Камаровский Леонид Алексеевич
Главные моменты идеи мира в истории

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Главные моменты идеи мира въ исторіи.

   Несмотря на то, что во всѣ времена исторіи люди вели ожесточенныя, нескончаемыя войны, они, съ другой стороны, всегда воздыхали о мирѣ и видѣли въ немъ требованіе и идеалъ человѣческаго общежитія. Иначе и не можетъ быть, ибо миръ означаетъ ничто иное, какъ гармонію и порядокъ, царящіе въ общественной жизни существъ разумныхъ.
   Мысли о мирѣ встрѣчаются съ самой глубокой древности, но въ продолженіе тысячелѣтій онѣ носятъ характеръ субъективный, случайный, ибо для нихъ не было удобной почвы въ условіяхъ дѣйствительной жизни. Но, разсматривая исторію человѣчества въ цѣломъ, не трудно подмѣтить въ ней извѣстные фазисы, чрезъ которые прошла въ продолженіе вѣковъ идея мира, чтобы изъ туманнаго представленія постепенно превратиться въ великій и плодотворный общественный принципъ нашего времени.
   Такихъ послѣдовательныхъ ступеней было всего четыре. Каждая изъ нихъ, не отмѣняя предшествующей, содѣйствовала большему укорененію и распространенію мира въ практической жизни. Съ тѣмъ вмѣстѣ совершенствовалось теоретическое его пониманіе и сознаніе о немъ проникало во все болѣе широкіе слои населеній.
   

I.
Древность.

   Учрежденіе государства является безспорно первою и древнѣйшею формой замиренія людей на опредѣленной территоріи {"Die Staatsgemeinde,-- говорить Голцендорфъ,-- ist die erste Friedensstiftung innerhalb der Menschheit" (Holtzendorff: "Die Idee des ewigen Völkerfriedens", 1882).}. Какъ оно ни было грубо и несовершенно при первомъ своемъ появленіи, но оно положило извѣстныя границы кровавой мести и необузданной враждѣ, свирѣпствовавшимъ между людьми въ доисторическую эпоху. Но исторія объясняетъ намъ также, почему государства, вызванныя къ жизни потребностями внутреняго распорядка и мира, не знали такъ долго этого мира въ своей внѣшней жизни.
   На то были глубокія и разнообразныя причины, коренившіяся какъ во внутреннемъ, такъ и во внѣшнемъ строѣ народовъ.
   Первоначальныя государства на Востокѣ -- древнѣйшіе очаги цивилизаціи -- представляли какъ бы небольшіе острова среди громаднаго, окружавшаго ихъ океана племенъ, которыя, погруженныя еще въ варварство, постоянно угрожали затопить ихъ своими нашествіями. Вотъ почему въ эти періоды люди, еслибъ и хотѣли, не могли жить въ мирѣ. Война, постоянная и жестокая, составляла для нихъ тогда какъ бы естественный законъ, подъ давленіемъ котораго и сложился весь строй древнѣйшихъ, дохристіанскихъ государствъ. Изъ общей массы населенія выдвинулось сословіе, наиболѣе способное къ войнѣ и исключительно посвятившее себя ей. Чтобы дать ему возможность достичь поставленной ему цѣли, наиболѣе главной для всякаго общества: внутренняго порядка и безопасности отъ внѣшнихъ враговъ,-- ему была предоставлена, или само оно захватило, возможность распоряжаться всѣми силами и средствами страны, какъ лицами, такъ и имуществами. Вотъ почему мы видимъ въ древне-восточныхъ государствахъ касты или сословія воиновъ, наравнѣ съ жрецами облеченными правительственною властью и распоряжающіяся почти безгранично всѣхъ остальнымъ населеніемъ, по отношенію къ нимъ безправнымъ {Molinari: "L'Evolution politique et la révolution". Ch. VI, 1884.}.
   Вспомнимъ еще, что на протяженіи столѣтій культура вырабатывалась у отдѣльныхъ народовъ неодинаково и въ разныя времена: одни сходили съ исторической сцены, когда другіе мужественно на нее врывались. Кромѣ того, эти древнѣйшія государства Азія были большею частью разобщены между собою такими естественными границами, которыя болѣе всего затрудняютъ сообщеніе между людьми: высокими, непроходимыми горами, безлюдными степями или морями. Тому же разобщенію ихъ содѣйствовали частью простота и элементарность потребностей большинства населенія, частью положеніе этихъ государствъ въ такихъ благословенныхъ природой странахъ, которыя болѣе или менѣе могли сами удовлетворять всѣмъ потребностямъ своихъ жителей и не нуждаться въ сосѣдяхъ. Конечно, все это должно понимать лишь относительно. Въ соотвѣтствіи съ этими явленіями реальной жизни стояло воздѣйствіе и главнаго руководящаго принципа всѣхъ древнихъ обществъ -- религіи. Какъ извѣстно, языческія религіи проникали и опредѣляли всѣ стороны и отрасли человѣческой дѣятельности. И нравственность, и право не имѣли никакого самостоятельнаго отъ нихъ бытія. Всѣ эти религіи отмѣчены характеромъ мѣстности, національности и исключительности. Каждое племя,-- едва ли не каждый городъ,-- имѣло своихъ боговъ, и какъ было не воевать людямъ, когда сами бои вели нескончаемые между собою споры, интриги и т. п.? Не только эти культы были исключительны, каждый только себя самого считая истиннымъ и непогрѣшимымъ, но они были проникнуты враждою и нетерпимостью другъ къ другу. Взаимное порабощеніе или истребленіе являлось руководящимъ правиломъ ихъ отношеній, и только въ періоды упадка и внутренняго разложенія эти явленія уступали мѣсто равнодушію и бездѣятельности. Тогда невѣріе и суевѣрія подтачивали въ корнѣ всю нравственную жизнь людей {Конечно, блестящее исключеніе составляла многіе великіе основатели религій и нѣкоторые философа, но мы говоримъ здѣсь объ общемъ духѣ и направленіи языческихъ культовъ: они въ цѣломъ учили людей разобщенію и враждѣ со всѣми иновѣрными. "Достаточно вспомнить,-- говоритъ бар. Таубе,-- что даже евреи, которые въ теоріи мозаизма поднялись до высокаго понятія о Богѣ, какъ Творцѣ вселенной и Отцѣ всѣхъ людей, на практикѣ никогда не могли отрѣшиться отъ взгляда на Іегову, какъ на Бога исключительно еврейскаго, національнаго и потому враждебнаго другимъ народамъ. Это была точка зрѣнія общая всѣмъ народамъ древности" (Бар. Таубе: "Исторія зарожденія современнаго международнаго права". 1894, стр. 11).}.
   Во всей строгости сказанное здѣсь примѣнимо къ цивилизаціямъ древняго Востока. Народы его искони жили подъ сѣнью теократій или деспотій, которыя то замыкались сами въ себѣ и игнорировали весь остальной міръ, то вели другъ противъ друга безпощадныя, истребительныя войны.
   Обращаясь теперь къ классическимъ народамъ древности, къ грекамъ и римлянамъ, мы видимъ то же основное явленіе -- разобщеніе и вражду къ другимъ народамъ, но скорѣе въ силу политическихъ, нежели религіозныхъ и территоріальныхъ мотивовъ. Греки первые ввели въ исторію широкую, человѣческую идею государства, которую они облекли въ художественную форму. И на практикѣ они жили самою разнообразною и свободною политическою жизнью. Вслѣдствіе своей разноплеменности, они разбились на множество мелкихъ городовыхъ государствъ, которыя всѣ, однако, связанныя общею небольшою территоріей, единствомъ происхожденія, языка и извѣстною общностью религіи и культуры, казалось бы, должны были дойти до установленія для своихъ взаимныхъ отношеній общаго права (международнаго), а, слѣдовательно, и публичнаго мира. Между тѣмъ, этого не было. Греческія республики знали нѣкоторыя связи между собою, частью религіознаго, частью военнаго характера; онѣ заключали многочисленные договоры и союзы; въ послѣдній періодъ ихъ независимости мы встрѣчаемъ у нихъ даже зачатки федеративныхъ формъ, но всѣ эти сближенія и соглашенія были временны, покоились на соображеніяхъ силы или политики, а не на принципахъ права, общаго и равнаго для всѣхъ сторонъ. Не солидарность въ преслѣдованіи общихъ цѣлей соединяла греческія государства, а взаимная зависть и соперничество, нескончаемая борьба ихъ изъ-за гегемоніи (военнаго и политическаго преобладанія) дѣлали всегда самый миръ между ними крайне непрочнымъ и привели ихъ, наконецъ, къ порабощенію иноплеменниками {Хорошо и обстоятельно изложено это у бар. Таубе, тамъ же, стр. 21 и сл.}.
   Но если таковы были отношенія между греками-соплеменниками, то какъ смотрѣли они на иностранцевъ? Это уже были для нихъ люди совершенно чужіе, которымъ они придавали общее наименованіе "варваровъ" И въ религіозномъ, и въ политическомъ отношеніи поставленные, по ш мнѣнію, гораздо ниже ихъ, иностранцы были предназначены быть имъ слугами, рабами. Имъ же самимъ приличествовало только "властвовать надъ варварами". Отсюда иностранецъ -- синонимъ врага, отъ котораго слѣдуетъ либо всячески сторониться, либо порабощать его {Характерны слова Ливія: "Cum aliegenis cum barbans aeternum omnibus Graecis bellum est critque" (XXXII, 29).}.
   Вѣнцомъ этой человѣконенавистнической политики является изреченіе величайшаго мудреца Эллады: "война,-- говоритъ Платонъ,-- есть естественное состояніе народовъ".
   Главную причину этого явленія слѣдуетъ искать въ самой идеѣ античнаго государства: греки смотрѣли на него, какъ на такой порядокъ жизни человѣческой, который призванъ обнять собою и опредѣлить всѣ ея стороны и проявленія. Оно, думали они, по существу абсолютно самодовольно. Въ такомъ замкнутомъ самодовольствѣ оно призвано само, собственными силами, удовлетворять всѣмъ своимъ потребностямъ и цѣляхъ. За его предѣлами лежитъ чуждый ему и ненавистный міръ варваровъ. Человѣческая личность, какъ таковая, не признавалась; правами былъ надѣленъ только гражданинъ, т.-е. членъ извѣстной политической общины. Подобная идея государства въ результатѣ должна была сказаться не въ установленіи мирнаго сожитія народовъ, а въ насильственномъ поглощеніи всѣхъ ихъ сильнѣйшимъ изъ нихъ.
   Единое всемірное государство -- таковъ политическій завѣтъ древность, осуществить который, хотя отчасти, удалось римлянамъ.
   Великіе творцы права въ частной жизни и, до извѣстной степени, въ государственной, они, по всему своему міровоззрѣнію, не понимали идеи правильныхъ и мирныхъ сношеній народовъ. "Греки,-- говорить Ревонъ,-- народъ художниковъ и безпокойныхъ демократовъ, презирали варваровъ за ихъ неразумную и рабскую природу; римляне, какъ солдаты, администраторы и юристы, смотрѣли на нихъ свысока, потому что считая ихъ слабыми и неспособными къ хорошей общественной организаціи. Но, на основаніи ли предполагаемаго умственнаго превосходства, или вслѣдствіе гордаго сознанія собственнаго могущества и права, и тѣ, и другіе сходились въ одинаково пренебрежительномъ "ношеніи ко всему иноземному" {Revon: "L'Arbitrage international". 1892, p. 89. Онъ даетъ блестящую характеристику воинственныхъ стремленій и мирныхъ чаяній народовъ въ различные періоды исторіи.}. Еще въ началѣ своей исторіи, пока Римъ былъ маленькимъ городомъ Лаціума, жители его считались съ сосѣдними и частью соплеменными имъ народами Италіи, но позднѣе, сломивъ Карѳагенъ и выйдя на обширнѣйшую арену всего тогда извѣстнаго цивилизованнаго міра, они въ основу своихъ сношеній съ другими народами положили требованіе: "majestates popnli Romani comiter conservare".
   Послѣ цѣлаго ряда нескончаемыхъ войнъ римлянамъ удалось объединить всѣ главные народы древности и даровать имъ, подъ своимъ желѣзнымъ скиптромъ, миръ, но это былъ миръ могилы. Духъ жизни къ тому времени давно уже отлетѣлъ отъ нихъ самихъ и древній, ими порабощенный міръ распался, вслѣдствіе внутренняго своего разложенія, гораздо болѣе, чѣмъ отъ натиска сѣверныхъ варваровъ. Глубокій и назидательный, между прочимъ, примѣръ несостоятельности такъ называемаго "всемірнаго государства": когда оно одолѣло всѣхъ внѣшнихъ враговъ, на него ополчились и его разнесли болѣе опасные враги -- внутренніе.
   Но, съ другой стороны, римскій цезаризмъ съ его абсолютнымъ и универсальнымъ характеромъ былъ только строго логическимъ завершеніемъ всего общественнаго строя древнихъ, не признававшаго достоинства человѣческой личности, какъ таковой, боготворившаго власть даже до боготворенія деспота и видѣвшаго въ національномъ эгоизмѣ и въ силѣ единственныя начала, управляющія взаимными сношеніями народовъ.
   

II.
Средніе вѣка.

   Вторымъ моментомъ въ дѣлѣ осуществленія мира на землѣ является установленіе общечеловѣческой нравственности, благодаря христіанству. Въ рѣзкую противуположность всѣмъ языческимъ культамъ, христіанство, съ первыхъ же своихъ шаговъ, заявило о себѣ, какъ о религіи не національной, но универсальной, призванной въ единомъ духовномъ союзѣ соединить все человѣчество. Признавъ всѣхъ людей, созданныхъ Богомъ по Его подобію, братьями между собою, оно, въ руководство ихъ жизни вообще, а, слѣдовательно, въ частности и международной, кладетъ невѣдомыя дотолѣ міру начала любви и равенства. Это уже глубоко выражено въ извѣстномъ изреченіи ап. Павла, что среди христіанъ нѣтъ различія національностей (эллиновъ и іудеевъ), или различія культовъ (обрѣзанныхъ и не обрѣзанныхъ), или, наконецъ, различій сословныхъ, общественныхъ (рабовъ и свободныхъ) {Колос. III, 11. Ср. Таубе, назв. соч., стр. 54, и особенно выставляемыя имъ различія христіанства отъ тѣхъ трехъ системъ древности, которыя, все-таки, поднялась до идея равенства всѣхъ людей. Эти системы были: мозаизмъ, буддизмъ и стоицизмъ (стр. 54--61).}. Любовь, по заповѣди Христа, простирается даже на враговъ и воспрещаетъ человѣку воздавать зломъ за зло. Она -- не какое-либо отвлеченное начало, какъ у философовъ, или безразличіе ко всему, но она -- добродѣтель дѣятельная, живая и плодотворная, долженствующая преобразовать собою не только весь внутренній міръ человѣка, но и самый его общественный строй на всѣхъ ступеняхъ его проявленія.
   Къ основнымъ началамъ христіанства, съ общественной стороны, кромѣ принциповъ любви и равенства, должна быть отнесена и идея мира. Вопреки позднѣйшимъ, грубымъ ея нарушеніямъ, она вытекаетъ изъ самой сущности христіанства. Строго говоря, имъ въ принципѣ осуждается всякое насиліе въ дѣлахъ совѣсти и вѣры {Лактанцій, напр., говоритъ: "Religio cogi non potest. Verbis potins quam verberibus res agenda est, ut sit voluntas" (Lactant. Instit. dlv. c. 19). Св. Иларій Пиктавійскій въ письмѣ къ Констанцію (356 г.) повторяетъ доводъ древнихъ апологетовъ, что "Богъ не нуждается въ какой-либо невольной преданности и не хочетъ принудительнаго исповѣданія вѣры". Deus cognitionem sui docuit potius quam exegit... Deus universitatls est Dominus; obsequio non eget necessario, non regwùrit coactam confessionem (Ad. Const. I, 6).}. Всякое духовное торжество для него желательно, но постольку, поскольку оно является результатовъ внутреннихъ убѣжденій людей. Подтвержденіе этой истины мы видимъ и въ томъ многознаменательномъ фактѣ, что древнѣйшіе христіане смотрѣли неодобрительно на войну и на военную службу, не только потому, что считали оскверненіемъ для себя совмѣстную службу съ язычниками, но и потому, что видѣли самый тяжкій грѣхъ въ лишеніи человѣка жизни въ соотвѣтствіи съ абсолютнымъ, категорическимъ предписаніемъ заповѣди "не убій".
   Всѣ эти начала сводятся къ основной истинѣ, особенно подчеркиваемой въ христіанствѣ, отъ отсутствія которой страдалъ весь строй древности,-- къ принципу значенія человѣческой личности самой по себѣ. Не менѣе важно совершенное христіанствомъ (съ принципіальной стороны) отдѣленіе церкви отъ государства, духовнаго общества отъ свѣтскаго. Этимъ велъ кимъ новымъ началомъ оно не только стало въ противуположность во всему сакральному быту древняго Востока, но и къ явившемуся послѣ него и снова возродившему это сліяніе религіи съ государствомъ магометанству. Послѣднее, при всѣхъ своихъ сначала гуманныхъ воззрѣніяхъ на иновѣрцевъ, подпало очень скоро духу сильнѣйшей религіозно!, а, слѣдовательно, и политической, нетерпимости и косности. Въ этомъ явленіи должно искать главную причину общаго застоя, отсталости мусульманскаго міра сравнительно съ христіанскимъ, невыработанности среди его народовъ понятія права вообще, отсутствія права международнаго въ частности. Мусульманскія государства, какъ и древнія языческія, никогда не возвышались до представленія объ извѣстномъ, высшемъ цѣломъ, связывающемъ ихъ въ одно живое, хотя и расчлененное общество народовъ Могло ли быть иначе, при несуществованіи у нихъ, какъ у христіанъ, коренного дуализма: церкви и государства, религіи и права? Напротивъ, у нихъ обѣ эти власти -- церковная и государственная -- слиты въ одно: самодержавный халифъ есть, и, притомъ, прежде всего, духовный глава мусульманскаго міра. Отсюда всякое раздѣленіе послѣдняго на самостоятельныя государства есть въ то же время и расколъ религіозный, такъ что, со строго-магометанской точки зрѣнія, мусульманскія государства другъ для друга ничто иное, какъ вѣроотступники и еретики, и ихъ взаимныя отношенія могутъ устраиваться только на началахъ самой крайней ненависти, вражды и исключительности. Такъ оно и было на самомъ дѣлѣ, какъ намъ показываетъ исторія {Таубе, тамъ же, стр. 73--75.}. Послѣ этого что говорить о возможности мирныхъ и организованныхъ сношеній этихъ полуварваровъ съ не магометанскими народами? Они допустимы только когда будутъ отдѣлены отъ специфически-магометанской религіозной почвы.
   Христіанство, повторяемъ, есть по преимуществу религія мира. Это столько же вытекаетъ изъ самой его сущности, сколько изъ воззрѣній отцовъ церкви, первыхъ и самыхъ глубокихъ его истолкователей. Съ самаго начала они увидѣли въ мирѣ всеобщій, необходимый законъ природы и политическій идеалъ христіанства, долженствующій соединить всѣ народы тѣсными и неразрывными узами братства. "Въ чемъ состоитъ теперь любовь къ отечеству?-- спрашиваетъ Лактанцій.-- Въ ненависти къ другимъ государствамъ. Эта ненависть -- главный источникъ войнъ. Думаю, что правда и вражда между народами несовмѣстимы и не должны жить рядомъ въ душахъ вѣрующихъ". Отцы церкви осуждаютъ замкнутость древнихъ обществъ и выдвигаютъ, взамѣнъ ея, принципъ взаимной помощи, какъ обязательной и для народовъ въ ихъ сношеніяхъ. Они смотрятъ на цѣлый міръ, какъ бы на нѣкую единую республику или государство и прямо требуютъ свободы сношеній между христіанами. Мы встрѣчаемъ у нихъ даже великую идею о прогрессѣ, какъ верховномъ законѣ исторіи. По мнѣнію, напр., блаж. Августина, весь духовный или нравственный міръ движется къ совершенству. Этому закону равно подчинены индивиды и общества. Человѣчество непрерывно обновляется, но достигнетъ совершенства только при концѣ жизни {Идеалъ мира и общаго благополучія находился поэтому для первыхъ христіанъ не позади насъ, въ сказочной колыбели человѣчества, какъ для язычниковъ (преданія о золотомъ вѣкѣ), а въ далекомъ будущемъ, къ осуществленію котораго мы всѣ обязаны вѣчно стремиться.}. Вѣчный миръ онъ признаетъ идеаломъ христіанства {Каченовскій: "Курсъ международнаго права". Книга вторая, 1866 г., стр. 217, 219--222.}.
   Къ сожалѣнію, эти возвышенныя идеи, подобно всякимъ другимъ, отъ соприкосновенія съ дѣйствительною жизнью померкли и исказились въ значительной степени. Въ средѣ самого христіанскаго общества возродился, хотя въ новой формѣ, духъ разобщенности, господствовавшій въ древности. Явилось раздѣленіе на христіанъ и на еретиковъ. Съ другой стороны, христіанамъ въ широкомъ смыслѣ противупоставили невѣрныхъ или иновѣрныхъ. Грани между этими группами людей напомнили прежнія различія "гражданъ" отъ "варваровъ". Дальнѣйшимъ практическимъ отсюда выводомъ было: война съ еретиками и невѣрными законна и справедлива. Такимъ образомъ, печальное и лживое начало: "вѣчная война иноземцамъ" -- воскресло снова въ средніе вѣка, только перенесенное на новую почву: съ національной на религіозную. "Если,-- говоритъ бар. Таубе,-- для античнаго грека мирныя сношенія съ персами были мыслимы только какъ исключеніе, то теперь, черезъ тысячу лѣтъ, для его потомка, "правоврующаго" византійца, точно также непонятна была возможность дружественныхъ отношеній съ тѣми, кто не раздѣлялъ его вѣры {Назв. соч., стр. 72.}.
   Несмотря на все это, мы должны сказать, что неправъ Лоранъ, утверждающій, будто "въ основаніи христіанскаго мира скрывается война неумолимая и безконечная противъ всѣхъ нехристіанъ". Онъ, очевидно, смѣшиваетъ позднѣйшее практическое примѣненіе христіанскихъ идей и теорій папства въ средніе вѣка съ внутреннею сущностью этихъ идей.
   Если съ теченіемъ времени христіанство дѣйствительно стало воинственнѣе и менѣе разборчивымъ въ своихъ средствахъ, то этому болѣе всего содѣйствовали слѣдующія три причины:
   Во-первыхъ, превращеніе его, какъ культа съ опредѣленными догматами, въ государственную религію, на мѣсто побѣжденнаго имъ язычества. Принципъ внутренняго свободнаго убѣжденія въ дѣлахъ вѣры для его послѣдователей подавленъ былъ въ немъ съ того момента, какъ оно сдѣлалось юридическимъ институтомъ, охраняемымъ принудительною силой государства {Codex repetitae prelectionis Юстиніана.}. Въ силу этого не человѣкъ, какъ таковой, дорогъ обществу вѣрующихъ, церкви, а только человѣкъ, входящій въ это общество и, притомъ, такъ же "право"-вѣрующій, какъ всѣ остальные члены этого общества. Уже законодательство Ѳеодосія Великаго и послѣдующихъ императоровъ выкидываетъ, такъ сказать, за бортъ еретиковъ, евреевъ и язычниковъ, какъ враговъ и нечестивыхъ {См., наприм., Codex Theodoaianus, XVI.}. По отношенію къ нимъ кончалась область свободнаго убѣжденія; на ея мѣсто водворялись религіозный фанатизмъ и ненависть со всѣми ихъ атрибутами -- религіозными преслѣдованіями, войнами, казнями, пытками, инквизиціей и пр.,-- и все это,-- говоритъ бар. Таубе,-- является во имя Того, вся проповѣдь Котораго проникнута одною мыслью, одною заповѣдью -- любовью и безграничнымъ милосердіемъ къ ближнимъ {Назв. соч., стр. 70--71.}.
   Во-вторыхъ, союзъ церкви съ имперіей цезарей и ихъ продолжателей въ средніе вѣка, германскихъ императоровъ, внесъ въ нее не мало традицій и пріемовъ отжившаго язычества. Особенно папство, когда оно окончательно сложилось, явило изъ себя ту же древне-римскую имперію, хотя и утвержденную на религіозной основѣ. То же стремленіе къ владычеству надъ вселенной, не знавшее границъ, та же насильственность и неразборчивость въ средствахъ при достиженіи этой несбыточной мечты.
   Въ-третьихъ, многовѣковая борьба съ необразованными, только для войны жившими новыми варварами, пришедшими на смѣну Рима, не мало содѣйствовала огрубѣнію и нетерпимости, которыя такъ печально поражаютъ насъ въ исторіи западной церкви въ продолженіе среднихъ вѣковъ.
   За крушеніемъ всей античной цивилизаціи и паденіемъ воплощавшей ее въ себѣ Римской имперіи наступили долгіе, темные вѣка сперва полнѣйшаго общественнаго хаоса (переселенія народовъ, смѣна быстро возникавшихъ и падавшихъ племенныхъ царствъ германцевъ), потомъ общаго феодальнаго закрѣпощенія и безправія, и въ эти эпохи, силою обстоятельствъ и ко благу нашей цивилизаціи, церковь на Западѣ сама сложилась въ нѣкое крѣпко организованное государство съ широкими, универсальными задачами, но, по духу того времени, въ государство воинствующее.
   Несмотря, однако, на эту воинственность, церковь даже тогда не забывала своего высочайшаго призванія: стоять на стражѣ нравственныхъ началъ въ жизни людей. Эту ея роль и дѣятельность обрисовываетъ чрезвычайно ярко Ревонъ: "Среди не прекращавшейся тогда борьбы,-- говорить онъ,-- незамѣтно выдвинулась мирная сила, которая понемногу, благодаря единственно своему нравственному духу, воздвигла особое царство. Иногда представители ея брались за оружіе, но это было исключеніемъ изъ общаго правила; въ дѣйствительности, если этому новому обществу удалось подняться выше всѣхъ прочихъ формъ общежитія, то только потому, что его одушевлялъ болѣе высокій принципъ жизни, и таковымъ именно была идея мира. Церковь, вопреки всѣмъ кровавымъ пятнамъ, омрачающимъ ея исторію, постоянно трудилась надъ замиреніемъ міра. Среди шума оружія не прекращалась ея проповѣдь о мирѣ, какъ отзвукъ того божественнаго голоса, который нѣкогда на озерахъ, святыхъ холмахъ и на рыбачьихъ ладьяхъ Іудеи изрекъ людямъ: "миръ вамъ".
   Немного далѣе тотъ же авторъ говоритъ: "И такъ, церковь продолжала неустанно работать надъ укрѣпленіемъ мира. Среди самаго средневѣковья, въ разгаръ тогдашнихъ войнъ, и при всемъ ея собственномъ, благодаря этимъ суровымъ обстоятельствамъ, воинственномъ строѣ, она мужественно вступала въ ряды враждовавшихъ, проповѣдывала имъ согласіе и даже заговорила о вѣчномъ мирѣ, какъ "Божьемъ мирѣ" (pax Dei). но какъ было ей склонить къ своей проповѣди желѣзныхъ людей XI вѣка, когда мы, сыны XIX, не можемъ заговаривать съ нашими современниками объ общемъ разоруженіи, выдвинутомъ тогда церковью, не вызывая ихъ насмѣшекъ? Можно ли было переубѣдить тѣхъ суровыхъ воиновъ, видѣвшихъ почетное занятіе въ однихъ военныхъ дѣлахъ, когда намъ доселѣ не удается провести идею мира въ ряды гражданъ столь трудолюбиваго вѣка, каковъ нашъ? Что удивительнаго поэтому, что великая мысль церкви осталась непонятою? Она сама это увидѣла и стала тогда уже заботиться лишь объ ограниченіи зла. Вмѣсто "Божьяго мира", она начала требовать "Божьяго перемирія" (treuga Dei). Съ материнскою любовью она постаралась, насколько могла, внести порядокъ и ограниченія въ неустранимые I безпорядки. Отсюда цѣлый рядъ любопытныхъ мѣръ, проведенныхъ ею въ I видахъ обузданія войны во времени и въ пространствѣ {"Результаты юридической дѣятельности папъ и соборовъ,-- замѣчаетъ Каченовскій,-- можно изучать въ каноническомъ правѣ. Для васъ особенно любопытны тѣ части его свода, которыя касаются войны, посольства и внѣшней торговли. Уже съ конца X в. западное духовенство начало проповѣдывать феодаламъ вѣчный миръ" (назв. соч., стр. 268 и 269).}.
   Съ одной стороны, было запрещено проливать кровь съ солнечнаго заката въ среду до солнечнаго восхода въ понедѣльникъ, въ нѣкоторые господскіе праздники и на все время отъ начала великаго поста до Троицына дня {Эти сроки опредѣлялись мѣстными соборами не одинаково. Слѣды Божьяго перемирія находимъ и въ нашей древней исторіи: такъ, Мономахъ уговариваетъ князей русскихъ не проливать христіанской крови въ великій постъ (Лешковъ: "О древней русской дипломатіи", 1847 г., стр. 42).}. Съ другой стороны, церковью объявлены замиренными (нейтрализованными, по-нашему) цѣлыя категоріи лицъ: женщины, дѣти, путешественники, земледѣльцы, купцы, а также извѣстные мѣста и предметы, какъ-то: храмы, земледѣльческія орудія {Далѣе, запрещалось баронамъ портить поля, похищать жатву во время сраженій и т. п.}. Возвышенныя идеи, предупредившія воззрѣнія нашихъ экономистовъ: трудъ объявленъ священнымъ, какъ молитва; соха, на подобіе храма, давала убѣжище тѣмъ, кто за нею укрывался; занималось уже представленіе о царственномъ достоинствѣ труда.
   Но особенно церковь предписывала миръ лицамъ, которыя посвящай себя служенію ей: употребленіе оружія было воспрещено духовенству даже при самооборонѣ; относительно мірянъ мы встрѣчаемъ осужденіе нѣкоторыхъ формъ турнировъ и объявленіе военнаго званія грѣховнымъ. Только война оборонительная признана законною {Revon, о. с., р. 110, 116 и 117.}. Словомъ, стараясь всячески ограничить самовластіе феодаловъ, духовенство принимало мѣры и противъ жестокостей при веденіи войны {Объ этомъ хорошо и обстоятельно говоритъ Каченовскій, тамъ же, стр. 270 и сл.}. Всѣ эти предписанія поддерживались угрозою строгихъ наказаній и эпитимій. Грабителей храмовъ, наприм., духовенство отлучало отъ церкви, нарушителей перемирія лишало причастія при жизни и христіанскаго погребенія по смерти. Не довольствуясь Божьимъ перемиріемъ, епископы обязывали бароновъ, при началѣ каждой феды, выжидать, по крайней мѣрѣ, 40 дней и передавать свои претензіи на разборъ церковнаго суда. Въ XIII в. это учрежденіе послужило основаніемъ такъ называемаго королевскаго или земскаго мира.
   Въ ту эпоху возникаютъ и первыя общества друзей мира: французскій плотникъ Дюранъ (Durant) въ 1182 г. основалъ во Франціи братство мира, привлекшее къ себѣ скоро лицъ изъ всѣхъ сословій. Но, возставая противъ насилій феодаловъ, оно встрѣтило съ ихъ стороны сильную оппозицію. Также доминиканцы и минориты проповѣдывали миръ въ Италіи въ XIII столѣтіи.
   Какъ бы то ни было, благодаря церкви, въ средніе вѣка сдѣланъ важный шагъ впередъ къ сближенію европейскихъ народовъ. При ея воздѣйствіи и участіи были заключены многіе изъ важнѣйшихъ мирныхъ договоровъ того времени; ея представители, въ качествѣ легатовъ, не разъ предупреждали враждебныя столкновенія между правителями въ тѣ печальные вѣка всяческихъ насилій; эти же легаты являются древнѣйшими прототипами позднѣйшихъ нашихъ посланниковъ; созывавшіеся ею соборы тоже могутъ быть названы предшественниками новѣйшихъ дипломатическихъ собраній (конгрессовъ и конференцій) въ томъ смыслѣ, что на нихъ нерѣдко засѣдали свѣтскіе уполномоченные различныхъ государей и принимались рѣшенія по важнымъ международнымъ вопросамъ. Къ практикѣ средневѣковой церкви возводятъ также обычай обращаться до начала или при окончаніи войны къ добрымъ услугамъ нейтральныхъ правительствъ.
   Несмотря, однако, на все это, и въ средніе вѣка не возникло еще международное право, и, слѣдовательно, миръ между государствами не покоился на какихъ-либо твердыхъ и справедливыхъ началахъ. На то были серьезныя причины, хотя и совсѣмъ иныя, чѣмъ въ древности.
   Средневѣковое общество не знало государства въ современномъ или даже античномъ смыслѣ. Оно покоилось и безконечно дробилось на основаніи началъ частнаго права. Суверенитетъ, какъ основной политическій принципъ, отсутствовалъ. Онъ сливался съ владѣніемъ землею. Территоріи средне-вѣковыя не представляли изъ себя стройныхъ и живыхъ политическихъ единицъ (народовъ). Онѣ принадлежали множеству крупныхъ земельныхъ владѣльцевъ (феодаловъ), которые хотя и были связаны извѣстными ленными узами, но, въ сущности, были на своей землѣ такими же государями и часто гораздо могущественнѣе ихъ {"Çascuns baron est souverains en за baronnie",-- мѣтко говоритъ Бомануаръ въ изданномъ имъ сборникѣ обычнаго права (Beaumanoir: "Coutumes de Beauvoisis", ch. 34; § 41 приводится у бар. Таубе).}. Между этими феодалами царствовала вѣчная война. Тогда-то возникло столь дикое для насъ, но вызванное необходимостью понятіе кулачнаго права. Частныя лица, при отсутствіи или крайней слабости государственной власти, не видали иного способа охраны своихъ правъ, кромѣ самоуправства. Населеніе одной и той же мѣстности распадалось на сословія съ рѣзко очерченными, особыми правами, затемнявшими собою высшую идею народнаго единства, и феодализмъ провелъ новыя границы между двумя главнѣйшими группами населенія: благородными и неблагородными (gentilshommes et vilains).
   Но если государи въ тѣ эпохи были внутри своихъ территорій книзу лишены власти, расходившейся по рукамъ феодаловъ, то не менѣе того были они безсильны кверху, въ своихъ внѣшнихъ сношеніяхъ. Надъ ними опять, какъ въ древности, высилась и носилась идея всемірной монархіи, но на этотъ разъ съ теократическою окраской и въ дуалистической формѣ: папства и имперіи. Обѣ эти власти во имя однихъ и тѣхъ же началъ (древне-римскихъ и христіанскихъ), но въ различныхъ сферахъ (духовной и свѣтской, хотя онѣ, по понятію людей того времени, часто и перекрещивались) стремились къ обладанію всѣмъ христіанскимъ мірокъ. Это-то и вызвало между ними долгую и упорную борьбу, которая нерѣдка переходила въ ожесточенную войну и, расшатавъ основанія ихъ обѣихъ и весь средневѣковой строй, болѣе всего содѣйствовала возникновенію новыхъ національныхъ государствъ въ Европѣ подъ властью насильственныхъ и неограниченныхъ, но дальновидныхъ и энергичныхъ монарховъ -- "собирателей" земель.
   Въ самый разгаръ среднихъ вѣковъ могущественнѣйшею изъ обѣихъ властей была папская. Папы распоряжались тогдашнимъ міромъ въ качествѣ его верховныхъ владыкъ. Нерѣдко, впрочемъ, и позднѣе они стали болѣе выступать въ роли посредниковъ и третейскихъ судей между государствами, вѣдая какъ ихъ взаимныя сношенія, такъ и ихъ внутреннія отношенія къ подданнымъ, какъ дѣла государственныя, такъ и частныя и семейныя. Эта юрисдикція папъ даже для нашего времени многимъ представляется идеаломъ и блестящую ея теорію даетъ, между прочимъ, Де-Местръ {Ее передаетъ Revon, ib., р. 121--124.}; но, всматриваясь въ нее глубже, нельзя не сказать, что она, по существу своему, можетъ бытъ только нравственная и добровольная и никогда не въ состояніи замѣнить настоящей юрисдикціи, т.-е. правосудія, исходящаго отъ закона и имъ управляемаго. Въ самомъ дѣлѣ папы, какъ главы церкви, судили и могли судить только по канонамъ церкви; дл нихъ не имѣли никакого значенія принципы свѣтскаго публичнаго права; значитъ, ихъ юрисдикція шла въ разрѣзъ съ основнымъ началомъ третейской практики, требующей приложенія ея къ спорящимъ сторонамъ по законамъ нейтральнымъ, равнымъ для нихъ обѣихъ и приспособленнымъ къ ихъ потребностямъ. Кромѣ того, папы были не только судьями, но а законодателями; издавъ законъ, они потомъ и толковали его по своему усмотрѣнію; какая же поэтому была гарантія въ вѣрности этихъ толкованій для обращавшихся къ нимъ за рѣшеніемъ государствъ? Наконецъ, благодаря политическимъ интригамъ, въ которыя вовлекались или которыя заводили сами папы, послѣднимъ по одному и тому же дѣлу приходилось выступать одновременно въ качествѣ судей и сторонъ; значитъ, приговоръ ихъ былъ не объективный, а субъективный, т.-е. лишенный безпристрастія. Но, главное, папы считали себя верховными на землѣ владыками, не обязанными преклоняться предъ какимъ бы то ни было выше ихъ стоящимъ началомъ справедливости.
   Достойно вниманія то обстоятельство, что по мѣрѣ того, какъ всемогущество папъ стало на практикѣ сокращаться, рѣшенія ихъ стали облекаться въ болѣе юридическую форму: уменьшился ихъ произволъ, болѣе на первый планъ выдвинулось право и ихъ юрисдикція болѣе приблизилась къ современному намъ представленію о правосудіи въ его третейской формѣ {Revon, ib., р. 125.}.
   Воздавая должное миролюбивой дѣятельности церкви въ средніе вѣка, нужно сдѣлать еще оговорку: различныя правила, изданныя ею въ видахъ ограниченія жестокостей на войнѣ, къ сожалѣнію, имѣли силу только между католиками. Жестокости противъ еретиковъ и невѣрныхъ западная церковь если не одобряла явно, то терпѣла. Право завоеванія земель, населенныхъ язычниками, также признавалось первосвященниками, въ видахъ распространенія христіанства. Подъ этимъ предлогомъ давались буллы папами государямъ и духовно-рыцарскимъ орденамъ. На дружественныя сношенія христіанъ съ невѣрными западная церковь, по крайней мѣрѣ, съ крестовыхъ походовъ, смотрѣла очень подозрительно. Она не одобряла союзовъ и дружественныхъ съ ними трактатовъ, осуждала торговлю съ мусульманскими странами, запрещая продажу и подвозъ военной контрабанды сарацинамъ даже во время мира. Виновные въ нарушеніи этихъ запрещеній не только отлучались отъ церкви, но и лишались имущества и даже свободы. Указанные законы оффиціально признавались даже въ XVI еще вѣкѣ. Уклоненія отъ нихъ на практикѣ встрѣчались частью благодаря деньгамъ, частью въ силу крайней необходимости, заставлявшей и папъ открывать мирныя сношенія съ Востокомъ для христіанской пропаганды, обмѣна и выкупа плѣнныхъ и т. п. {Каченовскій, l. c., стр. 271 и 72.}.
   

III.
Періодъ абсолютизма.

   Третьимъ великимъ подготовительнымъ событіемъ къ замиренію народовъ должно быть признано зарожденіе универсальнаго, общечеловѣческая права -- международнаго. Но и этотъ моментъ въ эволюціи идеи мира, подобно двумъ ему предшествовавшимъ, еще очень далекъ отъ своего завершенія, т.-е. отъ полноты пониманія его и примѣненія даже людьми нашего времени.
   Отождествляемое долго съ правомъ естественнымъ, международное право лишь постепенно стало слагаться въ самостоятельную юридическую систему нормъ, призванныхъ соединить всѣ государства земли въ одинъ общечеловѣческій союзъ. Въ первый періодъ его существованія -- съ XVI по XIX стол.,-- который можетъ быть названъ періодомъ преимущественно политическимъ, мы видимъ появленіе въ Европѣ могущественныхъ и независимыхъ государствъ, которыя, управляемыя неограниченною монархическою властью, присвоиваютъ исключительно себѣ право войны и чрезъ это полагаютъ конецъ частнымъ войнамъ, свирѣпствовавшимъ не менѣе религіозныхъ въ средніе вѣка. Выработанный еще Боденомъ принципъ суверенитета даетъ возможность принципіальнаго отдѣленія публичнаго права отъ гражданскаго; территоріи превращаются теперь въ сосредоточенныя политически организованныя единицы и въ предѣлахъ ихъ водворяется, наконецъ, земскій миръ. Едва сложившись, эти единицы начинаютъ зорко слѣдить другъ за другомъ и ревниво отстаивать собственную независимость. Каждая хотѣла жить на счетъ другихъ, но, встрѣчая съ ихъ стороны тѣ же стремленія и противодѣйствіе, должна была, чтобы не потонуть, идти на соглашенія и уступки. Такъ, силою вещей, между европейскими правительствами установилась система политическаго равновѣсія это -- первая попытка, которая была сдѣлана, чтобы придать ихъ взаимнымъ сношеніямъ нѣкоторый порядокъ и устойчивость. При всѣхъ ея несовершенствахъ, она заслуживаетъ, однако, вниманія тѣмъ, что, не давъ Европѣ ни мира, ни организаціи, она явилась, тѣмъ не менѣе, нѣкіимъ оплотомъ противъ попытокъ установленія надъ нашею частью свѣта всемірной диктатуры,-- попытокъ, исходившихъ отъ Карла V и Филиппа II, Людовика XIV и Наполеона I. Правильности внѣшнихъ сношеній государствъ соотвѣтствуютъ теперь особые органы: всюду учреждаются постоянныя посольства, а консулы получаютъ характеръ правительственныхъ должностныхъ лицъ. Правительства принимаютъ привычку обсуждать общіе имъ дѣла и интересы на общихъ собраніяхъ (конгрессахъ и конференціяхъ) и мы гадимъ,-- частью благодаря этимъ собраніямъ, частью вообще чрезъ усилія дипломатіи и воздѣйствіе обычаевъ,-- признаніе со стороны государствъ великихъ новыхъ началъ международнаго права: религіозной и политической терпимости, свободы океана, неприкосновенности дипломатическихъ агентовъ, правъ нейтральныхъ и т. д. Въ эту эпоху падаетъ и зарожденіе самой науки международнаго права. Задолго до Гроція писатели высказывали тѣ или иныя идеи, ей свойственныя, но этому великому голландцу принадлежитъ слава первой ея всесторонней обработки. Онъ требовалъ свободы моря, старался объ ограниченіи бѣдствій войны и отыскивалъ для сношеній народовъ естественныхъ и нормальныхъ условій. Для этого онъ училъ, что эти отношенія должны покоиться не на національной или религіозной враждѣ и обособленности, какъ въ древности и въ средніе вѣй, а на законахъ общежитія, направляющихъ людей къ миру. Война, какъ одна изъ сторонъ этихъ сношеній, сама должна подчиняться нормамъ права. Онъ даже высказываетъ мысль "о пользѣ и необходимости между христіанскими державами нѣкоторыхъ собраній, на которыхъ споры между ними рѣшались бы третьими, безпристрастными государствами, а также, принимались бы мѣры для принужденія сторонъ къ миру на справедливыхъ основаніяхъ" {De jure belli ac pacis (1625). L. II, с. 23.}.
   Достойно вниманія, что, по мѣрѣ укрѣпленія сношеній между народами, идея мира, никогда не покидавшая человѣчество, снова начинаетъ завладѣвать умами. Послѣ нѣкоторыхъ незначительныхъ монографій въ IVI стол. она съ XVII, а еще болѣе съ XVIII, проходитъ сперва черезъ дивный рядъ утопій, извѣстныхъ подъ именемъ проектовъ вѣчнаго мира, для того, чтобы, съ работъ Бентама и Канта, возвыситься, наконецъ, до совершенно вѣрнаго представленія о необходимости организаціи, на юридическихъ началахъ, международная союза, а, слѣдовательно, и общаго мира. Надъ авторами этихъ проектовъ долго смѣялись и многіе дѣлаютъ это до сихъ поръ. Ихъ называютъ болтунами и фантазерами, особенно военные по профессіи, историки, легко увлекающіеся только фактами, и даже юристы, приверженцы одного положительнаго метода. Но такое къ нимъ отношеніе поверхностно и несправедливо. Много въ ихъ мечтахъ субъективнаго и произвольнаго; увлекаемые своею возвышенною, далекою цѣлью, они часто обнаруживали недостаточное знакомство съ исторіей и даже съ реальными условіями политической жизни собственнаго ихъ времени; наконецъ, они мало обращали вниманія на труды своихъ прямыхъ предшественниковъ. Но, съ другой стороны, не должно забывать, что печальная, окружавшая ихъ дѣйствительность отталкивала ихъ отъ себя и вызывала въ нихъ жажду не изученія ея и оправданія, а радикальнаго перестройства по требованіямъ нашей нравственной и разумной природы. Отсюда, кромѣ личнаго и даже фантастическаго элемента, въ этихъ проектахъ скрывается нерѣдко и элементъ критическій и положительный. Послѣдній, вращаясь около идей устраненія войны и устройства мирнаго сожитія народовъ, съ теченіемъ времени получаетъ преобладающее значеніе и мѣсто, и онъ-то представляетъ въ этихъ работахъ наиболѣе любопытное для каждаго серьезнаго ума. Не слѣдуетъ забывать, что оба эти теченія мысли -- юная наука международнаго права и труды друзей мира -- шли долго различными, даже противуположными путями и лишь въ наше время начинаютъ другъ къ другу приближаться и мѣстами сливаться, захватывая собою все болѣе широкія области человѣческой мысли и глубже проникая въ различные слои общества.
   Рядъ проектовъ вѣчнаго мира начинается съ великаго плана французскаго короля Генриха IV или его перваго министра Сюлли {Онъ изложенъ въ послѣдней (30) книгѣ мемуаровъ Сюлли (Oeconomies royales).}. Исходнымъ его пунктомъ было стремленіе ослабить могущество Габсбурговъ, утвердить на началахъ большаго равенства политическое равновѣсіе Европы и сдѣлать миръ прочнымъ посредствомъ созданія сейма изъ делегатовъ европейскихъ правительствъ для рѣшенія ихъ распрей {Подробности см у Dreyfus: "L'arbitrage international". 1892, р. 34--39. Высокую ему цѣну придаетъ Блюнчли въ статьѣ своей: Die Organisation des europäischen Staatenvereins (Gesammelte kleine Schriften. 1881. В. II).}. Нѣсколько позднѣе, въ 1623 г., вышло сочиненіе другого француза, Emery de la Croix, подъ заглавіемъ: Nouveau Cynée. Въ немъ тоже проводится мысль о постоянномъ конгрессѣ, какъ органѣ, охраняющемъ среди народовъ миръ {Интересныя извлеченія изъ этой книги даетъ Larrogue: "De la guerre et des armées permanentes". 2 édit. 1864, p. 256 sv. Cp. еще Dreyfus, ib., v. 374--876.}. Черезъ сто лѣтъ, въ самый разгаръ династическихъ войнъ, когда Европа отбивалась отъ грозившей ей гегемоніи Людовика XIV, въ 1713 г. явился проектъ вѣчнаго міра аббата Сенъ-Пьера, одинъ изъ наиболѣе извѣстныхъ, и наименѣе удачныхъ. Онъ предлагаетъ государствамъ, въ формѣ основанія трактата, заключить между собою вѣчный союзъ (alliance perpétuelle), и силу котораго какъ территоріальныя, такъ и договорныя отношенія ихъ были бы признаны въ томъ видѣ, какъ они были опредѣлены послѣднія трактатами (мюнстерскимъ и утрехтскимъ), разъ навсегда неизмѣнными. {Мы имѣемъ двѣ редакціи этого проекта (по содержанію не вездѣ между собою сходныя): полную, въ 3 том., 1713--16, и сокращенную, 1728 г., подъ заглавіемъ Abrégé du projet de paix perpétuelle. Основные (5) пункты предположеннаго тракта приводитъ Дрейфусъ, тамъ же, стр. 56--65. Ср. еще Molinari: "L'Abbé de Sais Pierre. Sa vie et ses oeuvres", 1857. Какъ извѣстно, Руссо представилъ краткую обработку этого проекта и сужденіе о немъ: Extrait du projet de la paix perpétuelle и Jugement sur le projet de paix perpétuelle (1761).}
   Главный недостатокъ этого проекта заключается въ томъ, что авторъ его, ради утвержденія мира, возводилъ въ какую-то вѣчную, незыблемую норму сложившіяся въ то время насильственныя и неудовлетворительны; внѣшнія сношенія народовъ и обрекалъ эти народы на такой же вѣчный безотрадный внутренній застой и порабощеніе, предлагая царствовавшимъ тогда династіямъ какъ бы застраховать другъ друга не только отъ войнъ, но и отъ революцій и внутреннихъ переворотовъ всякаго рода. Но міръ при отсутствіи свободы и справедливости является для народовъ не добромъ, а зломъ. Совершенно вѣрно критикъ Сенъ-Пьера, Руссо, указалъ какъ на одно изъ главныхъ препятствій, существовавшихъ въ 18 в. для укрѣпленія между государствами мира, на абсолютизмъ, который хотя и сдѣлался тогда "просвѣщеннымъ", но поддерживалъ между народами вѣчную, то глухую, то открытую, вражду и войну.
   Въ самомъ дѣлѣ, что намъ представляютъ эти вѣка новаго времени до вѣнскаго конгресса включительно? Нескончаемый рядъ интригъ, чисто-династическихъ войнъ, проектовъ раздѣла государства и т. п. Вотъ продукты тогдашнихъ кабинетовъ и ихъ жалкихъ слугъ, дипломатовъ! О народахъ этихъ живыхъ историческихъ личностяхъ съ ихъ потребностями и правами -- какъ будто и не было рѣчи. "Никогда,-- говоритъ Дрейфусъ,-- не су шествовало болѣе рѣзкой противуположности между идеями философовъ и нравами государей, какъ къ концу XVIII в. Отъ Китая до Кадикса принадлежалъ сильнѣйшему. Одно лишь правило царило въ политикѣ: ни одно государство не слѣдовало допускать до той степени могущества, что бы оно могло притѣснять остальныя. Но сколько лжи въ примѣненіи! Какая иронія въ фактахъ и сколько частыхъ и грубыхъ нарушеній! Повидимому, честолюбіе и алчность завоеваній издѣвались надъ наукой общественнымъ мнѣніемъ, этимъ зарождавшимся уже тогда владыкой міра. {Dreyfus, ib., p. 71.}
   Съ свойственными ему силой и талантомъ Ревонъ въ мѣткихъ чертахъ рисуетъ тогдашнее политическое положеніе Европы (въ періодъ династической политики или абсолютизма, предшествовавшій французской революція) {Revon, o. c., p. 133--152.}.
   "Каждое государство, требуя всего для себя, во всемъ отказываетъ сосѣду. Собственное величіе оно стремится создать на развалинахъ соперничающихъ съ нимъ народовъ. Отсюда эгоизмъ, единственное правило ихъ политики; духъ властолюбія обуялъ всѣхъ. Вмѣсто того, чтобы жить въ мирѣ и пользоваться отведеннымъ имъ Богомъ мѣстомъ, государства напрягаютъ всѣ свои силы къ расширенію собственныхъ границъ, къ уменьшенію владѣній сосѣдей и къ водворенію ихъ собственнаго могущества надъ міромъ, насколько возможно исключительнаго и абсолютнаго. Нельзя себѣ представить чего-либо болѣе противуестественнаго. Въ самомъ дѣлѣ, народы, живущіе въ государствахъ, подобно всѣмъ организмамъ, имѣютъ каждый свою индивидуальность и опредѣленную задачу; вслѣдствіе раздѣленія между ними труда, совершается поступательное движеніе человѣчества. Но государства отказываются отъ выполненія этого божественнаго плана; вмѣсто того, чтобы направлять свои силы на развитіе данныхъ имъ талантовъ, они истрачиваютъ ихъ на порабощеніе родственныхъ имъ народовъ. То, что называютъ "славою", они предпочитаютъ гармоничной солидарности народовъ, вытекающей изъ промыслительнаго разнообразія посланныхъ каждому изъ нихъ даровъ, изъ совокупности которыхъ слагается единство общечеловѣческаго прогресса. Названную же славу они полагаютъ въ одномъ матеріальномъ расширеніи; законъ роста, присущій всему живому, они понимаютъ лишь въ формѣ непрерывныхъ захватовъ и воображаютъ себѣ, что вся область политики исчерпывается вопросами о размежеваніи земель. Отсюда въ нихъ безгранично-высокое мнѣніе о себѣ самихъ, тайное стремленіе къ порабощенію другихъ, нескончаемыя войны и, какъ справедливое возмездіе, собственное ихъ истощеніе. Такова общая картина новаго времени".
   Съумѣла ли противустоять этимъ расходившимся инстинктамъ хотя дипломатія? Заботилась ли она тогда объ устраненіи войны, объ укрѣпленіи мира, о водвореніи между народами солидарности? Повидимому, отъ нея этого можно было ожидать, но результаты ея дѣятельности оказались совсѣмъ иными, какъ о томъ свидѣтельствуетъ исторія. А, между тѣмъ, какая высокая, казалось, роль выпадала на ея долю въ новое время! Греко-римскій міръ имѣлъ о дипломатіи лишь нѣкоторыя, элементарныя представленія, которыя обусловливались идеями религіи. Античныя государства отдѣлялись другъ отъ друга своими правами и законами, какъ пропастью, и надъ этою-то пропастью дипломатія представляла какъ бы подобіе священнаго моста. Въ хаосѣ среднихъ вѣковъ она исчезла и самая личность посланниковъ стала предметомъ частыхъ нападокъ и поруганій. Лишь къ XVI в. она достигаетъ правильной организаціи. Передъ нею открылось обширное поприще, чтобы повсюду сѣять и обрабатывать идеи права и мира во взаимныхъ сношеніяхъ народовъ.
   Къ сожалѣнію, дипломаты не были на высотѣ такой задачи. На самомъ дѣлѣ ихъ поглощала только забота о проведеніи воли ихъ владыкъ, объ отстояніи ихъ интересовъ, честолюбія, ненависти. Они были покорныя орудія для ловкихъ деспотовъ, политическимъ интригамъ которыхъ они прислуживали. Ими руководилъ тотъ же духъ, который царилъ при дворахъ: притворство, ложь, этикетъ, узкость взглядовъ. Свои правила они черти изъ ученія Макіавелли. Главная ихъ цѣль состояла въ порабощеніи всѣхъ волѣ одного (ихъ владыки). Что нарушались права какого-либо народа или онъ лишался независимости, это ихъ мало безпокоитъ; за то они серьезно спорятъ о мелкихъ пограничныхъ участкахъ, перекраиваютъ карту, распоряжаются народами и отдаютъ другъ другу то, чѣмъ они не владѣютъ или что они сани похитили у другихъ; все это, вѣдь, простыя исправленія границъ! Дипломатія -- необходимый органъ международнаго строя: она часто, хотя безсознательно, содѣйствовала образованію международнаго права, но въ цѣломъ, все-таки, ея дѣятельность, лишенная твердый принциповъ и руководимая одними правилами политики и интересами государей, была совершенно иная, чѣмъ какою ей слѣдовало бы быть.
   За то же и какъ жалки были результаты этой системы! Всѣ усилія дипломатовъ поддержать равновѣсіе Европы въ угоду нѣкоторымъ монархамъ вызвали только вѣчныя его колебанія. Честолюбивые замыслы ихъ владыкъ мало въ чемъ измѣнили общій порядокъ міра; всѣ завоеванія, которыя они хотѣли навсегда закрѣпить проведеніемъ новыхъ границъ, и общемъ не измѣнили политической карты новой Европы; искусственно имя составленные договоры разорваны невидимою рукой. Пробѣгая главнѣйшіе трактаты новаго времени, не трудно замѣтить, что ни одному изъ нихъ не удалось оставить послѣ себя прочныхъ слѣдовъ. Что убѣдительнѣе доказываетъ непрочность всего, созидаемаго силою, трактатъ оснабрюкскій 1648 г. давно уничтоженъ. Проведенныя имъ границы Германской имперія стерты, а области уступленныя имъ Франціи и Швеціи, послѣдними утрачены. Пиренейскій трактатъ 1659 г. нынѣ документъ безъ всякой цѣны. То же можно сказать о договорахъ въ Пимвегенѣ и Рисвикѣ. Утрехтскій трактатъ 1713 г. содержалъ въ себѣ условія, способныя лишь вызвать улыбку въ современномъ читателѣ. Вѣнскій договоръ 1738 г. говорилъ о признаніи Польши, вскорѣ за тѣмъ сметенной съ лица земли. Столь же непрочными оказались границы, намѣченныя въ ахенскомъ трактатѣ 1748 г. Мы могли бы продолжить этотъ перечень до наполеоновской эпохи, оставившей также мало слѣдовъ послѣ себя. Но довольно! Куда дѣвалась нынѣ Европа Карла V и Филиппа II? Европа Людовика XIV и Наполеона I? Она лежитъ схороненною въ старыхъ географическихъ атласахъ. Если такъ, то къ чему же привели всѣ эти войны и козни?
   И такъ, въ результатѣ система политическаго равновѣсія и дипломатія не создали прочнаго зданія европейскаго мира. И почва подъ нимъ, и стѣны его не переставали постоянно трястись. Съ XVI по XIX стол. въ Европѣ, какъ въ древности и какъ въ средніе вѣка, царила нераздѣльно воина. Что же дѣлалось среди этого громаднаго политическаго хаоса съ идеей права?
   Разъ зародившись съ XVI в. въ сношеніяхъ народовъ, она стала видимо пускать корни и прокладывать себѣ дорогу. Поверхностный наблюдатель видитъ нескончаемый рядъ битвъ; рѣшенія споровъ между кабинетами третейскими приговорами за весь этотъ періодъ очень рѣдки {Причину тому объясняетъ Руссо: "Можно ли подчинять какому-либо суду людей, превозносящихся тѣмъ, что власть ихъ основывается только на мечѣ, и упоминающихъ о Богѣ развѣ лишь потому, что Онъ на небѣ?" (Jugement sur le projet de l'abbé de St. Pierre).}, но болѣе зоркій глазъ подъ этимъ открываетъ неустанную работу умовъ, заправленную къ улучшенію общественнаго строя и къ утвержденію въ немъ царства права. Постепенно крѣпнуть независимыя государства и слагаются въ отдѣльныя національныя единицы, которыя устраиваютъ свои взаимныя сношенія на началахъ равенства и уваженія другъ къ другу; договоры лучше соблюдаются; дипломатія получаетъ болѣе вѣрное представленіе о своемъ настоящемъ призваніи. Наконецъ, народы Европы, достигнувъ въ III в. политической свободы, заговорили громче и объ общемъ мирѣ.
   

IV.
Новѣйшее время.

   Великія и удивительныя открытія и изобрѣтенія нашего времени въ области естествознанія и техники должны быть признаны четвертымъ основнымъ подготовительнымъ факторомъ на пути къ общему миру. Ужь если открытіе книгопечатанія и компаса значительно понизило въ свое время барьеры между народами, то въ гораздо большей степени можно то же самое сказать о примѣненіяхъ пара и электричества къ передвиженію и сношеніямъ людей. Пароходы и желѣзныя дороги, телеграфы и телефоны сокращаютъ до такой степени пространство и время въ этихъ сношеніяхъ, о которой едва ли могла мечтать самая смѣлая фантазія нашихъ предковъ. Такія же чудеса дано было совершить за это послѣднее время человѣческому генію и въ сферѣ производства: невѣдомыя дотолѣ машины, движимыя паромъ или электричествомъ, съ одной стороны, замѣнили болѣе грубый и элементарный ручной трудъ, съ другой -- чрезвычайно усилили производительность труда вообще. Этотъ переходъ къ крупной промышленности, характеризующій послѣдній вѣкъ, естественно повелъ къ требованію болѣе обширнаго рынка для сбыта производительныхъ товаровъ.
   Отсюда новыя, болѣе многочисленныя и тѣсныя связи между народами въ области ихъ экономической жизни. Стала прокладывать себѣ дорогу истина, что хозяйство каждаго изъ нихъ въ отдѣльности не есть что-либо въ себѣ законченное и абсолютно себѣ самому довлѣющее, но, напротивъ, величина весьма относительная, требующая себѣ восполненія и исправленія со стороны другихъ, подобныхъ же ей, хозяйственныхъ единицъ. Словомъ, подобно тому, какъ частныя хозяйства не подрываютъ народнаго, но прямо требуютъ его и находятъ въ немъ столь нужныя для нихъ расширенія и подкрѣпленія, такъ точно на высшей ступени культуры, какова наша, народныя хозяйства, въ свою очередь, становятся не болѣе, какъ звеньями единаго гармоническаго цѣлаго -- хозяйства мірового. И между народами требуется раздѣленіе труда по ихъ національнымъ особенностямъ и по дарамъ ихъ почвы для того, чтобъ ихъ производительность и конкурренція носили не истребительный, а вполнѣ зиждительный характеръ.
   Можно надѣяться, что рядъ этихъ блестящихъ изобрѣтеній увѣнчается въ слѣдующемъ столѣтіи тѣмъ, что человѣку удастся вполнѣ завладѣть воздухоплаваніемъ.
   Скептики возразятъ, что эти новѣйшія открытія умножили и усилили до невѣроятныхъ размѣровъ и орудія истребленія между людьми. Согласны: тутъ, какъ и повсюду, свѣту слѣдуютъ тѣни, но послѣднія его не ослабляютъ, а, въ данномъ случаѣ, какъ увидимъ, даже эти орудія, хотя и съ отрицательной стороны, работаютъ въ смыслѣ ускоренія мира.
   Впрочемъ, четвертый нашъ періодъ характеризуется не одними успѣхами въ области опытнаго знанія и техники: его отмѣчаютъ новыя плодотворныя идеи въ сферѣ теоретическаго мышленія вообще общественныхъ наукъ въ частности.
   Еще до французской революціи, въ XVIII в., совершается большой переломъ въ мірѣ идей. Философы (Лейбницъ, Вольней, Кондорсэ и др.), экономисты (Тюрго, Смитъ) и поэты (Лессингъ, Гердеръ и др.) {Мысли ихъ о политическихъ судьбахъ человѣчества подробно и хорошо излагаются Лораномъ (Laurent: "Etudes sur l'histoire de l'Humamté". T. II, p478--613).}, при всемъ разнообразіи своихъ воззрѣній, сходятся въ томъ, что энергіи возстаютъ противъ войны, клеймятъ завоевателей и притѣснителей народовъ и прославляютъ братство между людьми, солидарность въ ихъ интересахъ и необходимость мира для всѣхъ.
   Не трудно подмѣтить въ ихъ идеяхъ три направленія: одни выдвигаютъ на первый планъ мысль о духовномъ единствѣ всего цивилизованнаго человѣчества, другіе заняты только солидарностью экономическая интересовъ, связывающихъ народы какъ бы въ одну великую семью.
   Мы согласны съ ними въ томъ, что чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе усиливается духовное и экономическое сродство между народами, но полагаемъ, что этого еще далеко не достаточно для ихъ замиренія. Сродство, о которомъ мы говоримъ, должно перейти еще гораздо полнѣе и рѣшительнѣе, чѣмъ донынѣ, и на область права и выразиться въ особой, самостоятельной организаціи общей и совмѣстной жизни государствъ. Тона только дѣло справедливости и мира на землѣ сдѣлаетъ новый, рѣшительный шагъ впередъ въ смыслѣ ихъ упроченія.
   Это поняли писатели третьей группы или авторы проектовъ вѣчная мира. Но до конца XVIII в. они смотрѣли на предлежавшую имъ задачу лишкомъ узко, отвлеченно и произвольно. Ихъ излюбленною мечтой было объединеніе государствъ Европы (а въ будущемъ, можетъ быть, и всего міра) посредствомъ одной федераціи. Къ этой формѣ (являвшейся повтореніемъ или видоизмѣненіемъ тогдашней германской имперіи) писатели данной группы чувствовали такое же влеченіе, какое практическіе государственные дѣятели нерѣдко ощущали къ единой всемірной монархіи.
   Коренной недостатокъ этихъ проектовъ, которые мы можемъ назвать политическими, лежитъ въ томъ, что они, признавая въ вѣчномъ мирѣ цѣль, къ которой слѣдуетъ стремиться во что бы то ни стало, приносятъ ей въ жертву и парализуютъ въ основаніи всю жизнь государствъ, какъ внутреннюю, такъ и внѣшнюю. Затѣмъ они, сообразно съ уровнемъ тогдашней политической жизни, имѣли довольно смутное представленіе о самихъ задачахъ федерацій, о строѣ и разграниченіи ихъ органовъ и т. п.
   Въ XIX в. и тутъ мысль дѣлаетъ важный шагъ впередъ: къ проектамъ политическимъ, но отмѣченнымъ большею трезвостью и широтой, присоединяются теперь проекты юридическіе, далеко не столь радикальные, но за то болѣе удобоисполнимые. Они ближе стоять къ дѣйствительности и стремятся преобразовать жизнь государствъ чрезъ укрѣпленіе общаго между ними права съ органами, спеціально призванными ему служить.
   На рубежѣ XVIII и нашего столѣтія являются, независимо другъ отъ друга, два проекта замиренія народовъ, которые, несмотря на свою краткость, по оригинальности и глубинѣ содержанія, заслуживаютъ полнаго вниманія: авторы ихъ Бентамъ и Кантъ {Бентамъ написалъ свой проектъ въ 1786--89 г., но онъ былъ изданъ лишь послѣ его смерти Боурингомъ въ 1843 г. и составляетъ четвертую и послѣднюю часть его небольшой монографіи: Principles of International Law, подъ заглавіемъ: A plan for an universal and perpetual peace. Сочиненіе Канта: Zum ewigen Freide вышло въ 1795 г. Мысли ихъ излагаетъ Dreyfus, ib., p. 83--90. О Кантѣ хорошо говоритъ и Гольцендорфъ, назв. соч.}. Оба они не теряютъ времени на изложеніе идеальнаго строя между государствами, но смѣлою рукой намѣчаютъ многіе изъ пунктовъ, которыми практически можно достигнуть постепеннаго укрѣпленія между ними мира. Знаменателенъ особенно тотъ фактъ, что глава утилитаризма въ Англіи и великій представитель критическаго идеализма въ Германіи сходятся въ этомъ важномъ пунктѣ -- осуществимости мира на землѣ.
   Особенно проектъ Канта относится къ наиболѣе удачнымъ. Въ немногихъ статьяхъ онъ резюмируетъ свои мысли, далеко опередившія время, въ которое онъ жилъ, и призванныя сдѣлаться основными началами публичнаго права. Вѣчный миръ,-- таково его главное положеніе,-- не есть пустая мечта. Это цѣль, къ которой человѣчество приближается, правда, постепенно, но, по мѣрѣ своего усовершенствованія, все съ усиливающеюся быстротой. Кантъ, по словамъ одного французскаго мыслителя (Caro), противуполагаетъ войнѣ veto не относительное и условное, а абсолютное.
   Разумъ намъ не говоритъ, что вѣчный миръ будетъ осуществленъ: это его не касается, но онъ говоритъ, что мы обязаны дѣйствовать такъ, какъ будто этотъ миръ будетъ достигнутъ нѣкогда. Только это его касается.
   Кантъ,-- говоритъ Жане,-- возводитъ политику къ праву, а право подчиняетъ нравственности. Выше государства онъ ставить справедливость и въ основаніе гражданскихъ правъ кладетъ общечеловѣческія {Dreyfus, ib., p. 85.}.
   Въ числѣ новыхъ политическихъ идей, провозглашенныхъ въ началѣ французскою революціей, было осужденіе войны, признаніе за всѣми людьми одинаковыхъ правъ, обязанностей и интересовъ. Народы объявлены суверенными и равными между собою; путемъ ихъ свободы и солидарности они должны достичь и высшаго блага -- мира {Засѣданіе національнаго собранія 14 мая 1790 г. Въ конституція 1791 г (титулъ VI) читаемъ: "Французскій народъ отказывается отъ всякой войны и видахъ завоеванія. Никогда не употребитъ онъ своихъ силъ для подавленія свободы другихъ народовъ".}.
   Къ сожалѣнію, эти идеи быстро разлетѣлись передъ суровою дѣйствительностью и люди революціи своею безмѣрностью и насильственностью сами погубили свое дѣло. Не прошло и двухъ лѣтъ, какъ законодательное собраніе подавляющимъ большинствомъ рукоплескало объявленію война Австріи. Политика пропаганды замѣняетъ политику мира, умѣренности и невмѣшательства. Жирондисты первые выставляютъ принципъ, что для спасенія свободы ее надо распространять въ мірѣ. Они объявляютъ, что всѣ народы -- братья и что Франція, добывъ себѣ самой естественныя права, измѣнила бы своей миссіи, если бы не подѣлилась ими съ сосѣдями. Даже иностранцы, фанатично увлеченные новыми идеями, толкали ее и этотъ путь. Но, встрѣтивъ скоро со всѣхъ сторонъ сильное противодѣйствіе, она пришла въ изумленіе и негодованіе. Народы, вмѣсто сулимыхъ имъ благъ, предпочитали свое несчастное положеніе, обратившееся у нихъ въ привычку. Франція, ослѣпленная правотою своего дѣла, клянется тогда сдѣлать ихъ свободными и счастливыми вопреки имъ. Отсюда вторженіе въ Бельгію, сопровождавшееся цѣлымъ рядомъ насилій, посягательства и независимость Генуезской и Венеціанской республикъ, попраніе правъ многихъ изъ кантоновъ Швейцаріи. Отсюда же эта длинная, печальная эра войнъ, составляющихъ одну изъ наиболѣе мрачныхъ страницъ въ исторіи новѣйшаго времени {Mougins de Roquefort: "De la solution juridique des conflits internationaux". 1889, p. 130 sq.}.
   И, между тѣмъ,-- кто бы это подумалъ?-- даже Наполеонъ I хотѣть (по-своему, правда) утвердить въ нашей части свѣта миръ на основѣ общеевропейской федераціи, въ видахъ споспѣшествованія цивилизаціи. Онъ мечталъ о таковой,-- говоритъ Ревонъ,-- въ предѣлахъ имперіи, которую стремился основать. Надъ всѣми его походами носился идеалъ цивилизаціи. Но лишь послѣ крушенія всѣхъ его надеждъ, въ послѣднихъ размышленіяхъ на скалѣ св. Елены, низверженный завоеватель сознался въ своихъ ошибкахъ и призналъ непрочность всего воздвигаемаго лишь силою. Онъ понялъ тогда способность попраннаго права къ возрожденію. Увидѣвъ тщету своихъ гигантскихъ усилій и неожиданное возстановленіе европейской системы, онъ въ горькихъ словахъ произнесъ судъ надъ собственнымъ дѣломъ. Тогда онъ уразумѣлъ, какъ прочно право народовъ, какъ деспотизмъ, даже генія, недолговѣченъ и какъ мало имѣетъ цѣны миръ безъ свободы {Revon, о. с., р. 148.}.
   Истолкователемъ и продолжателемъ идей перваго Наполеона явился его племянникъ. Политика императора,-- говоритъ о немъ Наполеонъ III {Ideés napoléoniennes.},-- стремилась къ образованію прочнаго европейскаго союза (association européenne) изъ національностей, хорошо составленныхъ, и сообразно съ требованіями общихъ интересовъ. Для большаго сплоченія этого союза, онъ, по собственнымъ его словамъ, хотѣлъ издать общеевропейскій кодексъ, учредить верховный кассаціонный судъ для рѣшенія всякихъ споровъ и ошибокъ на подобіе тому, какъ таковой же судъ во Франціи дѣлаетъ это по отношенію къ ея судебнымъ инстанціямъ. Затѣмъ при его мощномъ содѣйствіи было бы введено единство монеты, мѣръ, вѣсовъ и законовъ. Самъ Наполеонъ III мечталъ объ общемъ замиреніи путемъ конгрессовъ и третейскихъ судей, которые рѣшали бы споры между правительствами. Онъ преслѣдовалъ,-- замѣчаетъ Ротанъ,-- мысль о федераціи народовъ и полагалъ, что Европа, довольная его умѣренностью и мудростью, не будетъ оспаривать его первенства {Mougins de Roquefort, ib.}.
   Всѣ эти "наполеоновскія идеи" разбились, надо замѣтить, благодаря насильственности и лживости ихъ носителей. Но любопытно, что и руководители такъ называемой "практической" политики въ наше время все болѣе и болѣе задумываются надъ задачей объ организаціи и о замиреніи великой семьи христіанскихъ народовъ.
   Монархи, побѣдившіе Наполеона, немедленно заключили между собою союзъ въ видахъ упроченія мира, къ нему скоро присоединилась и Франція. Такъ возникла пентархія или совѣтъ пяти великихъ державъ, замѣнившихъ, въ управленіи дѣлами Европы, средневѣковой дуализмъ папства и имперіи. Особенно широкими, гуманными и мирными идеями былъ воодушевленъ императоръ Александръ I, творецъ священнаго союза. Но, по природѣ благожелательный и впечатлительный, онъ поддался вліянію коварнаго и безсердечнаго кн. Меттерниха, который едва ли не болѣе всѣхъ парализовалъ союзъ государей и далъ ему реакціонное, антинаціональное направленіе. Какъ бы то ни было, но въ началѣ монархи торжественно заявили о своей "обязанности передъ Богомъ и передъ ввѣренными имъ народами подавать міру, насколько отъ нихъ зависитъ, примѣры справедливости, единодушія и умѣренности". На ахенскомъ конгрессѣ 1818 г. и деклараціи 3/15 ноября, обращенной ко всѣмъ остальнымъ государства" Европы, великія державы высказываютъ "свою твердую рѣшимость, какъ въ сношеніяхъ между собою, такъ и съ пруги мы государствами, не отступать отъ строгаго соблюденія принциповъ международнаго права, которые, въ приложеніи къ мирному порядку, одни способны дѣйствительно обезпечить независимость каждаго правительства и прочность всего международнаго союза (l'association générale)". Затѣмъ правительства упоминаютъ о своемъ желаніи обсуждать общія дѣла на особыхъ съѣздахъ. Въ тѣ годы сообразно съ этимъ и слѣдовали, довольно часто, конгрессы одинъ за другимъ. Но они не принесли того добра, котораго можно было отъ нить ожидать. Во-первыхъ, они были собранія исключительно политическія, члены которыхъ старались проводить на нихъ только собственные, узкіе интересы. Во-вторыхъ, усвоивъ себѣ характеръ какихъ-то верховныхъ полицейскихъ совѣтовъ, они вмѣшивались во внутреннія дѣла слабѣйшихъ государствъ, которыя, какъ подручныя, совершенно произвольно привлекались ими къ отвѣту. Вслѣдствіе всего этого, пентархія скоро вызвала противъ себя ненависть народовъ, въ глазахъ которыхъ она явилась не оплотомъ права и мира, а орудіемъ деспотизма. Вскорѣ несогласіе между ея членами въ значительной степени парализовало ея дѣятельность на практикѣ. За вѣнскимъ конгрессомъ въ Европѣ наступило довольно продолжительное затишье на международной почвѣ, впрочемъ, каждое десятилѣтіе нарушавшееся событіями въ Турецкой имперіи. Между тѣмъ, усилившійся принципъ національности, которому такой сильный толчокъ дала французская революція, перешелъ изъ области литературы на почву политики. Отсюда новыя замѣшательства во внутренней жизни государства и даже войны, которыми сопровождались объединенія Италіи и Германія, начало освобожденія балканскихъ земель. Параллельно съ этимъ раскину" широко свои сѣти и благотворная пропаганда мира. Она ростетъ и крѣпнетъ въ той мѣрѣ, въ какой все болѣе и болѣе соотвѣтствуетъ разнообразнымъ потребностямъ общественной жизни нашего времени.
   

V.
Общій выводъ.

   Мы разсмотрѣли возможно кратко главные моменты идеи мира въ исторіи: учрежденіе государства, введеніе общечеловѣческой нравственности, благодаря болѣе всего христіанству, зарожденіе универсальная права -- международнаго и, наконецъ, установленіе между государствами извѣстной экономической общности и солидарности чрезъ великія новѣйшія открытія въ области техники.
   Каждый изъ этихъ моментовъ, не подрывая дѣйствія предшествующаго автора, усиливалъ, напротивъ, его и чрезъ это лишь углублялъ и растилъ самое пониманіе мира народами. Вотъ почему, вопреки безконечнымъ войнамъ прошлаго, чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе миръ превращается въ общественный принципъ для цивилизованнаго человѣчества и въ такую реіьность, передъ которою, въ концѣ-концовъ, не устоять всѣ противуборствующіе ему элементы и силы.
   Чтобы пояснить это, взглянемъ на природу и взаимосношеніе вышеназванныхъ факторовъ.
   1) Государство. Какъ бы оно ни было организовано, но одною изъ главныхъ его задачъ во всѣ вѣка составляла безспорно охрана земскаго края. Исторія лучше всего разъясняетъ намъ, почему въ предшествующія эпохи эта задача ему не удавалась и почему причины этого явленія въ наши дни либо исчезли, либо исчезаютъ. Древнія государства развивались обособленно, не въ одинаковое время; они подчиняли себѣ всѣ стороны человѣческой жизни и ни надъ собою, ни подлѣ себя не признавали никого себѣ равнаго. Средневѣковое государство, покоясь на началахъ частаго права, не знало правильно организованной и сильной политической власти: оно дробилось на феодальныя владѣнія, собственники которыхъ любили войну, какъ ремесло, почетное и выгодное, по ихъ понятіямъ. На тотъ путь ихъ толкали привычки, воспитаніе, самая грубость и простота нравовъ того времени. При переходѣ къ новой исторіи мы видимъ могущественныя политическія тѣла, которымъ уже удалось установить внутренній миръ на собственной ихъ территоріи, но которыя въ законъ внѣшнихъ коихъ сношеній возводятъ самую бездушную и неразборчивую политику интересовъ. Отсюда bellum omnium contra omnes. Совершенно иныя черты носитъ современное государство: оно проникнуто уваженіемъ къ человѣческой личности; оно стремится возвести въ основной принципъ всей своей дѣятельности законъ и право; оно сознаетъ себя носителемъ духовнаго цѣлаго -- народа -- и понимаетъ, что оно, въ свою очередь, не болѣе, какъ ленъ великаго общества народовъ, въ которомъ всѣ части его, вслѣдствіе одинаковости своей природы, имѣютъ равныя права и обязанности. На практикѣ, конечно, бываетъ не мало уклоненій и колебаній, но мы говоримъ объ общей основной идеѣ современнаго государства у цивилизованныхъ народовъ нашей культуры. У нихъ государство шире, гуманнѣе, чѣмъ въ какую бы то ни было иную эпоху исторіи, и вотъ первый солидный фундаментъ для сооруженія зданія общественнаго мира.
   Не менѣе важенъ второй, внутренній:
   2) Общечеловѣческая нравственность, надъ осуществленіемъ которой болѣе всего потрудилось христіанство. Вслѣдствіе невѣжества и фанатизма, католическая церковь на Западѣ долго отличалась нетерпимостью и насильственностью. Гоняясь за мірскими интересами, она думала утвердить свою власть надъ людьми средствами кесаря, а не по заповѣди Христа. Это болѣе всего повело къ удаленію ея отъ восточной церкви и возникновенію протестантизма и къ распространенію матеріализма. Нынѣ лучшіе представители христіанскихъ церквей понимаютъ, что, питая полое уваженіе къ свободѣ совѣсти, они должны направлять всѣ свои силы и ко взаимнымъ обличеніямъ и враждѣ, а къ болѣе тѣсному между ними всѣми сближенію и общенію. Тогда только имъ удастся поднять нравственный уровень въ общественной жизни вообще и въ международныхъ сношеніяхъ, гдѣ онъ еще такъ низокъ, въ частности. Безъ этого условія немыслимо полное дѣйствіе третьяго фактора:
   3) Универсальнаго права, каковымъ въ положительномъ смыслѣ болѣе всего является право международное. Оно, проникая болѣе и болѣе въ сознаніе современнаго общества и въ кабинеты правителей, стремится сдѣлать войну между народами все менѣе нужною вслѣдствіе введенія болѣе справедливыхъ и человѣчныхъ способовъ окончанія ихъ споровъ. Идея третейскаго суда дѣлаетъ тутъ въ наши дни примѣчательные успѣхи не только въ теоріи, но даже на практикѣ. Этому нечего удивляться, если вспомнить, что она соотвѣтствуетъ не только международному строю, не и природѣ современнаго государства, какъ мы намѣтили ее выше. Международное право призвано всѣ разнообразныя сношенія государствъ поставить на почву и подъ охрану юридическихъ нормъ, а чрезъ это придать публичному миру наивозможно большую прочность и широту. Такимъ путемъ сложится и международная организація, которая, не подрывая самостоятельности ея членовъ, дастъ, однако, ихъ общимъ интересамъ вполнѣ юридическую защиту.
   4) Въ этомъ направленіи работаютъ уже все усиливающіяся въ наши дни экономическія общность и солидарность народовъ,-- четвертый моментъ, направляющій насъ къ миру. Матеріальные интересы также громко протестуютъ противъ войны, какъ и нравственныя начала и принципы права. И въ хозяйственномъ отношеніи весь цивилизованный міръ приближается къ тому, чтобы составить изъ себя такое же великое организованное цѣлое, какимъ онъ представляется для моралиста и юриста.
   Всѣ эти факторы, дѣйствуя самостоятельно въ своей сферѣ, направляютъ жизнь человѣчества,-- въ томъ нѣтъ сомнѣнія,-- къ одной совмѣстной цѣли -- къ миру, какъ главному основанію и залогу всяческаго преуспѣянія нашего рода. Но къ нимъ присоединяются нынѣ болѣе, чѣмъ когда-либо прежде, еще другія могучія силы: наука, разъясняющая намъ критически истинную природу войны и мира указаніемъ на различія нашей эпохи отъ предшествовавшихъ ей историческихъ періодовъ и проводящая эти истины въ различные слои населенія; техника, своими открытіями столь облегчающая обмѣнъ мыслей и товаровъ между людьми и дѣлающая уже теперь войну для большинства государствъ почти невозможною; наконецъ, общество, въ лицѣ многочисленныхъ своихъ органовъ повсемѣстно и дружно требующее мира и все рѣшительнѣе отвращающееся отъ столь излюбленной прежде военной славы...
   Все это -- знаменія времени, кажется, дающія намъ право сказать, что, несмотря на непрерывность войнъ въ предшествующія эпохи, въ нашу -- миръ становится все болѣе и болѣе насущною и общею потребностью для всѣхъ. Отдѣльныя, могущія еще вспыхнуть въ будущемъ войны это положеніе не поколеблютъ, а, напротивъ, только еще болѣе подтвердятъ тѣмъ, что лишь нагляднѣе для всѣхъ докажутъ и негодность ихъ, какъ способа рѣшенія политическихъ и жизненныхъ для народовъ вопросовъ, и полное ихъ несоотвѣтствіе съ характеромъ и задачами всей новѣйшей нашей культуры одинаково съ точекъ зрѣнія нравственной, юридической и экономической.

Гр. Л. Камаровскій.

"Русская Мысль", кн.VI, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru