Каллаш Владимир Владимирович
Новый труд по истории русской литературы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (История русской словесности проф. А. И. Незеленова, 4-е издание. 2 части. Спб., 1895 г.).

   

Новый трудъ по исторіи русской литературы.

(Исторія русской словесности проф. А. И. Незеленова, 4-е изданіе. 2 части. Спб., 1895 г.).

   Почти изящная внѣшность, краткость, не исключающая, однако, содержательности, мѣстами свѣжесть матеріала и удачность цѣлыхъ отдѣловъ, зависѣвшая отъ выбора надежныхъ руководителей, живость, иногда даже увлекательность изложенія,-- всѣ эти особенности новаго учебника по исторіи русской литературы невольно бросаются въ глаза при самомъ поверхностномъ съ нимъ ознакомленіи и выгодно отличаютъ его отъ всѣхъ другихъ наличныхъ учебниковъ. Могло бы показаться, что г. Незеленовъ удовлетворилъ одной изъ самыхъ насущныхъ потребностей нашей средней школы: не даромъ его книга получила Петровскую премію такъ скоро послѣ своего выхода, не даромъ такъ часто идутъ теперь разговоры о введеніи ея въ гимназіи. Болѣе детальное изученіе новаго учебника приводитъ къ весьма серьезнымъ "но", съ которыми нужно будетъ посчитаться тѣмъ педагогамъ, которые введутъ его въ гимназіи.
   До сихъ поръ г. Незеленовъ не занимался исторіей древне-русской литературы, по крайней мѣрѣ, ничѣмъ этого не заявилъ; мимолетные экскурсы его въ область западныхъ литературъ свидѣтельствовали только о самомъ слабомъ знакомствѣ съ ними; можно, наконецъ, усомниться въ его педагогической опытности,-- все это не могло не отразиться на достоинствахъ новаго труда. Автору пришлось сразу сдѣлать большой скачокъ отъ спеціальнаго изученія русской литературы XVIII и XIX вв., дававшаго часто весьма сомнительные результаты, къ исторіи всей нашей литературы; онъ поневолѣ часто долженъ былъ попадать не туда, куда слѣдуетъ, и дѣлать не такъ, какъ слѣдуетъ.
   Въ предисловіи г. Незеленовъ говоритъ, что учебникъ долженъ заключать въ себѣ "факты и положенія, уже выработанные и установленные въ наукѣ", и обѣщаетъ слѣдовать этому правилу, "избѣгая (насколько возможно) спорныхъ вопросовъ, предположеній и догадокъ" (стр. IV). Этому обѣщанію нельзя не сочувствовать, только бы нашъ авторъ не принималъ догадокъ за установленные факты, отвергнутыхъ наукой гаданій за выработанныя ею положенія; къ сожалѣнію, г. Незеленовъ далеко не свободенъ отъ упрековъ въ этомъ отношеніи.
   Опредѣленія нашего автора часто грѣшатъ непослѣдовательностью, неполнотой и сбивчивостью, характернымъ обращикомъ которыхъ можетъ служить начало введенія: "Исторія русской словесности есть наука о словесныхъ произведеніяхъ русскаго народа. Она располагаетъ эти произведенія въ хронологической, временной послѣдовательности, и такимъ путемъ раскрываетъ ходъ духовнаго развитія народа и его идей". Нѣсколькими строками ниже стоитъ: "Наука словесности занимается лишь тѣми произведеніями слова, которыя удовлетворяютъ высшимъ стремленіямъ человѣка,-- стремленіямъ къ истинѣ, благу и красотѣ" (стр. 1). Развѣ то, что "раскрываетъ ходъ духовнаго развитія народа и его идей" всегда "удовлетворяетъ высшимъ стремленіямъ человѣка"? Затѣмъ какого человѣка -- современнаго или прежнихъ вѣковъ? Какъ быть съ тѣмъ, что подъ многими "высшими стремленіями" г. Незеленова, наприм., очень и очень многіе не подпишутся? Какъ могъ допустить г. Незеленовъ въ Исторіи русской словесности Домострой, который мудрено заподозрить въ "удовлетвореніи высшимъ стремленіямъ человѣка"? Или прочувствованныя восклицанія Домостроя: "Сколько прохлады можетъ быть отъ одного барана!" -- указываютъ на "высшія стремленія къ истинѣ, благу и красотѣ"? Эта фраза -- не случайность: рядъ положеній, подобныхъ ей, можно найти въ томъ же введеніи."Авторъ устныхъ, или народныхъ, произведеній -- цѣлый народъ" (ib.),-- это положеніе слишкомъ грубо и невѣрно представляетъ сложный процессъ созданія и храненія устныхъ произведеній. "Народъ жилъ въ ту эпоху (глубокой древности) полубезсознательною, но полною общею жизнью. Инстинктивно, но органически возникали у него общія вѣрованія, воззрѣнія, чувства" (стр. 1--2),-- все это выражено недоступнымъ для ученика языкомъ и заключаетъ въ себѣ крайне сбивчивыя мысли. "Народная поэзія была въ древности преимущественно эпической" (стр. 2),-- странное положеніе, если принять во вниманіе первоначальное смѣшеніе видовъ искусствъ, поэтическихъ родовъ, первоначальную близость выдѣлившагося эпоса къ лирикѣ съ переходными формами въ видѣ лирико-эпической кантилены и пр. Такъ же сбивчиво и странно объясненъ "сравнительный методъ изученія народныхъ произведеній" (стр. 4); нужно было или совсѣмъ не упоминать о немъ или объяснить его научнѣе. На первый планъ г. Незеленовъ выдвигаетъ теорію арійскаго родства, миѳологическую экзегезу, хотя она теперь не имѣетъ ни у кого кредита. Довѣріе къ отвергнутой всѣми серьезными учеными теоріи сказывается не въ одномъ этомъ мѣстѣ, но, къ сожалѣнію, легло въ основу всей главы о народной поэзіи. Заподозрѣнныя всѣми (кромѣ составителей учебниковъ) гаданія какимъ-то чудомъ обратились въ "выработанные и установленные наукой факты и положенія".
   "Сравнительный методъ изученія народныхъ произведеній" (читай: обанкротившаяся миѳологическая экзегеза) привелъ къ заключенію, что самый древній видъ народной или устной поэзіи -- пѣсни-молитвы языческимъ богамъ" (стр. 5). "Обычай наряживанья объясняютъ почитаніемъ умершихъ" (стр. 7). "Св. Георгій замѣнилъ прежняго языческаго бога -- покровителя стадъ, Волоса или Велеса" (стр. 9). Пословица: "новая метла чисто мететъ", на ряду съ прочими, выражаетъ "разумное пониманіе жизни и возвышенный нравственный взглядъ на нее" (стр. 13). "Миѳъ -- повѣствованіе о языческомъ божествѣ" (стр. 14). "Героическій эпосъ возникъ изъ эпоса миѳическаго" (стр. 17). "Основа героическихъ пѣсенъ вынесена изъ общей родины" (стр. 18). "Наши богатыри раздѣляются на старшихъ и младшихъ" (стр. 19) и пр., и пр. Однимъ словомъ, на каждой страницѣ встрѣчаются сбивчивыя выраженія, воспроизводятся всѣ ошибки славянофильской и миѳологической школы, всѣ ихъ ненаучныя объясненія аллегорій и символовъ, якобы заключающихся въ народной поэзіи (тяга земная -- тяжесть земледѣльческаго труда и пр.), какъ будто бы разработка народной поэзіи остановилась на Конст. Аксаковѣ, Аѳанасьевѣ, Ор. Миллерѣ и Безсоновѣ, и ихъ взгляды -- послѣднее слово науки, нѣчто "выработанное и установленное"! Въ ихъ взгляды вѣрятъ теперь только наивные составители учебниковъ; объ ихъ ошибкахъ "знаютъ даже и не учившіеся въ семинаріи", какъ когда-то выразился Гоголь. Мы не завидуемъ тому учителю, который позволитъ сбоемъ ученикамъ знакомиться съ народною поэзіей по этому отдѣлу учебника г. Незеленова: кромѣ путаницы, произвольностей и грубыхъ ошибокъ (старыхъ и новыхъ), они ничего оттуда не вынесутъ. Болѣе отрадное впечатлѣніе производитъ слѣдующій отдѣлъ: Древняя литература, хотя и въ немъ многое удивляетъ читателя. Поученіе Мономаха безъ всякихъ серьезныхъ основаній отнесено къ послѣднему году XI в. (стр. 66). Нѣтъ попытки разграниченія эпохъ: "въ XII в. продолжалось развитіе нашей литературы, такъ удачно начавшейся въ XI в.",-- говоритъ г. Незеленовъ (стр. 69), и ни словомъ не заикается о томъ, что въ XII в. произошла крупная перемѣна въ литературныхъ пріемахъ и вкусахъ, начинается особенно сильное вліяніе искусственной византійской литературы и пр. Новый духъ вѣетъ въ лѣтописяхъ XII в., по г. Незеленовъ мелькомъ упоминаетъ о Лаврентьевскомъ и Ипатьевскомъ сводахъ, игнорируетъ такой живой и цѣнный памятникъ, какъ Галицко-Волынская лѣтопись. Свѣтская переводная повѣсть тоже не удостоилась вниманія: только въ концѣ отдѣла (стр. 131) посвящено 10 мимолетныхъ строчекъ Александріи. Такъ произвольно отсѣкаются наиболѣе любопытныя и живыя произведенія древней литературы; сиротливо стоитъ одно Слово о полку Игоревѣ, появленіе котораго кажется столь страннымъ, если не принять во вниманіе названныхъ выше памятниковъ. Это -- крупный пробѣлъ!
   Мѣстами попадаются лишнія подробности: зачѣмъ упоминать безъ всякихъ поясненій о сравненіяхъ Шевырева, имя котораго не можетъ быть извѣстно ученикамъ, прибавлять новый, совершенно излишній балластъ (стр. 75)? Также безъ поясненій и нужды упоминаются имена Мея, Гербеля, Козлова (ib.): зачѣмъ все это? Указывается, наприм., что рукопись, въ которой заключалось Слово, имѣла въ себѣ 8 произведеній и что Слово занимало пятое мѣсто. Рядомъ съ такими мелочами и голымъ перечисленіемъ именъ пробѣлы въ необходимомъ еще болѣе рѣжутъ глаза.
   Немногія страницы, посвященныя Слову, тоже не лишены крупныхъ ошибокъ. Г. Незеленовъ "догадывается", что авторъ Слова участвовалъ въ походѣ, хотя текстъ этого памятника ясно указываетъ на противное (стр. 76). Отмѣчается "высоко-поэтическое сравненіе перстовъ Бояна и струнъ съ 10 соколами, спущенными на стадо лебедей" (Ib.); на слѣдующей страницѣ г. Незеленовъ не довольствуется такимъ простымъ и вѣрнымъ объясненіемъ, воскрешаетъ, въ противорѣчіе своимъ прежнимъ словамъ, дикое мнѣніе Шишкова, давно осмѣянное и отвергнутое: "Былъ обычаи пускать 10 соколовъ на стадо лебедей,-- чей соколъ раньше долеталъ, тому князю прежде пѣснь пѣли". Взяты два діаметрально-противуположныхъ мнѣнія и поставлены безъ всякихъ объясненій рядомъ. Какъ не понять, что если принять выраженіе Слова за сравненіе, нечего говорить объ обычаѣ, и наоборотъ? Ученые часто склонны къ культурнымъ переживаніямъ и миѳологіи; даже самыя дикія мнѣнія періодически возрождаются, какъ фениксъ изъ пепла. Но съ фениксами въ учебникѣ нужно быть столь же осторожнымъ, какъ и съ Шевыревымъ. "Темные образы скорби, по выраженію Шевырева",-- говоритъ г. Незеленовъ (стр. 78)... Опять "незнаемою зегзицей" выпархиваетъ на страницы учебника это таинственное для ученика имя и становится рядомъ съ именами Хорса, Волоса и Стрибога. Въ упоминаніи этихъ послѣднихъ г. Незеленову угодно видѣть "живые слѣды языческихъ вѣрованій"; мы не хотѣли бы столь рѣшительнаго выраженія объ очень спорномъ вопросѣ, за то уничтожили бы непедагогичныя "по всей вѣроятности" въ нѣсколькихъ другихъ случаяхъ: г. Незеленовъ не всегда удачно прибѣгаетъ къ категорическимъ и проблематическимъ сужденіямъ, и кое-гдѣ его нужно понимать какъ разъ наоборотъ.
   Во всемъ этомъ сказывается недостатокъ чувства мѣры, который приводитъ г. Незеленова, между прочимъ, и къ малонаучной идеализаціи и приподнятому патріотизму. "Въ древней русской жизни было единство взглядовъ и нравственныхъ воззрѣній" (стр. 89): вопросъ идетъ о милосердіи, духѣ доброты и кротости. Носителемъ такихъ добродѣтелей г. Незеленовъ считаетъ, между прочимъ, Илью Муромца, и для доказательства рѣшается даже на маленькую утайку. По былинамъ, Илья убиваетъ своего сына, но нашъ авторъ не упоминаетъ объ этомъ и подчеркиваетъ (стр. 24) милосердіе Ильи, противупоставляя его жестокости Рустема, "коварно убившаго" своего сына: "здѣсь сказалось различіе эпосовъ двухъ народовъ, различіе народныхъ характеровъ". Увы, русскіе должны отказаться отъ такого комплимента: былины приписываютъ коварство и Ильѣ, сына онъ, все-таки, убиваетъ, сюжетъ этотъ, все-таки, къ намъ занесенъ извнѣ, а Рустемъ блещетъ многими добродѣтелями. Это не исключительный случай: во многихъ мѣстахъ своей книги г. Незеленовъ старается внушить своимъ юнымъ слушателямъ, что всѣ высшія добродѣтели -- наша монополія.
   Наши спеціальныя добродѣтели г. Незеленовъ любитъ такъ же, какъ древне-русскіе иноки "любили писателей аскетическаго характера: Ефрема Сирина, Іоанна Лѣствичника, Кассіана Римлянина, Нила Синайскаго и другихъ" (стр. 95, 104). Разница только въ томъ, что частое упоминаніе о первыхъ безусловно вредно, а перечисленіе въ учебникѣ голыхъ именъ и употребленіе непоясненныхъ терминовъ такъ же безполезно, какъ и такія фразы: "зарождавшемуся матеріализму онъ противупоставилъ стремленіе въ чистую область духа" (стр. 104) и пр.
   Въ Новой литературѣ, кромѣ указанныхъ выше недостатковъ, появляются и новые, даже въ XVIII в., который г. Незеленовъ знаетъ лучше всего другого.
   Петровская эпоха охарактеризована очень странно. Не указана, напримѣръ, двойная связь литературы этой и предъидущей эпохи: новое направленіе сказывалось и до Петра; съ другой стороны, старые литературные вкусы, пріемы и формы перешли и въ новую эпоху, вступая въ своеобразныя отношенія съ новыми вѣяніями. "Вліяніе Запада существовало въ русской литературѣ и до Петра Великаго; но это было только вліяніе уже отжившей въ Европѣ схоластической образованности, наслѣдованной отъ среднихъ вѣковъ" (стр. 136),-- говоритъ г. Незеленовъ. Онъ не даетъ ни краткаго очерка развитія схоластики на Западѣ, ни точнаго, научнаго ея опредѣленія; забываетъ, что западное вліяніе до Петра сводилось не на одну только схоластику: переходитъ къ намъ свѣтская повѣсть, которая вліяетъ на созданіе русской повѣсти новаго типа и духа; представленія Грегори, интерлюдіи, праздничныя вирши и пр. никакъ не сведешь на схоластику. Съ другой стороны, петровская эпоха не уничтожаетъ развитія схоластики и вызванныхъ ею литературныхъ явленій. Трудно было сдѣлать болѣе ошибокъ въ одной фразѣ... Дальше -- еще хуже. "Въ первое время сближенія мы какъ будто сдѣлались даже подражателями; но на самомъ дѣлѣ этого не было: у русскаго общества было великое историческое прошлое, своя образованность, выработанная исторіей, и сдѣлаться простыми подражателями русскіе люди не могли" (ib.). Стоитъ вспомнить общеизвѣстные факты, чтобъ отречься отъ этого лестнаго лже-патріотическимъ сердцамъ положенія, да и самому г. Незеленову быстро пришлось взять свои слова назадъ: "Подражательность у насъ была сильно распространена и въ области мысли и нравовъ, и въ практической жизни" (стр. 205),-- говоритъ онъ относительно екатерининской эпохи. Изъ этого сопоставленія можно сдѣлать нѣсколько поучительныхъ выводовъ: наприм., русскіе петровской эпохи имѣли великое историческое прошлое, а люди екатерининскаго времени потеряли его и пр.
   Исторія и теорія псевдоклассицизма представлена не менѣе сбивчиво и даже невѣрно (стр. 173--4). Ломоносову приписывается перенесеніе къ намъ ложно-классической поэзіи, хотя вліяніе ея сказывалось на школьной драмѣ, хотя Прокоповичъ въ своемъ Владимірѣ пользовался пріемами, заимствованными изъ польской псевдоклассической драмы, хотя Кантемиръ и Тредьяковскій теоретически и практически знакомили съ нею русскую публику.
   Литература и дѣятели екатерининской эпохи обвиняются поголовно въ "безсознательности" (стр. 187). Характеръ и значеніе просвѣтительной философіи указаны односторонне, неточно, мѣстами съ наивностью, переходящею въ жалкій лепетъ. Чтобы не перепечатывать всего отдѣла, беремъ первыя попавшіяся мѣста: "Большинство философовъ XVIII вѣка не отличалось нравственными достоинствами; многіе изъ нихъ были тщеславны, льстивы и заискивали у сильныхъ міра, были корыстны" (стр. 188). "Философовъ XVIII столѣтія часто называютъ энциклопедистами, это, во-первыхъ, потому, что они занимались самыми разнообразными науками и писали сочиненія о всевозможныхъ предметахъ; во-вторыхъ, потому, что они издавали Энциклопедическій словарь, редакторами котораго были математикъ д'Аламберъ и мыслитель Дидро". "Людямъ XVIII вѣка, нравственно отупѣвшимъ въ житейскихъ удовольствіяхъ, видъ мертвыхъ костей, гробовъ, крови доставлялъ особаго рода удовольствіе путемъ нечистаго возбужденія фантазіи" (!).
   Г. Незеленовъ любитъ обобщать единичные факты вопреки исторической правдѣ; въ тонѣ и направленіи его книги чувствуется человѣкъ, который хочетъ во что бы то ни стало свести запоздавшіе счеты съ непріятными его патріотическому и добродѣтельному сердцу литературными теченіями и дѣятелями; у него мало безпристрастія. Классификація идей и дѣятелей не отличается тонкостью, въ большинствѣ случаевъ, очень элементарна, иногда черезъ-чуръ наивна; какъ рьяный моралистъ, г. Незеленовъ постоянно читаетъ выговоры, скорбитъ, возмущается, и за своими іереміадами и часто мелочными придирками проглядываетъ крупные факты и выводы; отъ оцѣнки французской литературы XVIII в. вѣетъ узко-буржуазнымъ, добродѣтельно-филистерскимъ духомъ. Литературныя произведенія, на основаніи простодушнаго критерія, распредѣляются на двѣ кучки: "сочиненія въ народномъ духѣ" и "произведенія, возникшія подъ иностранными вліяніями". Къ первымъ относятся комедіи, которыя въ эту эпоху почти всѣ сплошь были рабскими сколками съ западныхъ оригиналовъ. Всякая всячина, народный духъ которой сказывался только въ изреченіяхъ, вродѣ: "съѣздить въ рожу", вводимыхъ для мѣстнаго колорита въ дословные переводы изъ Спектатора,-- историческое сочиненіе. Такую классификацію дѣлать легко, но она не можетъ имѣть никакого значенія: все многообразіе тогдашней литературы и жизни не укладывается въ эти безхитростныя рамки. Самъ г. Незеленовъ чувствовалъ недостаточность ихъ, и часто ему приходится дѣлать надстройки и поправки въ расползающемся зданіи. "Народный духъ" сказывается, главнымъ образомъ, въ осмѣяніи подражательности; въ этомъ положеніи находитъ себѣ г. Незеленовъ якорь спасенія, но онъ опять-таки забываетъ, что, осмѣивая подражательность, у насъ рабски подражали и французомановъ Гансовъ подмѣняли французоманами Иванушками. Нашъ авторъ тщательно хочетъ поймать "народный духъ", но, въ большинствѣ случаевъ, ему приходится гоняться за собственной тѣнью... Екатерининскою эпохой заканчивается первая часть. Во второй (Карамзинъ-Кольцовъ) не меньше недомолвокъ, обмолвокъ, ошибокъ и наивностей.
   Карамзинъ во второмъ періодѣ становится "писателемъ народнаго направленія" (стр. 2). Карамзинъ вноситъ въ нашу литературу новое сантиментальное направленіе, былъ начинателемъ нѣкоторыхъ литературныхъ формъ: повѣсти и литературной критики. "Народное направленіе" у г. Незеленова -- нѣчто необыкновенно растяжимое и таинственное (вродѣ масонскихъ символовъ): изданіе старинныхъ памятниковъ, историческія занятія, насмѣшки надъ глупыми петиметрами и щеголихами, изображеніе крестьянъ въ видѣ аркадскихъ пастушковъ,-- все скрещивается имъ этимъ мистическимъ терминомъ. Нежелательная въ учебникѣ таинственность идетъ объ руку съ прямыми ошибками: сантиментальности не оберешься въ пастораляхъ и эклогахъ до-карамзинской эпохи, Радищевъ былъ типичнымъ сантименталистомъ, повѣсть и литературная критика существовали и до Карамзина. Самъ г. Незеленовъ толковалъ въ первой части о повѣстяхъ въ древней литературѣ (стр. 131--5), хотя и плохо. Литературнымъ критикомъ (положимъ, плохимъ) былъ Сумароковъ; Карамзинъ въ этомъ отношеніи стоитъ немногимъ выше его. "Любовь къ Шекспиру Карамзина и пониманіе его были необыкновеннымъ явленіемъ въ 18 вѣкѣ" (стр. 5). Мы должны забыть о Sturm und Drang-Period'ѣ, нѣмецкихъ сентименталистахъ и романтикахъ; не знать, что Екатерина подражала Шекспиру, что Радищевъ и новиковскіе журналы преклонялись передъ нимъ, что Карамзинъ слабо понималъ его,-- только тогда мы повторимъ патетическое восклицаніе г. Незеленова. О "здравомъ русскомъ смыслѣ" Карамзина онъ повторяетъ слишкомъ часто, какъ будто бы боится, что ему не повѣрятъ {Такъ же упорствуетъ г. Незеленовъ относительно Жуковскаго и другихъ.}.
   Вообще сантиментализмъ не удостоился ни точнаго опредѣленія, ни краткаго историческаго экскурса: ему посвящено 5 строчекъ (стр. 13). Переломъ въ настроеніи Карамзина отмѣченъ, но не объясненъ толково: объясненіе духовнаго развитія писателей принадлежитъ у г. Незеленова къ столь же слабымъ пунктамъ, какъ оцѣнка и характеристика эпохъ и литературныхъ направленій. Многія страницы его книги возбуждаютъ одно недоумѣніе за другимъ.
   Прочтите, наприм., толки нашего автора о романтизмѣ (стр. 24--6). Нѣкоторыя общечеловѣческія черты романтической теоріи перепутаны съ романтизмомъ, какъ опредѣленнымъ литературнымъ теченіемъ; г. Пезеленовъ не потрудился даже прочесть книгъ Гайма и Шахова, надѣлалъ много новыхъ ошибокъ и повторилъ всѣ старыя.
   "Въ эпоху романтизма, живя одностороннею жизнью чувства, человѣкъ непрактично смотритъ на дѣйствительность, все представляетъ себѣ или въ слишкомъ розовомъ, или въ слишкомъ мрачномъ видѣ, не понимаетъ людей, и они раздѣляются въ его глазахъ на ангеловъ и демоновъ" (стр. 95). Если подставить вмѣсто людей -- писателей, вмѣсто ангеловъ и демоновъ -- послѣдователей "народнаго" и западнаго направленій, добротельныхъ и порочныхъ, то нельзя не признать, что г. Незеленовъ въ сильной степени одержимъ романтизмомъ. Вполнѣ романтична (съ этой точки зрѣнія), наприм., характеристика Байрона (стр. 100--101), которому нашъ романтикъ задалъ серьезную встрепку: сильно влетѣло бѣдному "демону" отъ нашего расходившагося романтика, живущаго одностороннею жизнью чувства и часто попирающаго хладный разсудокъ. Хорошо, что "Пушкинъ не подражалъ Байрону, а лишь увлекался имъ" (стр. 103), хотя и послѣднее, конечно, плохо. Въ этомъ, конечно, сказалась "русская природа поэта, его стремленія къ народнымъ началамъ" (стр. 111). Это также трогательно, какъ простодушное довѣріе къ словамъ Годунова ("вполнѣ русскій человѣкъ, онъ сдержанъ и спокоенъ", стр. 124), какъ то, что "искусство {Неужели г. Незеленовъ полагаетъ, что ученики могутъ понять подобныя фразы?} есть проявленіе безконечнаго въ конечныхъ формахъ, имѣетъ высокую цѣль, независимую отъ требованій современности" (стр. 130), и то, что "Татьяна ненарушимо сохранитъ уваженіе къ браку и данному обѣщанію: тутъ опять сказалась въ ней русская женщина" (стр. 157). Что за хорошіе люди мы, русскіе! Только намъ исключительно или преимущественно принадлежатъ всѣ добродѣтели: смиренномудріе, кротость, милосердіе и проч., и проч.
   Лермонтовъ отнесенъ г. Незеленовымъ къ разряду "демоновъ"; въ отмостку ему нашъ авторъ не прочелъ новѣйшихъ изслѣдованій и понадѣлалъ ошибокъ и пропусковъ. За то Гоголю посчастливилось: желая представить его въ "розовомъ видѣ", г. Незеленовъ склоненъ даже напыщенную реторику его юношескихъ писемъ принимать за проявленіе искренняго чувства...
   Многое можно было бы сказать еще о книгѣ г. Незеленова, но наша рецензія и безъ того разрослась. Недостатокъ историческаго чутья, предвзятые взгляды, приподнятый патріотизмъ, уклоненія отъ истины и здравой педагогіи,-- все это, конечно, весьма непріятныя и нежелательныя стороны новаго учебника; кое-что легко исправить, кое-что, повидимому, слишкомъ глубоко залегло въ романтическую душу г. Незеленова. Наше дѣло было обратить вниманіе читателей на крупные недостатки этой учебной книги.

Вл. Каллашъ.

"Русская Мысль", кн.VII, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru