Каменев Лев Борисович
Пять лет (1905 - 1910 гг.)

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Л. Б. Каменев

Пять лет
1905 -- 1910 гг.

   В 1890 году Фридрих Энгельс, заканчивая свое исследование об "иностранной политике русского царства", писал: "Падение абсолютизма в России имело бы также и прямое влияние на ускорение процесса превращения капиталистического общества в социалистическое. В тот день, когда падет царское самодержавие, эта последняя крепость соединенной европейской реакции, во всей Европе подует другой ветер. Это отлично знают господа из "высших сфер" Берлина и Вены: они знают, что, несмотря на раздоры с царем за Константинополь и прочее, легко может наступить такая минута, когда они охотно отдадут ему Константинополь, Босфор, Дарданеллы -- все, все, чего он ни потребует, лишь бы он защитил их от революции".
   Прошло 20 лет, и ни в Европе, ни в России не найдется ни одного беспартийного человека, который упрекнул бы Фридриха Энгельса за эти слова в переоценке международного значения российской революции. Энгельс говорит в приведенном отрывке о "падении абсолютизма", а мы теперь можем сказать, что не только падение абсолютизма, не только полная победа народа над царизмом, но уже массовая борьба против него, первая полупобеда народа оказались достаточны для того, чтобы вызвать указанные Энгельсом последствия. В 1910 г., оглядываясь на события пятилетия, протекшего после великой октябрьской забастовки, мы можем сказать, что массовое движение революционного пролетариата России, даже не достигшее поставленных им себе целей, стало великим поворотным пунктом в истории всего капиталистического мира. "Другой ветер" подул не только в Европе, но и в Азии. Этого движения оказалось совершенно достаточно, чтобы, как будто во исполнение пророчества Энгельса, французское золото и немецкие штыки -- непримиримые враги в течение 35 лет после Коммуны [Парижская Коммуна (1871) -- первая пролетарская революция и первое правительство рабочего класса, существовавшее в Париже 18 марта -- 28 мая. Подавление Коммуны сопровождалось разгулом контрреволюционного террора] -- оказались объединенными в единой задаче спасения русского царизма от русской революции, и всего капиталистического мира от ее европейских отзвуков и последствий. Деловое сотрудничество международной реакции лишено всяких элементов сентиментальной "дружбы" и потому -- несмотря на то, что германский император не упускает теперь случая эксплуатировать в свою пользу слабость царизма, -- возрождение Священного Союза [Священный Союз -- реакционный союз Австрии, Пруссии и России, заключенный в Париже 26 сентября 1915 г., после падения империи Наполеона I. В 1815 г. к Священному Союзу присоединилась Франция и ряд других европейских государств. Священный Союз санкционировал подавление австрийскими войсками революции в Неаполе (1820 -- 1821) и Пьемонте (1821), французскими войсками в Испании (1820 -- 1923), в ряде актов участвовала Великобритания. В конце 20 -- 30-х годов распался] остается заветной целью столько же Николая II, пережившего 1905 г., сколько и Вильгельма, переживающего свой 1904 год.
   С международным союзом буржуазно-феодальной реакции и пришлось столкнуться в первую очередь российской революции. Европейская буржуазия, в первой половине XIX века готовая приветствовать освободительные движения любого из европейских народов, с ужасом взирала на возможность радикальной победы русского народа над царизмом в начале XX века. Так же, как и европейский пролетариат, европейская буржуазия прекрасно учла те обстоятельства, которые делали из царистской России величайший тормоз успехов пролетарского движения во всей Европе и которые заставили Маркса уже в 1848 г. провозгласить поражение царистской России главнейшим условием успеха европейских революций. С тех пор это положение Маркса в продолжение полувека оставалось основным принципом международной политики революционного пролетариата. Буржуазия не могла отрицать объективной правильности, глубокого реализма этого положения. Но она делала из него другие выводы. Ее принципом стала поддержка царизма в России. Это не значило, что она готова охранять царизм именно в той форме, в которой он существовал в России. Напротив. Интересы западноевропейских банкиров, промышленников и держателей русских бумаг заставляли их с беспокойством следить за расстройством имперских финансов, за бесконтрольностью чиновников и пр., поражение в войне с Японией сильно смутило тех европейских друзей царя, которые надеялись на его штыки. Поэтому европейская буржуазия была заинтересована в упорядочении разных сторон финансового и государственного управления России, но с тем важным условием, чтобы это упорядочение не было связано с революционным пробуждением русских народных масс. Неудовольствия, доставляемые ей иногда проявлениями дикости и варварства царизма, уходили далеко на задний план перед ее страхом и ненавистью к революции, к радикальной победе пролетарских и крестьянских масс над царизмом. Российская монархия, достаточно обессиленная на арене внешней политики, но достаточно сильная внутри, чтобы сдерживать революционные движения пролетариата и крестьянства, -- таковой должна была быть Россия на вкус западноевропейской буржуазной реакции. Капиталистическая Европа не могла бы переварить российской победоносной революции, как столетием раньше феодальная Европа не переварила великой французской революции. И если русская реакция не успела прямо и откровенно стать под знамя иностранных полков, то только потому, что и в данном случае золото, пришедшее из-за границы, -- в своей роли всеобщего эквивалента -- в достаточной степени заменило прусского вахмистра.
   Европа не могла переварить русской революции, однако не только потому, что русский царизм представляет опору европейской буржуазной реакции, но и потому в особенности, что российская революция оказалась -- прежде всего, раньше всего, и это важнее всего -- движением пролетариата.
   Пролетарская борьба разбудила все русское общество, охваченное сознанием своего бессилия после крушения террористических надежд и либеральных ожиданий начала 80-х годов. Классовым характером своего выступления пролетариат толкнул далеко вперед процесс политического самоопределения всех остальных групп русского общества и радикализировал требования всех жаждавших преобразования классов его. Его движение вызвало к политической жизни крестьянство. Он оказался способным пустить в ход такие способы борьбы, которые в октябре 1905 года сбили царизм с его позиций. Наконец, только пролетариат оказался способным стать поперек дороги царизму, когда он в ноябре того же года объявлением военного положения в Польше и в районах крестьянского движения стал явно на путь контрреволюции. Только пролетариат оказался способным -- во имя социализма -- выставить для решения задачи буржуазного освобождения России армию действительных борцов.
   Но этого мало. Великая российская революция оказалась пролетарским движением потому, что только в движении пролетариата были воплощены все задачи буржуазного освобождения России.
   Мы смело пишем эти слова потому, что все поведение различных классов в революции свидетельствует об этом факте. Движение либеральной буржуазии воплощало стремление удержать в новой России как можно более -- столько, сколько позволят размеры народного движения -- элементов старого порядка. Ни республика, ни полный аграрный переворот не стали знаменем буржуазии. Наоборот, и республика и аграрная революция были объектами ненависти и борьбы либеральной буржуазии. Крестьянское движение, конечно, воплощало в себе стремление к полной аграрной революции, в своем радикальном выражении оно дошло даже до крайнего предела демократического переворота -- до уничтожения частной собственности на землю. Но политическая сторона переворота оставалась не ясной для большей части крестьянства. Правильное решение вопроса о связи "земли" и "воли" было точкой, к которой шла крестьянская масса, но к которой она еще не пришла ни в 1905, ни в 1906 гг. Только пролетарское движение воплощало последовательно задачи буржуазного переворота.
   И оно воплощало их целиком, ибо его естественной, неизбежной тенденцией было дополнить политическую революцию и аграрный переворот рядом гарантий для своей классовой борьбы с буржуазией. От буржуазных революций XVII, XVIII и XIX вв. российская революция отличалась тем -- и это немаловажное различие, -- что в каталог их требований она внесла 8-часовой рабочий день. Для российской революции не только был бы невозможен закон Учредительного Собрания, запрещавший рабочие коалиции, но для нее был обязателен закон о 8-часовом труде.
   Но, говоря, что только пролетариат воплощал все задачи буржуазной революции в России, мы не думаем сказать, что эти задачи целиком сознавались рабочей массой России. Нет, целиком сознаны и формулированы они были лишь передовым отрядом пролетариата -- социал-демократами. Но зато будет как нельзя более точным сказать, что эти задачи целиком воплощались в самом ходе пролетарского движения.
   Пролетариат -- и никто другой -- дал российской революции ее методы и ее лозунги. Своей неустанной борьбой, своей непримиримостью и своей требовательностью срывая и делая невозможными всяческие соглашения со старой властью, пролетариат толкал и толкнул революцию к вопросу о власти, поднял все вопросы и всю борьбу до уровня борьбы за власть.
   Либеральное недомыслие, подсчитывая пинки, полученные им справа и слева, охотно делает ответственным за неудачи своих соглашательских попыток "неразумие" "верхов" и "низов". На самом же деле, невозможность соглашений в русской революции была результатом не недостатка разума, а результатом отсутствия какого бы то ни было влияния буржуазии на революционные массы и на пролетариат в особенности. Это явное для представителей старого порядка отсутствие влияния либерализма на революционные массы делало для них до большей степени малоценным соглашение с либерализмом, а последнему не давало возможности дать какие-либо действительные гарантии старому режиму в смысле умиротворения "низов". Классовый самостоятельный характер пролетарского движения в революции, вот что создавало условия, делавшие невозможным соглашение. Класс, которому успех его сегодняшней борьбы не сулил ничего другого, кроме расширения арены его завтрашней борьбы, стал, таким образом, вождем буржуазной революции России.
   Российская буржуазная демократия запоздала с решением вопроса о политическом освобождении России, поэтому ее политическое освобождение, ее буржуазная революция должна была прийти под гегемонией пролетариата. Пролетариат не только не стал бессознательным орудием буржуазного освобождения, он должен был наложить и наложил на самый процесс буржуазного освобождения свой классовый отпечаток. Перед лицом классового движения пролетариата все классы, все политические партии должны были высказаться до конца, целиком показать свою политическую физиономию, и либерализму всех оттенков не оставалось ничего другого, как перед лицом последовательного защитника дела освобождения России демонстрировать измену либеральной буржуазии задаче действительного разрешения вопросов политического развития России.
   В состязании между силами старого порядка, буржуазным либерализмом и революцией, руководимой пролетариатом, второй, наверное, должен был потерпеть позорное крушение, последняя же могла быть разбита. Это последнее обстоятельство никогда не упускалось из виду деятелями пролетарской партии, отдававшими себе отчет в трудности тех задач, которые стояли перед пролетариатом. Тактика искусственного форсирования событий никогда, поэтому, не была тактикой пролетарской партии в революции. Но это не мешало, а, наоборот, заставляло ее звать все революционные силы страны к поддержке движения всякий раз, когда оно входило в новый, более глубокий, более решительный фазис. Так было в сентябре -- октябре 1905 года, так было в декабре, так было в эпоху первой Думы.
   Это не имело ничего общего с теми попытками заранее ограничить роль и задачи пролетариата в революции, которые находили себе выражение на всяком этапе движения. Не имея ни в малейшей степени возможности, ни предохранить "общенациональное" движение от раскола, ни удержать пролетариат от внесения в это движение своих специфически классовых требований к буржуазии, -- эти попытки на деле сводились к облегчению для буржуазии ее задачи: подчинить своему влиянию широкие народные массы.
   Революция не дошла до победы, но весь ее ход, группировка классов в открытой борьбе, тенденции, проявленные различными классами, показали, что единственной формой победоносной революции в России начала XX века могло быть только присоединение к революционной борьбе пролетариата -- крестьянства и преодоление этим союзом соглашательской тактики либерализма. Это исторический факт, засвидетельствованный столько же трехлетием революции, сколько и трехлетием контрреволюции.
   То, что -- вопреки буржуазному либерализму -- могло быть и должно было бы быть реализовано этим союзом в общественно-экономической области -- ограничивалось прежде всего рамками хозяйственного развития страны. Присоединение, в деле революционного разрушения старого режима, к пролетариату крестьянства вытекало неизбежно из буржуазного характера переворота; разрыв же с буржуазным либерализмом знаменовал, что -- в пределах буржуазного переворота -- российская революция -- вопреки либерализму -- стремилась к своему полному завершению: переходу власти в руки революционных классов и к полному земельному перевороту. Конструировать противоречие между этой тенденцией и ходом хозяйственного развития страны, как это делают меньшевистские претенденты на "объективное исследование революции", значит подыскивать "научное" обоснование для либеральной тактики обкарнания революции. В течение всей революции это обкарнание проповедовалось либерализмом во имя интересов культуры и хозяйственного развития страны. На деле же это означало охранение культуры помещичьих латифундий от натиска крестьянства и режима нищенской заработной платы и длинного рабочего дня от требования "фабричной конституции" и 8-часовой работы.
   Российская революция, руководимая пролетариатом и опиравшаяся на крестьянство, не могла оказаться победоносной, не сломав до конца и того и другого, и этого режима и этой культуры. Полная победа революционного союза городского пролетариата и крестьянской бедноты противоречила не "хозяйственному развитию" страны, а недостаточности этого развития. Недостаточность эта была бы увековечена переходом руководящего значения в деле постройки новой России из рук этого союза в руки буржуазного, городского и земледельческого либерализма.
   Столкновение между тактикой последнего и тактикой пролетариата в революции было столкновением двух сил, из которых каждая по-своему желала построить новую Россию. Либерализм мог ее строить только в сотрудничестве с контрреволюцией, пролетариат мог ее построить только при полной поддержке крестьянства.
   Поэтому, борьба с либерализмом за влияние на крестьянство, которая прошла через всю революцию и получила законченную форму в обеих первых Думах, где впервые нашло себе место политически оформленное представительство деревни, и приобрела такое значение в тактике партии, руководящей борьбой пролетариата в революции.
   Однако политически неразвитая, неорганизованная деревенская демократия оказалась недостаточно подготовленной к той решительной борьбе, которая от нее требовалась обстоятельствами дела. Во время всей революции ее основная масса колебалась между мечтами о соглашении и иллюзиями политической отсталости и революционной борьбой. И та же масса все время поставляла достаточно человеческого материала, превращаемого царской казармой в орудие подавления пролетарских движений. Революция разбилась о сопротивление международной буржуазной реакции, поддержавшей царизм. Она запнулась, главным образом, о выжидательное настроение крестьянства, подсказанное ему столько же его политической пассивностью, сколько и наивной и губительной верой в возможность милостей сверху -- вначале от царя, затем от Думы.
   Контрреволюция, для которой часть буржуазии была прямым союзником, для которой другая ее часть расчищала дорогу своей проповедью примирения и иллюзиями соглашений, для которой крестьянство частичностью и разрозненностью своих выступлений давало возможность их более или менее быстрого подавления, решительно перешла в наступление. Она последовательно сломила восстание пролетариата, задавила крестьянское движение, пинком ноги прогнала из своих передней допущенных туда в тяжелый момент либералов и установила режим военной диктатуры.
   Но самые условия, в которых сделалась возможна диктатура контрреволюции, налагали на нее троякого рода обязанности, которые она и выполнила за счет раздавленных масс.
   Контрреволюция была обязана Европе и уплатила ей по счету без всякого сопротивления, уступив обе традиционные области своего внешнего влияния -- Ближний и Дальний Восток -- своим наследственным конкурентам -- одну Австрии (аннексия Боснии -- Герцеговины), другую -- Японии (аннексия Кореи).
   Контрреволюция была обязана верхам контрреволюционной буржуазии и рассчитывалась с ней, дав ей орудие непарламентского и неконституционного, но политически организованного влияния в виде третьеиюньской системы.
   Наконец, контрреволюция была обязана той части крестьянства, которое во время революции стало между крестьянской беднотой и царской и помещичьей властью, и отблагодарило ее землями крестьянской бедноты. Как и подобает, однако, контрреволюционной диктатуре, ее обязанности выполнены целиком лишь в той области, где ее единственной обязанностью было демонстрировать бессилие послереволюционной монархии -- в области внешней политики.
   Что касается внутренней политики и ее основного пункта -- аграрной реформы, -- то здесь неизбежное крушение контрреволюции лишь задерживается и маскируется тем подарком, который поднесли пореволюционной России стихийные силы природы, послав два необычайных для России урожая. Могло казаться, что урожай 1909 года сможет сыграть для российской контрреволюции ту же роль, которую -- по словам Маркса -- для контрреволюции европейской сыграло после 1848 г. открытие калифорнийских и австралийских золотых россыпей.
   С законной гордостью мог указать Думе министр финансов русского царя, что впервые за 22 года государственный бюджет сведен без явного дефицита. Он не мог только скрыть того обстоятельства, что эта бездефицитность отнюдь не является результатом или свидетельством успешного решения правительством хозяйственных проблем, что, наоборот, она -- лишь результат неожиданного подарка судьбы. Он, поэтому, благоразумно предостерег общество от оптимизма, заранее пытаясь оградить себя от упреков грядущего разочарования. Осторожность министра финансов как нельзя более обоснована.
   Аграрная политика пореволюционной монархии есть попытка сверху разрешить тот вопрос, который революция пыталась решить снизу. Но уже самый приступ к решению этого вопроса требовал от царизма разрыва с былым строем деревенских отношений, в которых он искал себе опоры вплоть до революции и даже во время первых шагов ее развития. В этом смысле царизм, пытаясь спастись от революции, схватился за реформу, носящую по существу буржуазный характер. Он не мог лишь предусмотреть того, что его попытка провести эту реформу в интересах крепостников не могла не столкнуться в конечном счете с ростом буржуазного перерождения деревни.
   Эксплуатирование плодов буржуазного развития в интересах усиления власти крепостников и царизма может иметь шансы на успех лишь при замедленном темпе всего развития. Ускорение этого темпа в связи с промышленным оживлением, находящимся в связи именно с урожаями, должно будет поставить все классы общества перед всеми теми задачами, которые оставил неразрешенными 1905 г. И тогда новый и неизбежный промышленный кризис опять поставит на боевую ногу революционные классы русского общества.
   Столкновения и пререкания крепостнических и буржуазных партий, в которых находит себе отклик противоречие между задачами контрреволюции и задачами развития страны, найдут тогда свое решение в новом, открытом столкновении классов.
   И в этом столкновении пролетариат, которого хотела бы, но не может задушить контрреволюция, опять во имя своих классовых задач призван будет сыграть роль вождя и гегемона в борьбе. Уже одно его пробуждение и выступление на политическую арену, с которой тщетно гонит и будет гнать его контрреволюция, обостряет все отношения. И перед ним станет та же задача: придать неизбежному кризису революционный характер борьбы за власть и парализовать попытки либерализма спасти царизм соглашениями с ним. Революционные традиции российского пролетариата, его революционные классовые потребности, сопротивление его партии всем разлагающим и "упразднительным" тенденциям, в таком обилии порождаемым атмосферой торжествующей контрреволюции -- в этом залог того, что пролетариат окажется на своем посту в новой фазе российской революции.

* * *

   "Мы беспощадны и не требуем никакой пощады от вас", -- кинул Карл Маркс своим судьям, когда они попытались судить в его лице пролетарское течение в революции 1848 г. С этими же словами стоит перед контрреволюцией революционный пролетариат России. Его надежды покоятся не на том, что его будет щадить контрреволюция.
   "Другой ветер" дует в Европе и в Азии, во всем цивилизованном и цивилизующемся мире. Революционные волны, поднятые великим движением российского пролетариата, катятся по всей Европе. Они должны будут в известный момент вернуться к своей исходной точке. В атмосфере оживления революционной борьбы международного пролетариата новый удар, нанесенный российским пролетариатом, будет для старой России окончательным ударом.
  
   Источник текста: Каменев Л. Б. Между двумя революциями. Сб. статей. 2-е изд. М., 1923. С. 539 -- 548.
   Впервые опубликована в "Социал-демократе" (1910, No 18, 16 ноября).
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru