новое отталкивающее выраженіе злобной рѣшимости.
-- А мать моя умерла, когда мнѣ было два года только, звучалъ около него жидкими нотами голосъ Тамары...
Къ нимъ подошелъ Зарѣцкій.
-- Исчезаю, сказалъ онъ Коновалову.
-- Что такъ? проводя рукой по лбу, чтобы согнать непріятное выраженіе, спросилъ тотъ своимъ лѣнивымъ тономъ.
-- Двѣнадцать скоро, завтра надо работать. Ну, батюшка, эта Антонина Романовна Бёмеръ, прелесть!-- заговорилъ Зарѣцкій вполголоса, но оживленно жестикулируя и сверкая глазами, какъ мальчикъ.-- Какое удивительное сочетаніе красоты съ яснымъ и умнымъ выраженіемъ! Умна -- и сама этого не знаетъ! Въ ней есть то, что мнѣ нужно для моей второй женской фигуры... для той... для сидящей,-- намекомъ пояснилъ онъ Коновалову, который уже зналъ тайну его картины.-- Особенно въ выраженіи глазъ и въ губахъ... А вы какъ находите?
Смотрѣвшій въ сторону Коноваловъ процѣдилъ сквозь зубы:
-- Мое мнѣніе не годится, и именно по выраженію, на сколько могу судить, конечно. Та дѣвственно чиста, а эта...
-- Ну, ужъ вы говорите вздоръ!.. Что именно у нея хорошо -- такъ это выраженіе.
-- Я бы, выражаясь фигурально, не сталъ съ розы, хотя-бы и бѣлой, писать лилію...-- опять процѣдилъ Коноваловъ.
-- Вы смотрите на вещи, какъ циникъ.
-- А вы какъ Шиллеръ идеализируете Марію Стюартъ, которая просто была... ну, сами знаете кто...
-- Ну, сѣлъ на своего конька!-- воскликнулъ Зарѣцкій и повернулся къ Тамарѣ.-- Странное пониманіе реализма!
Коноваловъ всталъ и прошелъ въ кабинетъ мимо одиноко сидящей Антонины Романовны, даже не взглянувъ на нее. А она слѣдила за каждымъ его движеніемъ и ей дѣлалось все грустнѣй и горьче.
Тамара въ началѣ разговора старалась только не помѣшать этимъ двумъ "знаменитостямъ", какъ она ихъ называла въ мысляхъ, и даже не слушать ихъ разговора. Когда же начался споръ, она даже струсила, по свойству робкихъ людей избѣгать всякихъ непріятностей. Она поколебалась немного -- на чью сторону встать: Зарѣцкій только сегодня за чаемъ спрашивалъ ее про ея работы (она тоже была художница, какъ отецъ ея) и обѣщалъ заѣхать взглянуть на ея картину, а этотъ сейчасъ такъ ласково говорилъ съ ней объ ея отцѣ и о ней самой. Но по чувству справедливости она встала на сторону Зарѣцкаго: вѣдь онъ защищалъ эту бѣлокурую красавицу, которая казалась ей недосягаемой принцессой изъ царства счастья и успѣха.
Зарѣцкій еще поговорилъ съ ней немного объ ея картинѣ, опять пообѣщалъ пріѣхать, незамѣтно для хозяевъ простился съ ней и ушелъ, ступая своимъ широкимъ шагомъ.
Коноваловъ съ улыбкой, на ходу, тронулъ его за плечо; онъ пожалъ его руку, тоже улыбаясь. Всѣ ихъ размолвки кончались такъ скоро, хотя и не безслѣдно.
Однако хозяинъ все таки видѣлъ, какъ Зарѣцкій юркнулъ въ переднюю, и бросился за нимъ.
Коноваловъ снова подошелъ къ Тамарѣ, опять заговорилъ про ея отца. Вѣра Васильевна, не вытерпѣвъ, подошла къ нимъ, все держа молодую дѣвушку за талію.
Коноваловъ съ угрюмо-ласковымъ выраженіемъ дѣлалъ видъ, что слушаетъ какъ Тамара, конфузясь, разсказывала про картину отца, "Чистилище" Данте, которую онъ писалъ цѣлыя двѣнадцать лѣтъ. Она такъ и осталась неконченной и была продана кому-то за 25 р. А какая была чудная картина!
-- А что, Тамара Ефимовна, скоро на выставкѣ мы увидимъ ваши-то произведенія?-- съ насмѣшливымъ удареніемъ проговорила Вѣра Васильевна и пригласила взглядомъ молодую дѣвушку смѣяться.
Тамара испуганно покосилась на Вѣру Васильевну.
-- Я еще учусь...-- кротко и смущаясь сказала она.
-- Когда же вы кончите, наконецъ, вашъ курсъ? Развѣ живописи учатся вѣчно? Да? Всеволодъ Андреевичъ, вы какъ скажете?-- вызывающе обратилась Вѣра Васильевна къ Коновалову, чуть-чуть играя глазами.
-- Можетъ быть Тамара Ефимовна поздно начала учиться, -- серьезно отвѣтилъ ей литераторъ.
-- Нѣтъ, я рано начала...-- робко и какъ-бы оправдываясь сказала Тамара. Но живопись такъ трудна... не знаю, какъ лучше приняться... Если-бы я была мужчина... Да и некогда, я уроки даю...-- прибавила она простодушно.
-- Знаете, Тамара Ефимовна,-- продолжала жестокая барышня,-- вы мнѣ напоминаете одного неудачнаго литератора. Онъ говорилъ всегда: если-бъ я былъ богатъ, я бы написалъ десять прекраснѣйшихъ романовъ!..-- и она засмѣялась первая рѣзко и громко.
Тамара опять испуганно оглянулась на всѣхъ, какъ-бы ища защиты.
Коноваловъ нахмурился. Антонина Романовна раздвинула губы, дѣлая видъ, что улыбается. Молодая дѣвушка тоже смѣялась.
-- Почему-же именно десять?-- звонко спросила она.-- Ха! ха! ха!
-- Нѣтъ, ты разскажи,-- обратилась хозяйка къ Тамарѣ,-- какъ ты лѣтомъ болото писала разъ и воду для перваго плана въ бутылкѣ изъ рѣки носила.
Тамара жалобно взглянула на нее.
-- Ну, зачѣмъ ты, Саша?-- сказала она.-- Я не воду... Я не потому... На первомъ планѣ, въ лужицѣ, высохла вода, пока я даль писала, а мнѣ былъ необходимъ этотъ первый планъ... такъ я бутылкой воду... Нечего было взять другого... такъ я бутылкой зачерпывала...
Всѣ хохотали, особенно надъ наивностью оправданія, и громче всѣхъ смѣялась Вѣра Васильевна. Антонинѣ Романовнѣ тоже вдругъ показалось смѣшно, какъ худенькая Тамара, въ какой-нибудь уродливой шляпкѣ серьезно носитъ воду въ бутылкѣ. Сильное напряженіе ея муки и горя разрѣшилось на этотъ разъ смѣхомъ, не раскатистымъ смѣхомъ довольнаго человѣка, а отрывистымъ и нервнымъ.
Тамара, какъ загнанный заяцъ, безпомощно оглядывалась на всѣхъ и усмѣхалась кривой улыбкой, а на глазахъ у нея были слезы. Хозяйка хохотала громко, полная грудь ея колыхалась, и въ глазахъ стояло выраженіе веселости, но не злой насмѣшки. Подошелъ и эксъ-пѣвецъ и тоже хихикалъ.
Коновалову вдругъ стало противно и онъ отошелъ.
Вскорѣ позвали ужинать. Вѣра Васильевна взяла Тамару за талію и, хотя она смѣялась надъ ней больше всѣхъ, та не рѣшилась отстранить отъ себя ея руку.
Въ дверяхъ столовой Коноваловъ нагнулся къ ней и прошепталъ мягкимъ и добрымъ голосомъ:
-- Не огорчайтесь, Тамара Ефимовна, не стоитъ. Вѣдь они отъ глупости смѣются...
На него иногда находили припадки жалостливости, которыхъ онъ потомъ стыдился.
Она успѣла только благодарно взглянуть на него, какъ онъ быстро прошелъ мимо, занялъ мѣсто около молоденькой барышни, которой сталъ разсказывать вполголоса что-то веселое, -- и та засмѣялась. Антонина Романовна сѣла насупротивъ ихъ и нашла въ себѣ силы взглянуть на него пристально. Онъ принялъ презрительное выраженіе и отвернулся. Сердце ея опять сжалось и заныло.
Она едва досидѣла до конца ужина. Этотъ шумъ рѣзалъ ей ухо, а напряженные нервы просили отдыха и простора для тяжелыхъ мыслей, которыя все время пробѣгали въ ея головѣ.
II.
Тамара была дома и работала.
Она безпокойно оглянулась на окно: дня ужъ оставалось немного и, чтобы не тратить попусту времени, она опять обратилась къ холсту.
"Кажется не дурно теперь", подумала она, отступя на два шага и съ любовью вглядываясь въ картинку.
Желтоватый свѣтъ, отражаясь отъ противуположной стѣны двора, слабо вливается въ комнату и падаетъ на небольшое полотно картинки, стоящей на старенькомъ трехногомъ мольбертѣ. Кучки красокъ по краямъ палитры въ рукахъ художницы ярки и свѣжи, а на серединѣ ея намѣшаны мутные грязные тона, которые цѣликомъ перешли на кисти и на полотно.
"Если бы мнѣ только фонъ дописать сегодня", волновалась Тамара, зализывая кистью мутные тона, казавшіеся ей похожими на натуру. Отъ нихъ на холстѣ слабымъ и невѣрнымъ рисункомъ выдѣлялась фигура молодой, видимо, женщины, сидящей у стола съ ребенкомъ на рукахъ.
Она отступила еще и взглянула на общее. "Передаетъ-ли, что я хотѣла? Такъ-ли?", спросила она себя и невольно углубилась мыслью въ свой сюжетъ, о которомъ уже давно мечтала, и создала изъ него цѣлую исторію.
"Вотъ бѣдная швейка, мать, сидитъ и работаетъ. Мужъ ея тоже ушелъ на работу. Онъ очень хорошій, ну, хоть наборщикъ, но умный. Она шьетъ, торопясь исполнить заказъ; но подошелъ ея маленькій сынъ. И она взяла его на колѣни стала ласкать...Такъ и я бы любила, если-бы я была замужемъ и у меня былъ ребенокъ. И я-бы улыбалась ему также, какъ эта мать"... И на лицѣ Тамары невольно появилась та улыбка, которую она хотѣла придать изображаемой матери.
"И моя мать вѣрно также улыбалась мнѣ... не помню..." -- проходило дальше въ мысляхъ Тамары; что-то давно забытое, точно чужое, гдѣ-то глубоко шевельнулось въ ней и отдалось въ углахъ рта, которые тотчасъ-же опустились, придавъ выраженіе горечи лицу ея. "Не помню, а чувствую, что вѣрно у меня взято, хоть я и видѣла только у другихъ и для другихъ эту улыбку... Отчего, за что я всю жизнь вижу только все у другихъ и для другихъ и ничего для себя?"
Она отвела глаза отъ картины и безсильно опустила свои худенькія руки съ палитрой.
"За что я такая несчастная? За что мнѣ не дано ни одной радости въ жизни? Я даже не знаю, какъ могутъ любить... влюбляться... Если-бы явился молодой, красивый, брюнетъ... Фу, что я?.. глупости!.. стыдъ какой!.. въ двадцать восемь-то лѣтъ!.." Она даже покраснѣла отъ стыда за самоё себя... Лицо ея стало еще унылѣе, и голова опустилась еще ниже.
Но вдругъ она вспомнила, что надо работать.
Она еще разъ безпокойно оглянулась на окно и торопливо, привычной рукой, начала широкой кистью накладывать краски на холстъ, пристально вглядываясь въ уголъ комнаты, гдѣ свѣтъ едва скользилъ по сѣровато-коричневымъ обоямъ. Этотъ уголъ она взяла фономъ къ своимъ фигурамъ, но не совсѣмъ угадала тонъ и сдѣлала его сизовато-сѣрымъ.
Комнатка ея была тѣсно заставлена старенькой, но чистой мебелью; только уголъ окна былъ свободенъ и тамъ стоялъ трехногій мольбертъ, такъ неустойчиво, что при мало-мальски рѣзкомъ движеніи давно-бы упалъ. Но она всей своей невысокой фигуркой всегда держится такъ робко и осторожно, что даже наединѣ сама съ собой она -- словно въ гостяхъ у очень важной особы, отъ которой зависитъ.
Начинало совсѣмъ ужъ темнѣть. Художница, торопясь и волнуясь заравнивала фонъ большой кистью.
Въ передней хрипло задребезжалъ колокольчикъ.
-- Тамара Ефимовна Крючкова здѣсь живетъ?-- послышался изъ передней тихій и мягкій мужской голосъ.
-- Здѣсь, здѣсь, пожалуйте, отвѣчалъ ему тягуче и ласково голосъ хозяйки, какъ она всегда говорила съ посторонними "изъ благородныхъ".
Тамара Ефимовна покраснѣла, потомъ поблѣднѣла, бросила палитру, опять сейчасъ-же схватила ее, оправила черное старенькое платье, провела рукой по своимъ свѣтлымъ жиденькимъ волосамъ, уложеннымъ акуратнымъ узелкомъ у затылка, и, бросивъ безпокойный взглядъ, прилично-ли сдѣлана постель, часть которой виднѣлась изъ-за двухъ плетеныхъ ширмочекъ, тяжело побѣжала къ двери въ переднюю.
Она быстро и радостно думала: "Неужели это онъ? Зарѣцкій? Знаменитость и вдругъ ко мнѣ"...
Отъ волненія она не сразу повернула ручку двери; наконецъ открыла ее и наткнулась прямо на него. Чтобы передать ея чувства, это слово него надо-бы было написать вершковыми буквами.
Зарѣцкій вошелъ въ ея комнату въ шубѣ и мерлушковой шапкѣ, какъ многіе имѣютъ обычай входить къ живущимъ въ меблированныхъ комнатахъ.
Тамара заметалась взадъ и впередъ совсѣмъ растерянная и несвязно залепетала:
-- Ахъ, Николай Николаевичъ, я не ожидала... Садитесь сюда, на диванъ... Вотъ не ожидала... Такъ скоро... Позвольте... Сюда, къ окну, можетъ быть...
Зарѣцкій добродушно, но хитровато улыбаясь и думая про себя: "Экз. бѣдная, ну чего она"?.. сказалъ громко:
-- Благодарю васъ, Тамара Ефимовна, но позвольте мнѣ прежде раздѣться.
-- Извините, какая я безтолковая... Вы сюда, здѣсь... подождите...
Она кинулась было помочь ему снять шубу, привыкнувъ помогать дамамъ, но во-время себя остановила.
На лицѣ ея пятнами выступилъ опять легкій румянецъ.
Зарѣцкій снялъ съ себя шубу и шапку, положилъ ихъ на стулъ, оглядѣвъ внимательно, нѣтъ-ли на немъ слѣда красокъ, и привычнымъ движеніемъ поправилъ рукой свои свѣтлые волосы.
-- Ну-съ, покажите-же мнѣ вашу работу. Мнѣ очень интересно.
"Что онъ скажетъ? Понравится-ли ему?" съ волненіемъ спрашивала себя Тамара. Она уже оправилась отъ смущенія и теперь трепетала за свое дѣтище.
Совсѣмъ теряясь и не находя словъ, она подвела художника къ мольберту.
-- Темно ужъ дѣлается, Николай Николаевичъ, прошептала она, желая найти задержку окончательнаго приговора, -- я лампу зажгу сейчасъ...
-- Ничего, я увижу, сказалъ онъ, бросая любопытный и острый взглядъ на полотно.-- Ну, ну, посмотримъ, Тамара Ефимовна, прибавилъ онъ ласково. ("Бѣдный старый младенецъ", мелькнуло въ его головѣ).
Онъ пододвинулъ стулъ къ холсту, сѣлъ и молча сталъ смотрѣть на картинку.
Тамара, вся дрожа, остановилась сбоку и тоже вперила глаза свои въ холстъ.
Теперь она глядѣла на свою работу, какъ на чужую, и вдругъ сразу увидала, какъ все въ ней криво, сѣро, плоско и вяло. Все, что такъ долго скрывалось отъ ея неумѣнья, непониманія искусства и близорукихъ глазъ, то теперь внезапно открылось ей подъ вліяніемъ сильнаго волненія.
Художникъ, только кинувъ первый бѣглый взглядъ, сразу охватилъ всю картину глазами, точно ощупалъ ее, и сразу почувствовалъ всю неправильность рисунка. "Гадость... Совсѣмъ безнадежно..." промелькнуло у него въ головѣ, и онъ чуть-чуть поморщился. "Эхъ, бѣдная, съ сожалѣніемъ подумалъ онъ про Тамару.-- Совсѣмъ не чувствуетъ формы, а что-то топорщится выразить... И чему онѣ учатся..." Онъ немного повернулся на стулѣ и искоса взглянулъ на Тамару.
"Что-же онъ не говоритъ ничего, такъ долго молчитъ?" со страхомъ думала та про себя. "Значитъ худо, онъ все увидѣлъ и сейчасъ скажетъ это, и мнѣ ничего, ничего не останется въ жизни..." Въ лицѣ ея выразилось столько страха, мольбы, ожиданія, что ему стало ее еще жальче.
-- Хорошо, хорошо... негромко пробормоталъ онъ вслухъ. Лгать всегда непріятно, даже изъ жалости.
Лицо ея вдругъ озарилось радостью, глаза засвѣтились, и она будто даже похорошѣла. За всю свою сиротскую и одинокую жизнь она въ первый разъ испытала чувство такой сильной радости изъ-за этихъ немногихъ одобрительныхъ словъ! Теперь она стала глубже и полнѣе дышать, и на щекахъ ея опять выступили розоватыя пятна.
"А вдругъ онъ смѣется?" мелькнула мысль въ ея головѣ, и она въ свою очередь искоса взглянула на его лицо. Оно было серьезно, просто и добродушно. "Нѣтъ, успокоила она себя тотчасъ, не можетъ онъ смѣяться, не будетъ, не такой онъ совсѣмъ..."
Художникъ, насупившись, смотрѣлъ внизъ, выставивъ немного впередъ нижнюю губу и думалъ, какъ-бы помягче дать ей добрый совѣтъ.
-- Хорошо... еще разъ сказалъ онъ рѣшительнымъ тономъ.-- Только вотъ что... Вы позволите вамъ сдѣлать нѣсколько замѣчаній? прибавилъ онъ съ мягкой улыбкой.
Она радостно взглянула на него.
-- Ахъ, помилуйте... Еоли вы будете такъ добры...
Она все стояла передъ нимъ, худенькая и маленькая, а онъ сидѣлъ, полуобернувшись къ ней.
На лицѣ ея выразилось самое наивное изумленіе, какъ будто ей сказали, что ей надо поучиться читать по-китайски.
"Какъ-же это?... Все на мѣстахъ у меня, тѣни положены ужъ. Тона невѣрные, что-ли?.." И она молча и недоумѣло глядѣла на него.
-- Вы съ натуры писали? Ставили натуру, провѣряли? задавалъ вопросы Зарѣцкій.
-- Да, я тутъ просила... хозяйкина невѣстка... она портниха... Она такая красивая... и мальчика приводила такая милая... Шесть разъ мнѣ позировала, и кажется похожа, прибавила скромно Тамара.
-- Видите-ли, продолжалъ Зарѣцкій, стараясь говорить вразумительнѣе,-- форму строже вамъ выразить надо, формы у васъ нѣтъ...
"Какой формы? лихорадочно спрашивала она себя, все не понимая. Вѣдь я же не лѣплю. Формы чего? Въ чемъ? Господи, не понимаю!.. Можетъ быть фономъ я въ контура вошла..."
-- То есть, это я вѣрно фономъ испортила? робко сказала она.-- Или это въ женщинѣ чего-нибудь недостаетъ? Въ контурахъ? выговорила она съ непріятнымъ удареніемъ на ахъ.
Онъ обрадовался, что нашлось наконецъ общее у нихъ слово:
-- Да, да въ контурѣ.
И онъ началъ подробно, но осторожно объяснять ей ея недостатки въ рисункѣ фигуръ. Тоновъ въ картинѣ онъ уже и не касался, потому что тогда все-бы пришлось передѣлать.
Въ комнатѣ совсѣмъ ужъ смерклось. Дальніе углы ея, съ ширмой и кроватью, стушевывались въ безразличную темень. Художникъ оглянулся на незажженную лампу на комодѣ.
-- Ахъ, я сейчасъ зажгу! Сейчасъ!
Тамара, торопясь и теряясь, стала искать спичекъ и на комодѣ и на столѣ. Ихъ нигдѣ не оказывалось. Зарѣцкій всталъ и помогъ ея поискамъ. Спички оказались на умывальномъ столикѣ.
Зажигая лампу, также торопясь и волнуясь, она обожгла себѣ пальцы. Онъ помогъ ей надѣть абажуръ съ рефлекторомъ на лампу и зажечь свѣчи.
При свѣтѣ картинка выиграла. Холодные тона ея, при красноватомъ озареніи лампы, боровшемся съ остатками свѣта отъ окошка, казались теплѣе и пріятнѣе.
Зарѣцкій продолжалъ свои объясненія недостатковъ картины.
-- Да, да... лепетала Тамара, слѣдя глазами за его указующимъ пальцемъ и стараясь запомнить, что удлинить, что сдѣлать короче, какъ дать рельефъ плечу, какъ показать круглоту спинки ребенка, какъ вырисовать пальчики рукъ, и ей казалось теперь, что она сама все видитъ и сейчасъ, сейчасъ исправитъ.
-- А все-таки, закончилъ онъ своимъ мягкимъ тономъ, чувство есть въ васъ... Работайте, ничего (Онъ все смущался, что ему приходится кривить душой. Но не добивать-же ему было эту бѣдную дѣвушку! И онъ, самъ строгій къ себѣ рисовальщикъ, увѣрялъ самъ себя, что можетъ она и дойдетъ до чего-нибудь въ экспрессіи).
-- Такъ значитъ, Николай Николаевичъ, заговорила Тамара своимъ тоненькимъ и слабымъ голосомъ,-- если я все исправлю, что вы сказали, будетъ ничего?
-- Хорошо будетъ, только все исправьте... Я какъ-нибудь заѣду еще... Только, пожалуйста, давайте себѣ отчетъ въ каждой чертѣ, въ каждомъ мускулѣ, а то вы какъ-то слишкомъ безсознательно рисуете, и слишкомъ условно, теоретически, отдаетесь передачѣ одного настроенія. Пожалуйста, вы провѣрьте все, что я наговорилъ, улыбаясь и по возможности мягче, прибавилъ онъ.-- Очень-то мнѣ не довѣряйте, сами вглядывайтесь, работайте. Да и недурно-бы вамъ было порисовать съ натуры въ одной изъ школъ рисованія, если время найдется... Это очень полезно.
Говоря это, онъ все время обдумывалъ свою мысль о связи формы съ содержаніемъ: "Вотъ ты, напримѣръ, жалкая фигура, жалкое выраженіе и жалкая работа... годилась-бы развѣ для блаженной..." И онъ примѣривался съ какой-бы точки ее взять, какъ натуру.
А она растерянными счастливыми глазами смотрѣла на него, слушая его и упиваясь всѣмъ, что онъ говорилъ. Но ни одна женская мысль не входила ей въ голову въ эту минуту. Она никогда не любила еще, несмотря на свои годы, и всѣ мужчины казались ей чѣмъ-то недоступнымъ, чуждымъ и въ то же время интереснымъ и необыкновеннымъ.
Разговоръ о картинѣ былъ конченъ. Зарѣцкій косился уже на свою шубу и шапку, когда Тамара вдругъ опомнилась.
-- Ахъ, что-же я? Не хотите-ли чаю? Я и не предложила.
-- Нѣтъ, благодарю васъ, мнѣ надо идти, отвѣтилъ Зарѣцкій и сталъ одѣваться, бѣгло смотря на развѣшанные по стѣнамъ и теперь плохо видные кривоглазые и косолнцые этюды и портреты, тоже работы Тамары.
Она подошла къ нему, пока онъ надѣвалъ шубу, и близко глядя на него своими близорукими глазами, повторяла свою благодарность.
Ему становилось неловко и непріятно.
-- Ну, что тамъ? сказалъ онъ нарочно рѣзче, надѣвая шапку.-- До свиданія. У насъ среды, вотъ вы вечеркомъ соберитесь когда... А какъ кончите эту картинку, скажите, я приду посмотрѣть. Можетъ на выставку будетъ годна, пробормоталъ онъ.
При этихъ словахъ она опять покраснѣла отъ радости.
-- До свиданія, повторилъ онъ еще разъ, протянулъ ей свою красивую мягкую руку и направился къ прихожей, широко шагая быстрой, еще молодой походкой.
Она вышла за нимъ на лѣстницу, но онъ быстро исчезъ отъ нея на поворотѣ.
Тамара вернулась къ себѣ. Ей казалось, что самая комната ея стала лучше и больше, что все въ ней еще было полно присутствіемъ Зарѣцкаго. Она сѣла къ своему холсту, чтобы еще разъ припомнить всѣ его совѣты и замечталась о томъ, какъ хорошо выйдетъ теперь ея картинка подъ его руководствомъ. "И вдругъ на выставку?-- мелькнуло въ ея головѣ. Въ первый разъ на выставку! Бѣдный папа, зачѣмъ онъ не дожилъ до этого. И вдругъ на выставкѣ замѣтятъ ее и купятъ не за пять рублей, какъ она продавала nature morte, а за сто.. Тогда на эти деньги она поѣхала-бы въ Малороссію, писала-бы тамъ этюды, и краски у нея на южномъ солнцѣ поправились-бы и она написала-бы тамъ малороссіянку". И Тамара съ нѣжностью и любовью замечталась о своемъ новомъ сюжетѣ, казавшемся ей оригинальнымъ и интереснымъ: дѣвушка-невѣста, съ ведрами на плечахъ, стоитъ у колодца. Она радуется своей красотѣ, молодости и боится въ то же время будущаго, боится, будетъ-ли любить ее мужъ и какова будетъ ея замужняя жизнь...
Но вдругъ мысли Тамары перескочили на другое: понравится-ли этотъ сюжетъ Зарѣцкому? Затѣмъ она вспомнила про чай и съ тревогой подумала: "Не остался-ли онъ недоволенъ, что я предложила ему чаю. Нѣтъ, пустяки! просто онъ не хотѣлъ, да и поздно ужъ было".
Она слишкомъ много и долго жила одна и только для себя и потому привыкла придавать значеніе пустякамъ, возиться съ собой. "Онъ-то позвалъ меня на ихъ среды, а жена его нѣтъ еще, -- съ безпокойствомъ думала она. Ловко-ли будетъ идти и принято-ли это? Все-таки я дѣвица и сразу вечеромъ вдругъ явлюсь. Не лучше-ли будетъ отправиться прежде утромъ, съ визитомъ? А вдругъ помѣшаю, лишняя буду? Нѣтъ, пойду вечеромъ, какъ звалъ... Неловко только. У тети-бы спросить, да тамъ опять будутъ смѣяться"...
Дверь изъ корридора растворилась и въ нее заглянуло толстое лицо хозяйки.
-- Что вы нынче съ гостями-то и обѣдать не будете? проговорила она съ грубовато-ласковой насмѣшечкой въ голосѣ.
Тамара встрепенулась и взглянула на свои большіе серебряные отцовскіе часы.
-- Ахъ, уже пятый часъ! Опоздаю я на урокъ.
-- Конечно опоздаете. Да и свѣчи-то зачѣмъ даромъ жгете? И лампа и свѣчки горятъ. Лиминація какая.
-- Да, да, да... Я и забыла.-- И Тамара торопливо задула свѣчи и надѣла на лампу обыкновенный абажуръ.-- Вы, милая Настасья Васильевна, велите пожалуйста Степанидѣ мнѣ обѣдать подать.
-- То-то велите, сказала, входя совсѣмъ въ комнату Настасья Васильевна.-- Это кто у васъ былъ-то? спросила она любопытнымъ и подозрительнымъ тономъ.
Если-бы у Тамары было хоть немного самоувѣренности, не то что характера, она-бы просто отвѣтила: -- "Знакомый, по дѣлу"... и хозяйка отстала-бы. Но Тамара и по природѣ была мягка, и съ дѣтства, живя сиротой, привыкла подчиняться и не имѣть своей воли, въ особенности когда къ ней обращались съ извѣстнымъ оттѣнкомъ настойчивости. И хотя теперь ей непріятно было разсказывать необразованной женщинѣ, вдовѣ почтальона, про извѣстнаго художника Зарѣцкаго и про его доброе отношеніе къ ней, -- она сейчасъ-же но привычкѣ исполнила чужое желаніе:
-- Видите, это одинъ художникъ, Николай Николаевичъ Зарѣцкій. Онъ очень хорошо рисуетъ, и большія картины. (Она старалась выражаться понятнѣе для Настасьи Васильевны).