Юшкевич Семен Соломонович
Дудька забавляется

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Юшкевич Семен

Дудька забавляется

   Дудька Рабинович нажил уже сто тысяч и затаился. Ого, Дудька теперь не скажет глупости, не разразится смехом, как бывало раньше, тем здоровым смехом, от которого слезы текут из глаз, и рот раскрывается до ушей, и гримасничающее лицо выражает страдание. Дудька стал молчалив, аристократичен -- продал свое пальто из дамской материи и не любит, если Сонечка даже в шутку напоминает ему о нем... Он курит боковские сигары, носит золотые открытые часы "Патек" и кольцо с брильянтом в три карата. Заказал себе платья на две тысячи... А как держится Дудька? Граф, дипломат! А какое спокойствие в лице! А улыбка! Нет, тот не видел истинно ротшильдовской улыбки, кто не был при том, когда Дудька выбирал для себя соломенную шляпу в шляпном магазине Нисензона, двоюродного брата бывшего довольно известного министра. Даже сам господин Нисензон, видывавший виды на своем веку, должен был признать, что Дудька неподражаем. Как целомудренно улыбался Дудька, когда с аристократической грацией передал кассирше следуемые с него сто рублей за шляпу! Ни одного звука ропота или недовольства, точно он всю жизнь расплачивался сотнями за шляпы. Только на короткий миг вынул часы "Патек" -- правда, не удержался, чтобы не сообщить Нисензону, двоюродному брату бывшего довольно известного министра, о том, какие у него часы, -- закурил боковскую сигару и сказал отрывисто, будто залаял: "Бок!" -- и лишь тогда разрешил себе одарить Нисензона этой знаменитой ротшильдовской улыбкой, которую Нисензон тотчас же вполне оценил.
   "Да, у него будет миллион", -- решил про себя Нисензон и, в знак почтения перед будущим миллионом, проводил с поклонами Дудьку до дверей...
   Дудьке всего двадцать восемь лет. Он всем кажется теперь стройным, красивым, благовоспитанным и умным. С ним советуются, спрашивают его мнения. Предлагают, например, кокосовое масло купить -- спрашивают у Дудьки. Дудька подумает и скажет: "Не купить!" -- и не покупают. "А кожу?" -- "Купить", -- ответит Дудька. И покупают...
   Женился он рано на своей Сонечке, по любви. Любил он ее страстно лишь в первые два года. Потом охладел к ней, но не заметил этого и жил с ней -- как будто в любви. О женщинах он вообще никогда не думал. Некогда было! Но когда он "сделал" сто тысяч, душа его взыграла. Словно из тумана стали выплывать женщины -- то вдруг появлялась розовая, свежая щечка с ямочкой, то вырисовывалась пышная женская рука, оголенная до плеча, там сверкала белизной декольтированная шея, и еще другие соблазнительные образы тревожили его воображение...
   "Ах, Дудька, Дудька, -- наливаясь страстью и жаром, грозил он себе, а трубы пели в ушах: тра-та-та, тра-та-та... бом, бим, сулу, тики, мум... -- Ах, Дудька, Дудька", -- и снова: тра-та-та, сулу, тики, мум...
   И разрешилось... Он пил в этот полдень кофе у Лейбаха. В его скромном, но дорогом галстухе утренней росинкой блестел каратный бриллиант. У сердца тикал "Патек". Золотая изящная цепочка покоилась на жилетке. Бом, бим, сулу, тики, мум!
   Она вошла, грациозно заняла место за столиком. Дудька почувствовал густой удар своего сердца. "Тра-та-та" -- запели трубы... Дудька вспомнил, что у него в кармане лежат двадцать тысяч для покупки кофе и керосина, и расхрабрился.
   "Еврейка ли она или русская? -- спросил он себя. -- Предпочитаю и хочу русскую! Что такое еврейское -- я знаю, а с русской у меня никогда не было романа. Дудька, ты имеешь право пожелать русскую. Помни, что у тебя двадцать тысяч, и не будь идиотом. Но какая хорошенькая! Глазки русские -- не как у моей Сонечки, а настоящие, чистые, русские. Еврейские всегда выражают страдание! Да, несомненно, русские глазки, -- решил он, -- глаза русских степей, серые и немного, как всегда у русских, маложивые... но чертовски красивые... Хочу русского поцелуя, -- с жаром сказал он себе... -- Дудька, но что Сонечка?
   Надоела вечная Сонечка, -- отмахнулся он от докучливой мысли. -- И, наконец, я еще не изменил ей. Вот когда изменю, тогда и буду расплачиваться. Скажите, пожалуйста, начинается уже еврейская скорбь! Весело это надо делать, Дудька.
   Хорошо, весело, согласен, -- рассуждал Дудька, -- но как с ней познакомиться, с чего начать? Улыбнуться? Как это вдруг улыбнуться? Она меня примет за идиота. Пожалуй, еще отругает. Боже мой, какой ротик! Я умру от этого ротика. Какие чудные русские зубки! Как раз твои, Дудька, зубки у нее!"
   Он вдруг вскочил, как будто получил удар ножом в бок, шагнул к ней и как только мог аристократически поднял с пола упавшую салфетку...
   -- Сударыня, -- сказал он, передавая ей салфетку так, чтобы она заметила его трехкаратник, -- сударыня, позвольте мне дать вам вашу салфетку.
   -- Благодарю вас, -- серебристым голосом ответила незнакомка, грациозно наклонив головку.
   -- Я желал бы, -- галантно сказал Дудька, поправляя каратник на галстухе, чтобы обратить на него ее внимание, -- вечно подавать вам упавшую на пол салфетку.
   -- Вы бы скоро утомились, -- отозвалась незнакомка, снисходительно улыбнувшись такому странному желанию.
   -- Не надейтесь на это, сударыня! -- сказал Дудька, ужасно счастливый и действительно готовый в эту минуту подавать салфетку бесчисленное множество раз. -- Испытайте меня...
   -- Нет, я не так жестока, -- гармонически ответила она, вонзая вилку в поданный ей лакеем бифштекс...
   -- О, я не сомневаюсь в этом, -- еще галантнее сказал Дудька, подбираясь умственно к ней, как подбирался бы к антипирину, который сулил бы ему пятитысячный барыш.
   "Русская, -- в то же время с жаром думал он, все больше влюбляясь в незнакомку. -- Настоящее русское, не горячее, как у евреек, лицо. Холод, мороженое, а согревает всего тебя. Ах, зачем у меня не такое лицо! Ведь на моем написана вся скорбная еврейская история. Какая прелесть иметь при ста тысячах русское лицо. Но ничего не поделаешь -- пропало".
   Равговор завязался. Дудька в чистых русских выражениях попросил у незнакомки позволения присесть за ее столом. Но когда разрешение было ему дано, он будто невзначай вынул из жилетного кармана своего "Патека", невинно посмотрел на часы и сказал:
   -- Из всех часов, сударыня, любимые мной часы "Патек". Может быть знаете, фирма в Женеве. Достать их теперь ужасно трудно, но я достал... И недорого... полторы тысячи. Изящно, не правда ли, очень плоские, даже незаметно, что это часы.
   Он дал ей подержать часы, придвинулся ближе и, пока она их рассматривала, он вдыхал с удовольствием аромат ее волос и все больше влюблялся в нее. Затем, потеряв на миг голову, он предложил ей выпить с ним по чашечке турецкого кофе и предложил после кофе скушать мороженого. Все это было очень благосклонно принято. Мороженое он ел с озабоченным видом и ужасно быстро. Как сказать ей о своих чувствах? Если бы перед ним сидела еврейка, все устроилось бы в два мига -- что он, не знает своих евреев? Сюда взгляд, туда вздох; слово страдания, слово сострадания -- и готово! Но русская! Черт его знает, что для нее нужно? О чем можно говорить с ней? Она ведь не понимает многообразной еврейской души, привыкшей всегда страдать. Русская же терпеть не может этих страданий! И в этом ее прелесть. Русская удобна и в другом отношении. Попробуй-ка связаться с еврейкой! Дудька один раз попробовал и должен был жениться! А с русской? Я вас поцеловал, я вас больше не желаю целовать, и до свиданья! А еврейка папашу, мамашу и всех родственников призовет из-за одного только поцелуя. "Все это хорошо, однако как и чем заинтересовать, прельстить ее? Я ведь должен действовать на русские струны сердца!"
   -- О чем вы задумались? -- гармонически спросила незнакомка.
   Дудька в ответ тихо рассмеялся и сказал:
   -- Ни за что не скажу. Что было бы, если бы я вам раскрыл свои мысли!
   -- Такие это ужасные мысли? -- улыбнулась и незнакомка.
   -- Да! -- сказал Дудька, загадочно решив, как ему говорить с ней. -- Я думал о том, что мороженое, например, -- чисто русское сладкое. Вот евреи не могли же выдумать мороженого. У них сладкое -- это компот, -- добавил он, улыбаясь ротшильдовской улыбкой и глядя на нее, -- я должен сказать, что я предпочитаю русское еврейскому, хотя я сам и еврей.
   "Здорово повел атаку!" -- похвалил он себя.
   -- Почему же это? -- удивилась незнакомка.
   -- Такой характер, -- скромно сказал Дудька, пламенея от любви. -- Возьмем для примера поведение евреев. Вы слышали, как разговаривают два еврея? Подымут гвалт, будто их режут! А как разговаривают десять русских? Не слышно. Ну и многое другое. Кто всем лезет на глаза? Еврей! Русского даже не видно! Вот, например, спекулянты! Русские -- самые отчаянные спекулянты, и всем известно, что они нажили сотни миллионов, а вы слышали о русском спекулянте? Евреи тоже нажились, но в тысячу раз меньше, а о них кричат все! Почему? Лезут, дураки, на глаза. Галдят, кричат, по улицам не ходят, а прыгают! Признаюсь, люблю русских.
   "Я, кажется, говорю как антисемит, -- лукаво думал Дудька, -- но все равно никто не слышит, зато понравлюсь ей. Ведь русские немного антисемиты. Боже мой, что это за глазки! Какие губки! Мед!"
   Незнакомка между тем положила ложечку и во все глаза посмотрела на Дудьку.
   -- Послушайте, -- сказала она, -- да ведь вы антисемит!
   "Скажу ей, что я антисемит, -- подумал Дудька, -- что мне мешает! В суд же она меня не потянет за это!"
   -- Да, я антисемит, -- благородным голосом сказал он. -- Мы, евреи, не прощаем себе своих недостатков. Вы, русские, гораздо снисходительнее к нам!
   -- Вы, кажется, приняли меня за русскую? -- расхохоталась незнакомка. -- Но вы ошиблись. Я самая настоящая, да еще какая еврейка. Я из местечка подле Бендер!
   -- Неужели! -- воскликнул Дудька, пораженный. -- Скажите, пожалуйста, никогда бы не поверил! Неужели, -- повторил он снова, вдруг охладевая к ней и вглядываясь в ее лицо.
   И внезапно словно завеса спала с его глаз. Настоящие еврейские, выражающие вечное страдание глаза! Как же он сразу не заметил? И лицо горячее, еврейское.
   "Роман с еврейкой, -- с ужасом подумал он, -- да хоть бы она была красива, как сама Венера. Ни за что! Она обольет серной кислотой мою Сонечку, если только один раз позволит поцеловать себя. Вероятно, у нее с десяток тетей и дядек, две бабушки, троюродные сестры... Еще потребует отдать ей мои сто тысяч. Бежать от нее!"
   Он с огорчением поднялся, с огорчением заплатил за кофе, мороженое и довольно бесцеремонно простился. Что церемониться с еврейкой!
   "Эх ты, Дудька! -- ругал он себя на улице. -- Еврейку не узнал! Глаза русских степей! Дурак! Но все-таки... Тра-та-та, бом, тики, мум..."
  

----------------------------------------------------

   Источник текста: Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru