К. Марксъ и Ф. Энгельсъ. Критика ученія Штирнера. Пер. съ нѣмец., подъ редакціей, съ примѣч. и вступительной статьей: "Соціальная философія Штирнера", Б. Гиммельфарба. СПБ., изд. "Степи"; 1913.
Максу Штирнеру посчастливилось у насъ въ Россіи. Въ лицѣ Б. Гиммельфарба и М. Гохшиллера онъ нашелъ цѣнителей, давшихъ нѣсколько лѣтъ назадъ тщательно сдѣланный переводъ книги о "Единственномъ" и снабдившихъ этотъ переводъ обширнымъ комментаріемъ -- обзоромъ почти всей литературы о Штирнерѣ. Въ текущемъ же году г. Гиммельфарбъ выпустилъ переводъ знаменитой юношеской, лежавшей болѣе 50 лѣтъ подъ спудомъ, работы Маркса и Энгельса о Штирнерѣ.
И лица, интересующіяся ученіемъ Штирнера, и особенно почитатели творцовъ научнаго соціализма могутъ только привѣтствовать появленіе на русскомъ языкѣ этой замѣчательной книги, въ которой параллельно съ блестящей, безпощадной критикой штирнеровскихъ теорій намѣчаются въ рядѣ тонкихъ характеристикъ и анализовъ контуры собственной матеріалистической концепціи Маркса и Энгельса. Въ книгѣ есть не мало мѣстъ, которыя по яркости и выпуклости можно сравнить съ лучшими образчиками позднѣйшаго стиля Маркса (см., напр., о стоикахъ, с. 29; о буржуазной семьѣ, с. 58; объ идеологическихъ профессіяхъ, с. 66; о противоположности личныхъ и общихъ интересовъ, с.с. 113--117, и т. д.). Что же касается критической стороны работы, то она, какъ вѣрно замѣчаетъ въ своей вступительной статьѣ Б. Гиммельфарбъ, представляетъ самый "камня на камнѣ не оставляющій" трудъ во всей литературѣ о Штирнерѣ. Это, дѣйствительно, тщательнѣйшее изслѣдованіе, въ которомъ авторы какъ бы диссонируютъ книгу о "Единственномъ", критически анализируя ходъ мыслей Штирнера, аргументъ за аргументомъ, фраза за фразой.
Ставя такъ высоко критическую работу Маркса и Энгельса, Б. Гиммельфарбъ имѣетъ, однако, въ виду лишь идеалистическую струю воззрѣній Штирнера. Но въ Штирнерѣ,-- доказываетъ онъ,-- на ряду съ идеалистомъ, имѣлся и матеріалистъ -- и эта-то сторона его творчества ускользнула отъ вниманія основателей научнаго соціализма. Вступительный очеркъ г. Гиммельфарба посвященъ въ значительной степени реабилитаціи этого реалистическаго момента въ ученіи Штирнера. Штирнеръ,-- доказываетъ Гиммельфарбъ,-- стоитъ на полпути между Фейербахомъ и Марксомъ, чѣмъ и объясняются какъ слабыя, такъ и сильныя стороны его знаменитой книги. Но все-таки, въ цѣломъ, его книга имѣетъ исключительно историческое значеніе. Никакихъ новыхъ горизонтовъ онъ не открываетъ и не можетъ открыть.
Въ противоположность этому рѣшительному утвержденію г. Гиммельфарба, я думаю, что "Единственный" имѣетъ не одно лишь историческое значеніе. Основная проблема ея -- я имѣю въ виду поднятый въ ней вопросъ объ отношеніи между личностью и коллективомъ, а не штирнеровскую формулировку и рѣшеніе его -- не только не утратила своего значенія, но, наоборотъ, съ ходомъ общественнаго развитія выдвигается все болѣе и болѣе на очередь дня.
Книгу Штирнера можно было бы съ извѣстнымъ правомъ назвать "Критикой чистаго я",-- "я" не теоретическаго, спекулятивнаго, а практическаго, дѣйствительнаго. Анализируя свое сознаніе, каждый застаетъ въ немъ безчисленное множество идей и воззрѣній, "внушенныхъ" (по терминологіи Штирнера) ему коллективностью. Въ различныя времена и въ различныхъ мѣстахъ эти внушенія коллектива могутъ быть направлены на самые разнородные предметы, обладая при томъ одинаковой повелительностью -- но по существу всѣ они лежать къ одной плоскости, являясь, такъ сказать, лигатурой, обезцѣнивающей золото чистаго "я". Еврею или мусульманину запрещено ѣсть Извѣстную пищу; поднимаясь ступенью выше, мы находимъ, что въ цивилизованномъ мірѣ кровосмѣшеніе между братомъ и сестрою считается беззаконнымъ и безнравственнымъ; еще выше мы наталкиваемся на требованіе уваженія къ) чужимъ убѣжденіямъ, и пр.-- передъ нами, такимъ образомъ, проходитъ цѣлая іерархія санкцій: религіозной, юридической, чисто этической, но духъ санкцій, своеобразное давленіе коллективности присуще въ большей или меньшей степени всѣмъ этимъ запретамъ и повелѣніямъ. Съ точки зрѣнія Штирнера, мы здѣсь имѣемъ лишь различныя формы религіознаго отношенія къ вещамъ, при.которомъ поведеніе человѣка опредѣляется не свободной игрой его потребностей, а соціальнымъ внушеніемъ), вызывающимъ въ немъ эмоцію священнаго. Вотъ эту-то эмоцію священнаго, выражающуюся на низшихъ ступеняхъ общественной жизни въ преклоненіи передъ нѣкоторымъ надміровымъ призракомъ: божествомъ, а на высшемъ -- въ формѣ почтенія передъ безчисленными мірскими "призраками"": нравственностью, семьей и пр.,-- и хотѣлъ бы вытравить Штирнеръ. Въ юридическихъ; и нравственныхъ нормахъ онъ (видитъ лишь своевременную форму религіозныхъ санкцій.
Штирнеровскій "эгоистъ" это -- человѣкъ, живущій не въ силу внушеній коллектива, человѣкъ, лишенный эмоціи священнаго даже въ ея обмірщенной формѣ уваженія къ нравственнымъ законамъ и пр. Этотъ эгоистъ, или "единственный", представляетъ личность, очищенную отъ идеологическаго фетишизма. Однако, рисуя своего единственнаго, Штирнеръ не можетъ дать ясной и отчетливой характеристики его. И это естественно. По существу, всякая такая попытка критики чистаго "я" (какъ и аналогичныя критики чистаго опыта, чистаго разума, поиски "непосредственныхъ" данныхъ сознанія и пр.) обречена на неудачу при столкновеніи съ дѣйствительностью, въ которой все смѣшано, и въ которой задача "очищенія" извѣстныхъ содержаній неизбѣжно принимаетъ характеръ regressus in infinitum. И особенно это примѣнимо къ штирнеровской проблемѣ, къ тому взаимнопроникновенію личнаго и общественнаго, къ которому сводится соціальная жизнь. Абсолютной границы между чистымъ "я" и внушеніями коллективности здѣсь нѣтъ, и поиски ея неустранимо ведутъ къ тѣмъ туманнымъ, не дающимся въ руки характеристикамъ и опредѣленіямъ "эгоиста" и его "своеобразія", которыми полна книга Штирнера. Но зато здѣсь имѣются относительныя, подвижныя границы, вопросъ о которыхъ дѣлается все настойчивѣе и настойчивѣе.
Марксъ и Энгельсъ разоблачаютъ въ своей критикѣ всю неисторичность и внѣвременность построеній Штирнера. Дѣйствительно, проблема объ отношеніяхъ между личностью и коллективностью ставится неодинаково въ различныя эпохи и въ разныхъ обществахъ. Но все-таки въ ней есть нѣкоторый общій формальный элементъ, который можетъ быть предметомъ абстрактнаго изслѣдованія въ духѣ формальной соціологіи Зиммеля. Важнѣе, однако, то, что въ извѣстный историческій моментъ эта проблема принимаетъ и реальный характеръ. Это происходитъ именно вмѣстѣ съ паденіемъ сословныхъ, перегородокъ, съ ростомъ той нивеллировки вкусовъ, мнѣній, привычекъ и пр., которая сопровождаетъ процессъ демократизаціи въ безсословномъ обществѣ. За 70 лѣтъ, протекшихъ со времени появленія книги Штирнера, этотъ процессъ демократизаціи сдѣлалъ) колоссальные успѣхи въ европейскомъ обществѣ, и параллельно съ этимъ шелъ ростъ интереса къ проблемѣ личности какъ въ жизни, такъ и въ литературѣ. Борьба за индивидуальность, равно какъ и борьба противъ чрезмѣрностей индивидуализма, составляетъ замѣтную и все увеличивающуюся долю идеологическаго строительства европейской мысли, и, поэтому, поставленная Штирнеромъ такъ радикально проблема не только не можетъ стать достояніемъ исторіи, но должна пріобрѣтать все болѣе и болѣе актуальное значеніе. Штирнеръ, дѣйствительно, не можетъ быть учителемъ и указателемъ путей: въ этомъ пунктѣ г. Гиммельфарбъ правъ. Но онъ зовъ и предостереженіе,-- предостереженіе, мимо котораго не могутъ пройти равнодушно сторонники коллективистическаго идеала.