Юшкевич Семен Соломонович
Голод

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Драма в четырех действиях

  

Семенъ Юшкевичъ.

Голодъ.

Драма въ четырехъ дѣйствіяхъ.

Посвящается Константину Петровичу Пятницкому.

Семенъ Юшкевичъ.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

  
   Мина. Работаетъ на сахарномъ заводѣ. 40 лѣтъ.
   Нахома. Его жена. 33 года
   Мира. Сестра ея. 20 лѣтъ. Работаетъ на табачной фабрикѣ.
   Давидъ. Ихъ братъ. Въ ученьи у сапожника. 16 лѣтъ.
   Бетька. Высокая худенькая дѣвочка. 14 лѣтъ.
   Гершеле. 7 лѣтъ, Нахмале. 5 лѣтъ, Фавеле. 2 мѣсяца -- Дѣти Нахомы.
   Семъ. Дядя Нахомы. Сторожъ. 60 лѣтъ. Берманъ. Старьевщикъ. 50 лѣтъ -- Живутъ у Нахомы.
   Габай. Работаетъ на мебельной фабрикѣ. 26 лѣтъ.
   Симонъ. Заготовщикъ. 27 лѣтъ.
   Куна. Мельничный рабочій. Чахоточный. 40 лѣтъ.
   Перка. Жена его. 35 лѣтъ.
   Дѣти Куны. Калѣки.
   Оснесъ. Нищая. 50 лѣтъ.
   Гершель. Дурачокъ.
   Первая нищая. Вторая нищая. Третья нищая -- Старухи.

Сосѣди, сосѣдки, рабочіе, дѣти.

Дѣйствіе происходитъ въ большомъ городѣ.

  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

  
   Широкій немощеный дворъ. По бокамъ длинные одноэтажные флигеля, старенькіе, низенькіе. У дверей однихъ квартиръ семьи пьютъ чай, сидя вокругъ маленькихъ столиковъ. У другихъ дверей на ступенькахъ сидятъ старики и старухи, нищіе калѣки, и грѣются на солнцѣ. Въ глубинѣ ворота, соединяющія два фасадныхъ строенія. Съ правой стороны между боковымъ и фасаднымъ флигелями повозки, биндюги; тамъ же играютъ босыя и оборванныя дѣти со двора. Съ лѣвой -- пустырь, гдѣ помѣщается водопроводный кранъ. Сюда приходятъ женщины съ ведрами, мужчины берутъ воду для лошадей. Вдали отчетливо виднѣется городъ, церковь справа и напротивъ верхушка зданія театра, скрытаго за домами. Слѣва и далеко выдѣляются трубы заводовъ и фабрикъ. Въ ворота безпрестанно входятъ и выходятъ живущіе въ домѣ. Во дворѣ движеніе, шумъ отъ разговоровъ, суета, дѣтскій плачъ, смѣхъ, перебранка сосѣдокъ.
   Жаркій іюльскій день. Пять часовъ вечера. Мира стоитъ справа, у дверей своей квартиры и разговариваетъ съ Нахомой. Нахома держитъ на рукахъ двухмѣсячнаго Фавеле и пьетъ чай. Бетька, присѣвъ на корточкахъ, щекочетъ ребенка. Остальныя дѣти Нахомы играютъ во дворѣ.
   Изъ квартиры слѣва выходитъ Перка съ ведромъ въ рукахъ. Горбатый мальчикъ слѣдуетъ за ней.
  

МАЛЬЧИКЪ

(назойливо).

   Дай мнѣ, дай мнѣ!
  

ПЕРКА.

   Ступай къ чорту! Ступай! Ты не уйдешь отъ меня? (Грозитъ рукой)
  

МАЛЬЧИКЪ.

   Хочу, хочу! (Хнычетъ)
  

ПЕРКА

(кричитъ)

   Вотъ жизнь! Ну возьми! (Даетъ ему ведро) Но если сломаешь,-- убью тебя, помни! (Удаляется)
  

МИРА

(къ Нахомѣ).

   Мнѣ иногда хочется убѣжать отъ твоихъ разговоровъ. Ну и осталась безъ работы! Не буду набивать папиросъ на этой проклятой фабрикѣ. Ну и Бетька осталась безъ работы. И всѣ эти остались безъ работы. (Указываетъ на сосѣдей, сидящихъ во дворѣ) Привыкла! Только не говори объ этомъ.
  

НАХОМА

(къ Бетькѣ).

   Не мучь его, Бетька... Отойди.
  

МИРА.

   Улетѣть мнѣ иногда хочется. Все объ одномъ, все о землѣ, о тлѣнѣ, какъ говоритъ дядя. (Разсмѣялась)
  

НАХОМА

(грустно).

   Я хотѣла бы произносить самыя лучшія слова... Самыя лучшія! Бетька, не стой передъ глазами!
  

БЕТЬКА.

   Я хочу его поцѣловать. Дай мнѣ его, мать. (Беретъ у Нахомы ребенка и начинаетъ подбрасывать его, цѣловать)
  

МИРА.

   Какія? (Сходитъ со ступеньки и оборачивается лицомъ къ городу)
  

НАХОМА.

   Я ихъ не знаю, Мира... я забыла! (Задумчиво) Когда-то все знала, какъ ты! Когда-то! Что-то сіяло впереди... И душа моя поднималась. (Опускаетъ голову) Но оно прошло, вотъ эти глаза наплакались!...
  

МИРА.

   Наплакались! (Вдругъ закрываетъ уши руками) Какъ они кричатъ!
  

НАХОМА.

   Я въ дурной день родилась, Мира. Пока ты была маленькой, меня успѣли закопать вотъ такъ... глубоко.
  

МИРА.

   Почему ты не боролась, какъ я?
  

НАХОМА.

   Съ кѣмъ? Съ отцомъ, съ матерью? Можетъ быть, со стѣнами? Я опускала голову, ницъ я падала,-- не помогало. И вышла за Мину. Да, за Мину!
  

МИРА.

   Не говори!
  

НАХОМА.

   Иногда вспомню, что за Мину вышла, и не повѣрю. Такъ это правда? Нахома -- жена Мины? Нахома! Согласилась она! (Машетъ рукой. Грустно) Я всю жизнь работала то на отца, на мать, пока похоронила ихъ, то на тебя, на Давида, потомъ свои дѣти, Мина... и чего хочу я? Одной минуты, только одной минуты. Вздохнуть вотъ такъ и сказать: славу Богу! И этого нѣтъ! Нѣтъ этого... (Къ дочери) Бетька, ты его уронишь.
  

БЕТЬКА.

   Нѣтъ, мать! Что-то онъ третъ глазки кулачкомъ. Его надо выкупать. (Бѣгаетъ съ нимъ)
  

МИРА.

   Я жалѣю тебя, Нахома. Сердце мое сжимается отъ жалости. Но все-же, когда слышу вотъ эти разговоры дома-ли, или у сосѣдей -- гдѣ бы я ихъ ни слышала,-- я страдаю... У меня какъ будто крылья навѣки складываются и вотъ такъ я ихъ чувствую. (Дѣлаетъ движеніе) Я хочу, Нахома, только прекрасныхъ, хорошихъ словъ. Я хочу! Вотъ сегодня я вычитала въ книжкѣ что-то, и мнѣ хотѣлось смѣяться и кружиться. Я произносила это громко, и душа моя дрожала. Я люблю что-то, но что -- не знаю. И скорбно мнѣ,-- судорожно обнять кого-то хочется.
  

НАXОМА.

   Ты странная дѣвушка, Мира. Я была другой.
  

МИРА.

   Можетъ быть, можетъ быть...
  

НАХОМА.

   Это отъ книжекъ. Онѣ вскружили тебѣ голову.
  

МИРА.

   Не совсѣмъ еще. Глаза мои! Ясно видятъ мои глаза. (Разсмѣялась). Вотъ Гершель идетъ.

(Въ воротахъ показывается дурачокъ Гершель, весь въ заплатахъ, въ помятомъ старомъ цилиндрѣ, въ лаптяхъ, и подпрыгивая уходитъ налѣво. Его окружаютъ дѣти. нѣкоторыя дергаютъ сзади, кричатъ).

  

БЕТЬКА.

   Сумасшедшій Гершель! (Побѣжала за нимъ)
  

НАХОМА.

   Ну, а жизнь?
  

МИРА.

   Что жизнь?
  

НАХОМА.

   Я о Симонѣ говорю...
  

МИРА.

   Онъ некрасивый... (Показывается изъ флигеля Гершель) Гершель, Гершель! (Манитъ его рукой)
  

ГЕРШЕЛЬ

(хохочетъ и кричитъ).

   Я приду! (Хохочетъ и подпрыгивая заходитъ въ чью-то квартиру)
  

НАXОМА

(съ удивленіемъ).

   Симонъ некрасивый? Въ первый разъ это слышу отъ тебя.
  

МИРА.

   Ахъ, Нахома!... Я о душѣ его говорю. Душа у него простая.
  

НАХОМА.

   Но зато онъ будетъ покорнымъ. Не будетъ гнуть тебя къ землѣ.
  

МИРА.

   Мнѣ не нужно покорности. (Разсмѣялась) Нѣтъ, нужно.
  

НАХОМА.

   Такъ откажи ему. (Съ жаромъ) Я, Мира, всегда дѣйствовала прямо. Прямо я шла.
  

МИРА.

   И отказать не хочу. Почему? Не знаю, но не хочу. Пусть ходитъ... Нѣтъ, мнѣ все равно, пусть не ходитъ. Развѣ я его привязала? (Вдругъ откровенно) Что-то есть въ этомъ хорошее, Нахома. Крикнешь: "Симонъ, Симонъ!" -- и онъ уже здѣсь. Сидишь на фабрикѣ, крутишь папиросы, и тошно и мучительно. И вотъ вспомнишь: Симонъ думаетъ о тебѣ, Симонъ мучается изъ-за тебя...
  

НАХОМА.

   Ну, а Габай?
  

МИРА.

   Габай? (Задумчиво) Почему, Нахома, я радуюсь и сердце сжимается, когда слушаю его,-- вотъ что хотѣла бы знать. Не знаешь, Нахома?
  

НАХОМА

(съ безпокойствомъ).

   Онъ нравится тебѣ?
  

МИРА.

   Это не то слово... Иногда вотъ такъ дрожишь,-- вдругъ въ огонь хочешь броситься... Иногда чувствуешь, что вотъ-вотъ крикнешь и убѣжишь. Нѣтъ, я не знаю -- что это!
  

НАХОМА.

   Я жалѣю, что сдала ему уголъ.
  

МИРА.

   Я тоже.... иногда.
  

БЕТЬКА (прибѣжала).

   Когда мы Фавеле купать будемъ?
  

НАХОМА.

   Ступай, принеси горячей воды. (Бетька отдастъ ей ребенка и убѣгаетъ въ комнату)
  

МИРА.

   Пойду кончать работу. Все-же лучше, чѣмъ на фабрикѣ.

(Перка возвращается. Согнулась подъ тяжестью ведра съ водой. Поставила ведро у дверей своей квартиры)

  

НАХОМА.

   Подумай, Мира, о Симонѣ. Тебѣ двадцать лѣтъ.
  

МИРА

(стоя въ дверяхъ).

   Ахъ, Нахома, Нахома!
  

НАХОМА.

   Что -- Нахома? Я спрошу тебя: а жизнь? Вѣдь отъ нея не уйдешь.
  

МИРА.

   Жизнь! Покориться нужно, Нахома. Надо смять ее подъ себя, усѣсться на ней и бить ее кнутомъ... Тогда она пойдетъ!

(Засмѣялась и ушла въ комнату. Нахома пожимаетъ плечами. Бетька выскочила съ чайникомъ и стрѣлой побѣжала къ воротамъ)

  

ПЕРКА

(подходитъ къ Нахомѣ).

   Смѣется Мира? А я совсѣмъ не вижу, отчего можетъ быть теперь весело. Убейте меня,-- не вижу. Фабрики! Кончились всѣ фабрики! Заработки! Кончились всѣ заработки! Народъ въ отчаяніи. Я сказала бы ей: удержись. (Слышенъ дѣтскій плачъ, она прислушивается) Только-что на улицѣ поймали вора. Вы никогда не сказали бы, что это воръ. Онъ шелъ, плакалъ и жаловался: "я отъ голода укралъ. Зачѣмъ меня бить?.." Отъ голода! Опять моего калѣку побили. Чтобъ ихъ съ корнемъ вырвало!

(Побѣжала въ конецъ двора, поймала какого-то мальчика и поколотила его. На крикъ ребенка выбѣжала женщина. Обѣ поссорились. Возвращается Бетька съ чайникомъ и заходитъ въ комнату)

  

НАХОМА

(пьетъ чай. Обращается къ Бетькѣ).

   Вымой корыто.
  

БЕТЬКА.

   Хорошо, мать.
  

ПЕРКА

(которая уже вернулась).

   Такихъ проклятыхъ людей еще не было въ этомъ дворѣ. Живу здѣсь десять лѣтъ, а такихъ не видѣла.

(Садится возлѣ Нахомы. Бетька показывается на порогѣ и выливаеть воду изъ корыта)

  

ПЕРКА.

   Что это? Вы его хотите выкупать? Дорогая, счастливы, что можете еще объ этомъ думать. Мои дѣти уже больше года не знаютъ горячей воды.
  

НАХОМА.

   Ребенку вѣдь два мѣсяца...
  

ПЕРКА.

   А если два? Гляжу на васъ и думаю: еще у нея эти глупости въ головѣ, еще она этимъ занимается...

НАХОМА.

   Разъ онъ уже родился... Сказать правду, я его не хотѣла. Вотъ этого уже не хотѣла. Первые дни я на него смотрѣть не могла отъ злости. А теперь люблю... да, люблю! Что-то съ маленькими сама моложе становишься,-- тише дѣлаешься.
  

ПЕРКА.

   Не большое счастье.
  

НАХОМА.

   Что-же мнѣ дѣлать? Стоять въ сторонѣ и смѣяться -- легко. Богъ знаетъ, какъ не хотѣла этого. Но не помогло, Перка. Вѣдь я за двѣнадцать лѣтъ девять разъ рожала,-- насытилась! Четверо умерло, наплакалась! А спросишь у Мины, зачѣмъ намъ дѣти, такъ услышишь отвѣтъ!
  

ПЕРКА.

   Мужчины -- скоты... Ничего имъ не нужно,-- только это! Знаю ихъ. Но своего чахоточнаго я таки выучила. Объ этомъ даже разговоровъ не должно быть. Хлѣбъ, хлѣбъ, хлѣбъ,-- вотъ о чемъ онъ долженъ думать.
  

НАХОМА.

   Завидую вамъ...
  

ПЕРКА.

   Я ему пою: хлѣбъ, хлѣбъ,-- и онъ поетъ за мной: "хлѣбъ, хлѣбъ".
  

НАХОМА.

   А печаль,-- когда они умираютъ? А скорбь? Четыре жизни отняли они у меня, четыре здоровья...

(Гершель показывается во дворѣ. Дѣти набрасываются на него, онъ рычитъ).

  

ГЕРШЕЛЬ.

   Я васъ, о-го-го! Съ хлѣбомъ скушаю!

(Наступаетъ на дѣтей, тѣ съ крикомъ убѣгаютъ отъ него. Погнался за ними).

  

ПЕРКА.

   Опять Гершель появился здѣсь. Не къ добру это.
  

НАХОМА (мрачно).

   Не люблю его.
  

БЕТЬКА

(появляется на порогѣ).

   Вода готова.
  

НАХОМА.

   Сейчасъ иду.

(Въ ворота входитъ нищая -- Оснесъ, съ палкой въ рукахъ. Передвигается медленно. Голова у нея трясется)

  

ПЕРКА.

   Вотъ идетъ Оснесъ, несчастная душа. Посидите, послушаемъ, что въ городѣ дѣлается. (Поднимается) Бабушка Оснесъ, бабушка Оснесъ! Подойдите-ка сюда. (Старуха направляется къ нимъ) Здравствуйте, бабушка. Принесли что-нибудь?
  

ОСНЕСЪ.

   Что я принесла, дитя мое, хи-хи! Ничего я не принесла! Хи-хи-хи! Людямъ плохо, ахъ, какъ плохо! Никогда еще такъ плохо не было, хи-хи. (Трясетъ головой и переводитъ духъ) Безъ ногъ останешься, безъ здоровья, а вотъ что приносишь. (Показываетъ мѣдяки) Нищихъ, какъ мухъ въ этомъ году. И откуда они взялись, думаю себѣ, хи-хи...
  

НАХОМА (тихо).

   И отчего она смѣется?.. Я все боюсь чего-то эти дни. Услышу слово и ловлю его. Можетъ быть, отсюда идетъ несчастье! Кто-то сторожитъ насъ! Кто-то...
  

ОСНЕСЪ.

   Такой уже этотъ годъ. Охъ, вижу я этотъ годъ, хи-хи! Не было еще такого года! Меня спросите,-- я все знаю, хи-хи!
  

ПЕРКА (испуганно).

   Что вы говорите, Оснесъ? Разскажите что-нибудь повеселѣе.
  

ОСНЕСЪ.

   Не купила еще веселаго, дитя мое, и никто его не продаетъ. И слезами его не выпросишь, хи-хи! Хожу по улицамъ и вижу длинныхъ людей... Молчаливыхъ людей! Но сердце ихъ знаю...
  

НАХОМА.

   Выпейте, бабушка, стаканъ чаю.
  

ОСНЕСЪ.

   Таки выпью, добрая. (Усаживается на порогѣ и не можетъ отдышаться) Вотъ съ какимъ сердцемъ ходитъ нужно. За грошъ лѣзешь по лѣстницамъ и вверхъ и внизъ, на четверенькахъ ползешь, а часто и ничего не дадутъ. Вотъ какіе люди есть. Стоишь у дверей, стоишь ты, хи-хи, хи-хи!.. (Трясетъ головой) Ай, ай, я и позавтракала жизнью и пообѣдала, и поужинала его. Вотъ такъ наѣлась жизнью! Пошла бы въ богадѣльню, а кто мою вдову-калѣку накормитъ? Кто мою внучку накормитъ? Нѣтъ, Нахомочка, я сахаръ не возьму. У чужихъ пью безъ сахара. Зачѣмъ людей разорять?
  

НАХОМА.

   Видите, Перка... Сердце каменѣетъ! И только когда туда посмотрю... (Указываетъ на городъ) Меня желчь душитъ, когда посмотрю туда... Видите вы эти проклятые дома? Какъ они красивы, а я на нихъ кровь нашу вижу.
  

ПЕРКА.

   Ну, это оставьте.
  

НАХОМА

(шопотомъ и съ ужасомъ).

   Иногда выйду ночью... Стою и смотрю. И кажется мнѣ, что отъ него, проклятаго, протягиваются сюда длинныя, цѣпкія руки, чтобы отнять у насъ мужей, нашихъ дѣтей, нашу жизнь... И я стою и показываю ему зубы,-- а сердце не вѣритъ!
  

ПЕРКА

(посмотрѣла на городъ).

   Что вы говорите, а тамъ не виноваты. Даже не возражайте мнѣ. Вы и вашъ Мина вѣчно нападаете на городъ. Развѣ намъ мѣшаетъ, что тамъ ѣдятъ изъ золотыхъ тарелокъ?
  

НАХОМА.

   Они высасываютъ нашу кровь и наливаютъ ее въ свои жилы... Вотъ что намъ мѣшаетъ.
  

БЕТЬКА (появляется).

   Идешь, мать?

(Махома машетъ головой и входитъ въ комнату)

  

ПЕРКА

(тихо, къ Оснесъ).

   Терпѣть не могу этой женщины! Видѣли вы? Она ненавидитъ богатыхъ! Она! Нахома! Мужъ ея любитъ выпить и всего-навсего работаетъ на сахарномъ заводѣ, а она ненавидитъ богатыхъ. Мигнулъ бы ей богатый,-- она бы на четверенькахъ поползла. Вотъ мужъ мой чахоточный и -- кровью и потомъ работаетъ на мельницѣ, а я ни слова не говорю. Я знаю свое мѣсто.
  

ОСНЕСЪ.

   Не знаю, отчего вы, Перка, разсердились, хи-хи...
  

ПЕРКА.

   Молчите, бабушка. Я кланяюсь городу, на колѣняхъ готова стать передъ нимъ. Кто насъ кормитъ? Городъ! Кому нуженъ нашъ трудъ? Городу! Я это чувствую... Можетъ быть, вы думаете, что сестра ея лучше? Посмотрите на мою сестру и вы скажете: золото, тихая, золотая рѣка. А Мира играетъ Симономъ. Вотъ какая она дѣвушка.
  

ОСНЕСЪ.

   А я люблю людей, хи-хи, и не чувствую къ нимъ ненависти. Люблю ихъ хорошихъ и всякихъ, хи-хи! Человѣкъ стоитъ, чтобы его любили.

(Изъ какой-то квартирки выходитъ худая женщина въ платочкѣ, на костыляхъ. Увидѣвъ Оснесъ, тихо кричитъ)

  

ЖЕНЩИНА.

   Мама, что-же ты тамъ усѣлась? Иди домой!

(Старуха поднялась. Въ ворота входятъ нѣсколько рабочихъ. Одного изъ нихъ, худого и чернобородаго, нѣсколько мальчиковъ встрѣчаютъ съ крикомъ: "отецъ, отецъ"! Онъ идетъ съ ними къ квартирѣ Перки)

  

ПЕРКА

(испуганно и всплеснувъ руками).

   Боже мой, кто это идетъ? Я съ ума сошла. Вѣдь онъ долженъ былъ ночевать на мельницѣ! Да, это мой чахоточный! (Подбѣгаетъ къ нему и останавливаетъ его) Что это ты пришелъ, Куна? Что? И у васъ распустили людей? Когда? Теперь! Сегодня! (Опять всплеснула руками)
  

КУНА.

   Я вѣдь давно говорилъ тебѣ, что мельница перестанетъ работать.
  

ПЕРКА.

   Что говорилъ? Дуракъ! Какъ это мельница можетъ перестать работать? Какъ? -- спрашиваю.
  

КУНА.

   Ей-Богу, я не знаю, о чемъ ты говоришь, Перка!

(Кашляетъ)

  

ПЕРКА.

   Что не знаешь? Уже закашлялся! А дѣти? А я? Намъ развѣ ѣсть не нужно? Что-же, съ ума они тамъ сошли на мельницѣ? Вѣдь идетъ къ осени, къ лютому звѣрю идетъ!..

(На крикъ Перки подходятъ сосѣди. Стоятъ, слушаютъ и качаютъ головами. У нѣкоторыхъ дверей разговариваютъ рабочіе, спорятъ съ женами и съ сосѣдями)

  

КУНА.

   Сейчасъ они тебѣ отвѣтятъ! Вотъ тѣхъ (указываетъ на рабочихъ) тоже разсчитали. Стояли мы тамъ... Стой передъ глухой стѣной. Не кричи такъ, Перка!
  

ПЕРКА.

   Не кричать? Мое дѣло, что имъ нужно мельницу остановить? Должны же они и о насъ подумать. Не отвѣчай, калѣка,-- молчи!

(Показываются Нахома и Мира. Мира подходитъ къ Перкѣ)

  

НАХОМА.

   Крики не помогутъ...
  

ПЕРКА.

   Беру васъ въ свидѣтели, Нахомочка. Вы помните, что было два года назадъ? Тоже работалъ онъ на мельницѣ, а мельница сгорѣла. Годъ мы голодали, пока ее не построили. Теперь опять! Посмотрите же на моего счастливаго мужа!
  

СОСѢДКА (мрачно).

   Онъ не виноватъ: идетъ къ осени. Гдѣ теперь есть работа?
  

ПЕРКА.

   Пусть идетъ къ чорту! На тотъ свѣтъ пусть идетъ!
  

КУНА.

   Не знаю, отчего ты кричишь, Перка? Вѣдь я работалъ,-- прилежно я работалъ! (Кашляетъ) Всѣ меня любили на мельницѣ, честное слово, Перка!
  

ПЕРКА.

   Молчи, чахотка!
  

КУНА.

   Перка, прошу тебя. Люди слушаютъ!
  

НАХОМА.

   Это ничего, Куна, это ничего!..

(Куна кашляетъ)

  

ПЕРКА.

   Нахомочка, Нахомочка!.. (Заплакала) Никто не знаетъ моего сердца, никто!
  

ГЕРШЕЛЬ

(появляется и хохочетъ).

   Ага, ха-ха, ага!
  

СОСѢДКА (кричитъ).

   Ступай къ чорту, нечистый! Откуда ты взялся?
  

ГЕРШЕЛЬ.

   Оттуда! Хо-хо! (Оретъ) Оттуда!
  

СОСѢДЪ.

   Прогоните его. Онъ всегда является передъ несчастьемъ.
  

СОСѢДКА.

   Уходи отсюда, недобрый!
  

ГЕРШЕЛЬ.

   Кто сытъ, а я хочу кушать! Жрать я хочу! (Заплакалъ. Его толкаютъ. Онъ уходитъ и слезливымъ голосомъ кричитъ) Хочу кушать!..
  

НЕРКА (въ слезахъ).

   Пустите меня къ Кунѣ, я хочу его спросить...
  

КУНА

(подходитъ къ ней).

   Перка, Перка! Здѣсь народъ, пойдемъ въ комнату.
  

ПЕРКА.

   Что я съ тобой въ комнатѣ буду дѣлать? (Обращается къ сосѣдямъ) Посмотрите же на насъ! Чахоточный мужъ, чахоточныя дѣти,-- и ни копѣйки за душой! Завтра придется руку протянуть.
  

СОСѢДКА

(утираетъ глаза).

   Намъ всѣмъ придется...
  

СОСѢДЪ.

   Будь они прокляты!
  

НАХОМА.

   Не могу этого слушать! Въ глазахъ моихъ темнѣетъ... взгляните теперь на него! (Указываетъ на городъ) Вотъ онъ стоитъ, нашъ жестокій, сильный хозяинъ,-- а мы тутъ плачемъ! За что? Кто покорнѣе насъ? Чьи плечи поддерживаютъ его? За что?..
  

ПЕРКА.

   Что мнѣ въ его силѣ, когда я несчастна?
  

НАХОМА.

   Я и говорю...
  

СОСѢДКА.

   Проклятые звѣри!..

(Изъ квартиры Нахомы выходитъ Семъ, съ молитвенникомъ въ рукахъ,-- высокій старикъ. костлявый, съ длинной сѣдой бородой)

  

ПЕРКА

(возбужденно, къ мужу).

   А за бороду ты не могъ его схватить? А за горло? Держать и кричать: съ ума вы сошли, господинъ управляющій? Вы жрать будете, а намъ голодать? Вы животы гладить будете, а намъ умирать? Пустите мельницу,-- сейчасъ пустите! Не наше дѣло! Достаньте денегъ, достаньте пшеницу и пустите мельницу. Или мы вамъ ее разнесемъ, или мы васъ всѣхъ перебьемъ!
  

КУНА (испуганно).

   Богъ съ тобой, Перка! Что ты сказала? Ты вѣдь умѣешь быть справедливой, когда хочешь... Развѣ управляющій виноватъ? Пойдемъ въ комнату.

(Беретъ ее за руку. Послѣ короткаго сопротивленія она идетъ за нимъ. Дѣти слѣдуютъ сзади).

  

СОСѢДЪ.

   Она говорила, какъ человѣкъ!
  

СОСѢДКА.

   Несчастная душа! Посмотрите на этихъ калѣкъ.

(Перка и Куна скрываются съ дѣтьми въ комнатѣ).

  

ОСНЕСЪ

(трясетъ головой).

   А я люблю міръ, дѣтки, люблю, хи-хи! людей люблю.

(Уходитъ съ калѣкой-дочерью. Сосѣди расходятся. У квартиръ кучка людей продолжаютъ разговаривать)

  

НАХОМА (къ Сему).

   Будемъ ждать Мину. Какія новости онъ принесетъ? А я дрожу? дрожу... Хотите чаю?
  

СЕМЪ (смотритъ въ молитвенникъ).

   Налей мнѣ стаканъ.

(Мира уходитъ въ комнату и выноситъ оттуда столикъ, на которомъ небольшая горка табаку и гильзы).

  

МИРА.

   Солнце сѣло. Буду здѣсь работать. Еще одну сотню осталось додѣлать, и я свободна, и я птица!

(Набиваетъ папиросы. Семъ пьетъ чай и иногда заглядываетъ въ молитвенникъ. Нахома поминутно оглядывается, не покажется ли Мина въ воротахъ. Дѣти играютъ въ жмурки. Раздается плачъ дѣвочки. Мира поднимаетъ голову и прислушивается)

  

МИРА.

   Роза опять бьетъ своего ребенка. Нахома, слышишь? Каждый день она ее истязаетъ. За что? Какіе люди! Зачѣмъ она бьетъ эту несчастную дѣвочку? (Встаетъ) Роза, довольно, слышите: довольно, довольно! (Къ Сему) И мы люди, дядя? И мы живемъ? Чудовища мы!

(Крики стихли. Пауза. Въ ворота въѣзжаетъ телѣжка, которую человѣкъ тащитъ за собой. Семъ встаетъ и начинаетъ ходить по двору)

  

НАХОМА.

   Что скажете, дядя, на то, что тутъ произошло?

СЕМЪ.

   Ничего не скажу.
  

НАХОМА.

   Теперь уже съ отчаяніемъ ожидаю Мину. Ему давно пора быть дома.
  

СЕМЪ.

   Надо, Нахома, идти по одной дорогѣ, а не по двумъ. Отчаяніе! Оно никому здѣсь не нужно. Посмотри наверхъ и ты все увидишь, все узнаешь...
  

НАХОМА.

   Скажите что нибудь земное-мудрое,-- вотъ что нужно людямъ. Душа земного хочетъ, дядя.
  

СЕМЪ (съ сарказмомъ).

   Земное!.. Я иду своей дорогой съ этой книгой (указываетъ на молитвенникъ) -- и ничего больше. Люди кричатъ о тлѣнѣ и о боли,-- я не слышу, я ничего не слышу. Я иду...
  

МИРА.

   Вы не добрый, дядя!
  

СЕМЪ.

   Не разсказывай же мнѣ о людяхъ.
  

НАХОМА.

   О комъ же говорить?
  

СЕМЪ.

   Вотъ тебѣ дана книга...
  

НАХОМА.

   Ну?
  

СЕМЪ (торжественно).

   И тутъ все...
  

НАХОМА.

   А когда жилы трясутся отъ страха? А если четверо дѣтей на плечахъ? Развѣ вы сами не голодаете? Развѣ у васъ близкихъ не было?
  

СЕМЪ.

   Я всѣхъ похоронилъ.
  

НАХОМА.

   И не кричали, и не стонали?
  

СЕМЪ.

   Я смотрѣлъ въ книгу.
  

НАХОМА (волнуясь).

   Вы не человѣкъ... Каменный вы!
  

СЕМЪ.

   Дитя мое...
  

МИРА (задушевно).

   Какъ хорошо вы это произносите, дядя. Скажите еще!
  

СЕМЪ (къ Нахомѣ).

   Дитя мое, покорности хочетъ Онъ! Покорности! Посмотри на нихъ! (Указываетъ на людей во дворѣ) Свиней я вижу кругомъ... Хрюканье слышу!.. Растоптано "Слово" свиными ногами. Дитя мое, сказано такъ: Въ потѣ лица своего будешь добывать хлѣбъ свой. Это надо понять. Или сердце можетъ быть правымъ, когда есть Онъ? Или языкъ смѣетъ роптать, когда повелѣлъ Онъ? Сказано: въ потѣ лица, въ страданіи... И спрашиваю: легко ли Ему видѣть страданія своихъ людей? Легко ли? Подумала ли ты о Его скорби? И вотъ уже утѣшеніе. Твое сердце смягчилось! Я страдаю, и Онъ страдаетъ. Далъ Законъ, далъ Слово, страдаетъ и молчитъ, не мѣняетъ и молча за насъ страдаетъ. Что же мы такъ громко кричимъ? Вотъ такъ отгорожено,-- такъ идти нужно. Иди и страдай. Что я, Перка, ты, весь городъ, весь міръ, и всѣ наши слезы передъ однимъ вздохомъ Того, Кто наверху? Тлѣнъ! И вотъ гніетъ земля, но изъ гноища произростаетъ садъ -- Его садъ... Сгніемъ!..
  

МИРА.

   А я не хочу...
  

НАХОМА (въ волненіи).

   Такъ вы хотите, чтобы я Его пожалѣла, а не Онъ меня, чтобы я Его любила, а не Онъ меня? Отъ меня, слабой Нахомы, нужно доброе слово для Него? Онъ нуждается въ немъ? Онъ Самъ ничего для меня, для всѣхъ насъ, не можетъ сдѣлать ни сердцемъ, ни силой Своей? Несчастные мы! Проклятые мы! Смѣшались мои мысли, дядя. Я буду молчать.
  

СЕМЪ.

   Дитя мое, не спрашивай! Молчи! Вотъ стонутъ, плачутъ и ты и дѣти, стонете и плачете -- молчи! Иди и молчи!
  

МИРА.

   А я молчать не буду. Ни за что! Что-то я чувствую, дядя, что-то бьется во мнѣ...

(Въ воротахъ показываются рабочіе. Среди нихъ Габай и Берманъ. Оба отдѣляются отъ остальныхъ и идутъ къ квартирѣ Нахомы. Берманъ весь въ заплатахъ; держитъ въ рукахъ пару старой одежды)

  

БЕРМАНЪ

(тихо кричитъ).

   Старыя вещи, вещи старыя! Вотъ и я домой пришелъ.
  

НАХОМА.

   Теперь мнѣ не до Габая.

(Махнула рукой и уходитъ въ комнату. Перка выходитъ и садится на порогѣ. Мира при приближеніи Габая углубляется въ работу и дѣлаетъ видъ, что не замѣчаетъ его. Семъ повернулся къ нему спиной Габай не здороваясь заходитъ въ квартиру Нахомы)

  

БЕРМАНЪ.

   Добрый вечеръ. Охъ-ой-ой! Жарко! (Вытираетъ цвѣтнымъ платкомъ потъ съ лица) Семъ, добрый вечеръ!
  

МИРА.

   Добрый вечеръ, Берманъ!
  

СЕМЪ.

   Вечеръ добрый, какъ дѣла?
  

БЕРМАНЪ.

   Охъ-ой-ой! Дѣла? Нѣтъ дѣлъ. Одну пару калошъ купилъ сегодня.
  

СЕМЪ.

   Теперь вамъ не нужно бояться грязи.
  

БЕРМАНЪ.

   Я самъ такъ думалъ. Охъ-ой-ой!

(Какая-то сосѣдка изъ лѣваго флигеля говоритъ съ своего мѣста)

  

СОСѢДКА.

   Что въ городѣ говорятъ, Берманъ?
  

БЕРМАНЪ.

   Кромѣ богачей, никто не разговариваетъ. Вздыхаютъ вотъ такъ: охъ-ой-ой! охъ-ой-ой!..

(Выходитъ Габай. Въ рукахъ у него книжка)

  

ГАБАЙ.

   Ну, добрый вечеръ. Чаю мнѣ хочется. (Трогаетъ руками чайникъ. Говоритъ къ Мирѣ) Можно взять чайникъ?

(Мира киваетъ головой, не поднимая глазъ. Габай насвистываетъ. Выливаетъ воду изъ чайника и собирается пойти заварить чай)

  

БЕРМАНЪ.

   Дайте мнѣ, я пойду.
  

ГАБАЙ.

   Отлично, Берманъ! Купите и хлѣба. Гулять такъ гулять.

(Берманъ взялъ чайникъ, деньги и ушелъ. Габай садится у порога, перелистываетъ книжку и киваетъ головой).

  

МИРА

(не поднимая головы).

   Вы сегодня веселы...
  

ГАБАЙ.

   Не очень... скоро безъ работы останусь. (Повернулся къ Сему) Что подѣлываете, Семъ?
  

СЕМЪ

(не отрываясь отъ молитвенника, хмуро).

   Не твое дѣло...
  

ГАБАЙ.

   Вотъ тебѣ и разъ, а чье же? Живете, Семъ,-- давайте отчетъ.

(Мира смѣется).

  

СЕМЪ.

   Кому, тебѣ?
  

ГАБАЙ.

   Конечно... Больше некому.
  

СЕМЪ.

   Палкой по головѣ я тебѣ дамъ, вотъ что.
  

ГАБАЙ.

   Попробуйте.

(Выходитъ Бетька).

  

СЕМЪ.

   И попробую. Думаешь, посмотрю на, то, что у тебя усы выросли.
  

ГАБАЙ.

   Есть такая пѣсенка: мы будемъ защищаться.
  

МИРА (сдержанно).

   Оставьте, Габай, дядю...
  

ГАБАЙ.

   А-а, Бетька! Здравствуй. Ступай-ка сюда. (Посадилъ ее къ себѣ на колѣни) Ну что? Скверно, нехорошо?
  

БЕТЬКА (скромно).

   Да, все безъ работы сижу.
  

ГАБАЙ.

   Ну давай пѣсенку споемъ. (Поетъ) "Ахъ, Абрамъ, не могу я жить безъ тебя,-- ты безъ меня, и я безъ тебя -- что дверь безъ замка".
  

БЕТЬКА (повторяетъ).

   Ахъ, Абрамъ, не могу я жить безъ тебя...
  

ГАБАЙ.

   Молодецъ Бетька!
  

БЕТЬКА

(не громко, обнявъ Габая).

   Я васъ люблю, Габай. Какъ васъ зовутъ? Вотъ уже мѣсяцъ,-- какъ вы здѣсь живете, а мы не знаемъ вашего имени.
  

ГАБАЙ (смѣется).

   Меня зовутъ: Асмодей.

(Мира разсмѣялась).

  

БЕТЬКА.

   Неправда, неправда.
  

ГАБАЙ.

   Ну, хорошо... Я не знаю, какъ меня зовутъ. Не знаю. Будемъ пѣть. (Поетъ) "Помнишь, помнишь, у калитки я шепнулъ тебѣ на ухо: дай мнѣ свои губки".
  

СЕМЪ

(съ досадой).

   Зачѣмъ развращать ребенка?
  

ГАБАЙ.

   Посмотрите въ молитвенникъ! Тамъ сказано, что вамъ до этого дѣла нѣтъ.
  

СЕМЪ.

   Сказано: не развращай ребенка.
  

ГАБАЙ

(Берману, который вернулся).

   Спасибо, Берманъ. Отличный хлѣбъ. (Наливаетъ себѣ чай и Берману) Ну, что тамъ сказано, Семъ, повторите-ка.
  

СЕМЪ.

   Мало было слушать.
  

ГАБАЙ.

   Вашихъ законовъ не хочу слушать. Мира, кто еще исполняетъ его законъ?
  

МИРА.

   Я почитаю священныя книги.
  

ГАБАЙ.

   Вотъ мы напишемъ новый законъ, и тогда его всѣ будутъ исполнять. Даже Семъ покорится.
  

СЕМЪ (плюнулъ).

   Не могу слушать этихъ рѣчей. Погоди,-- отзовется это на тебѣ. А я буду смѣяться.

(Уходитъ въ комнату).

  

ГАБАЙ.

   Не уходите же, Семъ. Это глупо. Ушелъ! Ну, Богъ съ нимъ! Налейте себѣ еще чашку, Берманъ. Берите хлѣба. Бетька, не души, мнѣ жарко. (Бетька спрыгнула съ его колѣнъ) Ну, Мира...
  

МИРА.

   Что, Габай?
  

ГАБАЙ.

   Я принесъ новую книжку... Посмотрите.

(Мира беретъ, перелистываетъ книжку и качаетъ головой).

  

МИРА.

   Опять тѣ же слова. Такія страшныя! Хорошія слова, но я, кажется, боюсь ихъ. Я вечеромъ буду читать.

(Отдаетъ ему книжку).

  

ГАБАЙ

(искренно и горячо).

   Дорогія слова здѣсь, Мира, дорогія мысли. Вотъ откуда намъ солнце сіяетъ. Если бы всѣ, Мира, кто трудится, знали, что тутъ!
  

МИРА.

   Я кончила. (Поднимается) Работа кончена, и я свободна. Теперь выпью чай.

(Чуть темнѣетъ. Во дворѣ становится тише. Иные сосѣди заходятъ въ свои квартиры).

  

ГАБАЙ (задушевно).

   Какъ пріятно теперь послѣ дня на солнцѣ. Прохладно. Широко здѣсь. (Оглядывается)
  

МИРА.

   Я люблю этотъ дворъ, Габай. Здѣсь я выросла. Напротивъ домъ, гдѣ я родилась. Все мнѣ здѣсь знакомое, родное. Помню, когда отецъ выѣзжалъ на своемъ биндюгѣ, я садилась рядомъ и чувствовала себя... царевной я себя чувствовала. Каждый камень мнѣ здѣсь родной... Въ двѣнадцать лѣтъ я упала возлѣ той квартирки и поранила себѣ руку топоромъ. Остался знакъ на рукѣ, посмотрите. Какъ сейчасъ это вижу. А въ той квартирѣ умерла моя подруга отъ чахотки. Да, отъ чахотки!
  

БЕРМАНЪ (вздохнулъ).

   Время летитъ. Я тоже выросъ въ этомъ дворѣ. Имѣлъ жену, дѣтей,-- всѣхъ похоронилъ. И намучились же мы, охъ-ой-ой!
  

ГАБАЙ.

   А мнѣ тутъ все ново. Слушаю васъ, и кажется, что поднимаются тѣни и улыбаются... печально.
  

БЕРМАНЪ.

   Откуда вы, Габай, и какъ васъ зовутъ?
  

ГАБАЙ

(хмуро и недовѣрчиво).

   Не знаю...

(Берманъ качаетъ головой).

  

МИРА.

   Пріятно въ сумеркахъ на этомъ дворѣ. Иногда, когда луна становится посреди двора, такъ умереть хочется, улетѣть хочется. И дѣти кричатъ... какъ птицы...
  

БЕРМАНЪ.

   А мнѣ вздохи слышатся. Какъ наступитъ ночь, такъ изъ земли вздохи подымаются. Выйдешь, посмотришь, пойдешь,-- никого нѣтъ. А вздохи слышатся.
  

ГАБАЙ (серьезно).

   Вздохи!.. Вездѣ сокращаютъ работу -- вотъ вздохи! (Послѣ молчанія) На заводѣ Минѣ вернули книжку...
  

МИРА (испуганно).

   Не можетъ быть, Габай!
  

ГАБАЙ.

   Заводъ прекращаетъ работу...
  

МИРА.

   Что же это будетъ? Разскажите о другомъ... веселомъ. Бѣдная Нахома, бѣдныя дѣти!
  

БЕРМАНЪ.

   Бѣдный народъ!..
  

МИРА.

   Разскажите о другомъ. Лучше не думать.
  

ГАБАЙ.

   О чемъ?
  

МИРА.

   Не знаю... Но о чемъ-нибудь свѣтломъ, прекрасномъ. Чтобы душа моя вотъ такъ сжалась.
  

ГАБАЙ (серьезно).

   Она у васъ скоро и такъ сожмется. Не отъ словъ она задрожитъ,-- отъ событій!
  

БЕРМАНЪ.

   Отъ событій?.. (Вздохнулъ)
  

ГАБАЙ.

   Отъ гнѣва сожмется ваша душа. Скоро тысячи зальютъ васъ стонами. Вы задохнетесь!
  

МИРА (упрямо).

   Какое мнѣ дѣло до нихъ? (Покорно) Нѣтъ есть, есть. И еще, когда слышу эти слова,-- съ закрытыми глазами я бросилась бы впередъ!
  

ГАБАЙ.

   Я... Мира, выучился желать одного: разрушенія! Если существуетъ вотъ это (жестомъ указываетъ на окраину),-- то надо жить съ волею народа, надо, чтобы сердце всегда было съ нимъ. Пока врагъ не сломленъ, не о чемъ другомъ думать.
  

МИРА (задумчиво).

   Да, страшно здѣсь... ужасно здѣсь...
  

ГАБАЙ.

   Я живу однимъ, дышу однимъ: надо опрокинуть все. Возьмемъ свою силу,-- соединимъ ее. Врагъ силенъ...
  

БЕРМАНЪ.

   Я простой человѣкъ и ничего не понимаю... не слышу...
  

ГАБАЙ.

   Вотъ читаешь эти книжки... (Указываетъ на книжки) Отвѣтъ есть,-- тутъ онъ. И увѣренно грозишь кулакомъ всѣмъ имъ, окружившимъ насъ своей проклятой силой... Я вижу прекрасный новый день! И сжимается мое сердце дикой и бурной радостью.
  

МИРА (въ волненіи).

   Говорите еще, о, говорите...
  

ГАБАЙ.

   Я счастливъ, что живу теперь, а не раньше или позже... Снаружи тихо, но внутри все кипитъ, бродитъ... накопляются огромныя силы... Пойдемъ въ комнату, Мира. Зажжемъ лампу и сядемъ читать.
  

БЕРМАНЪ.

   Не къ добру эти чтенія. Что мужчинѣ къ лицу, то женщинѣ срамъ.
  

МИРА.

   Пойдемъ читать.

(Поднимается. Въ воротахъ показываются Симонъ, Мина и Давидъ. Мира увидѣла ихъ)

  

МИРА.

   Симонъ идетъ сюда. Какъ нехорошо, что онъ теперь пришелъ. Если бы онъ зналъ! Габай, я не буду читать. Потемнѣло въ моей душѣ.

(Габай усѣлся въ сторонѣ, раскрылъ книгу и читаетъ. Подходитъ Мина, окруженный дѣтьми, которыя кричатъ: "отецъ пришелъ, отецъ пришелъ! Не здороваясь идетъ къ себѣ съ Давидомъ. Симонъ въ короткомъ пиджакѣ. Носитъ котелокъ. Въ рукахъ у него черная палочка)

  

СИМОНЪ

(снимаетъ котелокъ).

   Добрый вечеръ, Мира. Здравствуйте, Габай! (Подаетъ имъ руку)
  

МИРА (неохотно).

   Добрый вечеръ.
  

СИМОНЪ.

   Что съ тобой, Мира? Ничего не случилось?
  

МИРА.

   Ну вотъ еще... (Отвернулась и смотритъ упрямо передъ собой)
  

СИМОНЪ.

   Я ничего не понимаю, Мира. Берманъ, можетъ бьпъ, вы знаете? (Берманъ качаетъ головой. Симонъ подходить къ Мирѣ) Мира!
  

МИРА.

   Хочу такъ сидѣть. Не мѣшай мнѣ! Я думаю... Или нужно, чтобы я не сводила съ тебя глазъ?
  

СИМОНЪ (смущенно).

   Я ничего не хочу, Мира... Но ты такъ встрѣтила меня! Можетъ быть, я тебѣ мѣшаю?
  

МИРА.

   Ахъ!.. Ну оставь меня въ покоѣ, на минутку! (Посмотрѣла на него и разсмѣялась) Какое у тебя лицо теперь... И причесался ты!
  

СИМОНЪ.

   Я знаю, что я тебѣ не нравлюсь.
  

МИРА.

   Мнѣ это не нравится. (Вскочила и растрепала его прическу) Ай, руки стали жирными!
  

СИМОНЪ (конфузливо).

   Я вѣдь нарочно... Волосы блестятъ...
  

МИРА

(посмотрѣла на него и -- торопливо).

   Ну садись тамъ, садись гдѣ-нибудь. (Нерѣшительно) Можешь проще одѣваться, когда ко мнѣ приходишь. Ты не дѣвушка.
  

СИМОНЪ.

   Я не знаю, какъ тебѣ угодить. Вчера я былъ и другомъ сюртучкѣ,-- ты сказала, что я грязно одѣваюсь,
  

МИРА.

   Я была права и вчера, и сегодня. Я была права. Никто не можетъ сказать, что я не права...
  

СИМОНЪ.

   Я этого не говорю, Мира. Хотѣлъ бы только знать, какъ сдѣлать тебя довольной.
  

МИРА.

   И я не знаю.
  

СИМОНЪ.

   Можетъ быть, ты хочешь...
  

МИРА

(перебиваетъ его).

   Ну довольно, довольно. Садись гдѣ-нибудь...
  

СИМОНЪ (садится).

   Ты не сердись, Мира.

(Мина выноситъ столъ съ Давидомъ. Дѣти бѣгутъ впереди)

  

МИНА

(сѣлъ. Онъ въ жилеткѣ. Обращается къ Габаю).

   Вернули книжки!..
  

ГАБАЙ (поднялъ голову).

   Знаю. Они сами себѣ готовятъ гибель. Въ городѣ уже наберется тысячи безработныхъ. Это тянется съ мая.

(Симонъ тихо напѣваетъ. Играетъ палкой).

  

МИРА.

   Не пой, Симонъ!
  

МИНА.

   Гибель? Кого хозяевамъ бояться,-- насъ? (Иронически разсмѣялся и ударилъ рукой по столу) Такихъ трусовъ? Всѣ мы храбрые дома... съ женами... а тамъ бы хоть слово сказали. Все хорошо понимаешь, а говоришь себѣ: лучше потерпѣть.
  

ГАБАЙ.

   Не надо терпѣть.
  

МИНА.

   Легко сказать! На что я вспыльчивый, а тамъ я тише цыпленка. Языкъ не поворачивается,-- вотъ какими насъ сдѣлали. И почему имъ бояться насъ? Развѣ мало безработныхъ? Или сила не за нихъ? Что же она ужинъ не подаетъ. Нахома!
  

НАХОМА

(выноситъ большую чашку съ супомъ. Глаза у нея заплаканы).

   Ну, вотъ, кушайте.
  

МИНА.

   Слезы? (Раздраженно) Сейчасъ перестань плакаты
  

НАXОМА.

   Я перестала... Кушай!

(Всѣ садятся за столъ, кромѣ Бермана, Габая и Симона).

  

МИНА (ѣстъ).

   Я еще съ утра видѣлъ, что дѣло наше плохо. Это чувствуется. Стоишь въ проклятой жарѣ или суетишься,-- нѣтъ, что-то не то: другимъ воздухомъ пахнетъ. Передай-ка мнѣ хлѣбъ, Нахома.
  

НАХОМА (съ отчаяніемъ).

   Я думаю, что теперь не такъ скоро работа найдется.
  

МИНА.

   Мы это увидимъ. Кто-кто, а я-то ужъ работу найду.
  

МИРА.

   Откуда у васъ такая увѣренность?
  

МИНА.

   Оттуда! Захочу и отыщу!
  

СИМОНЪ (несмѣло).

   Это легче сказать...
  

БЕРМАНЪ.

   Мертвые будутъ хоронить живыхъ, охъ-ой-ой, вотъ какъ будетъ. Дайте только холоду придти.
  

МИНА (вспылилъ).

   Зачѣмъ вы вмѣшались, вы, пятая нога? Какое вамъ дѣло? Что онъ хочетъ, этотъ старикъ? Сидите на своемъ мѣстѣ и вздыхайте, чтобы не слышно было.
  

НАХОМА (съ укоромъ).

   Мина! Мина!
  

МИНА.

   Зачѣмъ же онъ вмѣшивается? Обойдутся безъ его скрипки. И ты тоже, Нахома!... Вытри глаза. Не могу видѣть, когда у тебя текутъ слезы по лицу. Кушай, какъ я! Пусть все погибнетъ,-- кушай!
  

ГАБАЙ

(поднявъ голову).

   Это не долго продлится.
  

МИНА.

   Что? Можетъ быть, вы поможете? (Разсмѣялся) Вмѣстѣ издыхать будемъ. Что? Вмѣстѣ будемъ. Когда начнемъ голодать, вцѣплюсь въ Нахому и въ дѣтей и лягу посреди города.
  

ГАБАЙ.

   Это не поможетъ. Вы все-таки умрете.

(Симонъ сѣлъ подлѣ Миры и шепчетъ ей что-то. Она недовольно пожимаетъ плечами).

  

МИНА.

   И вы тоже умрете.
  

ГАБАЙ.

   Не дешево... будьте спокойны.
  

НАХОМА.

   Мина, Мина!
  

МИНА.

   Ну? Только поскорѣе. Кушайте, дѣти.
  

НАХОМА (твердо).

   Мина, позволь мнѣ тебѣ сказать... Ты такой вспыльчивый. Позволь мнѣ... Вотъ ты остался безъ работы. Даже голова кружится, такъ мнѣ страшно...
  

МИНА.

   Поскорѣе, поскорѣе...
  

НАХОМА.

   Я плачу... Не могу я слезъ удержать!
  

МИНА

(словно готовится броситься на нее. Начинаетъ заикаться).

   Ну, что ты еще скажешь?
  

НАХОМА (путаясь).

   Когда я стояла подлѣ тебя въ комнатѣ, я опять почувствовала... Да, я почувствовала этотъ запахъ. И мнѣ хотѣлось тебѣ сказать съ упрекомъ: опять, Мина! Теперь-то? Вѣдь ты мнѣ обѣщалъ, ты клялся! Опять, Мина, эта проклятая водка! Уже тянетъ тебя къ ней. Вотъ ты теряешь все и разумъ. Характеръ у тебя портится...
  

МИНА.

   Молчи, Нахома!
  

НАХОМА.

   Хотѣла-бы... Въ комнатѣ удержалась, а здѣсь не могу. И какъ молчать, когда вижу нашу гибель? А о чемъ, Мина, раньше плакать мнѣ?
  

МИНА (сдерживается).

   Дай мнѣ покушать, Нахома. Ты должна меня понять. Голова не на мѣстѣ, и вотъ я рюмочку выпилъ.
  

НАХОМА.

   Сегодня одну? А въ пятницу, а на прошлой недѣлѣ? Ты всякій разъ находишь предлогъ... А голодъ не за горами!
  

МИРА.

   Кушай, Нахома.
  

МИНА.

   Плевать мнѣ на твои слова, если такъ!...
  

НАХОМА.

   Вотъ здѣсь нѣсколько человѣкъ, спроси ихъ, хорошо ли это? Спроси у дѣтей!
  

МИНА (встаетъ).

   Замолчи, Нахома! Замолчи!...
  

НАХОМА.

   Надо же меня понять... Нищета, четверо дѣтей, ни одного дня покоя, ни дня отдыха! Все скорби, скорби, да скорби! Что же это за жизнь?

МИНА.

   Нахома, замолчи! Мнѣ кровь бросается въ голову...
  

НАХОМА.

   Сердце стонетъ во мнѣ... Палачъ идетъ на насъ, надо умѣть встрѣтить его... Надо! Вотъ стояла въ комнатѣ и думала: лучше взять топоръ и убить всѣхъ насъ, если Мина опять выпилъ.
  

МИНА.

   Пусть отсохнетъ твой языкъ! (Встаетъ и съ гнѣвомъ) Сейчасъ! Пусть отсохнетъ! И ты замолчишь... Не смѣй мнѣ противорѣчить! Пусть отсохнетъ, говорю я! (Бьетъ рукой по столу, лицо у него передергивается) Отсохнетъ!...
  

ГАБАЙ (встаетъ).

   Садитесь, Мина! Будетъ вамъ кричать.
  

МИНА.

   Что? Кто смѣетъ со мной такъ говорить? Я... (задыхается) Я, я... (подымаетъ край стола и опускаетъ его съ силой). Ты... ея... любовникъ! Ага! Любовникъ! (Хочетъ броситься на Габая, но его удерживаютъ) Я... я... тебя убью! Что? Ты... ты здѣсь не хозяинъ! Я хозяинъ! Всѣхъ убью, ее и дѣтей!
  

МИРА.

   Мина, съ ума вы сошли. Сядьте, Мина, довольно!
  

НАХОМА.

   Лучше кричи, лучше убей насъ, лишь бы не пей. Что за жизнь у насъ будетъ!

(Вокругъ нихъ собираются сосѣди: мужчины, женщины, дѣти).

  

МИНА

(садится. Сердитымъ тономъ).

   Такъ я хочу. Буду пить, буду пьянствовать. Тебѣ на зло -- на улицахъ валяться буду.
  

БЕРМАНЪ.

   Успокоились бы вы, Мина! Собрали народъ... И совсѣмъ не весело это слушать! Жалко это слушать.
  

МИНА.

   Смотри, Нахома, что ты дѣлаешь. Помни это...
  

НАХОМА.

   Убей меня,-- это легче! Не могу я видѣть -- какъ ты падаешь.
  

МИРА.

   Что за жизнь!... (Встаетъ въ волненіи)
  

МИНА

(опятъ встаетъ).

   Молчи же, проклятая! Вотъ мое честное слово, что подниму руку на тебя. Честное слово. Трижды честное слово мое!...
  

НАХОМА (встаетъ).

   Не могу я сидѣть за столомъ. Что ты разсказываешь, что руку поднимешь. На меня? На меня? Гдѣ же твой Богъ? Развѣ я пьянствую? Развѣ я не работаю или не смотрю за дѣтьми? Или гуляю на сторонѣ? За что? -- спрашиваю тебя. Не говори этихъ словъ, Мина! Моя душа переполнилась. Чувствую, что кончается мое терпѣніе...
  

МИНА.

   Какъ?... (Заикается) Молчать! Закрыть ротъ!
  

СИМОНЪ.

   Должны же вы перестать. Нахома, Мина!
  

МИНА.

   Ни звука! Замереть... Не дышать!... Противъ кого она? Противъ этихъ усталыхъ рукъ? Противъ этой спины? Противъ этихъ мозолей? Замереть, на колѣни пасть... Смотрите на это измученное тѣло! Когда я отдыхалъ? Когда? Пусть кто-нибудь скажетъ, когда Мина прилегъ отдохнуть? Или когда голова его лежала спокойно на плечахъ, или когда его лицо смѣялось? Шесть человѣкъ носитъ Мина на себѣ, и каждый виситъ на его жилахъ! Шесть!.... Съ шестью страданіями онъ ложится, съ ними отъ встаетъ! Шесть съ нимъ, гдѣ бы онъ ни былъ, что бы ни дѣлалъ...
  

СОСѢДЪ (пожилой).

   Мы всѣ работаемъ до упаду. Посмотрите на насъ: мы всѣ готовимся къ смерти. Зачѣмъ же ссориться?
  

НАХОМА.

   Дай мнѣ сказать, Мина. Вотъ люди собрались,-- пусть скажутъ, пусть разсудятъ. Ты приносишь шесть рублей въ недѣлю... Отсчитай для себя полтора,-- что намъ остается? Ты спросилъ, какъ могу я накормить всѣхъ? Голова моя разрывается!.. Насъ шестеро, мы голодаемъ, и я, какъ проклятая лошадь, работаю на васъ. Скажи, упрекнула ли я тебя за эти двѣнадцать лѣтъ? Съ ногъ я падаю ежеминутно, но еще не спросила, когда конецъ, гдѣ конецъ? Мечтала я, Мина: потерплю еще, дѣти подростутъ -- и легче станетъ. Отдохнетъ моя голова! Свою жизнь, Мина, я потеряла и не думала о ней: такова моя судьба! Такова, Мина, и твоя судьба, таковы всѣ мы здѣсь... Но терпѣла я и голодъ, и болѣзни дѣтей и голодная думала: вотъ, Богъ дастъ опять Мина станетъ работать. Уговорю я Мину и онъ станетъ человѣкомъ. А вотъ, Мина, ты началъ отбиваться... И этого я испугалась... Въ нашей жизни голова на плечахъ должна быть ясной...
  

МИНА (растроганно).

   Я испугался, Нахома. Голодъ мнѣ вспомнился и я выпилъ... Только одну рюмочку.
  

СОСѢДЪ.

   Мы бы всѣ напились съ горя.
  

ДРУГОЙ.

   Выбросили людей на улицу! Что дѣлать?
  

МИНА.

   Терпѣть надо! Если бы не боялся, всѣхъ перебилъ бы отъ гнѣва...
  

СОСѢДЪ.

   Гдѣ силъ взять для терпѣнія? Вотъ у меня шестеро дѣтей, (указываетъ на другого) а у него пятеро! Тамъ восьмеро, а тамъ десятеро! Здѣсь больныя женщины, тамъ больныя дѣти, а тамъ мужчины, тутъ старики -- и всѣ безсильные... А голодъ уже чувствуется, голодъ уже бьетъ. И хочется умереть. Развѣ теперь время ссориться? Посмотрите кругомъ! Оглянитесь! Сердце дрожитъ, сердце стонетъ.
  

ТРЕТІЙ (мрачно).

   Несчастные мы!
  

ЧЕТВЕРТЫЙ.

   Надо вырыть большую яму и всѣмъ лечь въ нее.... Пусть насъ закопаютъ!

(Ропотъ и жалобы. Габай стоитъ среди толпы и старается разслышать то, что ему говоритъ первый сосѣдъ. Онъ дѣлаетъ нетерпѣливые жесты, начинаетъ волноваться)

  

ГАБАЙ.

   Почему же вы только плачетесь? Не жалость рождаетъ ваши слезы, а гнѣвъ. Влейте немного смѣлости въ свои жилы и скажите прямо, чего хотите! Не можете? Нѣтъ? Такъ я скажу за васъ. Вотъ ваши палачи!

(Указываетъ на городъ).

  

МИНА (бормочетъ).

   Мы трусливы, какъ кошки...
  

ГАБАЙ.

   Кто виноватъ въ вашихъ несчастьяхъ и въ вашихъ, и въ вашихъ? Скажемъ всѣ въ одинъ голосъ: они!
  

СОСѢДЪ.

   Не говорите такихъ словъ...
  

ВТОРОЙ.

   Мы боимся нашей тѣни.
  

СЕМЪ

(стоявшій въ толпѣ).

   Вы не должны возбуждать народъ.....
  

ГАБАЙ (рѣзко).

   Оставьте меня, Семъ! (Обращается ко всѣмъ) Вы боитесь? Что же вы за люди такіе?.. Молотъ бьетъ по нашимъ спинамъ,-- возмутимся!... Возстанемъ противъ угнетателей! Обрушимся на нихъ, и они побѣгутъ отъ нашего гнѣва, отъ нашей силы. Пойдемъ туда, запрудимъ ихъ улицы, ихъ площади и подъ окнами ихъ станемъ съ угрозой... Пойдемъ туда и громко скажемъ, чего хотимъ,-- и получимъ..... Еще разъ! Возмутимся! (Съ силой) Еще разъ! Возстанемъ!... Падетъ угнетатель -- и встанетъ господинъ: господинъ-народъ! Онъ устроитъ жизнь! Или вы не хотите народа-господина? Тогда молчите: пусть насъ задавятъ, пусть насъ замучатъ... Слушайте! Начинаются безумные дни! Неистовые дни начинаются. Вспомнимъ всѣ обиды, всѣ наши горести, всѣ несчастья и съ смѣлымъ сердцемъ пойдемъ туда! Пойдемъ...

(Толпа начинаетъ волноваться).

  

СЕМЪ

(бросается впередъ).

   Народъ, назадъ! Онъ зоветъ васъ на гибель! Назадъ, народъ!

(Волненіе растетъ. Иный грозятъ кулаками. Гдѣ-то во дворѣ Гершель кричитъ).

  

ГЕРШЕЛЬ.

   Голодъ идетъ! Голодъ!... Ага, ха-ха!
  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

  
   Комната средней величины. Сырыя стѣны, грязный полъ. Напротивъ широкая деревянная кровать. Слѣва окно на улицу. Справа плита, кое-какая утварь на полкахъ. Маленькій шкафчикъ. У стѣны узенькая деревянная кровать, принадлежащая Мирѣ. Подлѣ казанокъ. Посреди круглый столъ и три табурета. Напротивъ дверь.
   Октябрьскій вечеръ. Стѣнная лампочка освѣщаетъ комнату. Дѣти Нахомы лежатъ на кровати. Бетька и Давидъ сидятъ тутъ же. Пятилѣтній Нахмале плачетъ.
  

БЕТЬКА (грустно).

   Не плачь, Нахмале,-- ты умный мальчикъ. Бетька тебя любитъ, потому что ты всегда былъ умнымъ мальчикомъ. Сейчасъ придетъ мать и принесетъ хлѣба...
  

ДАВИДЪ (мрачно).

   Кто ей дастъ? Пошла она въ общество, и ей отказали. Почему? Потому что въ этомъ году много голодающихъ. Не хватаетъ на всѣхъ. А богатые не жертвуютъ. Такіе жадные, что ни хотятъ и жертвовать. Даже угля въ этомъ году дали только пять пудовъ, а въ прошломъ десять.
  

БЕТЬКА.

   Можетъ быть, она все-таки принесетъ что-нибудь?
  

ДАВИДЪ.

   Не принесетъ! Вчера вѣдь не принесла! Сегодня ночью я лежалъ и долго думалъ, отчего богатые никого не жалѣютъ? Тутъ я вспомнилъ о нашемъ бѣдномъ Фавеле и заплакалъ. (Вытираетъ глаза)
  

БЕТЬКА (жалобно).

   Не вспоминай о немъ, Давидъ! Какъ онъ ручками дѣлалъ? Вотъ такъ онъ дѣлалъ (показываетъ) и пищалъ, какъ кошечка. (Заплакала. Пауза)
  

ДАВИДЪ.

   Мина уже два мѣсяца ничего не зарабатываетъ. Меня сапожникъ разсчиталъ. Никто не работаетъ, и я не знаю, что будетъ съ нами. Умремъ мы всѣ съ голода. Пошелъ бы украсть, да боюсь.
  

БЕТЬКА.

   Красть нельзя.
  

ДАВИДЪ.

   Конечно, нельзя, но что же дѣлать? И жалко мнѣ всѣхъ. Нахома уже все продала, что въ комнатѣ было. Къ кому ни зайдешь во дворѣ,-- все продано, всѣ плачутъ. А что у бабушки Оснесъ дѣлается? А у Перки? А у Фавла? И теперь тутъ дѣти у всѣхъ умираютъ... Ты крѣпко голодна, Бетька?
  

БЕТЬКА.

   Даже здѣсь болитъ. (Указываетъ. Нахмале заплакалъ) Спи, Нахмале. Вотъ мать придетъ и хлѣба принесетъ, Нахмале. (Со слезами) Нахмале! Что же ты плачешь?
  

ДАВИДЪ.

   Онъ хочетъ кушать.
  

БЕТЬКА.

   Что же я буду съ нимъ дѣлать? (Растерянно) Нахмале!
  

ДАВИДЪ.

   Знаешь, Бетька: ляжемъ всѣ мы вмѣстѣ и закроемся. Можетъ быть, уснемъ и забудемъ, что голодны. (Всѣ ложатся и закрываются старымъ одѣяломъ. Пауза)
  

ДАВИДЪ.

   Ты спишь, Бетька?
  

БЕТЬКА.

   Я закрыла глаза и увидѣла... хлѣбъ... съ поджаренной коркой... такой красной...
  

ДАВИДЪ (блаженно).

   Я тоже вижу... Теплый такой,-- правда, Бетька? Такъ онъ пахнетъ хорошо.
  

БЕТЬКА.

   Пахнетъ? А я вижу поджаренную корку...(Бормочетъ) съ красной коркой... Я кушаю... Дѣтей жаль.
  

ДАВИДЪ.

   И я жалѣю. Нахому жалѣю и мужа Перки, и Фавла... Отчего же Нахома не приходитъ?
  

БЕТЬКА.

   Не плачь же, Нахмале! Принесетъ мать хорошій хлѣбъ.
  

ДАВИДЪ

(какъ бы со сна).

   Что ты сказала, Бетька? А я больше не могу выдержать. Я кушать хочу! (Вскакиваетъ) Кушать... (Подбѣгаетъ къ окну и стучитъ) Дайте намъ хлѣба, хлѣба!..
  

БЕТЬКА.

   Онъ круглый... съ коркой. (Бормочетъ) И селедку. (Съ восторгомъ) Селедка, Давидъ. Такая вкусная. (Давидъ стоитъ у стѣны и бьетъ въ нее кулакомъ. Бетька подбѣгаетъ къ нему съ плачемъ)
  

БЕТЬКА.

   Давидъ, перестань. (Точно вспомнила) А гдѣ-то теперь кушаютъ, гдѣ-то смѣются...

(Стоятъ и плачутъ. Входитъ Нахома. На ней старая шаль. Въ рукахъ корзинка. Пытливо оглядываетъ комнату).

  

ДАВИДЪ (съ радостью).

   Вотъ Нахома пришла. Ты принесла что-нибудь?
  

БЕТЬКА

(бросается къ ней).

   Мать, мать! (Плачетъ) Я думала, что ты никогда уже не придешь.
  

НАХОМА.

   Вотъ и пришла. Перестань... Сейчасъ будетъ тепло. Дѣти плакали?
  

БЕТЬКА.

   Плакали... они звали тебя.

(Нахома сбросила корзинку на столъ. Сбросила съ себя шаль. Давидъ и Бетька роются въ корзинѣ и вскрикиваютъ: "хлѣбъ, уголь, картофель!")

  

НАХОМА

(подходитъ къ кровати и оглядываетъ спящихъ дѣтей).

   Дѣти. (Со слезами на глазахъ) Дѣточки мои, птички мои. (Беретъ Нахмале на руки) Нахмале, жизнь моя. (Страстно цѣлуетъ его) Я принесла тебѣ хлѣба. Нахмале, Нахмале. (Мальчикъ стонетъ. Она стонетъ за нимъ, думая, что ему отъ этого легче) Любишь свою мать, любишь? (Подбгаетъ съ нимъ къ корзинѣ, вынимаетъ оттуда хлѣбъ и показываетъ ему) Видишь, что я тебѣ принесла? Давидъ, разрѣжь хлѣбъ. Только на маленькіе кусочки.

(Суетится по комнатѣ. Дала каждому хлѣба. Всѣ кромѣ нея усаживаются рядышкомъ на кровати и жадно ѣдятъ. Шумно выражаютъ свою радость).

  

НАХОМА.

   Не кричите, дѣти. Что-то голова у меня болитъ. Никто не приходилъ? Отца не было? (Разводитъ огонь въ казанкѣ. Поставила варить картофель) Сейчасъ будетъ тепло. А отца еще не было?
  

ДАВИДЪ.

   Нѣтъ. (Ѣстъ) Гдѣ ты работала сегодня, Нахома?
  

НАХОМА.

   Гдѣ? Не знаю. Кажется, я горы переворачивала. И что принесла? Пятнадцать копѣекъ. Купила пять фунтовъ угля, хлѣба, картофеля и ни гроша не осталось. Опять ни гроша.
  

БЕТЬКА.

   Дай, мать, еще хлѣба Нахмале.
  

НАХОМА.

   Уже съѣлъ весь хлѣбъ? Не кушай такъ скоро, Нахмале. Нельзя такъ скоро кушать. Надо отцу оставить. Вотъ возьми, только потихоньку кушай. Видишь какъ? Кусочекъ -- и въ ротъ. Долго держи во рту.

(Беретъ его на руки, опять страстно цѣлуетъ. Посадила на кровать. Входитъ Оснесъ. Стоитъ на порогѣ и какъ бы колеблется зайти. Смотритъ скорбно и умоляюще. Голова ея трясется)

  

ОСНЕСЪ

(дрожащимъ голосомъ).

   Добрый вечеръ, Нахома.
  

НАХОМА.

   Не стойте же на порогѣ, бабушка. Закройте дверь, на дворѣ не лѣто...
  

ОСНЕСЪ

(долго возится съ щеколдой).

   Вотъ этими руками когда-то міръ переворачивала, хи-хи. Теперь онѣ никуда не годятся... Никуда. Хи-хи.
  

НАХОМА.

   Этими руками? (Посмотрѣла на нее) Хорошо, хорошо. Что же вы стоите? Сядьте гдѣ-нибудь. А что ваша Ита?
  

ОСНЕСЪ (шопотомъ).

   Смерть прокрадывается въ мой домъ. Ахъ, Нахома, Нахома... И маленькая уже свалилась.
  

НАХОМА.

   Что вы говорите? И маленькая? Когда?
  

ОСНЕСЪ.

   Сегодня утромъ. Горитъ дѣвочка и... кусочекъ лимона проситъ... А у меня ни одного гроша. Два дня мы уже не ѣли... Вы хорошая, Нахома. Шла по двору и думала: Нахома у насъ хорошая.
  

НАХОМА (подозрительно).

   Вотъ этого не говорите, бабушка. Если человѣку плохо, онъ хуже звѣря. (Вспомнила о своей заботѣ) А Мины все нѣтъ.
  

ОСНЕСЪ

(подходитъ къ Нахомѣ и долго смотритъ на нее).

   Нахома!
  

НАХОМА.

   Что, бабушка?
  

ОСНЕСЪ.

   Нахома, я къ вамъ зашла. И въ той квартиркѣ была, и у другихъ людей была... (Безнадежно машетъ рукой) Стѣны кричатъ, стѣны плачутъ... Зашла и къ Перкѣ. О чемъ вамъ раньше разсказать? О ней или о Кунѣ, или о ея дѣтяхъ? Комната пустая, какъ въ лѣсу -- у нея страшно. И четвертый день ничего во рту не имѣли. А Куна кончается,-- хрипитъ уже Куна.
  

НАХОМА.

   Не разсказывайте мнѣ. (Сердито) Прошу васъ, бабушка... Тамъ насмотрѣлись, а сюда пришли свалить... Не мое дѣло. Не мое... (Машетъ руками)
  

ОСНЕСЪ.

   Нахома! Кусочекъ лимона. Одинъ только кусочекъ лимона она проситъ. Что-то ей нехорошо. Одолжите мнѣ что-нибудь, хоть пять копѣекъ. Куплю четверть лимона, четверть хлѣба, заварю въ лавочкѣ чай... Что-нибудь, Нахома. Вы думаете, для меня? Ничего не хочетъ это тѣло,-- только сердце еще чувствуетъ. Что-нибудь, Нахома.
  

НАХОМА

(смотритъ на нее съ упрекомъ).

   Мнѣ кажется, что вы съ ума сошли, бабушка.
  

ОСНЕСЪ.

   Я уже и здѣсь всѣ сто квартиръ обошла, и въ сосѣднемъ домѣ обошла... Даромъ, Нахома. Ни у кого ничего нѣтъ. Пустые лѣса стоятъ. А въ городъ не могу пойти, нѣтъ, не могу. Хоть пять копѣекъ, Нахома. Хоть три копѣйки. Вы добрая, Нахома. (Трясетъ головой)
  

НАХОМА.

   Что вы сказали, бабушка? Подумайте. Пять копѣекъ? Теперь? Съ ума вы сошли. Сегодня я заработала пятнадцать копѣекъ... Заработала... Ударило васъ? Два дня бѣгала, искала, а на третій пятнадцать копѣекъ заработала. А сколько наработалась, а какъ наработалась! Вѣдь если нѣтъ копѣйки, то это тоже самое, что нѣтъ тысячъ. А что мои глаза кругомъ видѣли? (Съ ужасомъ) Голодъ. Люди кричатъ и падаютъ. Скажите, гдѣ взять душу крѣпкую? Люди бьютъ другъ друга за грошъ, меньше чѣмъ за грошъ, и падаютъ...
  

ОСНЕСЪ.

   Знаю, Нахома, ахъ, знаю.
  

НАХОМА.

   Пять копѣекъ. Скажите -- пять тысячъ и это будетъ не меньше. Идите и не мучьте моего сердца.
  

ОСНЕСЪ.

   Хоть что-нибудь, Нахома. Какъ мнѣ домой вернуться? Если бы вы слышали, какъ она проситъ... Плача ея не могу перенести.
  

НАХОМА (въ волненіи).

   Ну и пусть ваша внучка умретъ. Легче вамъ будетъ. Умеръ же мой Фавеле. Я только стиснула зубы... Только. Пусть весь міръ умретъ... Кто теперь царь нашъ? Голодъ. Такъ молчите. Будемъ молчать. Скушаемъ послѣдній хлѣбъ и впустимъ царя... Умремъ. Кто первый, кто послѣдній. Бейтесь, можетъ быть вы будете послѣдней,-- но не трогайте меня. Не бейте моего сердца. Не смѣйте. Я пью свой ядъ.
  

ОСНЕСЪ.

   Я боюсь васъ, Нахома.
  

НАХОМА

(иронически разсмѣялась).

   Кого? Меня? Меня? (Еще разъ разсмѣялась и грозно) Вставьте раньше въ ротъ мой желѣзные зубы, тогда бойтесь. Я буду кусаться. Дайте мнѣ сильное сердце, крѣпкую душу и тогда кричите: я боюсь Нахомы. Возьму я голодъ за шиворотъ и брошу его сильнымъ, какъ бросаютъ большой камень въ дорогое зеркало. Или дайте мнѣ широкую глотку,-- вотъ когда бойтесь. Я крикну такъ, что люди содрогнутся...
  

ОСНЕСЪ (испуганно).

   Вы такъ, тамъ (дѣлаетъ жестъ) иначе,-- но всѣ сойдемъ съ ума.
  

НАХОМА.

   Говорю вамъ, я пью свой ядъ.

(Входятъ Берманъ и Семъ. Берманъ въ шубенкѣ, вокругъ шеи красный шарфъ. Въ рукахъ у него старая дамская кофточка. Семъ раздѣвается и усаживается подлѣ казанка. Держитъ молитвенникъ въ рукахъ).

БЕРМАНЪ (съ удивленіемъ).

   Тепло здѣсь. Охъ-ой! А на улицѣ рѣжетъ,-- вотъ такъ рѣжетъ. Бросаетъ вѣтеръ людьми. (Снимаетъ съ себя шубу, шарфъ и кряхтитъ) Кости мои перемерзли,-- вотъ какой морозъ теперь... Гдѣ Мина? (Разсматриваетъ кофту)
  

НАХОМА.

   Не пришелъ еще Мина. Что это вы купили сегодня?
  

БЕРМАНЪ

(пожимаетъ плечами).

   Спрошу у васъ. Самъ не знаю... Народъ все уже распродалъ, что имѣлъ. Теплая кофточка,-- а кому она нужна? Теперь ей цѣна какъ разъ два гроша, а я далъ пятнадцать копѣекъ. Охъ-ой-ой, Нахомочка, плачется народъ.
  

НАХОМА.

   И я продала все, что у меня было.
  

БЕРМАНЪ

(вѣшаетъ кофточку на гвоздь).

   Охъ-ой-ой! Говорятъ, что въ Писаніи сказано про тотъ голодъ. Ходишь по улицѣ и слышишь: кризисъ, кризисъ; а я не знаю, что въ Писаніи сказано про этотъ голодъ. Такой человѣкъ мнѣ объяснилъ. (Подходитъ къ Сему и тычетъ пальцемъ въ его молитвенникъ) Почитайте-ка намъ, Семъ. Я простой человѣкъ,-- но сказано такъ: "Придеть такая зима, что всѣ люди, сколько ихъ есть бѣдняковъ, умрутъ отъ голода. Почернѣетъ небо и хлынетъ каменный дождь". Охъ-ой-ой! Вотъ какъ сказано. "И всѣ звѣри, домашніе и дикіе, умрутъ отъ голода. И всѣ птицы, что умѣютъ летать и не умѣютъ, умрутъ отъ голода. И останутся одни богатые". Такъ говоритъ народъ. Охъ-ой-ой. Охъ-ой-ой!
  

СЕМЪ.

   Этого нѣтъ въ Писаніи, примите руку....
  

БЕРМАНЪ.

   А можетъ быть, и нѣтъ. Я простой человѣкъ и ничего не знаю. Старикъ одинъ мнѣ сказалъ. И звѣзду какую-то ищутъ на небѣ. Съ хвостомъ. Охъ-ой-ой! Вотъ я скажу такъ: (тычетъ пальцемъ въ воздухъ) міръ темный, и жизнь темная. (Садится на корточкахъ у казанка и грѣетъ руки. Оснесъ подходитъ къ нему)
  

ОСНЕСЪ.

   Хотѣла бы у васъ, Берманъ, попросить... Что-нибудь, Берманъ.
  

БЕРМАНЪ.

   Что хочешь, старуха? Просить. Я лучше тебя умѣю... Не помогаетъ, старенькая. Всю жизнь прошу, языкъ мой шелковымъ сдѣлался,-- не помогаетъ, нѣтъ, нѣтъ, охъ-ой-ой. И тебѣ не поможетъ. Какъ добрая собачка, я и такъ ложусь и вотъ такъ, и на лапкахъ стою, и на веревочкѣ танцую,-- не помогаетъ.
  

ОСНЕСЪ

(подходитъ къ Сему).

   Ну, а вы, Семъ? Что-нибудь?..
  

НАХОМА

(послѣ колебанія).

   Возьмите, бабушка, кусочекъ хлѣба.
  

СЕМЪ.

   Не смотри на меня, Оснесъ.-- Не проси: что у сторожа за богатство. Меня не трогай, Оснесъ.
  

ОСНЕСЪ.

   Хлѣбъ -- что-нибудь. Ахъ, Нахома... Ну пойду уже. Зайдите, Нахома, къ Перкѣ. Вотъ къ ней зайдите. (Къ Сему) А я не сержусь, Семъ. Душа болитъ, а на людей не сержусь, хи-хи. Нѣтъ, нѣтъ, хи-хи. (Выходитъ. Нахома провожаетъ ее глазами)
  

НАХОМА.

   Вотъ, дядя, какъ люди умираютъ съ голода. Тихо и безъ шума. Маленькая ея тоже свалилась.

(Семъ погрузился въ молитвенникъ, не отвѣчаетъ. Нахома снимаетъ кастрюлю съ казанка и выбираетъ картофель).

  

БЕРМАНЪ

(вытащилъ изъ кармана соленый огурецъ и кусокъ чернаго хлѣба).

   Только-что въ лавочкѣ разсказывали, что на улицѣ подняли голоднаго... Шелъ человѣкъ и упалъ... (Ѣстъ) Хорошій человѣкъ съ виду, говорятъ -- съ бородой, шелъ и упалъ. (Послѣ молчанія) Кто-то далъ ему кусокъ хлѣба... И онъ заплакалъ. Охъ-ой-ой.
  

БЕТЬКА.

   Пусть онъ не разсказываетъ, мать. Я боюсь.
  

БЕРМАНЪ.

   Не надо бояться... Еще хуже будетъ. Пройдись-ка по базару, Бетька.
  

НАХОМА (къ Сему).

   А почему вы молчите, дядя? Ничто васъ не трогаетъ? Все молитесь,-- еще не надоѣло? Ступайте лучше на улицу и соберите народъ. Что вы эту книгу все передъ глазами держите? Зачѣмъ вы молитесь, кому вы молитесь?
  

СЕМЪ

(спокойно, потомъ съ волненіемъ).

   Каждый здѣсь приставленъ къ чему-нибудь, Нахома. Этого ты не хочешь знать. Тебѣ мучиться, мнѣ молиться, тому кричать... Набери въ ротъ воды и ты тоже чему-нибудь научишься. Кто слышитъ крикъ человѣка, страданіе человѣка? Люди? Ты не скажешь: люди. Онъ слышитъ. Повернись же лицомъ къ Нему, закрой глаза и стань на колѣни. Ты хочешь крикнуть. Задави свой крикъ,-- ну, задави же. Задави. Смотри, вотъ очистился путь твой и ты идешь по ровному пути Ты идешь, куда нужно. Не бойся. Кто-то стонетъ, кто-то плачетъ,-- прислушайся. Развѣ это ты? Это Онъ. Въ Немъ боли, въ Немъ скорби...
  

НАХОМА.

   Не говорите, дядя. Не смотрите на меня такъ вашими глазами. Почему-то въ душѣ смолкаетъ и она умиляется. Робкой становится моя душа. (Отворачивается отъ него) Но когда я не могу... (Взволнованно) Онъ. Все Онъ. Гдѣ Онъ? Гдѣ? Подайте-ка мнѣ Его. Поставьте Его здѣсь и я съ Нимъ поговорю, я. Я спрошу Его. Я скажу: Ты, всесильный, всемогущій, всевидящій, почему Ты отвратилъ лицо отъ насъ? Почему лаской и добромъ сіяешь Ты только сильнымъ, только избраннымъ? Почему одарилъ ты однихъ всѣмъ -- и золотомъ, и здоровьемъ, и теплымъ домомъ, и смерть Ты посылаешь имъ рѣдко, а у насъ Ты отнялъ все, Ты вырвалъ надежду? Почему, когда Ты говоришь о людяхъ, то думаешь о тѣхъ, а насъ поставилъ ниже скотовъ, ниже червей. И что бы Онъ ни отвѣтилъ, я сказала бы Ему: обманщикъ Ты. Не всесильный, не могущій, а слабый. Съ лукавымъ сердцемъ, съ лукавымъ языкомъ. Всѣхъ, что страдаютъ на землѣ, взяла бы въ свидѣтели и сказала бы Ему: уйди съ глазъ нашихъ, лукавое сердце, лживый языкъ. Уйди, прислужникъ богатыхъ, поденщикъ у сильныхъ...
  

БЕРМАНЪ.

   Охъ-ой-ой, Берманъ... До чего мы дожили. Берманъ, Берманъ.
  

СЕМЪ (сурово).

   Я не слышу, Нахома, знай, что я не слышу.
  

БЕРМАНЪ.

   Скажите ей что-нибудь, Семъ. Надо же... Пусть она опомнится. Мучаюсь самъ, но хожу съ опущенными глазами. Языкъ мой тащится по землѣ.
  

СЕМЪ (твердо).

   Будемъ молчать...

(Погружается въ молитвенникъ. Нахома подходитъ къ кровати и начинаетъ раздѣвать спящихъ дѣтей, Входятъ Симонъ и Мира. Дѣвушка взволнована)

  

МИРА.

   Они сидятъ спокойно. Развѣ вы не знаете, что во дворѣ дѣлается? Куна вѣдь кончается.
  

НАХОМА.

   Я уже слышала объ этомъ, Мира. Мнѣ разсказали.
  

БЕРМАНЪ (вздыхаетъ).

   Голодъ убилъ его...
  

МИРА.

   Весь дворъ собрался у ея дверей. Женщины кричатъ, плачутъ... А Перка... Я только въ окно посмотрѣла и отшатнулась. Голова у меня закружилась.
  

СИМОНЪ

(обращается къ Мирѣ).

   Ты видишь, здѣсь ничего не случилось. Пойдемъ.
  

МИРА

(сѣла на кровать и цѣлуетъ Нахмале).

   Я не пойду. Я раздумала. (Вздохнула)
  

НАХОМА.

   Куда вы теперь пойдете, Симонъ? Снимите пальто.
  

СИМОНЪ

   Видите ли, Нахома. Она все время у Розы сидѣла, и мы словомъ не обмѣнялись. Понимаете ли вы меня? Нельзя вѣдь разговаривать при чужихъ, о чемъ хочешь. (Къ Мирѣ, умоляюще) Ты мнѣ обѣщала, Мира.
  

МИРА (нетерпѣливо).

   Ну, обѣщала, а теперь раздумала. И перестань повторять: "понимаете вы меня". (Снимаетъ шаль)
  

СИМОНЪ (конфузливо).

   Я таки перестану... Можетъ быть, ты позже пойдешь, такъ я посижу, хотя мнѣ и нужно къ утру сдать работу. (Неохотно сбрасываетъ пальто)
  

МИРА (разсѣянно).

   Можетъ быть... развѣ я знаю? Что это, Нахома, Мина еще не пришелъ? Гдѣ онъ можетъ быть?
  

НАХОМА.

   Если бы я знала. (Поднялась и поставила возлѣ казанка табуретку) Сядьте здѣсь, Симонъ, согрѣйтесь.
  

СИМОНЪ.

   Я мороза не боюсь и мнѣ не холодно.
  

МИРА.

   Я принесла сахаръ, Нахома... (Оглядывается, словно ищетъ чего-то) А Габай тоже не приходилъ?
  

ДАВИДЪ (вдругъ).

   Смотри-ка: она покраснѣла...
  

НАХОМА.

   Молчи, Давидъ. Такихъ словъ нельзя говорить.
  

МИРА

(вспыхнула. Встала).

   Развѣ я покраснѣла? Симонъ, иди-ка сюда. Посмотри, я покраснѣла?
  

СИМОНЪ (бормочетъ).

   Все это глупости...
  

МИРА (повелительно).

   Подойди, я хочу... Сама хочу узнать, покраснѣла ли я?
  

БЕРМАНЪ.

   Эта дѣвушка когда-нибудь съ ума сойдетъ. Охъ-ой-ой!
  

СИМОНЪ (подошелъ).

   Немножко, Мира... Но это ничего... только немножко.
  

МИРА.

   Неправда. Развѣ можно покраснѣть, когда говоришь: Габай?
  

СИМОНЪ (осторожно).

   Мнѣ кажется, что объ этомъ намъ не слѣдуетъ разговаривать. Выходитъ какъ будто не красиво... Я ничего не говорю... Понимаешь ты, но это не идетъ какъ-то.
  

МИРА

(посмотрѣла на него. Торопливо).

   Ну, хорошо. Садись тамъ, нѣтъ, вотъ тамъ. Нахома, дай мнѣ свой гребень, я расчешу волосы.
  

НАХОМА (даетъ ей).

   Берманъ, принесите ведро воды. У насъ есть сахаръ, и я сварю чай.
  

БЕРМАНЪ.

   Давайте, охъ-ой-ой. (Одѣвается и выходитъ)
  

МИРА

(ходитъ по комнатѣ и расчесываетъ волосы).

   А дядя все съ книжкой? Почитайте мнѣ что-нибудь изъ Писанія. (Заглядываетъ въ молитвенникъ)
  

НАХОМА (къ Симону).

   Что у васъ слышно, Симонъ? Есть ли работа?
  

СИМОНЪ.

   Понемножку. Я никогда не жалуюсь. Только вотъ... (Сдерживается) Немножко больше, немножко меньше,-- безъ башмаковъ люди вѣдь не живутъ. Зарабатываю и теперь свои шесть-восемь рублей въ недѣлю. Заготовщику всегда хорошо. Кризисъ, а я не чувствую его. Вотъ только... (Сдерживается) Вы понимаете меня? (Знакомъ указываетъ на Миру) Но нужно терпѣть...
  

НАХОМА

(разводитъ руками).

   Что съ ней подѣлаете?
  

МИРА.

   Почитайте-ка, дядя, что-нибудь изъ Писанія. Зачѣмъ,-- не знаю. Но хочу.
  

СЕМЪ

(нѣжно оглядываетъ ее).

   Я разскажу тебѣ объ одной дѣвушкѣ, которую звали Мира. Это будетъ лучше.
  

МИРА

(съ любопытствомъ).

   Разскажите.
  

СЕМЪ.

   Ее звали Мирой... Она не знала, чего хочетъ отъ жизни, и никто этого не зналъ. Вотъ это самое главное. Вотъ это...
  

МИРА

(въ волненіи).

   Дядя, откуда вы все знаете? (Быстро рѣшается) Симонъ, одѣвайся и уходи. Сейчасъ. (Со слезами на глазахъ) Уходи и не приходи больше.
  

СИМОНЪ.

   Ну вотъ... (Разводитъ руками. Взволнованно) Это уже нехорошо, Мира, честное слово. Два года хожу сюда, и ты этого никогда не говорила мнѣ. Честное слово, нехорошо это. Всѣ скажуть: смѣется она надъ Симономъ. Я на тебя не сержусь, но что-то оно нехорошо... Для тебя же. Отчего же ты плачешь? (Растерянно) Отчего же ты плачешь? Вы видите, Нахома. Это трудно понять, это совершенно трудно понять. (Торопливо, къ Мирѣ) Ну, хорошо, хорошо, вотъ я одѣваюсь, вотъ я и ухожу...
  

МИРА

(вытираетъ глаза. Засмѣялась).

   Какъ я жалѣю тебя.
  

СИМОНЪ (перебиваетъ).

   Вотъ этого ты не должна говорить мнѣ.
  

МИРА.

   Понимаешь ты меня... жалѣю. Я пойду съ тобой; Скорѣй дай мнѣ кофточку, или я раздумаю. (Съ отчаяніемъ) Нѣтъ, я уже раздумала...
  

СИМОНЪ

(держитъ кофточку въ рукахъ. Съ недоумѣніемъ).

   Такой странной дѣвушки, какъ ты, я еще не видѣлъ. Понимаешь ли,-- клянусь...
  

МИРА

(въ отчаяніи).

   Чего же я хочу? Я смѣялась. Да, я смѣялась. Я... страдаю... я мучаюсь. (Заплакала. Сдержалась и -- нетерпѣливо) Дядя! (Подходитъ къ нему) Я хочу знать, что пишутъ Тутъ. (Тычетъ пальцемъ въ молитвенникъ) Хоть тутъ...
  

СЕМЪ (просто).

   Тутъ пишутъ, что все благополучно,-- все благополучно.
  

МИРА.

   Такъ я довольна... Я довольна, Симонъ...

(Слышенъ стукъ шаговъ въ корридорѣ. Входитъ Берманъ съ ведромъ воды въ рукахъ и Габай. При видѣ Габая, Мира садится возлѣ Симона)

  

БЕРМАНЪ.

   Ну вотъ и вода. Охъ-ой-ой. И этотъ молодецъ -- вотъ.
  

НАХОМА.

   Дайте мнѣ ведро. (Беретъ у него ведро и относитъ въ уголъ. Поставила чайникъ на казанкѣ)
  

БЕРМАНЪ (къ Габаю).

   Вы молчите. Поговорите-ка... Теперь спрошу: зачѣмъ мучить эту старую голову? Эта старая голова -- вотъ.

(Бьетъ пальцемъ по столу).

  

СИМОНЪ.

   Что съ вами случилось, Берманъ? Здравствуйте, Габай.
  

ГАБАЙ.

   Здравствуйте. (Снимаетъ пальто и ходитъ по комнатѣ)
  

БЕРМАНЪ

(слѣдитъ за нимъ, съ негодованіемъ).

   А еще человѣкъ съ книжками. Скажите вы, Семъ. (Упираетъ руки въ бока) Что значитъ слово -- бунтуй? А? Охъ-ой-ой. Какое слово. А? Стыдитесь, молодой человѣкъ.
  

СЕМЪ.

   Изъ-за такихъ народъ распускается. Вотъ враги народа. Сюда не посмотрятъ. (Указываетъ на книгу) Зачѣмъ имъ?
  

ГАБАЙ

(смѣется. Легъ на полъ и подложилъ подушечку подъ голову).

   А что сказано въ вашей книгѣ нужное людямъ?
  

СЕМЪ.

   Покорись,-- вотъ что сказано.
  

ГАБАЙ.

   Ага. А въ моихъ сказано: борись. (Поднимается, достаетъ пальто, книжку и погружается въ нее) Это получше.
  

МИРА.

   Гдѣ же правда?
  

СИМОНЪ.

   Это уже не наше дѣло.
  

БЕРМАНЪ

(все стоитъ, уперши руки въ бока).

   Змѣя мнѣ милѣе. Она жалитъ, но безъ словъ. Вы молчите, Габай? Развѣ это по-человѣчески? Охъ-ой-ой. Иду я, Семъ, по двору... Что возлѣ Перки дѣлается. словъ много знаю, а не разскажу. Иду, и въ сердцѣ горько-горько... Думаю я себѣ: что же Ты, Господь, задумалъ, когда создавалъ міръ и людей. Могъ вѣдь Ты лучше сдѣлать, а создалъ такъ. Почему-то. Создалъ морозъ, бѣдняковъ, голодъ, Перку. Выдумалъ горе, боли, болѣзни и конецъ человѣка. Кажется мнѣ, могъ Ты что-нибудь получше выдумать, а выдумалъ это...
  

СЕМЪ

(перебиваетъ его).

   Лучше бы вы замолчали. (Плюетъ)
  

БЕРМАНЪ

(не разслышавъ).

   Я простой человѣкъ и то, кажется, могъ бы придумать что-нибудь поумнѣе. Сдѣлалъ бы человѣка, такъ изъ стали сдѣлалъ бы его, изъ золота. Не далъ бы ему желудка, чтобы ѣсть не хотѣлось, не далъ бы сердца, а если бы далъ, то сдѣлалъ бы изъ мѣди или изъ чугуна... Нашелъ бы уже планъ. И думаю я себѣ: дуракъ ты, Берманъ. Охъ-ой-ой, ужъ дуракъ. Можешь ли ты понять, что онъ этимъ думаетъ? Вѣроятно, нужно страдать... Вѣроятно, такъ лучше и не надо спрашивать. Страдай!
  

МИРА.

   Не тяните же, Берманъ.
  

БЕРМАНЪ.

   Вотъ я иду такъ и все думаю объ этомъ, а на сердцѣ у меня нехорошо. Черная ночь у меня на сердцѣ... И вдругъ встрѣчаю я этого чорта...
  

НАХОМА

(прерываетъ его).

   Кажется, это шаги Мины.
  

БЕРМАНЪ (не слушая).

   Добрый вечеръ, говорю ему...

(Габай смѣется. Входитъ Мина. Шапка у него на боку, глава горятъ, походка не совсѣмъ твердая)

  

БЕТЬКА.

   Отецъ пришелъ. Отецъ!..
  

БЕРМАНЪ (обернулся).

   А, Мина... Ну, довольно -- ну, хорошо. (Машетъ рукой садится у казанка на полъ)
  

МИНА.

   Отецъ. Я, Бетька... Иди, поцѣлуй меня. Пусть никто не мѣшаетъ. Я буду цѣловаться съ своей дочерью. Добрый вечеръ.
  

НАХОМА

(всплеснувъ руками).

   Ты пьянъ, Мина? Опять ты напился?
  

МИНА.

   Сердцемъ пьянъ я. Злобой пьянъ я. Что такое водка? А, Семъ? Вы не знаете? Для камня водка -- вода. Для отчаянія -- мечъ. Съ мечомъ хочу я идти...

(Нахома въ отчаяніи усаживается въ сторонѣ и наблюдаетъ за нимъ).

  

СИМОНЪ.

   Успокойтесь, Мина.
  

МИНА.

   Ага, Симонъ. Это хорошо, что ты здѣсь. Честное слово, сапожникъ.
  

ГАБАЙ.

   Уложите его, Нахома.
  

МИНА.

   Я таки выпилъ, но почему мнѣ нельзя было выпить, когда это ничего не стоитъ? Я, Симонъ, весь день бѣгалъ, какъ вчера, какъ мѣсяцъ тому назадъ. Всѣ двери заперты. Нѣтъ дверей... И я шелъ и спрашивалъ у людей: такъ это правда? Что? Правда? Голодъ! Голодъ! (Въ бѣшенствѣ) Вотъ онъ. Сапожки его подкованы. Тонкій онъ, какъ коса... Лицо его звѣрское... Идетъ и зубами вырываетъ мясо у людей. Съ кровью... Морда его окровавлена. (Грозитъ кулакомъ)
  

БЕТЬКА.

   Опять. Я боюсь его, мать.
  

МИНА.

   Меня? (Хохочетъ) Никто Мины не боится. Нѣтъ въ мірѣ человѣка, который сказалъ бы: я боюсь Мины. Мина былъ трусомъ и есть трусъ. Мина -- собака безъ зубовъ.
  

НАХОМА (умоляюще).

   Ложись, Мина. Ноги у меня дрожатъ отъ страха и отъ отчаянія дрожатъ. Ложись.
  

БЕРМАНЪ.

   Плохо вы кончите, Мина, охъ-ой-ой.
  

МИНА.

   Нѣтъ, Нахома. Не проси. Развѣ я пьянъ? Душа моя пьяна. Только душа. (Грозно) Нахома, дай Минѣ поужинать... Вотъ эти зубы сегодня еще хлѣба не пробовали.
  

НАХОМА (угрюмо).

   А водку?
  

СЕМЪ.

   Дай ему покушать, Нахома. Не спорь съ нимъ.
  

НАХОМА.

   Пусть возьметъ себѣ, вотъ тутъ, на столѣ стоитъ.
  

МИНА

(подходить къ столу).

   Что тутъ есть? Картофель? Хлѣбъ? (Ѣстъ, стоя) Водку? Сейчасъ я тебѣ разскажу, Нахома. Все имѣетъ свою причину. Все. Вышелъ я утромъ, какъ всегда. Бросился къ одному заводу, къ другому, бросился на биржу,-- ничего. Бѣгу и думаю, кому продать свою силу? Почему она никому не нужна? За грошъ отдамъ -- только возьмите ее.
  

НАХОМА.

   И я такъ бѣгала и тоже самое думала.
  

МИНА

(оставляетъ ѣсть).

   Ты понимаешь, Нахома? Понимаешь? Дѣти тутъ плачутъ, за квартиру не заплачено, въ комнатѣ морозъ, понимаешь? А лавки открыты, вездѣ торгуютъ хлѣбомъ, углемъ, мясомъ. (Бьетъ рукой по столу) Кто же могъ такъ обмануть насъ? Кто заставилъ насъ думать: это твое, это мое? Я голоденъ, лавки переполнены добромъ, не смѣй трогать. Умри, но не смѣй. Народъ съ ногъ падаетъ, а никто не подумаетъ сказать: мы не хотимъ больше, довольно.
  

БЕРМАНЪ.

   Ложитесь уже, охъ-ой-ой. Водка сдѣлала васъ сумасшедшимъ.
  

ГАБАЙ.

   Молчите, Берманъ, дайте ему договорить.
  

МИНА.

   Водка? Да, Абрамъ, меня угостилъ,-- я выпилъ. Утопился бы я въ водкѣ. Или мы ослѣпли? (Лицо у него подергивается) Я встаю и спрашиваю людей: люди, почему мы должны страдать? Ага, вы не знаете?
  

ГАБАЙ.

   Кто хочетъ страдать, тотъ страдаетъ.
  

МИНА (со злобой).

   Никто не хочетъ. Это колдовство. Вотъ правда. Люди здоровые, сильные,-- быки, а не люди,-- идутъ тихо... ихъ давятъ, топчутъ,-- они идутъ тихо и... ничего... (Съ силой и негодованіемъ) И ничего...
  

СЕМЪ.

   Людямъ данъ одинъ путь...
  

НАХОМА.

   Молчите, дядя. Почему не выйти на улицу и не крикнуть: мы не хотимъ страдать!
  

ГАБАЙ.

   Мы скоро выйдемъ, но скажемъ другое. Подождите немножко.
  

НАХОМА.

   Почему жаловаться тихо-тихо, а не собраться всѣмъ съ заводовъ, съ фабрикъ, съ биржъ, съ окраинъ, пойти туда и сказать: довольно. Сытые и сильные, выходите-ка изъ своихъ дворцовъ, уходите-ка, хозяева,-- все принадлежитъ народу. Почему?
  

ГАБАЙ.

   Отлично, Нахома. Лучше и сказать нельзя было... И не сегодня -- завтра мы пойдемъ...
  

МИРА (возбужденно).

   Я первая пошла бы. Шла бы впереди и требовала: отдайте народу его хлѣбъ.
  

СИМОНЪ.

   Это не наше дѣло, Мира. Намъ объ этомъ не нужно говорить.
  

БЕРМАНЪ.

   А я лягу. Не хочу этого слушать. Вотъ такъ время, охъ-ой-ой.
  

МИНА

(слушаетъ. Лицо у него подергивается, кулаки сжимаются).

   Почему? Въ этомъ весь вопросъ. Никто не знаетъ, а я знаю. Трусы мы. Проклятые трусы мы, вотъ правда. Жилы наши трусливыя, мясо наше трусливое. Вотъ эти руки трусливыя, эти глаза всего боятся, платье наше трусливое. Потому что сами мы себѣ враги больше нашихъ враговъ. Всѣ стонемъ и отъ работы, и отъ безработицы, а что бьетъ насъ? Сами мы бьемъ другъ друга. Каждый требуетъ: я для себя хочу. У меня моя жена, моя семья. Умри ты сегодня, а я завтра. Сильные видятъ такой народъ,-- сильные бьютъ по такому народу, и не рождается гнѣва, не рождается. (Грозно) Я пьянъ? Неправда. Сердце ненавистью пьяно противъ своихъ жилъ, противъ своего мяса. Возьмите это проклятое сердце, разорвите его,-- я буду смѣяться. Такъ его, такъ его. Не будь трусомъ,-- не будь. (Дрожитъ и опускается на стулъ. Пауза)
  

ГАБАЙ.

   Если бы всѣ такъ чувствовали. Если бы...
  

СИМОНЪ.

   Ты пойдешь, Мира? (Хочетъ встать)
  

МИРА.

   Нѣтъ,-- сиди. Я дышала свободнѣе... Я хочу надышаться.
  

НАХОМА.

   Ложись, Мина. Посмотри на себя. Ты на человѣка не похожъ.
  

МИНА.

   И не надо быть похожимъ. Уложи меня гдѣ-нибудь. (Она стелетъ на полу возлѣ окна)
  

НАХОМА (работая).

   Видите, дядя, мою жизнь. Если бы не мое терпѣніе... (Машетъ рукой) Ступай, ложись, Мина.
  

МИНА (миролюбиво).

   Вотъ я выдохся теперь весь. Не сердись на меня, Нахома. Я усталъ, Нахома. Я былъ крѣпкимъ работникомъ, а что изъ меня жизнь сдѣлала. Не сердись. Ты знаешь, какъ люблю тебя, дѣтей. Не я пью, горе мое пьетъ. (Идетъ пошатываясь и устраивается на полу) А вѣдь и завтра нужно жить и послѣзавтра.
  

НАХОМА.

   Не легче мнѣ отъ этихъ словъ, нѣтъ, Мина. Я привыкла къ своей тачкѣ, правда. Я сгибаю спину, но человѣкъ не желѣзо. Не желѣзо, Мина,-- знай это. Вышла я за тебя -- тоже я спину согнула... И не лежало мое сердце къ тебѣ, другого я любила,-- ты знаешь. Не я шла, судьба моя шла. Помни, Мина, не изъ желѣза я.

(Мина захрапѣлъ)

  

СЕМЪ.

   Ты этого не должна говорить ему, Нахома.
  

НАХОМА (сосредоточенно).

   Кто мои слезы сосчитаетъ? Гдѣ мои слезы?

(Сидитъ удрученная. Пауза. Раздается плачъ. Всѣ вскакиваютъ. Въ комнату вбѣгаютъ нѣсколько женщинъ. Въ открытую дверь виденъ длинный корридоръ, гдѣ столпились сосѣди. Нѣкоторые бѣгутъ. Слышны возгласы: "Куна умеръ!")

  

НАХОМА

(бросается къ первой сосѣдкѣ).

   Богъ съ нами. Богъ съ нами.
  

ПЕРВАЯ СОСѢДКА.

   Нахомочка, мать моя. Умеръ, бѣдняжка.
  

НАХОМА И МИРА.

   Умеръ.
  

ПЕРВАЯ СОСѢДКА.

   Умеръ, мать моя. (Страстнымъ шопотомъ) Отъ голода. Даже не лѣчили, не кормили. Копѣйки тамъ не было. Несчастная наша жизнь.
  

НАХОМА.

   Неудачница Перка. Бѣдная Перка!
  

ПЕРВАЯ СОСѢДКА (шопотомъ).

   Этого она не перенесетъ. Сама, бѣдняжка, на мертвеца стала похожа.
  

НАХОМА (растерянно).

   Еще сегодня утромъ я съ нимъ разговаривала. Что съ ней будетъ?
  

ПЕРВЫЙ СОСѢДЪ.

   Какъ свѣча онъ угасъ. Тихо, безъ жалобы. (Шопотомъ) И никто ничего не зналъ. Нельзя было говорить.

(Мира, Симонъ, Габай и Давидъ выходятъ. Берманъ поднялся и вышелъ вслѣдъ за ними)

  

ВТОРОЙ СОСѢДЪ (къ Нахомѣ).

   Зайдите хоть къ ней... Выдержитъ ли Перка?
  

НАХОМА.

   Идемъ! (Набрасываетъ на себя шаль. Всѣ выходятъ. Шумъ и плачъ постепенно утихаютъ)

СЕМЪ.

(одѣваетъ валенки. Провожаетъ толпу возгласомъ).

   Въ твои пути вѣрю, Господи.
  

БЕТЬКА

(дрожитъ. Удерживается отъ слезъ).

   Дѣдушка, ты тоже уходишь?
  

СЕМЪ.

   Пора мнѣ... Поставилъ меня Богъ сторожемъ на землѣ.
  

БЕТЬКА.

   Я боюсь, дѣдушка...
  

СЕМЪ

(одѣваетъ пальто).

   Кого бояться, если Богъ съ нами?
  

БЕТЬКА (таинственно).

   Мы тоже умремъ?
  

СЕМЪ.

   Когда Онъ скажетъ -- пора,-- мы умремъ.
  

БЕТЬКА

(послѣ молчанія).

   Слышишь, тамъ плачутъ.
  

СЕМЪ.

   Это душа къ Богу уходитъ... не слѣдуетъ плакать.
  

БЕТЬКА (вдругъ).

   Я люблю Бога. Вотъ такъ я люблю Его. (Прижимаетъ руки къ груди)
  

СЕМЪ.

   Я Его тоже такъ люблю. Что Онъ дѣлаетъ, то и хорошо. Спокойной ночи, Бетька.
  

БЕТЬКА (дрожа).

   Спокойной ночи, дѣдушка.

(Семъ уходитъ. Пауза. Входятъ Мира и Симонъ. Изрѣдка слышится заглушенный плачъ)

  

МИРА (взволнованно).

   Я испугалась. Уведи меня куда-нибудь. (Дрожитъ) Сейчасъ. Отыщи теплое мѣсто, родное мѣсто. Съ солнцемъ... (Короткая пауза) Пустая комната... мертвое тѣло, уроды дѣти и голодъ, голодъ. Спрячь меня куда-нибудь.
  

СИМОНЪ (холодно).

   Меня это не тронуло, Мира. Я хочу сказать -- тронуло, какъ всякая смерть. Смотрѣлъ и думалъ: вотъ и меньше однимъ несчастнымъ. Несчастнымъ лучше умереть.
  

МИРА (оглядывая его).

   Какъ ты сказалъ, Симонъ? Несчастнымъ лучше умереть?
  

СИМОНЪ.

   Зачѣмъ ты такъ смотришь на меня? Я не могу быть другимъ.
  

МИРА.

   Что же у тебя за сердце?
  

СИМОНЪ.

   Сердце, какъ сердце. И... зачѣмъ говорить объ этомъ? Умеръ -- похоронятъ. Голодаютъ -- найдется кто-нибудь и накормитъ. Я не хочу объ этомъ думать, Мира...
  

МИРА

(ходитъ въ волненіи по комнатѣ и изрѣдка взглядываетъ на него).

   Мнѣ кажется, что ты занялъ всю комнату, всю ты ее наполнилъ, и мнѣ нечѣмъ дышать.
  

СИМОНЪ.

   Зачѣмъ меня мучить, Мира? Или я мало покоренъ тебѣ? Я буду покорнѣе. (Умоляюще) Мира...
  

МИРА.

   Оставь меня.
  

СИМОНЪ.

   Я оставлю... на сколько дней?
  

МИРА (съ силой).

   Оставь меня.
  

СИМОНЪ (настойчиво).

   Чѣмъ ты меня взяла? У меня все есть, что нужно; я доволенъ и только ты... Чѣмъ ты меня взяла? Околдовала ты меня. Ничего я не вижу безъ тебя. Два года не день. Можетъ быть, это болѣзнь,-- такъ кто же меня вылѣчитъ?
  

МИРА.

   Лучше бы ты не говорилъ теперь. Лучше.
  

СИМОНЪ.

   Можетъ быть, и лучше было бы. Не знаю... Всегда ты устроишь, чтобы я не могъ поговорить съ тобой. Вѣдь у меня вѣрное сердце и я всѣмъ доволенъ. Если еще нужно ждать,-- я подожду. Я работящій и тебѣ будетъ хорошо у меня. Вѣрь, что будетъ хорошо. Я открою мастерскую... Я вытянусь, я сожмусь,-- но тебѣ будетъ хорошо у меня. Дай мнѣ слово. Я не требую и не прошу, я только говорю: дай мнѣ слово.
  

МИРА.

   Что? Слово? (Старается вдуматься) Всѣ слова... Всѣ мои слова даю тебѣ. Когда ты такъ говоришь со мной, я становлюсь слабой... Да, слабой. Но нужно и меня понять. Нужно. Вотъ я испугалась... О чемъ же ты говоришь. Мнѣ сейчасъ надо подняться... понимаешь, Симонъ, подняться. Куда? Не знаю. Чего-то хочу я, до смерти хочу. Хочу что-то, чего еще не видѣла. Можетъ быть, красиваго. Можетъ быть, гордаго.
  

СИМОПЪ.

   Тебѣ не слѣдовало ходить туда.
  

МИРА (не слушая).

   Иногда какъ бы со сна спрашиваю: почему я здѣсь? Не здѣсь, въ комнатѣ, (нетерпѣливо) а здѣсь. (Дѣлаетъ жестъ) Почему. Или я прилетѣла сюда, или меня въ цѣли заковали и привезли сюда. И я смотрю въ окно и бьюсь въ окно. Что-то я вижу тамъ. Что я вижу? Что? Развѣ я знаю. Что-то свѣтитъ, кто-то манитъ... (Вдругъ какъ бы опомнилась) Это я съ тобой говорю, Симонъ.
  

СИМОНЪ (въ отчаяніи).

   Почему я не понимаю тебя. Я -- какъ дерево. Мозгъ мой становится каменнымъ. Я хочу думать съ тобой,-- не могу. А я люблю тебя всей кровью, всѣмъ сердцемъ.
  

МИРА.

   Развѣ я могу дать тебѣ слово. Кому, тебѣ. Я вѣдь только жалѣю тебя. Я только спускаюсь къ тебѣ... (Быстро) Нѣтъ, не спускаюсь. (Раздумала) Нѣтъ, спускаюсь. Вдругъ я дамъ слово. (Недовѣрчиво разсмѣялась) Послѣ свадьбы ты отведешь меня къ себѣ, вотъ въ такую клѣтку съ окномъ. Черезъ годъ будетъ ребенокъ. У меня. Я стану худой, какъ всѣ здѣсь, и глаза мои ввалятся, чтобъ никогда уже не видѣть свѣта. Ты посѣдѣешь... Какъ ты скажешь тогда: "Мира, я люблю тебя". Симонъ, убей меня сейчасъ.
  

СИМОНЪ (безнадежно).

   Опять то же. Опять -- нѣтъ, опять.
  

МИРА (порывисто).

   Конечно, нѣтъ. Всегда нѣтъ. (Колеблется) Или когда нибудь -- да. Нѣтъ, нѣтъ. Я вѣдь не люблю тебя. Какъ съ братомъ говорю съ тобой, какъ съ глупымъ братомъ. И ты мнѣ нуженъ,-- зачѣмъ-то нуженъ... Нѣтъ, не нуженъ. (Смотритъ на него, какъ бы пораженная чѣмъ-то)
  

СИМОНЪ.

   Ну, перестанемъ. Я опять буду молчать. Опять буду копить деньги и молчать.Я открою мастерскую, у меня дѣло пойдетъ хорошо, можетъ быть богатство смягчитъ тебя.
  

МИРА (недовольно).

   Это меньше всего, меньше, Симонъ. У тебя выростетъ борода и посѣдѣетъ. (Всмотрѣлась въ него и разсмѣялась)
  

СИМОНЪ (серьезно).

   Прошу тебя... Я буду ждать. Я умѣю, я долженъ. Мнѣ все равно не жить безъ тебя. Всего ты меня забрала.
  

МИРА

(пожимаетъ плечами).

   Я знаю, ты будешь ждать, пока я покорюсь. Вотъ этого-то боюсь... Нѣтъ, не боюсь. Я не покорюсь,-- никогда. Или покорюсь...
  

СИМОНЪ.

   Что же дѣлать. Что я долженъ дѣлать? Скажи.
  

МИРА.

   Откажись отъ меня. Это будетъ лучше. Ты вѣдь мнѣ нуженъ только... (Обрывается)
  

СИМОНЪ.

   Славно ты хотѣла сказать, Мира... Но я буду ждать. И можетъ быть... Кто знаетъ...

(Доносится сильный плачъ).

  

МИРА (испуганно).

   Кто это плачетъ?

(Входитъ Габай, онъ возбужденъ).

  

ГАБАЙ.

   Это выше силъ... Выше. Мозгъ леденѣетъ. Я убѣжалъ оттуда...
  

СИМОНЪ (спокойно).

   А что случилось?
  

ГАБАЙ

(смотритъ на него).

   Только-что Перка умерла. Упала на трупъ и не поднялась. (Угрожающе) О...
  

МИРА.

   Не можетъ быть, Габай. Перка. (Громко) Перка! (Съ крикомъ) Перка!
  

СИМОНЪ.

   Вотъ это нехорошо. Съ этимъ я согласенъ.
  

ГАБАЙ.

   Что? Съ чѣмъ согласны?
  

СИМОНЪ.

   Ей не слѣдовало умереть. Надо было о дѣтяхъ подумать. Развѣ отчаяніе могло его вернуть.
  

МИРА.

   Я не могу тебя слушать... Перестань.
  

СИМОНЪ.

   Ты не хочешь меня понять... Мира... Я говорю только, что это меня не трогаетъ.
  

ГАБАЙ (сердито).

   Послушаемъ-ка ваши проповѣди...
  

СИМОНЪ.

   Не знаю, что вамъ нужно отъ меня. Я все понимаю. Оставьте меня въ покоѣ.
  

ГАБАЙ.

   Такъ съ кѣмъ же мнѣ говорить? Подайте мнѣ покойника Куну,-- я встряхну его. Я вдуну въ него гнѣвъ...
  

СИМОНЪ

(отступаетъ отъ него, берется за шапку).

   Вы меня безпокоите этими разговорами. Не безпокойте меня. Мира, я ухожу.
  

МИРА.

   Мнѣ тяжело... Мнѣ страшно... Посиди еще немного. Нѣтъ, лучше уходи.
  

СИМОНЪ.

   Зачѣмъ же онъ меня безпокоитъ?
  

ГАБАЙ.

   Съ кѣмъ же мнѣ разговаривать? (Оглядывается) Со стѣнами. Стѣны, проклятыя, терпѣливыя, кроткія стѣны. Свидѣтели насилій... Проклятыя, глухія стѣны. Слышите? Отъ безстыдной силы, отъ безграничной власти умерло двое и еще погибнутъ тысячи. Кричите, стѣны, объ этомъ!
  

СИМОНЪ (безстрастно).

   А я думаю, что лучше быть терпѣливымъ и кроткимъ. Нужно молчать и работать.
  

ГАБАЙ.

   Слушайте, Мира. Нужно взять ихъ тѣла и бросить въ середину города. Возьмемъ мечъ и ткнемъ имъ въ сердце города. Мечъ, залитый нашей желчью, бросимъ въ городъ. Какъ смѣемъ мы такъ умирать, такъ?..
  

МИРА

(съ увлеченіемъ).

   Я пойду съ вами, Габай,-- я буду съ вами. Симонъ,-- я уйду съ нимъ.
  

СИМОНЪ (вспыхнувъ).

   Я ненавижу его... говорю прямо: его ненавижу. Всѣхъ его товарищей, всѣхъ этихъ проклятыхъ разбойниковъ ненавижу. Съ кѣмъ ты пойдешь. Изъ-за нихъ мы страдаемъ. Бороться. Вѣдь насъ раздавятъ, какъ червей. Я помню прошлый годъ. Я помню, что было три года назадъ. Избивали, высылали и смирили насъ. Мы всѣ хорошо помнимъ это. Голодъ. Никто не виноватъ въ немъ. Теперь кризисъ. Надо перемучиться, и опять дѣла поправятся. Опять будетъ работа...
  

ГАБАЙ

(съ презрѣніемъ).

   Развѣ я звалъ васъ? Скорѣе бы камень позвалъ, позвалъ потому, что камень можно бросить во врага. Я говорилъ, но то мой разумъ помутился.... Рыданія, плачъ, уроды дѣти, и ни одного гнѣвнаго стона.... Мой разумъ помутился... Ни одного гнѣвнаго крика я не услышалъ. Покорные, они умираютъ, какъ живутъ, покорно и примутъ завтрашній день.
  

СИМОНЪ.

   Конечно. И отлично дѣлаютъ. Мы должны быть покорными, мы должны молчать... всегда. Вотъ и хозяевамъ теперь плохо. Надо и ихъ пожалѣть. Ихъ пожалѣешь, себя пожалѣешь...
  

ГАБАЙ.

   Вы слышите, Мира? Вотъ враги народа. Это языкъ врага. Кого жалѣть, тупой, темный человѣкъ.
  

СИМОНЪ.

   Потише,-- я васъ не боюсь. Васъ-то не боюсь. Я знаю, что нужно сдѣлать съ такими, какъ вы.....
  

МИРА.

   Замолчи, Симонъ. Замолчи, прошу тебя. Ты долженъ.
  

ГАБАЙ

(желчно смѣется).

   Жалость, Мира, къ угнетателямъ, къ гранитнымъ сердцамъ! Уничтожьте ихъ, вотъ будетъ ваше милосердіе. Сожгите ихъ, вотъ будетъ ваше добро. Станемъ хищными, безпощадными, свирѣпыми... Будущее человѣчество пойметъ насъ. Оно скажетъ: ваше изступленіе было милосердіемъ, ваша жестокость была жалостью. Потому что распахать жестокую каменистую землю можно только сохой и бороной. И если, Мира, кровь должна пролиться, то что значитъ небольшой ручеекъ ея передъ морями. Что значитъ крикъ насильника передъ тысячелѣтнимъ ревомъ обездоленныхъ. Что боль его, страхъ его передъ пыткой человѣчества. Милосердіе,-- проклятіе ему! Жалость,-- проклятіе ей! Оставимъ это имъ. Ни одной пяди не уступать назадъ..... И когда свершится, Мира,-- встанутъ мертвецы.... Они разобьютъ крышки гробовъ, выйдутъ, чтобы увидѣть желанную жизнь, и мы обнимемъ ихъ. Мы скажемъ: ступайте спокойно назадъ въ ваши могилы,-- дѣти вашихъ дѣтей освобождены, дѣти вашихъ дѣтей увидѣли новую жизнь.
  

МИРА.

   Свершится ли?
  

ГАБАЙ.

   Свершится... Отъ страданій на мигъ мой разумъ помутился. Свершится, Мира. Трусливые, слѣпые и темные плачутъ, дрожатъ, покоряются, но мы поднимаемся. Смотрите, мы поднимаемся. Повсюду несется дыханіе гнѣва работниковъ.... И оттого, что такъ скверно кругомъ, скажите себѣ: вѣковой ночи приходитъ конецъ. Запоры уступаютъ. Желѣзная дверь трещитъ... Дружнѣе! Мы выбьемъ ее.....
  

СИМОНЪ.

   Теперь я знаю, кто онъ.
  

МИРА.

   Ты еще здѣсь, Симонъ... Почему онъ здѣсь? Я какъ будто только-что родилась... Вотъ комната, грязь, бѣднота, а на душѣ такъ свѣтло. Уходи, Симонъ.
  

СИМОНЪ.

   Я ухожу, Мира. Никогда не думалъ я, что ты......

(Машетъ рукой).

  

МИРА (нетерпѣливо).

   Знаю, знаю. Только уйди теперь.

(Симонъ смотритъ на нее нѣсколько мгновеній и уходитъ не прощаясь)

  

МИРА.

   Говорите еще, Габай, говорите.

(Смотритъ на него съ восторгомъ. Входятъ Берманъ, Давидъ, Нахома. Нахома тихо плачетъ. При ихъ появленіи Габай и Мира отходятъ другъ отъ друга)

  

БЕРМАНЪ (мрачно).

   Охъ-ой-ой. Тяжелое время, трудное время. И что Онъ тамъ на небѣ думаетъ объ этомъ. (Разводитъ руками) Охъ-ой-ой, Охъ-ой-ой.
  

НАХОМА

(сѣла. Плачетъ).

   Можетъ быть, это и насъ ждетъ. Можетъ быть, завтра Мина или другой сосѣдъ... О Господи, помоги же намъ, помоги всѣмъ несчастнымъ на землѣ. Съ этими двумя смертями пусть кончаются горести, людей. Что-то на душѣ у меня неспокойно, Берманъ. Сердце плачетъ, плачетъ, какъ о своемъ.
  

БЕРМАНЪ.

   Охъ-ой-ой, нѣтъ у меня силъ, Нахома, охъ-ой-ой, охъ-ой-ой.

(Пауза. Нахома плачетъ. Габай ложится на полу подлѣ казанка и укрывается пальто. Мира ложится на кровати. Нахома встаетъ, подходитъ къ кровати и ложится съ дѣтьми. Берманъ немедленно раздѣвается и устраивается на полу подлѣ Габая. Поворачивается лицомъ къ стѣнѣ)

  

БЕРМАНЪ.

   Охъ-ой-ой, охъ-ой-ой!
  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

  
   Та-же комната. Изъ мебели осталась только кровать Нахомы, подушка и старенькое одѣяло. Кровать Миры, скамейка, казанокъ. Обѣденное время. Январь. День солнечный. Мимо окна отъ времени до времени проходитъ кучка мужчинъ. Дѣти сидятъ на кровати и то начинаютъ плакать, то перестаютъ. На скамейкѣ сидятъ Оснесъ и Нахома. Семъ стоитъ съ молитвенникомъ въ рукахъ у окна и выглядываетъ на улицу.
  

СЕМЪ.

   Окна оттаяли. Сегодня хорошій день. Опять прошла кучка рабочихъ. Куда это они идутъ?
  

ДАВИДЪ.

   Я знаю!
  

СИМЪ.

   Ты знаешь? Много ты можешь знать.
  

ДАВИДЪ.

   Я говорю, что знаю, значитъ это такъ.
  

ОСНЕСЪ

(трясетъ головой).

   Съ утра тутъ неспокойно...

(Дѣти заплакали. Сначала Нахмале, а за нимъ Гершеле)

  

НАХОМА

(сорвалась съ мѣста).

   Опятъ плачете! Что же я вамъ дамъ? Что? Мясо мое? Ну отрѣжьте, отрѣжьте и кушайте. Разорвите меня! Кусайте меня!
  

БЕТЬКА.

   Я уже не могу выдержать. Развѣ я виновата? Со вчерашняго дня ты мнѣ кусочка хлѣба не дала. Иди достань гдѣ-нибудь, попроси у кого-нибудь.

(Всѣ опять заплакали. Семъ отошелъ отъ окна и заглядываетъ въ молитвенникъ)

  

НАХОМА (путаясь).

   Что я съ ними буду дѣлать? У кого попросить, кто дастъ? Что вы тамъ молитесь, дядя, съ ума вы сошли! (Къ дѣтямъ) Не кричите же. Слышите, не смѣйте кричать! Я тоже голодна и молчу. И молчу! Не хочу слышать вашихъ голосовъ. Замолчите! Что? Голодны? Не смѣйте быть голодными. Молчать! (Подходитъ къ нимъ и бьетъ ихъ) Убью васъ. Вчера дала по кусочку хлѣба и на сутки должно быть довольно. Я не богачка, чтобы кормить васъ хлѣбомъ каждый часъ. Молчать, молчать! Здѣсь всѣ умираютъ съ голода и никто не кричитъ. Никого не слышно, кромѣ васъ однихъ.

(Дѣти еще громче плачутъ).

  

СЕМЪ

(поднялъ голову).

   Я не могу этого слушать, Нахома.
  

НАХОМА.

   Такъ дайте имъ покушать, дядя. Продайте вашъ молитвенникъ и принесите имъ хлѣба, если у васъ такое сердце. Я все продала, что имѣла, и сердце мое окаменѣло. Я съ ума сошла, дядя! Гдѣ Мина? Два дня какъ нѣтъ Мины!
  

ОСНЕСЪ.

   Не надо отчаяваться: Богъ дастъ, онъ вернется. Вернется!.. Если Богъ мнѣ мою маленькую вернулъ...
  

НАХОМА

(прерываетъ ее).

   Кто? Богъ? (Иронически смѣется) Когда-то на Мину и смотрѣть не могла, а теперь съ безпокойствомъ спрашиваю: гдѣ Мина? Вотъ что Богъ можетъ сдѣлать. Страшно мнѣ безъ Мины! Когда онъ молодымъ былъ, молодцомъ онъ былъ, Мина, а я не хотѣла пойти за него. Теперь онъ и выпить любитъ и постарѣлъ Мина, а я дрожу и спрашиваю: гдѣ же Мина? Куда онъ пропалъ?
  

ДАВИДЪ.

   Опять прошли рабочіе.
  

НАХОМА.

   ...И сердце щемитъ. Что же это за проклятое сердце? О чемъ я говорю? Дѣти меня съ ума сведутъ. О чемъ я говорила? (Оглядывается) Мина два дня домой не приходилъ,-- и я спокойна! Опять, дѣти, плакать! Молчать! Смѣйтесь... Нѣтъ голода, нѣтъ зимы. На дворѣ хорошо, тепло. Отецъ принесъ деньги, и мы славно покушаемъ. Что намъ еще нужно? Богъ, что намъ еще нужно?.. И отчего у меня голова кружится и въ глазу стрѣляетъ? Это оттого, дѣти, что нашего бѣднаго отца уже два дня какъ нѣтъ дома!..
  

ОСНЕСЪ.

   Можетъ быть, онъ нашелъ работу? Никто ничего не можетъ знать, хи-хи. Онъ вышелъ въ добрый часъ изъ дому и встрѣтилъ человѣка... Хорошаго человѣка, хи-хи. И тотъ сказалъ ему: вотъ, Мина, есть для тебя работа! (Семъ киваетъ головой) Пошелъ Мина работать и принесетъ рубль. Хи-хи!
  

НАХОМА (растроганно).

   Это похоже на сказку. На хорошую! Когда я, Оснесъ, была маленькой, то зимой забиралась на печку, и бабушка моя разсказывала сказки. Отецъ отдыхалъ, мать перебирала перья для подушки, а я свѣшивалась вотъ такъ внизъ головой и слушала, и видѣла, какъ на высокой горѣ, въ зеленой травѣ стояли два нѣмца, два нѣмца!.. (Откровенно) Мина въ гнѣвѣ ушелъ. Не могъ онъ слышать плача дѣтей, такъ онъ сказалъ. А я поссорилась съ нимъ. Надо сказать правду, я разсердила его.
  

ОСНЕСЪ.

   Мы всѣ такія.. Мы любимъ мужей, когда они кормятъ насъ, хи-хи.
  

НАХОМА.

   Я сказала ему: ты сталъ пьяницей и ничего не можешь заработать. Ты убиваешь своихъ дѣтей, Мина! (Становится серьезной) Онъ ударилъ меня... Оснесъ, онъ меня побилъ въ первый разъ за двѣнадцать лѣтъ! Я не кричала, нѣтъ; Оснесъ, я не кричала. Я стиснула зубы и думала: вотъ и совсѣмъ пропала жизнь!
  

ОСНЕСЪ

(указываетъ на себя).

   А спросите, что это тѣло вытерпѣло? Можетъ быть, извощикъ свою лошадь такъ не бьетъ, какъ меня билъ мой Фавлъ. Забывалось, Нахома! А что я выиграла? Иногда сижу и вспоминаю свою жизнь. Зачѣмъ я замужъ вышла? И зачѣмъ мы голодали? Зачѣмъ я дѣтей рожала, когда изъ десяти только одна калѣка осталась? Такъ сижу и думаю о жизни. Помню я, когда Фавлъ открылъ мастерскую... Что дѣлалось! Души наши летали. И это прошло! Потомъ мастерскую закрыли,-- все описали. Прошло, Нахома! Десять дѣтей было... Они умирали, умирали и, бывало кажется, что душа твоя отлетитъ отъ горя,-- прошло, Нахома, все прошло!.. Что же я выиграла? Зачѣмъ жила?
  

СЕМЪ

(киваетъ головой).

   Хорошо спросила Оснесъ, но отвѣта не будетъ.
  

НАXОМА.

   Не хочу этого знать... Какое мнѣ дѣло? Мое сердце разрывается! За что? Хоть не у кого спросить, а я все буду кричать: за что? Гдѣ справедливость?

(Оснесъ хочетъ отвѣтить, Семъ перебиваетъ ее)

  

СЕМЪ.

   Дай ей покричать. Если она будетъ молчать, то кто скажетъ, что Онъ (указываетъ пальцемъ вверхъ) страдаетъ съ любимыми и избранными?

(Дѣти обступили Нахому и плачутъ. Она оглядываетъ ихъ съ ненавистью. Сейчасъ же сжалилась)

  

НАХОМА (съ тоской).

   Вѣдь я надъ ними кровь проливала. (Беретъ Нахмале на руки, тихо стонетъ и горячо цѣлуетъ его) Дяди, вы опять молитесь? Дядя, есть ли теперь въ городѣ несчастнѣе насъ?
  

СЕМЪ.

   Скажи Ему: все принимаю изъ Твоихъ рукъ.
  

НАXОМА.

   Ну, а справедливость?
  

СЕМЪ

(бьетъ рукой по молитвеннику).

   Вотъ здѣсь она!
  

НАXОМА (въ отчаяніи).

   И ничего больше, дядя?
  

СЕМЪ (торжественно).

   Ничего!...
  

НАХОМА.

   Отчего же я отпустила Мину? Отчего же я не выбѣжала и не крикнула ему: Мина, вернись, я прощаю тебя... И ничего больше, дядя, повторите-ка! Дѣти, молчать! Молчать! (Разсердилась и бьетъ ихъ) Я говорю -- молчать!
  

СЕМЪ (съ сожалѣніемъ).

   Ничего!
  

НАХОМА.

   Ну хорошо, хорошо! (Разсѣянно) Я все знаю, все вижу. Мина можетъ придти, или я опять пойду искать его, но что-то приближается. Что-то!
  

ОСНЕСЪ.

   Вы пугаете дѣтей, Нахома.
  

НАХОМА.

   Такъ разсмѣшить ихъ? Разсказать, что мелькаетъ у меня въ головѣ? (Вдругъ, съ радостью) Мы улетаемъ, дѣти, мы на крыльяхъ поднимаемся, мы... (Расплакалась)
  

ОСНЕСЪ.

   Возьмите свое сердце вотъ такъ въ руки. Я знаю отчаяніе.
  

НАХОМА (устало).

   Мнѣ темно, Оснесъ. Куда ни повернусь, темно, куда ни ткнусь -- стѣна. А сердцу такъ больно, такъ ему больно!
  

СЕМЪ

(посмотрѣлъ въ окно).

   Вотъ идетъ Берманъ.
  

ОСНЕСЪ.

   Можетъ быть, Нахомочка, узнаете что-нибудь о Минѣ.
  

НАХОМА.

   Гдѣ же онъ? (Подбѣгаетъ къ окну)
  

СЕМЪ.

   Что уже не видно. Вѣроятно, зашелъ въ ворота.

НАХОМА

(открываетъ двери и стоитъ въ ожиданіи. Въ глубинѣ корридора показывается Берманъ).

   Идите скорѣе, Берманъ. Слыхали что-нибудь о Минѣ?
  

БЕРМАНЪ

(отвѣчаетъ, идя по корридору. На плечахъ у него пара старыхъ брюкъ).

   Что теперь на улицахъ дѣлается! Чуть меня не задушили. Охъ-ой-ой! (Входитъ въ комнату) И отсюда толпа, и оттуда толпа!
  

НАХОМА (тревожно).

   Я васъ о Минѣ спрашиваю? Вы ничего не слышали о моемъ Минѣ?

(Берманъ огорошенный смотритъ на нее. Какъ бы соображаетъ, что означаетъ ея вопросъ)

  

БЕРМАНЪ.

   Что? о Минѣ? Вотъ Симона я встрѣтилъ, это правда. Какъ сумасшедшій летѣлъ Симонъ. Охъ-ой-ой. Но не Мину. (Иронически смѣется) Она думаетъ, что теперь у всякаго ея мужъ въ головѣ. Носятся съ ея мужемъ, охъ-ой-ой. Пройдитесь-ка по улицамъ, такъ узнаете, что дѣлается. Дайте мнѣ присѣсть. Отдохну минуту. и опять пойду.
  

СЕМЪ.

   Что вы тамъ разсказываете, Берманъ? Я ничего не понимаю.
  

БЕРМАНЪ

(сѣлъ возлѣ Оснесъ).

   Подвинься-ка, старуха. Охъ-ой-ой. (Кладетъ брюки на холодный казанокъ) Что понимать?
  

ОСНЕСЪ

(трясетъ головой).

   Я могу подняться:..
  

БЕРМАНЪ.

   Сиди, старуха, если сидишь, охъ-ой-ой! Не надо понимать, Семъ. Это ясно. Я простой человѣкъ, съ того свѣта, и то вижу. Бермамъ такъ сказалъ,-- попомните это. Сколько корней имѣетъ зло? Одинъ корень. Живу и знаю, что всѣ вѣтки, сколько ихъ есть на деревѣ, отъ одного корня. А корень -- голодный человѣкъ.
  

НАХОМА

(старается обратить его вниманіе).

   Я спрашиваю у васъ о моемъ Минѣ, Берманъ. Вслушайтесь въ мои слова. Ни отъ кого не слыхали о немъ? Не говорятъ: убили ночью человѣка, повѣсился человѣкъ!
  

БЕРМАНЪ.

   Охъ-ой-ой! А откуда я знаю? Что вы суетесь теперь съ вашимъ мужемъ? Не онъ одинъ пропадетъ. Попомните,-- скажете: дуракъ Берманъ сказалъ. Охъ-ой-ой! Есть такой Берманъ, живетъ у Мины, и онъ это сказалъ.
  

ОСНЕСЪ.

   Понять васъ нельзя. Говорите какъ человѣкъ.
  

БЕРМАНЪ.

   А какъ же я говорю? Какъ лошадь? Въ городѣ неспокойно... И оттуда приходятъ, и отсюда. И почему можетъ быть спокойно? Развѣ привезли хлѣбъ, разсыпали по улицамъ и сказали голоднымъ: берите! Или привезли уголь и роздали его народу. Я -- старая собака и ничего у меня нѣтъ, ни голоса, ни зубовъ. А они не старыя собаки. (Достаетъ изъ кармана черный хлѣбъ и подходитъ къ дѣтямъ) А вамъ я пряникъ принесъ. Таки не пряникъ, но лучше пряника. Кушайте, маленькіе, кушайте, человѣчки! (Далъ каждому по кусочку)
  

БЕТЬКА (съ радостью).

   Мать, хлѣбъ! (Крикнула) Хлѣбъ, хлѣбъ! Мать, вотъ и тебѣ кусочекъ. Ну, бери же, не стыдись.
  

НАХОМА

(гладитъ ее по головѣ).

   Сама покушай. Развѣ я голодна?

БЕТЬКА

(со слезами въ голосѣ).

   Ну кушай же. (Суетъ ей хлѣбъ въ ротъ) Мать, дорогая моя мать.
  

ОСНЕСЪ.

   Не мучьте ее, Нахома. Возьмите кусочекъ.

БЕРМАНЪ.

   Теперь опять пойти можно. (Вѣшаетъ брюки на стѣнѣ) Чуть ихъ не разорвали. Ну, день сегодня. Такого дня не запомню.
  

СЕМЪ (нетерпѣливо).

   Разскажи-же, что ты видѣлъ.
  

БЕРМАНЪ.

   Вы должны меня съ одного слова понять. Вы вѣдь смотрите въ книгу. Народъ волнуется, народъ дѣлаетъ кулаками вотъ такъ! И вотъ такъ онъ тоже дѣлаетъ, какъ левъ въ лѣсу. (Оскалилъ грозно зубы) И шумитъ. Вы слыхали, какъ шумитъ вѣтеръ? Такъ онъ шумитъ: шшъ, шшъ!

СЕМЪ

(съ досадой).

   Почему-же ты молчалъ? Пойду и я посмотрю.
  

ОСНЕСЪ (недовольно).

   Съ ума сошли люди! Мало они мучатся! (Встаетъ) Ахъ, Берманъ, Берманъ! И вы тоже? Надо идти на молитву,-- они идутъ съ молитвы. Ихъ задушатъ! Ну голодъ, смерть, кто виноватъ въ этомъ? Когда-то хоть и нехорошо было, а все-таки хорошо. Радовались -- молились, и мучились -- молились. Сидѣли въ комнатѣ, и смѣялись тихо, и плакали тихо. Вы тоже идете, Семъ? Зачѣмъ вамъ ходить? Берманъ пусть идетъ, о немъ нечего говорить. А вы, Семъ, человѣкъ. Вы почтенный человѣкъ.
  

СЕМЪ.

   Сиди, старуха, и молчи.
  

БЕРМАНЪ.

   Вотъ вамъ грошъ за ваши слова... (Разсмѣялся)
  

НАХОМА (уныло).

   А мнѣ все равно. Пусть тамъ кричатъ, или пусть молчатъ, мнѣ все равно. Вѣдь то, что здѣсь кричитъ, лучше ихъ, громче. А кто слышитъ? Нѣтъ, мнѣ все равно. Поищите только моего Мину.
   (Открывается дверь, и на порогѣ показывается Гершель. Оглядываетъ всѣхъ. На головѣ у него по-прежнему сплюснутый цилиндръ. Дико вращаетъ глазами)
  

ГЕРШЕЛЬ.

   Ха-ха. Ага, ха! Ага! (Хохочетъ)
  

НАХОМА (испуганно).

   Опять Гершель.
  

СЕМЪ

(съ гнѣвомъ).

   Пошелъ отсюда. Убирайся, нечистый!

(Гершель поворачивается и уходитъ. Слышенъ его хохотъ. Оснесъ спѣшитъ за нимъ).

  

НАXОМА

(съ отчаяніемъ).

   Теперь вижу, что я пропала.
  

СЕМЪ.

   Подождите, Берманъ, я иду съ вами. Ничего не будетъ, Нахома. Не безпокойся. Я говорю: не безпокойся.
  

НАХОМА

(подходитъ къ Сему. Умоляющимъ голосомъ).

   Дядя, вы будете ходить по улицамъ... Поищите моего Мину. Вотъ вы уходите, и мнѣ кажется, что я умру. Такъ мнѣ кажется. Сердце мое истекаетъ кровью отъ всего, дядя, отъ всего. Дѣти меня замучатъ. Если вы увидите Мину, скажите ему моимъ голосомъ: вернись, Мина, вернись! Нахома уже не сердится на тебя. Она прощаетъ тебя... Нахома сидитъ и плачетъ по тебѣ... (Расплакалась)
  

СЕМЪ (растроганный).

   Перестань, Нахома. Онъ вернется.
  

НАХОМА

(кладетъ ему голову на плечо).

   Дядя, дядя, вы видите... Онъ видитъ.
  

БЕРМАНЪ (отвернувшись).

   Идете, Семъ?
  

НАXОМА (подошла къ Берману)

   И вы, Берманъ, тоже. Вы добрый старикъ. Если услышите о Минѣ, бросьте все и придите сказать мнѣ. Смотрите по сторонамъ, не пропускайте людей. Если увидите его, вцѣпитесь въ него, какъ я, и удержите. Скажите ему мягко, вотъ такъ: "Мина, твои дѣти голодаютъ и просятъ: хлѣба, хлѣба! а дома уже все продано. Нахома сидитъ вся не своя. Ничего не понимаетъ Нахома и что-то хочетъ сдѣлать. Отъ отчаянія, Мина. Ни во что она уже не вѣритъ, Нахома. И вотъ, Мина, нужно, чтобы ты вернулся домой мужчиной твердымъ и добрымъ хозяиномъ семьи своей. Она ждетъ, Нахома... Такъ она ждетъ"...

БЕРМАНЪ

(слушаетъ, опустивъ голову).

   Хорошо, хорошо. Я возьму съ собой палку, Семъ. Идете? Гдѣ моя палка?
  

СЕМЪ.

   Я готовъ. Твоя палка въ углу.

(Берманъ достаетъ палку, и оба выходятъ. За ними выбѣгаетъ Давидъ. Нахома подходитъ къ окну. Приложилась лбомъ къ стеклу и выглядываетъ на улицу. Доносится глухой шумъ. Бетька пугается)

  

БЕТЬКА.

   Что это, мать? Какъ будто кричатъ или поютъ?
  

НАХОМА.

   Пусть кричатъ.

(Стоитъ въ скорбной позѣ и прислушивается. На лицѣ появилось выраженіе испуга. Какъ будто мелькнула тяжелая мысль. Она машетъ руками, чтобы отвязаться отъ нея. Входитъ Симонъ. Видъ у него разстроенный. Не здороваясь, ревнивымъ взглядомъ осматриваетъ комнату. Тяжело вздохнулъ)

  

СИМОНЪ

(неестественно громкимъ голосомъ).

   Ихъ нѣтъ здѣсь!
  

НАXОМА (очнувшись).

   Вы меня испугали, Симонъ. Что съ вами? Какъ вы шапку надѣли?
  

СИМОНЪ

(нетерпѣливо машетъ рукой).

   Только-что видѣлъ ихъ вмѣстѣ въ толпѣ и потерялъ. Мнѣ казалось, что они шли сюда. И смѣялись, смѣялись, смѣялись!
  

НАХОМА.

   Вытрите лицо, оно въ грязи.
  

СИМОНЪ.

   Надо мною.... (Проводитъ рукой по лицу) Я бѣжалъ, на улицахъ грязно.... Я бѣжалъ! А толпа раздѣлила насъ. Отбросила меня толпа.
  

НАХОМА.

   Я не знаю, о комъ вы говорите. О Мирѣ?
  

СИМОНЪ (возбужденно).

   Я говорю о немъ и о Мирѣ. Чего онъ хочетъ отъ нея? Подлый онъ человѣкъ! Безчестный человѣкъ! Что ему нужно отъ меня? Скажите, что? Вы сами говорили, что Мирѣ не надо лучшаго желать. Я ждалъ годъ, другой.... Теперь все перевернулось изъ-за него. Почему вы впустили его къ себѣ? На васъ буду плакаться.
  

НАХОМА

(умоляюще и съ тревогой).

   Приходите, Симонъ, въ другой разъ. Голова моя заботой занята. Вы будете разсказывать о любви, а я разсмѣюсь. Еще существуетъ любовь, еще люди чувствуютъ...
  

СИМОНЪ.

   Не говорите,-- надоѣло! Всюду слышу одно: нѣтъ работы, голодъ, и что еще слышу! Но вѣдь одними жалобами на голодъ нельзя жить. Душа проситъ своего. Кровь горитъ, мозгъ горитъ. Вы были моей защитницей, Нахома. Почему же вы теперь молчите? Или онъ вамъ тоже нравится? Я рѣдко ее вижу.... Почему это? Почему она избѣгаетъ меня? Я хочу знать, за что? Если я виноватъ, пусть скажетъ, въ чемъ. (Взволнованно) И терпѣніе кончается. Она не хочетъ меня выслушать, а у меня такъ накипѣло за эти два мѣсяца! Бѣшенство меня душитъ.
  

НАХОМА.

   Успокойтесь-же, Симонъ.
  

СИМОНЪ (слѣпо).

   Я не хочу больше терпѣть, я не могу. Здѣсь прольется кровь. Если бы не этотъ подлый, грязный человѣкъ, она вышла бы за меня. Она бы полюбила меня. Откуда-же онъ взялся? (Свирѣпо) Здѣсь прольется кровь
  

НАXОМА.

   Возьмите-же себя въ руки, Симонъ. Какъ вы его ненавидите. И такъ любите ее? Такъ крѣпко?
  

СИМОНЪ.

   Я умираю за нее.Разорвалъ-бы себя, такъ люблю ее.
  

НАХОМА (убѣжденная).

   И мнѣ это что-то напомнило. Я вѣдь не любила Мину, когда выходила за него.
  

СИМОНЪ (прислушивается).

   Бьется мое сердце. Вѣроятно, она недалеко. Я всегда чувствую, гдѣ она. (Оглядывается и прислушивается) Я дѣлаюсь тихимъ. При ней я не могу кричать. А иногда хочется поднять руку и убить ее и себя. (Уныло) Если бы кто-нибудь могъ меня вылѣчить...
  

НАХОМА

(съ грустью и просто).

   Я тоже такъ любила когда-то.
  

СИМОНЪ.

   Тоже? (Удивленный и растроганный) Въ самомъ дѣлѣ?
  

НАХОМА.

   Онъ ушелъ въ солдаты... (Опускаетъ голову) и... не вернулся оттуда....
  

СИМОНЪ (съ чувствомъ).

   Бѣдная вы! И я бѣдный, Нахома. Душа горитъ, а словъ нѣтъ. По ночамъ не сплю. Лягу въ кровать и думаю до утра: еще нѣтъ со мной ея, еще нѣтъ ея, еще нѣтъ Миры? Отъ гнѣва плачу, какъ ребенокъ. Нѣтъ у меня Миры! Иногда стану у окна и смотрю на улицу: душа ноетъ,-- нѣтъ Миры. И бѣгу изъ дому. Куда? Сюда бѣгу. Хожу и смотрю на окно: хоть бы огонекъ ея увидѣть.

(Нахома киваетъ головой. Пауза)

  

НАХОМА

   Въ жизни все такъ: ты идешь направо, а счастье идетъ слѣва. Ты идешь налѣво, несчастье тоже идетъ слѣва.
  

СИМОНЪ.

   Это правда. Сижу дома и думаю. Скриплю зубами и думаю: если не мнѣ, такъ никому. Никто не коснется Миры. Или прольется кровь. На-дняхъ я ей сказалъ: Мира, земля зальется кровью! "Я хочу увидѣть кровь", вотъ что она мнѣ отвѣтила. Скажите, Нахома, вы дѣти одной матери? Почему-же вы -- другая? Раньше я думалъ, что всего можно добиться терпѣніемъ. Можетъ быть, нужно требовать? Сказать громко, вотъ такъ: мое! Схватить за косы, обвить ихъ вокругъ руки и потащить ее за собой?
  

НАХОМА

(испуганная его голосомъ и движеніемъ).

   Прошу васъ, Симонъ. Не теряйте головы.
  

СИМОНЪ (мрачно).

   Что-же мнѣ дѣлать? Смѣяться теперь трудно, никогда я не буду больше смѣяться... Скажите, она любитъ Габая? Признайтесь мнѣ.
  

НАХОМА.

   Не знаю, навѣрно не знаю.
  

СИМОНЪ (съ испугомъ).

   Можетъ быть, любитъ. Если да, то почему? Или онъ красивѣе меня? Или покорнѣй? Или лучше меня зарабатываетъ? Скажите, что онъ лучше меня, и я уйду.
  

НАХОМА.

   Онъ смѣлъ. Мира какъ-то сказала мнѣ: "вотъ хозяинъ жизни!"
  

СИМОНЪ (вскочилъ).

   Она это сказала? Повторите,-- какъ она сказала? Хозяинъ! Какой онъ хозяинъ этотъ нищій. Подбивать народъ значитъ быть хозяиномъ? О комъ вы говорите, Нахома? Вѣдь этихъ нужно убивать, какъ бѣшеныхъ собакъ. Говорить подлыя слова и сводить людей съ пути дѣло честнаго человѣка? И вѣдь это нравится, вотъ что меня бѣситъ. Почему это нравится? Проклятыя, проклятыя слова...
  

НАХОМА.

   Слова хороши, вотъ что говоритъ Мира. Они складываются и такъ, и иначе. Они шепчутъ, они трубятъ...
  

СИМОНЪ (съ мольбой).

   Поговорите вы съ ней. Можетъ быть, вы меня спасете. Попросите ее крѣпко или закричите. Я даю честное слово, что ей будетъ хорошо у меня. Не можете? Куда-же мнѣ пойти теперь? Гдѣ ее искать? А въ городѣ неспокойно, и не до людей мнѣ!
  

НАХОМА (вспомнила о своей заботѣ).

   Вы не встрѣтили моего Мину въ городѣ?
  

СИМОНЪ.

   Нѣтъ. Толпы рабочихъ я встрѣчалъ. Страшно теперь на улицѣ! (Вдругъ) Она гдѣ-то близко здѣсь.

(Доносятся крики и стихаютъ).

  

НАХОМА.

   Что это? (Подбѣгаетъ къ окну) Вы слышите, вы слышите?
  

СИМОНЪ.

   Это рабочіе!
  

НАXОМА

(суетливо набрасываетъ на себя шаль).

   Я должна пойти посмотрѣть, что тамъ. Вы идете, Симонъ? Дѣти, тихо сидѣть!
  

СИМОНЪ.

   Пойду поищу ее.

(Опять доносится шумъ смѣшанныхъ голосовъ, криковъ. Оба торопливо выходятъ. Слышно, какъ бѣгутъ по корридору. Открывается дверь, и входитъ сосѣдка. Оглядываетъ комнату и быстро выходитъ. Бетька съ дѣтьми подбѣжала къ окну. Гулъ постепенно стихаетъ. Раздается шумъ шаговъ въ корридорѣ. Входятъ Мира и Габай. Бетька радостно вскрикиваетъ).

  

МИРА

(разочарованно).

   Никого нѣтъ дома?
  

ГАБАЙ.

   Вѣроятно, они вышли на улицу. (Видимо, усталъ, присѣлъ на скамейкѣ)
  

МИРА

(подходитъ къ дѣтямъ и цѣлуетъ ихъ).

   Гдѣ мать, Бетька?
  

БЕТЬКА.

   Только-что вышла. Ты ее не встрѣтила? А мы боимся... кричатъ!
  

ГАБАЙ.

   Сейчасъ васъ развеселю. Давайте-ка играть.
  

БЕТЬКА.

   Ты только умѣешь обѣщать. Я вижу, что ты уходишь.
  

ГАБАЙ.

   Конечно, ухожу. (Смѣется) Вотъ весело, что надо уходить!
  

БЕТЬКА.

   А мнѣ не нравится...
  

МИРА (къ Бетькѣ).

   Никого здѣсь не было?
  

БЕТЬКА.

   Симонъ былъ. Онъ вышелъ съ матерью. И такое говорилъ... нѣтъ, я не скажу, что онъ говорилъ.
  

МИРА.

   Симонъ. (Морщится) А отецъ вернулся?
  

БЕТЬКА (грустно).

   Отца все не было. Мать плакала.
  

МИРА

(съ безпокойствомъ).

   Видишь, Габай, Мина не приходилъ. Что это значитъ? Навѣрно, съ нимъ несчастье случилось. А ты меня успокаивалъ. Я говорила, что нужно зайти сюда.
  

ГАБАЙ.

   Что-же мы выиграли отъ того, что я тебя послушалъ?
  

МИРА.

   Ничего... Нѣтъ, выиграла. Буду ходить съ неспокойнымъ сердцемъ. (Серьезно) Вотъ несчастная жизнь, проклятая! То заболѣетъ кто-нибудь, то умретъ.
  

ГАБАЙ.

   Не жалуйся, Мира. Теперь не жалуйся.
  

МИРА.

   И не жалуюсь... Это другое...
  

ГАБАЙ (недовольно).

   Что другое?..
  

МИРА.

   Что-то. Не качай головой! Я открываю тебѣ свою душу... Вотъ тамъ... на улицѣ идешь и тысячи шаговъ стучатъ въ твоемъ сердцѣ. Что-то благородное душитъ тебя. Разорваться хочется. Цѣловать всѣхъ хочется. И улыбаться... Толпа сидитъ въ душѣ..... судьей казалась мнѣ толпа. (Съ силой) Дѣла довольно! Правда! Но вѣдь это дѣло -- дитя проклятой жизни...
  

ГАБАЙ

(перебиваетъ ее).

   Ахъ, Мира...
  

МИРА.

   Ну вотъ... Нѣтъ, ты подумай. Какое благородное дѣло можетъ быть безъ проклятой жизни? Какое? Такъ благословлять эту проклятую жизнь? А безъ нея -- сиди и бейся въ окошко. Вотъ что меня мучитъ. И думаю, а нѣтъ ли чего-нибудь другого, кромѣ проклятой жизни и дѣла? Можетъ бытъ, есть? Можетъ быть, нужно уйти въ сторону, и вдругъ откроется дверь куда-то, другая дверь... (Обрываетъ и смотритъ на него растерянно) Чего же я хочу?
  

ГАБАЙ.

   Опять вопросы? Развѣ теперь время? Непонятная ты дѣвушка, Мира, неуловимая! Благословлять проклятую жизнь. Зачѣмъ? Надо выйти на ровную дорогу, а тамъ мы обо всемъ подумаемъ. Дана проклятая жизнь, надо сдѣлать, чтобы ея не было. Это раньше всего. Уничтожимъ ее! Развѣ ты сегодня не видѣла, какъ орелъ расправляетъ крылья? Развѣ ты отсюда не слышишь, какъ народъ беретъ въ руки свои цѣпи? Вотъ правда, вотъ прекрасная правда. Она потрясаетъ меня, тебя, всѣхъ насъ...
  

МИРА

(уже увлечена).

   Говори, говори! (Смотритъ на него съ восторгомъ)
  

ГАБАЙ

(обнимаетъ и цѣлуетъ ее).

   Дорогая моя Мира!
  

МИРА (вдругъ холодно).

   Нѣтъ, говори, говори... Почему ты всегда прерываешь себя?.. Эти слова и поцѣлуи! Поцѣлуи! Зачѣмъ они? Говори.... опять! Скажи: я люблю тебя? Ты цѣлуешь, а я спрашиваю, люблю ли я тебя? Иногда замираешь... и вдругъ что-то не нравится. У тебя тоже такъ?
  

ГАБАЙ.

   Мнѣ всегда нравится...
  

МИРА.

   А мнѣ нѣтъ. (Въ отчаяніи) И никогда я не полюблю? Когда ты говоришь о будущей жизни, я тоже замираю... и не нравится... въ концѣ. Но страшно, когда ты цѣлуешь. Не цѣлуй, когда говоришь. Къ чему это? (Обрываетъ и угрюмо) Нѣтъ, это не то. Почему, Габай, нѣтъ словъ, чтобы можно было все, все сказать? Всегда что-то остается... самое важное, самое нужное. Я цѣню тебя и все же мнѣ страшно, когда ты говоришь: моя. Ты только-что сказалъ -- моя. Нѣтъ, я не твоя... Я чья то, но не твоя!
  

ГАБАЙ.

   Почему же не моя?
  

МИРА.

   Вотъ этого ты не можешь понять... Не твоя! (Вдругъ страстно цѣлуетъ его)
  

ГАБАЙ.

   Ничего я не понимаю.
  

МИРА.

   Ты не можешь понять. (Шопотомъ) Зоветъ меня кто-то, что-то!.. Можетъ быть, и полюбила тебя за то, что ты... (Смѣется) Смѣло, впередъ,-- рабочій народъ! Это опьяняетъ, какъ вино! (Устало) Это всѣмъ кружитъ голову. Всѣмъ голоднымъ, угнетеннымъ оно кружитъ голову, и слова рождаются, и кулаки сжимаются, а когда кругомъ оглянешься, думаешь,-- хорошо, что у насъ есть такія слова, что у всѣхъ кулаки сжимаются. У всѣхъ!.. (Произноситъ это слово съ сдержаннымъ презрѣніемъ) А я чего хочу? Подведи меня къ окну и сбрось на улицу. (Замученнымъ голосомъ) Ну, не сердись... я люблю тебя. (Заплакала. Онъ цѣлуетъ ее).
  

БЕТЬКА

(захлопала въ ладоши).

   Габай цѣлуетъ Миру!
  

ГАБАЙ.

   Тебѣ нужно взять себя въ руки. Я, право, не понимаю тебя. Зачѣмъ мучить себя, когда все такъ ясно. Посмотри: вотъ будущее! (Подходитъ къ окну) Смотри: идутъ наши братья. Они несутъ справедливость!
  

МИРА (прерываетъ его).

   Жизнь кругомъ страшная, это правда, Габай. Но будущее!.. Скажи -- сегодня, сейчасъ, и я отдамъ за него свою жизнь. Вѣрь, сейчасъ бы дала замучить себя на смерть, лишь бы стало свѣтло, справедливо, лишь бы всѣ эти дома исчезли и несчастные люди пропали, лишь бы у всѣхъ было вволю хлѣба и чистая одежда. (Въ раздумьи) И въ концѣ это кажется скучнымъ... (Порывисто) Чего-то другого хочетъ душа... но отдала бы себя. Но... поскорѣе бы, поскорѣе бы! Вотъ змѣя, медвѣдь, дикій быкъ... Они бѣшеные, они опасные. Можно взять топоръ и убить ихъ... сейчасъ же.
  

ГАБАЙ

(нетерпѣливо и сейчасъ же мягко).

   Сейчасъ!.. Да, сейчасъ... Взгляни на улицу! (Умоляюще) Не спрашивай теперь... Дѣло въ людяхъ, въ ихъ страданіяхъ, въ ихъ проклятомъ невѣжествѣ, въ проклятыхъ чувствахъ рабовъ... Надо раскрыть имъ глаза и повести ихъ. Вотъ задача! Врагъ сильный: столѣтіями накоплялъ онъ силу, тысячелѣтнія силы сидятъ въ немъ. Неизмѣримо страшенъ врагъ, а мы только поднимаемъ голову. Не спрашивай...
  

МИРА

(съ порывомъ).

   Мнѣ хочется отдать свою жизнь. Мнѣ это кажется прекраснымъ, необыкновеннымъ. Необыкновенное хочу я сдѣлать. Пусть всѣ станутъ счастливы, а мнѣ страдать вѣчно,-- согласна! Всѣхъ освободить своей жертвой я согласна, но сейчасъ! Но чтобы не ждать, не томиться. Веди меня, укажи мнѣ... (Габай въ отчаяніи машетъ руками) Ну, не сердись, можетъ быть, я не понимаю.
  

ГАБАЙ.

   Ахъ, съ тобой трудно сладить. (Хочетъ взять ее за руку)
  

МИРА

(прячетъ свою руку, холодно).

   Не надо! (Сейчасъ же горячо) Возьми, возьми!
  

ГАБАЙ.

   Такъ идемъ...

(Входитъ Симонъ. Онъ блѣденъ отъ гнѣва. Говоритъ запыхаясь).

  

СИМОНЪ.

   Ага, ты здѣсь... съ нимъ! Я зналъ, что найду тебя.

(Габай подходитъ къ Бетькѣ и садится возлѣ нея на кровати).

  

СИМОНЪ.

   А, теперь ты опять уходишь?
  

МИРА.

   Какое тебѣ дѣло?
  

ГАБАЙ.

   Мира, идти, такъ идти. (Доносится гулъ толпы) Бетька, слышишь, что на улицѣ дѣлается? То наши братья. Повтори-ка!
  

БЕТЬКА.

   На улицѣ наши братья...
  

СИМОНЪ (съ удареніемъ).

   Ты не пойдешь, Мира. Я не хочу, чтобы ты пошла. (Съ силой) Никогда не будетъ этого, если я не хочу.
  

МИРА (разсмѣялась).

   Я пойду.
  

СИМОНЪ.

   Мира!

МИРА

(полу-оборачивается).

   Что тебѣ нужно отъ меня?
  

СИМОНЪ

(вдругъ, тихо).

   Я хочу два слова сказать тебѣ. Только два слова,
  

МИРА.

   Говори, но поскорѣе.
  

СИМОНЪ.

   Скажи ему, чтобы онъ вышелъ. Я хочу, чтобы никто не слышалъ. Я могу только тебѣ сказать.
  

МИРА (колеблется).

   Габай, ступай внизъ и подожди меня у воротъ...
  

ГАБАЙ.

   Ты знаешь, Мира... Ну, хорошо! Только не засиживайся.

(Выходитъ. Симонъ по уходѣ Габая беретъ Миру за руку. Она вырываетъ ее. Отходитъ отъ него)

  

СИМОНЪ

(шопотомъ и съ мольбой).

   Вотъ ты вырвала руку, а когда-то ты позволяла цѣловать себя. (Страстно) Радость моя, радость! Я уже не сержусь. Мы вдвоемъ.... одни.
  

МИРА (разсѣянно).

Ну, знаю! Любовь.... (Нетерпѣливо) Говори же, мнѣ некогда.

  

СИМОНЪ.

   Куда тебѣ спѣшить? На улицѣ неспокойно. Народъ разгоняютъ силой.....
  

МИРА

(поворачивается, чтобы уйти).

   Тебѣ нѣтъ дѣла.
  

СИМОНЪ

(перерѣзалъ ей дорогу).

   Мира! (Глухо) Вѣдь я вотъ такъ сдерживаю себя.
  

МИРА.

   Можешь не сдерживать.
  

СИМОНЪ.

   Что же ты имѣешь противъ меня? Какое зло я тебѣ сдѣлалъ? Ты смотришь по сторонамъ, тебѣ скучно. Но вѣдь я разсказываю тебѣ о своей несчастной душѣ. Вспомни, сколько я перенесъ ради тебя. Вотъ ты стоишь каменная, а у меня вѣдь сердце сжимается отъ радости, что вижу тебя. Не смотри такъ на меня. Мнѣ два слова нужно сказать тебѣ.
  

МИРА

(съ сожалѣніемъ оглядываетъ его).

   Ты всѣ слова знаешь, кромѣ одного.
  

СИМОНЪ (съ жаромъ).

   Зачѣмъ тебѣ слова? Я люблю тебя,-- это лучшія слова. Подумай, что у меня за жизнь теперь. Я здоровый. Мои руки хотятъ работы, тѣло ноетъ отъ бездѣлья, а я отъ всего отбился. Я весь ослабѣлъ... (Торопливо) Ты сказала мнѣ: жди!
  

МИРА.

   А теперь не надо больше ждать.
  

СИМОНЪ.

   Не говори такъ... Ты сказала: жди, и я ждалъ. (Съ горечью) Вотъ и дождался. А я вѣдь ничего дурного не сдѣлалъ тебѣ.
  

МИРА.

   Это правда, но ты любишь меня.
  

СИМОНЪ.

   Но развѣ онъ не любитъ тебя? Почему ты мнѣ такъ отвѣчаешь? Вотъ только съ нимъ тебя видятъ. Помнишь, я говорилъ тебѣ: обойдетъ тебя Габай и посмѣется. Покажетъ онъ себя.
  

МИРА.

   Ты ничего не понимаешь.
  

СИМОНЪ.

   Сердце мое понимаетъ. Я простой, это правда, но понимаю. Какъ-то само понимается. Подумай, Мира, на кого ты меня промѣняла. Развѣ онъ лучше меня? Можетъ быть, сильнѣе? Я сильнѣе его въ десять разъ. Я могу его вотъ такъ согнуть. Я и какъ работникъ лучше. Чѣмъ же онъ взялъ тебя? Вѣдь сегодня онъ здѣсь, завтра тамъ, неспокойный человѣкъ какой-то и безъ жалости броситъ тебя, когда ему нужно будетъ! Кому ты можешь быть дорога, какъ мнѣ? Никому, Мира, никому, клянусь тебѣ...
  

МИРА (вспыxнула).

   Бросить? Я тоже могу его бросить. Развѣ я люблю его? Его! (Не знаетъ, какъ выразить, что чувствуетъ) Его? Вотъ плохая земля, Симонъ. Я стою на ней и вижу прекрасную землю.... Я хочу къ ней. Какъ пройти туда? Черезъ мостъ, Симонъ, черезъ мостъ.
  

СИМОНЪ.

   Этого я не понимаю, Мира.
  

БЕТЬКА

(вдругъ, громко).

   Габай цѣловалъ Миру.
  

СИМОНЪ

(быстро оборачивается).

   Что она сказала? (Схватилъ Миру за руки) Это правда? Что же ты, Мира, со мной дѣлаешь?
  

МИРА (смущенно).

   Ну да, цѣловалъ.
  

СИМОНЪ.

   Какъ же онъ смѣлъ! Ты вѣдь не хотѣла. Скажи, что ты хотѣла, и я пойду внизъ и убью его. Убью!.. Скажи слово -- жизнь мнѣ не дорога. Ну, скажи-же,-- Цѣловалъ? Тебя онъ касался? (Рѣшительно) Ну хорошо, хорошо. Теперь я знаю, что мнѣ нужно сдѣлать съ собой...
  

МИРА (холодно).

   Ты умрешь? Тѣмъ лучше... Кто не можетъ, пусть умираетъ! Если бы я не могла!..
  

СИМОНЪ.

   Теперь приду домой и расплачусь! Я увижу свои стѣны и расплачусь. Зачѣмъ я буду стоять у окна, когда нѣтъ Миры? Лягу спать и не скажу себѣ больше: завтра пройдусь по улицѣ, гдѣ живетъ Мира, когда нибудь она будетъ моей женой... Свою улицу увижу и расплачусь.
  

МИРА.

   Развѣ я виновата? Я жалѣю тебя... Нѣтъ, не жалѣю. Я какъ-то не думаю о тебѣ. Такъ случилось... Что твое несчастье и что мое счастье? Мы всѣ тутъ бьемся. Я одного хочу, ты другого, каждый думаетъ о своемъ -- мы рвемся куда-то... Я завидую тебѣ, Симонъ. Тебѣ нужна Мира,-- какъ легко, если хочешь только Миру. Но мнѣ-то что нужно? Мнѣ-то! Да, Габай! Но вѣдь хочется другого, необыкновеннаго. И я недовольна, нѣтъ, я несчастна.
  

СИМОНЪ

(съ недоумѣніемъ и нѣжно).

   Ты всегда была странной дѣвушкой, Мира. Никому не понять тебя.
  

МИРА.

   Ступай, Симонъ, домой. Ты долженъ меня забыть. У тебя есть терпѣніе. Заставь себя! Я совсѣмъ не то, что ты думаешь. Ни къ чему меня нельзя приручить,-- ни къ мужу, ни къ семьѣ, ни къ дѣтямъ. Въ одинъ день я все разорву и улечу. И туда полечу, и сюда полечу. (Вдругъ, серьезно) Народъ ворчитъ на улицѣ! Если бы ему нужна была моя жизнь! Благословила бы ихъ и поцѣловала бы свою смерть.
  

СИМОНЪ

(упавшимъ голосомъ).

   Значитъ, все пропало! О Мира, какъ хорошо все-таки, что убьетъ меня не голодъ, не болѣзнь, не старость, а ты! Мнѣ хочется поцѣловать тебя за это. Позволь мнѣ на прощанье поцѣловать тебя. Я не сержусь, я покоряюсь, Мира. Ты всегда была сильнѣй меня, и я любилъ, что такая молоденькая вертитъ такимъ большимъ, какъ я. Я гордился... Я говорилъ себѣ: у меня будетъ жена съ головой. Всякій скажетъ: какая умница жена Симона. Ну, ничего, я не сержусь; я, кажется, успокоился. Дай мнѣ обнять тебя. Посмотри на меня нѣжно, какъ нѣкогда смотрѣла.
  

МИРА.

   Стань мужчиной! Стань имъ. Не можешь? Что я для цѣлаго человѣка? Не можешь? Такъ много значитъ любовь для человѣка?
  

СИМОНЪ.

   Прощай, Мира. Я иду теперь домой и до вечера буду думать о тебѣ. А потомъ? Сердце мнѣ скажетъ, что потомъ...
  

МИРА.

   Ты развѣ не чувствуешь, какъ душа моя плачетъ? Ну, что же? Можетъ быть, такъ и нужно. Можетъ быть, наступитъ другая жизнь, этого не будетъ... Или будетъ? Иди, симонъ... Иди! (Симонъ цѣлуетъ ее)
  

БЕТЬКА.

   Симонъ цѣлуетъ Миру! (Хлопаетъ въ ладоши. Симонъ быстро уходитъ)
  

МИРА

(стоитъ въ раздумьи, махнула рукой).

   Ну что, Бетька?
  

БЕТЬКА.

   И Габай цѣловалъ тебя, и Симонъ. Это стыдно.
  

МИРА.

   Мнѣ, Бетька, не стыдно. Мнѣ только больно, мнѣ ужасно больно.

(Собирается уйти. Входятъ Габай, Нахома и Берманъ. Нахома садится на кровать. Дѣти ласкаются къ ней. Она ихъ отстраняетъ. Опустила голову, словно не видитъ, не знаетъ, что вокругъ нея происходитъ)

  

ГАБАЙ.

   Ты заставила меня долго ждать, Мира. Я потерялъ терпѣніе.
  

МИРА (вздохнула).

   Иду уже.
  

БЕРМАНЪ.

   Только-что Симонъ пробѣжалъ мимо насъ. Совсѣмъ сумасшедшій... Я позвалъ его: Симонъ, Симонъ, онъ даже не оглянулся. Охъ-ой-ой! Что-то онъ мнѣ не понравился. Какъ этотъ день, не понравился.
  

МИРА.

   Не придетъ больше Симонъ сюда!

(Нахома подняла голову и сейчасъ же опустила ее).

  

ГАБАЙ

(все стоитъ у дверей. Нетерпѣливо).

   Мира!
  

МИРА.

   Сейчасъ, сейчасъ. (Къ Нахомѣ) Вотъ у меня мелочь... Купишь хлѣба!
  

НАХОМА.

   Что? мелочь? Ну хорошо, дай Берману.
  

БЕРМАНЪ.

   Хлѣбныя заперты вездѣ. Не до торговли теперь.
  

НАХОМА (устало).

   Если, Мира, увидишь Мину гдѣ-нибудь,-- скажи ему... скажи ему... (Готова заплакать. Сдерживается)
  

БЕРМАНЪ.

   Посидѣла бы ты дома, дѣвушка... Берманъ говоритъ, что лучше сегодня дома посидѣть. Охъ-ой-ой. Что-то еще будетъ? Старые люди знаютъ, что будетъ, а молодые не видятъ. Буря пройдетъ и опять станетъ тихо, а въ домахъ будутъ плакать, не досчитаютъ всѣхъ. Охъ-ой-ой, жизнь наша темная. Ты послушай, что на улицѣ уже разсказываютъ!..
  

МИРА.

   Пусть разсказываютъ. (Идетъ къ дверямъ. Габай вышелъ первымъ) Что тамъ за шумъ?

(Всѣ прислушиваются къ звукамъ идущимъ изъ корридора. Мира и Габай начинаютъ отступать въ комнату. Двое сосѣдей ведутъ подъ руки Мину, который безсмысленно озирается Нѣсколько сосѣдокъ сопровождаютъ ихъ. Нахома повернула голову и подозрительно всматривается).

  

НАХОМА.

   Кто это тамъ? (Громко и испуганно) Кого это ведутъ? (Съ воплемъ) Кто это? (Дѣти подняли плачъ)
  

ПЕРВАЯ СОСѢДКА.

   Это Мина. Его привезли сюда.
  

НАХОМА

(радостно вскрикиваетъ).

   Мина! Мой мужъ! Дѣти, молчать! (Подбѣгаетъ къ нему и вдругъ начинаетъ отступать. Недовѣрчиво осматриваетъ его) Нѣтъ, это не мой Мина!.. Мой Мина вышелъ здоровымъ, крѣпкимъ. Сердитымъ вышелъ мой Мина.

(Пронзительно крикнула).

  

МИНА

(слабымъ голосомъ).

   Свалился я, Нахома... Отъ голода!..
  

ВТОРАЯ СОСѢДКА.

   Добрые люди подобрали его на улицѣ.
  

БЕРМАНЪ

(подходитъ къ нему. Подбоченился).

   Что съ вами, Мина? Гдѣ вы пропадали? Хорошихъ дѣлъ вы натворили. Нахома, надо положить его.
  

НАХОМА.

   Что? (Крикнула) Положить? Кого? (Къ сосѣдямъ) Зачѣмъ вы привели его сюда? Что? Мой мужъ? Какой онъ мнѣ мужъ? У меня мужъ былъ здоровый. Ведите его туда, откуда взяли. Какъ вы смѣли привести сюда еще одного голоднаго. Возьмите его,-- онъ мнѣ не нуженъ. Я искала Мину, Мину!
  

МИНА

(тихимъ голосомъ).

   Нахома, (дрожитъ) Нахомочка... Куда же ты меня гонишь? Теперь! Ослабѣлъ я, Нахома, пропалъ я!
  

МИРА (возмущенно).

   Съ ума ты сошла, Нахома? (Къ сосѣдямъ) Положите его на кровать. Габай, есть у тебя деньги? Надо сейчасъ же затопить. (Беретъ Мину за руку) Онъ горитъ,-- онъ простудился!
  

НАХОМА.

   Простудился! Какъ же онъ смѣлъ придти сюда? (Къ Минѣ) Почему ты пришелъ? Почему, почему?
  

МИНА (умоляюще).

   Нахомочка, жена моя, дай мнѣ сказать. Я хотѣлъ придти только съ хлѣбомъ, я свалился.... Три дня я кусочка хлѣба не видѣлъ.... (Дрожитъ. Стучитъ зубами) Холодно мнѣ.
  

НАХОМА (неумолимо).

   Ничего не хочу знать... Что-же это за жизнь такая... Уходи, откуда пришелъ. (Отходитъ отъ него)
  

ГАБАЙ.

   Перестаньте ссориться. Что вы за люди! (Беретъ его подъ руки, подводитъ къ кровати и устраиваетъ на ней) Вотъ вамъ, Берманъ, деньги. Принесите угля. Затопите. Заварите чай. (Къ сосѣдямъ) А вы уходите-ка отсюда. Нечего вамъ здѣсь смотрѣть.

(Сосѣди киваютъ головами и выходятъ).

  

НАХОМА.

   Чай? (Подходитъ къ Минѣ)Чаю тебѣ дать? А саванъ? (Къ Габаю)Что это вы задумали? Ядъ ему нужно дать! Ничего не имѣла отъ него въ жизни. Обманулъ онъ меня во всемъ. А что онъ мнѣ обѣщалъ?
  

МИНА (дрожитъ).

   Развѣ можно теперь говорить со мной объ этомъ?
  

НАХОМА.

   О чемъ можно? Скажи -- о чемъ? День у меня былъ ли хорошій за эти двѣнадцать лѣтъ? Ты портился, я портилась. Голодъ, голодъ, голодъ, вотъ что я помню... Ссоры и голодъ! Ругань. Дѣтей рожала, дѣти умирали. Ругань! Голодъ! Потомъ водка. Несчастная я!... Помнишь, когда ты первый разъ пьянымъ пришелъ? Я сказала тебѣ: теперь, Мина, мы пропали; ничто уже насъ не спасетъ, а ты смѣялся....
  

МИРА.

   Оставь его, Нахома. Не мучь несчастнаго.
  

МИНА

(съ трудомъ произноситъ слова).

   Я отъ голода сталъ пить. Вѣрь, Нахома, что отъ этого, отъ отчаянія, клянусь!

(Хочетъ подняться и падаетъ назадъ).

  

НАХОМА.

   Плакала я тогда. Уткнулась въ подушку и думала: прибралъ бы уже меня Богъ съ дѣтьми къ себѣ.
  

МИНА

(протягиваетъ къ ней руки).

   Добрая жена моя, Нахома.
  

НАХОМА.

   Зачѣмъ же ты пришелъ сюда? Пожалѣлъ бы насъ и не пришелъ. Ты намъ не нуженъ. Когда уже и руку поднялъ на меня... (Дико вскрикнула) Ты убѣжалъ! Ты думалъ, что побѣгу искать тебя, стонать буду? Стану рвать на себѣ волосы и кричать: гдѣ мой дорогой Мина, гдѣ мой хлѣбодатель?
  

МИРА.

   Ты должна же перестать когда нибудь, Нахома, прошу тебя.
  

НАХОМА (въ опьяненіи).

   Убирайся съ совѣтами! Я о своей жизни кричу, я о своей боли кричу, послѣднимъ голосомъ я кричу. Что у меня была за жизнь? Двѣнадцать лѣтъ я падала внизъ и все царапаласъ вверхъ!.. Разбивалась я, Габай! Работала, рожала, мучилась, а жизнь все криво шла. Все криво! Уйди съ совѣтами! Уйдите всѣ съ совѣтами. Это сокровище вамъ дорого, возьмите его съ собой, все возьмите. Возьмите дѣтей, все, все!... (Сбрасываетъ съ кровати дѣтей, подушку, одѣяло)
  

ГАБАЙ

(подбѣжалъ къ ней, схватилъ ее за руки).

   Она съ ума сошла! Мира, помоги мнѣ ее удержать.
  

НАХОМА

(въ изступленіи вырывается).

   Берите все, ничего мнѣ не нужно! (Дико всматривается. Тяжело дышетъ Взглядъ ея падаетъ на окно. Подбѣгаетъ къ окну и неистово стучитъ въ него) Вотъ виновникъ! Проклятый городъ, ты виноватъ въ моей жизни. Развались, разсыпься! Задуши людей въ твоихъ домахъ своими камнями! Ихъ проклинаю!... Всѣхъ сидящихъ въ теплѣ и сытыхъ -- проклинаю! Властныхъ проклинаю! Холодныхъ, довольныхъ, сидящихъ на нашихъ спинахъ -- проклинаю.... Ихъ жениховъ, ихъ невѣстъ, ихъ родильницъ!... Ѣдящій пусть подавится! Богатый пусть умретъ, гдѣ стоитъ, лежитъ или ходитъ!

(Обрываетъ и падаетъ въ изнеможеніи. Дѣти окружили ее, кричатъ).

  

МИНА

(повернулся къ ней лицомъ. Старается сойти съ кровати и не можетъ).

   Нахомочка, что съ тобой? Или ты хочешь, чтобы я сейчасъ же умеръ? Чтобы сердце мое разорвалось? Нахома, у меня темнѣетъ въ глазахъ!
  

ГАБАЙ

(бросается къ нему).

   Мира, помоги ей! Мы ее сейчасъ поднимемъ. Мина, придите въ себя. Дѣти, не кричать! (Смотритѣ на Мину и на Нахому) Несчастные, несчастные люди, несчастныя жертвы. Видишь, Мира, запомни эту минуту! Напой гнѣвомъ свое сердце. Зажги ихъ виномъ свою ненависть и пусть она никогда не потухнетъ. Нахома проклинала,-- она нашла врага.... Сердце ей сказало: вотъ онъ!...
  

МИРА.

   Да, это онъ... (Къ Нахомѣ) Нахома, вставай, успокойся. (Растерянно) Развѣ я знаю, чѣмъ ее утѣшить? Утѣшеніе!

(Габай помогаетъ поднять Нахому. Она приходитъ въ себя и тихо начинаетъ плакать. Ее подводятъ къ кровати и усаживаютъ на нее).

  

МИНА (съ тоской).

   Нахомочка, дѣточки мои....
  

ГАБАЙ (къ Мирѣ).

   Утѣшеніе! Здѣсь нѣтъ утѣшенія. Оно тамъ! Мы принесемъ его... (Нахома плачетъ. Габай растроганно) Придетъ день, и мы начнемъ перелистывать книгу страданій... И тамъ мы прочтемъ о Нахомѣ! И мы не поймемъ, мы не повѣримъ, было ли оно такъ!
  

МИРА.

   Томлюсь я... О, если бы поскорѣе этотъ день наступилъ! Не перевернется ли міръ до того, не потухнетъ ли солнце, не превратимся ли мы въ звѣрей? О, если бы поскорѣе!

(Отчетливо слышится пѣніе рабочихъ. Габай подбѣжалъ къ окну. Мира прислушивается)

  

МИРА.

   Меня что-то поднимаетъ. (Съ увлеченіемъ) Идемъ, идемъ!
  

ГАБАЙ.

   Это заря! Идемъ! (Быстро уходятъ. Нахома плачетъ. Все слышится пѣніе рабочихъ)
  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

  
   Каморка въ подвалѣ. Стѣны черныя и мокрыя отъ сырости. Земляной полъ. Оконце во дворъ,-- дверь напротивъ. Мебели никакой: ни стула, ни стола, ни кровати. Сбоку маленькая плита. На полу три мѣшка, набитыхъ соломой; на нихъ лежатъ двое дѣтей Нахомы, больныхъ тифомъ. Бетька забилась въ углу. Дѣтей сторожитъ первая нищая, старуха съ лицомъ, изрытымъ оспой. Сидитъ на полу подлѣ больныхъ. Возлѣ нея костыль. Вечеръ. На плитѣ горитъ сальная свѣча. Больныя дѣти тихо стонутъ.
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Тише, дѣточки, тише, птенчики! (Придвинулась и всматривается въ ихъ лица. Качаетъ головой) Распухли вы, посинѣли! (Дѣти опять застонали) Тише, маленькіе...
  

БЕТЬКА

(вдругъ вскрикнула).

   Крыса, крыса...
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Гдѣ она? Кш-кш... (Бьетъ костылемъ по землѣ) Чтобы васъ нечистый унесъ! И откуда онѣ берутся?
  

БЕТЬКА.

   Я боюсь, бабушка! Такъ я боюсь! (Плачетъ)
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Не надо бояться, дѣвочка! Эге, что я видѣла въ жизни! Не боялась!
  

БЕТЬКА (плачетъ).

   А я боюсь. Отецъ стоитъ передъ глазами. Вотъ тутъ онъ стоитъ и плачется, и мнѣ клянется... Такъ онъ клянется, бабушка. (Плачетъ) Бабушка! Скажи мнѣ, въ глубокую яму его положили?
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Въ глубокую, дѣвочка, въ глубокую!
  

БЕТЬКА.

   И теперь онъ тамъ одинъ лежитъ... одинъ! Еще вчера онъ лежалъ вотъ тутъ и такъ стоналъ, и такъ стоналъ, (плачетъ) что голова моя чуть не лопнула... Отецъ, бѣдный отецъ, такой молодой -- и ты долженъ сегодня уже тамъ лежать...
  

НЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Всѣ тамъ будемъ, дѣвочка! Набѣгаешься, натрудишься, намучаешься въ этой проклятой жизни и такъ это легко тамъ отдыхать. (Пауза) Душа пошла наверхъ... А тѣло? Лежитъ себѣ тѣло тихо и радуется: слава Богу, я уже по ту сторону,-- перешло я мостъ.
  

БЕТЬКА (повторяетъ).

   Слава Богу, я уже по ту сторону... Такъ онъ думаетъ? Бѣдный мой отецъ! И не боится? А черви?
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ (къ дѣтямъ).

   Тише, маленькіе, тише, бѣдненькіе. А черви? Охъ, черви!..
  

БЕТЬКА.

   И мать еще не вернулась съ кладбища. Почему же ея нѣтъ, бабушка? Ты все знаешь, такъ и скажи! И о комъ плакать раньше, бабушка? Вчера отецъ умеръ, Гершеле и Нахмале умираютъ, мать ушла отца похоронитъ и еще не вернулась... Что съ нами стало, что съ нами стало! Сама я уже старуха, бабушка.

(Пауза. Дѣвочка подползла къ Нахмале и смотритъ на него. Сильно расплакалась)

  

БЕТЬКА.

   Нах мале мйо, Нахмале!
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Ахъ, дѣвочка, дѣвочка! Что же она оставила меня смотрѣть ваше горе?
  

БЕТЬКА.

   Нахмале мой, Гершеле мой, и плакать уже не могу надъ вами. Слезъ у меня нѣтъ и голоса нѣтъ. (Заломила ручки, хрустнула пальчиками) Прибери уже всѣхъ насъ къ себѣ, Богъ добрый! Добрый Богъ, я прошу тебя, къ отцу возьми насъ всѣхъ. (Согнулась вдвое и вздрагиваетъ отъ рыданій)
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Не запомню я такого года, охъ, не запомню! Не плачь, дѣвочка, не плачь! Тутъ вѣдь у меня сердце! Не кусокъ дерева, сердце тутъ лежитъ...

(Дѣти протяжно стонутъ. Входятъ, крадучись, вторая и третья нищія. Вторая одѣта въ мужское въ заплатахъ и въ дырьяхъ пальто. Босая. Голова ея повязана цвѣтнымъ платкомъ. Третья очень худая, съ желтымъ восковымъ лицомъ. зловѣщимъ. Глаза возбужденные, горящіе. Фигура скрыта подъ тряпьемъ)

  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ (обернувшись).

   Кто это тамъ? Вы, Нахома?
  

ТРЕТЬЯ НИЩАЯ.

   Какая Нахома? Не знаю я Нахомы.
  

БЕТЬКА (испуганно).

   Что имъ нужно, бабушка?
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Это сосѣдки со двора.
  

ВТОРАЯ НИЩАЯ.

   Что же меня не надо пожалѣть? Вѣдь этого нельзя перенести. Зачѣмъ они воютъ? Дайте имъ что-нибудь, чтобы не кричали.
  

ТРЕТЬЯ НИЩАЯ.

   Они воютъ прямо въ мозгъ. Мы зашли сказать вамъ, чтобы они замолчали. Иголки они втыкаютъ въ мозгъ своими голосами.
  

ВТОРАЯ НИЩАЯ

(къ третьей нищей).

   Дайте мнѣ сказать имъ...
  

БЕТЬКА (съ крикомъ).

   Бабушка, я ихъ боюсь!
  

ВТОРАЯ НИЩАЯ.

   Не надо бояться, чего бояться? Но и чужое сердце нужно пожалѣть. Я живу рядомъ... Тамъ воютъ, здѣсь воютъ! Когда же конецъ?
  

ТРЕТЬЯ НИЩАЯ.

   Есть у васъ хлѣбъ или мясо, или что-нибудь? Такъ дайте мнѣ перекусить. Я два дня не ѣла. Два дня.
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Ничего у меня нѣтъ! Откуда? Вотъ дѣти больныя, а я должна ихъ стеречь...
  

ВТОРАЯ НИЩАЯ.

   Больныя? А гдѣ здоровые? Мучиться,-- такъ пусть дадутъ силъ. Или загнали бы насъ всѣхъ въ сарай и перебили сразу. А то голодъ вчера, голодъ сегодня, голодъ завтра, и воютъ! Къ чему это?
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ (сочувственно).

   Да, къ чему это?
  

ТРЕТЬЯ НИЩАЯ

(нюхаетъ воздухъ).

   Куда ни пойду, вездѣ пахнетъ хлѣбомъ, говядиной...
  

ВТОРАЯ НИЩАЯ (недовольно).

   Вотъ когда вы начинаете о говядинѣ говорить, я сержусь. Человѣкъ вѣдь пахнетъ мясомъ. И хочется... хочется вцѣпиться зубами въ чью нибудь руку... въ мясо!..
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Богъ съ вами! Такихъ словъ еще не слыхала.
  

ВТОРАЯ НИЩАЯ

(измученнымъ голосомъ).

   Что -- Богъ съ вами? Голова уже не въ порядкѣ! И тутъ воютъ, и тамъ воютъ... Мутится въ головѣ. Сидишь -- мутится, и стоишь -- мутится... Въ глазахъ что-то прыгаетъ... отъ голода.
  

БЕТЬКА

(вдругъ, съ крикомъ).

   Бабушка, бабушка! (Прячется у нея на рукахъ)
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Вы заговариваетесь! Вотъ тоже скажу: вы пугаете ребенка, а я боюсь васъ. Посмотрите, что тутъ дѣлается, и уйдите. Хозяинъ вчера умеръ, два мальчика умираютъ голодной смертью... уходите отсюда.
  

ТРЕТЬЯ НИЩАЯ (упрямо).

   Пусть не воютъ, и я уйду.
  

ВТОРАЯ НИЩАЯ.

   Во дворѣ тоже умираютъ. И носятъ ихъ, носятъ! Всю недѣлю выносятъ мертвецовъ... Тутъ воютъ! Куда же дѣваться? Вырвала бы свои глаза, отрѣзала бы уши, а я сама хочу кушать. Какъ зовутъ ихъ мать? (Указываетъ на дѣтей)
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Нахома. Вотъ тоже забота. Ушла похоронить мужа и еще не вернулась.
  

БЕТЬКА.

   Кто-то идетъ, кажется.

(Всѣ прислушиваются).

  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Нѣтъ, никого!
  

ВТОРАЯ НИЩАЯ.

   Что я вамъ хотѣла сказать? (Вспоминаетъ) Хотѣла сказать вамъ, что не могу слушать, какъ они воютъ... Нѣтъ, хотѣла сказать вамъ, что хочу кушать... Нѣтъ, хотѣла сказать вамъ, что плачу и вѣрю! Вотъ это самое главное...
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Теперь вы хорошо говорите. Придетъ же конецъ нашимъ мученіямъ. Не сегодня, такъ завтра.
  

ТРЕТЬЯ НИЩАЯ (мрачно).

   Конецъ будетъ!... Перемремъ всѣ съ голода, вотъ какой конецъ будетъ.

(Дѣти застонали).

  

ВТОРАЯ НИЩАЯ.

   Упросите ихъ, пусть не кричатъ. Не перенести мнѣ этого.
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ

(придвинулась къ дѣтямъ и заглядываетъ имъ въ глаза).

   Тише, бѣдненькіе! Ахъ, козленочки, козленочки.
  

БЕТЬКА (прислушивается).

   Бабушка, кто-то открываетъ дверь! Это мать! (Бѣжитъ къ дверямъ) Нѣтъ, это Берманъ. Берманъ! (Бросается ему на шею) Гдѣ моя мать? Берманъ! (Плачетъ)
  

БЕРМАНЪ

(держитъ мѣшочекъ въ рукахъ. Цѣлуетъ Бетьку).

   Не вернулась! Придетъ твоя мать, охъ-ой-ой. Не плачь! (Оглядываетъ комнату и вздыхаетъ) И отцу хорошо, не плачь, хорошо ему. Возлѣ трона Его стоитъ и тепло ему, и не голоденъ! (Подходитъ къ больнымъ дѣтямъ, оглядываетъ ихъ и качаетъ головой) Радуется Мина теперь и проситъ: помоги, Господи, моей Нахомѣ и моимъ дѣтямъ на землѣ. И поможетъ, и поможетъ, охъ-ой-ой. (Раскрываетъ мѣшочекъ и достаетъ оттуда хлѣбъ) А вотъ что я выпросилъ у добрыхъ. Денегъ не даютъ, а хлѣбъ выпросилъ.
  

БЕТЬКА.

   Я сяду возлѣ васъ, Берманъ. (Садятся на полу, Бетька ѣстъ и вздыхаетъ)
  

ТРЕТЬЯ НИЩАЯ (стремительно).

   Дайте мнѣ кусокъ хлѣба. Дайте, не то вырву его у васъ. (Берманъ даетъ ей. Она быстро глотаетъ) Вкусно! Еще есть хлѣбъ въ городѣ? А мнѣ, куда ни приходила, кого ни просила, вездѣ отказывали. Два дня уже въ городѣ не была. Что тамъ? Дайте еще.
  

ВТОРАЯ НИЩАЯ.

   Будьте добрымъ и мнѣ кусочекъ удѣлите.
  

БЕРМАНЪ.

   А? (Роется въ мѣшочкѣ и даетъ обѣимъ. Онѣ жадно ѣдятъ. Предлагаетъ и первой) Въ городѣ? Стоитъ городъ какъ ни въ чемъ не бывало. (Сталъ на четверенькахъ и заглядываетъ больнымъ дѣтямъ въ глаза. Суетъ имъ хлѣбъ въ ротъ. Они стонутъ) Пропали и эти, охъ-ой-ой!
  

ВТОРАЯ НИЩАЯ.

   Дайте еще кусочекъ. На томъ свѣтѣ сосчитаемся. (Ѣстъ съ наслажденіемъ. Отрываетъ куски и бросаетъ ихъ въ ротъ)
  

ТРЕТЬЯ НИЩАЯ.

   Еще кусочекъ, старичокъ. Ну, ну, что же въ городѣ?
  

БЕРМАНЪ (бормочетъ).

   Вамъ быка подай и его вы скушаете. (Даетъ имъ и самъ жуетъ) Что? ничего! Вотъ Берманъ нищенствуетъ теперь, хорошо это? Былъ купцомъ, сдѣлался нищимъ, охъ-ой-ой! И много Бермановъ теперь ходятъ по городу съ мѣшочками въ рукахъ. Вотъ что теперь въ городѣ. Если бы не въ землю шелъ, охъ-ой-ой, сказалъ бы: пропади этотъ міръ. Добрымъ голосомъ сказалъ бы!
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Теперь всѣ такъ говорятъ...
  

БЕРМАНЪ.

   Женщины! (Жуетъ. Оживляется) Женщины! Что вы понимаете? Вы видѣли, какъ собаки грызутся изъ-за кости? Такъ это пустяки. Слышите, Берманъ говоритъ, что это пустяки. Сегодня, когда хоронили нашего Мину и другихъ несчастныхъ, на кладбищѣ былъ вой... Нахома лежала на землѣ и билась, какъ въ черной болѣзни, землю она грызла. Я говорю, это пустяки. Что смерть? Добро -- теперь смерть! Живые ходятъ и кричатъ и спрашиваютъ: гдѣ моя смерть? Вотъ что говоритъ народъ. Ну ничего! Можетъ быть, слышали, какъ недавно кричалъ народъ, когда его избивали на улицѣ? И даже этотъ крикъ пустяки! Вотъ что дѣлается въ городѣ.
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ (въ ужасѣ).

   Дорогой Богъ, пожалѣй уже насъ!
  

БЕТЬКА (вмѣшивается).

   А что Мира подѣлываетъ, Берманъ, а Габай?
  

БЕРМАНЪ.

   Тише, Бетька! Стѣны уши имѣютъ... Тшш! Не спрашивай о нихъ.
  

БЕТЬКА.

   Они все тамъ?
  

БЕРМАНЪ.

   Тшш, ахъ-ой-ой, тшш!
  

ТРЕТЬЯ НИЩАЯ

(болѣе добрымъ голосомъ).

   Еще кусочекъ, хорошій человѣкъ, и я ваши ноги поцѣлую.
  

ВТОРАЯ НИЩАЯ.

   Почему нельзя говорить? Кто такая Мира?
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Не спрашивайте! Это имя нужно забыть.
  

БЕРМАНЪ

(старается перемѣнить разговоръ).

   Почему никто не понимаетъ? Я простой человѣкъ и говорю, что никто ничего не понимаетъ. Вотъ что я говорю.
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Ничего не понимаю.
  

ТРЕТЬЯ НИЩАЯ.

   Ну, объясните. По васъ вижу, что вы хорошій старичокъ. Теперь я сыта и послушаю.
  

БЕРМАНЪ.

   Ну хорошо, женщина. Воть спрошу васъ, что значитъ этотъ голодъ? Такого голода не было и вдругъ такой голодъ. А? (Пауза. Женщины выжидательно смотрятъ на него) Охъ-ой-ой! Вотъ я иду въ полѣ ночью... Берманъ идетъ. И думаю: Господи, все ночь, все ночь... Доколѣ? Охъ-ой-ой! И вдругъ гдѣ-то огонь.
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ (съ благоговѣніемъ).

   Огонь! Ну дальше, Берманъ.
  

БЕРМАНЪ.

   Вотъ это нужно понять. Что свѣтитъ больше, чѣмъ измученное сердце? Ни звѣзда, ни огонь, ни солнце! Женщины,-- голодъ! Женщины, женщины! Высунемъ голову изъ окна. Что мы слышимъ? Плачъ? Больше! Стонъ? Еще больше! Вой? А еще, еще? Вслушайтесь, хорошенько вслушайтесь. Добро идетъ оттуда, миръ идетъ оттуда... Ага, вотъ что я говорю.
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ (съ трепетомъ).

   Я что-то слышу. Я давно слышу.
  

БЕРМАНЪ.

   Что дѣлалось мѣсяцъ тому назадъ? Тшш... Били, рубили, лошадьми топтали! Ага! А какъ цыпленочекъ изъ яйца выходитъ? Ага! Голодъ рождаетъ гнѣвъ, и гнѣвъ рождаетъ миръ.
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ (словно догадалась).

   Богатые помирятся съ бѣдными?
  

БЕРМАНЪ.

   Вотъ это и будетъ...
  

ТРЕТЬЯ НИЩАЯ (возбужденно).

   Никогда, никогда! Скорѣе на этихъ ладоняхъ волосы выростутъ.
  

БЕРМАНЪ.

   Вотъ это то будетъ! Помирятся люди.... Былъ человѣкъ Симонъ и повѣсился съ горя. Охъ-ой-ой! На моихъ глазахъ плакалъ этотъ человѣкъ! И кто видѣлъ эти слезы, знаетъ ихъ вкусъ. А зачѣмъ? Подождалъ бы и примирились. Потому что помирятся люди, навѣрно помирятся, охъ-ой-ой. (Вдругъ) Кто это тамъ?
  

БЕТЬКА

(съ крикомъ вскакиваетъ).

   Мать! Я чувствую, что это моя мать!

(Бѣжитъ къ дверямъ. Нахома входитъ быстро и сталкивается съ Бетькой. Замѣтивъ у себя чужихъ, останавливается въ изумленіи. На ея лицѣ мелькаетъ выраженіе досады, которое сейчасъ же смѣняется гнѣвомъ. Въ рукахъ у нея узелокъ)

  

БЕТЬКА

(съ радостнымъ крикомъ).

   Мать, дорогая мать! (Обнимаетъ ее)
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Гдѣ вы были такъ поздно? Развѣ вы оставили здоровыхъ дѣтей?
  

БЕТЬКА (плачетъ).

   Одна ты вернулась.
  

БЕРМАНЪ.

   Пришелъ васъ провѣдать, Нахома, а вы... Охъ-ой-ой!

(Нахома молча кладетъ узелокъ на плитѣ. Развязала шаль. Повернулась и упорнымъ взглядомъ оглядываетъ присутствующихъ)

  

НАХОМА (сердито).

   Зачѣмъ вы собрались здѣсь? Развѣ мнѣ нуженъ кто-нибудь? Дѣти, молчать!
  

ВТОРАЯ НИЩАЯ (уступчиво).

   Мы уже уходимъ. Мы знаемъ ваше несчастье. (Къ третьей) Идете?
  

ТРЕТЬЯ НИЩАЯ.

   Еще надо спрашивать. (Не торопясь выходятъ)
  

Нахома (нетерпѣливо).

   Всѣ уйдите. Кто призвалъ васъ?
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ (испуганно).

   Что съ вами, Нахома?
  

НАХОМА.

   Я знаю, что со мною. Я знаю! (Подходитъ къ больнымъ дѣтямъ. Чуть застонала) Умираютъ! (Опять застонала) Умираютъ! Ну хорошо,-- еще лучше!
  

БЕРМАНЪ (осторожно).

   Не узнаю васъ, Нахома! Слова ваши пугаютъ.
  

Нахома (съ досадой).

   Что вы понимаете? Перестаньте, Берманъ... Вы -- хорошій старикъ, только перестаньте. Знаете, гдѣ я была? Не знаете? Что рѣшила? Тоже не знаете! Сказать вамъ? Такъ я и скажу. Ну уходите, уходите скорѣе. Я тащилась по городу! Вотъ что я купила. (Показываетъ на узелокъ) Бѣжала я, бѣжала... И у оконъ богатыхъ стояла и... (Обрываетъ)
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Какъ же уйти отсюда? Дорогая, я васъ не оставлю.
  

НАХОМА.

   Что? Кто смѣетъ мѣшаться? Кто посмѣетъ... Должна сдѣлать людямъ добро и сдѣлаю. Или вы мнѣ жизнь дали? Или вы, Берманъ? Что же вамъ за дѣло?
  

БЕТЬКА (къ матери).

   Что ты говоришь? Какъ ты говоришь! (Ломаетъ пальчики отъ страха)
  

НАХОМА.

   Молчи, Бетька. Надо людямъ помочь! Пришла минута, когда имъ можно помочь. Молчите, Берманъ. Вы должны теперь молчать и не мѣшать. Что-то должно случиться. (Смотритъ прямо передъ собой) Нѣтъ Мины! (Оглядывается и нѣжнымъ голосомъ зоветъ) Мина, Мина! Нѣтъ, нѣтъ, Берманъ, не жалко, не плачу. Слезынки не пролью. Какъ комочекъ желѣза мое сердце.
  

БЕРМАНЪ (тихо).

   Я принесъ вамъ хлѣбъ, Нахома. Съ утра вы не ѣли,-- покушайте.
  

НАХОМА.

   Хлѣбъ... (Серьезно) Завтра у всѣхъ будетъ хлѣбъ. Ужаснутся люди и дадутъ всѣмъ хлѣба... Вотъ Мина спросилъ бы: отчего ты такъ поздно пришла, Нахома? А я отвѣтила бы: это оттого, Мина, что я искала правду. (Серьезно) Нашла Нахома правду.
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ (уступчиво).

   Ну хорошо, но вы больны, дорогая. Отдохнуть вамъ нужно.
  

НАХОМА

(съ удивленіемъ).

   А вы еще здѣсь? Уходите-же... Какъ васъ упросить? Словами, слезами? Я должна съ дѣтьми остаться. И поплакать.... и поплакать!
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ (къ Берману).

   Она въ отчаяніи. Богъ знаетъ, что она задумала.
  

БЕРМАНЪ.

   Охъ-ой-ой! (Не знаетъ, на что рѣшиться)
  

НАХОМА.

   Ну что же вы стоите? Зачѣмъ? Что у васъ есть теперь? Было немного хорошаго, какъ въ бѣдеой лавочкѣ, да вышло.
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ (рѣшительно).

   Я останусь съ вами. Не могу я уйти.
  

НАХОМА.

   Такъ я возьму васъ за плечи и выброшу. Не мучьте меня. Ничего со мной не будетъ, не бойтесь.
  

ПЕРВАЯ НИЩАЯ.

   Если вы гоните меня... (Поднимается съ пола и достаетъ костыль) Послушать васъ послушаю... Только помните.
  

НАХОМА (оживленно).

   Хорошо, хорошо. Идите съ Богомъ.
  

НИЩАЯ (заковыляла).

   Спокойной ночи. (Выходитъ)
  

НАХОМА (къ Берману).

   А вы? Идите же.
  

БЕРМАНЪ.

   Таки пора мнѣ пойти домой, но что-то сердце не велитъ оставить васъ.
  

НАХОМА (нѣжно).

   Берманъ! Хорошій Берманъ, добрый Берманъ... И вамъ нужно уйти. Развѣ я шучу съ вами? Развѣ я маленькая? Если бы вы знали, что будетъ завтра. Но молчу, молчу... Я хочу одна съ дѣтьми остаться, расцѣловать ихъ косточки и хорошо поплакать. (Хочетъ заплакать, но удерживается) Вы видите мою судьбу? Посмотрите, на чемъ мы спимъ; даже присѣсть негдѣ. И тутъ на землѣ онъ мучился весь мѣсяцъ. Вы иногда приходили. Что видѣли, что знаете! А помните, какъ хозяинъ выбросилъ меня на улицу съ больнымъ мужемъ, съ больными дѣтьми? Помните? И до сихъ поръ мы медленно умирали. Значитъ, все собралось для этого. (Обрываетъ) Не будемъ говорить, Берманъ! Сердце мое распухло, и все-таки я довольна...
  

БЕРМАНЪ.

   Охъ-ой-ой.
  

НАХОМА.

   Такъ вы теперь уходите. Что вамъ тутъ смотрѣть?
  

БЕРМАНЪ.

   Я такъ привязался къ вамъ, Нахома. Честное слово Бермана, я привязался. Я даже могу въ огонь пойти, если вамъ нужно. Я жалѣю васъ. Дѣтей жалѣю. Можетъ быть, еще могу пригодиться вамъ? Не прогоняйте старика.
  

НАХОМА.

   Нѣтъ, Берманъ, только я могу пригодиться людямъ. Вы -- хорошій, только уходите. Не смягчайте меня. Ступайте, ступайте. Я съ дѣтьми о Минѣ поговорю и поплачу. Ахъ, Берманъ, Берманъ! (Страстно плачетъ)
  

БЕРМАНЪ.

   Вотъ этого не нужно, охъ-ой-ой! Ну, я пойду. Что мнѣ здѣсь дѣлать? Смотрѣть на горе? Это не весело, больно это! Смотрѣть на слезы? Охъ-ой-ой. Спокойной ночи Нахома, спокойной ночи, дѣти! (Подходитъ къ нимъ и цѣлуетъ ихъ)
  

НАХОМА

(опять нетерпѣливо).

   Ну, ступайте уже, ступайте.

(Берманъ уходитъ. Нахома провожаетъ Бермана взглядомъ. Какъ только онъ скрылся, она подбѣгаетъ къ Бетькѣ, обнимаетъ ее и крѣпко цѣлуетъ. Не выпускаетъ ее и рыдаетъ. Потомъ съ усиліемъ подходитъ къ больнымъ дѣтямъ и склоняется къ нимъ. Стонетъ и сдерживаетъ рыданія)

  

БЕТЬКА.

   Не плачь, мать. Прошу тебя. Ты не слушаешь? Что же съ нами будетъ?
  

НАХОМА

(обращается къ больнымъ).

   Косточки мои дорогія! (Плачетъ) Невинные мои! Распухшія, молодыя косточки!

(Обнимаетъ ихъ. Бетька стоитъ въ сторонѣ и плачетъ. Скрипнула дверь. Нахома быстро поднялась. Входитъ Семъ)

  

НАХОМА.

   Это вы, дядя? Зачѣмъ вы пришли?
  

СЕМЪ.

   Нельзя къ тебѣ и придти? Если не у тебя живу, такъ нельзя навѣстить тебя?
  

НАХОМА (нетерпѣливо).

   Не теперь, дядя. (Достаетъ изъ кармана тряпки и разворачиваетъ ихъ)
  

СЕМЪ.

   Не понимаю я тебя, Нахома. (Вглядывается въ нее) У тебя нездоровые глаза. (Качаетъ головой) Что это у тебя въ рукахъ? Тряпки?
  

НАХОМА (равнодушно).

   Да. (Вдругъ) Бетька!
  

БЕТЬКА.

   Что, мать?
  

НАХОМА.

   Ложись спать. Уже поздно.
  

БЕТЬКА.

   Я не хочу еще спать. Можетъ быть, Давидъ придетъ ночевать.
  

НАХОМА.

   Онъ не придетъ. Ложись, говорю тебѣ. (Бетька ложится на полу подлѣ дѣтей)
  

СЕМЪ

(взглянулъ на больныхъ и отошелъ отъ нихъ).

   Я сегодня получилъ поклонъ... отъ Миры.
  

НАХОМА (равнодушно).

   Отъ Миры? (Мнетъ тряпки) Ну, что она?
  

СЕМЪ.

   Она уже поправилась. Зажили раны! Велѣла тебѣ кланяться, и чтобы ты не боялась.
  

НАХОМА.

   Я не боюсь. Не думаю о ней. Она хотѣла, пусть расплачивается! Не жалѣю я ее!
  

СЕМЪ.

   Это не можетъ быть.
  

НАХОМА (съ мольбой).

   Васъ тоже просить нужно? Вы вѣдь видите?... (Замѣтила молитвенникъ въ его рукахъ и разсердилась) Все вы съ молитвенникомъ, дядя? Это меня сердитъ. Такъ хорошо кругомъ, что только благодарить нужно, только кланяться.
  

СЕМЪ.

   Только!
  

НАXОМА

(вдругъ, откровенно).

   Я мнѣ вѣдь, дядя, скучно безъ Мины! Помните, дядя, его, когда ему книжку вернули? Здоровый онъ былъ! Помните, дядя, что онъ сказалъ? И какъ скоро онъ умеръ. Сгорѣлъ онъ. А на лицѣ у него тогда не было написано... Но вы велѣли молиться. И сколько уже съ тѣхъ поръ умерло людей отъ этого проклятаго голода, а вы все молились. Пролетаютъ замученные надъ вашей головой, какъ птицы, а вы ихъ не видите. Дядя, дядя! (Склоняется головой къ его плечу) Шесть человѣкъ носитъ Мина и каждый виситъ на его жилахъ,-- вотъ что онъ говорилъ. А у меня даже сердце не екнуло. Почему? Молчало мое сердце, а мнѣ съ нимъ прощаться нужно было. Мнѣ нужно было обнять его, прижать къ себѣ и держать бы такъ до вчерашняго дня. Нѣтъ, не придетъ уже Мина пьяный, а я въ отчаяніи не скажу больше: опять выпилъ Мина, погубилъ ты себя, Мина.

(Сдерживаетъ слезы)

  

СЕМЪ.

   Если нужно, Нахома, то Онъ сильную руку, слышишь, вотъ такую сильную, большую руку простираетъ червю, который съ дерева упалъ, не гнушается и ведетъ его.
  

НАХОМА.

   А почему же Онъ насъ не поддержалъ? Развѣ мы всѣ вмѣстѣ были слабѣе одного червя? Развѣ мы вмѣстѣ молили не громче одного червя?
  

СЕМЪ (сурово).

   Нѣтъ и нѣтъ! Вы возставали!
  

НАХОМА (покорно).

   Когда вы такъ со мной говорите, дядя, я чувствую себя недостойной. Я смягчаюсь. Что-то тихое проходитъ въ душѣ, смиренное я чувствую, и хочется стать на колѣни, сложить руки вотъ такъ и опустить голову. Дрожь проходитъ по тѣлу. И готова страдать, дядя, сколько только вмѣститъ душа моя, тѣло мое...
  

СЕМЪ.

   Что ты задумала, Нахома? А, Нахома? (Подходитъ къ ней и пытливо смотритъ ей въ глаза. Она отворачивается) Ага, не можешь?
  

НАХОМА.

   Ну, а отчаяніе, а страданіе? А куда я пойду завтра съ моими дѣтьми? Вѣдь умри, никто не дастъ намъ хлѣба. Но вѣдь это, дядя, только первый вопросъ, только первый! Вѣдь мы, дядя, передъ желѣзной стѣной стоимъ! Подумайте, дядя. Мать и трое дѣтей, и она безумно любитъ своихъ дѣтей! Зачѣмъ имъ вырости? Соками своими, слезами и кровью вскормила ихъ,-- для кого? Посмотрите на этихъ двухъ, зачѣмъ же имъ жить? И вѣдь это только еще первый вопросъ, только первый...
  

СЕМЪ (испуганно).

   Нахома! Я читаю въ твоихъ глазахъ, Нахома. Посмотри на своихъ больныхъ, испуганныхъ. Или они не достойны твоего состраданія?
  

НАХОМА.

   Простой, непонимающій вы человѣкъ, дядя.
  

СЕМЪ (съ волненіемъ).

   Жизнь подаренную надо беречь. Надо, я говорю тебѣ, надо... Задави свой вопль. Кто-то смотритъ на тебя, Нахома. Подними голову...
  

НАХОМА (раздраженно).

   Не хочу смотрѣть! Ненавижу!
  

СЕМЪ (въ гнѣвѣ).

   Не обижай Бога! Вотъ этими руками я задушу тебя за Его имя. Молчи, Нахома, молчи, ослѣпленная. Возьми свое сердце въ руки и скажи, какъ созданіе Его: Господи, люблю Тебя! Несправедливость люблю Твою, ибо она справедливость, жестокость люблю Твою! Люблю Твою правду, мнѣ непонятную, и все, что кажется Твоей ложью. Всего люблю Тебя и въ добромъ, и въ зломъ. Дѣлай со мной, что хочешь, ибо вѣрю въ Твои пути.
  

НАХОМА.

   Дядя! (Со стономъ) Дядя!
  

СЕМЪ (твердо).

   Вѣрю въ Твои пути, такъ скажи.
  

НАХОМА.

   Но вѣдь этого не должно быть! Дядя, людямъ нужна жертва! Не должно этого быть...
  

СЕМЪ (непреклонно).

   Все должно быть, что есть на землѣ.
  

НАХОМА.

   Я откушу свои пальцы отъ гнѣва. Камень поставьте вмѣсто себя, и я обниму его. Еще вы не содрогнулись?
  

СЕМЪ.

   Это Его дѣла... Развѣ твое сердце не говоритъ тебѣ, что вездѣ Онъ...
  

НАХОМА (возмущенно).

   Тяжело васъ слушать! Нѣтъ, дядя. Громъ нужно бросить на землю, чтобы этого не было больше! Нѣтъ такого закона, чтобы тьмы людей погибали. Дядя, такого закона нѣтъ. Только это нужно сказать. Сказать громко, сказать страшно. Вотъ послѣдній вопросъ. (Взволнованно) Кто виновникъ нашей жизни? (Указываетъ черезъ окно на городъ) Они! Они должны объ этомъ узнать... Завтра они опомнятся... Четыре трупа я брошу на ихъ головы. Богатые, сытые, сильные,-- опомнитесь! И они содрогнутся... Четыре трупа я брошу на ихъ праздники, на ихъ пиры, на ихъ свадьбы, четыре грома я брошу среди ликованій и радости. Пусть жертва моя закричитъ: куда же идете, люди? Куда? Или можетъ быть радостью упиваться чужой кровью, или можетъ быть сладостью чужое страданіе? Или можно ѣсть, когда тьмы голодаютъ? Или можно жить, когда другіе страдаютъ? плясать, когда тьмы рыдаютъ? Дядя! Четыре трупа я брошу въ сердце этого проклятаго города. Четыре... Мы погибнемъ, но дойдетъ наша жертва, дойдетъ. Они содрогнутся и опомнятся. Они скажутъ: откуда этотъ громъ, и оглянутся. Они спросятъ, откуда этотъ громъ? и прислушаются. И пойдутъ къ замученнымъ, обезсиленнымъ...
  

СЕМЪ (въ отчаяніи).

   Нахома! Не смѣй! Я выйду на улицу и стану кричать: народъ, ступайте къ Нахомѣ. Преступленіе хочетъ совершить Нахома.
  

НАХОМА (просто).

   Всѣ, что чувствуютъ сердце человѣка, скажутъ: съ радостью и блаженствомъ она хочетъ отдать себя и своихъ дѣтей ради другихъ!..
  

СЕМЪ.

   Дитя мое, дитя мое! (Протягиваетъ ей молитвенникъ) Возьми эту книгу и читай ее. Читай ее... Какъ палка въ трудномъ пути и какъ свѣтъ въ темнотѣ она. Возьми ее! Я вижу,-- горнило отчаянія проходитъ твоя душа. Возьми теперь эту книгу...
  

НАХОМА

(ее охватываетъ гнѣвъ. Вырываетъ книгу у него изъ рукъ и бросаетъ на полъ).

   Вотъ мѣсто этой книгѣ. Вотъ гдѣ! Въ насмѣшку она намъ дана. Ложь, развратъ несетъ эта книга. Проклятіе нашей жизни, вотъ что въ этой книгѣ...
  

СЕМЪ

(борется съ ней и поднимаетъ молитвенникъ).

   Дитя мое,-- Онъ проститъ. Вотъ насупилъ Онъ бровь, какъ я, и сейчасъ же разгладилось лицо Его. Онъ знаетъ страданіе. На ладонь положилъ его и взвѣшиваетъ...
  

НАХОМА.

   А съ Нимъ я поговорю. Я иду къ Нему съ дѣтьми. И -- если Онъ есть, но -- если Онъ только существуетъ... Слушайте, дядя! Я возьму своихъ дѣтей и выдвину ихъ впередъ... Возьму своего несчастнаго Мину, подведу еще ближе къ Нему и скажу: посмотри, Господь, близко дѣла Твоихъ рукъ. И Мина заплачетъ, и дѣти заплачутъ, а я въ глаза Ему буду смотрѣть и глаза мои будутъ тихо кричать: вотъ, Господь, дѣла Твоихъ рукъ. И Онъ отвернется. Не выдержитъ Онъ слезъ невинныхъ вблизи, и тогда я спрошу Его: почему, Господь, когда я полюбила одного, Ты убилъ его и далъ мнѣ Мину нелюбимаго и заставилъ выйти за него? Вотъ, Іегова, страданіе мое первое.
  

СЕМЪ

(съ порывомъ перебиваетъ ее).

   Нѣтъ, нѣтъ, не такъ...
  

НАХОМА

(дѣлаетъ движеніе рукой).

   Почему Ты требуешь справедливости отъ слабыхъ, а Самъ, сильный, дѣлаешь хуже худшаго, злѣе злѣйшаго? Вотъ жалоба моя первая! -- чѣмъ Ты оправдаешь мое страданіе? Тебѣ ли оно нужно было, когда Ты всѣмъ и каждому, направо и налѣво говоришь: Я -- благо. Или Твое благо должно купаться въ страданіяхъ невинныхъ, такъ какое же это благо? И зачѣмъ Тебѣ людское мученіе? Тебѣ ли, Господь, сидѣть на тронѣ изъ страданій, Тебѣ ли нужна подставка изъ слезъ для ногъ? И вотъ направо и налѣво мы слышимъ про Тебя: Онъ добро, Онъ совершенство, какъ слышимъ мы лесть богатымъ и сильнымъ, когда и дѣла ихъ и помыслы -- жестокость...
  

СЕМЪ

(съ гнѣвомъ перебиваетъ ее).

   Закрой свой проклятый ротъ, безумная!
  

НАХОМА.

   Слушайте, дядя, я спрошу Его во второй разъ. Почему Ты далъ мнѣ мужа и сдѣлалъ его пьяницей? Отъ горя онъ сталъ пьяницей! Былъ неудачникомъ, строптивымъ, а Ты вѣдь могъ его сдѣлать добрымъ работникомъ! И вотъ мы всегда голодали, какъ будто голодъ былъ лучшимъ кушаньемъ, а Ты изъ любви далъ намъ его полные амбары. Вотъ жалоба моя вторая. Отвѣчай, почему? Почему мы жили въ грязи,-- спрошу Его въ третій разъ,-- болѣли, скорбѣли, и рядомъ съ нами жили тьмы въ грязи, болѣли, скорбѣли, и всѣ мы плакали ежедневно, ежедневно тщетно молили Тебя, когда тутъ же есть любимцы Твои, которые не знаютъ, куда хлѣбъ свой дѣвать, что дѣлать съ довольствомъ, съ здоровьемъ? Почему ежечасно, ежеминутно Ты давалъ намъ чувствовать только свою жестокость, свою злость, и мы спрашивали себя: что же это за Богъ, что же это за жизнь? -- а Ты никогда не давалъ отвѣта, будто ни одна наша слеза къ Тебѣ не дошла, будто ни одинъ крикъ всѣхъ тысячъ не дошелъ къ Тебѣ? Или Твои уши открыты только для избранныхъ, только для сильныхъ? Такъ какой же Ты Богъ, какъ можешь Ты требовать праведной жизни, смиренія, благословенія своихъ дѣлъ? Трижды жестокій содрогнулся бы, глядя на насъ. Ужаснулся ли Ты когда-нибудь, заплакалъ ли Ты хоть разъ надъ своими людьми?
  

СЕМЪ.

   Я сейчасъ тебѣ отвѣчу. Дай мнѣ сказать тебѣ, Нахома...
  

НАХОМА

(не слушаетъ его).

   И вотъ всѣ годы моей жизни я видѣла только одну несправедливость Твою, только одну несправедливость видѣли мы и изо всѣхъ силъ старались не дѣлать такъ, какъ Ты. Оцѣнилъ ли Ты это? Сказалъ ли Ты себѣ: такъ конецъ же страданіямъ этихъ слабыхъ,-- освобожу людей. Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ! Потѣшался Ты надъ нами, и игралъ нашимъ горемъ и слезами, и день и ночь придумывалъ, что бы еще горькаго дать испить слабымъ? Посмотри же теперь внимательно, если не зналъ, земнымъ глазомъ на дѣла своихъ рукъ. Посмотри и устыдись! Я отдала свою жизнь и жизнь своихъ дѣтей, чтобы явиться сюда и потребовать отчета у Тебя. Что Ты дѣлаешь, Господи? Оправдай Себя, оправдайся передъ нами, отвѣчай. Вѣка идутъ, несправедливость Твоя ростетъ съ вѣками,-- люди уже не въ силахъ страдать. Ты отвернулся!.. Такъ отчего же Ты мучилъ? Зачѣмъ держалъ тьмы въ заблужденіи? Развѣ не могли мы силой своей побѣдить силу, взять власть и уничтожить зло? Несчастный обманщикъ же Ты! Сто разъ брось меня въ адъ свой,-- душа моя не сдастся. Не простятъ Тебѣ люди Твоего обмана... (Обезсилѣла. Садится на полъ у стѣны и сурово смотритъ на Сема)
  

СЕМЪ

(повернулся къ ней).

   Проклясть тебя,-- это не отвѣтъ, но было бы лучшимъ отвѣтомъ. Отчаяніе ослѣпило тебя. Взять бы камень и раздавить тебя... Кто можетъ желать, чтобы низъ дома лежалъ наверху, а крыша его подъ землей? (Съ презрѣніемъ) Человѣкъ! Кто можетъ просить, чтобы огонь охлаждалъ, а ледъ зажигалъ? Человѣкъ! И вотъ уже отвѣтъ. Вѣдь Онъ знаетъ, и Онъ не сдѣлалъ. Низъ дома лежитъ подъ землей, а крыша кладется сверху, такъ должно быть и иначе не можетъ быть. Какъ алмазъ сверкаетъ, такъ и правда сіяетъ здѣсь. Домъ,-- вотъ его строеніе. Книга,-- вотъ его пути. Камни жмутъ другъ друга, но кто спрашиваетъ о страданіи камня, когда зданіе нужно? (Съ презрѣніемъ) Человѣкъ! И что это за зданіе? Весь міръ! Крыша его тянется вверхъ къ Нему, но и низъ тянется вверхъ къ Нему, а кто скажетъ гдѣ верхъ, гдѣ низъ? Вотъ это нужно понять! Или хлѣбъ и солнце -- все, что нужно человѣку? Нѣтъ и нѣтъ. Гдѣ же отвѣтъ? (Показываетъ на молитвенникъ) Вотъ онъ, здѣсь отвѣтъ! Сюда смотри, ее читай. Что муки страданій и непониманіе и слезы передъ сладостью этой книги? Въ каждомъ словѣ ея -- вѣдь царство царствъ! Въ каждой буквѣ -- блаженство блаженствъ... Или тебѣ дорогъ тлѣнъ? Или хочешь золота? Такъ зачѣмъ къ Нему идешь? Зачѣмъ спрашиваешь? Молчанія Онъ хочетъ и любви! Покорности Онъ хочетъ и любви. Смиренія Онъ хочетъ... Дитя мое! Нахома! (Растроганный) Смотри!.. Вотъ вверху стоитъ Онъ и смотритъ на дѣла своихъ рукъ. Смотритъ онъ на шествіе своихъ людей къ Нему. И отмѣчаетъ однихъ, и отмѣчаетъ другихъ, и всѣхъ слушаетъ и ласково улыбается шествію своихъ людей къ Нему. Но въ улыбкѣ Его сіяетъ страданіе!.. (Грустно) И надо идти, Нахома, неслышно надо идти къ Нему... Тамъ все объяснится...
  

НАХОМА (растроганная).

   Онъ смотритъ на шествіе своихъ людей къ Нему. Онъ смотритъ... И страданіе сіяетъ въ Его улыбкѣ?
  

СЕМЪ.

   Онъ знаетъ все. И сказалъ: вотъ вамъ Моя книга,-- съ нею идите...
  

НАХОМА

(ее охватываетъ безпокойство и нетерпѣніе. Нарочито соннымъ голосомъ).

   Ну, хорошо! Спокойной ночи, дядя. (Приподнимается) Зайдите утромъ, дядя...
  

СЕМЪ (съ облегченіемъ).

   Ты хочешь спать, Нахома? А то?
  

НАХОМА (зѣваетъ).

   Что то? Я не знаю, что значитъ -- то.
  

СЕМЪ (сбитый съ толку).

   Вотъ то, о чемъ ты говорила.
  

НАХОМА.

   О чемъ я говорила?
  

СЕМЪ.

   Ты хотѣла умереть.
  

НАХОМА.

   Кто? я? (Искусственно разсмѣялась) Умереть! Ничего Нахома не сдѣлаетъ съ собой. Смѣялась Нахома. Она, останется сидѣть на полу, будетъ скучать по своемъ Минѣ, вздремнетъ, а когда проснется, поплачетъ о немъ. (Ложится, какъ бы собираясь уснуть)
  

СЕМЪ

(смотритъ на нее и не знаетъ, на что рѣшиться).

   Такъ какъ-же, Нахома? Я хочу спокойно уйти. Ничего ты съ собой не сдѣлаешь?
  

НАХОМА.

   Я сплю. Вотъ сейчасъ Мину видѣла. Что, дядя?
  

СЕМЪ.

   Сердце мое неспокойно. Я останусь съ тобою.
  

НАХОМА (живо).

   Нѣтъ, нѣтъ, дядя. Ступайте домой! Зачѣмъ это? Умоляю васъ. Дайте мнѣ вздремнутъ... Я сейчасъ увижу Мину... И такъ плачется хорошо во снѣ. Дядя, завтра встану и начну думать о работѣ....
  

СЕМЪ (успокоенный).

   А я принесу утромъ хлѣба дѣтямъ. Принесу угля и затоплю.
  

НАХОМА.

   И будетъ тепло...
  

СЕМЪ.

   И чай заварю. Возьму Нахмале на руки и дамъ ему чаю.
  

НАХОМА.

   Если Нахмале доживетъ, то скажетъ: дѣдушка Семъ, гдѣ вы взяли хлѣба? А вы скажете: у людей, у проклятыхъ людей! (Зѣваетъ) Я спать хочу, дядя,спать...
  

СЕМЪ.

   Такъ спокойной ночи. Я не буду тревожиться. Ты заснула, Нахома?
  

НАХОМА.

   Что, дядя? Вы еще здѣсь? И плакать хочется, и спать хочется... Спокойной ночи. Не забудьте зайти утромъ
  

СЕМЪ.

   Спокойной ночи. Я не тревожусь. Я спокоенъ.

(Выходитъ. Пауза. Нахома лежитъ, полузакрывъ глаза, и прислушивается. Шаги Сема стихли. Успокоенная, быстро поднимается).

  

НАХОМА

(съ тоской повторяетъ).

   Спокойной ночи. (Застонала. Подходитъ къ Бетькѣ и будитъ ее) Бетька, Бетька!
  

БЕТЬКА

(со сна испуганнымъ голосомъ).

   Что случилось, мать?
  

НАXОМА.

   Ты спала? Ничего не случилось. Я разбудила тебя, чтобы поцѣловать.
  

БЕТЬКА (устало).

   Всѣ спятъ. Дѣти притихли. А какой я сонъ видѣла! (Зѣваетъ) Отца я видѣла!..
  

НАХОМА

(беретъ ее на руки).

   Бетька, Бетька.... (Плачетъ. Цѣлуетъ ее)
  

БЕТЬКА.

   Что съ тобой, мать? Мать!.... (Обнимаетъ ее. Обѣ плачутъ) Я не понимаю, я ничего не понимаю, мать.
  

НАХОМА.

   Ну ложись, засни. А завтра уѣдемъ.
  

БЕТЬКА.

   Куда мы уѣзжаемъ, мать? Уѣзжаемъ? Завтра! А тамъ будетъ хорошо?
  

НАХОМА.

   Лучше нигдѣ не будетъ. (Подползаетъ къ другимъ дѣтямъ, нѣжно обнимаетъ ихъ. Цѣлуетъ и стонетъ)
  

БЕТЬКА.

   Опять ты плачешь, мать! Я боюсь... Давно дѣдушка ушелъ? И отчего онъ ушелъ?
  

НАXОМА

   Недавно. Поцѣлуемся еще разъ. (Обнимаетъ ее опять и страстно плачетъ)
  

БЕТЬКА.

   Ахъ, какая ты! Мать, мать... И отца нѣтъ!.
  

НАХОМА.

   Теперь разведу огонь, и вамъ будетъ тепло. Я и уголь принесла. Ну, ложись. (Подползаетъ къ больнымъ дѣтямъ) Косточки мои, косточки! Дорогія, больныя косточки!

(Долго смотритъ на нихъ. Поднялась. Бетька легла. Нахома подходитъ къ плитѣ, вынимаетъ изъ узелка уголь и щепки и разводитъ огонь. Погодя закрываетъ трубу. Идетъ къ дѣтямъ и ложится подлѣ нихъ).

  

НАХОМА.

   Ну, еще разъ поцѣлуемся. Въ послѣдній разъ! Всѣ возлѣ меня. Можетъ быть, послѣ насъ людямъ станетъ легко!
  

БЕТЬКА

(сквозь сонъ).

   Кажется, угаръ въ комнатѣ, мать? Голова что-то болитъ.
  

НАХОМА.

   Это ничего, Бетька. Поцѣлуемся еще разъ, дѣти. Дѣточки! (Плачетъ) Обнимите меня! Еще одинъ разъ! Ну, еще!... (Припала къ нимъ и страстно рыдаетъ).

Сборникъ Товарищества "Знаніе" за 1906 годъ. Книга восьмая

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru