Языков Николай Михайлович
Письма к родным

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Н. М. Языков. Стихотворения. Сказки. Поэмы. Драматические сцены. Письма
   М.-Л., ГИХЛ, 1959
   

ПИСЬМА К РОДНЫМ

No 1
<А. М. ЯЗЫКОВУ>

Дерпт, <ноябрь, 1822>.
(Не знаю числа.)

   Завтра (воскресенье) приходит сюда петербур<г>ская почта: я надеюсь получить мои учебные книги и вперед благодарю тебя. Они совершенно обеспечат мои занятия, усилят мой язык в разговорах и, что всего лучше, объяснят некоторые места в стихотворениях Корнера, которого я уже и теперь читаю с большим удовольствием, а тогда буду даже переводить некоторые пьесы -- разумеется, стихами -- и присылать тебе для доставления куда следует. Кстати: когда будешь ко мне посылать что-нибудь значительно большое, то, сделай одолжение, пришли Корнеля; во что бы ни стало и как бы то ни было, а я решился перевесть "Радогуну"; мне тут будет практика, а бог даст -- и седящая на высоте. Я постараюсь всем телом и душою исполнить твои благонамеренные советы: сильно займусь латынью и немецким, и тогда давай бог чернил и перьев! Вот мой план (а мои планы походят на хамелеона): когда укреплюсь в этих языках, то решительно оставлю Дерпт, и поедем в чужеземию. Здесь студенты живут очень весело, занимаются более танцами и фантами, и часто звон внутренней колокольни заглушает профессорские лекции; притом между ими царствует какое-то глупо-военное честолюбие, которое дает право на пьянство и буянство и не к добру морочит бедных насекомых. Признаюсь, что я почти опасаюсь, чтоб из меня не сделалось то же, чему теперь я вовсе не хочу уподобляться: не правда ли, что это вещь очень возможная, особливо со мною, который еще не имеет твердого характера? Впрочем, об этом поговорим тогда, как буду в состоянии быть студентом.
   Я очень знал и прежде письма твоего, что стихи, посланные к Погожеву, не имеют души и проч, и проч., но это была только одна пиитическая хитрость, которою хотел я завлечь Погожева к переписке и присылке мне его произведений, -- и, верно, успею в моем намерении. Однако ж он ко мне еще не писал; знает ли он мой адрес? Грудев тоже не отвечает; что с ним сделалось? Бывало, когда его о чем спросишь, то он не молчит, а теперь ни гу-гу; скажи ему, что я ему не кланяюсь на сей почте и впредь не буду, ежели не удовлетворит он моего письма порядком. Геннадий и б....--рифмы, которые никак нельзя назвать бедными и худыми: пусть спросит он любого из поэтов; это то же, что рекой -- громобой и проч. Может быть, они ему не нравятся совсем по другой причине, тогда виноваты не рифмы. Не так ли? "О состоянии крестьян" соч. Грибовского я, кажется, отдал Плавильщикову, а ежели нет, -- то у С. М. Семенова; у него же три части "Прогулки за границу".
   Пиши ко мне о театре: я очень желаю знать, что делается там, где я находил лучшее из удовольствий. Каратыгин, как помнится, очень хорош в "Сыне любви". Да и вообще, кажется, он в мещанских трагедиях превосходит игрою свое собственное лицо в героических. У него, точно, много таланта; жаль только, что природа не вовсе образовала его для театра: у него лицо не героическое, обыкновенное, незначительное--а это важная вещь для актера, да сверх того глаза малы, а Ларив советует артисту театральному иметь глаза большие и быстрые: ими, по его замечанию, можно всего сильнее действовать на зрителей; это, кажется, довольно доказывает и Семенова. Кто ж будет учить Каратыгина, когда Катенин запрещен в столицах? Едва ли он сыщет другого, столь же ревностного, наставника; дай бог, дай бог ему Гнедича!
   Нравы здешние мне очень мало известны; когда узнаю покороче, то не премину тебе сообщить мои замечания. Вчера я был на празднике рождения у одного из родных моего Борга; главная черта здешних собраний есть трубка и пиво. Мне особливо нравятся немецкие жены: они чрезвычайно любят мужей своих и все хорошие хозяйки (из тех, разумеется, кого я знаю), образованны, веселы, и я еще ни одной не видал, о которой можно было бы сказать, что она или теперь нехороша собою, или была. Вот каково!
   Борг готовит к изданию вторую часть своих переводов из рус<ских авторов>. Сделай одолжение, когда-нибудь при случае не забудь прислать Озерова и Руслана. Что делается с "Благонамеренным?" Будет ли А. Очкин решительным его наполнителем и надругателем? Уведомляй меня о литературных новостях; здесь ничего об Руси не слышно, журналов нигде не видать, а немцы никогда почти не говорят о своих добрых соседях.
   Погожева, сделай одолжение, убеди писать ко мне; это даже невежливо: человек к нему написал письмо оттуда, где имел полное право забыть его, а он не хочет ни строчкой ответить! О tempora, о mores! {О времена, о нравы! (лат.).}
   Барону Дельвигу мое почтение. Я уже прямо пишу в Симбирск -- и писал к брату о мальчике; не знаю, что будет. Большие немецкие и маленькие французские лексиконы мне необходимы, но их можно прислать не иначе, как с фурами: итак, надобно подождать; я доволен и тем, что прислано. Вальтер Скотт мне очень нравится; в его романах есть что-то новое, необыкновенное и много занимательного; он мне служит лакомством; но я прошу прислать прочие томы не прежде, как я сам того потребую; не хочу есть конфекты прежде обеда; итак, дай мне достаточно перекусить немецким языком -- тогда и проч.
   К этому письму прилагается мое новое стихотворение; если ты найдешь его хотя немного достойным бога, которому жертвуют поэты, то отдай Воейкову, а в противном случае оставь без уважения, даже не показывай Погожеву, ни Грудеву и проч., ибо тогда я хотел <бы>, чтоб ты не читал его вовсе. Вот что надобно заметить об этом произведении. 1. Заглавие "Моя родина", кажется, ему неприлично: итак, перемени как угодно, ежели bene. {Хорошо (лат.).} 2. Не должно разуметь меня самого под этим певцом, ибо нет никакой в этом необходимости; то же самое может отвечать всякий русский стихотворец. Скажи, как тебе показалась "Песнь Регнера" и как ты ее считаешь pro и contra {За и против (лат.).} печати, -- твоя полная власть. Скажи мне свое мнение об теперь посылаемых стихах: я знаю, что ты не очень любишь свою родину, -- полюбишь ли мою? Только признаюсь, что я сочинял ее с большим удовольствием -- не знаю, отчего. Причины этому могут объясниться после, а теперь довольно и одного удовольствия. Ты советуешь мне сочинить что-нибудь поважнее; я сам давно об этом думал и уже начал пьесу, к которой приложу полное старание и (может быть, не скоро) представлю тебе этот оселок для моих дарований; тогда ты прочтешь и скажешь мне откровенно, кто я? Заглавие этому большему из моих пиитических детей "Гаквин": будет нечто скандинавское; несколько строф готовы и ожидают только переправки; впрочем, главное, напр. план, содержание,-- уже есть.
   Студенты, коим я рекомендовался от Воейкова, люди более светские, нежели образованные, и вовсе не пиитические; с ними невесело. Гаме собирается в генваре в Петербург; с ним я пришлю письмо, и думаю, можно будет что-нибудь ко мне переслать поважнее, напр. даже денег, кои тогда будут нужны; он добрый, даже знатный малый; я с ним познакомлюсь короче. Гофману почтение.
   До следующей почты прощай.

Твой брат Н. Языков.

   Погожеву, Очкину, В<асилию> Вас<ильевичу>, Спасскому и жене его почтения.
   

No 2
<А. М. ЯЗЫКОВУ>

Дерпт, 20 декабря <1822>.

   Как часто пишу!
   Благодарю, благодарю: ты начинаешь вполне отвечать на мои письма.
   Напрасно думаешь ты, что похвалы Воейкова могут испортить меня; я им вовсе не верю, ибо знаю, что такое Воейков вообще и что в особенности журналист, который нуждается в материалах. Даю тебе душевное обещание не писать вперед пиитических предуведомлений -- и, верно, сдержу свое слово, хотя вовсе не раскаиваюсь в моих чувствованиях к старине русской; я ее люблю и не согласен с тобою в том, что она весьма бедна для поэта; где же искать вдохновения, как не в тех веках, когда люди сражались за свободу и отличались собственным характером? Притом же воспевать старинные подвиги русских -- не значит перелагать в стихи древнюю нашу историю; историческое основание не помешает поэту творить, а, напротив, придает еще некоторую особенную прелесть его вымыслам, усиливает его идеи: вот как я думаю -- может быть, ошибаюсь. Твоя власть опровергать; я еще темный человек в эстетике и сужу о поэзии только по инстинкту.
   Итак, у тебя теперь есть мои неожиданные деньги; вот на них и поручения: купи и пришли "Историю" Карамзина (кто слову изменит, тому да будет стыдно: я стану петь дела отцов) и если достанешь, то "Нестора", пер. Языкова. Я хочу написать небольшую повесть в стихах, которой содержание будет взято из древ<ней> русск<ой> ист<ории>. Перевощиков мне советует исполнять мои пиитические обещания -- итак, вперед, моя муза! Что-нибудь одно: либо пан -- либо пропал; в моем ремесле посредственность не годится; испытаю свои силы, и если увижу, что я не в состоянии догнать славу, то брошу поэзию и буду -- не знаю чем... Ты оценишь мою музу; верь, что я тебе верю. Ежели до сих пор я не написал чего-нибудь такого, по чему ты мог бы судить о мне пространнее, то это единственно от недостатка терпения, а отнюдь не оттого, что будто меня удовлетворяют и те похвалы, которые получаю за мелочи. Буду писать несколько месяцев для практики и не печатать, даже ты не получишь продолжения родов моей музы; жди лучше чего-нибудь важнейшего, чем повторяй мне при каждой оказии, что тебя не удовлетворяют мои пиитические дети. Останови, если успеешь, печатание "Моей родины": я согласен с тобою, следст<вено> и проч. Почему Погожев ничего не печатает из своих собственных произведений? Я уже начинал было кое-что переводить из Кернера, но, ей-богу, не могу -- и вот почему: когда я хочу выразить мысль чужую, то мне в ту же минуту представляется собственная, и я уже думаю о своей. Может быть, ты этому не поверишь -- и я ничем не могу тебе доказать справедливости моих слов, кроме того, что ты не получил ни одного моего перевода, даже из Кернера, который меня восхищает и верно бы заставил подражать своим прекрасным творениям, ежели бы было возможно.
   Не знаю, за что Свербеев прославлял Киселева как остряка; в нем столь же мало остроумия, как говядины в здешних супах. Правда, что он (скажу словами критиков, рассуждающих о римских консулах: как счастлив Камилл!) имеет претенцию на остроту, но более этой претенции ничего особенного не имеет. Может быть, это совсем не тот Киселев, про коего повествовал Сверб<еев>; Киселевых на Руси много -- так, может быть, которому-нибудь из них удалось сострить когда-либо, но едва ли этому: он добрый малый, но худой остряк; занимается только танцами и фантами, прекрасно рисует, говорит о пустяках и чрезвычайно беспокоится о своем туалете: не правда ли, что это дела вовсе не студенческие; всему есть свой черед.
   Ты удивляешься, почему дерптские красавицы не возбудили во мне ни одной страстной пьесы? Итак, вот тебе новое доказательство свободы моего сердца: ежели влюблюсь, то, вероятно, это будет иметь влияние на мои стихи; но покуда еще не испытал ни наслаждений, ни печалей любовных, то не хочу притворяться любовником; ибо притворство было бы слишком явно, а это, особливо в стихах, очень худо, несносно -- не так ли?
   Благодарю за перемену, которую ты сделал в посылке Слёнина; я давно получил басни Крылова, и Борг перевел уже из них несколько: он теперь не имеет времени перевесть все, что хотел бы, ибо сам переписывает свою книгу; он хочет после издать особо выбор из Крылова; его переводы чрезвычайно близки; я пришлю тебе 5 экземпляров 1-й части, а когда выйдет -- и второй, для распространения славы Борга, которой он весьма достоин. Еще пришлю тебе на немецк<ом> книгу о русском законодательстве, только что вышедшую; в ней ты увидишь, что немцы читают русских; замечания Куницына на свод зак<онов> и ответ Розенканфа и ответ первого переведены. Последний будет во второй части. Мой Борг прежде моего приезда знал много о Куницыне и говорит об нем с большим уважением. Один из здешних жителей собирает подписку на им сочиненную историю Петра I в 6 том. Он, как говорят, хвалится тем, что имел не одни иностранные материалы, но читал Голикова. Я бы подписался на это сочинение, но в моем кармане нет теперь большой возможности удовлетворять всем моим желаниям. Кстати об истории. Говорят, вышла "История Малороссии" Каменского; пришли мне ее при случае. Вот еще что: не вышли ли Древние русские стихотворения Цертелева? Мне их будет нужно, даже издание оных Калайдовича, но все это в свое время. Пришли поскорее "Цида" и Альманах: мне весьма и тот и другой любопытны. А книги, о коих я писал на прошлой почте, необходимо требуют скорой присылки. Впрочем, ты не должен баловать, как говорит Вяземский, языка болтливого Свербеж. Что ж ты не присылаешь мне Таппе сокр<ащенного> Карамзина); мне это очень нужно, необходимо -- поторопись, сделай милость; тут откладывать -- значит останавливать мои успехи. Какие негодные у меня чернила, но делать нечего: чем богат, тем и рад. Не забудь же рисовальную машинку, пожалуйста не забудь.
   На прошлой почте у меня началась переписка с Погожевым; показывает ли он тебе мои письма? Только ты не должен платить ему всегда тою же монетою -- понимаешь? Кстати, о слове "не должен". Мне чрезвычайно не нравятся его стихотворения -- может быть, это зависть: ни одного нового, собственного выражения, даже слова, ни одной непережеванной мысли; все передразнивание Пушкина и Баратынского, которых совсем нельзя передразнивать без скуки читателям. Читал ли ты новую пьеску Пушкина "К войне?" Стихосложение, как всегда, довольно хорошо: зато ни начала, ни середины, ни конца -- нечто чрезвычайно романтическое; но, верно, в Петербурге ее хвалят, и особливо Погожев, потому что он обыкновенно хвалит то, что хулят люди с познаниями и вкусом. Я читал ее у г-жи Протасовой, которая очень сильно обо мне беспокоится.
   Не знаю, что хочет со мной сделать Воейков: он во всяком письме к своим родным меня расхваливает. Видно, ты не имеешь сильного желания с ним познакомиться: правда, что в его знакомстве нет ничего интересного, кроме его жены, -- с этим согласен и Борг. Она скоро сюда будет, я опишу ее тебе с ног до головы, говорят, что всякий, кто ее видел хоть раз вблизи, непременно в нее влюбляется. Ежели надо мной исполнится это прорицание, то ты увидишь таковую перемену моего духа только из слога моих писем, а не иначе: смотри же, смотри в оба. Прощай, кажется -- довольно. Пиши же о театрах. Кто играл в "Циде" Шимену? неужели Семенова?
   Нет, мало! Едва ли Очкин может, при теперешнем моем положении, достать от меня стихов в "Благон<амеренный>". Я почти ими не занимаюсь и долго, может быть, не буду печатать. Притом же, неужели он меня так дорого ценит, что почитает необходимым мое содействие при поднятии на задние ноги сего борова (как выр<азился> од<ин> критик)? Скоро ли он своею собственною особою явится в Петербург и что к тебе пишет? Адрес мой можно, и даже должно, сократить так: его благ. Ник. Языкову -- в квартире Карла Федоровича Борга, секретаря крейс-герихта. Скажи эту новость и Погожеву. Грудев ко мне писал раз: он едет в деревни Уварова -- верно, это для тебя новость. Кланяйся П. Очкину, Погожеву, Гофману, Бахтину и проч. Григ<орию> Ивановичу и его супружнице -- мои почтения. К Василию Васильевичу пишу; не знаю, что писать: верно, ты его надоумил? Разбираешь ли ты мои руны?.. {Далее следует список книг, взятых H. М. Языковым из библиотеки В. А. Плавильщикова.}
   Часто, бывало, принесешь к Плавильщикову книги, когда у него много просителей, то скажешь, чтоб он их вычеркнул, и сам уйдешь. Все книги брата Петра, на коих подписана его фамилия, куплены, и деньги отданы. Об тех книгах, какие я пропустил здесь, напишу на следующей почте к Очкину; он должен знать, где они и отданы ли.
   Ежели ты будешь в состоянии прислать мне деньги, то пришли мне поскорее; с 7 генв<аря> здесь начинается ярмонка; мне нужно будет купить мебель для комнаты: я перейду скоро в другую, а в этой все чужое и не Боргово.
   

No 3
<А. М. ЯЗЫКОВУ>

1823, февраля (не знаю которого), <Дерпт>.

   Наконец я получил Кайданова и Арсеньева -- и благодарю; извини, что я тебе так часто писал о присылке этих книг и удивлялся медленности твоей в исполнении этого, может быть важнейшего, из моих поручений. Вот в чем дело: посылка целые две недели лежала в здешнем почтамте; в Дерпте не рассылают повесток печатных или письменных к имеющим получить что-либо на тяжелой почте, а вместо этого приходит почтальон и только сказывает, что есть посылка; почтальон приходил и сказывал об этом Боргу, а Борг забыл, и таким образом я получил сии книги только вместе с шинелью. Благодарю и за последнюю; я уже начинал в ней чувствовать нужду: здесь оттепель, грязь, дождь и все вообще марательные предтечи весны.
   Что же сведения обо мне, полученные от Погожева? Заметь Дельвигу, что в его сонете, мне адресованном, есть ошибка, важная в этом роде стихотворений: один стих (именно 8-й) короче прочих одною стопою. Я с нетерпением ожидаю печатной фамилии Погожева и удивляюсь, как он, прежде столь застенчивый и даже неумолимый для печати, теперь решился выступить на скользкое поприще известности. Дай ему бог Аполлон веселого пути; дай бог, чтоб седящая на высоте посадила и его на сию же высоту и пронесла по вселенной, а не гнала бы только как голубя, как нашу братью и твоего брата.
   Перевощиков ничего не знает о происшествиях в Казанском университете, но говорит, что можно, верно, предполагать в оном важную революцию: ибо уже месяц, как его постоянная переписка с тамошними остановилась со стороны Казани. Сделай милость, напиши подробнее об этом все, что знаешь или узнаешь, и в чью пользу происходит эта перемена: библии или наук.
   Не знаешь ли ты, какую поэму Тассову перевел Батюшков (я это прочел на театральной афишке, в кою ты завернул посылку)? и правда ли, что он вообще перевел ее? Осведомься у Дельвига и повести мне.
   Очень рад, что тебе понравился немец Жоке; он примечателен тем, что приехал в Россию в дилижансе вместе с Буту: верно, он сам тебе это сказывал. Через несколько недель, а может быть и месяцев, я буду рекомендовать брату Петру одного из здешних студентов (брата жены Борга); он отправится кругом света с Коцебу как минералог и по этой-то части должен иметь отношение к Петру, могущему многое ему показать в кабинете Г<орного> к<орпуса>. Скоро ли Петр приедет в Петерб<ург>? и чего он надеется и что будет делать?
   Знаешь ли, какое действие надо мной произвел даже один еще "Дон Карлос" Шиллера? Я решился быть трагическим поэтом; напишу одно явление и пришлю тебе на пробу: ты скажешь мне или ну, или стой -- первое толкнет меня вперед, а последнее совершенно своротит мою пиитическую телегу с шоссе трагедии. Мне кажется, что из всех слав поэта слава поэта-трагика яснее, блистательнее и обширнее и даже едва ли сидит на высоте не выше всех прочих, выключая эпопеи.
   Прощай покуда; я что-то сегодня не в духе для переписки, как уже, верно, ты заметил: эта часть литературы имеет или, по крайней мере, должна иметь свою музу, след, предыдущее.

Totus tuus 1 Н. Языков.

   Кланяйся всем моим и нашим общим приятелям. Спасскому и супружнице его мое почтение.
   1 Весь твой (лат.).
   

No 4
<А. М. ЯЗЫКОВУ>

25 февраля 1823, <Дерпт>.

   Ты обещаешь мне дубовый венок по части нашей переписки. Не знаю, буду ли и есмь ли я достоин оного действительно; по крайней мере ты всегда будешь собственноглазно видеть, как ревностно добиваюсь я и добивался награды рукописной доблести.
   Погожев на прошлой почте прислал ко мне письмо; он мне очень (говорю тебе на ухо) надоедает непрестанными комплиментами: твердит о моей будущей славе, о моем настоящем гении, об его и всех знатоков ожидании от меня многого высокого и прекрасного; ты не можешь представить себе, как это мне докучает, тем более что не верю искренности того, что мне пишет Погожев, а вследствие этого и тому, что влагает он в уста других. Мне очень трудно отвечать ему; писать вовсе не об чем, стихов посылать к нему у меня нет и не будет, и я решился платить ему тою же монетою: хвалю стихи его, сколько достает бумаги. Ты, верно, читал уже или, лучше скажу, верно Погожев читал тебе его ко мне послание. Мне кажется, что сочинения Погожева весьма хорошо можно назвать беглою поэзиею; в них все чужое -- слова, выражения и мысли, когда случаются (к сожалению, последнего нельзя сказать об этом послании: оно без мыслей просто). Я читал это новое произведение юницы-музы Погожева вместе с Боргом; вот что сказал мне последний по окончании чтения, которое отняло у нас более часа времени, потому что мы старались понять послание: "Я не люблю стихотворцев, которые заставляют читателя думать, для того чтобы он узнал, что автор не думал".
   Третьего дня прибыла сюда Воейкова; с ней и Жуковский. Я необходимо должен познакомиться с обоими. Вот тебе описание первой: представь себе женщину... нет, лучше не представляй ничего -- я Воейкову видел мало, вскользь, говорил с нею мало -- и потому прошу подождать до следующей почты; завтра, нет-- лучше сегодня, иду к ней, где познакомлюсь и с Жуковским. Ты узнаешь много нового по многим частям моих писем, которые сделаются для тебя гораздо интереснее, я уже горжусь их будущим содержанием и наперед торжественно объявляю себя твоим победителем -- разумеется, только в предметах для писем. О Борге буду писать тебе после, когда уже дам тебе понятие о Воейковой, ибо эти два предмета должны иметь некоторую связь при их описании; все это ты узнаешь скоро -- только прошу помнить, что пишу, писал и буду писать письма на твое имя, только тебе одному.
   Получай мне ново-имеющий издаваться "Журнал изящных искусств"; прочитывай сам и потом присылай мне. Пришли при первой оказии IX том "Ист<ории>" Карамз<ина> на французском, и вот еще что: "Поучения новой пастве" Филарета в Москве; это очень интересует Перевощикова, да и мне любопытно. Жалею, что Воейков не печатает стихов Погожева; я постараюсь здесь действовать в пользу последнего у родни первого.
   Очень рад бы принять тобою мне предлагаемый план жизни и занятий, но это невозможно при зависимости от моих хозяев, и вот как ведется моя жизнь: встаю так же, как ты, до 12 занимаюсь, до 1 обедаю, до 3-х ничего не делаю или читаю что-нибудь, покуда Вальт<ер> Скотта: мне дала Воейкова "Monastère"; {"Монастырь" (франц.).} до 5 занимаюсь с Боргом немец<ким> или лат<инским>, от 5 до 6 пью чай (немцы в этом обстоятельстве очень медлительны: разговаривают, рассуждают, курят, нюхают табак -- и я тоже, кроме нюхают), от 9 до 10 ужинаю и проч., до 12 или до 1 учу слова и приготовляю переводы. Видишь ли, что я сплю (может быть, только в прямом смысле) менее твоего, а гулять вовсе не гуляю.
   Прощай до следующей почты.

Totus tuus Н. Языков.

   Сделай милость, узнай подробнее о Казанском университете. Кланяйся всем вообще, выключая незнакомых.
   

No 5
<А. М. ЯЗЫКОВУ>

5 марта 1823, <Дерпт>.

   Наконец торжественно поздравляю тебя с приездом Петра и удивляюсь, видя несправедливость моих предположительных мнений об нашем будущем славном агрономе: так, видно, благотворный гений наук не потух в нем даже от тлетворного дыхания деревенской жизни -- честь и слава обоим!
   Я очень хорошо познакомился с Жуковским (о Воейковой буду писать в следующем письме); он меня принял с отверстыми объятиями (в обоих смыслах), полюбил как родного; хвалил за то, что я не вступил в университет в начале текущего года, ибо (по словам его, а я им верю) чем дольше пробуду в Дерпте, тем больше и проч. Он мне советует, даже требует, чтоб я учился по-гречески; говорит, что он сам теперь раскаивается, что не выучился, когда мог, и что это обстоятельство очень сильно действовало на его стихотворения. Как ты об этом думаешь? Скажи, присоветуй, что делать. Впрочем, мне кажется, что по вступлении в университет у меня останется довольно времени и для этого -- говорят, очень трудного -- языка:

Где победить легко, там не славна победа!

   Жуковский очень прост в обхождении, в разговоре, в одежде, так что, кланяясь с ним, говоря с ним, смотря на него, никак не можно предположить то, что мы читаем в его произведениях. Заметь: он советовал мне (то же, что ты, -- каково?) не верить похвалам, доколе мое образование не докажет мне, что они справедливы. Ах, любезный! далеко кулику до Петрова дня! Однако ж, как ты мог заметить из, так сказать, запора моей музы, я, кажется, по крайней мере до сих пор, не полагался на восклицания Воейкова, ибо в противном случае муза моя сделалась бы гораздо плодороднее, а теперь ничего не производит, даже не мучится родами. Жуковский советовал мне никогда не описывать того, чего не чувствую или не чувствовал: он почитает это главным недостатком новейших наших поэтов; итак, я хорошо делал, что не следовал твоему предложению стихотворствовать о любви. Впрочем, может быть, скоро буду писать стихи, вдохновенные этой поэзией жизни, но уверяю тебя, что тогда не изменю предыдущему замечанию Жуковского. Он завтра или послезавтра едет в Петербург; Воейкова остается здесь месяца на два или на три -- вот мне содержание для писем, и хвала за то провидению, ибо это не будет общим местом.
   Сюда еще приехал один ежели не поэт, то большой стихотворец: кто бы ты думал? Илличевский. Я с ним или, лучше скажу, он со мной познакомился; едет в чужеземию и остался здесь, как говорит, дожидаться первого пути. Он знатный малый! Очень радовался, когда я сказал ему, что Борг перевел одну его эпиграмму. По-немецки знает немного, плохо, чуть-чуть; в этом он сам признается, но говорит, что Дельвиг еще меньше его знает: едва ли это возможно. Я думаю, что не этот ли недостаток заставил его сюда заехать и дожидаться лучшего пути в Германию. Мне с ним довольно весело; он говорит много, просто, иногда остроумно, и я с ним ратоборствую в последнем: это мне первый случай поговорить то, что думаю, и сказывать что хочу и как хочу в здешней вовсе немецкой сторонушке. В следующем письме я отвечу на вопрос твой: могу ли приехать к вам прежде июня? Об этом надобно подумать. Не пришлешь ли ты мне когда-нибудь, хотя не скоро, "Историю" Сегюра и какую-нибудь хорошую географическую карту, лучше атлас; шляпку, об коей писано в предыдущем письме; мужскую, маленькую, кучерскую.

Totus tuus Н Языков.

   Петра целую и почитаю.
   

No 6
<П. М. ЯЗЫКОВУ>

10 апреля <1823, Дерпт>.

   Благодарю тебя, любезный Петр, за последнее письмо ваше, которое по всей справедливости должно называться твоим. Очень жалею, что Погожев тебя так мучает своими стихами, но его поступок имеет некоторое оправдание: стихов его не печатают, так надобно как-нибудь удовлетворить своей метромании, а в таком случае наш брат-стихотворец не разбирает лиц, которым старается передать свои мысли и чувствования:

И станет про<мыш>лять он скукой рукописной.

   Он, верно, читал тебе свои баллады и романсы, но я, предполагая, что ты слушал их, как слушают обыкновенно то, чего не хотят слышать, не спрашиваю от тебя суждения о его произведениях. Жаль, что меня теперь еще нет в Петербурге: я бы разделил с Погожевым его музолюбие и терпеливо слушал бы стихи, в которых ежели нет ничего нового и все беглое, по крайней мере есть любопытное для меня, странствующего по тому же полю.
   В прошлом письме вы читали, когда я надеюсь или, лучше, могу быть у вас; для нашей и вашей братьи, христиан нехристолюбивых, все равно, когда бы я ни приехал -- к святой или после только бы приехал, а вы, как мне писано, прежде конца мая не выедете: следственно и проч. Может быть, я приеду к вам вместе с Княжевичем, с которым очень близко подружился я: вместе делаем визиты, гуляем и проч., хотя очень редкие и очень редко; но все-таки вместе; он очень добрый человек и довольно образованный.
   Перед пасхою у студентов здешнего университета ежегодно бывает самое воинственное время: то и дело рубятся; каждый день можно говорить вправду: вчера была дуэль, сегодня есть и завтра будет. Редкость, кто из них не носит на лице доказательств рыцарской чести: ибо, по замечанию опытных людей, почти всегда удары приходят в картинки; это, кажется, доказывает или небольшое искусство ратоборное, или чрезвычайно смелую голову. Вот какой дух, какой ангел здесь свирепствует. Вчера я был у Жуковского; он необыкновенно печален вследствие смерти г-жи Мойер, проживет здесь еще с месяц: итак, я надеюсь иногда проводить это время довольно приятно; он со мной обходится очень дружественно, и я даже не знаю, чем заслужил такую его благосклонность. Кстати: читал ли ты мое последнее стихотворение? Я не знаю, почему Воейков подпечатал под ним мое имя; эти стихи были посланы к нему без всякого письма, без подписи и не моей рукой переписанные: такова судьба моя -- мне уже нельзя никак зарыть в землю моего таланта! Вчера получил я письмо от почтеннейшего Василия Васильевича; он меня с головы до ног осыпал комплиментами. Говорит, что у тебя, Петр, все еще отложено,-- неужели все еще? Я ему буду отвечать на следующей почте: теперь нет времени, а между тем прошу поблагодарить его за незабвение одного из своих почитателей. Видно, он сильно занят: пишет, что (собственные его слова) он бьется и лбом и затылком об утес техники, -- дай бог, чтоб в этой бойне досталось последнему! Что ты поделываешь для Григория Ивановича? Скажи ему и его супружнице мое почтение; скажи, что я скоро буду готов переводить для него с немецкого и что это составляет одну из приятнейших надежд моих.
   Ты же, брат Алекс<андр>, очень мало ко мне начинаешь писать -- и не присылаешь Филарета, а Перевощиков беспрестанно пристает ко мне. Поздравляю тебя с новым случаем критиковать стихи мои; напиши, что подумаешь.

Твой totus Н. Языков.

   Всем, кроме незнакомых, мои почтения.
   

No 7
<ОБОИМ БРАТЬЯМ>

29 августа <1823, Дерпт>.

   Моя переборка на новую квартиру задержала мой ответ на ваше письмо. Вот вам некоторое понятие об новом моем местопребывании: оно в лучшей части города, два окна на площадь, комната светла, опрятная, не на чердаке, и я в ней расположился очень удобно и совершенно в своей тарелке; главная же выгода ее в том, что она весьма близко от университета, потому что в теперешнее осеннее время и в скоробудущее мне случалось бы очень часто и довольно далеко странствовать для слушания лекций.
   Петр меня спрашивает: как читает лекции Парот? Это человек необыкновенной учености, сильно любящий свою науку; говорит весьма точно и весьма пространно, потому что так знает; часто возвышается даже до поэзии, и тогда его выражения поражают сильною живостию и производят в слушателе самое чу<в>ство профессора; при всякой оказии делает опыты; жаль только, что их видят из 150 человек не более 30: для этого сделана в физическом кабинете маленькая загородочка, и когда обступят его кругом (а студентов большая часть длинных), хоть брось глаза, так ничего не видишь, ежели не успел сперва соскочить с лавки. Он сидит во время лекции весьма торжественно: на высокой довольно катедре, под бюстом Невтона, и при всякой оказии обращается к нему с вопросом, с сильными выражениями. Мне весьма понравились его уроки; я Петру обещаюсь прислать сюрпризом его Разговоры о физике; в следующий семестр он, кажется, будет читать физику земли: говорят, что это чрезвычайно любопытно.
   Всех более из профессоров меня восхищает Эверс; его лекции составляют самую приятную, можно сказать амврозическую, пищу моего ума: читает просто, ясно и необыкновенно выразительно; его искусство выражать характеры людей очень сильно. Когда он говорил об Годунове, то я признаюсь, что до тех пор никогда не думал, чтоб можно было так подействовать на мое воображение рассказом очень простым. Достойно замечания, что он признает Димитрия I Иоанновича самозванцем. Теперь я вижу, что эпоха самозванцев может служить богатым предметом для историка, и жду с нетерпением Карамзина; эта же эпоха может дать хорошие материалы для романиста исторического, потому что нравы сего времени необыкновенно ясны в русской истории, а происшествия самые романтические. Одно суеверие русских во всякого нового самозванца -- может быть, изображающее их даже любовь и почитание к царской крови, -- есть уже сокровище для искусного пера.
   Перевощиков читает историю русской словесности (а не эстетику, как слух носился прежде), и очень хорошо: он человек копоткий, рассказывает всю подноготную ясно и даже иногда красноречиво. Язык русский -- по крайней мере на словах -- знает очень хорошо и никогда ни на шаг не отдаляется от своего предмета (кроме той лекции, о которой я писал в прошлом письме); это он перенял у немцев. Он меня избавил добровольно от двух лекций в неделю, когда он занимается с студентами переводами на русский с немецкого, и переводами довольно мелочными, и для того, чтобы я лучше занимался в это время стихотворениями, он мне даже дал тему на некоротенькое сочинение: это -- представить Баяна на развалинах Владимира во время татар (а почему же Владимира?), мечтающего о прежней славе России, сетующего о настоящем горестном ее положении и, наконец, во сне видящим ее будущую славу. Он предлагает мне подражать в сем случае Грею, который написал в этаком же случае "Барда" и не взял его с собою в храм бессмертия, по суду критиков, -- и мне подражать этому утопленнику в Лете! Я подумаю хорошенько, потому что мне не хочется и отвергнуть предложения Перев<ощикова> из личного к нему уважения и желания ему угодить и не хочется осрамиться избранием предмета весьма реляционного и в котором нельзя сделать никакого изображения, потому что, по совету Перевощикова, тут должны быть изображены характеры просто, с историческою, с математическою точностию, а это выйдет в стихах (хотя бы и возможно лучших) краткая русская история. Я понимаю намерения этого совета: почтенному профессору хочется принудить меня восхититься принятием христианской веры Владимиром, между тем как этот предмет теперь еще велик для моего воображения и слишком широк для времени. Есть слух, что ему не слишком нравятся мои, в его смысле, либеральные мысли во время татарского ига, и оттого-то, верно, предпринимает обратить меня на дорогу прославления Христовой и монархической крови. Спросите Дельвига, как он думает об предложении: не слишком ли оно прозаическо и критическо?
   У меня с Воейковой теперь весьма сильная дружба, и не знаю, почему именно теперь это случилось: не от того ли, что ближе с нею познакомился во время бытности здесь ее мужа? Я ей показываю и даже вписываю в альбом мои стихи.
   С буквою Д., которая столь часто вопросна в ваших письмах, все идет по-прежнему; теперь я живу от нее очень близко, но, следуя совету В<асилия> В<асильевича>:
   
   От девушек скройся,
   В беду чтобы там
   У них не попасться;
   Ведь знаешь ли ты,
   Что с ними вязаться
   Лишь грех, суеты!
   
   и тебе, Ал<ександр>, повторившему этот золотой урок для юности, я не чаще бываю там у них. И точно предвижу, что таковые обстоятельства могут завести мое сердце в темный лабиринт и совратить мой ум с учебной дороги. В таких размышлениях я решился скопить мое воображение на некоторое время и тем скопить оного побольше для будущего: дай бог мне успеть в этом спасительном намерении!
   Благодарю за выписку из письма В<асилия> Афанас<ьевича>, его похвала для меня очень лестна; но зачем выписал ты одну вторую часть его периода, который должен, по-видимому, весь относиться ко мне, ибо начинается союзом разделительным: а стихи его, что заставляет предполагать меня еще что-нибудь обо мне сказанное и что для меня было бы также любопытно. Об моих занятиях и хозяйственных распоряжениях напишу на следующей почте: теперь уже довольно.
   Нельзя ли прислать мне следующие книги, которых нельзя достать здесь: "Grundsätze der National-Oekonomie oder National-Wirthschaftslehre" von Ludwig Jakob, zweite Auflage. Charkow, Halle und Leipzig, {"Основы народного хозяйства или науки о народном хозяйстве" Людвига Якоба. Второе издание. Харьков, Галле, Лейпциг (нем.).} 1809, и прислать два экземпляра; можно без переплета. Еще -- разумеется, не для меня -- "Сто четыре священные истории". И узнать, скоро ли выйдет "Немецкий словарь" Ольдекопа? И ежели не загр<удн>ит вас финансовая необильность ваша, то "Русскую антологию" Сен-Мора. Кстати о книгах: в ящике, присланном с фурманом, не нашел я 8-го тома Конверсационслекси<кона>; он не мог потеряться дорогой, потому что ящик получен мною в совершенном здравии; еще забыли вы повесть о самозванцах.
   Прощайте до следующей почты.

Ваш брат Н. Языков,

   Кланяйтесь В<асилию> Афан<асьевичу>.
   Николаю Викторовичу мое почтение и всем моим знакомым.
   Пришли мне "Братьев-разбойников" и замечания цензора на стихи Олина: я тебя отблагодарю за это неожиданною присылкою запрещенной книги.
   

No 8
<ОБОИМ БРАТЬЯМ>

26 сентября <1823, Дерпт>.

   Две почты сряду я не писал к вам, и причины этого необыкновенного молчания, признаюсь, не делают мне чести: первый раз отложил я до следующей почты, а вторую, случившуюся в воскресение, проспал послеобеденным сном, которому обещав посвятить несколько минут в обширном смысле, не исполнил своего обещания; но вы сами знаете могущество такового сна, и, верно, чаще моего случается с вами последнее обстоятельство. Итак, я предвижу ваше извинение моему молчанию и хочу теперь же натурою заместить порожнее место в нашей переписке.
   Я теперь чрезвычайно занят все-таки язычными занятиями. Ежедневно имею два урока приватных по сей части, то есть либо греческий и латинский; либо греческий и немецкий, так что у меня остается не более двух часов в день на занятия сладчайшие, несмотря на то, что ложусь довольно поздно и встаю рано. Все время проходит в учении слов, грамматик и приготовлений переводов. Стихов писать вовсе некогда, и я уже давно вовсе их <не> писал -- вот каково! Кстати: Воейков перепечатал в своих листках мою "Песню Регнера", с припискою к его супруге; эта приписка, как он ко мне пишет, им самим очень худо переправлена в конце--как кажется, по причине слова божественный, там бывшего и ныне запрещенного. Итак, мои почтеннейшие, прошу вас не приписывать мне худые стихи, там могущие вследствие предыдущего случая встретиться. Я еще не видал этого листка, но там должно быть что-нибудь не слишком мне приятное, судя по незапному письму Воейкова и по его сильному восстанию на самого себя за поправку. Вы уже, верно, видели тиснутое в "Благонамеренном" мое "Путеш<ествие> из Д. в Р.". Оно напечатано с примечанием издателя, и, верно, его Ах! относится ко мне. В безлюдии и Фома дворянин, говорит пословица: в таком смысле и эти стихи не испортят журнала, искони наполняемого пустотою стихов и прозы. У меня приводится теперь в исполнение мысль, долженствующая несколько удовлетворить ваше любопытство по части моей литературы: я переписываю все мои сочинения нынешнего года в книжку и через несколько дней пришлю вам; тут вы увидите и "Путешествие в Ревель" -- ежели не в лучшем, то по крайней мере в настоящем виде -- и студентские песни.
   Жаль, что я теперь не излишне богат деньгами. Здесь представляется прекрасный случай купить дешево хороших книг на многих языках: через несколько дней будет аукцион библиотеки в прошлом месяце умершего профессора Лампе; он был человек чрезвычайно ученый по юридической части и оставил множество самых лучших книг по всем частям. Я постараюсь как-нибудь перевернуться к сему случаю; это точно редкая оказия: помоги мне, господи, хоть немного!
   Недавно читал я книжку очень любопытную и запрещенную: до сих пор мы и не знали, что в Польше в 1816 году был заговор, имевший целию низвергнуть с престола <Константина> П<авловича> и восстановить республику; дело шло хорошо, но открылось точно так же, как заговор Катилины. Один из заговорщиков блудил дочь русского полковника; эта выведала у него тайну и сказала отцу в тот самый вечер, когда должна была быть объявлена свобода и К<онстантин> схвачен. Этот полковник тотчас же отправился с вооруженною рукою предупредить восстание; окружил загородный дом, где собрались в последний раз заговорщики. Они стали защищаться оружием, и все были побиты, кроме четырех, кажется, в числе коих находился и сочинитель сей книжки, бежавший во Францию. Я начал было списывать для вас эти около 100 страниц, но не успел, потому что этой книжки один только экземпляр здесь, и то у ректора, который давал оную за тайну одному из знакомых на самое короткое время; впрочем, тут нет ничего особенного. Жаль, что теперь не помню ее заглавия: может быть, и в Петерб<урге> вы ее достали бы.
   Здесь теперь происходит большое кровопролитие-: несколько свадеб вдруг -- и девицы самые прекраснейшие. Здесь также, видно проездом из Ревеля, находится Болугианская с дочерьми, которых красота здесь прославляется; они остановились в трактире, против окон которого каждый вечер стоит мно<го>численная толпа студентов, желающих насладиться хотя зрением их прелестей, тут бывает довольно... {Конца этого письма в подлиннике не имеется.}
   

No 9
<П. М. ЯЗЫКОВОЙ>

1824, февраля 19, <Дерпт>.

   Я виноват перед тобой во всем смысле слова: давно, очень давно обещался писать к тебе -- и дождался наконец, что ты сама начала со мною переписку. Извини, сделай милость, на этот раз только мою оплошность; надеюсь, что вперед не буду иметь нужды в твоем извинении, то есть все дело пойдет своим порядком. Уверяю тебя, что не желание не писать к тебе столь долго замедлило мое письмо -- нет, совсем нет, а у людей нашего десятка существует с начала до конца привычка все отлагать до будущего и ничего не делать в настоящем; я еще не вовсе свободен от этой, иногда, даже редко небесполезной, но часто и почти всегда не туда, куда следует, ведущей привычки.
   "Лучше поздно, нежели никогда", -- говорят старые люди, а молодые не должны им не верить в этом случае; итак, начнем хоть теперь с божьею помощию переписку. Смотри, не отставай в ответах на мои письма, а я... мне стоит только начать -- а там пошла писать! Спроси у братьев, каков неутомим я на поле перьев!
   Во-первых, прошу тебя, не пиши, говоря со мною, Вы: это слово годится только между людьми, не знающими друг друга, которые, чтоб не обидеть одно лицо, их слушающее, хотят увеличить его, так сказать, и употребляют из осторожности число множественное. Вы -- это как-то слишком модно, слишком вежливо, некстати, неприятно, странно между, например, тобою и мною, где не должно быть комплиментов и принужденности, где должно писаться только то, (что) чувствуется, просто и открыто, следственно -- без увеличения как предметов письма, так и лица, к которому оное адресуется. Притом же, сама посуди, к чему ведут все эти Вы в разговорах людей ближних и родных; одна vanitas vanitatum (суета сует), а вреда от них много; мысли делаются принужденнее, слова длиннее (это ясно; ты -- вид очень простой, а Вы -- что-то крючковатое), выражения чопорнее, и все вообще как-то вяло и не в надлежащем виде. Итак, ты не пиши ко мне Вы -- ей-богу, выйдет лучше! Я сам это испытал во многом и со многими. Тебе же вовсе нечего сказать против этой страницы: она права и ясна, как свет божий.
   Я очень рад, что ты занимаешься и читаешь; прочти и выучи наизусть следующие стихи, чтобы хоть еще год или два их помнить и по ним поступать:
   
   Travailler est le lot et l'honneur d'un mortel.
   Le repos est, dit-on, le partage du ciel.
   Je n'en crois rien du tout: quel bien imaginaire
   D'être les bras croisés pendant l'éternité?
   Est ce dans le néant qu'est la félicité?
   Dieu serait malheureux s'il n'avait rien à faire.
   Il est d'autant plus Dieu qu'il est plus agissant. 1
   1 Труд -- высокая честь, смертных вечный удел!
   Говорят, что в раю отдохнем мы от дел.
   Нет, не верится мне: да и впрямь, неужели
   Мчаться в вечности нам, руки скорбно скрестив?
   Иль блаженство найдем, в летаргии застыв?
   Сам господь бы взгрустнул, обречен на безделье...
   Чем он больше в трудах, тем он более бог! (франц.).
   (Перевод Б. Томашевского.)
   
   Это -- истина, и не верить ей может тот, кто не чувствует различия между собою и господами четвероногими. Труд... {Одно слово не разобрано.} для тебя лучше; занятие есть уже наслаждение, даже без мысли о будущем. А что бывает плодом его -- золото, чистое золото! Например и особливо в Симбирске: говоришь -- и все слушают тебя, потому что не могут говорить того же, спрашиваешь -- и тебе не отвечают, и ты сам отвечаешь: удовольствие двойное и нередкое только в странах, где образование редкость. В наш век пора русским хотя начинать думать больше о голове, нежели о головных уборах, больше о душе своей, нежели о душах и духах, короче -- пора думать. Спроси братьев, ежели мне не веришь: они сами того же мнения и могут служить примером благодетельного действия электрической силы просвещения. Особливо у нас на Руси должно учиться, потому что польза наук распространяется как выхухоль и так же долговечна и потому что без учения человек и в нашей стороне скоро будет очевиден, как бельмо в глазу.
   Ты, верно, уже получила мой маленький подарок; извини, что картинок так мало; впрочем, они, как многим кажется, не вовсе дурны. Книжка совсем незавидная и приложена единственно для большого покоя первых во время долгого странствования. Не испортились ли они? Прощай, целую тебя. Пиши же: уговор лучше денег.

Твой брат Н. Языков.

   Мои поклоны и почтения всем родным.
   

No 10
<ОБОИМ БРАТЬЯМ>

2 марта 1824, Дерпт.

   Ты сильно негодуешь, любезный Алекс<андр>, и на нечастость и на незанимательность моих писем; ты даже говоришь, что нам писать не об чем. Твоя святая воля -- а не вижу, даже в твоих письмах (ибо ты-то особенно и часто жалуешься на недостаток материалов), последнего предположения, вероятно единственно моим грешным упреком против твоей (я виноват: ошибся) несоответственности произведенного! Что я пишу не часто -- это дело возможное, потому что мало имею времени писать много; а что мои письма незанимательны -- дело не новое: не так ли? И ты, верно, всегда то же думал и прежде, их читая, да только теперь изъяснился открыто о том, что скрывал доселе, видя, сколь старался я хотя многочисленностию заменять истинную пустоту содержания моих писем. Итак, прости и прошлый, и, может быть, настоящий, и будущий недостаток не пера, а духа моего, -- и будем писать как прежде, как можем, не укоряя друг друга в том, что делать -- не наше дело, -- и не требуя невозможного. Лучше какая-нибудь погода, нежели никакой. И да будут эпиграфом нашей будущей (ежели ты не вовсе хочешь ее развялить и иссушить) переписки эти стихи Вяземского:
   
   Пусть все идет своим порядком
   Иль беспорядком -- все равно!
   
   Я читал в списке весь "Бахчисарайский фонтан" Пушкина: эта поэма едва ли не худшая из всех его прежних; есть несколько стихов прекрасных, но вообще они как-то вялы, невыразительны и даже не так гладки, как в прочих его стихотворениях. Что-то каков будет его роман в стихах "Евгений Онегин?" Его тоже, как и "Бахчис<арайский> фонтан", вперед расхваливают: чтобы также не обмануться! Читал ли ты новую басню Крылова "Кошка и соловей?" Прелесть: видно, что его воображение не охладело от лет, не так, как у Дмитриева (знаешь ли, что коротенькие басенки в листках Воейкова и в "Полярной звезде", под коими подпечатываются три звездочки, принадлежат Ивану Ивановичу?). Ты писал мне, что тебе кажется нынешняя "Полярная звезда" хуже прошлогодней, -- да и в той что же было слишком хорошего? Если у тебя с собой Шиллер, то сравнивал ли ты перевод Жуковского из 4 действия "Орлеанской девы?" Русские стихи прекрасны, сильны и живы, но всё не то, что шиллеровские, в которых видно гораздо более вдохновения и поэзии высочайшей, например в конце этого монолога. Стихотворения Жуковского, говорят, скоро явятся; говорят, в них будет много нового, верно тоже переводного; "Иванов вечер" напечатан под именем Дунканова. Пишет Княжевич, что теперь цензура сделалась еще глупее и строже прежнего; вот пример: для "Литерат<урных> прибавлений" переведена была повесть из Голдшмита, в которой только что упоминалось об каких-то актерах, худо игравших; этой повести не пропустили, потому что запрещено писать о театрах в Петербурге. Вот каково, мой почтеннейший! Что делать нашей братье авторам? Молчать или говорить вяло и пусто. Как кстати здесь применить можно прекрасную басню Крылова "Кошка и соловей": подлинно сказать --
   
   Худые песни соловью
   В когтях у кошки.
   
   Дай бог тебе благого успеха в твоем благом намерении, почтенный или, скажу лучше, достопочтеннейший Петр! Я от души рад буду быть твоим трубадуром: мне не в диковинку писать для прекрасного пола; здесь я писал, например, для Воейковой, и тогда мои стихи были живы и сильны, что, надеюсь, судя по предмету будущих стихов для тебя, будет иметь место и в твоем случае. Стихи льются, когда пишешь для понимающей прекрасной особы; я тоже пишу и для других красавиц, но они редко меня понимают или совсем меня не понимают и всегда хвалят, между тем как я чувствую, что они не чувствуют, -- и тогда я не трубадур, а труба-дур! Перевощиков ко мне чувствует особенное благоволение после прочтения моего отрывка из "Баяна": даже на лекциях не начинает говорить, покуда я не приду; даже в глаза говорит мне, что я имею истинный талант, советует написать поэму или трагедию -- и теперь же; это очень много от человека самого сухого темперамента, скромного, осторожного в словах и вообще от Перевощикова.
   Но, мои почтеннейшие, я чувствую, что мне рано приниматься за труд славный. У меня есть в голове план для небольшой или, может быть, большой поэмы; это именно -- "Баян"; начало вы читали; за ним должно следовать сражение: герой поэмы -- певец и воин -- остался раненый на поле битвы; его берут в плен, везут в Византию; он служит в греческом войске императору, сражается в Сицилии, в Италии и возвращается после, венчанный славою, в Киев, где находит свою любезную изменницею; он бросается в Днепр -- и конец! Может, быть, этот план покажется вам слишком простым или слишком романтическим, но мне хотелось бы описать нравы тогдашних греков, Сицилии и проч.; это прекрасный предмет для хорошей музы, но для этого надобно бы прочесть целого Лебо и Гиббона, что мог бы я сделать во время прошедших праздников рождества, но болезнь, государи мои, отняла у меня надолго это удовольствие. Итак, буду ждать нового свободного времени, и не знаю -- докуда! Теперь же могу только написать одно сражение, и, кажется, напишу, ибо этого желает существо, редкое в Дерпте и природе, -- Воейкова. Между тем жду с нетерпением X и XI томов Карамзина; в них-то, судя по IX, должен явиться он в полном блеске: один Годунов есть уже предмет, достойный пера красноречивейшего, а сам Перевощиков говорит, что красноречие есть свойство Карамзина. Что мне за дело до ошибок против летописей: я могу восхищаться его слогом, его картинами -- и для поэта довольно! Кстати, мне вовсе не нравится разбор "Ист<ории> гос<ударства> Рос<сийского>" Лелевеля: он, ей-богу, не стоит по силе, по остроумию писем киевского жителя Каченовского; притом же тон Лелевеля слишком самоуверен и учительский. Так по крайней мере думает здешний профессор Перевощиков и некоторые другие, напр. Эверс. В этих двух томах -- богатый источник для драматической поэзии. Едва ли не можно из Годунова сделать трагедию, подобную "Валленштейну" Шиллерову. О господи! как бы мне поскорее кончить изучение греческого и латинского языков, прочесть Шекспира, Кальдерона и Гете и еще раз Шиллера! "Ich will kein Dichter sein, wenn ich kein grosser Dichter werden kann", {"Я вовсе не хочу быть поэтом, если я не смогу стать большим поэтом" (нем.).} -- сказал Гелти -- и я с гордостию говорю то же. Или все -- или ничего, мои почтеннейшие! В поэзии всего несноснее посредственность; веселее читать Хвостова -- тогда по крайней мере смеешься, -- но читать какого-нибудь Плетнева, Туманского и многих других -- это скучно как нельзя больше: что называется, ни молока, ни шерсти -- ни большого ума, ни большой глупости!
   Очень рад, что Лукин, верно, заедет меня посмотреть: отечества и дым нам сладок и приятен! Впрочем, мне странно, почему его перевели в Рижский округ -- верно, против воли. Я опишу вам наше свидание в подробности; Лукин для нас вообще интересная персона; вы же, так, как я, давным-давно его не видали. Нет ли слухов о Зубове? иль тетерев его до смерти заклевал? Погожев не пристает ко мне больше письмами. Вышел перевод "Пустынника" Даленкурова; кажется, Погожев в нем участвовал, а его бранят в "С<ыне> о<течества>" и в хвост и в голову, то есть и переводчиков и автора. На прошлой неделе уехал отсюда мой приятель Киселев; он кандидат, то есть 10 класса, по новой привилегии здешнего университета. Он будет распространять мою славу в старопрестольном белокаменном граде, где она еще, конечно, будет новинка.
   Вот вам письмо довольно длинное, по крайней мере да не упрекаете меня в лености, а ежели оно незанимательно и доказывает, что мне писать нечего, не я виноват. Делаю, что могу.
   Прощайте до следующего письма вашего.

Ваш брат Н. Языков.

   

No 11
<А. М. ЯЗЫКОВУ>

12 апреля 1824, <Дерпт>.

ОТРЫВОК

   <...> Я уже получил от Сленина "Бахчисарайский фонтан" (какое глупое предисловие!) Прежде читал я его в списках, и при этом в женских, а женщины не знают ни стопосложения, ни вообще грамматики, -- и тогда стихи показались мне большею частию не дальнего достоинства; теперь вижу, что в этой поэме они гораздо лучше прежних, уже хороших. Жаль, что Пушкин мало или, лучше сказать, совсем не заботится о планах и характерах и приводит много положений совсем ненужных и лишних: напр., зачем сидит Гирей? зачем так много рассказывать об евнухе? зачем купаются жены Гирея? Притом, характер несколько ясный только один -- Марии, а важнейшие лица, сам Хан и Зарема, один вовсе не изображен, а другая чуть-чуть, а этого мало для полного прекрасного целого! Впрочем, какая красота в описаниях, какая живость красок! Перевощиков замечает, что у этой поэмы голова преогромная, а туловище с ноготок. И, сверх того, он уже замечает, что из всех сочинений Пушкина он видит, что он сам не имеет характера и постоянных правил нравственности, приводя латинскую пословицу: Qui proficit in litteris et deficit in moribus, plus deficit, quam proficit {Кто преуспевает в науках и наносит ущерб своей нравственности, тот больше прогадывает, чем выгадывает (лат.).} <...>

Ваш брат H. Языков.

   

No 12
<А. М. ЯЗЫКОВУ>

24 майя <1824, Дерпт>.

   Я полагаю, что брат Петр скоро прибудет в Петерб<ург>, и жду с нетерпением его повестки о его местопребывании. 7 июня -- разумеется, ежели буду знать, где живет в Петер<бурге> Петр, -- я выезжаю отсюда и, следственно, 9 там. Буду стараться как можно торопить нашего кунктатора: знаю, как он медлителен во всех случаях, где должно торопиться.
   В ходе нашего просвещения много новостей. Знаешь ли ты, что Голицын отлучен от министерства пр<освещения> и оставлен при одной почте? что на место его -- кто бы ты думал? Шишков! Тут едва ли одно не хуже другого; впрочем, говорят критики, что все-таки это лучше, ибо есть надежда, что министерство Шишкова не может быть долговечно по причине его телесной дряхлости и многолетия, а Голицын-де живущ до крайности. Впрочем, русскому царству -- дураков не занимать. Говорят, что Магницкий составил заговор с Аракчеевым и митрополитом против Гол<ицына>, действовал давно уже и, наконец, успел! К сему относится одна, хотя не весьма благопристойная, но весьма любопытная подробность: именно то, что будто бы государь призывал к себе известного содомита Бантыша-Каменского и приказал ему составить список всех ему знакомых по сей части, что Б.-К. представил таковой список, начав оный министром просвещения, потом стоял канцлер и так далее, что он имел еще после этого аудиенцию у государя и удостоверил его клятвенно в истине своего донесения.
   Новостей лит<ературных> я мало знаю. Слышно, что Пушкин прислал в Петер<бург> I часть своей поэмы, вроде "Шильдгарольда" и "Дон Жуана" -- "Онегина", что оная заключает описание Крыма и Бессарабии. Цветы Дельвига расцветут для публики с будущего года. Рылеев кончил своего "Войнаровского" и скоро напечатает. Знаешь ли, что лорд Байрон умер? Я недавно читал его трагедию "Сарданапал" -- и от нее в восторге. Читал также и "Каина", но он на меня не сильно подействовал. Здесь теперь Жуковский, он завтра едет в Петерб<ург>. Батюшков же отправляется в Германию, в Зонненштейн, где какой-то известный лекарь имеет целый пансион сумасшедших и их вылечивает. Здешние медики отказались от него. Воейкова прислала мне прекрасную белую книгу для стихов моих: ее возьму с собою и буду пополнять в Симб<ирске>, где надеюсь ревностнее заняться моею музою. Теперь собираю для нее фриштык; правда, что мне очень скучно читать лифлян<д>ские летописи: язык старинный, с трудом понятный, но делать нечего: если взялся за гуж -- не говори, что не дюж. Делаю выписки, предполагая, что у вас есть Карамзин.
   Прощай до следующей почты.

Твой Н. Языков.

   

No 13
<А. М. ЯЗЫКОВУ>

Февраля 24, 1825, Дерпт.

ОТРЫВОК

   <...> Очень радуюсь, что Грибоедов переводит "Фауста"; желаю и надеюсь успеха, но могу сказать утвердительно, что он переведет его не для печати: я даже не знаю, какую сцену может пропустить цензура. Кланяйся и отдай мое почтение Грибоедову и Одоевскому: ведь ты их часто видишь у Роспини. Комедии первого о сю пору только ожидаю; впрочем, теперь надеюсь получить скорее, потому что уже просил Погожева поторопить ему подручных переписчиков. Я не знаю, за что он на меня в претензии: я к нему пишу вовсе не редко, то есть столько, сколько он. К Ампили<ю> Очкину тоже пишу по мере его писем; пусть они сами посудят: ведь нельзя же мне здесь только и делать, что писать письма; это выше сил моих и ниже моей музы -- не так ли, друг мой? <...>

Весь твой Н. Языков.

   

No 14
<А. М. ЯЗЫКОВУ>

19 августа 1825, Дерпт.

ОТРЫВОК

   <...>Сюда приехал из Пскова студент здешнего унив<ерситета>, приятель Пушкина; говорит, что П<ушкин> уже написал два действия своей трагедии "Годунов", что она будет прекраснее всего им доселе писанного, что "Цыгане" скоро напечатаются, что П<ушкин>не хотел лечиться у Мойера потому, что надеялся получить позволение ехать для излечения за границу, что он пишет новую поэму "Эвнух" и проч, и проч. <...>

Весь твой Н. Языков.

   

No 15
<П. М. ЯЗЫКОВОЙ>

27 августа 1825, Дерпт.

ОТРЫВОК

   <...> Вы, верно, уже получили от Дюка комедию Грибоедова "Горе от ума"; напиши, как она подействовала на бездейственные умы в Симбирске? Это -- произведение, делающее честь нашему времени и уму русскому: какая галерея характеров, истинно комических, списанных с природы! какой язык прекрасный и непринужденный, неистощимое остроумие и великое искусство схватывать положения самые смешные из быта русских бояр! Верно, все это ты сама в ней увидела; верно, тебе нравится она как нельзя больше -- читай ее чаще и учись смотреть на свет глазами Грибоедова: тогда только ты увидишь его, как он есть.
   Прощай до следующего письма.

Весь твой Н. Языков.

   

No 16
<А. М. ЯЗЫКОВУ>

12 сентября 1825, <Дерпт>.

   Благодарю тебя за все, что ты для меня делаешь. Кальдерон мне чрезвычайно нравится -- и чем больше читаю его, тем более уверяюсь, что Кюх<ельбекер> его не читал, сказывая, что у Ших<матова> много с ним сходства. У Кальдерона какое-то особое воображение, огромное и всеобъемлющее. Он краток и пространен в одно время; каждая мысль выражается чрезвычайно кратко, а мыслей у него море. Он на меня сильно действует, как само собою разумеется. Когда-нибудь будем читать его вместе. Признаюсь, что читаю его с большим удовольствием, нежели Шекспира; хотя у Кал<ьдерона> нет такого искусства в изображении характеров, зато он богаче образами вовсе оригинальными, а той приверженности к религии праотцев, о которой говорит Кюх<ельбекер>, я не вижу в нем ни капли. Впрочем, жаль, что Грис не приложил примечаний к своему прекрасному переводу: есть места в Кальд<ероне>, которых никак понять нельзя, вполне понимая их буквально; сперва я думал, что то, чего я не понимаю, может понять человек, лучше меня знающий по-немецки, но не тут-то было; впрочем, эти места не так важны (вероятно, в них есть местности) и не мешают действию целого и другого, притом же -- они очень редки.
   Я все-таки буду писать стихи, чтоб не отучиться от их гладкости. Самые пустые мои пьесы имеют по крайней мере то достоинство, что они чистят будущие стихи мои.
   Я пришлю тебе скоро немецкий альманах, который при случае отошли Ел<изавете> Петр<овне>, и рисовальную тетрадку для Катуши. В первом есть хорошая повесть. Кстати: в одном нем<ецком> альманахе "Урания" на 1826 есть прекрасная Тикова повесть "Das Dichterleben", {"Жизнь поэта" (нем.).} я ее читал с восторгом -- и жалею, что не мог уже купить этого альманаха. Советую тебе иметь его: прелесть!
   Прощай покуда; на следующей почте напишу гораздо более.

Весь твой Н. Языков.

   Мне смертельно надоедает Аладьин.
   

No 17
<А. М. ЯЗЫКОВУ>

Мая 5, 1826, Дерпт.

ОТРЫВОК

   <...> Вот тебе все, что говорят здесь нового: с турками будет война скоро и непременно, по сей-де части и Веллингтон в П<е>т<ер>б<ург> ездил; Жуковский сильно болен и поедет в чужие край; Карамзин тоже, имея нарыв в легких, отправился в Италию; государь дал ему на сей случай фрегат и жалованье посланника. Еще говорят, что Аракч<еев> снова в милости у царя русского: за него-де ходатайствует вдовствующая императрица Мария; что многие офицеры гвардии из отправившихся в Москву на коронацию схвачены на пути и препровождены в крепость святых Петра и Павла.
   Вот тебе новость о мне самом: в начале наших летних каникул я поеду на несколько дней к Пушкину; кроме удовлетворения любопытства познакомиться с человеком необыкновенным, это путешествие имеет и цель поэтическую: увижу Изборск, Псков, Печеры, места, священные музе русской, а ты знаешь, как на меня они действуют! Впрочем, исполнение этого намерения и еще других некоторых зависит от вас, мои почтеннейшие, -- понимаешь? "Стара песня", -- можно сказать, прочитав последнее! Но, друг мой, человек всегда человек, я всегда я, без денег недалеко уедешь!
   Книги, давно обещанные, кажется, едут -- и "Венцеслав" и "Гражданское мужество" Рылеева.
   С Петербургом моя переписка идет необыкновенно вяло: Амплий что-то замолк, в письмах Княж<евича> более говорится о сердечных чувствованиях, а дела мало. Один Аладьин не престает надеяться, что я буду отвечать стихами на его просительную прозу, а я молчу до поры до времени.
   Какова речь Магницкого в Казани: это золото в некотором смысле -- конечно, в смысле бессмыслицы; впрочем, надобно признаться, что он мастер писать по-русски.
   Всех вас целую -- особенно обнимаю Петра и Елис<авету> Петровну и маму.

Весь твой Н. Языков.

   Поздравляю вас всех с моими именинами!
   

No 18
<П. М. ЯЗЫКОВУ>

1826, сентября 2, Дерпт.

   На прошлой почте получил я письмо от брата Александра, где значится, что он отъезжает уже на службу и что я с настоящего времени к тебе одному, мой почтеннейший и любезнейший, буду относиться с моими желаниями, коих исполнение единственно из Симбирска воспоследовать может, с моими мыслями, кои туда только могут быть направлены, -- по своей местности и соответственности обстоятельствам и тому, и сему, и прочему. До нас еще не доехали милостивые манифесты по случаю царевенчания: говорят, что в них много хорошего и доброго во всех смыслах; говорят даже, что судьба несчастных возмутителей сильно облегчится, -- дай бог! И это надобно сделать и по человечеству и по политике: первое не дает никому права отнимать жизнь у себе подобного или превращать ее из прекрасной в адскую, а вторая велит быть осторожною даже голове венценосной и руке, по манию которой судят, осуждают, пытают и вешают! А нечего сказать: смягчение наказаний из отсечения головы в вечную или 20-летнюю, что равно, каторгу напомнило было равномерно милосердые поступки императрицы Анны Ивановны. Кроме того, кажется, пора увериться всякому, что дух времени не слушает указов и всегда пойдет своей дорогой и построит, что ему надобно! Ирод может истребить множество людей, заслужить имя, которым потомки бранят величайших извергов, но Христос ему недоступен; вера чистейшая и прекрасная осветит вселенную, и божественное всегда восторжествует. Сравнение истинно поэтическое! Не правда ли?
   Нового государя все хвалят, особенно немцы, да и за дело: он действует очень благоразумно; кажется, имеет волю крепкую и истинное расположение к добру. Можно надеяться много хорошего по всем частям государственным; благодаря кого бы то ни было, Россия теперь самое обширнейшее поле для улучшений преобразований и ознаменования души, могучей в действиях, определяющих судьбу полсвета. Дай бог Петра: он необходим там, где так долго без него обходились -- и как обходились! Довольно о политике: предмет неистощимый!
   Я теперь поживаю, что называется, как нельзя лучше; все идет благополучно, начиная от занятий учебных до покупки молока и сливок. Так, мой почтеннейший: самое зло полезно, когда падает на душу, чувствительную к прекрасному и высокому! Я даже пишу больше прежнего, собираю новые стихи мои в особую книгу, отошлю ее к брату Александру, а он уже, что следует, к вам. На следующей почте отправлю к Н. Ал. подробную и обстоятельную запись о здешнем житье-бытье, о ходе и существе здешнего воспитания и вообще обо всем, что нужно знать прежде, нежели ехать сюда воспитывать детей.
   Говорят, ты сильно вдался в хозяйство. Желаю успехов блистательных; конечно, никто из нашей братьи русских помещиков не имеет на них более права, нежели ты. У меня завелась переписка с Пушкиным -- дело очень любопытное. Дай бог только, чтобы з омская полиция в него не вмешалась! Хи-хи-хи! Денег я получил 1000 р. на запрошлой неделе -- поддержка! И благодарен вам, мои снисходительные братья и путеводители!
   Рад ли Ник<олай> Ильич, что его сын сделался студентом? Скажи ему, ежели хочешь, что он благополучно и с честию начал свое новое звание: разборчив в знакомстве и вообще не показывает охоты к тому безумному буйству и мелочному волнению умов, не знающих, чего им хочется. Это много здесь, где почти все увлекаются множеством и дают себя водить за нос существам, полным пустотою и с юности привыкшим или все делать, ни о чем не думая, или думать о пустяках, ничего не делая!
   Елисав<ете> Петровне целую ручки; всем кланяюсь и почтения свидетельствую.

Весь твой Н. Языков.

   

No 19
<П. М. ЯЗЫКОВУ>

Сентября 23, 1826, Дерпт.

ОТРЫВОК

   <...> Дюк писал ко мне из Москвы; он остановился у Свербеева и с ним вместе обозревает московские окрестности. Вот новость: Пушкина привезли на казенный счет в Москву, и он освобожден. Это хорошо, но вот что худо -- и чрезвычайно: вышел и начинает приводиться в действие новый устав о цензуре -- совершенная инквизиция; а этого никак нельзя было ожидать после манифестов, в которых ясно выказывалось желание добра во всех смыслах. Кроме того, что сей устав мог бы подписать и монарх Высокой Порты, в нем еще обнаруживаются и глупость и невежество,-- необыкновенные спутники угнетения в нашем веке, когда все стараются прикрывать личиною благорасположения к просвещению и общему благу. Странно и досадно -- и несносно! <...>

Весь твой Н. Языков.

   

No 20
<А. М. ЯЗЫКОВУ>

7 марта, 1828, Дерпт.

ОТРЫВОК

   <...> Здесь говорят, что Пушкин написал много нового -- между прочим поэму "Стенька Разин". Часто ли ты с ним видишься? Видно, он много занимается своим делом: слава и честь ему -- и счастье, блаженство! А я, многогрешный, безмолвно гляжу я... на сторону лучшия жизни. Здесь те же поля, и брега, и холмы, и то же прекрасное небо! Но где ж озарявшая некогда их волшебным сияньем надежда? <...>

Весь твой Н. Языков.

   

No 21
<ОБОИМ БРАТЬЯМ>

Ноября 8, 1828. Дерпт.

   Вы понапрасну обвиняете меня в малописании или даже в неписании к вам, мои почтеннейшие; правда, что с моей стороны случаются по части писем частые и важные промежутки, но зато их обыкновенно ограничивают толпы писем, иногда со стихами и всегда любопытных уму наблюдательному; эта переменчивость в переписке есть, без сомнения, одна из черт моего характера, вообще непостоянного, нерешительного и разночинного: таков я ein Bild des russischen Volkes, bald indolent wie eine Asiate, bald voll rastloser europäischer Thätigkeit! {Образ русского народа, то апатичный как азиат, то полон неутомимой европейской деятельности (нем.).}
   Справедливо извещают вас из Петербурга, что в Альма<на>хе Аладьина будут некоторые мои вам еще неизвестные штуки; их можно назвать междуумками, признаком неустойки моей на пути трудов возвышенных, следствием скуки душевной, утомления сил поэтических -- и причиною бог знает чего... (впрочем, вам неизвестного там, кажется, только и есть, что мое Посл<ание> к Степанову и мои "Развалины").
   Здесь проехал в чужеземию некто Соболевский, московский юноша, приятель, обожатель, бирюч и Gastfreund {Частный гость (нем.)} Пушкина; он обрадовал мою совершенно пустую, бесталантную жизнь теперешнюю известием, что Пушкин написал новую прекрасную, все его прежние превосходящую, поэму "Мазепа", множество баллад, песен, сказок и т. д.; что "Сев<ерные> цветы" на 1829 будут исполнены его стихами; что Дельвиг на меня сердится за мое непроходимое молчание на Парнасе; что Гнедичев перевод "Илиады" скоро явится в свет; что Погодин перестает заниматься изданием "Московского вестника", Шевырев печатает свой перевод "Валленштейна"; что Воейков прибавил еще несколько лиц (Греча, Булгарина и даже дам некоторых) в свой "Дом сумасшедших".
   Петерсон уже стоит на Праге экзамена; он теперь живет в одном доме со мною, выше меня; я с ним вместе занимаюсь русскою историею -- и очень приятно и сладостно!
   На сих днях получил я письмо от Степанова. Он уже в Лейпциге: описывает мне свое путешествие довольно подробно. Гамбург ему не понравился; он называет его кораллом, в котором живут одни полипы, городом чрезвычайно б...ливым: "здесь-то истинная Кострома!" -- восклицает он, описав несколько сладострастных, непристойных или развратных приключений, виденных им из окна через улицу. В Берлине видел он выставку в Академии художеств; там были и некоторые русские произведения: картины Кипренского и вид Дерпта нашего Хрипкова!
   Наумов отправляется, недели чер<ез> две или три, в Симбирск на свадьбу сестры своей; с ним пришлю я вам книг кипочку и всем сестрам по серьгам -- в переносном смысле, разумеется, т. е. по письму.
   Прощайте покуда.
   Тебе известно, что Булгарин купил здесь огромный дом; сам не живет здесь и старается населить его русскими юношами из Петербурга. Дело идет успешно: уже трое там нанимают квартиры -- и ждут еще многих, в том числе и сына Гречева. Таким образом, составляется в Дерпте русская колония, под начальством танты, предприимчивому духу которой можно приписывать это общеполезное заведение.
   Здесь все плачет о смерти императрицы: в Дерпте чрезвычайно много ею облагодетельствованных.
   

КОММЕНТАРИИ

   Печатаются по автографам, хранящимся в рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР. Впервые опубликованы Е. В. Петуховым в книге "Письма H. М. Языкова к родным за дерптский период его жизни (1822--1829)", СПб., 1913.
   No 1. ...в стихотворениях Корнера. -- Кернер, Теодор (1791--1813) --немецкий поэт, прославившийся своими патриотическими стихотворениями, созданными в период войны с Наполеоном. Пришли Корнеля... я решился перевесть "Радогуну".-- Корнель, Пьер ( 1606-- 1684) -- французский драматург; "Родогюна" (1645) -- одна из трагедий Корнеля. ...сидящая на высоте. -- Под этими словами Языков подразумевает поэтическую славу. ...Грудев тоже... -- Грудев -- секретарь президента Академии наук С. С. Уварова, приятель Языкова. Грибовского... отдал Плавидьщикову...-- Имеется в виду книга М. Грабовского "О состоянии крестьян господских в России"; В. А. Плавильщиков -- петербургский книготорговец. "Прогулки за границу". -- Имеется в виду книга писателя П. И. Сумарокова -- "Прогулка за границу", СПб., 1821. Каратыгин... очень хорош в "Сыне любви". -- В. А. Каратыгин (1802--1853) -- актер-трагик; "Сын любви" -- пьеса Августа Коцебу. Ларив советует артисту... -- Ларив, Жан (1747--1827) -- французский актер-трагик, автор книги "Курс декламации". ...Доказывает и Семенова. -- Е. С. Семенова (1786--1849) -- трагическая актриса. Кто ж будет учить Каратыгина, когда Катенин запрещен в столицах? -- В. А. Каратыгин обучался актерскому мастерству у поэта и переводчика П. А. Катенина. За политическую неблагонадежность Катенин был, по приказанию Александра I, выслан из Петербурга 7 ноября 1822 г. с запрещением въезда в обе столицы. Внешним поводом высылки Катенина послужило его "неприличное поведение" в театре (он освистал не понравившуюся ему актрису). ...Дай бог ему (Каратыгину) Гнедича. -- Поэт и переводчик Н. И. Гнедич (1784--1833) был, так же как и Катенин, тонким знатоком театра; у него обучалась сценическому искусству упомянутая выше Е. С. Семенова. ...одного из родных моего Борга. -- Карл-Фридрих фон дер Борг (1794--1848) -- поэт, переводивший на немецкий язык произведения Крылова, Пушкина, Ф. Глинки, И. И. Дмитриева, Языкова и др. ...не забудь прислать Озерова и Руслана. -- Имеются в виду сочинения драматурга В. А. Озерова (1769--1816) и поэма Пушкина "Руслан и Людмила" (1820). ...мое новое стихотворение... отдай Воейкову. -- А. Ф. Воейков (1777--1839) -- поэт, критик и журналист, издававший приложения к газете "Русский инвалид" под названием "Новости литературы", в которых часто печатался молодой Языков. "Заглавие... "Гаквин". -- Замысел поэмы "Гаквин" остался незавершенным. Гаме собирается... -- Александр Гаме -- товарищ Языкова по Дерптскому университету. Гофману почтение. -- А. Л. Гофман -- сослуживец брата Языкова, Александра Михайловича.
   No 2. ...купи и пришли... "Нестора", пер. Языкова. -- "Нестор. Русские летописи на древнеславянском языке, сличенные, переведенные и объясненные Августом Шлецером". Пер. с нем. Д. Языкова, 3 части. СПб., 1809--1819. Перевощиков мне советует. -- В. М. Перевощиков -- профессор Дерптского университета по кафедре русской словесности. ...Замечания Куницына... и ответ Розенканфа... -- А. П. Куницын (1783--1840) -- профессор-юрист, автор двухтомного труда "Право естественное", запрещенного правительством Николая I; Куницын -- один из любимых учителей Пушкина по Царскосельскому лицею. Г. А. Розенканф (1762--1832) -- русский юрист. ...читал Голикова.-- И. И. Голиков (1735--1801) -- историк, написавший "Деяния Петра Великого..." в двенадцати томах. Говорят, вышла "История Малороссии" Каменского... -- Имеется в виду "История Малой России..." Д. Н. Бантыш-Каменского, вышедшая в 1822 г. Древние русские стихотворения Цертелева... даже издание оных Калайдовича...-- Языков, вероятно, имеет в виду "Опыт собрания старинных малороссийских песней" Н. А. Цертелева (1819) и "Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым и вторично изданные..." (К. Калайдовичем) (1818). Пришли поскорее Цида и Альманах...-- Речь идет о трагедии П. Корнеля "Сид" в переводе П. А. Катенина и литературном альманахе "Полярная звезда", издававшемся А. А. Бестужевым и К. Ф. Рылеевым. Таппе сокр<ащенного> Карамзина).-- Имеется в виду сокращенный перевод на немецкий и французский языки "Истории государства Российского" H. М. Карамзина, изданный Августом Tanne. Новую пьеску Пушкина "К войне".-- Имеется в виду стихотворение А. С. Пушкина "Война" (1821), напечатанное в "Полярной звезде" на 1832 г. под заглавием "Мечта воина". Кто играл в "Циде" Шимену? -- Шимена (Химена) -- героиня трагедии "Сид" Корнеля. Крейсгерихта -- окружного суда (нем.).
   No 3. ...получил Кайданова и Арсеньева. -- Имеются в виду учебники: "Краткое начертание всемирной истории" Кайданова и "Краткая всеобщая география" Константина Арсеньева. Заметь Дельвигу, что в его сонете....-- Имеется в виду сонет А. А. Дельвига, посвященный Языкову ("Младой певец! Дорогою прекрасной...") ...о происшествиях в Казанском университете...-- Когда Языков писал письмо (февраль 1823 г.), в Казанском университете происходил позорный суд над профессором правоведения и ректором университета Г. И. Солнцевым, обвиненным в том, что его лекции "противоречат духу священного писания". Этот суд был затеян по распоряжению попечителя Казанского учебного округа -- мракобеса М. Л. Магницкого. Какую поэму Тассову перевел Батюшков? -- К. Н. Батюшков (1787--1855) перевел отрывки из поэм "Освобожденный Иерусалим" итальянского поэта Торквато Тассо (1544--1595).
   No 4. Журнал изящных искусств.-- Имеется в виду нерегулярно выходивший в 1823 и 1825 гг. журнал, посвященный вопросам искусства и литературы. Журнал издавался В. И. Григоровичем.
   No 5. ...поздравляю тебя с приездом Петра... славном агрономе...-- Речь идет о старшем брате Языкова -- Петре Михайловиче, геологе по образованию. Где победить легко, там не славна победа -- цитата из трагедии Корнеля "Сид" (д. II, явл. 2). Сюда еще приехал... Илличевский. -- А. Д. Илличевский (1798--1837) -- стихотворец, товарищ А. С. Пушкина по Царскосельскому лицею. Не пришлешь ли... "Историю" Сегюра... -- Луи-Филипп Сегюр (1753--1830) -- французский историк.
   No 6. ...вследствие смерти г-жи Мойер. -- М. А. Мойер (рожд. Протасова)--племянница В. А. Жуковского, умерла 19 марта 1823 г. ...почтеннейшего Василия Васильевича. -- В. В. Любарский -- горный инженер, друг братьев Языковых. ...Не присылаешь Филарета... -- Имеется в виду "Житие преподобного Сергия Радонежского" митрополита московского Филарета.
   No 7. ...как читает лекции Парот? -- Паррот, Егор Иванович (Георг-Фридрих, 1767--1852) -- физик, академик, первый ректор Дерптского университета. ...меня восхищает Эверс. -- Эверс, Иоганн-Филипп (1781--1830) -- историк и юрист, профессор, а затем ректор Дерптского университета. ... амврозическую пищу моего ума... -- От слова амврозия, обозначавшего в греческой мифологии пищу богов. ...подражать... Грею... -- Грей, Томас (1716--1771) -- английский поэт. С буквой Д.-- Имеется в виду М. Н. Дирина, которой Языков посвятил целый ряд стихотворений. ...повесть о самозванцах. -- Имеется в виду "Краткая повесть о бывших в России самозванцах" М. М. Щербатова (1733--1790). Пришли мне "Братьев-разбойников" и замечание цензора на стихи Олина... -- Языков, очевидно, знал по слухам о поэме А. С. Пушкина "Братья разбойники" (1821--1822), ибо ее полный текст был сожжен автором; отрывки поэмы были напечатаны позже, в "Полярной звезде" на 1825 г.; В. Н. Олин (1788--1840) -- литератор и издатель.
   No 8. ...Путешествие из Д. в Р.-- Имеется в виду небольшая шуточная поэма Языкова "Чувствительное путешествие в Ревель"; буквы "Д" и "Р" обозначают: Дерпт и Ревель. Недавно читал я книжку очень любопытную и запрещенную... -- Имеется в виду Conjuration de quatre-vingt seize gentilhomme polonais, écossais, suédois et franèais contre le gouvernement russe, et mossacrés dans les ruines du château de Macijowike; traduit de l'anglais par Alfred F. Paris, 1821. (Заговор против русского правительства 96 польских, шотландских, шведских и французских дворян, зарезанных в развалинах замка Мациовике; труд, переведенный с английского Альфредом Ф. Париж, 1821.) Название этой книжки установлено Е. В. Петуховым ("Яз. арх.", стр. 460) при содействии Н. Д. Чечулина. ...как заговор Катилины.-- Катилина, Луций Сергий (108--62 до н. э.) -- политический деятель древнего Рима, руководитель заговора, направленного против правящей верхушки римского сената. Сам Катилина стремился к захвату личной власти.
   No 9. <П. М. Языковой>. Прасковья Михайловна Языкова -- сестра поэта.
   No 10. Пусть все идет своим порядком Иль беспорядком, все равно -- цитата из стихотворения П. А. Вяземского "Мои желания". ...не так, как у Дмитриева. -- И. И. Дмитриев (1760--1837) -- поэт и баснописец. ...принадлежат Ивану Ивановичу. -- Имеется в виду И. И. Дмитриев. ...перевод Жуковского из 4 действия "Орлеанской девы". -- Имеется в виду отрывок из трагедии Фридриха Шиллера "Орлеанская дева" в переводе В. А. Жуковского, напечатанный в альманахе "Полярная звезда". "Иванов вечер" напечатан под именем Дунканова. -- Имеется в виду баллада В. А. Жуковского "Замок Смальгольм, или Иванов вечер", в которой цензура усмотрела оскорбление православной церкви, так как свидание любовников назначается в Иванов вечер, то есть в канун церковного праздника в честь Иоанна Крестителя. Жуковский был принужден заменить Иванов вечер несуществующим Дункановым. ...повесть из Голдилмита... -- Голдсмит, Оливер (1728--1774) -- английский прозаик, драматург и поэт; под "повестью", быть может, подразумевается "Приключения странствующего актера". ...прочесть целого Лебо и Гиббона... -- Лебо, Шарль (1701--1778) -- французский историк, автор "Истории Восточной Римской империи"; Гиббон, Эдуард (1737--1794) -- английский историк, автор "Истории упадка и разрушения Римской империи". ...разбор "Ист<ории> гос<ударства> Рос<сийского>" Лелевеля... -- Имеется в виду статья польского историка и прогрессивного общественного деятеля Иоахима Лелевеля (1786--1861) об "Истории государства Российского" H. М. Карамзина, напечатанная в журнале "Северный архив". ...киевского жителя Каченовского.-- М. Т. Каченовский (1775-- 1842) -- историк и литературный критик, написавший разбор предисловия к "Истории государства Российского" под заглавием "От киевского жителя к его другу". ...подобную "Валленштейну" Шиллерову.-- Имеется в виду драматическая поэма "Валленштейн" Фридриха Шиллера, состоящая из трех частей: "Лагерь Валленштейна", "Пикколомини", "Смерть Валленштейна". ...прочесть... Кальдерона... -- Кальдерон де ла Барка, Педро (1600--1681) -- испанский драматург. ...сказал Гелти... -- Гельти, Людовик-Генрих-Кристоф (1748--1786) -- немецкий поэт читать Плетнева, Туманского... -- П. А. Плетнев (1792--1865) -- поэт и критик; В. И. Туманский (1802--1860) -- поэт. Отечества и дым нам сладок и приятен -- цитата из стихотворения Г. Р. Державина "Арфа". ...перевод "Пустынника" Даленкурова. -- "Пустынник" ("Отшельник") -- роман французского писателя Шарля д'Арленкура (1789--1856).
   No 11. ...какое глупое предисловие! -- Имеется в виду статья П. А. Вяземского "Разговор между издателем и классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова", предпосланная вместо предисловия к "Бахчисарайскому фонтану" Пушкина в издании 1824 г.
   No 12. ...торопить нашего кунктатора. -- Кунктатор -- медлитель; так называли римского полководца Фабия Максима Квинта (III в. до н. э.), применявшего в сражениях тактику изматывания сил противника. ...Голицын отлучен от министерства. -- В 1824 г. с поста министра народного просвещения был отставлен мракобес князь А. Н. Голицын (1773--1844). Шишков, А. С. (1754--1841) -- писатель и реакционный государственный деятель. Б.-К. -- Д. Н. Бантыш-Каменский. ...вроде Шильдгарольда и Дон Жуана...-- Имеются в виду поэмы Байрона "Паломничество Чайльд-Гарольда" и "Дон-Жуан". Цветы Дельвига. -- Имеется в виду литературный альманах А. А. Дельвига "Северные цветы", который начал выходить в Петербурге с 1825 г. Рылеев кончил своего "Войнаровского"...-- Поэма К. Ф. Рылеева "Войнаровский" вышла в свет в 1825 г. ...лорд Байрон умер. -- Байрон умер в Греции 19 апреля 1824 г. Целый пансион сумасшедших.-- Имеется в виду психическая болезнь поэта К. Н. Батюшкова.
   No 13. ...Грибоедов переводит "Фауста". -- Имеется в виду перевод А. С. Грибоедова "Пролога в театре" из I части "Фауста" Гете; он был напечатан в "Полярной звезде" на 1825 г. под заглавием "Отрывок из Гете". ...мое почтение... Одоевскому... -- А. И. Одоевский (1802--1839) --поэт-декабрист.
   No 14. Сюда приехал ...студент ....приятель Пушкина. -- Имеется в виду А. Н. Вульф.
   No 15. ...получил от Дюка... -- Дюк (видимо, от французского слова duc -- герцог) -- семейное прозвище брата Языкова -- Александра Михайловича.
   No 16. ...у Ших<матова>...-- С. А. Ширинский-Шихматов (1783--1837) -- поэт, автор громоздких героических поэм на темы из русской истории. Грие не приложил примечаний. -- И. Грис -- переводчик на немецкий язык драматических произведений Кальдерона. ...Ел<изавете> Петр<овне>, и рисовальную тетрадку для Катуши. -- Елизавета Петровна (рожд. Ивашева) -- жена старшего брата Языкова, Петра Михайловича; Катуша -- сестра Языкова, Екатерина Михайловна. ...Тикова повесть... -- Тик, Людвиг (1773--1853) -- немецкий писатель-романтик. Мне смертельно надоедает Аладьин. -- Е. В. Аладьин -- издатель "Невского альманаха".
   No 17. ...Велингтон в П<е>т<ер>б<ург> ездил. -- Веллингтон, Артур Уэлсли (1769--1852) -- английский государственный деятель и полководец; в 1826 г. Веллингтон был послан в Россию с официальным визитом (для поздравления Николая I с восшествием на престол). ...и "Венцеслав" и "Гражданское мужество"... -- "Венцеслав" -- трагедия французского драматурга Жана Ротру (1609--1650) в переводе А. А. Жандра; "Гражданское мужество" -- ода К. Ф. Рылеева, написанная в 1823 г. и запрещенная цензурой; Языков имеет в виду список этой оды. ...речь Магницкого в Казани... -- Имеется в виду речь попечителя Казанского учебного округа М. Л. Магницкого, произнесенная 15 сентября 1825 г., в которой он восхвалял свои действия по разгрому Казанского университета.
   No 18. ...судьба несчастных возмутителей... -- Имеются в виду декабристы; кроме пяти повешенных руководителей восстания, свыше 100 декабристов было сослано в Сибирь. Ирод может истребить...-- Ирод -- мучитель, изверг, от имени царя Иудеи Ирода, которому евангелие приписывает избиение младенцев в городе Вифлееме. Рад ли Ник<олай> Ильич... -- Татаринов, сын которого Александр поступил в 1826 г. в Дерптский университет. Языков посвятил А. Татаринову несколько стихотворений.
   No 19. ...новый устав о цензуре... -- В 1826 г. был введен свирепый цензурный устав, получивший название "чугунного". ...монах Высокой Порты -- турецкий султан (Высокая Порта -- официальное название правительства султанской Турции).
   No 20. ...Пушкин написал... поэму "Стенька Разин". -- Имеются в виду "Песни о Стеньке Разине", не пропущенные цензурой и при жизни Пушкина не печатавшиеся.
   No 21. ...некто Соболевский. -- С. А. Соболевский (1803--1870) -- литератор, приятель Пушкина. Бирюч -- вестник, глашатай. ...поэму "Мазепа"... -- Имеется в виду "Полтава", законченная Пушкиным в ноябре--декабре 1828 г. ...Гнедичев перевод "Илиады" скоро явится в свет... -- "Илиада" Гомера в переводе Н. И. Гнедича вышла в свет в 1829 г. ...Погодин перестает заниматься изданием "Московского вестника"... -- этот слух не подтвердился; журнал под редакцией М. П. Погодина продолжал выходить до 1830 г. ...Шевырев печатает свой перевод "Валленштейна"... -- С. П. Шевырев (1806--1864) -- филолог, критик и переводчик, впоследствии славянофил, опубликовал в 1828 г. свой перевод I части драматической поэмы Шиллера "Валленштейн" -- "Лагерь Валленштейна". ...Воейков прибавил еще несколько лиц... в свой "Дом сумасшедших"... -- Имеется в виду сатира А. Ф. Воейкова на литераторов 1810--1830 гг., носящая заглавие "Дом сумасшедших". Картины Кипренского... -- Живописец и портретист О. А. Кипренский (1782--1836). ...под начальством танты...-- Танта -- ироническое прозвище тетки жены Ф. В. Булгарина (от франц. или нем. Tante).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru