Lib.ru/Классика: Ясинский Иероним Иеронимович. Финский нож

КАМЕНЬ АСТЕРИКС
Фантастика Серебряного века
Том III

Иероним Ясинский

ФИНСКИЙ НОЖ

Илл. С. Большакова

В квартире купца Александра Гавриловича Сторукина спущены были шторы, и было темно...

Дом принадлежал ему, пятиэтажный, старинный, на Гороховой улице.

Самому ему было лет за шестьдесят, если не все семьдесят. Но он взбирался на пятый этаж еще легко.

И с пустыми руками не возвращался; под мышкой нес картину.

Он усаживался с ней у окна единственной светлой комнаты, в которой проводил большую часть жизни, рассматривал покупку, освежал скипидаром, мыл спиртом, и хороша ли была картина, плоха ли -- в обоих случаях уничтожал ее: от живописи оставалась только бледная тень.

Но Сторукин восхищался ее колоритом, рисунком и, перелистав справочники и руководства для коллекционеров, определял, к какой школе она принадлежит и какому мастеру ее можно приписать; потом присоединял к грудам картин, которыми наполнены были уже остальные комнаты, где жили пауки, мокрицы и, может быть, призраки.

На Ново-Александровском рынке Сторукин дорого не платил: чем дешевле доставалось произведение великого художника, там радостнее билось его сердце. Он удивлялся невежеству торговцев и по праздникам посещал церковь, где горячо молился.

0x01 graphic

Ходил он в засаленном сюртуке, брил лицо, не бывал в трактирах, не знал женщин; был беспощаден к квартирантам, с которых взимал плату лично в сопровождении дворника; прислугу не держал, боялся, что его отравят; сам варил себе гречневую и манную разминаю, питался воблой и ветчиной, ничего не пил, кроме чая. Был скряга, и весь дом презирал его.

Вид у него был опущенный, но часто глаза его и сухие губы расцветали улыбкой несказанной радости.

Он не обращался к адвокатам о выселении неисправных квартирантов, а вел дела сам; посредников не любил, берег деньги. И никто, кроме маленького, невзрачного человека, который вечером аккуратно приходил к нему уже десять лет подряд, не знал, что самые большие радости Сторукину доставляют смываемые им картины.

Этот человек, которого Сторукин называл просто Порфивей -- Порфирий Калистратович Девочкин -- служил в Мещанской управе писцом за ничтожное жалованье и под диктовку Сторукина писал прошения мировому судье, составлял каталоги картин, отличался молчаливостью.

Сторукин платил ему, разумеется, тоже гроши, но Девочкин не заикался о прибавке. Он бесконечно долго носил одно и то же платье; уже вытерлись швы, а сюртучок -- чистенький и как будто свежий; и бесчисленные заплаты на сапогах сверкали безукоризненной ваксой. Он даже ухитрялся носить перчатки, у него были часики с цепочкой и записная книжка с серебряным карандашиком.

За десять дет Девочкин не узнал, была ли когда-либо семья у Сторукина и почему он одинок. А Сторукин, по-видимому, даже не интересовался, почему Девочкин не носил обручального кольца.

Сторукин имел только представление о Девочкине, как о трезвом, аккуратном, но бедном и жалком человечке, а Девочкин знал, что Сторукин не только неопрятный, скупой и противный, но и любящий за бесценок приобретать драгоценные картины, очень богатый и малограмотный, не внушающий к себе ни малейшей жалости человек.

Ему не было известно, какой капитал у Сторукина, но, приблизительно, оценивал он старика тысяч в пятьсот, не считая дома, в котором было сто мелких квартир и десять магазинов.

Проходили дни, недели, годы. Неизменно, несмотря ни на какую погоду, бродил по рынку Александр Гаврилович и, возвращаясь вечером домой, встречал на лестнице поджидавшего его чистенького, бесцветного и услужливого человека в худеньком пальто, с портфелем, в котором лежали переписанные жемчужным почерком прошения и письма торговцев, с которыми у Сторукина были денежные отношения.

-- Здравствуйте, Александр Гаврилович, -- кланялся Девочкин.

-- Здравствуй, Порфиша, -- отвечал Сторукин и впускал секретаря в квартиру.

-- Холодненько сегодня.

-- Морозец!

-- Согрей-ка чайку! -- предлагал Сторукин.

Немедленно согревал на спиртовой камфорке синий чайник исполнительный Девочкин и первый стакан наливал себе. Давно уже не боялся Сторукин Девочкина, но вошло в обычай: второй и последующий стаканы пил Сторукин, а Девочкин от повторения отказывался, он не прикасался даже к колбасе и к вобле; он был сама умеренность.

Все нравилось Сторукину в Девочкине, даже то, что на вид он казался мальчиком. Есть такие мальчики, страдающие собачьей старостью; не растет ни бороды, ни усов, а вокруг глаз и на лбу морщины, и ни кровинки в лице. Впрочем, сеялись темные усики на верхней губе Девочкина, и он умел закручивать их и смазывать, чтобы лучше держались кончики, смолистой помадой.

Ежедневно видались и друг друга не знали ни Сторукин, ни Девочкин, но чем дальше, тем прилежнее друг о друге думали.

То, что стал думать о Сторукине Девочкин, пришло ему в голову еще с первого вечера, когда он сделался его домашним секретарем за пятнадцать рублей в месяц. А то, чем занята мысль Сторукина о Девочкине, зародилась в нем в последнее время, когда он переходил улицу, был сбит с ног мотором и только чуду был обязан тем, что отделался легкими ушибами: Господь спас.

III

Дня четыре не выходил Сторукин из дома и соскучился по картинам. Поздней ночью не спалось, жутко стало ему от бессонницы. Ноги млели, но он мог ходить. Он встал и с керосиновой лампой в руке вошел в залу, набитую картинами по обеим сторонам; они были сложены, как "дрова". Тускло блестели золотые рамы; паутина и пыль, как серый бархат, покрывали ребра рам и картин. Рядом с залой еще были две комнаты поменьше, тоже набитые картинами; и такой же толстый серый бархат лежал на них. Он вытащил наугад одну из картин и не мог разобрать, "Старуха" ли это Рембрандта или "Грозовая ночь" Сальватора Розы {...Сальватора Розы -- Сальватор Роза (1615-1673) -- итальянский художник, поэт и музыкант, известен картинами на библейские и мифологические сюжеты, портретами, пейзажами.}. Когда он задвинул назад картину, раздался писк: он потревожил мышиное гнездо. Жуткое чувство стало тяжелее; и вдруг он совершенно ясно увидел перед собой бледное лицо Девочкина, с его собачьей старостью и вверх закрученными, чуть заметными усиками. На мгновение появилось оно и исчезло. Александр Гаврилович махнул рукой на картины и поторопился вернуться в постель, а мысль о Девочкине не покидала его.

Два месяца таил он ее. Ложился спать, вставал, варил манную кашу, выколачивал из квартирантов плату, тащился на рынок, а сердце шептало: "Девочкин, Девочкин". И угрюмо сдвигались над переносицей его белые брови, и из-под них озабоченно смотрели на неопределенные и, может быть, страшные дали свинцовые глаза Александра Гавриловича.

Был осенний вечер. Сторукин медленно поднимался по ступенькам своей крутой лестницы, останавливался на каждой площадке и ждал, что увидит Девочкина. Скудно светило электричество, но все же нельзя было проглядеть Девочкина, несмотря на всю его тщедушную и призрачную серость; на последней площадке тоже его не было. Пришел к себе Сторукин и рассердился.

Раздался звонок. Пуще рассердился старик.

-- Кто?

-- Телеграмма?

Сторукин приотворил дверь на цепочке, расписался и запер снова на замок. Телеграмма была от Девочкина: "Заболел". Сторукин прошелся по кабинету удовлетворенный. Обрадовался, что болезнь помешала секретарю прийти, а не что-нибудь другое. И вдруг зашевелилось в сердце что-то, чего он давно не испытывал. Он завернул сахар и чай в бумажку, спустился на улицу, купил булок в кондитерской и пошел в "меблирашки", где жил недалеко от него -- он знал его адрес -- Порфирий Калистратович. "Ой, не застану дома", -- сомневался он Но Девочкин лежал в постели бледный и призрачный. Каморка у него была крохотная, около отхожего места. Едва-едва мигала лампочка на некрашеном столике, на стене висела, тщательно заколотая в простыню, пара, в которой являлся на службу Порфирий Калистратович; в головах была прибита фольговая иконка, под нею карточка.

-- Доктор был? -- сурово спросил Сторукин.

-- А я без медицины, я так отлежусь, -- пропищал Девочкин. -- Бесконечно благодарен вам за внимание-с.

-- Что у тебя, Порфиша?

-- Маленький жар, Александр Гаврилович.

-- Действительно, жар; смотри-ка, не тиф ли?

-- Помилуйте, от волнения-с.

-- Чем же ты так взволновался? -- удивился Сторукин.

-- А от житейских размышлений, -- отвечал Девочкин, и глаза его странно блестели.

0x01 graphic

Сторукин сел на единственный стул, взял со стола финский нож и стал им играть.

Глаза Девочкина беспокойно-болезненно остановились на ноже.

-- Мне сегодня исполнилось сорок лет, Александр Гаврилович.

-- Ну, так что же?

-- Больше ничего-с, -- с тоской произнес Девочкин.

-- Я тебе принес тут кое-чего, -- сказал, вставая, Александр Гаврилович, -- может, тебе денег оставить немного? Ась?

-- Помилуйте, свое жалованье я забрал-с.

-- Сочтемся.

-- Не могу, Александр Гаврилович; совесть не разрешает, а иначе, я, положительно, расплачусь.

-- Эх ты какой, право! -- сказал Сторукин, и рука его, уже опущенная в карман, оскудела. -- Ну, как знаешь... А я, кстати, пришел за прошениями.

-- Они переписаны, Александр Гаврилович, в портфеле находятся.

Александр Гаврилович сам достал из портфеля бумаги, сложил их и опустил в боковой карман.

-- Скореича, Порфиша, выздоравливай.

Порфиша рассыпался на постели мелким бесом. Совсем погас от счастья. Но когда Сторукин ушел, тяжело передвигая ноги и не оглядываясь, Девочкин схватил финский нож и крепко сжал его в руке.

Нож от давнего употребления уже приобрел отполированность благородного металла, а куплен он был на другой день после первого вечера занятий у Александра Гавриловича. И та неотвязная мысль, которая грызла Девочкина в его одинокие часы и бесконечные бессонницы, поселилась с этим ножом в каморке близ отхожего места. Она не покидала его, когда Девочкин резал ножом гнусную углицкую колбасу, когда он спарывал им старые нитки на местах оборвавшихся пуговиц, когда чинил карандаши и, в особенности, когда точил его о брусочек, найденный им под воротами дома Сторукина. Состарилась сталь ножа, и состарилась мысль; но острей стал нож, чем был, и угрюмее и мрачней стала мысль.

Порфирий Калистратович почувствовал себя хорошо уже к вечеру на другой день. Он тщательно приоделся, пристегнул бумажный воротничок и собрался к Сторукину. Дошел до выходных дверей меблированных комнат, и ему показалось, будто его кто-то зовет. Он остановился и вспомнил: забыл захватить с собой финский нож. Он взял его, надел на него порыжелый кожаный чехольчик и сунул в карман брюк.

Какой-то странной жизнью жил этот нож. Показалось Девочкину, что от ножа распространяется на него озноб. В сумраке на углу Гороховой и Садовой он увидел молодое лицо с дугообразными бровями и детскими глазами корсетницы Фени. Со старшей сестрой она жила в его "меблирашках". Она улыбнулась ему.

-- Дайте двугривенный! -- сказала она.

-- Нет, Феня, не богат.

-- А когда вы будете богаты?

-- Вдруг разбогатею, -- сказал он.

-- Но неужели же нет двугривенного?

-- Принцип.

-- Какой принцип? -- со смехом спросила Феня.

И быстро рассталась с кавалером, который отказал в двугривенном.

-- Ты хорошо поступил, -- сказал ему нож, -- ты очень хорошо поступил, ты должен закалить себя, быть твердым, как я. Но ты напрасно проболтался о богатстве, еще неизвестно. Не надо поддаваться чарам мечтаний.

Девочкин опустил в карман руку и ладонью согрел нож.

-- Мой единственный друг!

-- Сегодня я особенно остер, -- сказал нож.

-- Потому, что я тебя наточил.

-- Хорошо, что ты обнимаешь меня, -- продолжал нож. -- От меня ты наборешься бодрости и ненависти.

-- Я прощаюсь с тобой.

-- Ты оставишь меня там? -- спросил нож.

-- Так лучше будет, ты разом -- нож и пробка!

-- Но Феня была у тебя и нацарапала на костяной ручке твои инициалы.

Девочкин вздрогнул:

-- Я вспомнил, надо стереть!

-- Сотри.

-- И отложить?

-- Если откладывал десять лет, почему не отложить еще на день?

-- Умный финский нож.

Робко и угодливо билось сердце Девочкина, когда он позвонил у заветной квартиры; и, спросив, кто, звякнул цепью и впустил его к себе Александр Гаврилович.

VII

-- Уже здоров, Порфиша?

-- Молитвами вашими.

Сухие губы Сторукина сложились в кривую улыбку.

-- Садись, побалуемся чайком. Не помнишь, в котором году умер Рембрандт?

-- В 1665 {В 1665 -- В действительности Рембрандт умер в 1669 г.}.

-- А на подписи 1688, -- задумчиво сказал старик. -- Видно, реставратор поправил. Кабы не год, вылитый Рембрандт, и цена ему сто тысяч.

-- Изволили освежить?

-- Маненько. Краски -- как фаянс, ничто не берет.

-- Дорого изволили дать? -- взглянув на картину, похожую на печную заслонку, спросил Девочкин.

-- Руп с четвертаком.

Вздох вырвался из груди Сторукина, и он почти уронил картину на пол.

-- На много миллионов у меня их, -- сказал он. -- Что бы ты сделал, Порфиша, -- помолчав, начал он, -- кабы у тебя было 2700 картин, а может, и больше, самых первеющих мастеров?

-- Не могу представить себе.

-- Тряхни мозгами.

-- Не имею права-с.

-- Я тебе говорю.

-- Я бы музей основал, примерно вашего имени.

-- Дорого стоило бы, Порфиша.

-- А он бы себя окупал помаленьку, за сходную плату-с.

-- Но помещение надо было бы устроить.

-- А при добром желании.

-- Ну, а если б, Порфиша, ты вдруг выиграл двести тысяч? -- помолчав, спросил Сторукин.

-- Выигрышного билета нет у меня!

-- Ой ли?

-- Невыгодная бумага для бедняка-с, Александр Гаврилович, только убыток приносит; а шансы выиграть такие же, как если бы кто-нибудь тебя взял да и пырнул финским ножом в сонную артерию, чтобы воспользоваться вот этаким пиджачком-с. Возможно; однако же, не случается; и мы благополучно доползаем до гробовой доски.

-- Верно. А у тебя есть деньги?

-- А почему вы так думаете, Александр Гаврилович?

-- А по твоему житью-бытью. Больше билета не проживешь: за коморку, чай, зелененькую платишь, обедаешь на две -- самое большее, колбасы не ешь.

-- Случается, кушаю.

-- Ну, на пятак в день купишь, и довольно с тебя.

-- А угадали! -- с бледной улыбкой сказал Девочкин. -- Деньги, действительно, есть; я двадцать пять, действительно, проживаю, у вас хороший глазомер; а что касается жалованья, которое от вас, то целиком сберегаю. И в течение десяти лет капитал мой дошел до двух с половиной тысяч.

-- Ишь ты! -- приятно осклабился Александр Гаврилович и впервые приласкал Девочкина -- погладил по плечу.

-- Ну, а в самом деле, -- продолжал он, -- допустим, и у тебя были бы картины, как у меня?

-- Музей можно было бы сделать небольшой, Александр Гаврилович, на пятьсот картин; кстати, они все невелики; и постоянно переменять, на стену вешать разные по очереди, а в газетах публиковать, что вот, мол, сегодня голландская школа, а через месяц фламандская, а там итальянская или какая еще другая.

-- Умно! -- воскликнул Сторукин, хлопнув себя по лбу рукой. -- Ну, а не стал бы ты кидать деньгами направо и налево?

-- Помилуйте-с.

-- На кокоток, да на заграницу?

-- Да что вы-с, Александр Гаврилович?

-- Или вдруг женился бы на какой бедняжке и стал бы возить ее в каретах и в колясках, да моторах?

-- Да за кого же вы меня принимаете, Александр Гаврилович?!..

-- Ну, а кабы вдруг, место двух тысяч, да миллион получил?

-- Да как же, Александр Гаврилович? Таких выигрышей нс бывает!

-- А положим, у тебя дядя какой -- американец проявился бы.

-- Я очень вам признателен за гипотезу, но это вроде сновидения из тысячи и одной ночи.

-- А ты зубов не заговаривай, а прямо объяви свою программу.

-- Если о миллионе говорить, Александр Гаврилович, так ведь из миллиона через десять лет можно было бы сделать почти два миллиона-с.

-- Ты продолжал бы жить в своей каморке -- ась?

-- Потребности мои невелики, Александр Гаврилович, и ежели маленьких денег жалко, как же не пожалеть больших?

-- Но в таких бы сапогах не ходил?

-- А вот я, Александр Гаврилович, что читал: один великий император любил всегда в заплатанных сапожках ходить; значит, дурного в этом ничего нет и, напротив, при двух миллионах...

-- Ты уж на два сягаешь?

-- Так точно-с, я к тому говорю, что не место человека красит, а человек место; и если из сапожных дыр смотрят не голые пальцы, а миллионы, помилуйте-с, красота одна.

-- Толково рассуждаешь, парень... а вдруг взял бы и продал все картины?

-- Александр Гаврилович, продать их обратно по рублю с четвертаком, а они десятки тысяч стоят?

-- Соображение справедливое. Так-с. Жаль, одним словом, что у тебя пустые деньги такие имеются, да и то благодаря мне.

-- Неоспоримо-с, -- подтвердил Девочкин.

-- Я тебе прибавлю со следующего месяца...

-- Благодетель, за что же?

-- А уж у меня такой нрав, -- свирепо огрызнулся Александр Гаврилович.

VIII

Пришел домой Девочкин, и опять голова его горела от "житейских размышлений". Он взял со стола финский нож; но неразговорчив был на этот раз металл. И когда, соскабливая с его черенка свои инициалы, Девочкин обрезал себе палец о лезвие, острое, как бритва, он взял брусок и затупил нож.

Прошел месяц. Получил Девочкин свои 15 рублей, а о прибавке старик, должно быть, забыл. Он был очень угрюм, похудел за это время, все держал руку за пазухой и, когда вставал, чтобы взять что-нибудь, то слабый стон вырывался из его груди.

Девочкин тоже еще больше похудел, лихорадочно вспыхивали его глаза. Встретила его опять Феня и захотелось ей подразнить кавалера.

-- У меня скоро пролетка своя будет, -- призналась она. -- Видите, за шляпу заплатила двадцать рублей, за пальто семьдесят, рубашечка на мне в тридцать пять рублей. Придете на новоселье?

-- Куда нам с суконным рылом! -- огрызнулся он.

-- Хотите, я дам вам рубль?

Он колебался, и лицо его стало так противно ей, что она захохотала и пропала в сумраке шумной улицы.

Уж несколько дней, как Девочкин снова отточил нож, к которому вернулся дар слова.

-- Издеваются над тобой? Прожил большую половину жизни и неужели же до конца будешь томиться? Конечно, -- говорил ему нож, -- под залог окраинных домишек, если умно взяться, сотни две принесет твой капитал, но разве это не капля в сравнении с тем портфелем, набитым пятисотенными рентами, который ты видел у Сторукина? Он резал купоны и из-под очков наблюдал за тобой. А сколько труда стоило тебе не выдать себя и сидеть с опущенной головой за письменным столом над дурацким каталогом поддельных Рембрандтов и Ван Дейков? И зачем капля, когда есть море! Только окунись с головой, только будь тверд, как сталь, как сталь! -- повторял нож.

Ночью снился Девочкину портфель с волшебными рентами. А утром он выправил для себя заграничный паспорт и, когда возвращался из градоначальства, то, проходя мимо конторы нотариуса, увидел Александра Гавриловича, который был смертельно бледен, заострился нос, и как будто кончик свернулся на сторону; и он еле передвигал ноги, поддерживаемый швейцаром; по сторонам не глядел и не заметил Девочкина.

С испугом смотрел Девочкин вслед уезжающему на извозчике Сторукину; озноб пробежал у него по телу, зашевелил волосы на затылке. Девочкин чуть не упал.

Еще третьего дня говорил старик о тленности всего земного, о ненужности сокровищ на земле, о благолепии посещенной им Александро-Невской лавры. А вчера Сторукин не принял Девочкина, потому что сидели в гостях два иеромонаха, чего никогда не бывало прежде.

Потемнело в глазах Девочкина, потускнел блеск Невского, мир превратился в тяжелый сон, и он сам стал сниться себе. Машинально вошел он в ресторан, съел бутерброд и выпил для бодрости рюмку водки; долго сидел в Александровском саду. Был мартовский теплый день, но ему все было холодно; дрожали руки и губы. Положил он ногу на ноту и нервно раскачивал ступней. И вдруг ему показалось, что нож выползает из кармана; он несколько раз хватался за карман, а нож был там.

-- Но бойся! -- говорил он. -- Ты почти опоздал, но есть несколько мгновений в твоем распоряжении; еще бьется синяя жила на шее -- ломкая, хрупкая, окостеневшая от старости. И не забудь, скоро шесть, а поезд отходит в девять, в девять, в девять!

Часы на Адмиралтействе пробили пять.

На скамейку по обеим сторонам Девочкина сели хорошенькие барышни; они похожи были на цветы, и между ними была Феня; она насмешливо смотрела на него, и они пересмеивались перекрестным смехом. Девочкин сорвался с места и помчался по Гороховой.

На лестнице захватило дыхание. Он остановился и ощупал нож. Его не было. -- Изменил! -- чуть не крикнул Девочкин. Стол обыскивать себя, и нашел в боковом кармане пиджака.

-- Я у твоего сердца, -- успокоил его нож. -- Тебе легче достать его из кармана, когда придет мгновение, а иначе старик может заметить. Но бойся, я сослужу тебе последнюю службу, останешься доволен.

Но по мере того, как поднимался Девочкин, тяжелели его ноги, свинцовая была у него поступь, прилипали к ступенькам подошвы его заплатанных сапог. Все медленнее шел он. Страшно билось сердце.

-- Вперед! -- ободрял нож. -- Ничего не может быть драгоценнее времени. Выиграешь не двести тысяч, а полмиллиона. Не изменю тебе, не изменю, я тебе верен. И хрупка и ломка старческая жила на шее!

Резко позвонил Девочкин у дверей. И уже не так храбро позвонил второй раз. Совсем тихо позвонил он третий раз. Слышно было, как звонит звонок, но ничьи шаги не раздавались за дверями. А старик последнее время шаркал тяжелыми сапогами или шлепал и стучал каблуками опорок по каменным плиткам передней.

Посоветовал нож:

-- Нажми крепче.

Навалился на пуговку Порфирий Калистратович, и, должно быть, лопнул воздушный прибор, сжался каучук, ушла кнопка далеко в канал звонка. Мертвая тишина водворилась за дверями. С чердака спускался дворник.

-- А что, нет дома Александра Гавриловича? -- спросил Девочкин.

-- Как приехал часа в два этак, больной-пребольной -- так и не видно с тех пор. Как бы чего не случилось.

-- Дверь ломать, что ли? -- бледный и трясущийся от ужаса, сказал Девочкин, охваченный мучительным предчувствием, разрушающим его замысел, с которым он носился более десяти лет.

-- Он те взломает, -- вскричал дворник, -- бяды не оберешься! Он там деньги считает, а после выскочит и шею накостыляет. До завтра подождать надоть.

-- А кабы в полицию дать знать? -- пролепетал Девочкин.

-- Успеется, -- сказал дворник, спускаясь с лестницы.

Остался один на площадке Порфирий Калистратович.

Пробовал смотреть в замочную скважину -- ничего, кроме мрака, не видел; пробовал стучать, глухо отдавался стук в квартире. Липкий пот проступил на висках и на лбу. Он сел на ступеньку и уронил голову на руки.

Две тени, как два призрака, молча поднимались по лестнице -- лаврские монахи. Один черный, другой рыжий с проседью. Девочкин с нескрываемой ненавистью посмотрел на них.

-- Дома нет! -- крикнул он монахам.

Они подошли к дверям.

-- И звонок не действует, -- сказал рыжий.

А черный вынул часы из-под рясы, посмотрел, покачал головой.

-- А когда же он вышел? -- глядя вниз на невзрачного человечка, спросил рыжий монах.

0x01 graphic

Девочкин, не поднимая головы, отвечал:

-- Утром был у нотариуса и, дворник говорит, вернулся.

-- У нотариуса? -- с испугом переспросил черный и, обратившись к рыжему, вполголоса сказал: -- А предполагал домашним порядком.

-- Слаб, -- сказал рыжий, -- очень слаб. Уже вчера он очень слаб был.

-- Полагаете, что куда ушел и возвращения Александра Гавриловича ожидаете? -- свысока обратился к Девочкину черный монах.

Опять не оборачиваясь, отвечал Девочкин:

-- Так сижу. Александр Гаврилович уже, может, там, откуда не возвращаются.

Он вздохнул, и замолчали монахи -- затаили дыхание.

-- А почему же вы допускаете столь роковой финал? -- спросили монахи после паузы.

-- А потому что ничего другого не могу предположить.

-- А вы кто же будете? -- спросил его черный.

-- Никто.

-- Странный ответ, юноша, -- сказал черный.

-- Непочтительный, -- пояснил рыжий.

-- Я ничтожный человек, и что вам до меня, святые отцы? И не для исповеди сижу я здесь.

Монахи переглянулись.

-- Уж не родственник ли будете? -- ласковее спросил рыжий монах.

-- Мог бы кровно породниться!

Монахи подняли рясы и сели на ступеньки по обеим сторонам Девочкина.

-- Как вы говорите?

-- Со мной тайна моя умрет.

-- Тайна? -- осторожно спросил черный монах, наклоняясь к Девочкину и обдавая его запахом духов и ладана.

-- Жил мечтаниями и получил кукиш с маслом! -- горестно сказал Девочкин.

-- Невежественно говорите, -- досадливо возразил черный монах.

-- Уж сегодня должен был положить конец мечтам, но глянул в замочную скважину и увидел только кукиш с маслом, с усмешкой протянутый мне судьбой.

Девочкин вскочил и, не оглядываясь на монахов, сошел с лестницы.

XIII

Совсем было темно. С черного неба сеялась холодная изморозь; с моря дул ветер, и странно вытягивались и сокращались тени людей и животных на мокрой мостовой при бледном электричестве. Жужжали трамваи, и людей, сидевших, словно немые сновидения, за стеклами вагона, влекла в житейскую сутолоку таинственная искра, вдруг рассыпаясь в воздухе голубыми, красными и зелеными огнями.

Долго ходил Девочкин по улице без определенной цели. Дошел до Варшавского вокзала и видел, как отошел поезд, который должен был увезти его с полмиллионом в чемодане, если бы не "кукиш с маслом". На обратном пути он прижал нож к сердцу движением руки.

-- Что мне с тобой сделать?

-- Еще пригожусь! -- гневно отвечал нож.

-- Для кого?

-- Для тебя самого.

Девочкин оперся на перила моста и смотрел в темную воду канала. Продольные морщины изрыли его лицо.

-- Проходите, господин! -- встревоженный его внешностью, внушительно сказал городовой.

Девочкин побрел дальше.

-- А разве ты уже не старик? Что из того, что тебе сорок лет? Жила твоя на шее тоже ломка и окаменела! В воде холодной не сразу захлебнешься, трамвай только изувечит... А я надежный... ты виноват! ты должен быть наказан, -- шептал нож.

-- Но у меня есть деньги! -- слабо защищался Девочкин. -- Нельзя ли что-нибудь сделать с ними?

-- Покончи с собой в чаду похмелья с ароматом страстных поцелуев на губах, в великолепных лаковых ботинках!

XIV

Он вернулся в свои меблирашки в полночь, и так устал, что упал на койку и потерял сознание.

Девочкин проснулся нескоро и бредил; но когда бред рассеялся и он увидел на покрашенном столике, при свете догорающей лампочки, тикающие часики свои с потертой цепочкой и пламенно сверкающий, повернутый остро отточенным концом к нему финский нож, вспомнились ему вчерашние разочарования и "житейские размышления". И отчаяние придало ему силы. Он встал, оделся и, утро вечера мудренее, -- решил сначала убедиться в том, в чем был ужо убежден, не имея прямых доказательств: в смерти Александра Гавриловича. Его нетерпение было так велико, что он взял извозчика; всю дорогу стоял в дрожках и понукал его. Он заспался, было уже и часов утра.

-- Ну, что? -- спросил он у дворника.

-- Молчит.

-- Стучал к нему?

-- Ведро принес, а дверь на крюке, и хоть бы что! Уж я чуть ручку не оторвал!

-- А в полицию дал знать?

Дворник почесал за ухом.

-- Дать-то я дал, а как бы худа не вышло?!

-- Как худа?

-- А ежели жив.

-- Я возьму на себя, -- сказал Девочкин и направился в часть; но у ворот встретился с полицейским офицером.

-- Вот они все требовали -- дворник указал на Девочкина.

Полицейский с круглыми и строгими глазами спросил:

-- А вы кто же?

-- Я был домашним секретарем у господина Сторукина.

-- Почему вы думаете, что он умер?

-- Единственно по предчувствию.

-- А кто же звонок испортил?

-- А это я-с, никак не мог дозвониться.

Полицейский скосил на него свои строгие глаза и вместе с городовыми и понятыми, и в сопровождении Девочкина, взобрался наверх в квартиру Сторукина. Сначала долго стучали; гул только раздавался в пустой квартире.

-- Но может быть, он и не возвращался?

Несколько голосов, однако, стали утверждать, что Сторукин, еле-еле передвигая ноги, вернулся, и оба дворника поддерживали его, когда он всходил по лестнице.

Приглашен был слесарь и плотник, коловоротом вырезали замок. Распахнули дверь, тлением повеяло из квартиры, шатнулись какие-то тени в потоке дневного света.

На постели лежал, скрестив на груди костлявые руки, с застывшим взглядом полуоткрытых глаз, Александр Гаврилович. Под подушку была подложена толстая кожаная сумка. Затрепетало сердце от несказанной тоски у Девочкина; он знал, что в этой сумке ренты. Жила ясно обозначалась на длинной шее старика. Машинально упал на колени перед трупом Девочкин, перекрестился и набожно приложился к жиле, и слезы брызнули из его глаз.

Еще горше заплакал он, когда ему пришлось быть при описи имущества покойного его благодетеля; и с ним сделался обморок, когда он увидел, как судебный пристав перелистывал ренты; бумага шелестела шелковым шумом!

На лестнице, когда спускался Порфирий Калистратович, с ним повстречались вчерашние монахи. Очень низко поклонились ему, но он не обратил на них внимания.

XVI

Финский нож прыгал у него в кармане, и он думал о нем и о жиле на шее покойника, и нащупывал такую же жилу у себя на шее. По временам темнело в глазах: он чувствовал, что нож дышит мщением и жаждет казни; Девочкину хотелось до конца упиться страданиями, он медлил и откладывал казнь; обдумывал свои последние минуты и фантазировал. Перед ним мелькал образ Фени, карточка которой висела у него под фольговой иконкой. И смерть, и сладострастные радости перепутывались в его уме в причудливые узоры. Потом ему становилось нестерпимо жаль денег, с презрением начинал он думать о чаде похмелья и об аромате поцелуев, и об лакированных ботинках.

Он схватывал за горло Феню и душил ее, а себе вскрывал сонную артерию и весь покрывался кровью, как красным одеялом.

-- Когда же, когда?! -- торопил нож.

-- Еще к нотариусу -- и тогда!

И летел трамвай по Садовой.

0x01 graphic

XVII

Девочкин вошел в контору и обратился к помощнику нотариуса.

-- Хотел бы знать, какое завещание было составлено вчера утром купцом Александром Гавриловичем Сторукиным и в чью пользу? -- спросил он.

Помощник улыбнулся и сухо сказал:

-- А это тайна завещателя!

-- Он уже скончался.

-- Неужели? Виноват: а вы кто же будете?

-- Моя фамилия Девочкин.

-- Девочкин, -- стал припоминать помощник. -- Порфирий Калистратович?

-- Да, Порфирий Калистратович, -- удивился Девочкин.

Лицо помощника расплылось в сладчайшую улыбку, он привстал, и низко закачалась его голова.

-- Будьте любезны, присядьте, Порфирий Калистратович. Вас можно поздравить, в таком случае, с очень большим наследством.

-- А именно?

-- Завещание составлено в вашу пользу. Вам стоит только представить свои документы и, если угодно, я порекомендую хорошего адвоката... и, наконец, мы можем сами... и вам дешевле обойдется, чтобы ввестись во владение.

Порфирий Калистратович ничего не сказал. Он сидел несколько минут, устремив глаза на заплаты своих в первый раз не вычищенных сапог. Он боялся, что растает его сердце в томительном отливе крови.

Помощник нотариуса стоял в той же почтительной позе, упершись кулаками обеих рук о письменный стол, и с собачьей улыбкой ждал, пока Девочкин придет в себя.

-- Позвольте взглянуть, -- сказал он наконец шепотом.

Помощник потребовал от барышни, заведующей ближайшим столом, большую книгу, развернул ее и отметил лощеным ногтем место, где было вписано завещание Сторукина.

Наследник получал два миллиона триста тысяч капитала, незаложенный дом, и ему вменялось в обязанность устроить музей имени завещателя на экономических началах, а на поминовение души сделать в лавру вклад в две с половиной тысячи.

XVIII

"Моими деньгами спасается", -- подумал Порфирий Калистратович.

Смех задрожал на его тонких губах в ответ на улыбку помощника, и тенью румянца зарделись его скулы. Он захотел подняться, но не мог, помощник подбежал и взял его под локти.

-- Вы не волнуйтесь, дело обыкновенное. Не угодно ли пожаловать в кабинет к нотариусу и отдохнуть в более удобном кресле; а им будет очень лестно познакомиться с вами.

-- Скажите, какой случай! -- вскричал нотариус, щуря свои глаза, как жирный кот, и обеими теплыми руками пожимая руку Девочкина.

-- Ведь если бы только на один день опоздал старик, все его состояние сделалось бы выморочным; а еще имел силы приехать. А вы ничего не изволили знать?

Девочкин вспомнил единственный вечер, когда Сторукин разговорился с ним и, как ему казалось, дразнил его миллионами.

-- Были мечтания, -- признался он и, прижавшись грудью к борту роскошного письменного стола нотариуса, он вдруг услышал, как хрустнул финский нож в его боковом кармане.

Он страшно побледнел, а нотариус подал ему стакан воды и долил красным вином из бутылки, стоявшей на столе.

-- Пожалуйста, успокойтесь, надо привыкнуть. С такими деньгами, согласитесь сами, много можете сделать добра, и сколько наслаждений доставите себе, неземные радости, может быть, ожидают вас. Помилуйте, вы, может быть, единственный счастливый человек сегодня в Петербурге. Душевно поздравляю вас и не сомневаюсь, что вы будете нашим клиентом.

Девочкин подкрепил себя водой с вином, еще посидел, повертел в руках предложенную нотариусом дорогую сигару, понюхал, положил в карман и стал откланиваться.

-- А уж вы переговорили о вводе во владение с Андреем Карповичем? -- вежливо спросил нотариус.

-- Переговорил.

-- Андрей Карпович, посетите на дому Порфирия Калистратовича, -- предложил нотариус и сам проводил богатого клиента до выходной двери.

XIX

На улице всей грудью вздохнул Девочкин. День был пасмурны", но он показался солнечным. Сны превратились в действительность, люди шли реальные, лошади были настоящие, дома каменные с твердыми контурами, земля под ногами крепкая и неподвижная. Он вдруг стал собственником всего, что видит вокруг себя, и даже властелином. Он шел и не верил, что он -- Девочкин, у него сделалось другое лицо, другая походка была у него. В Адмиралтейском саду он сел на скамейку, на которой еще недавно сидел бедный, невзрачный и жалкий, а теперь миллионер и, может быть, уже красавец. Из бокового кармана он вынул финский нож и вытащил его из чехла. Сталь была сломана; он нажал его о скамейку, и нож лопнул в другом месте; рассыпался на три части. С облегчением отшвырнул от себя далеко остатки финского ножа Порфирий Калистратович.

0x01 graphic

А на другой день после похорон благодетеля, погребенного в Александро-Невской лавре, Порфирий Калистратович Девочкин прибил на собственноручно наглухо заколоченных им дверях опустевшей квартиры жестяную доску с подписью: "Музей имени Александра Гавриловича Сторукина".

Ясинский Иероним Иеронимович
Финский нож

Иероним Ясинский

ФИНСКИЙ НОЖ

Комментарии

Оставить комментарий Ясинский Иероним Иеронимович (bmn@lib.ru) Год: 1913 Обновлено: 28/02/2025. 42k. Статистика. Рассказ: Проза, Фантастика Повести и рассказы Иллюстрации/приложения: 6 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:

Ясинский Иероним Иеронимович Финский нож

Иероним Ясинский

ФИНСКИЙ НОЖ

Комментарии

Ясинский Иероним Иеронимович
Финский нож