Кантемир Антиох Дмитриевич
Письма о природе и человеке

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

РУССКІЕ ПИСАТЕЛИ XVIII и XIX ст.

ИЗДАНІЕ И. И. ГЛАЗУНОВА.

ОБЩАЯ РЕДАКЦІЯ ВСЕГО ИЗДАНІЯ П. А. ЕФРЕМОВА.

КН. А. Д. КАНТЕМИРЪ.
ТОМЪ II.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ВЪ ТИПОГРАФІИ И. И. ГЛАЗУНОВА, Б. МѢЩАНСКАЯ, 8.
1868.

  

[ПИСЬМА О ПРИРОДѢ И ЧЕЛОВѢКѢ].

  

ПИСЬМО I. (*).

   (*) Намъ извѣстна только одна рукопись этихъ писемъ (Спб. Имп. публичной библ.) и притомъ весьма неисправная. Нѣкоторыя мѣста въ ней такъ искажены, что невозможно добраться смысла; кромѣ того, крайне неправильная пунктуація еще болѣе затрудняетъ чтеніе. Такимъ образомъ мы принуждены были мѣстами дѣлать небольшіе пропуски, означенные здѣсь точками.
  
   Нѣтъ счастія человѣку, когда онъ собственнаго удовольства и внутренняго спокойства не имѣетъ; сіе толь правильно есть и непрекословно, что всякой въ своемъ вѣкѣ, надѣюсь, въ томъ искусился; разность есть та, что единъ больше, другой меньше. Мы видимъ людей многихъ, имущихъ великое богатство, знатные чины и изобиліе даже до роскоши надмѣрной въ домахъ своихъ, но рѣдко отъ нихъ слышимъ, чтобъ они сказали: "уже я живу года два или три безмятежно, духъ мой нынѣ спокоенъ, и ничего не желаю". Желанія наши всегда суть безконечны; покаместъ человѣкъ другое состояніе своему предпочитаетъ, до тѣхъ поръ желать перестать невозможно; итакъ иногда желаніе, иногда старательное попеченіе о содержаніи и укрѣпленіи того мѣста, на которое возведенъ и поставленъ бываетъ, препятствуетъ имѣть сіе безцѣнное спокойствіе духа; а что выше отъ земли, то больше видятъ, и хотя-бъ казалось на высотѣ стоять можно безопасно, но зависть и лукавство наисильнѣйшія подпоры подрываютъ и хитростію своею крѣпкіе столпы и основанія разрушаютъ; отъ того, какъ стоящихъ на высотѣ, такъ и желающихъ того низвергаютъ, и они всечасно суть безпокойны. Еслибъ всякой помнилъ, что никто властію почтенъ не бываетъ, какъ званны отъ Бога, то-бъ сего безпокойства не имѣли, всякой бы доволенъ былъ опредѣленнымъ. Когда господинъ призоветъ рабовъ своихъ, и дастъ имъ ниву, чтобъ раздѣли всякой взялъ часть себѣ на огородъ и насадилъ особливо; единому же любя дастъ отмѣнну, гдѣ посѣянное безъ великаго труда возврасти можетъ: всѣ другіе возненавидятъ и роптать будутъ на врага, котораго любя господинъ награждаетъ; въ досадѣ и ненависти оплошно пахать станутъ свою землю и отъ своей оплошности въ гнѣвѣ сѣмена побросаютъ; не имѣя попеченія, плодовъ лишатся, и не точію изобильно, но и самую нужду для пищи земля худо удобренная имъ не произнесетъ; а еслибъ довольствуясь даннымъ, трудились вспахать и на себя землю прилежно и безъ роптанія, съ благодареніемъ признали достойнымъ образомъ милость своего господина, то конечно бы земля плоды имъ произнесла обильно, а господинъ, видя прилежность къ трудамъ и смиренное повиновеніе своей волѣ, можетъ быть, на другое лѣто далъ бы совсѣмъ насѣянную ниву; но слабость человѣческаго разсудка и не искореняемыя страсти мѣшаютъ находить правильные пути къ истинному и совершенному спокойству. Вы, которая одарена свыше мудростію и добродѣтелію отъ Бога, скажите мнѣ, не сія ли самая добродѣтель чинитъ вамъ спокойство и внутреннюю радость? не она ли утѣшаетъ васъ въ печаляхъ и напастяхъ, отъ злости на добродѣтель возстающихъ?-- она конечно первое и твердое основаніе человѣческаго счастія; пускай весь міръ будетъ на тебя гнѣвливъ, но ты и безъ счастія довольно счастливъ; довольно счастія человѣку, и весьма довольно, когда совѣсть его ни чѣмъ не упрекаетъ, когда жизнь его течетъ источникомъ истинныя добродѣтели! Та самая добродѣтель научаетъ человѣка довольствоваться тѣмъ, что онъ имѣетъ, не допускаетъ завидовать другому состоянію, сокращаетъ желанія, и нудитъ прежде сдѣлаться всякаго желанія достойнымъ: оная единая можетъ навесть человѣку вѣчное и непоколебимое спокойствіе. Надобно сказать и то, что человѣку есть сродно лучшаго желать; но когда то лучшее не отъ его трудовъ и попеченій зависитъ, тогда можно вспомнить слова римскаго гражданина, сказанныя Титу: "Я дѣлаю все, что мнѣ сдѣлать должно, но есть и такихъ много, которые милосердіе твое прежде заслужили").
   Мое намѣреніе вамъ сказать, что внутреннее спокойство человѣка есть главное въ жизни сей счастіе, и дабы пріобрѣсти сіе спокоиство. я здѣсь начинаю самъ въ себѣ искать сего безприкладнаго счастія, когда оно меня въ мірѣ убѣгало. Уже нѣсколько тому дней минуло, какъ я началъ разсуждать о первомъ и главномъ счастіи человѣка; представляя себѣ всѣ роскоши и богатства, видѣлъ я многихъ въ прелестномъ семъ изобиліи плачущихъ и стенающихъ; зналъ и такихъ, которые въ разныхъ страстяхъ не могли наслаждаться своимъ достаткомъ; причина тому, думаю, конечно ненасытное желаніе человѣка, страхъ и зависть. Рѣдко слышу, живучи въ людяхъ, чтобъ кто сказалъ мнѣ: я сегодня весь день веселился, никакая мысль неспокойная на умъ мнѣ не всходила; а больше слышно: меня тотъ обидѣлъ, другой бранитъ безвинно, иной готовитъ мнѣ сѣти. Всякъ правъ, а другъ друга ругаютъ; учитъ всякой какъ жить въ свѣтѣ -- а самъ учиться не хочетъ!
   Однажды случилось мнѣ быть въ компаніи, гдѣ никоторый человѣкъ бранилъ такого, который ни мало не заслуживалъ его брани; я самъ, сидя съ нимъ вмѣстѣ, и терпѣливо слушалъ, и какъ тотъ насытилъ нравъ свой, къ злости склонной, другой подошелъ къ нему учтиво и говорилъ: знать, много онъ провинился предъ вами, государь мой? А тотъ отвѣчалъ: нельзя хуже быть человѣку въ свѣтѣ, какъ онъ; я его, правда, не знаю, только слышалъ отъ такихъ, которымъ повѣрить можно. Смотрите на людскіе нравы, можно-ли въ обществѣ всѣмъ людямъ угождать? бранятъ, не зная человѣка, обижаютъ не въ отмщеніе за свою обиду, но только найти злому нраву пищу; подумайте, какія великія препятствія бываютъ во исполненіи желанія и сколь сильны суть помѣхи всякому предпріятію человѣка. Я искусился въ несчастливый вѣкъ мой, но счастливъ тѣмъ, что позналъ мое заблужденіе, и я то увидѣлъ, какъ праздны и тщетны суть намѣренія наши въ жизни и какъ безполезны всѣ исканія веселой и благополучной жизни, когда она зависитъ отъ единого произволенія Всевышней Власти; нынѣ скажу, Псаломнику согласно: "Благо мнѣ, яко смирилъ мя еси, да научуся заповѣдямъ Твоимъ". Нынѣ, оставя беззаконныя мысли и желанія, въ одномъ только томъ тружуся, чтобъ познать самого себя и научиться прямымъ путемъ истинныя добродѣтели ходити, да обрящу собственное духа моего спокоиство, въ чемъ я главное сіе великое счастіе поставляю; уже дни мои проходятъ безмятежно, зависть и нападки здѣсь меня не утѣсняютъ; жизнь моя въ пустыняхъ сихъ ни мало не прелестна; ни кто, завидуя, отнять оное мое жилище не захочетъ {Этотъ отрывокъ былъ напечатанъ въ "Вѣстникѣ Европы" 1811 г. LXI и въ изданіи Перевлѣсскаго: избранныя сочиненія Кантемира.}. Не дивись, видя во мнѣ скорую такъ перемѣну: ни что иное человѣка въ познаніе такъ скоро не приводитъ, какъ время, обо всемъ подумать и призвать разсудокъ въ помощь, я не осуждаю живущихъ въ мірѣ и не завидую ихъ состоянію; ихъ часть жить въ свѣтѣ, веселяся, а мнѣ предѣлъ велитъ себѣ покойныхъ дней искати. Вы, знаю, захотите знать, какъ дни мои проходятъ и въ чемъ я больше упражняюсь; скажу вамъ, но скажу лишь для того, что мнѣ есть должность вамъ сказать.
   Какъ скоро солнце свѣтъ намъ станетъ обѣщати, я ужъ готовъ идти въ прекрасно поле или въ луга, украшенные весною. Одинъ, ходя тамъ, разсуждаю, коль весело жить можно и въ пустынѣ. Иногда предстанутъ мысли меня прельщать роскошною и веселой жизнью въ свѣтѣ, и усилясъ надъ разсудкомъ здравымъ, принудятъ меня въ горести сказати, за что лишенъ я всего довольствія на свѣтѣ, за что мнѣ долгъ есть одному собою жити; напоминовеніе пріятныхъ часовъ въ моемъ вѣкѣ, хотя они весьма рѣдко бывали, наведутъ мнѣ нѣкоторую тягость; но какъ скоро возмутительныя тѣ мысли преодолѣетъ правость и обратитъ ихъ къ Богу, тогда, позная власть его, смиренно предаюсь Вышняго опредѣленью, и признаваю, что онъ единъ по своей волѣ въ цѣломъ свѣтѣ управляетъ, ему также было угодно, что я въ себѣ искалъ счастія, а не въ людяхъ; не допустилъ меня во обществѣ жити, можетъ быть, предвидя, что мое состояніе другимъ было вредно.
   Когда солнце зноемъ своимъ станетъ безпокоить, я въ свой шалашикъ возвращаюсь и сидя съ мертвыми друзьями разсуждаю; пишу не для того, чтобъ скуку прогоняти, а только, чтобъ вамъ исполнить мое обѣщаніе, и буду все писати, что буду слышать или видѣть, хотя тѣмъ пусть остается память въ свѣтѣ, что я свой вѣкъ вездѣ для всѣхъ трудился.
   Въ прохладный вечеръ пойду къ источнику и сяду тамъ; птички меня увеселятъ; отсюда недалеко живетъ Марія Мирнонъ, котораго вы жизнь читали на русскомъ языкѣ; есть книга такая и на Францускомъ; однако только почти сходна именами; онъ часто здѣсь меня посѣщаетъ, пред ставляя сладость уединенной жизни; я, видя сильные дружбы знаки, безспорно слѣдовать совѣтамъ его начинаю и самъ къ нему хожу, но рѣдко; мы часто съ нимъ о жизни тщетной и безпокойной разсуждаемъ; и тако дни мои текутъ безъ скуки. Припомните, какъ онъ живетъ, и я такъ жить здѣсь начинаю; но вездѣ, гдѣ я ни буду, вашъ съ почтеніемъ.
  

ПИСЬМО II.

   Безъ сумнѣнія вы, прочитай первое мое письмо, усмѣхнувшись, сказали: теперь онъ подобенъ аѳинскому мѣщанину, который просилъ, чтобы его въ славный ихъ ареопажъ приняли судьею, но когда отказали, то онъ, возвратясь въ свою деревню, любилъ лучше пахать землю и говорилъ, что судъ ихъ не можетъ продолжаться. Я вамъ отдаю въ томъ право, но только разность та, что онъ свою неудачу отъ несклонности судей почиталъ и народа, а я отъ единой власти всемогущаго Бога; изрядно въ свѣтѣ жить -- надобно прежде нравы узнавать людскіе и нужно всего больше научиться, какъ жить безмятежно. Я прежде къ вамъ писалъ, что то зависитъ отъ Бога, а нынѣ, что больше видятъ глаза мои разныхъ видовъ, то больше власть его и силу познаваю; изъ сего письма вы довольно усмотрите сами, что все, что мы на свѣтѣ видимъ и сами себя познавая, купно познаваемъ премудраго Творца и Господа.
   Я не отверзаю глазъ моихъ безъ удивленія мудрости и искусства, видимаго въ натурѣ; самый послѣдній видъ довольно показуетъ всесильную творца своего руку. Если бы люди привыкли доискиваться разумомъ своимъ правды и зачинали отъ первыхъ и славныхъ принципій, познавая божества собственнымъ воображеніемъ сами, то бъ всѣ были на истинномъ пути достигнуть корень самыя правды; и чѣмъ болѣе узка и кратка сія дорога, тѣмъ болѣ тверда и непроходима многимъ людямъ, которые отъ своего воображенія зависятъ.
   Сіе доказательство такъ просто, что оно уходитъ тою самою простотою изъ ума и понятія такихъ, которые все въ состояніи умомъ своимъ дѣйствіе учинить; что (чѣмъ) болѣе способъ сей не труденъ познать перваго бытія совершенство, то (тѣмъ) меньше такихъ умовъ видалъ, которые послѣдовать правости сей искали. Есть способы другіе, которые суть весьма понятны посредственному человѣку; тѣ, которые не упражняются въ здравомъ разсужденіи и больше къ чувствительнымъ обращаются помышленіямъ, единымъ взоромъ ясно видѣть могутъ Творца во всякомъ его твореніи; всемогущество его и премудрость видны намъ во всемъ, что онъ сотворилъ въ свѣтѣ, вездѣ какъ въ зеркалѣ чисто могутъ видѣть такіе, которые въ мысляхъ своихъ понятія о томъ не могутъ устроить. Сія философія всякому человѣку откровенна и всякій безъ труда научиться можетъ, хотя великое число людей остраго и проницательнаго ума единимъ взоромъ на всю натуру и ея порядочное устроеніе не познали Бога. Нечему дивиться, страсти, господствующія ими, чинили непрестанное волненіе мыслей, или неправильныя мысли, которыя рождаютъ страсти, ослѣпляли глаза ихъ и не давали зрѣть пречудное позорище свѣта. Человѣкъ пристрастенъ какому важному дѣлу, въ которомъ упражняться весь умъ его долженъ,-- многіе дни просидитъ въ избѣ запершись и только трудится и помышляетъ о своей пользѣ, не примѣчаетъ пространство избы той, ни картинъ, ни обоевъ; все сіе хотя его окружаетъ, но то на умъ ему не взойдетъ и не вкоренится въ мысли; такъ власно многіе живутъ люди, хотя все имъ Богъ представляетъ, но они его нигдѣ не видятъ: онъ былъ въ свѣтѣ и самъ сотворилъ свѣтъ, но свѣтъ его не позналъ.
   Всѣ жизнь свою проживаютъ, не примѣтя во всякомъ видѣ премудрости вышнай. Столь много суетно жизнь и роскошь ослѣпляетъ, что сами не хотятъ растворить глаза cвои и, притворяясь, кажутся ихъ затворены, боясь, да не обрящутъ того, кого не ищутъ. Что больше можетъ служить имъ ко открытію глазъ ихъ, то больше и закрывать принуждаетъ; я разумѣю постоянное и порядочное движеніе, которое вышняя премудрость учредила въ свѣтѣ; святый Августинъ сказалъ, что сіе премудрое толь сотвореніе людямъ приглядѣлося; Цицеронъ писалъ тоже: видя часто и всякій часъ все одно, умъ привыкнетъ, такъ какъ уже и глаза тому не дивятся, и не осмѣлится человѣкъ искать причины видимаго дѣйствія повсечасно, власно какъ только одна новизна, а не величіе вещи заставляло насъ доискиваться начала.
   Однимъ словомъ, вся натура доказываетъ творца своего безконечную премудрость; премудрое собраніе способовъ, нарочно избранныхъ ко исполненію толикаго намѣренія Божія, видимъ: порядокъ учрежденія, прилежность и намѣреніе благое. Нечаянность или гораздо всему тому напротивъ есть причина слѣпая и нужная, которая не преуготовляетъ, не учреждаетъ ничего, не изобличаетъ ни воли, ни прилежности руки вышняго; нечаянность, то есть слѣпое собраніе и нужное, никакого не имѣя права, не можетъ все сіе, что мы видимъ, сдѣлать; я вамъ здѣсь напишу прилоги древнихъ учителей въ томъ, что сама натура творца своего кажетъ.
   Первый прилогъ взятъ изъ гомеровой Иліады. Кто повѣритъ, что гомерова Иліада, славная и совершенная толь поэма не силою духа сотворена толь великаго стихотворца, а одна нечаянность, разбросанныя литеры алФабета собравъ, поставила въ порядокъ и прибравши одно слово къ другому, составила такіе громогласные и связные разумомъ стихи, соединя одно съ другимъ, ясно, благородно и жалостно всякій видъ описала, представляя всякаго въ своемъ характерѣ, съ рѣчами простыми и пространными; пусть говорятъ и разсуждаютъ, какъ хотятъ, никогда безумнаго самаго человѣка не увѣришь, что Иліада написалась нечаянностью одною и другаго творца не имѣетъ. Цицеронъ тоже сказалъ о баталіяхъ Энеусовыхъ, прибавляя къ тому, что нечаянность не можетъ одного стишка сдѣлать, не токмо цѣлой поэмы, для чего жъ безумствію человѣка о цѣломъ свѣтѣ то думать, который больше премудрость въ себѣ замыкаетъ, нежели гомерова Иліада. Когда его мысль не дозволяетъ о стихахъ вѣрить, посмотримъ другой прилогъ, святаго Григорія Назіанзина. Второй прилогъ взятъ отъ звука мусикалическаго инструмента.
   Когда мы слышимъ за занавѣсомъ глухой и согласной инструментъ, можемъ ли подумать, что не рука человѣческая, но одна нечаянность составила оной; можно ли сказать, что струны на скрипицу взошли и стали порядочно, сами простершись вдоль доски, которая изъ разныхъ частей склеилась сама собою и учинила фигуру себѣ инструмента; можно ли въ томъ спорить, что смычокъ самъ по воздуху летаетъ, трогаетъ струны и произноситъ тонъ согласной и пріятной? кто тому повѣритъ? когда же человѣкъ, руками своими согласно и нѣжно трогая, играетъ, не должно ли сказать, что человѣкъ весьма искусный, и такъ примѣнялся къ сему, можемъ ли о сотвореніи свѣта сумнѣваться?
   Третій прилогъ взятъ отъ статуй.
   Если кто найдетъ на пустомъ острову и незнакомомъ всѣмъ людямъ мраморную статую, тотъ конечно скажетъ, безъ сумнѣнія бывали здѣсь люди, вижу дѣла рукъ искуснаго рѣщика, дивлюсь, какъ можно и порядочно оказать всѣ составы человѣческаго тѣла и показать пригожества, величіе, нѣжность, живость, движеніе и дѣйство. Что онъ будетъ отвѣчать, ежели другой, подступя къ нему, скажетъ: нѣтъ, здѣсь рѣщикъ никогда не бывалъ и статуи сей не дѣлалъ, хотя она сдѣлана совершенно, и во всемъ умѣрность имѣетъ живаго человѣка, однако нечаянность одна ее учинила; между мраморныхъ горъ такъ часть камня устроилась собою, дожди и сильные вѣтры отъ горы ее отторгнули и бурею бросило сюды на островъ, на самой сей подставъ, на которомъ мы видимъ. Статуя же такъ совершенна, какъ Аполлонъ бельведеровъ, какъ Венусъ медичиская и Геркулесъ Фаріосовъ; сперва надобно думать, что она ходитъ, живетъ и думаетъ и отверзая уста, говорить хочетъ, но сотворена безъ искусства; слѣпая одна нечаянность сдѣлала и поставила на томъ мѣстѣ.
   Четвертый прилогъ -- картины.
   Если случится предъ глазами хорошая картина, напримѣръ, взведеніе изъ Египта людей израильтейскихъ Моисеемъ и шествіе ихъ чрезъ Чермное море, когда Моисей раздѣлилъ жезломъ глубину морскую и провелъ людей своихъ яки по суху. Увидятъ съ одной стороны людей израильтейскихъ, въ надеждѣ благъ грядущихъ, съ радостнымъ лицомъ воздѣвая на небо руки, благодарятъ избавителя Бога. Съ другой Фараонъ съ воинствомъ въ страхѣ и смятеніи посреди волнъ, которыя спѣшатъ въ гордости ихъ покрыти. Кто осмѣлится сказать, что дѣвка, бьючи валькомъ полотна, нечаянно увидѣла, что краски сами собою сбиралися и составили сію пречудную картину, изображая живо радостнымъ чувствіемъ лица израильтейскаго народа, учрежденной порядокъ и толь видъ преизрядный, однимъ славомъ, все что можетъ выдумать искусный живописецъ, Ежели только споръ былъ объ одной пѣнѣ въ устахъ конскихъ, въ томъ признаюсь по нѣкоторому описанію и за возможность почитаю, что живописецъ, тряхнувши кисть, осердяся, могъ единожды въ цѣлой вѣкъ чрезъ то сдѣлать лошадиную пѣну; но и то живописецъ составилъ уже краску написать пѣну и захватилъ кистью, и только нечаянность одна, только та окончила, что начало и приготовило искусство. Совсѣмъ тѣмъ нечаянность купно съ искусствомъ одну только пѣнку могла совершить; какъ то далеко отъ цѣлей картины, которую съ нуждой самымъ хитрымъ замысломъ съ искусствомъ совершить достанетъ, Я не могу оставить сихъ прикладовъ, чтобъ не напомнить вамъ о употребленіи примѣчанія, какъ всѣ умные люди съ нуждою соглашаются въ томъ, что скотъ никакого понятія не имѣетъ, а дѣйствуетъ такъ, какъ машины. Сіе сугіротивленіе ученыхъ людей отъ того произошло, что они правильно и съ хорошимъ доказательствомъ разсуждаютъ, что машина совершенно какъ механически порядочныхъ и умѣренныхъ движеній безъ замысловъ собою имѣть не можетъ, и что одна матерія не въ состояніи собою составить того, въ чемъ великое искусство зрится; самое простое и натуральное право увѣряетъ насъ, что матерія или нечаянность не могутъ скота сотворить такого, которой бы только былъ машиной. Сами тѣ философы, которые не придаютъ скоту никакого принятія, неизбѣжно признаютъ, что во всемъ томъ, что они безъ искусства признали, совершенное искусство и премудрость перваго создателя зрится, который строилъ первый составъ свѣта и сдѣлалъ непрестанное движеніе во всей вселенной; и тако видно, что и сами мудрецы почитаютъ, что матерія нечаянно не въ состояніи безъ искусства то произвесть, что мы въ скотѣ видимъ.# Чрезъ сіе я вамъ хотѣлъ сказать, что не для неудачи моей въ свѣтской жизни воздвигнувъ роптаніе на родъ человѣческій, во уединенное житіе переселился; но признаваю во всемъ Божію власть, увидѣвъ, что мнѣ опредѣлено несчастливу жить на свѣтѣ; и всѣ бы дни мои въ печалѣхъ и непрестанномъ безпокойствѣ не протекали, ищу здѣсь жизни тихой и безмятежной. Знаю, что еслибъ было то угодно Богу, чтобъ я наслаждался веселіемъ жизни и покоемъ, никакія бъ помѣхи сего счастія отъ меня не отвратили; онъ властенъ присовокупить языки вредны и коварну зависть истребити; онъ можетъ и свирѣпыя сердца умягчать, и склонять къ благодѣянію; надлежитъ повиноваться его волѣ и искать удовольствія въ самомъ себѣ. Нынѣ что больше здѣсь о свѣтѣ помышляю, тѣмъ болѣе неиспытанныя судьбы и промыслы Вышняго познавать начинаю. На будущей къ вамъ почтѣ о всемъ писать стану, что разные и пречудные виды между тѣмъ вкоренятъ въ мою память, а нынѣ остаюся для васъ непремѣнно покорный и вѣрный слуга.
  

ПИСЬМО III.

   Послѣ моего письма къ вамъ непрестанно о себѣ помышляя, пріемлю трудъ хотя не весьма легкой, но льстясь услужить вамъ, пріятнымъ и полезнымъ себѣ почитая, приступаю ко описанію всей натуры, не такъ, чтобы проницательнымъ окомъ всю ее испытати; да кто-жъ можетъ не употребляти физическихъ доводовъ, которые-бъ довольно изслѣдованныхъ доказательствъ могли представить? Представляю только одинъ простой взоръ на всю натуру и писать о томъ хочу, что цѣлому свѣту извѣстно; но только прошу смиренное и прилежное на то употребить примѣчаніе.
   Сначала остановясь и обратяся къ великому удивительному виду, который прежде всего къ себѣ влечетъ неволей взоръ нашъ, воззримъ на сотвореніе премудрое цѣлаго свѣта, воззримъ на землю, на которой живемъ и ходимъ, воззримъ на небесные безчисленные своды, что насъ покрываютъ, воззримъ воздуха и водъ многихъ, которые насъ окружаютъ, и на звѣзды, освѣщающія землю. Человѣкъ, безъ разсужденія живущій, помышляетъ только о вещахъ ему ближнихъ или до которыхъ нужда доведетъ его мыслію своею коснуться; земли только знаетъ ту часть, на которой самъ себя построилъ, солнце знаетъ только потому, что въ день отъ него свѣтло ему такъ, какъ отъ свѣчи ночью; мысли его не простираются далѣе того мѣста, гдѣ онъ живетъ и куда ходитъ; напротиву того человѣкъ, привыкнувшій разсуждать и обо всемъ думать, простираетъ далеко свои мысли, трудится разобрать и познать всю бездну и ужасные виды, которые его окружаютъ отвсюду; тогда покажется ему пространнѣйшее царство такъ, какъ малый уголокъ земли населенный и вся земля какъ яблоко вокругъ цѣлаго свѣта; дивится себѣ, жителей на оной видя, и восхищеннымъ умомъ ищетъ поняти, какъ онъ на свѣтѣ очутился, и отгоня мракъ невѣдѣнія, воскликнется, кто на водахъ повѣсилъ землю, и кто положилъ ея основаніе? Мнѣ кажется, ничто такъ не гнусно, какъ земля: всякое животное и всякая гадина топчетъ ее ногами,# однако великими трудами и деньгами люди ее покупаютъ, еслибъ она была тверже, человѣку не можно бы было чресла ея терзати и отъ того богатиться; еслибъ она была мягче, она бы не могла людей носити; вездѣ бы человѣкъ погружался такъ, какъ въ песокъ и въ болото; но нынѣ отъ земли всѣ безцѣнныя сокровища люди получаютъ. Составъ сей гнусный и грубый пріемлетъ на себя разные виды; очистя землю, подаетъ намъ все, что мы желаемъ; болота и непроходимыя мѣста премѣняются и представляютъ прелестные виды; чрезъ короткое время, тамъ, гдѣ была грязь и тина, видимъ древа, цвѣты, поля, плоды и луга украшенные цвѣтами; возобновляетъ всегда щедроты своя людямъ, ни чѣмъ источникъ ея изобилія не можно исчерпать; чѣмъ болѣе утробу ея терзаютъ, тѣмъ болѣе она подаетъ изобилія и богатства многія, ... (все, что видятъ, отъ нея взято;) она не состарѣлась и пребываетъ нетлѣнна, нѣдра ея всѣ богатства полныя; все то, что изъ нея происходитъ, исчезаетъ; она только одна крѣпость свою не теряетъ и, всякую весну оживляясь, питаетъ живущихъ; она никогда человѣку не чинитъ недостатку, но человѣкъ, самъ лѣностію своею не стараясь ее удобрить своими трудами, дѣлаетъ себѣ недостатки; отъ единой той лѣности и неприлежанія жителей, видимъ пустое быліе и терніе на толикихъ мѣстахъ, гдѣ жатва и плоды могутъ рождаться; а они между собою бранятся, глохнетъ земля, сокровища ея теряютъ. Великіе и славные побѣдители оставили великія земли части праздно, въ запустѣніи, которыми прежде обладали, трудились и къ полученію оной всю жизнь свою въ непрестанномъ смятеніи и безпокойствѣ проводили, несчетныя тысячи людей потеряли, имѣя подъ глазами обширность земли пустой и неудобренной, другъ друга утѣсняютъ и ищутъ отняти чужое. Еслибъ дѣлатели прилежно пахали землю, земля-бъ конечно больше довольствовала жителей вдвое; неравенство земли, которое покажется неполезно, бываетъ нужно, и съ прикрасой гдѣ есть горы, тамъ есть и долины, въ которыхъ растетъ трава свѣжая и здоровая скоту въ пищу. Всякое мѣсто, по которому солнце простираетъ лучи свои, произноситъ изобиліе; по ряду за нимъ видно поле, покрыто богатою жатвою, съ одной стороны края ея украшены цвѣтами и деревьями плодовитыми, съ другой стороны горы льдистыя свои верхи до облакъ простираютъ; въ горахъ разсѣлины и каменья держатъ тягость земли, возвышенной подобно костямъ въ человѣкѣ, на которыхъ основано мясо. Сія пестрота земли чинитъ красу отмѣнно и бываетъ полезна людямъ въ цѣломъ земномъ кругѣ; нѣтъ ни одной нивы, которая-бъ въ себѣ доброты какой не имѣла; не точію черноземъ и долины, но и самыя песчаныя и болотныя мѣста земледѣльцу за труды чинятъ воздаяніе; болота, осушенныя каналомъ, бываютъ плодовиты; пески чрезвычайной глубины не имѣютъ; если человѣкъ захочетъ трудиться и очистить землю, лежащую подъ песками, или распахать такъ, чтобъ солнце проницало, безъ сумнѣнія плоды получать станетъ.
   Всякая нива земли, если человѣкъ трудами своими очиститъ ее, къ солнечнымъ лучамъ будетъ плодовита по скому роду, ежели только и взыскивать отъ нея станутъ то, что она произноситъ одна. Среди самыхъ каменныхъ горъ и разсѣлинъ находятъ жирную паству; есть и въ нихъ такія скважины, что солнце сквозь оныя лучи свои простираетъ и производитъ, умягчая твердость, соки и травы сытныя скотинѣ. Самыя непроходимыя и по мнѣнію неплодныя степи иногда сладкіе плоды, а иногда полезныя и лекарственныя травы произносятъ, въ которыхъ и въ самыхъ изобильныхъ краяхъ бываетъ недостатокъ.
   Надлежитъ сказать, что никакой край земли не произноситъ въ себѣ всего того, въ чемъ есть нужда человѣку, изъ чего видно Божіе произволеніе: то, чтобъ нужда привела людей къ сообществу и коммерціи, взаимству другъ отъ, друта, кому въ чемъ есть нужда. Сія нужда совокупила вссѣ государства и сдѣлала сообщества и знакомства; безъ того-бъ всѣ люди, одинакою пищею и одеждою довольствуяясь, другъ друга не знали.
   Все, что земля произноситъ, изнывая и испортясь въ нее; же возвращается и премѣняется въ сѣмена, отъ которыхъ мы новые плоды сбираемъ, и тако земля все, что намъ подобаетъ, въ себя пріемлетъ для того только, чтобъ опять намъ же дать изобиліе снова; а напротиву сіи гнилые и поррченые плоды и скотъ своимъ навозомъ, который питаете ея отъ земли, землю питаютъ, и къ надѣленію плодовъ и изообилію подаютъ великую помочь; а она то подаетъ, то возвращаетъ, то опять съ умноженіемъ произноситъ, никогда исчерпана быть не можетъ. Все, что намъ подаетъ, въ себя пріемлетъ; для того только посѣй зерна, отъ единаго зерна сія плодовитая матъ произнесетъ нѣсколько.... Разврати чресла ея, обрящешь камни и мраморъ для пречуднаго зданія. Кто скрылъ въ ней все сіе богатство, которое мы находимъ, и къ тому множаетъ такъ, что иногда всего, что въ е себѣ земля скрываетъ, истощить не можно?
   Кто не можетъ удивиться, видя все, что земля производитъ? Отъ нея человѣкъ не точію получаетъ пищу, но въ болѣзни себѣ помочь и исцѣленіе; роды травъ и коренья и ихъ доброты суть неисчетные; они украшаютъ землю. Сколь много разныхъ и сладкихъ плодовъ отъ земли вкушаемъ, посмотрите когда густую рощу, покажется въ старости своей ровестница свѣту, коренья древесъ въ глубину неизмѣримую пустились; вѣтки простираются въ высоту ужасно; корень крѣпостію своею держитъ древа непоколебимо отъ сильныхъ вѣтровъ и ищетъ подъ землею пристойна соку для; утвержденія и жизни своего древа; всякое же древо, чтобъ отъ зною и стужи не повредилась его средина, одѣто коркой; вѣтви ихъ, раскинувшись на всѣ стороны, чинятъ тѣнь отъ солнца и укрываютъ отъ зною человѣка! зимою насъ огрѣваютъ, подтверждая жаръ въ насъ натуральный. Но не довольно, что лѣсъ довольствуетъ насъ дровами, матерія сія хотя тверда и здрава, однако человѣкъ дѣлаетъ изъ нея форму и фигуру какую захочетъ и употребляетъ въ строеніи домовъ и нужныхъ судовъ въ мореплаваніи; деревья же плодовитыя, спустя вѣтви свои..... сами наклоняясь, человѣку плоды свои подносятъ; а между тѣмъ повергая оныя на землю, умножаютъ родъ свой. Всякое зерно всякаго плода земля пріемлетъ, въ себѣ перемѣняетъ, хотя сама никогда не перемѣняется.
   Воззримъ и на тотъ элементъ, который мы водою называемъ; составъ сей жидкій, зыблющійся и прозрачный, съ одной стороны течетъ и уходитъ, съ другой стороны (принимаетъ) въ себя всѣ тѣ виды, которые его окружаютъ. Сама въ себѣ никакой Формы и никакого вида не имѣя, если бы всегда была жиже, она бы воздуху подобна была, вся бы земля была суха и безплодна, однѣ бы были птицы; прочій звѣрь не могъ бы плавать и рыба не имѣла бы себѣ жилища; сообщенія и коммерціи не можно было бы имѣть людямъ. Кто воду сдѣлалъ густу и раздѣлилъ два состава жидкіе въ свѣтѣ? хотя бы мало вода была жиже, уже бо не могла сдержать великаго зданія, которое на водѣ плаваетъ и мы корабль называемъ; малая бы тягость на дно погружалась. Кто учредилъ порядочно составы свѣта и уставилъ движеніе всякому точно? кто сдѣлалъ воду жидку, быстру и никакой твердости неимущу, но далъ силу поднять и удержать на себѣ великую тягость! Подумайте, какъ вода послушна; человѣкъ можетъ вести ее на высокую гору такъ, какъ лошадь, раздѣляетъ и сверху внизъ пускаетъ съ такою силою, что оная, столько-жъ упадая, въ высоту поднимается, сколь много съ высоты пустилась. На сколь человѣкъ водою владѣетъ, столь напротиву и она владѣетъ человѣкомъ; вода всѣхъ движущихся составовъ сильная. Человѣкъ къ своему искусству и работѣ въ недостаткѣ силъ своихъ отъ воды помощь получаетъ, но сія вода, хотя и жидка въ своемъ составѣ, великую имѣетъ тягость, поднимаясь, надъ нами пребываетъ. Воззримъ на облаки, которыя на крылахъ вѣтряныхъ летаютъ: если бы они вдругъ столпами и густотою своею упали на землю, они бы весь тамъ край потопили и сильнымъ своимъ ударомъ повредили землю, а другія части земли всѣ бы были песчаны и сухи. Чья рука на воздухѣ ихъ держитъ и капля за каплею на землю испускаетъ? отъ чего и то есть, что въ нѣкоторыхъ краяхъ есть, гдѣ почти никогда дождей не бываетъ, роса ночью такъ сильна бываетъ, что всю землю какъ сильнымъ дождемъ орошаетъ; а въ иныхъ, яко то на брегахъ рѣкъ Нила и Ганжа, порядочнымъ наводненіемъ всякое время землю чинятъ плодовиту. Можетъ ли быть что удивительнѣе сего порядочнаго учрежденія въ единомъ томъ, чтобъ вездѣ земля не была неплодна. И тако вода не одну человѣческую жажду утоляетъ, но и всѣ сухія и песчаныя мѣста на земномъ кругѣ наполетъ тучка. Творецъ всесильный свѣта испустилъ воду во всей вселенной, подобну учрежденнымъ всюду каналомъ; потоки съ горъ стекая, въ долинѣ собираются и напояютъ животное; рѣки, протекая пространныя поля и грады, впадаютъ въ море. Для мореплаванія людямъ великій окіянъ сей, который поставленъ посреди свѣта, власно для того чтобъ вѣчно рзздѣлить землю, нынѣ видимъ на противу собраніе народа и способъ къ сообществу разныхъ націй, безъ того бы человѣкъ отъ края земли до другаго не могъ получить нужное и самъ дойтить безъ трудовъ, продолженія времени и великихъ опасностей; симъ единымъ путемъ нашли новый свѣтъ, откуда получаютъ великое богатство; вода своимъ разлитіемъ въ земномъ кругѣ подобное дѣйствіе имѣетъ крови въ человѣческомъ тѣлѣ, а сверхъ обыкновенной и непрестанной циркуляціи элексъ и реэлексъ бываетъ огіъ моря. Но намъ почто искать удивительнаго сего дѣйствія причину, довольно, что море точно всякое время и часъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ оное производитъ; надобно дивиться премудрому смотрѣнію и власти, которая въ такомъ порядкѣ оное приводитъ и отводитъ въ жидкомъ семъ составѣ. Немного больше или меньше движеніе было бы вредно цѣлому свѣту; излишность бы могла потопить цѣлыя государства. Кто учредилъ мѣру и порядокъ въ безчисленныхъ составахъ, кто уставилъ морю вѣчныя границы, которыя оно преступить не смѣетъ, и гдѣ власно сказано свирѣпому и волнующемуся морю: "здѣсь да сокрушится грозный валъ твой"? Таже текучая вода зимою сдѣлается твердымъ камнемъ, а верхи горъ высокихъ во всякое время льдомъ и снѣгомъ покрыты, откуда истекая источники отъ луча солнечнаго зноя, паству орошаютъ и многія производятъ рѣки; здѣсь воды здоровы и прѣсны въ жажду человѣку, тамъ тверда и солона въ нашу пользу: солью мы укрѣпляемъ сладость нашей пищи.
   Какъ скоро взоръ мой возведу на облако, съ удивленіемъ зрю плавающую воду надъ моею головою, которая сѣростію своею чинитъ умѣрнымъ воздухъ, удерживаетъ, воспламененные лучи солнца и орошаетъ землю.
   Оставляя воду, обратимъ разсужденіе къ другому составу который жижѣе и пространнѣе перваго. Подумаемъ о воздухѣ. Составъ сей такъ тонокъ, чистъ и проницателенъ, что лучи пламенемъ поставленнымъ отъ насъ въ безконечномъ разстояніи безъ труда проницаютъ и въ одно мгновеніе свѣтъ къ намъ посылаютъ; еслибъ мало онъ былъ тонѣ, мы бы свѣтъ мрачной отъ планетъ, свѣтящихъ землю, получали; подобно тому какъ мы видимъ и огорчеваемся, когда возмутится воздухъ и помрачаетъ ясное сіяніе свѣта; напротивъ, еслибъ онъ былъ гуще и сырѣе, то бы наше дыханье пресѣклось, тогда бы мы въ густотѣ сего воздуха погрязли такъ, какъ въ тинѣ. Кто сдѣлалъ пречудную сію умѣренность въ воздухѣ, которымъ мы дышемъ? если бы былъ гуще, мы бы задохлись, и человѣкъ не могъ бы такъ имъ оживляться, какъ нынѣ въ самыхъ верхахъ горъ превысокихъ. Но кая власть производитъ и укрочаетъ сильныя бури въ семъ жидкомъ составѣ? волненіе морское съ тѣмъ сравнять не можно, оное уже слѣдствіе бываетъ перваго. Отъ коего сокровища взяты тѣ вѣтры, которые воздухъ очищаютъ и всякое время содержатъ въ пристойномъ порядкѣ? кто свирѣпость зимы умягчаетъ и кто виды небесные въ одну минуту перемѣняетъ? На крылахъ сихъ вѣтровъ утвержденныя облака летаютъ отъ конца горизонта до другаго. Нѣкоторые вѣтры въ извѣстныхъ моряхъ въ обыкновенное время владѣютъ и продолжаются нѣсколько дней, потомъ на ихъ мѣсто другіе поступаютъ, власно какъ бы нарочно, чтобъ мореплаваніе учинить порядочно и покойно. Если бы люди были терпѣливы и столько постоянны какъ вѣтры, безъ сомнѣнія могли болѣе свое мореплаваніе продолжить. Посмотрите огонь, который кажется въ звѣздахъ пылаетъ и подаетъ свѣтъ на всю вселенную; воззрите и на горы тѣ, которыя пламенемъ дышатъ, питаясь отъ земли сѣрой. `Огонь сей въ нѣдрахъ земли таится прежде и примножаетъ свою силу и бываетъ, пока другой корпусъ столкнувшись ударомъ своимъ вспыхнуть не принудитъ.
   Человѣкъ, обладая и симъ грознымъ элементомъ, употребляетъ въ свою пользу и пожираетъ имъ самыя грубыя и твердыя части; научился чрезъ помощь онаго умягчать крѣпкіе металлы и, возжигая дрова, самъ обогрѣваться, когда солнце престанетъ обогрѣвать лучами. Пламя сіе съ (своею силою проницаетъ и пожираетъ всякую грубость, ино же возобновляетъ и очищаетъ. Огонь придаетъ силы слабымъ людямъ; чрезъ онаго человѣкъ крѣпкія зданія и самыя горы и каменные брега сокрушаетъ; напротиву же въ полезномъ и нужномъ употребленіи огонь человѣка огрѣваетъ и ему готовитъ пищу. Древніе удивлялись огню, почитали его за лучшее сокровище отъ Бога, которое человѣкъ себѣ во власть похитилъ.
   Но надлежитъ взоръ нашъ возвести на небо и дивиться пречудному сему зданію, познавая всемогущую руку, которая надъ глазами нашими утвердила пространный и ужасный сводъ небесный. Какіе видимъ разные виды, какое уму непостижимое зданіе отъ всѣхъ видовъ отмѣнно! Цицеронъ сказалъ, что Богъ для того создалъ человѣка отъ прочей твари отмѣнно, чтобъ онъ небесамъ дивился. Человѣкъ, поднявъ глаза свои, видитъ свободно, что надъ его головою. Иногда видимъ мы лазурь темный, въ которомъ небеснаго огня блистаются искры; иногда небо видимъ чисто съ такими пріятными облаками, которыя изобразить никакой живописецъ не въ состояніи; иногда видимъ облака разноцвѣтныя, которыя непрестанно свое представленіе и фигуры перемѣняютъ. Порядочное наступленіе дня и ночи довольно намъ премудрости являетъ: солнце непрестанно чрезъ многія тысячи лѣтъ и ни однажды не забыло живущихъ; оно въ уреченный часъ восходитъ и уходитъ. Солнце, по глаголу пророка, позна западъ свой, чрезъ то оно всю вселенную освѣщаетъ, день въ сообщество и во обхожденіе живущимъ проводитъ; ночь, покрывъ землю своею темнотою, оканчиваетъ всѣ труды и работу, оной даетъ отдохновеніе; часы оной наводятъ тишину, смиреніе и сонъ людямъ; приводя въ слабость тѣло, ободряетъ (ночь) духъ и возобновляетъ силу; потомъ наступаетъ день, призываетъ къ трудамъ человѣка и оживляетъ всю натуру. Но кромѣ порядочнаго шествія дня и ночи, солнце намъ въ своемъ хожденіи довольно къ удивленію представляетъ: чрезъ шесть мѣсяцевъ въ прежнее свое мѣсто возвращается къ полюсу другому. Сей пречудный порядокъ такъ учиняетъ, что единаго свѣтила довольно цѣлой земной кругъ освѣщати; ежели-бъ оно было больше въ такомъ-же разстояніи, вся бы земля могла въ пепелъ обратиться; если бы въ такомъ-же разстояніи было меньше, вся бы земля оледенѣла и была не населена. Свѣтило оно, хотя когда и отдаляется отъ которой части, но тѣмъ не меньше добра приключаетъ живущимъ; лучи его всѣ мѣста чинили плодовиты. Сія перемѣна всякое время дѣлаетъ умѣрнымъ, весьма умягчая студеные вѣтры, цвѣты производитъ и сладкіе плоды сулитъ живущимъ, лѣтомъ подаетъ богатую жатву, осенью рождаетъ плоды, обѣщанные весною; зима подобна ночи, гдѣ человѣкъ, отъ всѣхъ трудовъ своихъ почивая, собранное лѣтомъ расточаетъ, власно для того нарочно, что наступившая весна новую подаетъ надежду получить несравненно. И тако натура, разными временами испещрена, подаетъ непрестанно одинъ видъ другаго лучше, и не допускаетъ никогда человѣку скучить тѣмъ, что онъ владѣетъ. Но отчего кругъ солнца такъ порядоченъ быть можетъ,-- кажется, что оно не что иное какъ пламенный и зыблющійся составъ? Кто дерзнетъ въ границахъ волнующееся сіе пламя и учрежденнымъ кругомъ водить? чья рука водитъ порядочно кругъ сей, не допуская никуды склоняться? Сіе свѣтило ни къ чему не прикрѣплено, ни что его держать не можетъ; оное можетъ пожрать всякій твердый составъ, который бы къ нему прилѣпился. Куда оный составъ идетъ, кто научилъ его пространнымъ путемъ ходити? Знаемъ, какъ вокругъ насъ обращаясь, освѣщаетъ; если же напротиву мы вокругъ его ходимъ, я хочу знать, кѣмъ оно въ срединѣ цѣлой натуры поставлено и дано такъ, какъ сердцу человѣческому тѣло? Отъ чего составъ сей пламенный и жидкій неподвижимъ и стоя въ такомъ великомъ пространствѣ, никуды склониться не можетъ; всѣ же жидкіе составы ему противляться не въ состояніи. Наконецъ я спрошу: для чего кругъ земной, который въ себѣ грубъ и твердъ есть, вертится кругомъ солнца въ такомъ пространствѣ, гдѣ никакой твердый составъ препятствовать ему не можетъ? Сколько бы по физикѣ доказательствъ и ни искали, но все то къ вящему доказательству всесильнаго божества служить будетъ (что больше помощь сія, которая ворочаетъ свѣтъ цѣлый, постоянно полезна и плодовита, то больше человѣкъ познавать долженъ власть творца всея твари и его премудрое правленіе свѣта). Воззримъ еще на множество сводовъ, на которыхъ несчетныя блистаютъ звѣзды, если тѣ своды тверды и непоколебимы, кто сотворилъ охъ, кто поставилъ свѣтлыя тѣ планеты въ мѣстахъ учрежденныхъ и измѣрилъ разстояніе ихъ точно? кто своды тѣ порядочно кругомъ насъ обращаетъ, когда въ противномъ чаяніи небо не что иное какъ преисполненный составъ жидкими тѣлами, подобными воздуху, который насъ окружаетъ? Чѣмъ же держатся твердыя тѣла въ матеріи жидкой; не погружаясь и не приближаясь другъ ко другу? Въ толикіе вѣки отъ самаго начала астрономическихъ примѣчаній еще и до нынѣ ни малѣйшаго безпорядка не могли примѣтить. Составъ жидкій можетъ-ли порядочно вести въ себѣ составъ твердый, плавающій вокругъ однимъ путемъ безпрерывно въ самой его утробѣ? что значатъ безчисленныя звѣзды, которыя Богъ разсыпалъ щедрою рукою въ небѣ! Хотя и говорятъ, что всякая звѣзда подобна нашему свѣту и каждая населена и жителей въ себѣ имѣетъ; но я тѣмъ наиболѣе прихожу во удивленіе и ужасъ; помышляя о силѣ и премудрости вышней, почитаю всевышнюю руку, которая сотворила толь несчетные свѣты и земли и порядочно держитъ, провождая ихъ порядочно чрезъ многія лѣта. Если же напротиву они только одни тѣлеса, имущія въ себѣ свѣтъ немерцающій, и освѣщать устроены земной кругъ нашъ, то со удивленіемъ человѣкъ долженъ всемогущество и власть Божію прославляти, зря въ маломъ углу земли толикое позорище творенія его предъ глазами. Между самыми звѣздами мы видимъ луну, которая власно силою у солнца свѣтъ отнимаетъ, насъ освѣщаетъ; она восходитъ въ часъ пристойно съ прочими звѣздами, когда солнце уноситъ свѣтъ свой въ другую гемисферу. Самая ночь въ своей темнотѣ свѣтъ намъ пріятный посылаетъ и нужной. Во всемъ на свѣтѣ премудрое учрежденіе видимъ. Корпусъ ближній землѣ также въ себѣ теменъ, какъ и земля, взаимно пріемля свѣтъ отъ солнца, землю освѣщаетъ.
   Движеніе планетъ.... говоритъ уставомъ неподвижнымъ; я тому не спорю, что самый уставъ мое доказательство утверждаетъ: кто далъ уставъ натурѣ, постоянной и правой уставъ толь нужный изобильно, въ которомъ самая премудрость и искусство зрится; отъ чего она безъ всякихъ намѣреній и помысловъ нашихъ непрестанно въ пользу намъ трудится; кому придадимъ собраніе неисповѣдимыхъ промысловъ, составы видимыхъ и невидимыхъ корпусовъ, которые всѣмъ намъ работаютъ? маленькая-бъ часть, оторвавшись отъ цѣлой машины, великую бы часть земли сокрушила. Уставъ сей толь болѣе меня признавать Творца заставляетъ и его премудрости дивиться, и сказать слова псаломника и пророка: небеса повѣдаютъ славу Божію.
   Уже ночь принуждаетъ меня окончить пріятную сію работу, которая тѣмъ наиболѣе веселитъ меня собою, что я о непостижной власти и силѣ предвѣчнаго божества разсудокъ свой поощряю, а при томъ вамъ льщуся сказать мою преданность. Свѣчь я здѣсь, въ жилищѣ моемъ, не имѣю, едино свѣтило цѣлаго земнаго круга меня нынѣ освѣщаетъ. Какъ скоро оно лучи свои отъ меня скроетъ, я иду въ шалашикъ мой съ ^покоемъ. Ничто чрезъ цѣлый день духъ во мнѣ не смущало; но еще много веселили разные натуры виды и рождали новыя мнѣ мысли, которыя я, вечеръ сидя, собираю и дѣлаю полезныя записки въ память; желаніе мое къ другому дню всегда умѣрно; не думаю, куда проснувшись ѣхать; есть тысяча заботъ здѣсь непорочныхъ. Прости и вѣрь, что я вашъ безъ лести покорный слуга и первой.
  

ПИСЬМО IV.

   Мирмонъ сегодня цѣлый день сидѣлъ со мною на брегу у источника, и онъ утверждалъ меня въ намѣреніи моемъ любить жизнь уединенную; притомъ я показалъ ему мое письмо къ намъ и удивился очень, видя его не въ такомъ мнѣніи, какъ прежде я объ немъ думалъ. Я всегда почиталъ Мирмона въ числѣ такихъ, которые хотя ничего не знаютъ и никакихъ доказательствъ представить не умѣютъ, но чтобъ только учеными людьми прослыть въ людяхъ, нечаянность причиною всему на свѣтѣ почитаютъ или сомнѣваютъ во всемъ пофилософски, и тѣмъ себя прославить ищутъ. Какъ скоро я прочелъ письмо мое, онъ, смиренно почитая премудрость вышняго, говоритъ мнѣ: обратимъ взоръ нашъ ко всему животному въ свѣтѣ, увидимъ, что не меньше прежняго вся тварь принудитъ насъ познать творца своего; я уже на свѣтѣ примѣтилъ разные рода и подобіе всякой твари; иныя имѣютъ двѣ ноги, иныя четыре, а иныя болѣе, иныя ходятъ, иныя ползаютъ, а иныя летаютъ, другія плаваютъ, иныя пресмыкаются, иныя ходятъ и летаютъ; птицамъ даны крылья, а рыбамъ перья, подобно какъ къ ладьѣ придѣланы весла, которыя, раздѣляя, пробираются сквозь воздухъ и воду. Крылья птицы имѣютъ густоту и пустоту въ перьяхъ, которыя надуваются, въ воздухѣ обрѣтаются. Въ водѣ напротиву перья имѣютъ рыбы тверды и сухи, такъ что безъ тягости раздѣляютъ воду и отъ мокроты отягощенны не бываютъ. Которыя-жъ птицы плаваютъ, тѣ крылья свои не опускаютъ въ воду, боясь, чтобъ ихъ не отяготить, а иныя, какъ утки, имѣютъ на ногахъ кожу, которая расширяясь держитъ твердо ихъ на жидкой тинѣ и не допускаетъ въ болотныхъ берегахъ утонуть.
   Между животнаго есть лютые звѣри, имѣютъ чрезвычайную силу, челюсти большія, ногти вмѣсто оружія, которымъ они другихъ звѣрей терзаютъ; подобно-же и птицы хищныя имѣютъ носъ и ногти острые, которыми убиваютъ другихъ птицъ и похищаютъ себѣ въ добычу; составы крылъ ихъ покрыты толстой кожей, чтобъ быстрѣе полетѣть и сильнѣе быть прочихъ, и для того они хотя другихъ тяжелѣе, но свободнѣй могутъ въ высоту подняться и быстро на ловъ спуститься. Иные звѣри рога имѣютъ, всякой по разуму и защищенію своему и обороны вооруженъ; особливо иные гнѣздо свое, въ которомъ родились, на себѣ носятъ; иные на древахъ гнѣздо строятъ, чтобъ отъ нападковъ такой твари, которой не даны крылья, изъ густомъ мѣстѣ закрываютъ такъ, чтобъ злодѣямъ было не видно; касторъ въ глубинѣ воды жилище себѣ строитъ и закрываетъ отъ воды валомъ, чтобъ наводненіемъ не повредило; лисица приготовляетъ норы, что бъ нечаянно не могъ никто постигнуть или отъ гонителя своего сокрыться въ безопасность; пресмыкающія гады сотворены отмѣнно: сгибаются и разгибаются чрезъ помощь частыхъ своихъ составовъ; вездѣ сквозь густоту травы проницаютъ. Иныхъ органы суть не совокупны, многи, разрублены на части, бываютъ еще долго живы; птицы, которыя имѣютъ долгія ноги, сказалъ Цицеронъ, даны имъ и длинныя шеи, чтобы свободно могли достать себѣ пищу, также и верблюды. Слонъ, еслибъ имѣлъ длинную шею, тягость по великости и толстотѣ, она его обременяла, и для того приданъ ему хоботъ, которой онъ сгибать и разгибать можетъ по своей волѣ, пріемлетъ пищу и обращая приноситъ въ ротъ свой, и для того по латынѣ хоботъ рукою называется. Нѣкоторые звѣри власно какъ особливо сотворены для человѣка; собака будто-бы нарочно сотворена ласкать человѣка и научаться по повелѣнію его исполнять и показать ему образъ пріятнаго обхожденія вѣрности и дружбы, хранить все, что поручено ей, ловить разныхъ звѣрей съ великою яростію и охотою и потомъ уступать человѣку. Лошадь и другой скотъ работной опредѣленъ облегчать иго работы, отягощая себя бремемъ, служитъ людямъ; они сотворены возить, носить и облегчать нашу слабость, повинуяся движенію нашего тѣла. Быки снабдены силою и терпѣніемъ, трудятся въ земледѣліи; коровы даютъ млеко въ пищу; овцы лишнее руно носятъ, которое имъ не нужно; оно, всякій годъ выростая, принуждаетъ человѣка собирати на свое употребленіе. Звѣриныя кожи даютъ людямъ разные мѣха въ краяхъ отдаленныхъ отъ солнца, и тако Творецъ натуры звѣрей одарилъ образомъ различнымъ, чтобъ и по смерти своей служили людямъ одеждою въ землѣ хладной. Тварь, которая не имѣетъ шерсти, покрыта толстой кожей. Иныя другъ друга покрываютъ, вмѣстѣ совокупляя; иныя покрыты черепами. Не только растущее на землѣ, но и животная тварь намъ бываетъ въ пользу и все для нашего употребленія сотворено; самые лютые звѣри усвояются или боятся по малой мѣрѣ и покоряются человѣку. Если бы вся земля населена и наполнена была жителей, не было бы нигдѣ звѣрей вредныхъ человѣку, кромѣ какъ въ лѣсахъ отдаленныхъ, и то-бы развѣ для того, чтобъ люди, въ забаву, силу и проворство свое надъ ними оказали, подобіемъ войны играя, не имѣя нужды войну начинать между собою. Но надлежитъ при томъ примѣтить, что родъ звѣрей человѣку вредныхъ весьма не плоденъ; множится тѣхъ больше, которые суть нужны въ яству; несравненно больше убиваютъ быковъ и барановъ, нежели волковъ и медвѣдей, совсѣмъ тѣмъ, гораздо меньше послѣднихъ, нежели первыхъ. Цицеронъ примѣтить заставилъ, что самки всякаго рода столько имѣютъ сисекъ, сколько онѣ рождать могутъ, чтобъ всякій особливо и вмѣстѣ могъ питаться.
   Какъ овцы подаютъ намъ шерсть, такъ червя, власно выдаваясь передъ ними, готовятъ шелкъ на всѣ богатые штофы, самимъ себѣ изготовляютъ могилу, скрываясь въ свою же работу, страннымъ видомъ рождаются снова, чтобъ умножить и продолжить родъ свой. Съ другой стороны, пчелы со всѣхъ благовонныхъ цвѣтовъ сокъ собираютъ и готовятъ соты въ такомъ порядкѣ, что намъ тому послѣдовать не можно. Многія гады перемѣняются въ червячки и мушки; хотя отъ нихъ пользы нѣтъ человѣку, однако и для того нужны, что любопытнымъ и прилежнымъ людямъ подаютъ довольное позорище собою въ упражненіи мысли. Что можетъ быть дивительнѣе, какъ разной видъ каждой твари и сотвореніе оной отмѣнное одного передъ другими? Все собою представляетъ, какъ премудрость Вышняго въ сотвореніе свое гнусную матерію премѣнила. Все меня удивляетъ, даже до послѣдней мухи. Если есть между ними нѣкоторыя безпокойныя, то надлежитъ вспомнить, что человѣку нужно трудъ имѣть, въ своемъ покоѣ онъ слабѣетъ и самъ себя забыть можетъ, ежели веселіе и покой съ нимъ будутъ непрестанно. Подумаемъ о своей хитрости чрезвычайной, которую мы видимъ ровно какъ въ большихъ, такъ и въ самыхъ малѣйшихъ составахъ. Съ одной стороны видимъ солнце въ нѣсколько милліоновъ разъ земли больше вертится въ пространствѣ толь ужасномъ, противу чего оно само малая часть блистательная и весьма отмѣнна, видимъ прочія звѣзды, можетъ быть, собою больше еще солнца и еще отъ насъ гораздо далѣ, въ такомъ разстояніи, что изъ мѣры уходятъ. Тамъ далѣ ходятъ зрачны звѣзды, коихъ ни раздѣлить, ни исчислить мы не въ состояніи. Земля, на которой мы живемъ, не что иное, какъ самая малая часть предъ всѣмъ тѣмъ, что мы видимъ и что не имѣетъ краю; но все сіе толь порядочно устроено есть и связано, что ни единыя части отнять нельзя безъ того, чтобъ вся натура не сокрушилась. Движеніе то удивительное коль непрестанно, толь премѣнно есть, и совершенно надобно, чтобъ единая рука Творца держала и владѣла натурой, по писанію: персты его играютъ свѣтомъ. Съ другой стороны не меньше умъ человѣческій во удивленіе приводятъ самыя малѣйшія существа и сотворенія; не меньше безконечности въ малыхъ тѣхъ тваряхъ и вещахъ, тако которое не постижно въ маленькой мошкѣ, то же сыщешь, что въ слонѣ и въ китѣ: голова, ноги, тѣло и внутреннія части, жилы, кишки, кровь, духъ, животныя части, въ которыхъ особливыя капли отъ разныхъ частей соединены такъ, что все сіе въ бездну человѣческую мысль уводитъ. Чрезъ помощь микроскопа находимъ мы тысячу объектовъ, которые взоръ не можетъ постигнуть, сколько въ каждомъ объектѣ другихъ объектовъ, которыхъ микроскопъ представить не можетъ. Что бы мы еще увидѣли, ежели бы могли только въ самую послѣднюю тонкость привести инструменты тѣ, кои помогаютъ грубому и слабому нашему взору; но въ такомъ недостаткѣ должно воображеніе себѣ вмѣсто микроскопа представлять и награждать недостатокъ нашего взора мысленными очима; оно постигать можетъ во всякой части тысячу свѣтовъ невидимыхъ и новыхъ, хотя и тѣмъ всего постигнуть не можно. Но не столько невидимаго и сокровеннаго въ натурѣ будетъ намъ незнакомо. Представимъ себѣ составъ тѣла животнаго, всякаго скота и гады, видимъ три вещи, которымъ нельзя довольно надивиться: первая сама въ себѣ имѣетъ чѣмъ отъ нападковъ обороняться, всякой по роду и своей силѣ; вторая есть чѣмъ оживляться и укрѣпляться отъ пищи, третья отъ чего умножаетъ и продолжаетъ родъ свой. Разсмотримъ же прилежно всѣ сіи свойства: всякое, животное имѣетъ нѣкоторое свойство, которое называемъ понужденіе; чрезъ оное познаваетъ нужное свое и вредное; оставимъ доискиваться, что то есть, довольно примѣчать дѣйствіе онаго, потому что видитъ малый агнецъ издалека мать свою, познаваетъ и бѣжитъ къ ней; овцы издалека слышатъ волка и ужасаются; гончая собака единымъ духомъ звѣря чувствуетъ. Во всякомъ звѣрѣ есть сокровенная помощь подобно духу, который всѣ мѣхи и жилы воздуваетъ, чинитъ всѣ составы гибки и невѣроятнымъ образомъ умножаетъ силу, проворство, хитрость и рѣзвость, чтобъ убѣгать хищника или настигать ловъ себѣ. Здѣсь не касается до того, что имѣетъ ли скотина познаніе; я ни до какихъ вопросовъ Философическихъ доходить не намѣренъ; движеніе ихъ тѣла, о которомъ я говорю, непостижно такъ, какъ почти движеніе человѣческаго корпуса. Ежели человѣкъ, который танцуетъ по веревкѣ, станетъ говорить и толковать резонъ тотъ, который крѣпко его держитъ, о томъ же самомъ резонѣ толкованье и разговоры, принудятъ его упасть на землю. Говори кто изволитъ, что скотина разсужденіе имѣетъ такое, какъ люди говорятъ, то мое доказательство никому не можно отвергнуть; разсужденіе не въ состояніи намъ разъяснить составы ихъ и движеніе, которому мы дивимся. Пусть скажутъ, что онѣ совершенно правила механики знаютъ и точно потому бѣгаютъ, скачутъ, плаваютъ, прячутся, скрываютъ слѣды свои отъ собакъ и звѣрей прочихъ; пусть увѣряютъ, что онѣ натурально знаютъ математику такую, которая незнакома людямъ. Кто осмѣлится сказать, что онѣ съ размышленіемъ и искусствомъ быстрое движеніе своего корпуса начнутъ, что всѣ люди безъ помыслу и намѣренія въ непостижимой творятъ скорости. Кто придастъ резонъ движенію тому, котораго человѣкъ не имѣетъ? что, говорятъ, побужденіе звѣрей наставляетъ? я самъ то же почитаю, но та самая хитрость непостижима человѣку, ни въ звѣряхъ и скотѣ, которые не могутъ о томъ разсуждать и не имѣютъ время думать, но въ премудрости Творца всея твари. Сія премудрость смотритъ надо всѣмъ своимъ твореніемъ и управляетъ невидимою силою; надлежитъ молчать о натурѣ и побужденіи; знаніе сіе только хорошо и красно въ устахъ тѣхъ, которые говорятъ о томъ часто; во всемъ томъ, что натура и побужденіе называютъ, есть прилежность и искусство вышнее, противъ котораго вымыслы человѣческіе подобны тѣни. Уже то несомнѣнно, что въ скотѣ есть множество движеній не учрежденныхъ и непостижныхъ, которыя чинятся по самымъ главнымъ механическимъ правиламъ; единая машина дѣйствуетъ по онымъ правиламъ. Дѣйствіе сіе уже не прекословно и не повинно всей философіи. Что будете думать о часахъ, которые кстати убѣгать, обороняться станутъ, когда захотятъ ихъ разбить, не придадутъ ли искусство сіе творцу ихъ? Кто будетъ увѣрять, что сія машина сокровенная, сама собою нечаянно учинилась; подумаючи, что уже тѣмъ хитрость машины сей довольно изъяснили, когда натура и побужденіе упомянутъ. Говорятъ о часахъ, которые часы своему господину кажутъ точно, и убѣгаютъ, когда кто вознамѣрится ихъ испортить, что есть лучше сей машины, которая сама собою исправляется и оживляется непрестанно? Скотъ имѣетъ мѣры въ своей силѣ; работа и труды приводятъ оную въ слабость; но чѣмъ болѣе работаетъ, тѣмъ болѣе алчетъ возобновити силы свои довольной пищей; пища ему всякой день потерянную силу возвращаетъ, наполняетъ утробу происхожденіемъ страннымъ, которое возвращаетъ въ естественную силу, укрѣпляетъ въ немъ животъ; изнывая, сокъ отбирается и уходитъ въ жилы, а грубое остается; соки тѣ, претворясь въ кровь, въ неисчетные каналы входятъ, оживляютъ члены, оттуда отходятъ въ тѣло и дѣлается мясо, изъ разныхъ травъ и разныхъ соковъ отмѣнныхъ цвѣтомъ составляется тѣло; пища, будучи, бездушна, животворитъ звѣря, и потомъ сама бываетъ звѣремъ; части прежнія тѣла его исчезли нечувствительно въ непрестанной премѣнѣ; что было за четыре года лошадь, уже прахъ и гадъ одинъ остался, а что овесъ было и сѣно, то стало та самая сильная лошадь; со всѣмъ тѣмъ, вся она въ толикой нечувствительной перемѣнѣ своего тѣла; отъ пищи -- сокъ есть не отлученъ во всякомъ скотѣ. Не только наружныя движенія престаютъ, но и внутреннія силы отъ излишняго употребленія ослабѣваютъ; одно только дыханіе и нетлѣніе остается. Всякое движеніе, которое отнимаетъ силу, требуетъ подкрѣпленія, и для того находимъ покой въ забвеніи или снѣ во время ночи, когда темнота мѣшаетъ работать и бѣгать. Кто опредѣлилъ сіе междучасіе и кто уставилъ время, котораго для покою необходимо требуютъ утомленные члены, и отъ него всѣ труды забвенны, всѣ тягости и слабость миновалось, пріемлетъ новую силу и работаетъ такъ, какъ человѣку безъ самовольнаго ослѣпленія не видѣть онаго не можно. Еслибы лютые тѣ звѣри умножались, то бы люди со всѣхъ сторонъ терзались; довольно въ наказаніе наше въ человѣческомъ родѣ зависти и злости. Богъ, предвидя, отвѣчалъ Мормонъ, наше беззаконіе и неправду, захотѣлъ попустить лучше человѣка въ наказаніе другому, а не звѣрю. Еслибы звѣри попущены были, то бы всякаго жизнь скончалась скоро; но зависть и злость людская томитъ и утѣсняетъ, иногда не лишая жизни, чтобъ человѣкъ, опомнясь, могъ на истинный путь обратиться и старался неусыпно узнать бѣды своей причину, отчего впредь можетъ вооружиться осторожностію болѣ. Но чтобъ ночь не помѣшала мнѣ намѣреніе мое исполнить сегодня, мнѣ говорилъ, матерію мою окончатъ. Со всѣмъ тѣмъ говорилъ: не происхожденіе удивительное всякой твари намъ не такъ кажется велико, какъ кажется должно; можетъ быть, привычка къ тому насъ отъ мыслей отлучаетъ. Что будутъ думать о мастерѣ часовомъ, который бы сдѣлалъ такіе часы, чтобы они въ роды безконечные плодились; что разсуждать станутъ о строителѣ домовъ, который бы такой домъ построилъ, чтобъ отъ него другіе созидались и возобновляли жилище людямъ, когда начнетъ прежній въ ветхость приходить? Все, что видимъ въ звѣряхъ и скотинѣ, они не что иное, какъ ежели вѣрятъ въ хожденіе машины, часамъ подобной; они умѣютъ въ безконечные вѣки простирать родъ свой; творецъ ихъ вложилъ имъ возможность сію сначала. Пусть говорятъ, что умноженіе рода ихъ происходитъ отъ сѣмени породы, которое въ нихъ безконечно пребываетъ или пріуготовленіе нарочное производитъ въ нихъ рожденіе....... Ежели возможно, что зародыши или сѣмена въ звѣряхъ и скотѣ за четыре тысячи лѣтъ пріуготовлены въ безконечные вѣка, и одни отъ другаго производятъ родъ свой, и всегда производить будутъ сіи зародыши, которые должны имѣть Форму своего корпуса по роду и чрезъ основаніе возрастая, во чревѣ родиться, то еще наиболѣе сотвореніе оныхъ непонятно, и всякаго звѣря основаніе требуетъ непостижно премудрости и искусства. Хотя бы то и такъ, то надлежитъ первое, чтобъ основаніе онаго звѣря въ своей малѣйшей пропорціи всѣ внутреннія и суптильныя имѣло части; второе надобно, чтобъ всякій зародышъ имѣлъ, а тѣ въ себѣ также, чтобъ въ безконечные роды плодиться было можно. Возможно-ли умомъ постигнуть безчисленное приготовленіе въ одномъ зародышѣ толикаго множества твари, и для того все сіе не можетъ мнѣніе мое опровергнуть; но больше хитрость и искусство вышняго Творца показуетъ. Уже то несомнѣнно есть и непрекословно, отметая всѣ системы философовъ, что натура собою не производитъ ни въ которой части земнаго круга ни львовъ, ни медвѣдей, ни овецъ, ни быковъ, ни оленей, ни лошадей, ни кошекъ; все рождается отъ пары; оная пара, которая рождаетъ третьяго, не виновна искусству и хитрости въ рожденномъ ими не точію сотворить и ставить онаго части не въ состояніи, но и не знаютъ, какъ составлено то, что изъ утробы ихъ происходило; не знаютъ никакихъ внутреннихъ составовъ Отъ чего сіе удивительное искусство, которое конечно не отъ нихъ, и кая власть и всемогущество, кая премудрость въ твореніи пречудномъ происходитъ отъ такой машины, которая не знаетъ, что творитъ, и никакого понятія о томъ не имѣетъ? Не можно и ни по чемъ думать, чтобъ скотъ смыслилъ и имѣлъ знаніе, хотя и придаютъ имъ то, напрасно однако, они сотворенію рожаемаго ими не причастны. Посмотримъ далѣе и примѣчаемъ дѣла всякаго животнаго. Представимъ собаку, которая въ надеждѣ крайней мчится третьимъ путемъ за звѣремъ, который отъ нея уходитъ, когда двумя слѣду его не расчухала, гнавшись. Подумаемъ о павлинѣ, который дѣтей своихъ въ такомъ мѣстѣ воспитать ищетъ, чтобъ духомъ не нашла собака. Подивимся пауку, который хитро сплетаетъ сѣти, чтобъ поймать муху. Представимъ себѣ цаплю, которая, сказываютъ, острый носъ свой подъ крыло скрываетъ, чтобъ нападающую на себя птицу убить нечаянно и оборониться. Подумая о всемъ томъ и положимъ, что натура преисполнена чуднаго дѣйствія; но что заключить должно, можемъ ли повѣрить, что тварь больше насъ разсужденіе имѣетъ; ихъ паръ чинитъ больше осторожности, нежели нашъ разумъ; они ни геометріи, ни философіи не учили и никакого искусства и наукъ не знаютъ; все, что они дѣлаютъ, не учась, не приготовляясь, вдругъ безъ всякаго совѣта, а мы все часто совѣтуя и разсуждая, обманываемся часто, что можно чрезъ слово сіе разумѣть иное, какъ резонъ совершенный и разсудокъ здравый надобно познать или въ твари, или въ творцѣ, въ машинѣ или кто оную составилъ. Когда я вижу машину, которая мнѣ часто часы въ суткахъ показываетъ, не имѣя въ себѣ разсужденія, тогда познаваю, что творецъ оной правильно и здраво разсуждалъ заранѣе. Подобно тому и въ твари, когда вижу дѣло, которое съ лучшею осторожностію и разсудкомъ моимъ творится, заключаю въ мысляхъ, что творецъ оныхъ хитрость свою употребилъ въ сотвореніи, такъ какъ искусство въ часахъ зависѣло отъ хитрости мастера часоваго.
   Но отвѣчая мнѣ, что побужденіе скота во многомъ доводитъ до проступка, не удивительно, что скотъ во всемъ неостороженъ, но то чудно, что онъ есть въ нѣкоторыхъ дѣлахъ своихъ много; если бы во всемъ такъ были, то бы надобно признавать въ нихъ разумъ и понятіе совершенное. Въ твореніи власти безконечной не можетъ быть ничто безконечно; всесовершенное существо во всякомъ естествѣ умѣренное совершенство сотворило, но тѣ мѣры не доказательства въ твореніи, что оно безпорядочно и безъ резону было. Когда хоть я въ чемъ и обманулся, оттого не слѣдуетъ, чтобъ я былъ безъ резону и что во мнѣ нечаянность одна дѣйствуетъ; а слѣдуетъ только то,# что мой резонъ несовершенъ и имѣетъ свои границы; власно и скотъ хотя во многомъ несмысленъ, въ нѣкоторыхъ дѣлахъ очень, и для того не льзя почитать, чтобъ въ сей машинѣ не было резону. Наконецъ надобно сказать, что дѣла ихъ удивительныя являютъ искусства хитрость и порядокъ, даже до совершенства въ нѣкоторой мѣрѣ; но кому придать то, творцу или твари?
   Если кто скажетъ, что скотъ одушевленъ по своей машинѣ, я спрошу, какой натуры въ нихъ души много отмѣнны; тѣла ихъ не совокупны; кто совокупилъ ихъ разнымъ корпусамъ во всей твари, кто власть имѣлъ въ натурахъ разныхъ устроить ихъ въ порядокъ постоянной и скорое сообщеніе съ ними сдѣлать. Ежели напротиву вы хотите, то одна матерія, и когда думаете и когда нѣтъ, по разности учрежденія и претворенія, какія имъ предать можно. Я не говорю теперь, что матерія мыслить не можетъ и что не можно заключить, что части камня никогда не могутъ безъ прибавки познать себя, въ какую фигуру и движеніе оной привести изволишь; только спрошу, въ чемъ состоитъ учрежденіе и претвореніе той матеріи, о которой мы говоримъ теперь, по мнѣнію вашему? Надобно, чтобъ была нѣкоторая степень движеній, въ которыхъ оная матерія не помышляетъ о томъ; другіе наступаютъ, въ которыхъ она вдругъ станетъ познавать себя и разсуждать. Кто избралъ точную степень ихъ движеній, кто нашелъ линію, по которой части въ движеніе приходятъ, кто нашелъ мѣры точности, величины и фигуру, которыя всякая часть пріемлетъ и имѣть нужно, чтобъ въ своемъ обращеніи не потерять препорціи между собою? Кто учредилъ нарочный корпусъ, въ которомъ всѣ человѣки имѣютъ свою мѣру; однимъ словомъ, кто нашелъ свойство, отчего вся матерія мыслитъ, отъ котораго малѣйшей части отнять не можно безъ того, чтобъ вся матерія мыслить не престала? Если вы скажете, что то нечаянностью, я отвѣчаю, что вы нечаянность сдѣлали весьма премудру даже до того, что она корень премудрости. Совершенно странное заблужденіе и нерадѣніе познать причину всего существа, отчего все происходитъ. И не стыдятся говорить, что самый резонъ отъ причины слѣпой и неразумной происходитъ и придаетъ матеріи разумъ, которая себя познавать не въ состояніи; по моему мнѣнію, лучше все оставить, нежели сказать то, чего никакъ защищать и утвердить не можно.
   Древніе философы хотя несовершенно премудростію освѣщены были, однако предвидя сіе возраженіе человѣческаго ума, хотѣли утвердить, что умъ божественной во всю вселенную испущенъ и премудрость вышняя дѣйствуетъ во всей твари и во всей натурѣ непрестанно, особливо въ скотѣ, какъ душа дѣйствуетъ въ тѣлѣ. Вкорененіе, которое нынѣшніе мудрецы называютъ побужденіе, животворитъ всякое животное въ свѣтѣ; они увѣрены, что сіи искры божественнаго разума первенство есть всякаго происхожденія, и что всякой скотъ въ началѣ при рожденіи своемъ его пріемлетъ и бываетъ въ немъ даже до смерти; тогда, отдѣлялся отъ праха, сія божественная сила восходитъ на небо и пребываетъ межъ звѣздами. Сія философія хотя и ложна, но разумна, которую Виргилій изъясняетъ въ стихахъ своихъ о пчелахъ, говоря, что вся хитрость охъ заставила многихъ признавать, что они вразумлены божественнымъ разумомъ, въ такомъ увѣреніи, что Богъ, наполня онымъ небо и землю и моря, въ рожденіи животной твари подаваетъ и пребываетъ, пока въ ничто обратится, потому что души основаніе жизни, не умираютъ, но восходя на небо, въ число звѣздъ бываютъ вмѣстимы. Сія безконечная премудрость, которая цѣлымъ свѣтомъ управляетъ, просвѣщала столько-жъ и прежде ихъ толь много, что они цѣлый свѣтъ звѣремъ называли, но звѣремъ мудрымъ, разсудительнымъ. Сія философія соединила множество богатства во едино, а сіе единое въ натуру, которую признавала совершенну всемогущу и божественну. И тако философы, удалясь отъ стихотворцевъ, неволею впали въ воображенія стихотворческія, придавали, какъ творцы притчей въ цѣломъ свѣтѣ, разумъ, хитрость и все знаніе такимъ частямъ, которыя никакого понятія о себѣ не имѣли; но совсѣмъ тѣмъ, хотя въ натурѣ всю премудрость почитали, однако знали, что безъ творца искусснаго ни что сотвориться не можетъ.
   Мирмонъ окончилъ рѣчь свою, а я, благодаря его, сказалъ, что сколько упомню слова его, то и вамъ писать буду. Мирмонъ, усмѣхнувшись, сказалъ, что я много могу найти въ моей уединенной мысли о чемъ писать, лишь бы только силъ моихъ достало, и простясь со мной пошелъ въ домъ свой, а я писалъ къ вамъ слова его, пока еще свѣтило солнце, чтобы вы узнавали, какъ мое почтеніе къ вамъ одно не премѣнилось.
  

ПИСЬМО V.

   Оставя звѣрей подвластныхъ человѣку, надлежитъ прилежно разобрать человѣка и увидѣть въ немъ образъ и подобіе того, по которому сотворенъ онъ. Я въ своей натурѣ двойнаго существа не знаю: одно, которое познаваетъ, а другое то, что понятія не имѣетъ; человѣкъ одинъ оба существа сіи въ себѣ имѣетъ -- тѣло никакого понятія не имѣетъ, душа себя познаваетъ и все что видимъ понимаетъ и размышляетъ. Первое существо, которое все изъ ничего сотворило, создало человѣка конечно себѣ подобнымъ; подобіе оное видимъ и совершенства двухъ разныхъ существъ, но образъ есть, образъ не можетъ (быть) не что иное, какъ то есть всесовершеннаго существа. Начнемъ человѣка разбирать по сотворенію его тѣла. Я не знаю, мать сказала дѣтямъ, какъ вы въ утробѣ моей зачалися...... и совершенно не родителя премудрое тѣло человѣческое составляютъ, они въ томъ устроеніи никакого участія не имѣютъ; тѣло взято отъ земли, но кажется, что Творецъ премудрость свою и искусство наилучшимъ образомъ показалъ изъ такой гнусной матеріи; во основаніи человѣческаго тѣла мы видимъ, какъ кости на себѣ держатъ тѣло, въ которомъ протянутыя жилы больше дѣлаютъ утвержденіе: всѣ составы, въ которыхъ жилы сопрягаются и рождаются, творятъ порядочное и нужное движеніе тѣла, кости, сгибающіяся во учрежденномъ разстояніи всякіе члены воздерживаютъ въ своемъ мѣстѣ. Цицеронъ имѣлъ причину пречудному зданію въ человѣческомъ тѣлѣ дивиться. Сколь слабы всѣ члены въ движеніи, толь тверды напротивъ и крѣпки въ трудахъ и работѣ. По смерти когда все тѣло человѣческое въ прахъ изноетъ, нѣкоторые составы съ нуждой могутъ развалиться. Отъ мозгу всѣ жиды и духи происходятъ, которые такъ субтильны, что видѣть не можно ни одного, толь здравы и сильны, что человѣческимъ тѣломъ владѣютъ; сіи умы или духи въ непостижной добротѣ отъ края до края въ членахъ тѣла человѣческаго бываютъ и разные виды притворяютъ, разныя и частыя движенія онаго приключая. Сверху же человѣческое тѣло покрыто кожей; въ нѣкоторыхъ мѣстахъ нѣжной и тонкой для того тѣла. Если съ человѣка пріятнаго и хорошаго снять кожу, тотъ же самый объектъ покажется страшенъ и гадокъ. Въ другихъ мѣстахъ та-же кожа толще для того, чтобъ пристойно тѣмъ частямъ трудъ снести было можно, наприм. на подошвахъ кожа гораздо толще нежели на лицѣ, на затылкѣ тако-жъ толще нежель на лбу. Человѣческая кожа вся въ скважняхъ, которыя называются поры, но онѣ невидимы и не чувствительны людямъ, хотя потъ и мокрота сквозь оныя выступаетъ, однако кровь никогда не выходитъ........ Еслибы она была рѣже и тонѣ, лицо бы казалось въ морщинахъ и красно отъ крови. Кто поставилъ въ такихъ пріятныхъ мѣрахъ и придалъ цвѣтъ хорошій человѣку, которому всѣмъ искусствомъ своимъ живописцы въ самомъ совершенствѣ послѣдовать не могутъ?
   Въ человѣческомъ же тѣлѣ вѣтви несчетныя: иныя кровь въ края членовъ пропускаютъ и называются пульсы; другія, чрезъ которыя кровь возвращается въ свой центръ, называются жилы; чрезъ разныя тѣ вѣтви, течетъ кровь и сладкій сокъ; въ человѣкѣ кровь орошаеть все тѣло подобно рѣкамъ, орошающимъ землю. Потомъ, вступая въ тѣло, возгустится и не столь быстра бываетъ, но послѣ возобновись, въ свои потоки по прежнему входитъ, чтобъ непрестанно продолжать циркуляцію.
   Посмотримъ же на порядочное учрежденіе всѣхъ членовъ. Наши голени, двѣ главныя подпоры, утверждены жилами, на которыхъ держится все человѣческое тѣло, но сіи подпоры сгибаются; равно чашки въ колѣняхъ сдѣланы для того, чтобъ сгибаться было безъ труда можно. Всякій подпоръ свой подставъ имѣетъ, который изъ разныхъ составовъ собранъ, соединенъ столь изрядно, что можетъ согнуться и разогнуться такъ, какъ требуетъ нужда. Всѣ ноги изъ маленькихъ костей и жилъ собраны для лучшаго и скораго движенія тѣла. Пальцы на ногахъ, претыкаясь по землѣ, понуждаютъ всѣмъ тѣломъ, сгибаются и разгибаются какъ угодно. Какъ скоро тѣло на которую сторону наклонится, валится уже, то ноги поддерживать его готовы, хотя ноги въ половину человѣческаго тѣла началися, однако сами въ себѣ особые составы имѣютъ, чтобъ человѣкъ покойно могъ садиться.
   Корпусъ тѣла, умѣренъ противъ подпоровъ, содержитъ въ себѣ нужныя части къ человѣческой жизни, которымъ нужно есть быть въ срединѣ и въ лучшемъ сокрытіи, и для того ребра отъ спины, какъ вѣтви отъ корня произрастаютъ, вокругъ соединяются и скрываютъ нижнія и важныя человѣческой жизни части. Но надлежитъ знать, что ребрами всея утробы человѣческой покрыть не можно безъ того, чтобъ желудокъ и кишки дѣйствія своего не потеряли; того для оставлено порожнее мѣсто къ пупу чтобъ животъ отъ пищи раздаваться могъ безъ нужды. Спинная кость еслибы пряма была и тверда, то бы человѣку нельзя было согнуться, и для того творецъ премудро сотворилъ оную изъ составовъ, которые одинъ о другой укрѣпилъ; сгибаются и разгибаются безъ затрудненія; всѣ тѣ составы въ срединѣ имѣютъ скважины, чтобъ изъ мозгу духъ свободно проходить могъ. Но какъ не дивиться натурѣ костей самыхъ; онѣ такъ въ себѣ тверды, что по сокрушеніи тѣла кажутся еще не вредны; однако онѣ всѣ въ несчетныхъ скважинахъ, отчего онѣ легки суть, а внутри наполнены мозгу: для ихъ пищи всякая кость точно пронзена въ томъ мѣстѣ, гдѣ она сокъ отъ другой получаетъ; концы костей обыкновенно толще нежели средина, чтобъ скорѣе одна отъ другой могла повернуться и не препятствовать въ порядочномъ движеніи тѣла.
   На бокахъ подъ ребрами утверждены всѣ органы, отъ которыхъ человѣкъ дыханіе получаетъ и отъ которыхъ тлѣетъ его пища и кровь новая поступаетъ. Дыханіе нужно человѣку для утишенія внутренняго жару, происходящаго отъ волненія крови и непрестаннаго хожденія внутреннихъ духовъ; воздухъ насъ питаетъ и возобновляетъ всеминутно жизнь нашу; нетлѣніе также нужно того для, чтобъ премѣнять всякую пищу въ кровь человѣку. Кровь есть такой сокъ, который во всѣ члены входитъ и наконецъ въ тѣло премѣняется, награждая всякаго члена недостатки, возвращаетъ потерянную силу; пузырь непрестанно получаетъ, испуская, воздухъ; подобно мѣху завсегда въ движеніи; желудокъ, опустѣя, приключаетъ голодъ и принуждаетъ человѣка опять себя наполнить. Всякая пища въ желудкѣ тотчасъ сварится и претворится въ молоко, оттуда идетъ въ сердце и тамъ пріемлетъ силу и форму и цвѣтъ крови; а между тѣмъ пока сокъ тотъ въ молоко и кровь обратится въ тѣхъ каналахъ, чрезъ которые проходитъ, грубое и прочее остается такъ, какъ отруби отъ муки сквозь сито, и облегчая человѣка, выходитъ далеко отъ тѣхъ органовъ, которыми человѣкъ дышетъ. Но сказать словомъ, въ единомъ сотвореніи человѣческомъ толикихъ удивленій множество зрится, что человѣческому уму постигнуть не можно. Правда, что внутреннія человѣческія сѣти не такъ пріятны, какъ наружныя; но надлежитъ знать, что онѣ не сдѣланы для того, чтобъ ихъ каждый видѣлъ, но по намѣренію творца видно, что онѣ безъ крайняго ужаса и видимыми быть не надлежитъ и что человѣкъ раскрыть утробу другаго безъ крайней нужды и принужденія не можетъ. Ужасно и жалостно раненаго видѣть, но по мнѣнію святаго Августина, надлежитъ сказать, что во внутреннихъ частяхъ человѣческаго тѣла больше удивленія и примѣчанія достойныхъ вещей любопытному человѣку, нежели въ наружныхъ; внутреннія части мочны, толь сильны, чтобъ показать собою премудрое сотвореніе изъ самой гнусной матеріи; тамъ видно искусство творца и слабость твари.
   Сверху сея удивительной машины выросли двѣ руки, равныя и умѣренныя въ своей формѣ и утвержденныя въ плечахъ и снабденныя составами и жилами, такъ что безъ всякой нужды движеніе имѣть могутъ; мѣра же рукъ оныхъ такая, что свободно всѣ части достать можно; жилы въ нихъ часты и сильны для того, чтобъ всего тѣла больше труда руки снести въ состояніи были; руки снабдены составами такими, что всякую вещь по волѣ безъ нужды могутъ схватить, отринуть, притянуть, связать, развязать, держать и ворочать; пальцы сдѣланы для того, чтобъ всякую вещь въ лучшее состояніе привести руками; руки же еще и все тѣло удерживаютъ въ случаѣ нужды.
   На верху самаго тѣла выросла шея тверда или гибка, какъ изволишь. Ежели нужно на головѣ нести какую тягость, тогда шея сдѣлается такъ тверда, какъ изъ одной кости. Ежели наклонить голову или насторону обращати, шея ворочается по волѣ; та самая шея держитъ на себѣ голову, которая всѣмъ тѣломъ обладаетъ. Ежели бы она была меньше, ни какой бы препорціи не имѣла съ тѣломъ; еслибъ больше, то кромѣ того что не складна и не пригожа, тягость бы ея склонила на одну сторону. Глава та со всѣхъ сторонъ воздерживается крѣпкими костями, чтобъ не вредно содержать въ себѣ сокровище, которое она скрываетъ. Мозгъ въ головѣ мягокъ, сыръ и хлибокъ, основанъ на самыхъ тонкихъ жилахъ и пресѣкновенныхъ. Здѣсь вся хитрость и искусство непостижнаго ума, о чемъ я послѣ упоминать стану. Черепъ имѣетъ порядочныя скважины ушамъ, глазамъ, рту и носу, и вездѣ есть жилы которыя и сами во многомъ употребляемы бываютъ. Въ носу есть хрящъ, чрезъ который обоняніе въ мозгъ проходитъ; всѣ тѣ жилы есть вдвое, чтобъ когда съ одной сторону повредится, то съ другой бы дѣйствіе такое же было. Всѣ сіи органы такъ устроены, что человѣкъ обращаетъ ихъ къ той сторонѣ, когда захочетъ; къ тому жъ составы шеи помогаютъ вдругъ обращать ихъ. Всѣ части на затылкѣ тверже и покрыты волосами. Лицо, передняя часть въ головѣ, вся краса человѣку, гдѣ всѣ чувства, также иные члены собраны и поставлены въ порядкѣ. Глаза поставлены въ срединѣ въ ровномъ разстояніи, чтобъ издалека всякій видъ могли постигнуть и въ безопасности всего человѣка стерегутъ. Тотъ, кто ихъ сотворилъ, вложилъ въ нихъ огня небеснаго искры, которымъ ничто во всей натурѣ уподобиться не можетъ. Глаза сіи подобны зеркаламъ, въ которыхъ всѣ виды цѣлой натуры воображаетъ умъ человѣческій, и хотя мы всякій видъ двойнымъ органомъ постигаемъ, но ни какой видъ не кажется намъ вдвое, за тѣмъ что жилки тѣ, которыя взоръ нашъ направляютъ, подобны двумъ вѣтвямъ, которыя въ единъ стержень срослися. Надъ глазами брови, чтобъ покрыть и сомкнуть; лобъ придаетъ величіе и красу лицу. Ежели бы носъ не былъ въ срединѣ, все бы лицо было плоско и дурно. Онъ поставленъ точно между взоромъ и устами, чтобъ понять обоняніемъ все то, что на пищу годно. Ноздри служатъ дышать и нюхать. Посмотрите губы: ихъ живость, румянецъ и пропорція все лицо украшаютъ; уста по сообществу съ глазами возбуждаютъ, веселятъ, печалятъ, услаждаютъ, возмущаютъ и словомъ всякую страсть и чувствіе на лицѣ показуютъ. Сверхъ того, что уста пріемлютъ пищу, они разнымъ и скорымъ своимъ движеніемъ дѣлаютъ премѣну, то изъ словъ пресѣченіе. Откроются уста, тамъ видны порядочные ряды зубовъ чистыхъ, которые утверждены въ деснахъ и тайную имѣютъ силу смыкаться и отворяться. Они пріуготовятъ прежде ко нетлѣнію пищу; оная пища въ желудокъ идетъ другимъ каналомъ, а не тѣмъ, коимъ дышатъ. Сіи два канала хотя и очень близки между собою, но никакого сообщества не имѣютъ.
   Языкъ составленъ изъ маленькихъ мусклей и жилокъ тонкихъ, которые сгибаются въ скорости непостижной. Онъ дѣйствуетъ такъ въ устахъ, какъ пальцы искуснаго музыканта на инструментѣ. Онъ ударяется иногда въ небо, иногда въ зубы, а отъ него идетъ каналецъ сквозь горло до самой груди, которой изъ маленькихъ колечекъ составленъ и въ срединѣ прочищенъ, чтобъ пускающійся духъ изъ пузырей пресѣкать и лучшій тонъ произносить. Въ исходѣ сей каналецъ на сторонѣ въ небѣ имѣетъ такую скважину, какъ Флейту, и сжимаясь и распускаясь, дѣлаетъ голосъ тонѣ или больше; а чтобъ пища нечаянно не вскочила въ тотъ каналецъ, которымъ дышимъ, есть текта (?) отъ канала гласнаго, по которой въ надобное мѣсто кровлею катится съ языка пища. Сія кровелька такъ мягка и тонка, что она, дрожа въ гортани, красу дѣлаетъ голосу. Мнѣ кажется, (изъ) сего довольно уже, не вступая въ дальнія анатомическія описанія, показалось удивительное и премудрое сотвореніе нутреннихъ частей въ человѣкѣ. Сей органъ человѣческаго гласа всѣ музыкалическіе инструменты превосходитъ; они только послѣдовать ему тщатся.
   Но кто можетъ изъяснить о деликатностяхъ органовъ, которыми человѣкъ ласковость и пріятное благоволеніе и противность раздѣляетъ? Какимъ образомъ толь множество разныхъ голосовъ меня во уши ударяютъ и оставляя тонъ, когда уже замолкнутъ, такимъ, что я точно и порядочно всякое слово раздѣляю. Съ какимъ намѣреніемъ Творецъ премудрый далъ намъ въ глазахъ сырой и тонкій завѣсъ? Покрывая ихъ, уши оставилъ отверсты для того, сказалъ Цицеронъ, что глазамъ надобно быть покрытыми, когда спать станутъ, и ушамъ открытыми стеречь и отъ шуму въ опасномъ случаѣ разбудить человѣка. Кто вкоренилъ въ наше око небо, землю и море, поставленныя отъ насъ въ такомъ довольномъ разстояніи? Какъ можетъ всякій видъ порядочно въ такомъ маленькомъ органѣ предстать мнѣ въ мозгу, который сохраняетъ воображеніе отъ того время, какъ память наша на свѣтѣ постигаетъ. Мы удивляемся книгамъ, въ которыхъ сохраняютъ всѣ знатныя приключенія; но какъ уже много несравненна память; изъ мозгу умнаго человѣка такъ она исходитъ: всякой образъ, въ которомъ бываетъ нужда, и всякое прошедшее приключеніе, какъ скоро призоветъ, такъ скоро придетъ, какъ скоро отошлетъ, такъ скоро уходитъ и скрывается въ незнаемомъ мѣстѣ, уступая мѣсто другому. Воображеніемъ своимъ человѣкъ раскрываетъ и закрываетъ какъ захочетъ все листы, превращая быстро отъ края до другаго. Смотрите, есть еще въ памяти такія записки, которыя самыя дальнія дѣла и приключенія представляютъ, все сіи слова, которыя умомъ читаютъ, памяти не оставляютъ въ мозгу ни малаго слѣда; сія удивительная книга составлена изъ матеріи тонкой и нѣжной, никакой грубости въ себѣ имѣетъ, и тако должно дивиться премудрой и сильной рукѣ той. которая изъ земли порядочные и субтильныя такія устроила части.
   Однимъ словомъ, не вступая въ дальнія анатомическія описанія о тѣлѣ человѣческомъ, я только былъ показать намѣренъ, чтобъ единымъ взоромъ всю хитрость и искусство Творца понять человѣку безъ всякой науки. Человѣческое тѣло могло-бъ безъ сумнѣнія быть меньше или больше. И ежели-бъ оно было меньше, то бы многіе звѣри и скоты человѣка утруждали и топтали вовсе ногами. Ежелибъ чрезвычайно человѣкъ великъ былъ, то бы малое число людей могло много пищи вдругъ поглотити; ни лошади и ни какой бы скотъ не могъ его носити; не могли-бъ довольныхъ найтить матерьяловъ къ строенію домовъ себѣ покойныхъ. Но учрежденіе роста человѣческаго и препорція тѣла такъ умѣрна, что одинъ видъ его величества отъ всея твари отмѣняетъ. Человѣкъ хотя отъ натуры не имѣетъ такаго оружія, какъ лютые звѣри, но онъ хитростію и искусствомъ своимъ усмиряетъ и отнимаетъ силу и многихъ, присвояя (?), въ забавы и игры свои употребляетъ, заставитъ себя ласкать льва и тигра и на слонахъ ѣздитъ. И тако самъ о себѣ помышляя, человѣкъ узнаетъ власть и премудрость Творца по единому сотворенію своего тѣла; что же касается до силы и дѣйствія души его, о томъ послѣ писать къ вамъ буду, а нынѣ остался тотъ же.
  

ПИСЬМО VI.

   Хотя человѣческій корпусъ кажется лучшее и искуснѣйшее твореніе въ свѣтѣ, но предъ мыслію человѣческою почти за ничто признать можно. Тѣло есть, которое не можетъ смыслить; никакого знанія не придаютъ камню, дереву и металлу, однако они тѣла суть. И такъ сродно вѣрить, что матерія не можетъ думать. Что есть, ежели человѣкъ безъ предупрежденія услышитъ, что скотъ единыя суть машины? Конечно будетъ смѣяться, потому что онъ не можетъ разсудить, какъ простая машина знаніе имѣть можетъ, которое онъ часто въ скотѣ примѣтилъ? И оттого и древніе ничего невещественнаго не знали, называли души пятымъ элементомъ ила нѣчто не видимое, божественное и небесное, чего земнымъ именовать не можно; не могли разсудить, чтобъ сославъ земной изъ четырехъ элементовъ думать и самъ себя познавать могъ.
   Станемъ прикладъ брать, что изволишь. Никакой Философической секты не опровергая, но сіе уже всякому философу неизбѣжно: или матерія сама въ себѣ можетъ думать, или конечно не можетъ; а то, что думаетъ въ насъ, есть существо отмѣнное, но только къ ней превращенное на время. Если матерія и можетъ думать, то надлежитъ сказать, что не вся, и что думаетъ сегодня, не думала за пятьдесятъ лѣтъ, наприм., матерія тѣла молодаго человѣка не думала конечно за десять лѣтъ своего рожденія. Надобно будетъ увѣрить, что матерія получаетъ мысль отъ нѣкотораго учрежденія и движенія своихъ частей. Возьмемъ камень или комъ песку; сія матерія не имѣетъ мыслей и чтобъ заставить ее думать, то надобно сдѣлать фигуру, учредить и двигать въ нѣкоторомъ разумѣ и особливымъ манеромъ всѣ части, изъ которыхъ составленъ будетъ корпусъ. Кто навелъ такую точность препорціи и учрежденіе, начать движеніе въ такомъ разумѣ, ино въ другомъ движеніи въ такой степени, что снизу и сверху, она, матерія бы никогда не могла думать? Кто положилъ въ такой гнусной матеріи основаніе тѣла младенческаго, который, родясь, мало по малу въ разумъ и понятіе происходитъ? Ежели же на противу матерія не можетъ собою думать, а надлежитъ, чтобъ въ ней было другое существо, которое въ человѣкѣ мыслитъ во время движенія той матеріи, въ которой оно пребываетъ, сіи обѣ натуры между собой не сходны; мы одну знаемъ чрезъ фигуру и движеніе превѣчныя и пристойныя въ такой части; другую признаваемъ мыслію, и разсужденія одна о другой не дастъ, и дѣйствія ихъ ничего обыкновеннаго не имѣютъ, и тако надлежитъ знать, почему толикой разности два существа соединены въ человѣкѣ; отчего движеніе тѣла въ скорости непостижной рождаетъ мысли, отчего мысли въ своей простотѣ несказанной приводятъ въ движеніе тѣло; отчего такое сообщество лѣтъ восемьдесятъ и болѣ безперерывно можетъ продолжаться; отчего совокупленіе сихъ существъ и двухъ разныхъ дѣйствій составляютъ точность въ дѣлахъ такую, что понять и разобрать не можемъ? Кто соединилъ сіи два существа? они сами собою не совокупились; матерія не могла умъ къ себѣ призвать, потому что она ни думать, ни понять объ чемъ не можетъ; съ другой стороны умъ никогда не вспоминаетъ, что онъ тѣлу подъ власть себя отдалъ. Если онъ самовольно матеріи предался, онъ подвластенъ бы былъ тогда, когда вспомнитъ и когда еще ему угодно; но со всѣмъ тѣмъ не спорно, что онъ противъ воли зависитъ отъ тѣла и не можетъ отъ него отлучиться, пока смерть не разрушитъ органы тѣла. Къ тому-жъ хотя бы умъ своевольно къ матеріи присовокупился, оттого не слѣдуетъ, чтобы матерія была уму подвластна; умъ можетъ имѣть нѣкоторыя мысли, когда корпусъ имѣть будетъ движеніе, а то не можетъ тѣло имѣть движенія, когда будутъ другія мысли. И тако ясно, что единъ отъ другаго равно зависятъ; власть ума надъ тѣломъ всего болѣе; умъ затѣялъ: тотчасъ всѣ члены и составы въ движеніе вступятъ, власно какъ бы натянуты были, словно машиной. Съ другой стороны не меньше видна власть корпуса надъ духомъ. Корпусъ двигнется, тотчасъ умъ принужденъ думать съ радостію и скорбію, на тому какъ приходитъ. Чья рука толико всемогуща, чтобъ принудить два существа въ взаимномъ обязательствѣ другъ другу работать; кто можетъ нечаянность сказати, и ежели скажетъ, будетъ-ли разумѣть самъ, что сказалъ, и можетъ-ли другимъ дать разумъ? Молчатъ. Нечаянность совокупитъ умъ съ тѣломъ; ежели такъ, то уму надлежитъ вещественну быти; но когда умъ вещественный и безтѣлесенъ, то надлежитъ, что нечаянность ничего въ себѣ не имѣетъ, чѣмъ бы съ тѣломъ его обязать и совокупить было должно.
   Если же на вопросъ мой кто скажетъ, что матерія пумъ не что есть иное, какъ составъ соединенный: отчего же та матерія, которая вчера не думала, сегодня станетъ думать? кто ей то далъ, что она прежде не имѣла и что несравненно ее самое превосходитъ? кто далъ ей мысли, тотъ самъ имѣть долженъ, безъ того какъ и дать? Возможно положить и то, что мысли отъ нѣкотораго превращенія движеній рождаются въ нѣкоторомъ разумѣ сами; кто же изъ такихъ составовъ сотворилъ мыслящую машину? ежели же умъ и тѣло разныя существа суть, какая та власть и премудрость сихъ совокупила такъ, что умъ не знаетъ, какъ и кто соединилъ его съ тѣломъ? кто властно повелѣваетъ тѣлу и духу другъ другу помогать и быть неразлучнымъ? Надобно примѣтить, что умъ имѣетъ великую власть господствовать надъ тѣломъ, въ нѣкоторомъ пространствѣ умѣрномъ, потому что наша простая воля безъ всякаго пріуготовленія всѣ члены тѣла въ движеніе приводитъ, подобно, какъ писаніе святое власть Божію изъясняетъ: тогда сотворилъ Богъ небо и землю и рече: да будетъ свѣтъ, и бысть; тако единое слово моей мысли безъ труда и работы ворочаетъ всѣмъ тѣломъ, какъ изволитъ; когда я внутренно скажу то инымъ скорымъ и простымъ словомъ ступай", все тѣло мое уже двигнулось такъ скоро, и всѣ члены учнутъ работати, уже всѣ жилы напряглись, и сокрушенныя помочи готовы дѣйствіемъ своимъ помогати; всѣ машины послушны, власно какъ бы всѣ органы власть вышнюю разумѣли. Чрезъ сіе мы должны познавать неисповѣдимую тайность и премудрость вышняго. Во всѣхъ существахъ, которыя намъ знакомы, подобнаго не видимъ, по всякій человѣкъ, познающій рождество, единому всемогуществу придастъ сію хитрость.
   Могу-ли я придать все то слабому моему уму, или власть его надъ моимъ тѣломъ, знать ихъ разность, могу-ли вѣрить, что моя воля сію власть на собственномъ своемъ основаніи имѣетъ, будучи сама слаба и несовершенна? Для чего же она изо многихъ корпусовъ надъ единымъ только власть имѣетъ? никакое тѣло другое по ея желанію не тронется. Кто же далъ силу такую надъ однимъ тѣломъ и кто изобразилъ ей корпусъ подвластной? Сія власть надъ тѣломъ не точію господственна, и слѣпа есть; мужикъ простой и безсмысленный умѣетъ ворочать своимъ тѣломъ, также и философъ во анатоміи искусной; умъ того простака повелѣваетъ жиламъ, состава которыхъ онъ не знаетъ и никогда не слыхалъ, какъ не умѣетъ раздѣлить и не знаетъ, гдѣ онѣ..... Тотъ, который танцуетъ по веревкѣ, только захотѣлъ, а ужъ умъ его быстротою несказанной всѣ жилы напрягаетъ и каждый составъ приводитъ въ нужное состояніе. Спроси его, съ которыхъ членовъ онъ движеніе свое началъ, не будетъ разумѣть, вамъ не только въ состояніи отвѣтъ дать; онъ совершенно внутреннихъ... не знаетъ, которыя помогаютъ раздвигаться и сдвигаться всей машинѣ. Искусный игрокъ на лютнѣ, играя совершенно всѣ струны, видитъ ихъ глазами и когда отводитъ пальцемъ; но умъ, владычествующій человѣческимъ тѣломъ, ворочаетъ всякій членъ кстати, не видя ихъ, не раздѣляя, не зная ихъ Фигуры, состоянія и силы, никогда не ошибается. Кое знаменіе повелѣваетъ тѣломъ, чего не знаетъ и не можетъ видѣть тѣнь, что не знаетъ и знать ничего не можетъ, повелѣвать и видѣть послушаніе? Кое ослѣпленіе и кая власть, ослѣпленіе, говорю, человѣческое, но власть чья хочу спросити, кому придать ее кромѣ того, кто видитъ все, что человѣкъ не видитъ, и кто дѣйствіемъ въ немъ толикимъ дѣйствуетъ, которое самого человѣка превосходитъ? Духъ мой желалъ бы очень ворочать другими тѣлами, которыя его окружаютъ и которыя онъ раздѣляя знаетъ; но ни которое по волѣ его не ворохнется; самой такой прахъ по волѣ своей развѣять не можетъ, ниже тонкую былинку тряхнути едину; только мое тѣло ему подвластно, которымъ такъ ворочаетъ какъ хочетъ. Святый Августинъ, примѣтя, совершенно изъяснилъ тако: внутреннія, говоритъ, части нашего тѣла не могутъ жить, какъ только нашимъ духомъ, но духъ нашъ свободнѣе оживляетъ, нежели познавать можетъ душа; не знаемъ корпуса ея подвластныхъ, и не знаемъ и того, для чего всѣ члены двигаются только тогда, какъ ей угодно, и для чего, напротиву, дѣйствіе жилъ непрестанно, хотя-бъ когда и она не хотѣла; не знаемъ, которая первая самая часть въ цѣломъ корпусѣ двигнется по ея волѣ, чтобъ прочія всѣ привесть въ движенія; не знаемъ, для чего чувствуетъ противъ воли и ворочаетъ члены когда хочетъ; отъ нея то зависитъ, но она не знаетъ, что и какъ дѣйствуетъ. Тѣ, которые во анатоміи искусны, отъ другихъ научились, что въ нихъ происходитъ и что сами дѣлаютъ (и) для чего; (другіе) говорятъ, нужды мнѣ нѣтъ ни у кого учиться; знатно, что въ превеликомъ разстояніи отъ меня есть небо и звѣзды, солнце единымъ взоромъ постигаю, а напротиву для чего надобно учиться и знать, откуда движеніе тѣла моего начнется, когда я трону палецъ, не знаю, какъ самъ трогаю и что въ себѣ самъ творю......... не можемъ еще сами себя познати.
   Конечно мы можемъ довольно дивиться власти души нашей надъ тѣломъ и надъ всѣми тѣлесными органами, которыхъ она не знаетъ, и дѣйствію непрестанному безъ всякаго раздѣленія; сія власть является въ началѣ воображеніемъ въ мозгу; я знаю всѣ составы свѣта, которые умъ мой постигъ уже за нѣсколько лѣтъ, образъ всякій и видъ раздѣленъ въ моей мысли такъ, что я его мысленными очами зрю тогда, когда уже его нѣтъ; моя память такъ, какъ кабинетъ живописный, гдѣ всѣ картины становятся въ порядокъ по волѣ господина. Живописцы никогда совершенно вообразить не могутъ, портреты-жъ въ головѣ моей такъ вѣрны, что я, представляя ихъ себѣ и находя въ картинахъ погрѣшность, самъ себѣ поправляю. Сіи воображенія-совершеніе какого искусства -- сами собою вкореняются въ голову человѣку, или то книга, въ которой сами собою литеры собралися. Если въ томъ есть хитрость и искусство, то конечно не отъ меня происходило, потому что я въ себѣ собраніе многихъ видовъ нахожу, никогда не думаю сбирать, вкоренять и учреждать ихъ въ порядокъ. Къ тому же всѣ сіи виды представляются и уходятъ, какъ мнѣ угодно. Призову -- придутъ, отошлю -- скроются, куды, не знаю; завсегда безъ помѣшательства ихъ порядокъ; не знаю, гдѣ они пребываютъ, ни что они суть; но всегда нахожу готовыя движенія разныхъ воображеній и многихъ старыхъ, новыхъ, которыя возстаютъ, присовокупляются, не отлучаются, не помѣшаютъ всѣмъ имъ быть въ порядкѣ. Которыя хотя и не предстанутъ по первой волѣ, по малой мѣрѣ я увѣренъ, что они не далеко, надобно искать; въ матеріи отдаленной я не такъ (не) знаю, какъ не знаю тѣхъ вещей, которыхъ никогда не зналъ, но знаю обстоятельно, чего я ищу; если вмѣсто того другой образъ мнѣ себя представитъ, я не размышляя, отсылаю, сказавъ: нѣтъ, мнѣ не надобно и не тебя ищу я; но гдѣ тѣ забвенные объекты во мнѣ? конечно (они есть), потому что я ищу и нахожу ихъ, не для чего я такъ долго искалъ ихъ, гдѣ они были, ужели я не тотъ, что былъ? сказалъ святой Августинъ: не знаю, отъ чего я такъ возмущенъ о лишенъ себя сталъ и такъ потомъ возвращенъ и отданъ себѣ бываю; я такъ какъ человѣкъ иной, въ то время или въ другое состояніе премѣненной бываю, когда ищу и нахожу то, что я памяти моей вперилъ, тогда мы себя не можемъ достигнуть и бываемъ сами себѣ чудны, возвращаемся тогда, когда обрящемъ то, что искали. Но гдѣ же мы ищемъ, какъ не въ себѣ самихъ, и что мы иное какъ не самихъ себя ищемъ; я дѣйствительно помню, что зналъ то, что теперь не знаю, и то, что забвеніе мое знаю я, представляю себя лицемъ знакомаго человѣка во время разныхъ лѣтъ его такъ, какъ въ дѣлъ прежде; одинъ человѣкъ разныхъ видовъ въ памяти моей представляется: сначала его вижу младенцемъ, потомъ молодымъ, и старымъ человѣкомъ; въ томъ же лицѣ воображаю морщину, на которомъ съ другой стороны пріятность и румянецъ зрится; присовокупляю то, чего уже нѣтъ, къ тому, что есть, и разбираю обѣ сіи крайности, измѣщая сохраняю нѣчто особливое и незнаемое самому мнѣ, такое, что одно за однимъ представляетъ мнѣ все то, что я видѣлъ въ моей жизни; отъ сего, не зная, много сокровища происходитъ, всѣ благословенія, всѣ согласія, вкусы и степени свѣта, всѣ цвѣты и всѣ Фигуры въ умѣ моемъ и въ главѣ бывали и поручены памяти на сохраненіе. Возобновляю, когда захочу, ту радость, которую я чувствовалъ лѣтъ за пять; она придетъ, хотя не такъ совершенна, и уже меня не веселитъ болѣ. Иногда пріятно я бывалъ въ одно время очень веселъ, нынѣ вспоминаю прежнюю радость, веселъ не бываю. Съ другой стороны представляю прошедшія свои скорби, и печали тотчасъ всѣ соберутся, ни что отъ горести и чувствъ прискорбныхъ не утаится, но они уже не они бываютъ, уже не могутъ духъ мой возмущати, всю свирѣпость, не чувствуя, вижу, а хотя и чувствую, то только отъ единаго воображенія. Сіе мучительное воображеніе нынѣ мнѣ въ игрушку; горесть минувшая веселитъ меня и услаждаетъ, равно-жъ и въ веселіи добродѣтельное сердце напоминовеніе минувшихъ веселій и печалей не для того, что они болѣе прелестнаго въ себѣ представляютъ въ напоминовеніи....... Я двѣ диковинки непостижимыя признаваю: первая, что моя память подобна книгѣ, въ которой множество разныхъ видовъ вкоренены и учреждены въ такомъ порядкѣ, что я не учреждалъ и нечаянность сдѣлать не можетъ; я никогда не думалъ вкоренять все то или учреждать въ моей памяти тѣ разные виды и характеры, которые суть вкоренены; я только примѣчалъ всякій видъ, который постигалъ умъ мой; нечаянность не могла конечно учредить въ памяти моей такую книгу; всякое искусство человѣческое не въ состояніи толикаго достигнуть совершенства. Чья рука то сотворила и учредила? Другое удивленіе, которое я нахожу въ моей памяти, видя, что умъ свободно и безъ затрудненія въ книгѣ сей читаетъ все, что захочетъ читать; незнакомые характеры никогда слѣдовъ въ ней не оставляютъ, и само состояніе памяти моей мнѣ точно незнакомо; всѣ сіи несчетные характеры приносятся и становятся въ порядокъ, волѣ моей повинуясь; я имѣю власть почти божественную надъ сотвореніемъ незнакомыхъ, и что само въ себѣ никакого званія не имѣетъ, то, что неразумѣетъ, разумѣетъ мысль мою и въ одинъ моментъ исполняетъ мое повелѣніе. Мысль человѣческая надъ прочими тѣлами не владѣетъ; я, всю натуру обзирая, нахожу только, что моя простая воля владѣетъ однимъ моимъ тѣломъ и ворочаетъ тайными составами, ихъ не зная. Кто пріобщилъ ее къ тѣлу и далъ полную власть господствовать имъ отмѣнно передъ всѣмъ, что вижу?
   Окончаемъ сіи примѣчанія краткимъ разсужденіемъ основаній ума нашего: я нахожу въ немъ совокупленіе неисповѣдимое величества и слабости; величіе его здраво собираетъ безъ смятенія прошедшее и соединяетъ съ настоящимъ, проницая разсужденіемъ своимъ даже до будущаго; идею имѣетъ о себѣ и о тѣлѣ на самой безконечности чрезъ познаніе того, что ему пристойно, отметая все, что ему непристойно; скажите ему, что безконечность есть тріангуль, тотчасъ и безъ размышленія отвѣчать станетъ, что безконечность конца и границъ не имѣетъ и потому никакой фигуры имѣть не можетъ. Спроси, чтобъ сказалъ какую нибудь часть, изъ которыхъ составлена безконечность; скажетъ, что она начала, конца и числа не имѣетъ и имѣть не можетъ, потому что ежели-бъ одну часть найтить безконечности удалось, то бы къ ней прибавя другую и къ тому число приложили; когда же счетъ есть, тогда не можетъ быть и число безконечно, и тогда опредѣлены будутъ границы, которымъ приращеніе придать можно.
   Въ той самой безконечности умъ мой конечность познаваетъ. Кто назоветъ человѣка больнымъ, скажетъ чрезъ то, что человѣкъ тотъ лишенъ здоровья; кто назоветъ человѣка слабымъ, скажетъ про него, что не имѣетъ силы; болѣзнь познавается отъ утраты здоровья; представляю, что самое здоровье, котораго человѣкъ лишился. Слабость познавается чрезъ представленіе силы и ея пользы, которой слабый человѣкъ не имѣетъ; темнота познавается сокрытіемъ свѣта. Подобно и конечное познается, учреждая всякой вещи мѣру, отнимая пространность большую, не мѣшая безконечность; такъ какъ не можно познать болѣзни, не представляя себѣ здоровья, котораго лишился, такъ и конечное, не отлучая безконечность, не льзя назначить. Человѣческій умъ великъ и пространенъ; онъ въ себѣ имѣетъ въ чемъ удивиться и самому себя превзойтить; безконечныя его дѣйствія всесвѣтны, вѣчны и непремѣнны; всесвѣтны потому, что я когда скажу: невозможно быть чему нибудь и не быть вмѣстѣ -- все больше нежели части; линея циркулярная совершенно прямой части не имѣетъ, между данныхъ дву пунктовъ прямая линія короче; центръ совершеннаго круга равно отдаленъ отъ окруженія; всѣ сіи правильныя доказательства не могутъ терпѣть никакого опроверженія. Не можетъ быть существо, линея, циркуль, тріангуль безъ особливыхъ своихъ правилъ, которыя отъ начала время и всегда будутъ непремѣнны; пускай весь свѣтъ сокрушится и обратится въ ничто, такъ что никого не останется разсуждать что о существахъ, линіяхъ, циркуляхъ и тріангуляхъ; однако они сами въ себѣ свою правду сохранять будутъ. Одна вещь не можетъ быть и не быть въ одно время и что циркуль совершенно прямой линіи не имѣетъ и центръ циркульной не можетъ быть отъ окруженія въ одномъ мѣстѣ ближе, въ другомъ далѣ, пускай дал.......... будетъ о правдѣ сей думать, однако она сама собою не вредна будетъ, хотя никто знать не станетъ; власно, какъ лучи солнца всегда свѣтлы будутъ, хотя бы всѣ люди ослѣпли, никто не будетъ глазъ имѣть, но освѣщеніе (будетъ). Увѣрясь, что дважды два четыре, святый Августинъ сказалъ, что не только въ томъ увѣренъ, что сказалъ правду, но не можетъ сумнѣваться, что то искони была правда и во вѣки вѣковъ будетъ сія.............. Идеи не могутъ потрястись, ни премѣняться, ни искореняться вѣчно; онѣ что основанія нашего разсужденія; невозможно какъ ни старайся принудить въ правду умъ свой усомниться о числѣ, линіяхъ, циркуляхъ, частяхъ и о всемъ; премѣнить ихъ стало уничтожить резонъ и разсудокъ. Подумаемъ о величіи нашемъ чрезъ безконечность непремѣнную, которая въ насъ пребываетъ, и никогда не искоренится; но боясь, чтобъ толикое величіе насъ не ослѣпило и не обольстило, опасно поспѣшимъ обратить къ слабостямъ глаза наши, посмотримъ, коль мало въ состояніи толь здравой и полезной умъ бываетъ страстяамъ противляться. Но уже ночь стала мнѣ писать мѣшати; но чтобъ симъ толь нужная матерія не пресѣклась, я писать къ вамъ на первой почтѣ буду. Не погнѣвайтесь, когда хотя не часто станете мои письма получать отъ моего жилища темнаго и уединеннаго въ роскошные и веселые предѣлы ваши Мирмонъ всѣ письма мои нынѣ къ вамъ читаетъ и не прежде посылаетъ до васъ отъ себя, какъ знаетъ. Довольно, что я въ томъ увѣренъ очень, что вы ихъ вѣрно получите. Я здѣсь день отъ дня нахожу покой и новую пріятность Жилпще мое рождаетъ само во мнѣ полезныя мысли, изъ которыхъ я главныя пишу къ вамъ, льстясь показать мою преданность, которая будетъ вѣчно, утверждая меня ко услугамъ вашимъ.
  

ПИСЬМО VII.

   Въ послѣднемъ моемъ письмѣ я упомянулъ, что человѣкъ, величіе и силу ума своего познавая, можетъ возгордиться и хвастать хвальнымъ такимъ дѣяніемъ предъ всею тваріею на свѣтѣ, и для того къ слабости онаго надлежитъ обратить свои мысли. Тако же самый умъ, который непрестанно зритъ безконечность, постигаетъ всѣ вещи, предѣлъ и конецъ имущія, также безконечно не видитъ всѣ тѣ объекты, которые его окружаютъ, и самъ себя не знаетъ, бѣжитъ слѣпо въ темность и пропасть, не знаетъ о себѣ, что онъ есть или какъ присовокупленъ къ тѣлу, ни отъ чего имѣетъ владѣть и приводить въ движеніе всѣ составы своего тѣла, которыхъ онъ не знаетъ; собственной своей воли и мыслей обстоятельно не разумѣетъ, чему вѣритъ и чего желаетъ; часто воображаетъ себѣ вѣру и желаніе такое, которыхъ никогда въ немъ не бывало; обманывается новою. Удивительнѣе, что ошибку свою познавая, къ заблужденнымъ мыслямъ присовокупляетъ безпорядочныя воли, принужденъ воздыхать поврежденіе свое. Увидимъ, напротивъ, какъ человѣческій умъ слабъ, непостояненъ, сокрушенъ и смятенія исполненъ. Кто вложилъ безконечности идею, т. е. совершенство въ сокращенное существо и преисполненное совершенства? самъ ли онъ себѣ присовокупилъ высокую и чистую сію идею правую, которая сама въ своемъ представленіи есть сущая безконечность; какое существо конечное отмѣнно могло ему дать то, что несравненно есть, а тѣмъ сокращенно въ нѣкоторыхъ предѣлахъ. Положимъ, что умъ человѣческій есть зеркало, въ которое сами всѣ ближніе виды приходятъ и представляются. Какое существо вложило въ насъ образъ безконечности; еслибы никогда не была безконечность, кто можетъ въ зеркало показать затѣянный образъ, какого никогда не бывало и нѣтъ предъ зеркаломъ? Сей образъ безконечности не собранъ и составленъ изъ разныхъ образовъ конечныхъ, который умъ нашъ безразсудной пріемлетъ за оную истинную безконечность; но самая сущая есть безконечность, о которой мы помышляемъ. Мы уже такъ ее знаемъ, что безъ труда раздѣляемъ съ тѣмъ, что не есть въ правду, и никакая тонкость не можетъ намъ другой объектъ въ ея мѣсто представить; всякое свойство отметаемъ, которое хотябѣ чуть къ концу умъ нашъ доводило; однимъ словомъ, мы уже такъ обстоятельно ее знаемъ, что по одной только ей всѣ прочія познаваемъ, такъ какъ зная ночь по дню, а болѣзнь по здоровью. Еще спрошу: отчего происходитъ величіе великаго образа, могутъ-ли его взять и изъ него сокращенное существо; могутъ-ли выдумать безконечность, когда бы ея не было; то что нашъ умъ слабый и краткій не можетъ самъ собою вообразить себѣ того, что никакого защитителя не имѣетъ. Всѣ наружные виды не могутъ вкоренить въ насъ сей образъ, потому что они не могутъ больше вкоренить, какъ что есть сами, а сами они въ себѣ суть несовершенны и сокращенны. Откуда мы взяли сей отмѣнный образъ, который отъ всего того что есть былъ отмѣненъ и со всѣмъ тѣмъ несходенъ, что мы внѣ себя знаемъ? откуда онъ приходитъ, гдѣ сія безконечность, которую мы постигнуть не можемъ, для того, что она сама есть безконечность; но мы однако вовсе не можемъ объ ней не имѣть понятія, для того, что мы ее отъ всѣхъ тѣхъ отмѣняемъ, что ея подлѣя; еслибы ея не было, могла бы она въ глубину сердецъ нашихъ вкорениться? Сверхъ же сей идеи безконечности человѣкъ имѣетъ еще непрестанныя и не избѣжныя понятія, т. е. правило всякаго разсужденія: я не могу ни о какой вещи разсуждать, прежде объ ней не размышляя, или не властенъ разсудить противъ того, что они мнѣ представляютъ; мысли мои не точію понятіе сіе поправить въ состояніи, но еще сами отъ его суть направляемы и подвержены его опредѣленія. Какъ бы я ни старался, не могу утвердить свое сомнѣніе въ томъ, что дважды два четыре, что все больше нежели часть и что центръ циркуля совершенно не ровенъ въ разстояніи отъ всего окруженія; не имѣю власти оспорить, правильныя ли сіи или тому подобныя доказательства, и хотя упрямствомъ внутреннимъ стану силясь обращати, чувствую нѣкоторую силу обладающую моею мыслію, упрямо влекущую меня силой къ показанію и повиновенію сея правды непрекословно. Сія внутренняя, которую я покушаюсь признать, собою меня превосходитъ, потому что меня уличаетъ и поправляетъ; заставляетъ самому себѣ не вѣрить и напоминаетъ мнѣ мою немощь; сіе же не знаю что такое меня всечасно вразумляетъ, лишь бы я только слышалъ; и только я тогда обманываюсь, когда его не стану слышать. Все то, что оно мнѣ во умъ влагаетъ, непрестанно бы меня отъ заблужденія поступокъ защищало; еслибы я послушенъ былъ и скоръ въ своихъ мысляхъ, сіе внутреннее вразумленіе научило бы меня здраво разсуждать о всѣхъ вещахъ постиженыхъ, о которыхъ есть нужно разсуждать; о другихъ же оно бы меня вразумляло не разсуждати. Сіе наученіе не меньше полезно, какъ и первое; сіе внутреннее понятіе то, что мы резонъ называемъ; но и говоря|о резонѣ, не знаю, что слово сіе въ себѣ содержитъ, такъ какъ говорю о натурѣ и побужденіи, не разумѣя, что званіе сіе значитъ. Мой резонъ во мнѣ, и надобно, чтобъ я непрестанно въ себѣ находилъ его; но резонъ превосходящій меня поправляетъ и у котораго я спрашиваю во многомъ, не отъ меня зависитъ и не можетъ частію моего существа назваться. Сіе правило постоянно и совершенно, а я премѣненъ и несовершенъ есть; когда я обманусь, оно никогда права своего тѣмъ не потеряетъ; когда я отъ своего заблужденія возвращаюсь и къ познанію истинному пріиду, то не отъ того, чтобы оно все преодолѣй взошло наверхъ и показалось, но изъ того, что оно неподвижно пребывая, силою своею меня къ себѣ притянуло. Оно внутренній господинъ мои, заставляетъ меня молчать, говорить, вѣрить, сомнѣваться, признаваться и утверждать всѣ мои рассужденія. Слушая его научаюсь; слушая себя, въ проступки впадаю; господинъ сей вездѣ; глазъ его носится отъ конца вселенныя до другаго, всѣмъ людямъ, ровно какъ одному мнѣ, научая меня здѣсь, потомъ же научаетъ на Вологдѣ, на Каширѣ и въ Китаѣ людей также.
   Два человѣка, которые никогда другъ друга не видали и не слыхали одинъ о другомъ, вѣкъ свой никакого сообщенія и благодѣтельства не имѣли, никого такого не знали, кто бы имъ обыкновенное понятіе дать могъ, говорятъ въ дальнемъ разстояніи другъ отъ друга о нѣкоторыхъ правилахъ такъ, какъ нарочно сговорились. Несомнѣнно знать можно заранѣе въ здѣшней гемисферѣ, что въ концѣ другой на тѣ вопросы отвѣчать станутъ; люди во всѣхъ краяхъ земли, какое бы воспитаніе ни имѣли, чувствуютъ невольное принужденіе говорить и думать согласно; господинъ, вразумляющій насъ непрестанно, заставляетъ думать единомысленно о многомъ. Какъ скоро поспѣшимъ нашимъ разсудкомъ, не слушая его гласа, на себя надѣясь, говоримъ такъ, какъ во снѣ безпутные сумасбродцы бы. И то, что Кажется больше всего наше и основаніемъ самихъ насъ, я разумѣю резонъ нашъ, всего меньше намъ принадлежитъ и всеминутно, кажется, заемлемъ мы и непрестанно получаема резонъ вышній такъ, какъ воздухъ къ намъ дышетъ, подобно такъ, какъ видимъ разные виды отъ солнечнаго свѣта, котораго лучи суть намъ чудны. Сей вышній резонъ властію полной управляетъ въ нѣкоторомъ разумѣ моемъ, мнѣ весьма повинуется въ свѣтѣ и принуждаетъ всѣхъ неволею согласиться; онъ заставляетъ дикаго американца о многихъ вещахъ думать такъ, какъ думали прежде славные въ Греціи и римскіе философы; онъ же научилъ китайцевъ сыскать въ геометріи такую же правду, какъ и европейцы, хотя напредъ сіи другъ другу и незнакомы были; онъ заставилъ разсуждать и въ Японіи такъ же, какъ и здѣсь: два и два четыре, и никакой народъ въ томъ мнѣнія своего не перемѣнитъ; но отъ него и нынѣ люди о нѣкоторыхъ вещахъ также разсуждаютъ какъ и прежде за четыре тысячи лѣтъ разсуждали. Онъ заставляетъ согласно думать ревнивыхъ и завистливыхъ людей между собою; въ него люди чрезъ всѣ вѣки и во всѣхъ краяхъ, власно, какъ прицѣплены къ нѣкоторому неподвижному центру, который держитъ ихъ при самыхъ неподвижныхъ правахъ, которые называютъ первой принципій, со всѣми превратными мнѣніями, которыя въ людяхъ рождаютъ страсти, упрямства и смятенія. Въ прочихъ разсужденіяхъ онъ не допущаетъ людей въ заблужденіе, и злости, грѣхи и пакость добродѣтелью называть, а равно и принуждаетъ всякаго казаться по крайней мѣрѣ правосуднымъ, справедливымъ, умѣрнымъ и благотворительнымъ, чтобъ одному отъ другаго почтеніе получати. Люди не могутъ присилить себя почитать то, что не хотятъ почтить, не видѣть то, что хотѣли-бъ ненавидѣть; не можно разрушить крѣпость правосудія и правды внутренней. Господинъ, которой резонъ называемъ, непрестанно намъ въ нашей несправедливости упрекаетъ; онъ терпѣть неправости не можетъ и всякую дерзость человѣческую украчаетъ; и хотя чрезъ многіе уже вѣки въ народѣ господствуютъ злость и пакость, однако еще не было добродѣтельнаго человѣка, который совершенно для другихъ опасенъ былъ; но злой никогда не можетъ искоренить въ немъ почтительнѣйшую идею истинной добродѣтели. Еще не было человѣка въ свѣтѣ, которой бы другаго или самъ себя могъ увѣрить, что лучше быть обманщикомъ, нежели человѣкомъ справедливымъ, быть свирѣпымъ злодѣемъ, нежели умѣреннымъ и добродѣтельнымъ. Внутренній господинъ нашъ въ цѣломъ свѣтѣ всегдашней правдѣ людей научаетъ; мы собою господствовать не умѣемъ, хотя часто говоримъ безъ него и его громчае, но мы тогда обманываемся и только болтаемъ, сами себя не разумѣя; боимся примѣтить, какъ обманываемъ себя сами, затыкаемъ уши, чтобъ не слышать его поученій и не быть принужденнымъ на истинный путь обратиться. Безумный человѣкъ, который отбѣгаетъ наставленія отъ сего праведнаго и безпристрастнаго резону; но есть резонъ непремѣнно, который его сверхъ воли исправляетъ во всѣхъ вещахъ. Мы въ себѣ находимъ двѣ принципіи: первая дающая, другая пріемлющая, одна ошибается, другая награждаетъ, одна обманывается, другая воздерживаетъ, одна идетъ безрасудно, другая воздерживаетъ. Всякой чувствуетъ въ себѣ резонъ сокращенной и подвластной, который разбуждаетъ, какъ скоро отъ истиннаго п\ты отстанетъ, и прежде не исправится, какъ пріидетъ подъ власть вышнюю и непремѣннаго резона во всей вселенной. И тако все значитъ въ насъ резонъ, по власти сокращенной, быстрой и заимной, отъ которой всечасно нужду имѣетъ самъ получать наставленье. Всѣ люди резонабельные отъ одного резона, такъ какъ мудрые -- всѣ изъ единаго источника черпаютъ премудрость.
   Что есть сія премудрость и резонъ вышній, превосходящій всѣ сокращенные въ родѣ человѣческомъ резоны гдѣ знаменіе сіе, которое никогда не умолкаетъ и напротиву котораго ничего не могутъ праздныя мнѣнія людскія? гдѣ резонъ сей, который всякій часъ нужно есть вопрошати и который предупреждаетъ насъ желаніемъ слушать его гласъ? гдѣ свѣтъ сей, гдѣ ясной и пріятной свѣтъ сей, не точію освѣщающій глаза Отверстыя, но отверзающій сокрытые и издѣляющій глаза болящіе и дающій глазамъ зрѣть себя тѣмъ, которые не имѣли свѣту, который видѣть себя заставляетъ, взирать на себя и тѣхъ кои видѣть и знать его боятся; всякое око его видитъ, и ежели не видитъ свѣта сего, такой ничего не видитъ, потому что мы всѣ вещи на свѣтѣ единымъ симъ свѣтомъ видимъ; какъ солнце своими лучами освѣщаетъ землю, такъ солнце -- сіе понятіе -- освѣщаетъ умы наши супендаціею глазъ человѣческихъ; какъ земля свѣта не имѣетъ, но всечасно свѣтъ отъ солнца пріемлетъ, власно, такъ и умъ мой точнаго резону не имѣетъ, но только органъ есть, чрезъ который проходитъ сей свѣтъ правый и освѣщаетъ разсудокъ; солнце разума освѣщаетъ умы наши больше, нежели солнце свѣта освѣщаетъ дѣла; солнце сіе даетъ намъ свѣтъ и купно охоту искать свѣта; сіе солнце правды никакой намъ не чинитъ тѣни, свѣтитъ обѣ гемисферы и равно день и ночь блистаетъ надъ нами, не снаружи лучи свои на насъ простираетъ, но въ насъ обитаетъ. Человѣкъ застѣнять лучей его другому не можетъ; вездѣ и во всякомъ углу его равно видитъ; нужды нѣтъ человѣку говорить другому: "посторонись и не засть мнѣ видѣть солнца; лучи отъ меня скрываешь и отнимаешь надлежащую часть свѣта". Солнце сіе никогда западу не знаетъ и не скрывается въ тучѣ страстей нашихъ. День сей тѣни не имѣетъ, освѣщаетъ дикихъ въ разсѣлинахъ и пустыняхъ. Одни только болящіе глаза не видятъ сего свѣта; но и такъ надѣюсь, нѣтъ ни одного человѣка такою болѣзнію зараженнаго, чтобъ хотя мрачно и издалека свѣтъ сей ему не казался. Сей свѣтъ собираетъ и представляетъ глазамъ нашимъ всѣ объекты; мы кромѣ его ни о чемъ разсудить порядочно не можемъ, власно такъ, какъ не можемъ видѣть никакой вещи безъ солнца. Люди не могутъ намъ говорить, что хотятъ; намъ имъ не можно вѣрить, какъ только, сколько найдемъ сходствія въ правдѣ въ томъ, что они сказали и что внутренній господинъ нашъ вразумляетъ. По окончаніи словъ ихъ всегда надлежитъ ожидать, что утвердитъ резонъ и отправитъ резонъ. Мнѣ кто скажетъ, что часть моего перстня ровна* со всѣмъ имъ, я разсмѣюсь и буду всегда презирать. Мы всякую правду, о которой насъ увѣряютъ, внутренно вопрошая резонъ свой, познать должны; но сказать словомъ, одинъ господинъ насъ вразумляетъ; безъ него ни чему не льзя учиться; всѣ другіе учителя только насъ приводятъ въ ту школу, гдѣ онъ единъ научаетъ. Тамъ мы получаемъ чего не имѣли; тамъ научаемся, чего не знали; тамъ находимъ все то, что прежде забвеніемъ потеряли; тамъ изъ самаго нашего основанія нѣкоторыя сокровенные знаки открываются; тамъ мы отметаемъ ложь, вкорененную прежде и которую мы за правду признавали и не точію учителя о семъ разсуждали, сами отъ него во всѣхъ вещахъ судимы. Судія сей вышній надъ нами и безпристрастный; мы можемъ заупрямиться и его не слушать; (но) не можемъ, слушая его доказательства, опровергнуть; сей господинъ отъ человѣка весьма отмѣненъ; онъ строго судитъ и въ совершенствѣ, и самый нашъ резонъ слабъ, предступленъ и неисправленъ, не что иное какъ слабое и маловременное принятіе вышняго и не преодолѣваемаго резона, который сообщается съ мѣрою ко всякому существу, награжденному разумомъ и понятіемъ. Въ краткой нашей жизни не льзя сказать, чтобъ человѣкъ сдѣлалъ себѣ такія мысли, какихъ онъ не имѣлъ прежде, а то еще и меньше, чтобъ онъ получалъ ихъ отъ другаго, потому что человѣкъ мысли своей не удаляетъ, а всякій принужденъ искать внутреннія въ себѣ, что не противны ли резоны его тому, что ему сказали; и тако есть внутренняя въ человѣкѣ школа, гдѣ человѣкъ находитъ то, что онъ самъ себѣ дать и отъ другаго получить не можетъ, который также какъ онъ управляется заимнымъ. Два резона въ себѣ вижу, одинъ самъ я, а другой меня превосходитъ всегда готовъ во всякомъ мѣстѣ слабому существу пріобщиться и направить всякій умъ, который подверженъ обману и развратителенъ во вся вѣки, хотя всѣмъ тѣмъ себя отдаетъ, которые его ищутъ. Но гдѣ сей резонъ совершенный, который близко меня, но разностію далекъ очень? гдѣ онъ? надобно, чтобъ онъ былъ здравъ и совершенъ въ существѣ своемъ, потому что ни что не можетъ быть несовершенно и привесть въ совершенство несовершенную натуру. Но что ищу я резонъ совершенной? Или то не видно, что самъ Богъ не мудростію ли своею намъ явился; я нахожу еще другіе въ себѣ слѣды божества изъ слѣдующаго, напримѣръ я, зная ужасное число счетовъ со всѣмъ сходствіемъ, которое они между собою имѣютъ, и отчего я все то познаваю? они такъ отмѣнны, что вовсе сомнѣваться не можно и не размышляясь поправлю ошибку; ежели кто мнѣ сказалъ, что семнадцать и три сдѣлаетъ двадцать два, я тотчасъ, не задумавшись, скажу ему, что семнадцать и три сдѣлаютъ двадцать; тогда собственнымъ своимъ познаніемъ изобличенъ будетъ; тотъ же учитель, который меня внутренне поправилъ, принудилъ и его сознаться, но такъ, какъ бы два учителя вразумили насъ согласиться: конечно власное и невидимое заставляетъ познавать правду. Отчего мнѣ приходитъ точное понятіе счету? всякій счетъ не что иное, какъ сложеніе единства и повтореніе именъ числа разнаго; число двухъ не что иное, какъ два единства; счетъ четырехъ, повторяя по одному, въ единство премѣнится. Не можно понять никакого счету, не понявши прежде единства, которое есть основаніе всякаго возможнаго счету. Но отчего познаваю я точное единство? я никогда его не видалъ, не воображалъ въ умѣ своемъ: когда представляю себѣ самую маленькую порошинку, надобно представить, что въ ней есть фигура, длина, ширина, глубина, верхъ, низъ; что одна, то ни есть другая. Сіе зернышко не можетъ быть единство, потому что оно разныя части и званія въ себѣ содержитъ; а все, что составлено, есть счетъ прямой или множество существъ, а не единство истинное. Въ семъ собраніи существъ одно не можетъ быть, а другаго я не позналъ еще на свѣтѣ глазами, ушаши, ни руками моими, ни самымъ воображеніемъ мыслей прямаго единства: все составлено, все множественно и все число имущее. Истинное единство уходитъ отъ постижности ума моего, а когда я во всякомъ существѣ ищу его, то надлежитъ имѣть мнѣ особливую объ немъ идею.
   Чрезъ ту самую простую идею дѣлаю себѣ счетъ числа большаго, но она во всякомъ раздѣленіи составовъ уходитъ, слѣдовательно я никогда умомъ своимъ и воображеніемъ не знавалъ. И тако сія идея не есть счетовъ моихъ, не отъ воображенія и не отъ мыслей во мнѣ родилась.
   Къ тому-жъ хотя бы я не хотѣлъ признать идею истиннаго единства, которое основаніе есть всякаго числа и счету; для того что оные не что иное, какъ совокупленіе или повтореніе единства, надлежитъ признаться, что я знаю великое число съ ихъ свойствомъ и сходствіемъ, напримѣръ я знаю, сколько сдѣлаетъ 900,000,000, прибавя въ прибавокъ 800,000,000 другой суммы, и не только самъ не обмануся, но могу поправить другаго, который въ томъ ошибется, однако ни мой разумъ, ни воображеніе никогда не могли мнѣ представить всѣ сіи милліоны соединенные; правость мнѣнія тѣхъ милліоновъ также какъ и малаго числа представляетъ мнѣ вдругъ цѣлую сумму. Откуда мнѣ приходитъ ясная толь идея о всякомъ счетѣ? Сіи идеи, отлученныя вещества, не могутъ быть вещественны, но сообщены вещественной причинѣ; онѣ мнѣ открываютъ существо души моей, которая пріемлетъ невещественное и ихъ въ себѣ содержитъ образомъ невещественнымъ. Откуда приходитъ мнѣ невещественная идея самаго существа? я не могу собственно самъ въ себѣ вкоренить ихъ, потому что все то, что знаетъ во мнѣ существо, есть невещественно, и знаетъ такъ, что сіе знаніе не приходитъ ему каналомъ органовъ тѣлесныхъ разума и воображенія. Какъ могу познать я существо, которое никогда сходствія не имѣетъ съ моимъ мысленнымъ существомъ? Надлежитъ конечно почитать, что всевышнее существо обѣ разныя натуры имѣетъ и въ своей безконечности обѣихъ скрываетъ, но едино въ душѣ моей ихъ совокупило и дало мнѣ отмѣнную идею отъ той, которая во мнѣ вымышляетъ. Сіе разсужденіе принудило меня окончить письмо мое и сказать, что я вамъ нелицемѣрной
  

ПИСЬМО VIII.

   Въ намѣреніи будучи писать къ вамъ все то, что помышляю и познаю чрезъ мое слабое разсужденіе о силѣ и божественномъ промыслѣ, всѣ мои письма подобны одной рѣчи и только что ночь или какія размышленія принуждаютъ ее пресѣкати. Въ послѣднемъ письмѣ я писалъ къ вамъ о единствѣ, о которомъ и здѣсь принужденъ зачать. Иной можетъ быть скажетъ, что я единства вещественно не знаю, а знаю только умомъ моимъ, а умъ есть единство и мнѣ знакомъ очень, такъ я по немъ имѣю идею о единствѣ, а не по веществу. На то вамъ отвѣтъ мой.
   По малой мѣрѣ отъ того слѣдуетъ первое, что субстанціи, которыя ни пространства, ни раздѣленія въ себѣ не имѣютъ, всегда присносущны, и тако всѣ сіи суть невещественныя, въ числѣ которыхъ есть душа моя; она не есть существо безконечное, не отъ вѣка сущее, но мнитъ въ своихъ предѣлахъ. Кто сотворилъ ее? кто научилъ ее познавать сумнѣнныя вещи? кто далъ ей власть надъ многимъ и въ томъ многомъ сдѣлалъ ее подвластну? Но еще болѣе, почемъ я знаю, что душа сія, которая помышляетъ, есть прямое единство, или имѣетъ, или не имѣетъ въ себѣ части? я ее не вижу; развѣ потому что она невидима и непостижна, я за то вижу, что она единство?
   1. Что есть содержаніе невещественное?
   2. Что есть существо совершенное едино, то есть Богъ единъ?
   Но не точію я чрезъ умъ или душу мою познаваю, что то есть единство, еще напротивъ, имѣя ясную идею о истинномъ единствѣ, домышляюсь: единственна ли душа моя или раздѣлительна.
   Прибавлю къ тому, что я въ себѣ чистую и ясную идею имѣю о единствѣ совершенномъ, которое свыше души моей; она чиста, въ двухъ разныхъ мнѣніяхъ бываетъ раздѣлена между двухъ склонностей и между двухъ противныхъ привычекъ. Сіе внутреннее мое раздѣленіе не ясно-ли значитъ нѣкоторое множество или составленіе частей, потому что душа по малой мѣрѣ совокупленіе перемѣнно имѣетъ мыслей, изъ которыхъ одна другой бываетъ отмѣнна. Я, познавая единство безконечно, едино познаваю существо, которое никогда мнѣнія не перемѣняетъ и которое вдругъ всегда о всемъ помышляетъ, никакого совокупленія премѣннаго не имѣетъ. Безъ сумнѣнія, та самая есть идея о вышнемъ и всесовершенномъ единствѣ, которая меня непрестанно понуждала искать во всѣхъ вещахъ во умѣ единства. Сія идея всегда со мною присносущна, и дѣйствительно со мною родилась: она образъ совершенный, по которому я ищу истинное единое единство; сія идея, оттого что проста, есть едина нераздѣльна, не что иное какъ самая истинная идея. Обаче я Бога толь знаю, что сіе единое знаніе принуждаетъ имя его во всякой твари искати и въ себѣ самомъ образъ, подобіе и какое хотя малое сходствіе примѣчать его единства; всѣ корпусы, такъ сказать, имѣютъ нѣкоторый слѣдъ единства, который въ раздѣленіи частей его проповѣдуетъ. Умъ имѣетъ больше подобія, хотя и есть совокупленіе премѣненныхъ мыслей.
   Но есмь во мнѣ другая хитрость, которая меня самого себѣ дѣлаетъ непонятнымъ, то есть, что я съ одной стороны воленъ, съ другой подвластенъ; посмотримъ, можно ли сіи вещи согласить хоть мало.
   Я есмь существо подвластное; самовластіе есть главное совершенство зависѣть самому существу (отъ себя), ничего взаимно не пріемля отъ существа отмѣннаго. Положимъ,что существо имѣетъ въ себѣ всѣ тѣ совершенства, которые можно вздумать; но будетъ существо заимствующее и подвластное, меньше будетъ совершенно, нежели то, въ которомъ только простое есть самовластіе, потому что никакого сравненія положить не льзя между такимъ, которое отъ себя зависитъ, и такимъ, которое въ заимствіи пребываетъ. Сіе меня понуждаетъ познавать несовершенство того, что я имѣю, душою называю; если-бы она сама отъ себя зависила, она-бъ ничего отъ другихъ не занимала,- не было бы нужды ни учиться въ своемъ несмысліи, ни исправляться въ своемъ заблужденіи; ни что бы не могло ее ни исправите, ни вложить добродѣтель, ни очистить волю ея и премѣнять первыя желанія; она бы всегда имѣла только то, что имѣть ей довелось и что она имѣть въ состояніи, ничего отъ наружи къ себѣ не присовокупляя; въ такомъ случаѣ уже бы конечно ничего и не теряла, потому, что есть, всегда есть и будетъ, и тако душа моя не могла бы впасть въ несмысліе, въ грѣха и заблужденіе, ни въ какое умаленіе доброй воли и полезнаго желанія; напротиву, также не могла бы не научаться и исправиться, наилучше того быти, какъ уже есть и была сначала. Нынѣ я во всемъ тому противно искушаюсь, я забываю, обманываюсь, заблуждаюсь и теряю слѣды правды, любви, добродѣтели, умаляюсь и самъ себѣ вредъ приключаю; съ другой стороны возрастаю, присовокупляя мудрость и добрую волю, чего никогда не имѣлъ прежде. Сіе искушеніе увѣряетъ меня, что моя душа не отъ себя зависитъ и не самовластна, то есть непремѣнна и ну ясна во всемъ томъ, что имѣетъ, отчего мнѣ приходитъ сіе прекращеніе самаго себя и то мое существо приводитъ въ совершенство меня, исправляя и слѣдовательно учиня меня больше, нежели я былъ прежде.
   Воля, желаніе или возможность желать есть безъ сумнѣнія степень существа или совершенства вышняго; можно волю свою употреблять въ худое, пожелать обмануть и обидѣть, обнести и злословить вмѣстѣ; то что добрая воля, прямое и правильное употребленіе воли, которое не можетъ быть; и тако какъ добро, добрая воля лучшее есть сокровище въ человѣкѣ; оно всѣмъ прочимъ цѣну возвышаетъ, то есть, такъ сказать, все въ человѣкѣ; но теперь видно, что моя воля не есть сама собою, потому что она можетъ присовокуплять и терять всѣ добра и совершенства. Мы видимъ, что она подлѣя доброй воли, потому что безприкладно имѣть лучше добрую волю, нежели просто волю, подверженную добру и худу. Какъ могу я вѣрить, что я, существо слабое, заимствующее и подвластное, могу присовокупить себѣ степень совершенства; уже то видно и непрекословно, что я слабость и подлость въ первенствѣ существа моего получая, могу ли я подумать, что Богъ далъ мнѣ малое добро моего бытія, а лучшее совершенство я безъ него самъ себѣ присовокупляю? Гдѣ взять вышнюю степень совершенства? неужели изъ ничего, что есть мое основаніе, иди подобіе уму моему то придать мнѣ въ состояніи? Которые будучи подвластны и сокращенны, сами себѣ ничего придать не въ состояніи, не только другихъ снабдить; не будучи сами отъ себя, они никакой прямой власти не имѣютъ надо мною, ни надъ всѣмъ моимъ совершенствомъ, ни сами надъ собой. Надлежитъ, не останавливаясь, возвести умъ свой выше и найтить первенство причины, которая по своему всемогуществу даетъ душѣ моей добрую волю, которую она имѣетъ. Сіе первое существо есть причина учрежденію всякой твари; отъ первыя слѣдуетъ существо; по глаголу философовъ, существо, которое зависитъ отъ своего основанія, во всѣхъ своихъ операціяхъ не можетъ быть самовластно; даяніе, первое слѣдствіе; въ началѣ творецъ основанія во всякомъ существѣ, творецъ и учрежденіе всякой твари. И тако Богъ единъ прямая истинная причина всей наружности, совокупности и движенія всѣхъ составовъ въ цѣломъ свѣтѣ; лучшее въ движеніи одного состава дѣлаетъ движеніе другому. Онъ все сотворилъ, онъ всѣмъ твореніемъ своимъ управляетъ; и тако желаніе есть происхожденіе воли, такъ какъ движеніе происхожденіе отъ состава. Неужели его единаго происхожденія Богъ не произвелъ во всемъ своемъ твореніи, а твореніе себѣ придало самовластво? Кто можетъ то подумать? я доброй воли не имѣлъ вчерась, а имѣю, сегодня, слѣдовательно самъ себѣ не могу дать, она приходитъ ко мнѣ отъ того, который далъ волю бытія.
   Имѣть волю гораздо лучше, нежели быть просто, и имѣть волю добрую больше совершенства, нежели волю простую; происхожденіе власти въ дѣло доброе самое лучшее совершенство въ человѣкѣ; сила, подверженная добру и худу, все еще доказываетъ и сказываетъ сказанное слово апостоломъ, что человѣкъ власть пріемлетъ отъ Бога, и тако довольно сказано, какъ человѣкъ подвластенъ. Представимъ себѣ теперь его вольность; я воленъ и не могу въ томъ сомнѣваться; имѣю въ себѣ доказательство неопровергаемое, что я могу желать и не желать сего произволенія; выборъ есть во мнѣ самовластенъ не точію въ томъ, что хотятъ и не хотятъ, но еще въ разныхъ воляхъ и разные виды, которые мнѣ себя представляютъ, чувствуя, по описанію, что я въ рукѣ моего совѣта; кажется сего довольно доказать, что моя душа не вещественна; все, что вещественно и тѣлесно, не можетъ ничего въ самомъ себѣ заключать, но дѣйствуема закономъ, что мы называемъ физическимъ, который нуженъ, неповиненъ и противенъ тому, что я вольностію называю. Отъ сего я заключаю, что натура души моей совсѣмъ отмѣнна отъ тѣла. Кто такія разныя существа совокупилъ вмѣстѣ и во всѣхъ операціяхъ держитъ въ согласіи? сіе соединеніе не можетъ быть такъ, какъ отъ существа всевышняго, которое два рода совершенства соединило въ свое безконечное совершенство.
   Дѣйствіе души моей не такъ есть, какъ дѣйствія не имѣетъ, но дѣйствуемо бываетъ; одно собою не движется, а движимо властію; и тако Богъ единъ причина всякаго разнаго дѣйствія. Дѣйствіе ума моего имѣетъ волю, которая сама въ себѣ заключаетъ, и заключить волю есть прямое дѣйствіе. Итакъ (либо) воля дѣйствуетъ сама собою, либо Богъ можетъ предварить мою душу; но онъ ей не даетъ воли и не дѣйствуетъ такъ ею, какъ тѣломъ. Если Богъ дѣйствуетъ ею, такъ я дѣйствую самъ съ нимъ купно и самъ прямая причина съ нимъ моей воли; моя воля такъ отъ меня зависитъ, что въ томъ ни на комъ взыскивать кромѣ меня не можно, если я не захочу того, что надобно хотѣти; когда я къ чему имѣю волю, я воленъ не имѣть; когда-же не имѣю я воленъ имѣть; я въ моей волѣ свободенъ и безъ принужденія и не могу принужденъ быть; я не могу желать, чего не хочу; воля, которую я разумѣю, исключаетъ ясно всякое принужденіе и еще кромѣ исключенія сего принужденія нахожу исключеніе всякой нужды. Я чувствую волю размышляющую, которая къ согласному или противному еще обратиться можетъ, къ тому или другому объекту; а иной причины той моей воли не знаю, какъ та-же самая воля: я хочу хотѣть; всего болѣ то въ моей власти, что хотятъ и что не хотятъ; хотя бы моя воля не была принуждена или позывалась нужда также склониться хотѣть; какъ тѣло вступитъ въ движеніе непреодолимое, нужда столь въ моемъ духѣ сдѣлаетъ воли, сколь сильно движеніе въ тѣлѣ; тогда столько зависѣть будетъ отъ воли хотѣть то, что она хочетъ; но тѣло движется такъ, какъ движутъ движенія, и когда воли хотятъ -- такихъ хотѣній, которыя хотятъ сами, а буде воля есть необходимость такъ, какъ движеніе тѣлу, то она ровно ни хвалѣ, ни поруганію не достойна. Нужное хотѣніе и прямое безъ принужденія такое есть хотѣніе, котораго не хотѣть не можно и котораго взыскивать нельзя на томъ и кто имѣетъ знаніе прежнее напредъ желаетъ вольности правдивой. Хотѣніе можетъ быть предупреждено знаніемъ разныхъ объектовъ и не знать прямаго избранія совѣтъ и разсужденіе игрѣ подобные; ежели я между двухъ частей размышляю, будучи въ безсиліи взять одну, а имѣя крайнюю нужду взять другую, въ такомъ случаѣ нѣтъ избранія прямаго между сими двумя объектами, если они не въ такомъ состояніи оба, чтобъ я взять могъ который угоденъ. Сказавшись вольнымъ, я сказалъ: воля моя въ совершенной моей власти и что самъ Богъ далъ мнѣ ее съ такой силой, что я могу куда хощу обращати, что я не такъ учрежденъ, какъ существа другія, и чтобы я самъ учредилъ себя; я понимаю, что ежели первое существо, предупреждая меня, влагаетъ добрую волю, я остаюсь властенъ откинуть оное вкорененіе, какъ бы оно сильно ни было, не допустить до дѣйствія и указать мое согласіе, и понимаю и то, что когда его я отвращаю и оно мнѣ полезно, то состоитъ въ моей власти и не отвращати, власно какъ я совершенную власть имѣю встать, когда сижу и затворить глаза, когда гляжу, или всякій видъ, прельщая меня, можетъ и заставляетъ себя хотѣть; резоны хотѣнія тако представятъ себя въ своей пущей силѣ. Первое существо можетъ также меня привлекати, но всему тому противляяся, я хотѣть и не хотѣть власть еще имѣю.
   Сіе исключеніе не точію принужденіе моей воли, но и самой нужды, и сія власть въ дѣлахъ моихъ чинитъ меня виннымъ и недостойнымъ прощенія, когда я хочу худаго, а напротиву хвалою вѣнчаетъ, когда я добрую имѣю волю. Сіе есть самое основаніе достоинства и недостоинства; сіе учиняетъ правильнымъ наказаніе или награжденіе; отъ сего побуждаютъ, постигаютъ, грозятъ и обѣщаютъ; сіе есть истинное основаніе прямаго порядка и наставленія во нравахъ и нашей жизни. Все исчезаетъ въ жизни человѣческой и ничто такъ во власти нашей не бываетъ, какъ наша собственная воля; вольное сіе произволеніе отъ насъ зависитъ, отъ котораго злость и добродѣтель мы властны произносить. Оттого земледѣльцы и пастухи въ поляхъ и по горамъ поютъ пѣсни; сія власть купца и художника наставляетъ въ своемъ промыслѣ упражняться; тѣмъ судіи всѣмъ вѣрятъ въ совѣтахъ; учители въ школахъ научаютъ, въ чемъ ни кто не можетъ воистину сумнѣваться. Сія правда, вкорененная въ сердцахъ нашихъ, утверждена самыми тѣмы философами, которые чрезъ свои пустыя спекуляціи потрясти хотѣли ясность. Сія правда не требуетъ никакихъ доказательствъ такъ, какъ первыя прынципіи, которыя служатъ въ доказательство прочимъ правдамъ не такъ яснымъ. Всевышнее существо сотворило креатуру, которая сама причиною дѣлъ своихъ. Совокупимъ нынѣ обѣ сіи правды равно совершенныя: подвластенъ я первому существу и въ самой моей волѣ, но всѣмъ тѣломъ воленъ, какъ разумѣть хотѣніе, которое есть вольно и дано отъ перваго существа. Я въ моемъ хотѣніи воленъ и тѣмъ подобенъ Богу. Въ томъ сами мы разумѣемъ писаніе: "сотвори человѣка по образу и подобію своему"; сія есть власть божественная, которую я имѣю надъ моимъ хотѣніемъ, но я только едино подобіе и тлѣнной образъ нетлѣннаго и всемогущаго существа.
   Образъ божественнаго самовластія не прямое то существо, которое онъ представляетъ; моя воля подобна тѣни перваго существа, отъ котораго я есмь, и кто во мнѣ дѣйствуетъ; съ другой стороны власть, хотѣть худаго, не что иное какъ слабость и преступленіе моей воли. Какъ таже власть заимная не можетъ произвесть волю самовластную, толико и существо несовершенное и заимное не можетъ быть самовластно, но какъ отъ воли-бы коликаго таинства. Вольность сія, о которой я не могу сомнѣваться, являетъ совершенство; напротиву подвластіе напоминаетъ то, что изъ ничего взятъ есмь.
   И тако мы довольно видѣли слѣды божественные или, такъ сказать, печать живаго Бога во всемъ томъ, что называютъ твореніе натуры; когда-же всѣ тонкости лишнія оставить, то первымъ взоромъ увидимъ руку, которая держитъ всѣ части свѣта, небо и землю, звѣзды, растущее, живущее, наше тѣло, нашъ умъ; все являетъ порядокъ, точную мѣру, премудрость, искусство, духъ вышній и владычествующій надъ нами, который такъ какъ душа цѣлаго свѣта и который все ведетъ къ своему концу отъ начала своего тихо, нечувствительно, но притомъ всемогущій. Мы видѣли, такъ сказать, свѣта точную мѣру во всѣхъ частяхъ; его единаго взору намъ довольно все пространство сіе неизмѣримое постигнуть; въ муравьѣ находимъ больше премудрости, искусства, нежели въ солнцѣ; сія премудрость недовѣдомая -- во всякой твари есть, то себя являетъ всякому несмысленному человѣку, себя показуетъ и безъ труда познавать подаетъ способъ; но что еще бы было ко удивленію нашему, ежели бы мы вступили во всѣ изобрѣтенія и доказательства физики, сбирая самыя сокровенныя части во всякомъ существѣ и во всякомъ звѣрѣ разсматривая крайнее искусство механики совершенной; но и сего кажется довольно увѣрить насъ, что Богъ единъ, всемогущъ и властенъ надъ нами и отъ него единаго человѣческое зависитъ счастіе, и для того мнѣ съ моей стороны повиноваться волѣ его должно и почитать божественное его опредѣленіе въ моей жизни. Ежели и по человѣчеству, живущимъ въ роскоши и славѣ не ревнуя, доволенъ тѣмъ, что есть мнѣ время здѣсь себя познати и сказать, что неотмѣнно я всегда вамъ буду слуга вѣрный.
  

ПИСЬМО IX.

   Всѣ мои прежнія письма доказывали вамъ божественную премудрость во всемъ видимомъ и невидимомъ свѣтѣ; но надлежитъ еще донесть вамъ, что прежде были философы, и нынѣ можетъ быть есть ихъ подражатели, которые мнѣ на сіе мое доказательство скажутъ, что всѣ сіи разговоры о искусствѣ и премудрости видимой въ натурѣ не что иное какъ софизмъ, неправильное заключеніе разума или ложное понятіе, въ роды родовъ грядущее; вся натура, они мнѣ скажутъ, въ пользу человѣку, но ты худо заключилъ, что она сдѣлана съ нарочнымъ искусствомъ ради человѣка, развѣ хощешь, самъ себя обманывая, искать и находить то, чего не бывало; правда, домолвятъ иные, что прилежность человѣка умѣетъ употреблять въ свою пользу многое въ натурѣ, что ему пристойно и покойно, и она не сотворила ему для того нарочно; напримѣръ (говорю словами), мужики тропинкою всякій день на высокую гору лазятъ, но изъ того не слѣдуетъ, что натура тутъ искусно подѣлала лѣстницы и ступени, чтобъ людямъ покойно было лазить; также когда случится человѣкъ въ полѣ въ часъ бури и дождя съ грозой сильной, и убѣжитъ въ разсѣлину горы и въ пещеру входитъ какъ въ свѣтлицу и укрывается отъ бури, однако нельзя сказать, что та разсѣлина нарочно для того сдѣлана, чтобъ укрыться человѣку отъ бури; слово въ слово также и цѣлый свѣтъ; онъ нечаянно сотворился безъ всякаго намѣренія, люди его нашли такъ, какъ оный есть, выдумали себѣ присвоить и употребить все въ свою пользу. И тако все то искусство, которому ты дивился, видимо въ натурѣ происходитъ отъ прилежности и попеченія людскаго, потому какъ люди приложатъ трудъ свой, искусство къ тому, что уже готово. Вотъ самое сильное представленіе тѣхъ философовъ, въ которомъ они всуе трудятся истинную и неподвижную потрясти правду; но мы видимъ, какъ оно тщетно и слабо, когда изслѣдуемъ прилежно, а мнѣ кажется, одного того уже довольно опровергнуть оное вовсе, что я писалъ къ вамъ прежде.
   Что скажутъ о такомъ человѣкѣ, который самую субтильную философію знать чаетъ и хочетъ слыть философомъ, но войдя въ домъ, вѣрить и спорить станетъ, что онъ единою нечаянностію построена и что искусство и прилежность ничего не прибавили для покою и пространства жителямъ, подобно той разсѣлинѣ, которая похожа весьма мало на свѣтлицу, что почти только тѣмъ, что случилось человѣку отъ бури въ ней укрыться, которую никто подлинно не строилъ; тогда покажутъ ему всѣ части дому: посмотри, скажутъ, большіе ворота, они для того другихъ больше, чтобъ кареты безъ нужды проѣзжали; дворъ для того пространенъ, чтобъ лошади и кареты ворочались свободно; лѣстница для того построена полога, чтобъ безъ труда сойти было можно; окна порядочно прорублены въ ровномъ разстояніи одно отъ другаго и отъ нихъ свѣтло въ покояхъ; въ нихъ утверждены стекла для того, чтобъ вѣтръ не входилъ со свѣтомъ купно, ихъ можно отворить, когда изволишь, чтобъ въ прохладные часы умѣрнаго и прохладнаго воздуха наслаждаться; кровля для того, чтобъ суровость воздуха и погоды строеніе не вредила; наверху по сторонамъ жолобы для того, чтобъ мокрота отъ дождя и снѣгу внизъ катилась; внутри перегородки раздѣляютъ покои, умножаютъ ихъ свободность жителямъ и пріѣзжимъ; печи и камины подѣланы для того, чтобы зимою въ домѣ огонь обогрѣвалъ живущихъ и притомъ бы цѣло и невредно было строенье; всѣ камеры такъ учреждены, что цѣлая фамилія живетъ покойно, одинъ чрезъ другаго спальню не ходятъ; кухня, погребы, конюшни и сарай построены нарочно, постели поставлены на чемъ спать, стулья на чемъ сѣсть, столы на чемъ писать и обѣдать. Конечно, скажутъ ему напослѣдокъ, искусный архитекторъ домъ сей строилъ; все въ немъ порядочно, пріятно, умѣрно и покойно. Отнюдь нѣтъ, закричитъ онъ, ты себя обманулъ тѣмъ; хотя домъ порядоченъ и покоенъ, но онъ самъ себя въ такой хорошей пропорціи построилъ, нечаянность собрала каменья, возвысила стѣны, раздѣлила покои, сдѣлала окна и лѣстницу покойну; не говори того, что рука человѣческая тутъ пріобщалась; люди только присвоили себѣ, когда уже нашли готово и вздумали, что онъ для ихъ сдѣланъ, потому что примѣтили въ немъ нѣчто пріятное и покойное для своего жилища. Домъ сей порядочный и пространный построился такъ, какъ разсѣлина въ пустынѣ, гдѣ человѣкъ увидѣлъ ее, скрылся отъ погоды, такъ здѣсь преселился жить и присвоилъ. Что будутъ думать о семъ сумасбродномъ философѣ, которой въ истинну съ нами споритъ, что въ домѣ семъ не видно никакого искусства? Когда читаемъ Фабулу АмФІона, который согласіемъ своей музыки въ одинъ рядъ каменья клалъ, и порядочно возвышая одинъ на одинъ, построилъ Тебейскія стѣны, затѣѣ сей стихотворческой смѣемся и ставимъ себѣ въ забаву; но сея затѣя еще не такъ невѣроятна, какъ то, что представлено здѣсь, на прикладъ философъ осмѣлится защищати. Возможно ли вздумать, что согласіе инструмента можетъ невидимое число подвигнуть каменья и взять его отъ мѣста въ каданцѣ, возноситъ и порядочно ставитъ пречудное зданіе, не точію противно разуму, но и огорчеваетъ умъ и слухъ.... Со всѣмъ тѣмъ не такъ съ умомъ сходны, какъ доказательства сего философа: возможно ли, чтобы камни сами отесались, сами ровно клались, порозжева не оставляя, и сами собою несли сементъ и глину, сами стали въ порядокъ и раздѣлили покои; тесъ бы изготовясь кровлю покрылъ. Несмысленные младенцы, ежели услышатъ сію сказку, будутъ смѣяться. Для чего же меньше того за смѣхъ ставить, когда услышишь, что свѣтъ сотворенъ такъ, какъ домъ сей? свѣтъ не можно сравнять не точію съ разсѣлиною тою, гдѣ человѣкъ укрылся, ни съ лучшимъ и самаго искусства совершеннаго домомъ, гдѣ бы первая и славная архитектура блистала; маленькая муха во всемъ сотвореніи больше хитрости и искусства являетъ, нежели лучшій домъ на свѣтѣ.
   Путешествующій въѣдетъ гдѣ былъ древній Тебесъ городъ, въ которомъ сто воротъ построены были, уже нынѣ мѣсто пустое, и увидитъ столбы, пирамиды, обелиски и надпись словъ незнакомыхъ, можетъ ли сказать, люди здѣсь никогда не живали, человѣческая рука никогда здѣсь не работала, едина нечаянность поставила здѣсь столбы и пирамиды, нечаянность всѣ части, изъ которыхъ сіе зданіе составлено, совокупила, нечаянность изъ одного камня избрала обелиски и вырѣзала надпись; не скажетъ ли скоряе съ хорошимъ понятіемъ и разсужденіемъ ума человѣческаго, какое онъ имѣть въ состояніи, сіе зданіе раззоренное есть безцѣнные остатки славной архитектуры во Египтѣ; самый резонъ, возводя первый взоръ, то сказать принудитъ. Подобно тому и видъ пространнаго и великаго свѣта, въ первый разъ представши глазамъ нашимъ, собой заставитъ премудраго творца познати. Такое сотвореніе какъ свѣтъ не можетъ собою сотвориться: кости, жилы, составы человѣческаго тѣла больше являютъ въ себѣ искусства, нежели вся славная греческая и египетская архитектура; глазъ малой твари все искусство механики превосходитъ; ежели кто найдетъ часы въ степяхъ африканскихъ, не скажетъ, что нечаянность въ пескахъ ихъ сотворила; а видя сотвореніе премудрой твари, съ которымъ никакіе часы не могутъ быть сравнены, сказать не стыдится, что нечаянность -- причина.
   Знаю еще разсужденія епикуровъ всѣхъ, что мы самая малая и тонкая пыль въ воздухѣ, говорятъ они, вѣчное и непрестанное движеніе имѣющая. Уже бы давно имъ отъ того движенія исчезнуть надлежало въ такой вѣчности совокупностей безконечныхъ; кто скажетъ безконечно разумѣть все въ томъ, не выключая между совокупностей безконечныхъ силъ, и тому надобно необходимо находить тѣ, кои отмѣнить возможно. Если есть или было хотя одно возможное сверхъ тѣхъ, которые въ безконечности замкнулись, тогда безконечность быть не можетъ, для того что къ ней нѣчто прибавить можно....... Утвердя сіи принципіи, чему дивиться, что свѣтъ такъ есть, какъ видимъ; ему должно было рано или поздно взять сію форму; ему надлежало достигнуть чрезъ сіи перемѣны безконечныя до совокупности, которая его нынѣ такъ порядочнымъ учиняетъ, ему должно имѣть свое основаніе чрезъ порядочное сцѣпленіе всѣхъ составовъ въ натурѣ, изъ которыхъ нѣтъ ни единаго, чтобъ дѣйствіе непрестанное атому не составило рано или поздно; въ такомъ непрестанномъ движеніи и премѣнѣ новой натуры видовъ оный создался въ свое время и обрѣлъ свое мѣсто, въ которомъ пребываетъ соборище, а къ тому-жъ удерживаетъ другіе, чтобъ въ безконечность продолжать составы свѣта. Сія система должна имѣть свое мѣсто, потому что всякая имѣетъ. Напрасно вымышляя ищутъ представить искусство въ томъ, что нечаянность должна была такъ сдѣлать. Одинъ прикладъ все сіе изъяснить можетъ. Положимъ въ безконечное число совокупныхъ литеровъ, которые единъ по единому нечаянностію собрались и можно сказать, что Иліада твореніе нечаянности единой; всякой, кто въ ней искусство находить будетъ и придавать Гомеру, ошибется. Сія совокупность литеръ рано или поздно должна была придти въ свой порядокъ и составить Иліаду, дѣйствительно пришла и составила такъ, что человѣкъ никакого не употреблялъ искусства; сіе доказательство толь смѣшно и слабо что всякой смѣяться долженъ.
   Что можетъ быть больше сумасбродно, какъ сіе разсужденіе о совокупленіи атомовъ, которое одно слѣдуетъ другому и въ числѣ своемъ безконечно: безконечность не можетъ быть раздѣлительна, ни наслѣдна; дайте мнѣ число, которое вы называть хотите безконечнымъ, я на два манера докажу вамъ, что та не прямая безконечность; я могу отлучить единство (единицу), тогда она будетъ меньше и конечна, потому что все то, что меньше безконечности, имѣетъ границы, чрезъ которыя можетъ идти далѣ постижность. И такъ тотъ счетъ, который сдѣлался понятнымъ, когда отлучили единство, никогда не бывалъ безчисленъ; единство собою есть конечно, и для того одну конечность въ другую совокупляя, не можно сдѣлать безконечность; ежели единство присовокупляя къ числу конечному, можно сдѣлать безконечность, то уже надобно думать, что всякая конечность почти равна безконечности быть можетъ, чему вѣрить не помыслитъ никто.
   Я могу къ тому числу прибавить единство и слѣдовательно его умножить, и тако все, что можно умножать, не есть безконечность; безконечность никакого конца не имѣетъ; все то, что пріумноженіе пріемлетъ, имѣетъ конецъ; гдѣ человѣкъ умомъ своимъ и понятіемъ остановится, и слѣдовательно есть возможность идти далѣе и прибавить единство, и потому ясно видѣть, что всякая раздѣлительная совокупность не можетъ быть безконечна. Утвердя сіе основаніе, вся пустая философія эпикуровой секты исчезнетъ: не можетъ быть никакой составъ раздѣлительной въ пространствѣ безконеченъ, ни счетъ, ни послѣднія части: безконечность прямая.отъ того слѣдуетъ, что никогда не можетъ быть наслѣдное число совокупностей атомовъ въ безконечности.
   Пустая сія безконечность была въ правду; всѣ совокупности возможны встрѣчалися и всѣ сіи атомы, сами между собою совокупляясь, составы разные дѣлали въ натурѣ; тогда я согласуюсь, что всѣ составы, въ которыхъ видна премудрость искусства, сами совокуплялись, когда бы можно всѣхъ хитростей нечаянность почитать причиною, и видя въ пустыхъ мѣстахъ палаты, часы, пирамиды и другія машины, должно бы почесть было, что люди не работали и все то пречудное зданіе нечаянность построила чрезъ наслѣдную совокупность атомовъ, которые, сами собравшись, все, что видимъ, сотворили. Сіе мнѣніе на дѣйствительномъ основаніи эпикуровой оринципіи утвержденное-бы было, но тожъ самое мнѣніе не точію отвергаетъ, но ясно доказываетъ пустоту безосновательныхъ принципій. Тогда люди натурально умомъ своимъ понимаютъ, что такое зданіе, въ которомъ ясно искусство и прилежность зрится, не можетъ быть сотворимо нечаянностію простою; представляютъ себѣ, хотя и не весьма ясно, что атомы не могутъ быть вѣчный и въ своемъ прибываніи и съ изъятіемъ имѣть наслѣдную совокупность; еслибы сіи принципіи увѣрили, то нельзя бы было въ твари отмѣнять искусство отъ сея совокупности составовъ, которая-бъ повсюду составы произносила. Всѣ тѣ люди, которые натурально поступаютъ, чувствительное и ясное раздѣленіе во всякомъ твореніи искусства и натуры постигаютъ, не размышляя и не изслѣдуя, что совокупность составовъ не можетъ быть безконечна.......... и сокращенное не можетъ быть безконечно; оттого видно, что они безчисленны быть не могутъ, наслѣдіе разныхъ ихъ движеній совокупностей не можетъ быть безконечно. Свѣтъ не можетъ быть отъ вѣка; надлежитъ быть началу, отчего взяты сіи совокупности наслѣдныя другъ другу; надобно найти начало простаго происхожденія, надобно и самую познать форму, какую всякая часть, изъ которыхъ свѣтъ составленъ, сначала имѣла; когда же наслѣдная премѣна матеріи должна имѣть число умѣренно, то въ число такихъ совокупностей надлежитъ только включать одни тѣ, которыя совершенно въ натурѣ и нечаянно происходятъ, кромѣ тѣхъ, кои ясно премудрость и совершенное искусство намъ въ своемъ сотвореніи представляютъ, въ такомъ порядкѣ, какого нечаянность учредить не въ состояніи.
   Всѣ философы эпикуровой секты такъ слабы въ своихъ смятеніяхъ, что они ни съ которой (стороны) яснымъ доказательствомъ утвердить не могутъ, признаютъ атомы вѣчные, отчего не знаютъ; какое доказательство имѣютъ въ томъ, что они всегда были и сами отъ себя взялися? все-ль то, что есть само собою, есть главное совершенство? почему признаютъ безъ всякихъ доказательствъ, что они совершенны и въ своемъ основаніи неподвижны, или они находятъ сіе познаніе въ собственной идеѣ о всякой особливо? всякая изъ нихъ единственна и отъ другой раздѣлена; должна вѣчность въ себѣ имѣть сама, и быть прочему существу неподвластна; къ тому-жъ надлежитъ знать, отчего движенія ихъ начались; всякой суставъ, вступи въ движеніе, другой подвигнулъ и всему далъ движеніе; мы знаемъ, что движеніе всякаго тѣла не естественно, но приключеніе и причину имущее; но эпикуры сами своими принципіями себя въ неправости изобличаютъ.
   Мы ясно видимъ, что все на свѣтѣ божественную власть и премудрость намъ являетъ; небо, земля, всѣ скоты, а всего больше человѣкъ въ себѣ представляетъ высокое намѣреніе, сцѣпленіе причины и порядокъ промысла вышняго. Почто намъ примѣчать недостатки, которые отъ единаго самоволія и безпорядочныхъ дѣлъ человѣческихъ происходятъ и попущены отъ Бога. Онъ по своему правосудію попускаетъ все то въ наказаніе за грѣхи людямъ, и злыми добрыхъ хочетъ исправить; часто то, что мы недостаткомъ признаваемъ, во общемъ намѣреніи красно и добро служитъ. Мы не въ состояніи въ толикомъ пространствѣ познать всего совершенства; не часто ли то бываетъ, что дѣла человѣческія, которыя суть уму нашему не постижимы, ругаютъ премного, намѣренія его не знаютъ (зная). Если бы написали на доскѣ литеры такъ велики, чтобъ взявъ къ своимъ глазамъ въ руки, человѣкъ не могъ вдругъ больше одной увидѣть, можно ли бы было ему сказать, что написано въ строкѣ цѣлой; властно такъ и составы большіе свѣта не допускаютъ насъ вдругъ все единымъ взоромъ постигнуть. Если бы мы съ высоты могли видѣть премудрое и пространное изданіе свѣта и все обращеніе рода человѣческаго, мы бы закричали: Господи, ты единъ премудръ и правосуденъ! Всякое твореніе человѣкъ смотритъ все совсѣмъ, а не частьми, не каждая часть должна быть совершенна и безпорочна, но всѣ части; въ составѣ человѣческаго тѣла не всѣмъ членамъ быть глазами надобно; такъ и въ свѣтѣ -- солнце надобно въ день, а луна ради ночи; и тако надлежитъ о всякой части разсуждать особливо, познавать общее совершенство. Человѣку должно дивиться тому, что онъ разумѣетъ, а молчать въ томъ, что не знаетъ; а хотя бы и прямые были въ свѣтѣ недостатки, то и оттого видно, что Богъ нарочно доказательства намъ оставилъ, какъ онъ единъ изъ ничего сотворилъ свѣтъ сей, съ одной стороны показалъ великое, съ другой подлость; чтобъ напомнить, какъ въ ничто можетъ обратиться все что имѣетъ сокращенное совершенство; тварь ровна бы была творцу, а не подобна, если бъ все было совершенство, а то еще можно сказать: вотъ чего недостаетъ ему и чего онъ не имѣетъ.
   Но въ заключеніи всего самая истина человѣку является собою. Когда много премудрости, сказалъ Минутіусъ Феликсъ, и проницаніе имѣть надобно, чтобъ только познать порядокъ и оное учрежденіе свѣта; то сколь уже имѣть должно на томъ, кто сотворилъ оный; когда дивимся философамъ и похваляемъ ихъ за единое объясненіе самой малой части премудрости той, которая все сотворила, то развѣ кто слѣпъ и безуменъ, что не подивится самой той премудрости совершенной. И тако въ самомъ свѣтѣ Богъ намъ себя являетъ. Но иные философы, разсуждая въ точности крайней о всякой вещи, самую потеряли правду такую, которую человѣкъ чрезъ самого себя безъ всякой философіи познаваетъ.
   Инымъ препятствуютъ познавать силу и власть божества жизни ихъ безпорядки: упиваясь страстьми своими, живутъ помраченные и не могутъ въ твореніи премудраго творца познати, къ чему надобно употребить прилежность, и страсти такъ людей ослѣпляютъ, что не могутъ видѣть свѣта, который ясно ихъ освѣщаетъ; они ни о чемъ иномъ не помышляютъ, какъ только о томъ, что льститъ и питаетъ вредныя и пагубныя ихъ страсти, умы ихъ отягощенные не могутъ къ невещественному простираться; все, что они не видятъ, не чувствуютъ, не осязаютъ, кажется имъ не право. Сія слабость, превращаясь въ невѣрствіе и сомнѣніе ложное, веселитъ ихъ лестію и роскоши гибельной отверзаетъ путь пространный. Многіе, ради заблужденій шхъ, льстятъ ихъ избавиться праведнаго наказанія и хвалятся тѣмъ, чѣмъ уродъ можетъ похвалиться, что онъ не такъ родился какъ прочіе люди, или слѣпой тѣмъ, что онъ не вѣритъ тому, что свѣтъ есть, которой всѣ люди видятъ; такой человѣкъ, думая умъ свой показать, являетъ цѣлому свѣту свою глупость и несмысліе, которое простирается до того ослѣпленія, что онъ ясно премудрости не видитъ, являющей инымъ во всякомъ твореніи. Къ тому жъ внутри онъ совѣстію бываетъ мучимъ, непрестанно боясь наказанія и гнѣву. Я сомнѣваюсь, чтобъ прямой былъ въ сердцѣ богоотступникъ, но только, какъ по глаголу пророка Давида: рече безумецъ въ сердцѣ своемъ нѣсть Бога; статься можетъ, что чрезъ непрестанныя мнѣнія пустыя и порочныя человѣкъ въ сердцѣ своемъ вѣру искоренить можетъ, но въ наказаніе довольно ему останется въ совѣсти угрызенія.
   Я съ своей стороны, повинуясь божественной власти, доволенъ моимъ; ни о чемъ живучи здѣсь не стараюсь, какъ о познаніи промысла божія, моего слабаго состоянія, а притомъ доказать вамъ, что я безпрестанно вамъ вѣрный и покорный.
  

ПИСЬМО X.

   Я исцѣленію моему отъ болѣзни, которая принудила меня такъ долго молчать, для того радъ болѣе, что могу снова писать къ вамъ письма. Надлежитъ признаться, что болѣзнь въ уединеніи столько много чинитъ жизнь безпокойну и тягостну, сколь здравое состояніе пріятну и покойну. Слабость лишила меня всей забавы, ноги мои не въ силѣ были ходить къ источнику любезному, гдѣ сидя помышляю о своемъ бытіи тлѣнномъ; руки мои не могли пера держать, ни книги, которая не часто у меня изъ рукъ выходитъ; болѣзнь немилосердно лишила меня оружія, чѣмъ я завсегда отъ скуки здѣсь обороняюсь. Скука, давно на меня сердита будучи, видя путь себѣ невозбранный, уже не только до меня добралась, но злобствуя и пользуясь слабостію моею, отягощать начала; не могъ послѣднія обороны найтить въ моихъ мысляхъ, когда хотя я ихъ сбиралъ чрезъ силу на постели, немощь духъ мой возмущала, въ моей ли было власти стонать ей мнѣ запретить; самая горесть и скорбь во всей плоти вопіяла; стражда, нельзя было сказать ей: молчи; мой духъ, отъ тяжкой скорби, плоти былъ подвластенъ, и уже близъ дверей былъ гроба; такъ, думалъ, скончается бытіе мое и несчастье; такъ, чаялъ, отъ сего свѣта укроется мой видъ противный людямъ; но Божіи суды никто не можетъ испытати......... или для того, чтобъ я исправилъ духъ мой покаяніемъ, или чтобъ терпѣніемъ въ жизни труда и безпокойства, за всѣ грѣхи мои наказаніе усугубляя, возвратилъ мнѣ прежнее мое здоровье. Сей другъ не лицемѣрный, нечаянно пришедъ, нашелъ меня больнаго и пребывалъ въ моемъ жилищѣ, пока я собралъ свои силы; Мирмонъ оборонялъ меня отъ скуки и возвратилъ прежнюю сладость моей уединенной жизни; онъ часто читывалъ мои къ вамъ письма, утверждая меня въ намѣреніи продолжать ихъ.
   Въ одинъ день, когда уже я могъ сидѣть въ постели, Мирмонъ, меня увеселяя, похвалялъ мою работу и говорилъ, что я тѣмъ наиболѣе сдѣлалъ хвалы достойно, что къ вамъ писалъ о такой матеріи, которая требуетъ не моего состоянія. Себѣ изъяснить я самъ дерзость свою знаю, но тѣмъ себя простительна ставлю, что вамъ служить желаній причина.
   Мы нынѣ въ счастливомъ нашемъ вѣкѣ, Мирмонъ говорилъ мнѣ, видимъ въ женскомъ у насъ родѣ красавицъ, совершенныхъ красавицъ, разумѣю, тѣломъ и душею, и еслибъ хотѣли примѣчать прилежно достоинства ихъ и красоты, конечно бы нашли у насъ съ такими талантами и остротою, какихъ мы въ исторіяхъ находимъ и дивимся; я знаю, говорилъ, женщинъ такихъ, что еслибъ онѣ хотѣли употребить свои таланты въ нашу пользу, мы бы видѣли скоро подобныхъ славной безуміемъ г-жѣ Делазюзъ и прочихъ. Когда я жилъ еще во Франціи и писалъ жизнь мою, которую ты знаешь, тогда мнѣ молодость моя мѣшала и страсти прилежно примѣчать таланты въ людяхъ; но отъ того время, какъ сюда пріѣхалъ, въ томъ одномъ всегда тружуся, въ людяхъ или въ уединеніи, чтобъ представляя себѣ склонность другихъ и нравы, познать дѣяніе ихъ и таланты, къ тому мы изъ сего единаго познать должны, что острота женскаго разума быстрѣе и проницательнѣе нашей, воображеніе ихъ живѣе и яснѣе. Когда Богъ сотворилъ небо и землю, отъ земли создалъ человѣка, жену его сотворилъ изъ его кости, т. е. изъ той матеріи, которая прежде божественною его рукою очищена и совершена и во очищеніи томъ первую свою подлость теряла; нѣкоторые творцы еврейскіе доказывали преимущество женское, первыми именами изъясняя, что Адамъ значитъ "землю", а Евва "жизнь", подтверждая, что Богъ означилъ именами разность свойства и доброты, и тако по сему всякой знаетъ, сколь много жизнь землѣ предпочитается.
   Самая истина доказываетъ намъ почтительное свойство рода женскаго тѣмъ, что Богъ, въ заключеніи всего своего премудраго, сотворилъ въ послѣдній день жену Адаму и тѣмъ окончилъ божественное свое намѣреніе, власно какъ бы безъ того свѣту быть несовершеннымъ.
   Первенство есть неспорно, говоритъ философъ, что конецъ всегда въ намѣреніи первый и во исполненіи послѣдній бываетъ. Евва послѣднее сотвореніе Божіе, и тако надлежитъ вѣрить, что она въ намѣреніи была первая: сотворивъ свѣтъ и преисполнивъ оный изобилія, отъ земли взялъ человѣка и поставилъ его надъ дѣлы руку своею; отъ ребра его создалъ жену ему и не покорилъ подъ власть его, но да обладаетъ и наполняетъ землю; сотворилъ Адама на мѣстѣ -незнакомомъ; но Евву въ раю и въ мѣстѣ злачномъ. Возьмемъ ещё и то въ доказательство, когда человѣкъ съ высоты внизъ или въ глубину разсѣлины смотрѣть станетъ, обыкновенно въ головѣ кружится и бываетъ затменіе; напротивъ же, дѣйствительно, всякая женщина, съ какой бы высоты внизъ ни смотрѣла, то нѣкоторую радость больше ощущаетъ, власно какъ бы чувствовала тогда, что она ближе къ своему элементу къ высотѣ и мѣсту своего происхожденія.
   Подумаемъ о красотѣ и пріятности женской: возможно ли не дивиться, видя видъ ихъ величавый, смиреніе и пріятную лѣпоту безприкладную; возможно ли не чувствительно глазами встрѣтить взоръ ихъ, видя Фигуру, голосъ, станъ хорошей женщины? Увѣряютъ, что въ единомъ составѣ тѣла ея все то собрано, что лучшаго и прелестнаго цѣлый свѣтъ въ себѣ имѣетъ.
   Прибавляя къ толикимъ авантажамъ красоту разума, возможно ли намъ ихъ добротамъ не дивиться, и чѣмъ можетъ человѣкъ извиниться, если должное почтеніе имъ не будетъ въ вѣкъ казати? Но страсти и слабости наши суть причиной тому, что мы добродѣтели лишать ихъ трудимся, не служить славѣ ихъ ищемъ, но ограбить ее вѣчно и покрыть стыдомъ и безчестіемъ; когда хотя и есть со стороны ихъ нѣкоторыя нѣжныя слабости, то надлежитъ вздумать, что и нѣжна есть матерія, отъ которой онѣ взяты. Родъ ихъ не сотворенъ къ трудамъ тяжкимъ, въ которыхъ надлежитъ имѣть большое терпѣніе; для того добраго человѣка есть должность не раззорять крѣпость нѣжную, но укрѣплять всячески, когда увидитъ, что она начинаетъ сокрушаться.
   Мирмонъ окончилъ рѣчь свою, а я съ молчаніемъ благодарилъ его, что онъ мое мнѣніе подтверждалъ такъ сходно. Потомъ, какъ скоро я выздоровѣлъ, онъ меня къ себѣ взялъ, и нынѣ у него, въ прежнихъ забавахъ упражняясь, живу веселѣе, непрестанно помня, что я долженъ быть вамъ покорнымъ слугою.
  

ПИСЬМО XI.

   Мирмонъ не могъ меня удержать у себя болѣе трехъ дней. Какъ я привыкъ уже сидѣть одинъ съ книгой, думайте, что я уединеніе полюбилъ, свѣтъ возненавидя или несносны мнѣ стали всѣ дѣла людскія. Кто родился слѣпъ, тотъ цвѣтовъ не знаетъ; я коль мало въ состояніи исправить нравы, толь меньше еще желаю людямъ упрекати; безъ меня всякій способъ найтить можетъ на путь истинный выйдтить изъ заблужденія, когда захочетъ. Довольно для меня счастья и конечно больше не желаю, если пріятное сіе жилище вооружитъ духъ мой страстямъ противляться; къ тому-жъ уединеніе люблю, памятуя разсужденіе графа Оксенштерна; онъ писалъ въ самомъ заглавіи въ своей книгѣ сими словами: "Счастливъ тотъ, кто удаленъ отъ смятенія безпокойнаго въ свѣтѣ, наслаждается пріятностью покойнаго уединенія, гдѣ главное его сообщеніе въ смиренныхъ разговорахъ самого съ собою; свидѣтельство доброй его совѣсти заставляетъ съ презрѣніемъ взирать на всю суету и тщеславіе людское; честолюбія инаго не имѣетъ, какъ только для одного спокойства своего духа; непостоянства Фортуны не боится; рокъ свирѣпостію его не устрашаетъ; презираетъ богатство и роскошь тлѣнну; доволенъ собою, болѣ никому не скучаетъ; никогда несчастнаго принужденъ не видѣть, противъ совѣсти своей говорить и дѣлать ни чего; упрямства и жажды спорить не терпитъ; отдаленъ отъ всѣхъ такихъ, кто подлаго повиновенія требовать можетъ; никому не льститъ и не потакаетъ; видитъ себя въ безсиліи и въ невозможности счастливаго ближняго обидѣть; минувшее представляя, разсуждаетъ о настоящемъ; все попеченіе и труды о себѣ самомъ только имѣетъ; не смотря на дѣла другаго, гордости не знаетъ, скупость глупостію почитаетъ, роскошь -- тщеславіе пустое, зависть -- подлость, а лѣность за грѣхъ признаваетъ; блажитъ Творца своего непрестанно; языкъ его не затупѣетъ отъ пустыхъ и подлыхъ разговоровъ; безъ причины досадной или ко гнѣву противнаго себѣ не видитъ; совѣтуетъ съ древними учителями сидя; избавленъ отъ нападенія скучныхъ людей и глупыхъ; трезвъ и воздерженъ въ пищѣ; здоровья своего не теряетъ питіемъ и брашномъ; все можетъ, что хощетъ, потому что онъ ничего того не хочетъ, чего не можетъ; ложится съ покоемъ; спитъ во объятіяхъ покоя; съ радостію встаетъ съ постели; время праздно не теряетъ; мысли свои непрестанно простираетъ къ небу; ни къ какимъ вещамъ на свѣтѣ желанія не имѣетъ, зная ихъ тлѣнность; воздыхаетъ только о спасеніи; смерть ожидаетъ безъ желанія и страха." Подумайте, ежели-бы въ моей уединенной жизни описанное здѣсь имѣлъ сокровище, сколь много бы я былъ счастливъ; жизнь моя достойна бы была зависти многихъ. Что лучше человѣкъ можетъ желать въ своемъ краткомъ вѣкѣ, когда пріобрѣтаетъ спокойство своего духа, искоренитъ всѣ страсти? Я съ моей стороны доволенъ и тѣмъ очень; сія покойная жизнь доводитъ меня до познанія перваго существа, отъ него-жъ все бысть на свѣтѣ; и что въ короткое время начинаю чувствовать разность нынѣшняго моего состоянія съ прежнимъ; я ничего въ свѣтѣ не оставилъ, чтобъ покой мой здѣсь смущало. Живучи вѣкъ мой, я не веселился, но всегда и всякій часъ былъ безпокоенъ; счастливъ не бывалъ и быть надежды не имѣлъ ни малой; искать его я почитаю трудъ напрасный; лучше въ покоѣ дни прожити и познавать житіе свое краткое на свѣтѣ, о будущей и вѣчной жизни помышляя.
   Я уже въ моей жизни сдѣлалъ себѣ.... обелискъ съ сими словами: правость моя мя защищаетъ; оставляя свѣтъ, я ничего въ немъ не оставилъ; а объ счастіи помышляю согласно съ мнѣніемъ яснаго творца разныхъ мнѣній.
   Счастливъ тотъ, кто никогда не бывалъ счастливъ и кто никогда не наслаждался прибыткомъ Фортуны, горестной превраты не знаетъ. Слѣпой, не зная свѣту, не тужитъ, что ночь. Когда на свѣтѣ чего не знаешь, того и желать не можешь. Несчастіе тому тяжко, кто привыкъ къ лести и нѣгѣ; непостоянной Фортуны презрѣніе тому не обидно, кто никогда себѣ не видалъ почтенія; цитронъ кисель во устахъ такихъ, которые привыкли вкушать сладость? человѣкъ жирный и здоровый больше чувствуетъ скорби въ болѣзни, нежели худощавый, который почти и здоровья не знаетъ. Консулъ Северіусъ, когда въ полонъ взятъ къ царю Аларику готскому, сказалъ Фортунѣ упрямой, что она ему при концѣ дней его измѣнила: "о Фортуна! какъ ты члива въ твоихъ обѣщаніяхъ, но упряма въ дѣйствіи; вижу, что тотъ всѣхъ больше несчастливѣе, кому ты прежде служила, и что бѣды и напасть тому больше тягостны, кто привыкъ жить въ счастьи, и тако обыкновенно на свѣтѣ дѣйствіе Фортуны". Я, не хотя задлить переводомъ оныхъ стиховъ Французскихъ, такъ ихъ здѣсь прилагаю, которые наилучшимъ образомъ непостоянство изъясняютъ.
   А я себѣ написалъ стишки простые, какъ нынѣшнее состояніе духа моего вразумило, и при семъ къ вамъ прилагаю:
  
   Почитаю здѣсь законъ, повинуясь правамъ;
             Впрочемъ воленъ я живу по своимъ уставамъ:
   Духъ спокоенъ, нынѣ жизнь идетъ безъ напасти,
             Всякой день искоренять учась мои страсти
   И взирая на предѣлъ, такъ жизнь учреждаю,
             Безмятежно свои дни къ концу направляю.
   Не скучаю ни кому, нужды нѣтъ взысканій,
             Счастливъ тѣмъ, что сократилъ дней моихъ желаній.
   Тлѣнность вѣка моего нынѣ познаваю,
             Не желаю, не боюсь, смерти ожидаю.
   Когда вы милость свою ко мнѣ неотмѣнно
             (Явите), то я счастливъ буду совершенно.
  
   А съ моей стороны, гдѣ-бы я ни былъ, завсегда съ почтеніемъ буду.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru