Янтарева-Виленкина Р. А.
Детские типы в произведениях Достоевского

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Психологические этюды.

   

ДѢТСКІЕ ТИПЫ ВЪ ПРОИЗВЕДЕНІЯХЪ ДОСТОЕВСКАГО.

ПСИХОЛОГИЧЕСКІЕ ЭТЮДЫ

Р. А. ЯНТАРЕВОЙ.

   

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Инженера Г. А. Бернштейна, Орловскій пер., No 1.
1895.

   

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   Введеніе
   Нервныя дѣти:
   I. Lise Хохлакова
   II. Княжна Катя
   Униженные и оскорбленные:
   I. Нелли
   II. Илюшечка
   Дѣти-феномены:
   I. Коля Красоткинъ
   II. Маленькій герой
   
   Кто изъ насъ не сталкивался въ жизни съ людьми, обладающими странными, подчасъ загадочными натурами, рѣзко выходящими изъ ряду вонъ. въ силу этой эксцентричности своей?
   Въ послѣднее время даже создалась особая кличка для такихъ субъектовъ, пресловутое прозвище "психопатъ", которымъ мы направо и налѣво надѣляемъ всякихъ оригиналовъ, людей не вполнѣ нормальныхъ, нерѣдко не углубляясь въ анализъ ихъ странностей и всѣхъ ихъ, не смотря на существенное различіе между ними, подводя подъ одну рубрику.
   Нашъ просвѣщенный 19-ый вѣкъ не даромъ прозванъ вѣкомъ "нервнымъ".
   Пресловутая нервозность получила у. насъ такое широкое распространеніе, что изъ исключенія превратилась въ правило и совершенно поработила наше общество.
   Къ несчастію эта модная болѣзнь fin de siécl'я стала намѣчать себѣ жертвы даже среди дѣтей...
   Психическія разстройства, ненормальности и нервность бываютъ не только у людей взрослыхъ, но сплошь и рядомъ встрѣчаются и въ дѣтской средѣ. Объ этомъ свидѣтельствуютъ такіе авторитеты, какъ Крафтъ-Эбингъ, Рибо, Маудсли.
   Родители съ испугомъ и тревогою подмѣчаютъ въ своихъ дѣтяхъ симптомы нервозности, все усиливающейся съ годами, и нерѣдко приходятъ въ отчаяніе, не зная, какъ поступить, къ какимъ мѣрамъ прибѣгнуть для искорененія зла.
   Педагогика, какъ наука о воспитаніи, до сихъ поръ имѣла предметомъ изученія преимущественно здоровый, нормальный дѣтскій организмъ, а потому родители и воспитатели очень мало могутъ найти въ ней опредѣленныхъ указаній, какъ поступить въ борьбѣ съ современнымъ недугомъ -- нервозностью, намѣчающимъ себѣ жертвы даже среди дѣтей, созданій слабыхъ и волею, и разсудкомъ. Единственно, что можетъ помочь намъ въ рѣшеніи этого важнаго вопроса, это -- постоянная забота о томъ, чтобы запасъ нашихъ наблюденій и свѣдѣній, въ области психологіи человѣка вообще и ребенка въ частности, былъ бы какъ можно полнѣе и богаче. Откуда бы ни почерпались эти наблюденія и свѣдѣнія: взяты ли они изъ жизни непосредственно, почерпнуты ли изъ научнаго сочиненія психіатріи, психологіи или же изъ талантливаго беллетристическаго произведенія,-- они имѣютъ великое значеніе для воспитателя и сослужатъ ему вѣрную службу.
   Вотъ потому-то мы и рѣшили прослѣдить развитіе нѣкоторыхъ дѣтскихъ натуръ въ произведеніяхъ нашего геніальнаго беллетриста-психолога, такъ какъ ни одинъ изъ нашихъ писателей-беллетристовъ не можетъ дать намъ столько богатаго матеріала по психологіи людей нервныхъ, душевнобольныхъ.
   Начнемъ прежде всего съ дѣтей нервныхъ, въ числѣ которыхъ первое мѣсто, по нашему мнѣнію, должна занять Lise Хохлакова.
   

НЕРВНЫЯ ДѢТИ.

I.
Lise Хохлакова.

   Помните ли вы нервную, капризную, взбалмошную, но, тѣмъ не менѣе, милую и симпатичную Lise Хохлакову, 14-лѣтнюю невѣсту Алеши Карамазова?
   "Бѣдная дѣвочка страдала параличемъ ногъ и не могла ходить уже съ полъ-года. Ее возили въ длинномъ покойномъ креслѣ на колесахъ. Это было прелестное личико, немного худенькое отъ болѣзни, новеселое; что-то шаловливое свѣтилось въ ея темныхъ большихъ съ длинными рѣсницами глазахъ" -- читаемъ мы у Достоевскаго.
   Что же особеннаго въ этой Lise?
   То, что она представляетъ собою квинтъ-эссенцію той пресловутой нервозности, которая получила въ нашъ вѣкъ такое широкое распространеніе, что обратилась въ какой-то бичъ Божій для нашего общества. Болѣзненная воспріимчивость и впечатлительность, отсутствіе какой бы то ни было устойчивости, душевнаго равновѣсія и, на ряду съ этимъ, преждевременное развитіе, склонность къ анализу, критическое направленіе ума, серьезность и вдумчивость совершенно недѣтскія -- вотъ отличительныя черты нашей маленькой героини.
   Про нее смѣло можно сказать, что она вся соткана изъ нервовъ; ея нервность такого свойства, что выходитъ за границы области нормальнаго, естественнаго, представляетъ собою зачатки душевной болѣзни,-- настолько дики, причудливы, необузданны и своеобразны ея выходки. Это какой-то хамелеонъ, который ежесекундно мѣняетъ свой образъ, двухъ минутъ не оставаясь въ одинаковомъ настроеніи: сейчасъ передъ нами была милая, наивная дѣвочка, которой доставляетъ удовольствіе невинная шутка надъ Алешей, черезъ секунду мы видимъ женщину любящую, чувствующую глубоко и серьезно.
   Не будучи въ силахъ скрывать своихъ чувствъ, она мило и трогательно изливаетъ ихъ въ письмѣ къ избраннику своего сердца, первая признается ему въ любви и молитъ не презирать ея.
   "Я не могу больше жить, если не скажу вамъ того, что родилось въ моемъ сердцѣ,-- пишетъ она Алешѣ.-- но какъ я вамъ скажу то, что я такъ хочу вамъ сказать?
   "Милый Алеша! Я васъ люблю, люблю еще съ дѣтства, люблю на всю жизнь. Я васъ избрала сердцемъ моимъ, чтобы съ вами соединиться и въ старости вмѣстѣ окончить нашу жизнь...
   "Я все смѣюсь и шалю, я давеча васъ разсердила, но, увѣряю васъ, передъ тѣмъ, какъ взяла перо, я помолилась на образъ Богородицы, да и теперь молюсь и чуть не плачу"...
   А на-завтра она опять смѣется и, подчасъ, зло смѣется надъ тѣмъ же Алешей, какъ бы мстя ему за свою любовь къ нему.
   "Милая мама, скажите милостивому государю вошедшему Алексѣю Федоровичу, что онъ тѣмъ уже однимъ доказалъ, что не обладаетъ остроуміемъ, что рѣшился прійти къ намъ сегодня послѣ вчерашняго и несмотря на то, что надъ нимъ всѣ смѣются.!" -- восклицаетъ она и, плотно притворивъ дверь своей комнаты, не впускаетъ къ себѣ= того Алеши, о которомъ мечтала наканунѣ, за котораго проливала слезы передъ образомъ.
   Изъ духа противорѣчія, столь свойственнаго нервнымъ, взбалмошнымъ натурамъ, она издѣвается надъ любимымъ Человѣкомъ и наслаждается той болью, которую она ему причиняетъ.
   Но стоило лишь Алешѣ заикнуться, что у него пораненъ палецъ -- и вся напускная злоба Лизы мгновенно испаряется, уступая мѣсто самому искреннему раскаянію и состраданію.
   Въ смертельномъ испугѣ она умоляетъ мать поскорѣе принести воды, корпіи и, какъ сестра милосердія, ухаживаетъ за Алешей,
   Узнавъ отъ него, что онъ ее любитъ, она безмѣрно счастлива; но это не мѣшаетъ ей черезъ минуту издѣваться и надъ своимъ избранникомъ, и надъ своимъ чувствомъ къ нему: "Мама, вообразите себѣ, онъ съ мальчишками дорогой подрался на улицѣ, и это мальчишка ему укусилъ палецъ. Ну, не маленькій, не маленькій-ли онъ самъ человѣкъ, и можно ли ему, мама, жениться послѣ этого?-- потому что, вообразите себѣ, онъ жениться хочетъ, мама"!
   "Представьте себѣ, что онъ женатъ; ну не смѣшноли, не ужасно-ль это"?-- и Lise все смѣялась своимъ нервнымъ, мелкимъ смѣшкомъ.
   Женщина скрылась и уступила мѣсто ребенку. Lise шалитъ, поднимаетъ на смѣхъ свою бѣдную маму, у которой въ попыхахъ явилось нелѣпое предположеніе: ужъ не бѣшенный ли былъ тотъ злой мальчишка, что укусилъ Алешѣ палецъ?
   "Не боитесь ли вы воды?" -- съ напускной серьезностью спрашиваетъ она Алешу.
   Но не долго длилось это ребячески-безмятежное настроеніе у Лизы. Новый порывъ -- и картина измѣнилась: въ ней, по самому ничтожному поводу, проснулась ревность и, мгновенно овладѣвъ всѣмъ ея маленькимъ, слабымъ существомъ, затуманила ея свѣтлыя за минуту до этого очи.
   "Какъ, вы уходите? Такъ-то вы! Такъ-то вы? Мама, возьмите его и уведите! Алексѣй Федоровичъ, не трудитесь заходить ко мнѣ послѣ Катерины Ивановны, а ступайте прямо въ вашъ монастырь: туда вамъ и дорога. А я спать хочу, я всю ночь не спала"...
   Уже этими немногими штрихами Достоевскій ярко обрисовалъ образъ бѣдной, въ конецъ изнервничавшейся, изломанной и исковерканной дѣвочки, въ слѣдующихъ же строкахъ романа характеръ ея выступаетъ цѣликомъ, со всѣми деталями.
   Основныя черты этой взбалмошной, порывистой натуры -- непостоянство, неустойчивость.
   "Законъ ея -- мгновенье" -- скажемъ мы словами поэта: всѣ ея чувства, желанія, мысли -- продуктъ минуты, мгновеннаго порыва, мимолетнаго увлеченія. Подъ вліяніемъ минуты она отдастъ вамъ все, что имѣетъ.
   "Милый Алексѣй Федоровичъ, давайте за людьми, какъ за больными дѣтьми, ходить!" -- восклицаетъ она со свойственною ей порывистостью и страстностью, и вся горитъ желаніемъ послужить на пользу ближняго. Но чувство, руководившее ею въ эту минуту, безслѣдно исчезло черезъ нѣсколько секундъ; пламя погасло такъ же скоро, какъ оно зажглось.
   "Пусть я богата, а всѣ бѣдны; я буду конфекты ѣсть, сливки пить, а тѣмъ никому не дамъ" -- говоритъ она въ другой разъ съ какимъ-то непонятнымъ озлобленіемъ на весь міръ, на всю вселенную, или, вѣрнѣе, говоритъ ея устами тотъ новый порывъ, то новое мимолетное настроеніе, которое овладѣло въ эту секунду ея слабымъ наболѣвшимъ сердечкомъ и могучей волной охватило все ея существо.
   Деликатно и тонко. чувствующая, она прибьетъ по щекѣ горничную, когда выдастся такая минутка, и черезъ часъ обниметъ ту же служанку и поцѣлуетъ у нея ноги, позабывъ всю свою гордость и высокомѣріе.
   Сегодня она кротка, какъ ягненокъ, завтра же стойка и зла, какъ фурія, хочетъ поджечь домъ, сокрушить все и вся; "не хочетъ дѣлать доброе, а хочетъ дѣлать злое, чтобы нигдѣ ничего не осталось", жаждетъ безпорядка и анархіи; сегодня она проливала слезы передъ образомъ, завтра ей снятся во снѣ чертики: "будто ночь, а я въ моей комнатѣ со свѣчкой, и вдругъ вездѣ черти, со всѣхъ угловъ и подъ столомъ, и двери отворяютъ; а ихъ тамъ за дверьми толпа, и имъ хочется войти и меня схватить, и ужъ подходятъ, ужъ хватаютъ. А я вдругъ перекрещусь, и они всѣ назадъ: боятся, только не уходятъ совсѣмъ, а у дверей стоятъ, по угламъ и ждутъ... И вдругъ мнѣ ужасно захочется вслухъ начать Бога бранить, вотъ я и начну бранить, а они-то вдругъ опять толпой ко мнѣ, такъ и обрадуются; вотъ ужъ и хватаютъ меня опять; а я вдругъ опять перекрещусь -- а они всѣ назадъ. Ужасно весело, духъ захватываетъ!" -- исповѣдуется она передъ Алешей.
   Бѣдная, бѣдная дѣвочка! Алеша былъ правъ, называя ее мученицей. Какъ же иначе можно назвать четырнадцати-лѣтнюю дѣвочку-подростка, почти ребенка, въ которой нѣтъ ни капли дѣтской ясности, свѣжести, непосредственности -- лучшаго достоянія младости, въ которой все въ конецъ изломано, вымучено, искалѣчено! Но гдѣ же кроется причина, источникъ ея недуга?
   Если мы обратимся съ такимъ запросомъ къ наукѣ, то она не затруднится дать намъ отвѣтъ, являющійся результатомъ сложнѣйшихъ, тщательнѣйшихъ изслѣдованій, объектомъ которыхъ былъ человѣкъ съ его физической и духовной стороны. "Существуетъ, такъ называемое, нервное сложеніе",-- читаемъ мы у Гризингера,-- "Это состояніе центральныхъ органовъ, которое можно назвать несоразмѣрнымъ отношеніемъ реакціи къ дѣйствующимъ раздраженіямъ. Состояніе это можетъ проявляться въ умственномъ отношеніи, съ одной стороны, въ видѣ крайней чувствительности и воспріимчивости: каждая мысль обращается въ душевное движеніе, вслѣдствіе чего является быстрая и легкая смѣна впечатлѣній, ощущеній и настроеній; съ другой стороны, мы видимъ слабость воли, отсутствіе энергіи въ стремленіяхъ и порывистыя, перемѣнчивыя желанія. Умъ часто представляетъ тѣ же свойства; уже дѣтьми такіе субъекты отличаются крайнею умственною возбуждаемостью; впослѣдствіи они развиваются неравномѣрно, въ нихъ всегда замѣтно что-то необузданное".
   Изъ всей этой тирады для насъ важнѣе всего первыя строки: "существуетъ такъ называемое нервное сложеніе", говоритъ Гризингеръ, извѣстный психіаторъ, человѣкъ науки, желая этимъ сказать, что съ момента своего появленія на свѣтъ, человѣкъ уже обладаетъ нѣкоторыми предрасположеніями: какъ въ его духовномъ, такъ и въ физическомъ существѣ заключаются нѣкоторые задатки, данныя, обусловливающія его развитіе въ ту или другу то сторону.
   Много, много было споровъ о прирожденности душевныхъ свойствъ; одни признавали, другіе отрицали этотъ фактъ -- и вопросъ по сію пору остается открытымъ. Тайна бытія всегда останется тайною для человѣка!..
   Всякій воленъ по-своему трактовать спорный вопросъ, покуда онъ не будетъ съ математической точностью разрѣшенъ въ ту или другую сторону....
   Итакъ, Гризингеръ причиной нервности выставляетъ нервный темпераментъ.
   Такимъ темпераментомъ безпорно обладала и Лиза Хохлакова и обладаютъ многія другія дѣти, своей нервностью приводящія въ отчаяніе и родителей и воспитателей, тщетно пытающихся разгадать причину столь болѣзненнаго состоянія дитяти, не свойственнаго его возрасту.
   Но отчего-же зависитъ, въ свою очередь, этотъ нервный темпераментъ? Не можетъ же онъ являться вдругъ ни съ того, ни съ сего, волею судебъ? Въ природѣ всегда и всюду неизмѣнно соблюдается законъ причинности,-- должно же и это "дѣйствіе" имѣть свою "причину""Вѣроятная причина неустойчивости истерическихъ натуръ, есть функціональное разстройство" -- говоритъ Рибо. Это значитъ, что нервность Рибо объясняетъ физическими причинами. Для него характеръ есть ничто иное, какъ психическое выраженіе организма.
   Вѣрно ли это или нѣтъ -- принципіально мы не беремся рѣшать этого вопроса: онъ находится внѣ нашей компетенціи; но въ примѣненіи къ Лизѣ Хохлаковой это положеніе, какъ нельзя болѣе, справедливо и получаетъ самое блестящее оправданіе. Дѣйствительно, вспомнимъ, что бѣдная дѣвочка страдала параличемъ ногъ, не могла ходить и обречена была на печальную участь, проводить долгіе часы, недѣли и мѣсяцы въ "покойномъ креслѣ на колесахъ". Какъ ни покойно было это кресло, но въ душѣ у бѣднаго ребенка, по всей вѣроятности, не царило то безмятежное спокойствіе, которымъ пользуются другія дѣти ея же лѣтъ, но поставленныя въ болѣе счастливыя, чѣмъ она, условія.
   "Сидя въ креслахъ вы уже и теперь, должны были много передумать" -- говоритъ ей Алеша. Это мѣткое замѣчаніе помогаетъ намъ приподнять завѣсу съ тайны -- найти причину крайней нервности Лизы Хохлаковой. Если можно такъ выразиться, очагомъ этой нервозности были физическія страданія, болѣзненное состояніе организма.
   Всѣ больные капризны. Это старая общеизвѣстная истина; но зато многіе частенько забываютъ, что душа наша неуловимыми, неразрывными узами Связана со своей тѣлесной оболочкой, и что причину психическаго акта слѣдуетъ искать въ физическомъ состояніи человѣка. Еслибы почаще объ этомъ вспоминали, то не такъ легко приходили бы въ тупикъ, подмѣчая симптомы нервозности у дѣтей. Но возвратимся къ Лизѣ...
   Несомнѣнно, что не страдай она параличемъ ногъ, не будь она обречена на сидячій образъ жизни, характеръ ея сложился бы совершенно иначе, и этимъ факторамъ она въ значительной степени обязана и своею раздражительностью, и причудливостью, и аффектаціею, и преждевременнымъ развитіемъ.
   Сидя въ своихъ "покойныхъ креслахъ", Лиза о многомъ думала, многое перечувствовала и рано привыкла анализировать какъ свои, такъ и чужіе поступки и мысли; этимъ объясняется ея вдумчивость и серьезность, уживающаяся въ ней на ряду съ очаровательною шаловливостью, остаткомъ того счастливаго времени, когда она владѣла ногами и не нуждалась въ "покойныхъ креслахъ". Но вмѣстѣ съ тѣмъ характеръ ея не могъ не попортиться, нервная система не могла не расшататься отъ того образа жизни, который она вела.
   "Да вѣдь я уродъ; меня на креслахъ возятъ!" -- восклицаетъ она и смѣется своимъ нервнымъ, истерическимъ смѣхомъ, въ отвѣтъ на Алешино признаніе въ любви. Такое восклицаніе даромъ не дается. Въ немъ мы находимъ объясненіе значительной доли ея причудливыхъ выходокъ, ея раздраженія, потребности раздавить "что-нибудь хорошее", зажечь, все уничтожить, сокрушить...
   До сихъ поръ мы исключительно физическими причинами пытались объяснить себѣ характеръ и направленіе Лизы Хохлаковой; но этимъ однимъ мы и не думаемъ ограничиться, это значило бы впасть въ односторонность, и въ извѣстной степени "не примѣтить слона".
   Роль этого слона въ данномъ случаѣ играетъ г-жа Хохлакова, мать Лизы. "Это была чувствительная свѣтская дама съ наклонностями, во многомъ искренними",-- говоритъ Достоевскій. Это была взбалмошная, взбудораженная женщина, съ хаосомъ разнорѣчивыхъ сбивчивыхъ мыслей и понятій въ головѣ, въ которыхъ не только окружающіе ее, но и она сама не могла разобраться; женщина, которая менѣе всего на свѣтѣ была создана стать разумною матерью, воспитательницею своего ребенка,-- скажемъ мы отъ себя,
   Если оставить въ сторонѣ всѣ остальныя условія -- болѣзнь Лизы, ея нервный темпераментъ/то достаточно видѣть ея мать, достаточно принять въ разсчетъ, что бѣдная дѣвочка была обречена роста подъ эгидою и руководствомъ этой сантиментальной, нервной дамы, чтобы заранѣе предсказать, что спокойной, уравновѣшенной натуры изъ нея не выйдетъ.
   Всякій, кто прожилъ бы хоть небольшой періодъ времени въ тѣсномъ общеніи съ г-жею Хохлаковой, будь у него нервы, какъ канаты,-- въ концѣ концовъ захворалъ бы нерцнымъ разстройствомъ. Какое же вредное вліяніе должна была оказать на ребенка, съ тонкою воспріимчивою натурою, эта взбалмошная женщина, капризная, отчасти даже ненормальная?
   Въ послѣднее время теорія атавизма пріобрѣтаетъ все больше и больше сторонниковъ среди ученыхъ, которые; стремясь изъ области отвлеченныхъ идей и гипотезъ перейти на почву фактовъ, прибѣгаютъ къ помощи статистики и приводятъ цѣлый рядъ данныхъ, доказывающихъ, что отличительныя черты характера родителей, ихъ свойства, качества, наклонности и страсти возраждаются въ ихъ дѣтяхъ, и, притомъ, въ болѣе сильной градаціи (Рибо, Маудсли).
   Законъ наслѣдственности не есть, однако, общепризнанный фактъ и все еще остается гипотезой, имѣющей почти столько же противниковъ, сколько сторонниковъ. Но зато никто не вздумаетъ отрицать того огромнаго значенія, которое имѣетъ въ нашей психической жизни подражательность активная и пассивная.
   "Родители вліяютъ на своихъ дѣтей не столько путемъ наслѣдственности, сколько силою примѣра, который они даютъ дѣтямъ", говоритъ Маудсли въ своей "Патологіи души".
   Поэтому мы въ правѣ сказать, что, помимо той доли нервозности, которою должна была обладать Lise Хохлакова, какъ дочь своей матери, характеръ ея сложился, главнымъ образомъ, подъ вліяніемъ того примѣра, который ея мать показывала ей съ самаго нѣжнаго ея возраста,-- подъ вліяніемъ той нравственной атмосферы, въ которой она жила съ дѣтства.
   Скажемъ болѣе, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, Лиза даже очень похожа на свою мать. Правда, это сходство сразу не бросается въ глаза, но становится замѣтнымъ для болѣе внимательнаго и проницательнаго наблюдателя.
   Возьмемъ, напримѣръ, весьма характерную сцену, гдѣ "маловѣрная" дама,-- какъ называетъ Достоевскій почтенную г-жу Хохлакову,-- бесѣдуетъ со старцемъ Зоей мой, исповѣдуется передъ нимъ и раскрываетъ свою душу. Несомнѣнно, что въ эту минуту она была вполнѣ искренна, и изъ тѣхъ словъ, которыя подъ вліяніемъ высокаго порыва сорвались съ ея устъ, мы можемъ заключить, что,-- какъ это ни странно на первый вглядъ,-- и госпожа Хохлакова способна задумываться надъ серьезными, отвлеченными вопросами, пытаться уразумѣть тайну жизни и смерти и терзаться безплодностью этихъ попытокъ; но какъ нервная, взбалмошная, взбудораженная натура, она остается и тутъ вѣрна себѣ: та же печать безалаберности, безконтрольности лежитъ на мыслительныхъ процессахъ, зарождающихся въ ея разгоряченномъ мозгу, то же. отсутствіе выдержки, устойчивости и послѣдовательности, словомъ, отличительныя свойства ея характера и тутъ выступаютъ на первый планъ.
   Госпожа Хохлакова чистосердечно признается отцу Зосимѣ въ томъ, что она страдаетъ невѣріемъ, что мысль о будущей, загробной жизни, о томъ, что ожидаетъ ее "тамъ" -- неотступно преслѣдуетъ ее, "волнуетъ ее до страданія, до ужаса и испуга". Она сознаетъ, что единственнымъ оплотомъ могла бы послужить для нея вѣра; но вѣрить механически она не въ силахъ, а доказать, убѣдиться въ существованіи Бога невозможно, а потому она умоляетъ старца прійти ей на помощь, разрѣшить ея сомнѣнія.
   Съ жаднымъ нетерпѣніемъ ждетъ г-жа Хохлакова отвѣта мудраго, благочестиваго старца, готовая съ затаеннымъ дыханіемъ внимать каждому слову... и "въ какомъ-то горячемъ, порывиртомъ чувствѣ складываетъ передъ ними руки"...
   И Лиза своимъ пытливымъ умомъ старается проникнуть въ сущность вещей. И она, какъ мать, задается отвлеченными вопросами и призываетъ къ себѣ Ивана Карамазова, мнѣніе котораго признаетъ авторитетнымъ, и ждетъ его отвѣта на волнующіе ее вопросы.
   Эти вопросы сводятся въ Концѣ-концовъ къ тому же, о чемъ бесѣдовала г-жа Хохлакова со старцемъ Зосимой. Слова мамаши не пропали даромъ: сѣмя упало на благодарную почву и дало обильную жатву. Лиза, четырнадцатилѣтній Подростокъ, "страдаетъ невѣріемъ", сомнѣвается въ бытіи Бога и думаетъ о томъ, какое наказаніе полагается въ загробномъ мірѣ за самый большой грѣхъ.
   Г-жа Хохлакова жаждетъ подвига, дѣятельной любви къ ближнимъ, "мечтаетъ иногда бросить все, что она имѣетъ, итти въ сестры милосердія" и увѣряетъ, что "никакія гнойныя язвы ея не остановятъ". Для человѣчества она даже готова бросить дочь-калѣку, не замѣчая, до какой несообразности она договаривается, отуманенная своею благородною, возвышенною мечтою -- служитъ на пользу людямъ.
   Лиза не отстаетъ отъ матери: и она хочетъ ходить за людьми, какъ за больными дѣтьми, и она по цѣлымъ часамъ думаетъ о бѣдномъ, распятомъ злодѣями мальчикѣ, о которомъ она вычитала въ книжкахъ; горькими слезами оплакиваетъ его участь,-- что не мѣшаетъ ей очень легко относиться къ матери, мучить Алешу и бить по щекамъ горничную.
   Наконецъ, госпожа Хохлакова -- натура увлекающаяся и влюбчивая. Хотя преждевременная любовь Лизы къ Алешѣ, на нашъ взглядъ, глубока и. искренна, но наряду съ этимъ наша маленькая героиня успѣваетъ увлечься и Иваномъ Карамазовымъ, закружившимъ ей голову двумя-тремя смѣлыми, эффектными софизмами и импонирующимъ ей своимъ демоническимъ характеромъ.
   Наклонность къ самобичеванію одинаково присуща и матери, и дочери: и та, и другая, говоря о своихъ недостаткахъ и слабостяхъ, любятъ, сгущать краски и рисоваться своими пороками.
   "Я работница за плату, я требую сейчасъ же платы, т. е. похвалы себѣ и платы за любовь любовью!" -- восклицаетъ въ припадкѣ искреннѣйшаго самоуничиженія г-жа Хохлакова.
   "Я иногда думаю, что это, я сама распяла мальчика. Онъ виситъ и стонетъ, а я сяду противъ него и буду ананасовый компотъ ѣсть",-- заявляетъ Лиза, съ наслажденіемъ слѣдя за тѣмъ, какъ наростаетъ и закипаетъ въ ея бѣдномъ, искалѣченномъ сердечкѣ непонятная злоба и раздраженіе на весь міръ, на все человѣчество.
   Госпожа Хохлакова болѣе одной секунды не способна сосредоточить своего вниманія на какомъ-нибудь предметѣ или явленіи: нить ея мыслей безпрестанно прерывается, вслѣдствіе чего. она въ разговорѣ постоянно перескакиваетъ съ одного предмета на другой; не даромъ она жаловалась Алешѣ, что позабываетъ самое главное.
   Что касается Лизы, то съ ея непослѣдовательностью и быстрыми переходами въ теченіи ея мыслей и ея настроеніи мы уже знакомы.
   Послѣ всего этого мы вправѣ сказать, что Лиза похожа на свою мать.
   Всѣ эти разсужденія клонятся къ тому, чтобы доказать, что вліяніе, примѣръ родителей, наслѣдственность -- не въ узкомъ, а въ широкомъ значеніи этого слова {Въ смыслѣ совокупности свойствъ и чертъ, заимствованныхъ нами отъ близкихъ намъ лицъ, остающихся въ насъ на всю жизнь въ видѣ наслѣдія, полученнаго отъ тѣхъ, кто далъ намъ жизнь, вскормилъ, вспоилъ и воспиталъ насъ.} -- постоянно должны бытъ принимаемы въ разсчетъ, если мы хотимъ дать правильную оцѣнку той или другой дѣтской натуры, уяснить себѣ ходъ ея развитія, понять, отчего характеръ дитяти сложился такъ, а не иначе.
   "Бѣда съ нервною женщиною!" -- восклицаетъ госпожа Хохлакова по адресу Лизы. Лучше бы она къ себѣ самой примѣнила это восклицаніе. Бѣда потому, что нервозность очень прилипчивая болѣзнь, какъ свидѣтельствуютъ ученые; бѣда потому, что характеръ родителей, какъ въ зеркалѣ, отражается въ душѣ ребенка, а если, физіономія (безразлично будь она физическая или психическая) крива, то и, отраженіе будетъ страдать тѣмъ же недостаткомъ; б 23;да потому, что -- если вѣрить теоріи атавизма -- у нервной женщины рождаются дѣти отъ природы предрасположенныя къ нервнымъ страданіямъ, съ расшатанной нервной системой, неправильно реагирующей на внѣшнія раздраженія и впечатлѣнія.
   "Человѣкъ медленно развивался до настоящаго состоянія; путемъ обратнаго метаморфоза онъ можетъ снизойти до низшей степени развитія: вырожденіе, которое представляетъ индивидуумъ, подвергшійся психическому разстройству, безъ наслѣдственнаго предрасположенія, можетъ сдѣлаться наслѣдственнымъ недостаткомъ нервной системы его потомства, и проібрѣтенная, какъ бы случайно, неправильность родителей обусловливаетъ предрасположеніе къ неправильнымъ, извращеннымъ актамъ въ потомствѣ" -- говоритъ Маудсли {Патологія души.}.
   Объ этомъ не мѣшаетъ почаще вспоминать, когда имѣемъ дѣло съ нервнымъ ребенкомъ: сперва надо посмотрѣть, что представляютъ родители, а тогда, можетъ быть, намъ не придется недоумѣвать и спрашивать себя: откуда берутся нервныя дѣти?
   Каждое явленіе, чтобы быть вѣрно понятымъ и оцѣненнымъ, должно быть разсматриваемо въ связи съ причиною, его породившею, какъ звено неразрывной цѣпи явленій, и надо быть достаточно смѣлымъ, чтобы взглянуть въ глаза истинѣ.
   Авось, тогда мы убѣдимся, что ларчикъ открывается гораздо проще, чѣмъ оно казалось въ ту пору, когда свѣточъ знанія не разсѣялъ еще потемокъ, въ которыхъ блуждала близорукая педагогія.
   

II.
Княжна Катя.

   Всякій разъ, когда имѣешь дѣло съ ребенкомъ, душа котораго отъ природы чиста и прекрасна, но исковеркана и изломана дурнымъ воспитаніемъ, по неволѣ приходятъ на мысль тѣ безсмертныя слова, которыми Русо начинаетъ своего "Эмиля": Все прекрасно, что выходитъ изъ рукъ Творца; въ рукахъ же человѣка все портится, гибнетъ, получаетъ ложное направленіе.
   Эта максима въ примѣненіи къ воспитанію часто находитъ себѣ подтвержденіе. Къ несчастью, сплошь да рядомъ приходится наталкиваться на самые печальные факты, имѣющіе своимъ источникомъ и причиною дурную педагогическую систему. Трудная задача хорошо воспитать ребенка, и нерѣдко педагоги оказываютъ дитяти медвѣжью услугу и достигаютъ результатовъ противоположныхъ тѣмъ, которые имѣлись въ виду: вмѣсто того, чтобы способствовать гармоническому развитію духовныхъ силъ и способностей дитяти, они. губятъ тѣ хорошія начала, которыя заботливая мать-природа внѣдрила въ его младенческую душу.
   Какъ ни грустно, но съ этимъ фактомъ приходится считаться и отрицать его нельзя безъ того, чтобы не погрѣшить противъ истины. Исходя изъ этого соображенія, Strümpell {Pathologie.} дѣлить недостатки дитяти на естественные и искуственные, первые -- это, такъ сказать, органическіе недостатки дитяти, составляющіе неотъемлемую его собственность, часть его я, его индивидуальности, вошедшіе въ плоть и кровь ребенка.
   Тутъ воспитателю приходится вести тяжелую, упорную борьбу и нельзя обвинять его, если побѣда останется не на его сторонѣ: не легко стереть то, что выгравировала въ душѣ ребенка природа своимъ могучимъ всесильнымъ рѣзцомъ. За то искусственные недостатки -- это другое дѣло: тутъ отвѣтственность всецѣло падаетъ на тѣхъ, кому поручено воспитаніе дитяти, надзоръ за нимъ, ибо подъ искусственными подразумѣваются тѣ недостатки, которые прививаются ребенку извнѣ, внѣдряются въ него окружающими, средой, въ которой онъ живетъ, и притомъ сознательно (дурное воспитаніе) или же безсознательно, помимо воли.
   Стоитъ лишь намъ внимательнѣе разсмотрѣть тѣ условія, при которыхъ растутъ и развиваются дѣти, и мы сейчасъ же замѣтимъ цѣлый рядъ такого рода вліяній на духовную жизнь дитяти, которыя отнюдь не могутъ способствовать нормальному развитію ея и даже вызываютъ въ душѣ ребенка такого рода явленіями состоянія, которыя, пагубно отражаясь на его физическомъ организмѣ, въ свою очередь, путемъ обратнаго дѣйствія, вредно отзываются на психическомъ здоровьи дитяти.
   Одной изъ такихъ жертвъ ложной педагогической системы и является княжна Катя, образъ которой столь мастерски нарисованъ Достоевскимъ въ разсказѣ "Неточка Незванова". Писатель-художникъ оказалъ педагогу немалую услугу, создавъ этотъ чудный психологическій этюдъ. "Все въ ней было прекрасно; ни одинъ изъ ея пороковъ не родился вмѣстѣ съ нею; всѣ были приняты и всѣ находились въ состояніи борьбы, всюду было видно прекрасное начало, принявшее на вр£мя ложную форму". Такъ описываетъ Достоевскій свою маленькую героиню, а вмѣстѣ съ тѣмъ и всѣхъ тѣхъ дѣтей, которыя надѣлены отъ природы такими же прекрасными задатками, какъ Катя, и точно такъ же, какъ и она, имѣли несчастье попасть въ плохія руки, стать жертвою слѣпой и неразумной системы воспитанія.
   Вотъ что мы читаемъ у нашего автора:
   "Это была избалованная, самовластная дѣвочка, которую всѣ баловали и лелѣяли въ домѣ; какъ сокровище. Мать безумно любила ее, но была съ нею ужасно строга, и у нея переняла Катя упрямство, гордость и твердость характера, но переносила на себѣ всѣ прихоти матери, доходившія до нравственной тиранніи. Княгиня какъ-то странно понимала, что такое воспитаніе, и воспитаніе Кати было страннымъ контрастомъ безпутнаго баловства и неумолимой строгости. Что вчера позволялось, то вдругъ, безъ всякой причины, запрещалось сегодня, и чувство справедливости оскорблялось въ ребенкѣ"...
   "Ребенокъ уже умѣлъ опредѣлить свои отношенія къ матери и отцу:, съ послѣднимъ она была какъ есть вся наружу, безъ утайки открыта {Она обожала отца.}, съ матерью, совершенно напротивъ, замкнута, недовѣрчива и безпрекословно послушна. Но послушаніе ея было не по искренности и убѣжденію, а по необходимости". Каковы же были результаты этого воспитанія, если только можно назвать такимъ терминомъ эту смѣсь "безпутнаго баловства" и "неумолимой строгости", какъ выразился Достоевскій?Увы, оно изломало, исковеркало, свѣтлую, прозрачную какъ кристалъ, душу дѣвочки, нарушило чудную гармонію, царившую въ ея сердечкѣ, подавило на время добрые инстинкты, присущіе ея натурѣ, дало перевѣсъ началамъ темнымъ, дурнымъ; оно черезчуръ рано: научило ее думать, черезчуръ глубоко и тонко чувствовать, лишило ее дѣтскаго безмятежнаго спокойствія, обогативъ преждевременнымъ горькимъ опытомъ, расшатало ея нервную систему, привело въ броженіе все ея существо; выражаясь тривіальнымъ языкомъ, оно испортило Катю, породило въ ней гордость, эгоизмъ, самолюбіе и безпредѣльную жажду властвовать, повелѣвать, доходившую до того, что всякое противорѣчіе не обижало, не сердило ея, но только удивляло. Она не могла постигнуть, какъ могло быть что-нибудь иначе, не такъ, какъ она хотѣла. Всѣ и вся должны были признавать ея авторитетъ, поклоняться ей, любить ее. Неразлучно съ властолюбіемъ шло въ ней крайнее, болѣзненное самолюбіе, доходившее до смѣшного: она не выносила ни малѣйшей похвалы другому въ ея присутствіи; "покраснѣть, сгорѣть со стыда -- было ея первымъ движеніемъ почти при каждой неудачѣ, въ досадѣ ли, отъ гордости, ли, когда ее уличали въ шалости, однимъ словомъ, почти во всѣхъ случаяхъ".
   Для Кати всего дороже ея маленкое я; она сердится на Неточку и топаетъ на нее ногами за то, что та не выздоравливаетъ,-- а вѣдь нашей эгоисткѣ скучно сидѣть у больной! Она безжалостно отталкиваетъ бѣдную робкую сиротку, заявляя ей:въ лицо, что не любитъ ея за то, что она неинтересная, "худая такая", не можетъ играть съ нею въ воланъ. Движимая дурнымъ чувствомъ, она мучаетъ Неточку разспросами о ея прошломъ, словно издѣвается надъ ея сиротствомъ, бѣдностью, безпомощностью.
   Все это -- пороки Кати, плоды того воспитанія, которое ей было дано.
   Такою ее сдѣлала неразумная мать, въ своемъ обожаніи единственной дочери доходящая до какого-то изступленія, а также окружающіе -- своей угодливостью и тѣмъ поклоненіемъ, которымъ они окружили съ дѣтства прелестнаго, дивно-красиваго ребенка, превративъ его въ неограниченнаго властелина-деспота, а себя въ его послушныхъ рабовъ.
   Но это еще не все.
   Нервы Кати въ конецъ расшатаны: она чувствуетъ не по лѣтамъ глубоко и тонко, она крайне, до болѣзненности, впечатлительна; малѣйшаго волненія достаточно для того, чтобы вызвать у нея истерику, жаръ, нервный припадокъ; она воя отдается овладѣвшему ею порыву и, задумавшись надъ какимъ-нибудь вопросомъ, забываетъ весь міръ; мысль лихорадочно работаетъ въ ея мозгу, заставляя усиленно биться пульсъ, поглощая все ея вниманіе, превращаясь въ какую-то idée-fixe, преслѣдуя ее ночью тяжелымъ кошмаромъ, не оставляя ее въ покоѣ, покуда она такъ или иначе не разрѣшитъ своихъ сомнѣній. Сквозь дѣтскую безпечность проглядываетъ въ ней недѣтская серьезность и вдумчивость, которая заставляетъ ее, отложивъ въ сторону воланъ и всѣ ребяческія забавы, по цѣлымъ часамъ сидѣть неподвижно на диванѣ, устремивъ глаза въ одну точку и не мѣняя позы.
   Главнымъ двигателемъ и стимуломъ и тутъ является все то же болѣзненное самолюбіе и гордость, привитыя ей ея матерью.
   "Если она не понимала чего, то тотчасъ же начинала думать объ этомъ сама, и терпѣть не могла идти за объясненіями -- она какъ-то стыдилась этого. Разсказывали, что она по цѣлымъ днямъ иногда билась надъ какимъ-нибудь вопросомъ, который не могла рѣшить, сердилась, что не могла одолѣть его сама безъ чужой помощи, и только въ послѣднихъ случаяхъ, уже совсѣмъ выбившись изъ силъ, приходила къ m-me Leotar съ просьбою помочь ей разрѣшить вопросъ, который ей не давался".
   Такіе ложные взгляды внушила ей псевдопедагогическая система ея матери.
   Все, что можно было сдѣлать для того, чтобы перепутать понятія дѣвочки, произвести сумбуръ въ ея головѣ и сердечкѣ, было сдѣлано этою системою, и завязалась упорная борьба между природными задатками, инстинктами, и искусственными, наносными вліяніями, на время поработившими неопытную дѣтскую душу.
   Но сама природа, повидимому, взяла Катю подъ: свое покровительство, не дала неразумной матери окончательно погубить свое дѣтище. "Все въ ней сіяло отрадной надеждой, все предвѣщало прекрасное будущее. Это было прекрасное, доброе маленькое сердце, которое умѣло сыскать себѣ добрую дорогу уже однимъ инстинктомъ".
   Результаты всѣхъ ея начинаній были прекрасны и истинны, но покупались безпрерывными уклоненіями и заблужденіями.,
   Катя, безъ сомнѣнія, обладала нервнымъ темпераментомъ, и воспитывать такого ребенка, какъ она, далеко не легкая задача; къ несчастью, тѣ люди, на долю которыхъ эта задача выпала, были совершенно неспособны ее выполнить.
   Если почва въ основѣ и была хороша, то плохой посѣвъ не могъ не дать дурной жатвы.
   Если результаты ея начинаній и б или хороши, то покупались они слишкомъ дорогою цѣною -- по винѣ ея воспитателей.
   Достаточно припомнить исторію отношеній Кати къ бѣдной сиротѣ -- пріемышу Неточкѣ. Если доброе чувство въ концѣ концовъ одержало побѣду въ душѣ гордой дѣвочки и побудило, ее смиренно просить Неточку позволенія завязать ей башмакъ, то зато сколько незаслуженныхъ обидъ пришлось вынести бѣдняжкѣ Неточкѣ, сколько обиднаго равнодушія выпало на ея долю; какую тяжелую внутреннюю борьбу, едва не заставившую ее слечь въ прстель, вынесла княжна, покуда демонъ гордости и властолюбія, столь преждевременно искушавшій эту дѣтскую душу, не сложилъ своего оружія и не призналъ себя побѣжденнымъ тѣми добрыми началами, которыя покоились на днѣ ея прекраснаго сердечка. А старая княгиня, извѣщенная гувернанткой, страшно тревожилась, подмѣчая симптомы нервозности въ своей дочери, и поспѣшила удалить ее отъ Неточки, усматривая причину болѣзненнаго состоянія Кати въ вредномъ якобы вліяніи сиротки-пріемыша.
   . Какая непростительная ошибка съ одной стороны и какая злая иронія -- съ другой.
   Нервность дочери пугаетъ мать, ту мать, которая сама, сознательно или безсознательно, расшатала нервную систему своего ребенка, а роль Макара, на котораго валятся всѣ шишки, выпала на долю Неточки Незвановой.
   А между тѣмъ, если кто призванъ былъ оказать благотворное вліяніе на взбалмошную, взбудораженную дѣвочку, такъ это именно она, маленькая, кроткая Неточка: подъ лучами той горячей любви, той безконечной преданности, которую она питала къ Катѣ, должна была растаять ледяная кора, покрывавшая доброе сердечко маленькой княжны, и рано или поздно она должна была исцѣлиться отъ своего главнаго порока -- гордости.
   Любовь -- великая воспитательная сила! Не та любовь, капризъ изнервничавшейся свѣтской дамы, которая сегодня душитъ поцѣлуями болонку Бижу, а завтра закармливаетъ конспектами своего Baby,-- а любовь горячая, самоотверженная, преданность безпредѣльная и безкорыстная, ничего не требующая и не желающая отъ любимаго существа, ничего не ищущая, кромѣ его счастья и благополучія! На нервныя воспріимчивыя натуры она имѣетъ магическое дѣйствіе; въ ней преимущественно и надо искать опоры въ трудномъ дѣлѣ воспитанія такой натуры.
   Къ несчастію, мало кто это помнитъ: вмѣсто нѣжной ласки пускаютъ въ ходъ неумолимую суровость, пытаясь такимъ путемъ закалить дѣтскій характеръ, искоренить вредную экзальтацію, нервозность -- и достигаютъ обратныхъ результатовъ.
   Прежде всего нужно помнить, что душа ребенка не tabula rasa, надо считаться съ его темпераментомъ, природными наклонностями и принимать въ соображеніе ту среду, въ которой воспитывается ребенокъ, тѣ черты и особенности характера, которыя обусловлены вліяніемъ этой среды, а потомъ уже выбирать тѣ Или иныя мѣры.
   Та нѣжность и любовь, которая зародилась въ душѣ Кати въ отвѣтъ на горячую привязанность къ ней Неточки, служитъ наилучшей гарантіей того-хорошаго вліянія, которое, могла имѣть на нее Неточка. Изъ окружающихъ никто не сумѣлъ внушить ей такого чувства.
   Правда, отца она горячо любила; но онъ слишкомъ мало времени посвящалъ своему ребенку, слишкомъ мало зналъ ея внутренній міръ, иначе отрицательныя черты характера Кати не показались бы ему такой новинкой и нестоль поразили бы его, обнаружась въ ея столкновеніяхъ съ Неточкой. Мать... Такая мать, какъ княгиня, добраго вліянія на нервную воспріимчивую дѣвочку не. могла имѣть. Катя и умственно переросла ее и, будучи десяти-лѣтней дѣвочкой, постигла уже многое.
   "Она поняла, наконецъ, свою мать и подчинилась ей, вполнѣ осмысливъ всю безграничность любви ея, доходившей иногда до болѣзненнаго изступленія,-- и княжна великодушно ввела въ свой разсчетъ послѣднее обстоятельство".
   Добрая m-me Leotar, сентиментальная старушка, не могла заручиться вліяніемъ на свою воспитанницу. Гдѣ же ей было справиться съ этой властолюбивой, нервной, взбалмошной, полной противорѣчій и скачковъ натурой?
   Бѣдный Жанъ-Жакъ Руссо, котораго такъ обожала почтенная старушка, по всей вѣроятности, страшно оскорбился бы, увидѣвъ такую представительницу своихъ идей. Какъ это ни странно, но маленькая Неточка, впервые изучающая французскую азбуку, подъ руководствомъ m-me Leotar, стояла ближе къ гуманному писателю, чѣмъ его престарѣлая компатріотка: она и есть выразительница того естественнаго, той природы, передъ которой преклонялся французскій философъ.
   Оставляя въ сторонѣ тѣ преувеличенія, въ которыя неизбѣжно вдается проповѣдникъ новыхъ идей и началъ, нельзя не пожелать побольше этой естественности въ дѣлѣ воспитанія дѣтей, когда сталкиваешься съ такимъ типомъ, какъ маленькая княжна Катя, съ ея ложными понятіями и взглядами, съ ея гордостью и самолюбіемъ, съ ея нервностью и утонченной чувствительностью, искусственно привитыми воспитаніемъ.
   Надо же изломать дѣвочку для того, чтобы сдѣлать ея самолюбіе настолько щекотливымъ, что собака въ состояніи была оскорбить ее своимъ неповиновеніемъ.
   "Ей хотѣлось надъ всѣми повелѣвать и властвовать; какъ же могъ Фальстафъ избѣжать своей участи?"
   И вотъ наша маленькая героиня, подвергаясь опасности быть загрызенной на смерть, аттакуетъ злого бульдога и, упоенная побѣдою, падаетъ въ обморокъ.
   Исковеркаютъ, изломаютъ ребенка, а потомъ жалуются на его нервность, обвиняютъ въ экзальтаціи и аффектированноети...
   Такихъ нервныхъ, искусственно нервныхъ дѣтей -- у насъ чуть ли не больше, чѣмъ естественно, отъ природы нервныхъ дѣтей; но объ этомъ почему то молчатъ.
   Какъ часто ратуютъ матери противъ кормилицъ и нянекъ, которыя по неосторожности или по нерадѣнію не досматриваютъ за ребенкомъ, даютъ ему упасть, ушибиться, вслѣдствіе чего дитя на всю жизнь остается калѣкою.
   И онѣ правы въ своемъ негодованій. Но не въ правѣ ли и мы негодовать и возмущаться, видя, какъ калѣчится
   32 нервная: система. дитяти, какъ затемняется его свѣтлое дѣтское міросозерцаніе и нарушается гармонія въ его существѣ?
   Нѣтъ, не молчать, а почаще напоминать слѣдуетъ объ этомъ печальномъ фактѣ, чтобы закрѣпить его въ сознаніи общества.
   

УНИЖЕННЫЕ и ОСКОРБЛЕННЫЕ.

I.
НЕЛЛИ.

   Въ лицѣ бѣдной сиротки Нелли, Достоевскій познакомилъ насъ съ цѣлой категоріей несчастныхъ дѣтей, которыми, какъ и всѣ другія столицы, такъ богата наша Сѣверная Пальмира.,
   Кто не знаетъ ихъ, этихъ маленькихъ бѣдненькихъ созданій; съ прозрачно-блѣдными личиками, недѣтскимъ, старческимъ выраженіемъ лица, дѣтей нищеты и разврата, съ самаго момента появленія на свѣтъ Божій обреченныхъ на погибель, на безвременную смерть? Несмотря на самую широкую благотворительность, въ нашъ просвѣщенный вѣкъ ихъ еще очень много, слишкомъ много.
   Рожденные и взрощенные нищетою, они тутъ же, въ душной затхлой трущобѣ, не зная приволья, доживаютъ свой вѣкъ, чуждые благъ культуры и цивилизаціи, получая въ удѣлъ одни лишь страданія и мученія...
   Прослѣдить развитіе такого характера -- дѣло не легкое; для того, чтобы проникнуть въ измученную наболѣвшую душу маленькаго отщепенца общества, надо обладать тонкимъ психологическимъ чутьемъ, сердцемъ мягкимъ и любящимъ.
   Достоевскій обладалъ этими качествами, вслѣдствіе чего его анализъ характера Нелли бьетъ въ глаза правдивостью, а самый типъ маленькой нищенки изъ интеллигентнаго класса поражаетъ жизненностью и реализмомъ.
   А между тѣмъ, это натура въ высшей степени сложная, полная противорѣчій и противоположностей, съ трудомъ поддающаяся анализу. Чтобы понять характеръ Нелли, надо ни на секунду не упускать изъ виду ея прошлаго, ея исторіи, надо брать ее вмѣстѣ съ почвою, на которой она выросла, и твердо помнить, что это чудный цвѣтокъ, распустившійся надъ смраднымъ болотомъ.
   Если обстановка, среда, въ которой человѣкъ живетъ и вращается, оказываетъ на него во всякій періодъ его жизни могучее вліяніе, То тѣмъ глубже и интенсивнѣе оно въ то время, когда характеръ еще не развился, когда ребенокъ еще не сложился въ человѣка.
   Условія, при которыхъ развивалась и росла Нелли, ужасны, и невольное чувство удивленія и благоговѣнія передъ Творцомъ пробуждается въ душѣ читателя при видѣ той нравственной чистоты, которая, какимъ-то чудомъ, сохранилась въ душѣ несчастнаго ребенка, посреди окружающей его тины и грязи.
   "Это былъ характеръ странный, нервный и пылкій, но подавляющій въ себѣ свои порывы, симпатичный, но замыкавшійся въ гордость и недоступность" -- говоритъ про нее авторъ.
   Нелли -- недюжинное созданіе; въ ней поражаетъ не умъ, а характеръ, прямой, неподкупно -- честный, сердце любящее и чистое: въ ней есть что-то напоминающее мученицу-фанатичку, но ея фанатизмъ имѣетъ своимъ источникомъ не религіозное чувство; это -- фанатизмъ идеи, это -- крѣпость убѣжденія, неостанавливающаяся ни передъ какимъ страданіемъ, ни передъ какою жертвою, окружающая какъ бы особымъ ореоломъ это крошечное, слабосильное, невзрачное созданіе. "Пусть ійо.т. губитъ, пусть мучаетъ" -- съ жаромъ говоритъ бѣдняжка -- "не я первая, другія и лучше меня, да мучаются; я бѣдная и хочу быть бѣдною, такъ мнѣ мать говорила, когда умирала; я работать буду, я не хочу это платье носить"...
   Право, читая эти строки, переносишься мысленно въ другую эпоху, думаешь, что видишь передъ собою мученицу первыхъ вѣковъ христіанства и невольно задаешься вопросомъ: какъ среди насъ, людей, въ большинствѣ случаевъ слабыхъ волею и лишенныхъ энергіи, очутилась эта маленькая экзальтированная фанатичка, столь преданная своей идеѣ, столь пламенно и горячо исповѣдующая свои принципы и убѣжденія. Съ какой твердостью, съ. какимъ мужествомъ выноситъ она побои "благотворительницы" Бубновой изъ-за позорнаго кисейнаго платья, руководимая святымъ, врожденнымъ ей инстинктомъ.
   Не будь цѣломудренное начало вложено въ душу Нелли самою природою, та обстановка, въ которой бѣдняжка влачила свое жалкое существованіе, неизбѣжно развратила бы въ конецъ ея натуру.
   Но Нелли не погибла; сквозь всѣ страданія, позоръ и униженія она пронесла нетронутою живую душу, свѣтлый умъ, невинность и чистое, непорочное сердце. Правда, горькій, преждевременный опытъ лишилъ ее дѣтской безпечности, ожесточилъ и вооружилъ ее противъ всѣхъ людей, въ которыхъ она привыкла видѣть враговъ. Бѣдняжка, немного любви выпало на ея долю; немудрено, что характеръ ея ожесточился; скорѣе слѣдуетъ удивляться тому, что не изсякъ тотъ источникъ любви и нѣжности, который скрывался на днѣ ея чувствительнаго сердечка, і Если тѣ ужасные попреки, которые сыпались на ея голову изъ устъ злой фуріи Бубновой, если тѣ увѣсистыя пощечины, которыя столь щедро расточала сироткѣ ея "благодѣтельница",-- и заставили дѣвочку уйти въ себя, какъ уходитъ улитка въ раковину, "замкнуться въ гордость и недоступность", какъ выразился авторъ, то стоило лишь Ивану Петровичу пригрѣть ее, явивъ по отношенію къ ней примѣръ истиннаго человѣколюбія, какъ мигомъ растаяла ледяная кора, за которою притаилось это наболѣвшее, оскорбленное сердце.
   Правда, ея Привязанность къ юному благодѣтелю скоро выродилась въ обыкновенное чувство влюбленности, но самый "романъ". Нелли, при всей своей обыденной подкладкѣ, при всей своей "обыкновенности", въ высшей степени оригиналенъ, своеобыченъ. Если въ Нелли и пробудилась женщина влюбленная и ревнующая, то ея прекрасная, дѣвственно-чистая душа, ея прямой характеръ высоко подняли ее надъ уровнемъ обыкновенной влюбленной дѣвицы.
   Эта 14-ти лѣтняя дѣвочка на голову переросла не только своихъ сверстницъ, но и дѣвушекъ вполнѣ зрѣлыхъ, взрослыхъ,-- настолько глубоко и серьезно чувство, питаемое ею къ своему благодѣтелю. И что за поразительная сила воли! Какъ она борется, бѣдняжка, съ собою, какую блестящую побѣду одерживаетъ надъ дурными инстинктами женской природы, принудивъ себя любить ту, кого бы ей хотѣлось ненавидѣть,-- свою соперницу Наташу, мечтая посвятить ей всю свою жизнь и даже идти къ ней въ служанки за то лишь, что та любима ея избранникомъ -- Ваней, а потому поставлена въ особое, привиллегированное положеніе.
   И если она сперва капризничала, нервничала, завидовала, то какъ скоро ея чистая привязанность къ Ванѣ избавилась отъ этихъ низменныхъ оковъ, какого высокаго нравственнаго уровня удалось достигнуть этому слабому, оскорбленному и униженному созданію! Съ трудомъ вѣрится, что это дитя нищеты, дитя трущобъ.
   И тутъ сказался законъ наслѣдственности: въ Нелли возродилась ея страдалица -- мать, бросающая въ лицо своему обидчику послѣднія кровныя деньги, предпочитающая голодную смерть позору. Это святое наслѣдіе -- неподкупную честность, горделивое сознаніе своего достоинства, благородство и истинный аристократизмъ -- дочь ея сумѣла сохранить въ полной неприкосновенности и въ глубинѣ того ужаснаго вертепа, куда забросила ее безжалостная судьба; разрушилось тѣло; но не погибла душа.
   И если тотъ роковой законъ, въ силу котораго недочеты въ физической и психической организаціи родителей, ихъ слабости и пороки неизбѣжно должны перейти къ дѣтямъ, ни въ чемъ не повиннымъ, и способенъ возбуждать негодованіе въ человѣкѣ, въ виду такой вопіющей несправедливости, то грѣховный ропотъ мгновенно замретъ на его устахъ при этомъ яркомъ, неоспоримомъ доказательствѣ высокой цѣлесообразности и логичности законовъ природы.
   Но на ряду съ природой существуетъ искусство, сила, съ которою нельзя не считаться, которая нерѣдко оспариваетъ первенство у своего соперника -- натуры; это воспитаніе, которое, если и не перерождаетъ человѣка, то имѣетъ тѣмъ не менѣе великое, рѣшающее значеніе въ его жизни.
   Въ примѣненіи къ нашей сироткѣ эта истина имѣетъ. то значеніе, что помогаетъ намъ уразумѣть ея характеръ.
   Если Нелли отъ рожденія, какъ дочь своей матери, и обладала извѣстными данными положительнаго характера, извѣстными нравственными устоями, то воспитаніе, ею полученное,-- воспитаніе не въ узкомъ, а въ широкомъ значеніи этого, слова -- въ смыслѣ внѣшняго, воздѣйствія, оказываемаго на ребенка взрослыми, средою, окружающей его,-- въ совокупности было таково, что не могло оказать на нее добраго вліянія.
   Что бы ни говорили, воспитываетъ насъ главнымъ образомъ сама жизнь, а жизнь Нелли сложилась далеко: не благопріятно, фортуна черезчуръ рано повернулась къ ней спиною и отвела ей мѣсто въ ряду оскорбленныхъ и униженныхъ.
   При такихъ условіяхъ правильное развитіе немыслимо: одна аномалія, рождаетъ другую. Если мы вспомнимъ ужасную, потрясающую исторію Нелли, то легко поймемъ что изъ нея должно было выйти именно то изломанное, нервное, взбалмошное существо, какимъ она фигурируетъ въ романѣ Достоевскаго.
   Тутъ на первомъ планѣ надо поставить "эгоизмъ страданія", по терминологіи нашего автора,-- "это растравленіе боли, это наслажденіе многихъ обиженныхъ и оскорбленныхъ, пригнетенныхъ судьбою, сознающихъ въ себѣ ея несправедливость" -- говоритъ Достоевскій
   Это поразительно мѣткое и вѣрное замѣчаніе; кто не знаетъ, что въ силу противорѣчій и странностей, уживающихся въ его натурѣ, человѣкъ склоненъ иногда произвольно растравлять свои раны, наслаждаться своей мукой, упиваться болью.
   Въ этомъ выражается своего рода вызовъ судьбѣ и человѣчеству, правда, протестъ пассивный, болѣзненный, вымученный!
   "Меня будутъ бранить, а я буду нарочно молчать; меня будутъ бить -- я все буду молчать; пусть бьютъ -- ни за что не заплачу, имъ же хуже будетъ отъ злости, что я не плачу" -- говоритъ. Нелли -- и вы вполнѣ можете положиться на нее: на дѣлѣ она оправдаетъ эти дикія обѣщанія.
   Недаромъ людьми гуманными, тонко чувствующими, давно уже признано, что жестокія наказанія не устрашаютъ, а развращаютъ натуру человѣка: къ страданіямъ по немногу привыкаютъ, ихъ перестаютъ бояться, и не только не избѣгаютъ, но даже ищутъ ихъ, стремятся къ нимъ и въ результатѣ получается чудовищнѣйшее явленіе въ мірѣ -- своего рода сладострастіе, наслажденіе болью, упоеніе мукою.
   Само собою разумѣется, что тутъ оканчивается область нормальнаго, и мы вступаемъ въ предѣлы психоза;, нота обыкновенный человѣкъ, съ удовлетворительнымъ психическимъ здоровьемъ, рискуетъ поскользнуться на этомъ пути.
   Не даромъ еще Наполеонъ говорилъ, что отъ умнаго и великаго до смѣшнаго всего одинъ шагъ; перефразируя это изреченіе, мы скажемъ: отъ нормальнаго и здороваго до болѣзненнаго -- одинъ шагъ. Если Нелли, разрывая злополучное кисейное платье, руководилась священнымъ природнымъ инстинктомъ, направляющимъ ее къ добру и спасающимъ отъ порока и зла, то на ряду съ тѣмъ въ ней говоритъ "эгоизмъ страданія"; предчувствіе жестокихъ побоевъ, ее ожидающихъ, не только не удерживаютъ, но еще подталкиваютъ ее совершить проступокъ, чтобы испить чашу до дна, насладиться своими страданіями и досадить своимъ мучителямъ; она даже не кричитъ, когда ее истязаютъ; какъ средневѣковая мученица, сжигаемая на кострѣ, она стоитъ вся блѣдная, съ сжатыми губами, ни жестомъ, ни звукомъ не выдавая своихъ страданій, чтобы не доставить торжества своимъ мучителямъ.
   "Упорная сатана, молчитъ, хоть бей, хоть брось ее -- все молчитъ, словно себѣ воды въ ротъ набрала,-- все молчитъ. Сердце мое надрываетъ -- молчитъ!".-- наивно признается Бубнова.
   Что бы сказала эта почтенная матрона, если бы кто-нибудь вздумалъ посвящать ее въ тайны человѣческой психики и надоумилъ бы ее, что всѣ ея педагогическія мѣры безплодны, ибо ея жертва сумѣла въ своихъ мукахъ найти для себя источникъ наслажденія, цѣною жестокихъ страданій купила сладостное право считать себя несчастной, гордиться и упиваться своею болью, своими страданіями!... Зная людей и жизнь лишь съ ихъ отрицательной стороны и привыкнувъ быть по отношенію ко всѣму человѣчеству "на военномъ положеніи", Нелли свою тактику примѣняетъ и къ тѣмъ, кто ей желаетъ добра, кто искренно къ ней расположенъ, какъ бы мстя имъ за зло, причиненное ей ея мучителями Бубновой и Ко.
   "Нелли ждала нашего гнѣва, думала, что ее начнутъ бранить, упрекать и, можетъ быть, ей безсознательно только и хотѣлось, чтобы имѣть предлогъ тотчасъ же заплакать, зарыдать, какъ въ истерикѣ, разбить что-нибудь съ досады, чтобы чѣмъ-нибудь утолить свое капризное, наболѣвшее сердечко"....
   Такъ, впрочемъ, бываетъ со всѣми забитыми, униженными и оскорбленными; когда обстоятельства ихъ мѣняются къ лучшему, они въ первое время съ трудомъ оріентируются, и, при видѣ новой физіономіи, считаютъ, долгомъ ощетиниться, а впослѣдствіи; освоившись съ новымъ положеніемъ, изъ жертвы превращаются, въ. свою очередь, въ деспота и наслаждаются возможностью тиранить окружающихъ,
   "Она оскорблена -- рана ея не могла зажить" -- говоритъ Достоевскій, призывая насъ простить бѣдняжкѣ и въ ея лицѣ простить всѣмъ несчастнымъ, сердце которыхъ очерствѣло, характеръ которыхъ озлобился подъ гнетомъ тяжелыхъ обстоятельствъ.
   Эти два чувства -- любовь и ненависть -- идутъ рука объ руку въ характерѣ Нелли, постоянно сплетаясь, и смѣшиваясь; про нее смѣло можно сказать, что она умѣетъ крѣпко любить и, сильно ненавидѣть.
   Это оскорбленное дѣтское сердечко способно на такую злобу, такуіО интенсивную ненависть, что жутко становится за ребенка и за человѣка. Достаточно вспомнить сцену встрѣчи ея съ княземъ, или же тотъ случай, когда Нелли бросаетъ дѣду въ лицо несчастные гроши, которые она вымолила у прохожихъ, терпя голодъ, стужу, муки оскорбленнаго самолюбія, лишь бы упиться местью, унизить старика.
   Правда, та обстановка, въ которой выросла дѣвочка, представляла собою благопріятнѣйшую почву для развитія всякихъ отрицательныхъ свойствъ характера, и нельзя винить бѣдняжку; но фактъ на лицо, фактъ глубоко поучительный. Онъ учитъ насъ беречь дитя. отъ слишкомъ суровыхъ вѣяній жизни, стремиться къ. тому, чтобы подольше сохранить ему свѣтлое невѣдѣніе, лучшій даръ дѣтства; а то послѣдствія могутъ быть поистинѣ ужасны: злоба, человѣконенавистничество, мрачный пессимизмъ и жажда мести воцарятся въ душѣ дитяти, поработятъ и завладѣютъ ею.
   Нелли чистосердечно признается своимъ друзьямъ, что представлялась спящей, чтобы подслушать исповѣдь матери, и такимъ образомъ, вся картина ужаснаго прошлаго этой несчастной, обманутой; покинутой женщины предстала со всѣми чудовищными, подавляющими своимъ реализмомъ подробностями передъ свѣтлымъ младенческимъ взоромъ дѣвочки; и страсти забушевали: тутъ заговорила бѣшеная злоба на низкаго злодѣя, погубившаго ея мать, тупая ненависть къ безсердечному дѣду, проклявшему свою несчастную дочь, и рядомъ съ нѣжнымъ цвѣткомъ распустилась глубокая привязанность къ этой страдалицѣ-матери, какой-то восторженный культъ любви и поклоненія, побуждающій дѣвочку боготворить свою маму, считать ее чуть ли не святой.
   Рѣдко кому выпадаетъ на долю найти въ ближнемъ такое, сочувствіе, такое духовное единеніе, которое встрѣтила мать Нелли въ лицѣ своей малолѣтной дочери; и благо имъ обѣимъ! благо ей, страдалицѣ-матери, съумѣвшей, найти дорогу къ сердцу дочери, благо ей, маленькой дѣвочкѣ, прозрѣвшей то, что недоступно порою и искушенному взору взрослыхъ, зрѣлыхъ людей. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, кто дастъ положительный отвѣтъ на нашъ вопросъ: должно ли нѣжное сердце ребенка служить ареною сильныхъ; страстей человѣческихъ и не рано ли срывать завѣсу съ глубочайшихъ тайнъ жизни передъ яснымъ взоромъ дитяти?
   Къ несчастью, на дѣлѣ оказывается, что преждевременный опытъ, раннее развитіе,-- не есть удѣлъ однихъ лишь отщепенцевъ общества, дѣтей нашихъ Несчастливцевыхъ: и господа Счастливцевы не умѣютъ уберечь своихъ чадъ отъ тлетворнаго вліянія житейской грязи и пошлости. Они забываютъ, что, въ лучшемъ случаѣ, если не загрязнится душа ребенка, то нарушится преждевременно чудная гармонія внутренняго міра дитяти, перемѣшаются, перепутаются всѣ его понятія. Нелли служитъ тому нагляднымъ примѣромъ: въ ея понятіяхъ, взглядахъ, сужденіяхъ царитъ полнѣйшій сумбуръ, разладъ, и мы лишь путемъ внимательнаго изученія съумѣемъ выдѣлить въ нихъ элементъ основной, коренной, отъ всего наноснаго, навѣяннаго извнѣ.
   Эта маленькая дѣвочка, размышляющая на тему -- отчего. Христосъ сказалъ: Любите другъ друга, прощайте обиды,-- а ея дѣдушка не хочетъ простить мамашу; этотъ ребенокъ въ которомъ сознаніе человѣческаго достоинства развито въ такой степени, что онъ можетъ поспорить съ любымъ взрослымъ, эта крошка съ своеобразной логикой, заимствованной у старой нищенки, поучающей ее, что "у одного просить стыдно, а просить милостыню у всѣхъ -- не стыдно!" -- вызываетъ въ насъ глубокое состраданіе и жалость.
   Бѣдняжка! ея преждевременное развитіе не далось ей даромъ: оно навсегда унесло съ собою миръ и спокойствіе изъ ея наболѣвшаго сердечка, расшатало ея нервную систему, въ корень подорвало ея здоровье.
   Справедливо сказалъ поэтъ: "Даромъ ничто не дается, жизнь жертвъ искупительныхъ проситъ"... Нашъ авторъ отлично это понялъ; вотъ почему его маленькая героиня умираетъ, исполнивъ свою послѣднюю миссію, послуживъ орудіемъ спасенія Наташи, примиренія съ ея семьей.
   Въ свою короткую жизнь Нелли такъ много перечувствовала и перестрадала, потратила столько душевныхъ силъ, что ихъ болѣе не оставалось, и бѣдняжка заплатила свою жизнью за то, что преждевременно вкусила отъ древа познанія добра и зла. Образъ Нелли одинъ изъ симпатичнѣйшихъ дѣтскихъ обликовъ, вышедшихъ изъ-подъ пера Достоевскаго; онъ будитъ въ насъ глубокое сочувствіе и симпатію къ несчастнымъ оскорбленнымъ и униженнымъ дѣтямъ. Заключительный аккордъ -- проклятіе, посылаемое умирающей дѣвочкой тому, кто погубилъ ея мать,-- придаетъ еще болѣе мрачный колоритъ этой грустной исторіи. Онъ заставляетъ насъ трепетать за человѣка, трепетать за самихъ себя, ибо мы, оставаясь пассивными зрителями этой ужасной драмы, гибели безпомощнаго, ни въ чемъ неповиннаго созданія, павшаго жертвою неудовлетворительнаго соціальнаго строя, рискуемъ понести тяжелую отвѣтственность, если не юридическую, то нравственную отвѣтственность передъ Богомъ и людьми за загубленную дѣтскую душу; и это роковое предсмертное проклятіе несомнѣнно отброситъ и на насъ свою мрачную тѣнь, если преступная апатія и равнодушіе своевременно не уступятъ въ насъ мѣста широкой гуманности, истинному человѣколюбію и готовности протянуть руку помощи оскорбленнымъ и. униженнымъ.
   

II.
ИЛЮШЕЧКА.

   Передъ нами ребенокъ не болѣе девяти лѣтъ отъ роду, изъ слабыхъ и малорослыхъ, съ блѣдненькимъ, худенькимъ, продолговатымъ личикомъ, съ большими, темными, злобно смотрящими глазами; одѣтъ онъ въ довольно ветхое, старенькое пальтишко, изъ котораго уродливо выросъ; голыя руки торчатъ изъ рукавовъ; на правомъ колѣнѣ панталонъ большая заплата, на правомъ сапогѣ, на носкѣ, гдѣ большой палецъ, большая дырка, и видно, что она сильно замазана чернилами; въ оба отдувшіеся кармашка пальто набиты камни.
   Это Илюшечка, сынъ штабсъ-капитана Снегирева, прозваннаго школьниками "банною мочалкой",-- маленькій Донъ-Кихотъ въ образѣ тщедушнаго, болѣзненнаго, нервнаго ребенка.
   Въ этомъ миніатюрномъ тѣльцѣ живетъ если не великая, то, во всякомъ случаѣ, недюжинная душа. Въ этомъ маленькомъ пролетаріи много самобытнаго, оригинальнаго, въ высшей степени симпатичнаго; въ этомъ маленькомъ заморышѣ сразу чувствуешь "душу живу", нѣчто такое, что принято считать достояніемъ исключительныхъ, счастливыхъ натуръ, и что тутъ, на низшей ступени общественной лѣстницы, поражаетъ нашъ удивленный взоръ подобно чудному цвѣтку, распустившемуся надъ смраднымъ болотомъ.
   Но Достоевскій, передъ проницательнымъ взоромъ котораго спадали всѣ завѣсы, скрывающія глубочайшіе тайники души человѣческой, понялъ и освѣтилъ для насъ это кажущееся противорѣчіе, заключающееся въ томъ, что на дурной почвѣ выростаютъ лучшіе плоды.
   "И вотъ такъ-то дѣтки наши; т. е; дѣтки презрѣнныхъ нищихъ-съ, правду на землѣ еще въ девять лѣтъ ютъ роду узнаютъ-съ; богатымъ гдѣ!-- тѣ всю жизнь такой глубины не изслѣдуютъ; а мой Илюшка въ ту самую минуту на площади-то-съ, какъ руки, его цѣловалъ. въ ту самую минуту всю истину произошелъ. Вошла въ него эта истина и пришибла навѣки" -- говоритъ штабсъ-капитанъ Алешѣ Карамазову.
   И въ этихъ словахъ много вѣрнаго, обнаруживающаго въ авторѣ цѣлую сокровищницу гуманности,.истиннаго знанія человѣческой, души. Борьба, страданія, лишенія;-- вотъ тѣ рычаги, которыми такъ часто приводился въ движеніе, усовершенствовался и двигался по пути прогресса сложнѣйшій, въ мірѣ организмъ -- личность человѣческая. Исторія всѣхъ народовъ и временъ представляетъ блестящія тому доказательства, даетъ намъ въ подтвержденіе этой истины тысячу яркихъ, характерныхъ примѣровъ. Но то, что признается въ примѣненіи къ цѣлой націи, сословію, классу, то нерѣдко оспаривается въ отношеніи къ отдѣльной личности, въ особенности, если про этого индивидуума можно сказать словами поэта: "и межъ дѣтей ничтожныхъ міра, быть можетъ всѣхъ ничтожнѣй онъ!... "
   А между тѣмъ такой пріемъ ошибоченъ, чрезвычайно ошибоченъ: разъ навсегда надо запомнить, что естественные законы, въ противоположность законамъ и постановленіямъ человѣческимъ, всеобщи, и что тутъ нѣтъ мѣста привиллегіямъ и исключеніямъ; то, что примѣнимо ко всѣмъ, примѣнимо къ одному, и наоборотъ.
   Итакъ, вмѣстѣ съ Достоевскимъ, мы сошлемся на воспитательное и развивающее вліяніе борьбы, лишеній, бѣдности, той бѣдности, понятіе о которой слагается, изъ тысячи разнородныхъ элементовъ, и которая, появляясь сперва лишь въ формѣ матеріальныхъ лишеній, нерѣдко влечетъ за собою явленія чисто-духовнаго вырожденія, но которая, тѣмъ не менѣе, не мало разъ послужила для человѣка нитью Аріадны въ его блужданіяхъ по лабиринту невѣжества и привела его къ свѣту, истинѣ и добру. Бѣдность -- что мачиха: она не мать родная, она не голубитъ, не щадитъ своего питомца, она гонитъ его на холодъ и на стужу, мѣшаетъ ему предаваться сладкому бездѣлью; но она же побуждаетъ его трудиться, развивать и усовершенствовать свои способности, она же выводитъ его тѣмъ самымъ въ люди, ставитъ на ноги.
   Такъ и съ Илюшей. Тутъ не простая нищета, а нищета "благородная". Обстановка и условія, среди которыхъ онъ росъ, исключительны:
   Тутъ, съ одной стороны, отецъ -- "русской пѣхоты бывшій штабсъ-капитанъ, хотя и посрамленный своими пороками, но все же штабсъ-капитанъ", человѣкъ, хотя и попивающій съ горя, но человѣкъ все же, такъ или иначе, имѣющій счастье или несчастье считаться въ нѣкоторомъ родѣ "интеллигентомъ". Тутъ сестра курсистка, или мечтающая поступить на курсы; тутъ сознаніе своего человѣческаго достоинства; "инстинкты и стремленія, хотя и подавленные нуждою, но все же, время отъ времени, пробивающіеся на свѣтъ Божій и идущіе въ разрѣзъ съ окружающею средою и дѣйствительностью; тутъ рыцарскій духъ и "банная мочалка", горькое сознаніе обиды и не менѣе горькое сознаніе своего безсилія, нравственное чувство и неумолимая логика голоднаго желудка: "Если я его вызову на дуэль,-- а ну какъ онъ меня сейчасъ не убьетъ, а лишь только искалѣчитъ? работать нельзя, а ротъ все-таки останется,-- кто его тогда накормитъ, мой ротъ, и кто же ихъ всѣхъ тогда накормитъ-съ?" -- Тутъ злой, юродивый юморъ, шутовство паяца, крайняя наглость, граничащая въ то же время съ трусостью, тутъ "человѣкъ, которому ужасно бы хотѣлось васъ ударить, и который боится, что вы его ударите", и рядомъ -- нѣжный семьянинъ, горячо любящій отецъ, тонко и деликатно чувствующій человѣкъ. Прибавьте къ этому полупомѣшанную мать и горбатую калѣку-сестру.
   Вотъ вамъ та своеобразная обстановка, та почва, на которой зародился и взросъ чахоточный мальчикъ съ сверкающими глазками, этотъ девятилѣтній герой, который одинъ противъ всѣхъ возсталъ "за отца и за истину, за правду-съ".
   Много у насъ было всякихъ борцовъ за истину, за идею, всякихъ протестантовъ; но все же жутко какъ то становится, когда видишь въ этой роли девятилѣтняго мальчугана; то и дѣло намъ кажется, что непосильная ноша раздавитъ эти узенькія, слабыя плечи... Такъ оно и случилось съ Илюшей. Но не станемъ забѣгать впередъ.
   Къ несчастью, такихъ маленькихъ протестантовъ съ каждымъ днемъ становится все больше и больше, и не насмѣшливую, ироническую улыбку должны они вызывать на наши уста; гуманный человѣкъ отнесется съ глубокимъ состраданіемъ къ этимъ маленькимъ Донъ-Кихотамъ, павшимъ въ борьбѣ съ вѣтряными мельницами.
   Девятилѣтній Илюша, у котораго вырывается восклицаніе: "папочка, какой это нехорошій городъ, нашъ городъ!" и который съ тоскою вопрошаетъ отца: "вѣдь богатые всѣхъ сильнѣе на свѣтѣ?" -- этотъ ребенокъ, мечтающій возстановитъ принципъ справедливости на землѣ,-- безсознательно вступаетъ на тотъ путь горькаго разочарованія, протеста и борьбы, который на всемъ своемъ протяженіи запечатлѣнъ кровавыми жертвами, и на которомъ дитяти нѣтъ мѣста.
   Но не даромъ же былъ онъ. сыномъ "благороднаго нищаго", недаромъ онъ былъ свидѣтелемъ безобразной сцены, разыгравшейся между его отцомъ и Дмитріемъ Карамазовымъ, когда этотъ послѣдній вытащилъ несчастнаго капитана за бороду изъ трактира на площадь и отдалъ его на посмѣяніе и поруганіе школьникамъ.
   Въ маленькомъ существѣ возгорѣлся великій гнѣвъ, и "гордый духъ воспрянулъ въ Илюшѣ".
   "Обыкновенный мальчикъ, слабый Сынъ,-- тотъ бы смирился, отца своего застыдился, а этотъ одинъ противъ всѣхъ возсталъ за отца".
   Съ этого дня начинается, собственно говоря, сознательная жизнь Илюши; вѣрнѣе, эта безобразная исторія послужила толчкомъ, исходнымъ пунктомъ для тѣхъ "процессиковъ". по выраженію штабсъ-капитана, которые зародились въ разгоряченномъ мозгу ребенка. Началось съ того, что мальчикъ бѣжалъ по улицѣ, слабыми рученками пытаясь вырвать отца изъ рукъ обидчика, заслоняя его своимъ маленькимъ, худенькимъ тѣльцемъ, цѣлуя руки этого самаго обидчика и моля его о прощеніи; но это не помогло.
   "Удалились мы тогда съ Илюшей, а родословная фамильная картина навѣки въ памяти у Илюши запечатлѣлась",-- повѣствуетъ штабсъ-капитанъ.
   Да, сынъ "благороднаго нищаго" не забывалъ ни на минуту про обиду, нанесенную его несчастіюму отцу. Въ тотъ самый день у него сдѣлалась лихорадка, онъ бредилъ всю ночь; а на другой день начинаетъ онъ свою борьбу съ общественнымъ мнѣніемъ, въ лицѣ школьниковъ-сверстниковъ. Его отца называютъ трусомъ, "банной мочалкой", и кроткій мальчикъ мгновенно превращается въ разъяреннаго звѣрька, и съ камнемъ въ своей "махонькой ручкѣ съ тоненькими, холодными пальчиками" защищаетъ свою фамильную честь, свое человѣческое достоинство. Чувство горькой обиды, оскорбленнаго самолюбія, впервые зародившись въ его маленькомъ сердечкѣ, разгорается въ большое Пламя, превращается въ жажду мести, въ стремленіе во что бы то стало возстановить свое попранное достоинство, получить, выражаясь технически, "сатисфакцію".
   И девятилѣтній мальчуганъ наталкивается на мысль о дуэли, самъ, безъ посторонней помощи додумывается до, заключенія, что оскорбленіе смывается кровью.
   "Папа,-- говоритъ онъ,-- папа, вызови его на дуэль. Въ. школѣ дразнятъ, что ты трусъ и не вызовешь его на дуэль, а десять рублей у него возьмешь!"
   И когда отецъ излагаетъ ему мотивы, въ силу которыхъ его желаніе неисполнимо, ребенокъ настойчиво требуетъ, чтобы отецъ не мирился съ обидчикомъ, и, полный вѣры въ себя, въ силы свои, восклицаетъ: "Я выросту, я вызову его самъ и убью его!"
   Не слѣдуетъ убивать, хотя бы и на поединкѣ,-- учитъ отецъ сына.-- "Ну, такъ я его повалю, какъ большой буду; я ему саблю выбью саблей; брошусь на него, повалю его, замахнусь на него саблей и скажу ему: "могъ бы сейчасъ убить, но прощаю тебя, вотъ тебѣ!"
   Иному, пожалуй, смѣшнымъ покажется этотъ малолѣтній герой, мечтающій о мести съ саблей въ рукѣ, напоминающій игрушечнаго оловяннаго солдатка. Новъ насъ эта миніатюрная фигурка въ заплатанномъ пальтишкѣ будитъ совершенно иныя чувства: намъ жаль Илюшечки, жаль въ особенности потому, что изъ него вышелъ бы человѣкъ недюжинный, человѣкъ съ живою душою; а такими людьми мы, къ сожалѣнію, рѣдко можемъ похвастаться.
   Присматриваясь внимательнѣе къ сыну "банной мочалки", мы невольно; начинаемъ благоговѣть передъ этимъ ребенкомъ и удивляться ему.
   Какой неистощимый родникъ нѣжности, любви, привязанности скрытъ въ глубинѣ этого маленькаго озлобленнаго сердечка; какъ деликатенъ онъ по отношенію къ своему несчастному отцу, Этотъ тактъ въ девятилѣтнемъ ребенкѣ, побуждающій его скрывать въ себѣ самомъ свои чувства и не давать имъ воли, чтобы не разбередить отцовскую рану, этотъ тактъ и тонкое пониманіе особенно поразительны, въ немъ, какъ сынѣ своего отца, "штабсъ-капитана, посрамленнаго своими пороками", попивающаго съ горя. Какъ видно, не аристократія происхожденія рождаетъ аристократію ума и чувства! Въ нихъ, въ этихъ "нищихъ духомъ", корифеи нашей словесности учатъ насъ искать примѣра, за ними слѣдовать, имъ подражать! Что касается Илюши, то всякій отецъ могъ бы гордиться такимъ сыномъ. Недаромъ штабсъ-капитанъ обожалъ своего Илюшечку и тысячу разъ былъ онъ правъ, заявляя Алешѣ Карамазову, что не накажетъ ради него своего мальчика. Если хотите, онъ даже боялся Илюшечки, и такое, на первый взглядъ, ненормальное отношеніе отца къ девятилѣтнему сыну становится вполнѣ понятнымъ, въ виду нравственнаго превосходства Илюши передъ искривлявшимся, изломаннымъ отцомъ.
   Илюша на голову переросъ "капитана русской пѣхоты".
   Вспомнимъ, напр., слѣдующій эпизодъ изъ ихъ взаимныхъ отношеній:
   "Отецъ, желая развлечь своего умирающаго сына, разсказывалъ ему сказки, смѣшные анекдоты, или представлялъ изъ себя разныхъ смѣшныхъ людей, которыхъ ему удавалось встрѣчать; даже подражалъ животнымъ, какъ они смѣшно воютъ или кричатъ. Но Илюша очень не любилъ, когда отецъ коверкался и представлялъ изъ себя шута. Мальчикъ, хоть и старался не показывать, что ему это непріятно, но съ болью сознавалъ, что отецъ въ обществѣ униженъ, и всегда неотвязно вспоминалъ о "банной мочалкѣ".
   Илюша Ангелъ-Хранитель своего несчастнаго отца, онъ въ полномъ смыслѣ этого слова воплощеніе понятія Чести для забитаго, униженнаго старика; Илюша будитъ въ немъ сознаніе собственнаго достоинства. Въ грустномъ инцидентѣ съ Дмитріемъ Карамазовымъ его же страдальческій обликъ спасаетъ отца отъ соблазна, когда Алеша предлагаетъ ему деньги отъ невѣсты его обидчика, какъ бы въ возмѣщеніе нанесеннаго ему оскорбленія, и если впослѣдствіи онъ, отказавшись отъ своего гонора, смиренно принимаетъ подаяніе, то дѣлаетъ это все для него же, своего обожаемаго мальчика, чтобы имѣть возможность пригласить къ нему доктора и купить лѣкарство, подобно тому, какъ ради него перестаетъ пить и "по цѣлымъ днямъ, прислонившись лбомъ къ стѣнѣ, гдѣ-нибудь въ темномъ углу, начинаетъ плакать и рыдать какимъ-то заливчатымъ, сотрясающимся плачемъ, давя свой голосъ, чтобы рыданій его не было слышно у Илюшечки".
   Читая эту трогательную въ своей простотѣ исторію Илюшечки, невольно начинаешь любить этого маленькаго чахоточнаго мальчика за его свѣтлую, прекрасную душу.
   Если кроткій Илюша бросается съ ножомъ въ рукахъ на своего товарища Красоткина, если онъ укусилъ палецъ Алешѣ Карамазову, видя въ немъ брата своего смертельнаго врага Дмитрія,-- то не его, бѣдняжку, надо за это винить, а тѣ безобразныя жизненныя условія, которыя искалѣчили эту чистую, прозрачную, какъ Кристалъ, дѣтскую душу.
   Илюшинъ товарищъ Коля Красоткинъ чрезвычайно вѣрно характеризируетъ въ нѣсколькихъ штрихахъ нашего героя:
   "Вижу, мальчикъ маленькій, слабенькій, но не подчиняется, гордый, глазенки горятъ". И далѣе: "Примѣчаю, что въ мальчикѣ развивается какая то чувствительность, сентиментальность, и къ тому же. противорѣчія: гордъ, а мнѣ преданъ рабски; а вдругъ засверкаютъ глазенки, и не хочетъ даже согласиться со мной, споритъ, на стѣну лѣзетъ; вольный душокъ завелся!"
   Вотъ онъ весь передъ нами нашъ маленькій Донъ-Кихотъ.
   Біологія, путемъ вѣковой работы, выработала незыблемый принципъ;-- "здоровый духъ въ здоровомъ тѣлѣ"; нашъ же нервный вѣкъ далъ жизнь гордому, сильному духу въ слабомъ, тщедушномъ тѣлѣ!
   Тутъ не можетъ быть рѣчи о гармоніи и симметріи. Этотъ маленькій мальчикъ съ большими требованіями, запросами и задачами -- истинный сынъ нашего "просвѣщеннаго" вѣка, сынъ "благороднаго пролетарія".
   Правъ Достоевскій, говоря, что у людей богатыхъ такого ребенка не можетъ-быть.
   Эта гордость не есть самосознаніе и самоуваженіе свободной личности, это наслѣдственная гордость человѣка, "долгое время подчинявшагося и натерпѣвшагося, но который бы вдругъ вскочилъ и захотѣлъ заявить себя", это плодъ униженій, это все тотъ же "эгоизмъ страданія", о которомъ шла рѣчь въ нашемъ предыдущемъ очеркѣ; это, такъ сказать, прерогатива голыдьбы, привиллегія хотя отчасти и горькая, но вмѣстѣ съ тѣмъ безконечно сладостная, благодатная.
   "Великое это дѣло устроилъ Господь для каждаго человѣка въ моемъ родѣ,-- говоритъ штабсъ-капитанъ,-- Надобно, чтобъ и человѣка въ моемъ родѣ могъ хоть кто-нибудь возлюбитьсъ! "
   Глубокій смыслъ скрытъ въ этихъ немногихъ словахъ, и въ нихъ же заключается начало, примиряющее насъ со смертью Илюшечки, съ безвременною гибелью этого милаго ребенка: онъ не даромъ прошелъ свой путь, путь краткій и страдальческій, не безцѣльно было его младенческое существованіе; ему обязанъ его забитый, униженный отецъ, этотъ "человѣкъ, который ужасно хочетъ васъ ударить и боится, что вы его ударите",-- сладкимъ сознаніемъ, что есть на свѣтѣ существо, которое его понимаетъ, цѣнитъ и любитъ, и въ этомъ маленькомъ, тщедушномъ организмѣ, только что начавшемъ жить и такъ безвременно сошедшемъ въ могилу скрыть залогъ возрожденія другого человѣческаго существа, уже потасканнаго и поломаннаго жизнью, уже изжившаго свой вѣкъ.
   Если бы всѣ униженные и оскорбленные отцы имѣли такихъ дѣтей, то не могло бы быть и рѣчи о вырожденіи человѣческой личности, объ упадкѣ человѣческаго достоинства...
   Чему же, спрашивается, обязанъ штабсъ-капитанъ своимъ счастьемъ имѣть такого сына; иными словами, что сдѣлало Илюшечку Илюшечкой, откуда эта тонкость чувства, это высоко-развитое моральное чутье, коренная честность натуры въ этомъ маленькомъ существѣ?
   Неужели одна нужда, благородная нищета послужила тому причиной? Намъ сдается, что дѣло не такъ просто, какъ кажется.
   Если внимательнѣе присмотрѣться къ самому штабсъ-капитану, то сквозь юродивый юморъ, сквозь кривлянье и паясничество, сквозь всю кору наслоеній, вызванныхъ нищетою и униженіями,-- мы все же сумѣемъ отличить ту же душу живу, хотя и помраченую, которая такъ младенчески чиста и прекрасна въ девяти-лѣтнемъ Илюшѣ..
   Этотъ оскорбленный и унижённый старикъ, сохранившій въ своихъ "нѣдрахъ", какъ онъ самъ называетъ свое убогое жилище, способность откликнуться на чужое страданье, этотъ полупьяный шутъ, рыцарски вѣжливый и деликатный по отношенію къ больной женѣ, разумно -- снисходительный къ дочери-курсисткѣ, мечтающей о Боклѣ и принужденной мыть бѣлье,-- это самый нѣжный отецъ, котораго можно себѣ представить, обожающій своего Илюшу, способный ради него на всякія жертвы.
   Отчего же если высокіе таланты и дарованія, гражданскія доблести и добродѣтели могутъ переходить по наслѣдству отъ предка къ потомку, отчего не признать что эти скромныя качества родителя могли передаться Илюшѣ, который своимъ чуткимъ и любящимъ сердцемъ" понялъ и оцѣнилъ несчастнаго отца и въ паяцѣ увидѣлъ человѣка!
   Любовь, какъ въ наивныхъ народныхъ сказаніяхъ, явилась и тутъ добродѣтельной феей и распространила вокругъ себя свое благотворное вліяніе... А между тѣмъ, тѣ условія, въ которыя былъ поставленъ нашъ мальчикъ, самыя антипедагогическія. Оказывается, что любовь творитъ чудеса и даетъ хорошій плодъ на дурной почвѣ.
   Вотъ въ чемъ, на нашъ взглядъ, заключается глубокій смыслъ этой простой, несложной исторіи, ея моральная и дидактическая сторона, и Достоевскій заслуживаетъ отъ педагога великой благодарности за свой симпатичный, трогательный разсказъ.
   Однако, этимъ однимъ нельзя ограничиться; помимо симпатіи къ Илюшѣ, надо помнить, что жизнь его сложилась чрезвычайно неправильно, и что самъ онъ, этотъ девятилѣтній ребенокъ, додумавшійся до такихъ горькихъ выводовъ, что всѣхъ сильнѣе на свѣтѣ богатые, это слабое, больное дитя, являющееся въ образѣ Донъ-Кихота, въ роли протестанта и инсургента,-- представляетъ собою аномалію. Недаромъ же палъ онъ жертвою этой непосильной борьбы; смертью искупилъ онъ свое преждевременное развитіе.
   А вѣдь за этимъ Илюшечкой стоитъ цѣлая плеяда Илюшенекъ, такихъ же оскорбленныхъ и униженныхъ дѣтей, забитыхъ и загнанныхъ, безсильныхъ отомстить своему обидчику, но тѣмъ не менѣе, всѣми фибрами своего бѣднаго маленькаго сердечка чувствующихъ обиду и "въ великомъ гнѣвѣ" сжимающихъ въ кулачки свои махонькія рученки съ тоненькими пальчиками.
   Видно ужъ очень неудовлетворителенъ нашъ соціальный строй, допускающій подобныя аномаліи, и многихъ поправокъ онъ требуетъ,
   Достоевскій такъ именно и относится къ этому вопросу; стоитъ лишь припомнить легенду о Великомъ Инквизиторѣ и вдохновенныя слова Ивана Карамазова:
   "Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще неумѣющее осмыслить даже, что съ нимъ дѣлается, бьетъ себя крошечнымъ кулачкомъ въ надорванную грудку и плачетъ своими незлобивыми, кроткими слезками, къ "Боженькѣ", чтобы тотъ защитилъ его; понимаешь ли ты эту ахинею, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея такъ нужна и создана! Безъ нея, говорятъ, и пробыть бы не могъ человѣкъ на землѣ, ибо не позналъ бы добра и зла. Для чего познавать это чортово добро и зло, когда это столькаго стоитъ? Да весь міръ познанія не стоитъ тогда этихъ слезокъ ребеночка къ Боженькѣ".
   Тотъ, передъ кѣмъ нашъ художникъ -- моралистъ хоть разъ широко распахнулъ двери своей "мастерской гуманности", не останется ужъ равнодушнымъ къ этимъ "слезкамъ" ребенка, къ безвременной гибели бѣдныхъ, ни въ чемъ неповинныхъ Илюшечекъ, и горячо приметъ къ сердцу участь оскорбленныхъ дѣтей.
   А тутъ есть о чемъ призадуматься, надъ чѣмъ поработать...
   

ДѢТИ-ФЕНОМЕНЫ.

I.
КОЛЯ КРАСОТКИНЪ.

   Я недавно прочелъ отзывъ одного заграничнаго нѣмца, жившаго въ Россіи, объ нашей теперешней учащейся молодежи:
   "Покажите вы,-- онъ пишетъ -- русскому школьнику карту звѣзднаго неба, о которой онъ до тѣхъ поръ не имѣлъ никакого понятія, и онъ завтра-же возвратитъ вамъ эту карту исправленною".
   -- "Никакихъ знаній и беззавѣтное самомнѣніе" -- вотъ что хотѣлъ сказать нѣмецъ про русскаго школьника -- говоритъ; Достоевскій устами своего любимца Алеши Карамазова.
   Это рѣзкое и крайнее сужденіе такъ и отзывается парадоксомъ и кажется намъ недостойнымъ тонкаго психолога, изощреннаго сердцевѣда, какимъ мы считаемъ Достоевскаго. И мы не безъ удовольствія читаемъ слѣдующія затѣмъ строки, которыя въ значительной степени смягчаютъ непріятное впечатлѣніе, вызванное вышеприведеннымъ афоризмомъ:
   "Однако чухна не разсмотрѣлъ и хорошей стороны: самомнѣніе это пусть, это отъ молодости и исправится, если только надо, чтобы это исправилось, но зато и независимый духъ, съ самаго чуть не дѣтства, за то смѣлость мысли и убѣжденія".
   Итакъ, Достоевскій не осудилъ окончательно и безповоротно русской молодежи, какъ это сдѣлалъ заграничный нѣмецъ, слова котораго онъ цитируетъ, если онъ и сказалъ: "виновенъ", то тутъ же прибавилъ; "но заслуживаетъ снисхожденія".
   Это уже очень и очень утѣшительно: ибо кто-же изъ насъ не виноватъ, кто не преступаетъ противъ законовъ добра, правды и красоты, но всякій-ли, съ другой стороны, заслуживаетъ снисходительнаго къ себѣ отношенія со стороны строгаго и нелицепріятнаго критика?!.
   Такъ-какъ рѣчь тутъ идетъ о подростающей молодежи, участь которой не можетъ не интересовать и не казаться близко всякаго разумно мыслящаго человѣка, то, намъ кажется, что не безъинтересно будетъ остановиться подольше надъ этимъ вопросомъ, выяснить себѣ, насколько правъ былъ заграничный нѣмецъ, насколько справедливъ его безпощадный приговоръ надъ русскою учащеюся молодежью.
   За примѣрами итти не далеко.
   Возьмемъ хотя-бы Колю Красоткина,-- одного изъ типичныхъ представителей подростающей молодежи, въ которомъ чрезвычайно ярко и выпукло концентрированы многія свѣтлыя и темныя стороны школьничества.
   Этотъ юный философъ, совмѣщающій въ себѣ и народника, и врага прогресса, и нигилиста, и соціалиста,-- и тринадцати-лѣтняго школьника -- очень интересное явленіе.
   Интересенъ онъ прежде всего тѣмъ, что представляетъ собою продуктъ именно нашей почвы; только въ благодатной матушкѣ -- Руси нарождаются подобныя, типы.
   Согласитесь, что. ни во Франціи, ни въ Германіи, ни въ Англіи, ни въ одной сторонѣ просвѣщеннаго запада, гдѣ парламентскія преніи, подобно раскатамъ грома въ часы непогоды,-- пронизываютъ, такъ сказать, всю страну насквозь, гдѣ идеи прогресса всасываются дѣтьми съ молокомъ матери,-- нигдѣ вы не найдете ничего подобнаго нашимъ школьникамъ.
   Русскаго гимназиста и слѣпой съумѣетъ отличить отъ его собрата француза или нѣмца.
   Въ русской культурѣ, въ русскомъ человѣкѣ есть нѣчто оригинальное, нѣчто своеобразное, чего "не вырубишь топоромъ". И если заграничный нѣмецъ и не безосновательно осудилъ нашу молодежь за ея "беззавѣтное самомнѣніе и отсутствіе знаній", то многія свѣтлыя стороны въ характерѣ этой молодежи -- совершенно-ускользнули отъ его просвѣщеннаго вниманія. Эти свѣтлыя. стороны и относятся нами всецѣло на долю того самобытнаго, оригинальнаго элемента, который входитъ въ составъ русскаго народнаго характера, составляетъ его неотъемлемую собственность. Здѣсь на первомъ планѣ надо поставить замѣчательную сметливость, сообразительность.
   Мы далеки отъ того, чтобы идеализировать Колю Красоткина и въ лицѣ его русскую учащуюся молодежь вообще, но, соблюдая полнѣйшую объективность, мы не можемъ не признать въ Нашемъ тринадцати-лѣтнемъ героѣ въ высшей степени находчиваго, сообразительнаго и сметливаго подростка,
   Правда, многія изъ его воззрѣній поверхностны^-но чего-же требовать отъ тринадцати-лѣтняго мальчика? Правда, задаваясь міровыми вопросами, онъ частенько, что называется, рубитъ съ плеча, но въ этомъ мусорѣ встрѣчаются порою настоящія жемчужныя зерна, и невольно прощаешь юному философу его опрометчивыя сужденія за тотъ здравый смыслъ, за ту чисто русскую сметку, которыя заставляютъ признать въ немъ законнаго сына того русскаго народа, изъ котораго вышли Ломоносовъ и другіе самородки.
   Есть положительно художественные штрихи въ граціозномъ эпизодѣ о Колѣ Красоткинѣ, гдѣ рельефно выступаютъ именно тѣ стороны характера русскаго школьника, о которыхъ только что у насъ шла рѣчь.
   Возьмемъ хотя-бы встрѣчу Коли съ мужикомъ.
   Тотъ допрашиваетъ его:
   -- "Въ школьникахъ небось?"
   -- "Въ школьникахъ".
   -- "Что-же тебя порютъ?"
   -- "Не то чтобы, а такъ."
   -- "Больно?"
   -- "Не безъ того."
   -- "Эхъ жизнь!" -- вздохнулъ мужикъ -- отъ всего сердца.
   -- "Прощай, Матвѣй."
   -- "Прощай, парнишка ты милый, вотъ что"...
   Мальчики пошли дальше.
   -- "Это хорошій мужикъ", заговорилъ Коля Смирнову,-- "я люблю поговорить съ народомъ и всегда радъ отдать ему справедливость."
   -- "Зачѣмъ ты ему совралъ, что у насъ порютъ?" -- спросилъ Смирновъ.
   -- "Надо-же было его утѣшить!"
   -- "Чѣмъ это?"
   -- "Видишь, Смуровъ, я не люблю, когда переспрашиваютъ, если не понимаютъ съ перваго слова... По идеѣ мужика школьника порютъ. Что, дескать за школьникъ, коль его не порютъ? И вдругъ я ему скажу, что у насъ не порютъ, вѣдь онъ этимъ огорчится. Съ народомъ надо умѣючи говорить."
   Какъ вамъ нравится эта своеобычная логика русскаго школьника? А вѣдь онъ далеко не глупъ и порядкомъ таки сметливъ и находчивъ этотъ юный гражданинъ русскаго отечества!..
   Или дальше:
   Коля подходитъ на площади къ глуповатому парню и огорошиваетъ его вопросомъ:
   -- "Къ Вознесенью ходилъ?"
   -- "Къ какому Вознесенью? зачѣмъ? нѣтъ, не. ходилъ."
   -- "Сабанѣева знаешь?" -- еще настойчивѣе и еще строже продолжаетъ Коля.
   -- "Какого тѣ Сабанѣева? Нѣтъ, не знаю"..
   -- "Ну, и чертъ съ тобой послѣ этого" -- отрѣзалъ вдругъ Коля, и, круто повернувъ направо, быстро зашагалъ своею дорогою, какъ-будто и говорить презирая съ такимъ олухомъ, который Сабанѣева даже не знаетъ.
   А на площади поднялась кутерьма. Искра, зароненная шаловливымъ мальчикомъ, разгорѣлась въ цѣлое пламя.
   Таинственный Сабанѣевъ смутилъ народное воображеніе и нарушилъ покой глуповатаго парня -- и пошла потѣха, чуть до драки не дошло!
   А вѣдь Коля не спроста спросилъ парня, знаетъ-ли онъ какого-то мифическаго Сабанѣева и это была не простая ребяческая шалость съ его стороны.
   -- "Про какого это ты его спросилъ Сабнѣева?" -- спросилъ Колю товарищъ.
   -- "А почемъ я знаю про какого? Теперь у нихъ до вечера крику будетъ: я люблю расшевелитъ дураковъ во всѣхъ слояхъ общества".
   Въ своихъ столкновеніяхъ съ народомъ Коля буквально неподражаемъ. И хотя его пышныя фразы въ родѣ: я всегда готовъ признать умъ въ народѣ... Я люблю народъ и всегда готовъ отдать ему справедливость, но отнюдь не балуя его... Мы отстали отъ народа... и т. д. и вызываютъ порою насмѣшливую улыбку на уста самаго снисходительнаго слушателя, когда, ихъ съ неподражаемымъ апломбомъ произноситъ съ высоты своего шестикласснаго величія тринадцати-лѣтній мальчуганъ, но нельзя не признать въ этомъ юномъ мыслителѣ тонкаго пониманія народнаго характера, чуткости и отзывчивости, которыя даютъ ему возможность спѣться съ этимъ народомъ и попадать ему въ униссонъ.
   Еще характерная черта: въ Колѣ бездна юмору, того неизсякаемаго народнаго остроумія, которое, созрѣвая порою въ глубокомысленную и высоко-поучительную пословицу -- выраженіе народной мудрости, изливается въ тысячѣ мѣткихъ поговорокъ,.ѣдкихъ шутокъ и прибаутокъ и такъ и бьетъ ключемъ изъ каждой безъискусственной побасенки, изъ каждой несложной пѣсенки.-- У нашего школьника для всякаго припасенъ отвѣтъ, всѣхъ-то онъ умѣетъ развеселить, насмѣшить, заставить хохотать до слезъ и въ шутливой бесѣдѣ потопить свое горе, свои дневныя заботы и жизненныя тяготы. Стоитъ ему только разойтись, "поѣхать" какъ онъ выражается.
   -- Здравствуй, Наталья!-- Кричитъ онъ первой встрѣчной торговкѣ на базарѣ.
   -- Какая я тебѣ Наталья, я Марья -- крикливо отвѣчаетъ торговка.
   -- Это хорошо, что Марья, прощай!--
   -- Ахъ ты, пострѣленокъ, отъ земли не видать, а тоже, туда-же.--
   -- Некогда, некогда мнѣ съ тобою, въ воскресенье разскажешь -- замахалъ руками Коля, точно она къ нему приставала, а не онъ къ ней.
   -- А что мнѣ тебѣ разсказывать въ воскресенье? Самъ привязался, а не я къ тебѣ,-- кричитъ расходившаяся торговка, но уже общій гомерическій хохотъ покрываетъ визгливыя ноты ея надтреснутаго голоса.
   И такъ всегда бываетъ съ Колей: съ своимъ появленіемъ онъ вноситъ повсюду веселье, оживленіе, смѣхъ.
   Неудивительно, что весь базаръ его знаетъ, любитъ милаго забавника и охотно прощаетъ ему шалости.
   Однако предположить, что одними шутками и прибаутками исчерпывалась вся дѣятельность Коли, что на это легкомысленное занятіе уходили всѣ его духовныя силы,-- было бы въ высшей степени несправедливо, и мы премного-бы этимъ обидѣли нашего героя, который "весь отдавался идеямъ и дѣйствительной жизни" -- какъ онъ опредѣлялъ свою дѣятельность на своемъ высокопарномъ школьническомъ языкѣ.
   Нѣтъ, шутки въ сторону, за Колей есть серьезныя заслуги.
   Возмемъ хотя-бы его отношеніе къ маленькимъ, то благотворное вліяніе, которое онъ имѣлъ на сверстниковъ, хотя-бы на Илюшу. Если Коля и причинилъ въ послѣдствіи большія страданія чуткому впечатлительному Илюшѣ въ эпизодѣ съ собачкой Жучкой, которую Илюшечка чуть было не отправилъ на тотъ свѣтъ, угостивъ ее булавкой, но нельзя не согласиться, что этому самому своему тирану и деспоту Колѣ -- сынъ "банной мочалки" былъ многимъ обязанъ.
   "Видите, Карамазовъ, весной Илюша поступаетъ въ приготовительный классъ; ну извѣстно, что у насъ приготовительный классъ: мальчишки, дѣтвора. Илюшу тотъ-часъ-же начали задирать. Я двумя классами выше и, разумѣется, смотрю издали, со стороны.
   Вижу мальчикъ маленькій, худенькій, слабенькій; главное, у него тогда было пальтишко худенькое, штанишки наверхъ лѣзутъ, а сапоги каши просятъ. Они его и за это. Унижаютъ. Нѣтъ, это ужъ я не люблю, тотчасъ заступился и экстрафеферу задалъ. Такимъ образомъ Илюшу перестали бить, и я взялъ его подъ мою протекцію".
   Хотя въ этомъ отношеніи старшаго школьника къ младшему товарищу и проявилось доброе сердце перваго, но это еще не все; самое важное это то воспитательное вліяніе, которое Коля имѣлъ на своего маленькаго протежэ.
   "Онъ кончилъ тѣмъ, что предался мнѣ рабски; исполняетъ малѣйшія мои повелѣнія, слушаетъ меня, какъ Бога; я его учу, развиваю".
   "Примѣчаю, напр., что въ мальчикѣ развивается какая-то чувствительность, сантиментальность; и вотъ, чтобы его вышколить, я, чѣмъ онъ нѣжнѣе, тѣмъ становлюсь еще хладнокровнѣе; нарочно такъ поступаю, таково мое убѣжденіе. Я имѣлъ въ виду вышколить характеръ, выровнятъ, создать человѣка".
   Это правильное пониманіе дѣтской души, дѣтскаго характера въ Колѣ развито поразительно въ примѣненіи къ его юному возрасту. Происходитъ это главнымъ образомъ отъ того, что въ Колѣ бездна чувства, что душа его отъ природы чутка и воспріимчива.
   И хотя онъ и увѣряетъ, что терпѣть не можетъ "телячьихъ нѣжностей", но не отдѣлаться ему отъ этой сантиментальной чувствительности, которую онъ считаетъ признакомъ ребячества и ненавидитъ пуще, всего на свѣтѣ.
   Помимо хорошихъ природныхъ задатковъ, Коля имѣлъ счастье вырости подъ крылышкомъ такой матери, что изъ него волей-неволей долженъ былъ выйти юноша съ добрымъ, мягкимъ сердцемъ, съ душою живою и отзывчивою.
   Тѣ любовь и нѣжность, какими съ самаго младенчества окружила Колю его мама, должны были войти въ кровь и плоть мальчика и растопить ту кору эгоизма, самолюбія и чисто мальчишескаго задора, которыми подъ, вліяніемъ школьныхъ обычаевъ и свычаевъ обросло чувствительное сердечко "маменькинаго сынка".
   Это столь нежелательное во многихъ случаяхъ для мальчика женское вліяніе и женское воспитаніе -- для нашего юнаго героя послужило залогомъ спасенья и поддержало его въ ту переходную эпоху, которую переживаетъ раньше или позже всякій-юноша -- подростокъ, эпоху, которую мы смѣло можемъ назвать Sturm- und Drang-Periode -- когда въ юномъ организмѣ все бурлитъ, бродитъ и посреди хаоса разнорѣчивыхъ чувствъ и ощущеній начинаютъ вырабатываться первыя серьезныя убѣжденія, закаляться воля, формироваться характеръ.
   Напрасно Колина мама тревожилась, что сынъ ея "безчувственъ", что онъ "мало любитъ".
   Она могла быть вполнѣ спокойна, что тѣ сѣмена, которыя она забросила въ его дѣтское сердечко, не заглохнутъ, не пропадутъ даромъ.
   Не даромъ она "оставшись вдовой восемнадцати лѣтъ, всю себя посвятила воспитанію своего мальчика Коли; любила его безъ памяти", не даромъ "бросилась изучать вмѣстѣ съ нимъ, всѣ науки, чтобы помогать ему, и репетировать съ нимъ уроки, бросилась знакомиться съ учителями и ихъ женами, ласкала даже товарищей Коли -- школьниковъ, чтобы они не обижали Колю".
   Тотъ, кто съ дѣтства дышалъ теплою, мягкою, благотворною атмосферою любви, тотъ никогда не очерствѣетъ въ жизненной борьбѣ, посреди самыхъ жестокихъ испытаній -- сохранитъ "душу живу".
   Еслибы всѣ юноши имѣли счастье вырости подъ такимъ вліяніемъ, въ такой свѣтлой, любовной обстановкѣ, то у насъ меньше было-бы всякихъ протестантовъ, утопистовъ, отрицателей и враговъ общества.
   Эти нравственные устой, этотъ чисто моральный фундаментъ тѣмъ болѣе необходимъ, что нашихъ школьниковъ еще на рубежѣ жизни, еще на школьной скамьѣ охватываетъ такой, порывъ, такой бурный вихрь, что надо быть молодцомъ, чтобы удержаться на ногахъ.
   У насъ слишкомъ рано начинаютъ жить и мыслить.
   Въ этомъ и заключается различіе между русскимъ школьникомъ и его заграничными собратьями, въ этомъ одновременно его счастье и несчастье; первое оттого, что сохраняется "смѣлость мысли и убѣжденія", второе оттого, что является беззавѣтное самомнѣніе при отсутствіи знаній.
   Любознательность нѣмца-гимназиста выразится въ томъ, что онъ прочтетъ въ болѣе подробномъ и серьезномъ изложеніи курсъ исторіи или литературы;-- развитіе и свободолюбіе ученика-англичанина проявится въ томъ, что при учебномъ заведеніи самими воспитанниками будетъ издаваться журналъ и "свобода прессы" дойдетъ до своего апогея: ученикамъ разрѣшается въ ихъ органѣ критиковать самихъ учителей. (Впрочемъ, они благородно отказываются отъ этого нрава!.-- Нашъ-же русскій школьникъ,-- коли пробудились въ немъ умъ и сознаніе, коли онъ прочелъ 2 1/2 книжки,-- не знаетъ удержу.
   Нѣтъ ни одной сферы, которую онъ оставилъ-бы вц покоѣ; философія, искусство, наука, жизнь, религія, этика -- все одинаково влечетъ къ себѣ только что прозрѣвшаго юнца, и подобно ребенку, у котораго глаза разбѣжались предъ окномъ игрушечнаго магазина, онъ жадно протягиваетъ руки къ сокровищамъ, хочетъ все захватить, всѣмъ завладѣть. Не останавливаетъ его ни толстое зеркальное стекло, отдѣляющее его отъ рая, ни тяжолый замокъ, висящій на дверяхъ.
   -- Подавай, и кончено!
   Законъ постепенности и послѣдовательности, трудъ и терпѣніе -- все это мертвый звукъ для нашихъ юныхъ мыслителей.
   Бокль, Шопенгауэръ, Бѣлинскій, Писаревъ -- всѣ эти громкія имена не пугаютъ вновь народившихся философовъ, и тринадцати-лѣтній Коля третируетъ en canaille -- этого "старика Бѣлинскаго".
   Но вы должны вѣрить на-слово юному герою, что онъ прочелъ всѣ эти тяжелые фоліанты, далъ себѣ трудъ ознакомиться близко со всѣми этими господами: Боклемъ, Шопенгауеромъ etc., которыхъ онъ выдаетъ за своихъ старыхъ хорошихъ знакомыхъ.
   Если же вы не такъ легковѣрны и принадлежите къ разряду лицъ, которыя повѣрятъ лишь тогда, когда руку опустятъ въ рану, то вы рискуете услышать откровенное признаніе въ родѣ того, что изъ всѣхъ произведеній"старика Бѣлинскаго" юный философъ прочелъ только "то мѣсто, гдѣ говорится о Татьянѣ", а Онѣгина "собирается прочесть".
   Если еще удастся вамъ добиться такого признанія, то это лишь полъ-бѣды. Не однимъ доморощеннымъ философамъ приходится признаваться въ своемъ невѣжествѣ; издавна было сказано истиннымъ представителемъ науки и знанія: "я знаю лишь одно, что я ничего не знаю".
   Но хуже всего на свѣтѣ упорное настойчивое невѣжество и самомнѣніе.
   "Ныньче всѣ боятся быть смѣшными и тѣмъ несчастны. Ныньче почти дѣти начали уже этимъ страдать. Это своего рода съумасшествіе",-- говоритъ Алеша Карамазовъ.
   И далѣе: "Кто признается въ чемъ нибудь дурномъ и даже смѣшномъ? Никто, да и потребность даже перестали въ этомъ находить, въ самоосужденіи".
   Это замѣчаніе поразительно мѣткое и вѣрное. Къ несчастью -- ложный стыдъ одна изъ моральныхъ болѣзней нашего конца вѣка, тлетворному вліянію которой подвержена чуть-ли ни вся, поголовно, учащаяся молодежь. Рождаетъ его болѣзненное, уродливое самолюбіе, съ дѣтства развивающееся въ насъ въ ущербъ другимъ свойствамъ и качествамъ, выростающее постепенно, въ цѣлаго колосса -- гиганта, который все и вся хочетъ подчинить себѣ и, начиная съ другихъ, съ окружающихъ, переноситъ въ концѣ концовъ свою тираннію на насъ самихъ, губитъ и душитъ все, что есть лучшаго въ душѣ человѣка.
   "Это отъ молодости, это пройдетъ съ годами" -- читаемъ мы у автора. Дай Богъ, чтобъ это было такъ.
   Но лучше всего, еслибъ побольше было разумныхъ воспитателей, еслибъ поменьше начиняли дѣтскія головы всякимъ вздоромъ, еслибъ боролись своевременно съ аффектаціею и фразерствомъ, а главное, еслибъ побольше было у насъ этой благотворной, милой простоты, естественности, которая почему-то такъ плохо уживается съ культурою И прогрессомъ и которая, тѣмъ не менѣе, какъ воздухъ,-- необходима каждому культурному и некультурному человѣку.
   Лишь такимъ путемъ можно было-бы задержать болѣзненное уродливое развитіе самолюбія, отъ котораго страдаютъ прежде всего сами самолюбивые юноши. Глубоко правдиво и искренно восклицаніе Коли:
   -- О Карамазовъ, я глубоко несчастливъ! Я воображаю иногда, что надо мною всѣ смѣются, и тогда я просто готовъ уничтожить весь порядокъ вещей.
   -- "И мучаете окружающихъ"?-- улыбнулся Алеша.
   -- "И мучаю окружающихъ, особенно мать",-- чистосердечно признается Коля.
   Вотъ поистинѣ "злонравія достойные плоды".
   Но корень этого злонравія лежитъ отнюдь не въ самомъ Колѣ; онъ внѣ его;-- въ той средѣ, въ той обстановкѣ, въ которой онъ вращается и живетъ.
   Въ школѣ, въ обществѣ прививаются нашему юношеству эти пороки. Тамъ, выражаясь фигурально, самый воздухъ напоенъ этими отрицательными чертами человѣческаго характера.
   Самолюбіе, самомнѣніе, самохвальство, ложный стыдъ -- вотъ обыкновенныя болѣзни школьника.
   Справедливо замѣчаетъ г. Каптеревъ (въ своей статьѣ: "Современное воспитаніе въ. отношеніи къ возрастамъ"), что "въ школахъ дѣтямъ и юношамъ упорно прививаютъ мораль взрослыхъ. Подъ этимъ вліяніемъ мальчики и дѣвочки такъ хорошо развиваются, что наконецъ сами желаютъ поскорѣе перейти въ слѣдующій возрастъ, чувствуютъ нѣкоторый стыдъ за свою юность. Дѣти превращаются въ маленькія поддѣлки подъ большого человѣка, во что-то искусственное, изъ чего вынута настоящая душа, жизнь, а оставлено нѣчто такое, съ чѣмъ дитя становится не похожимъ на дитя, не самимъ собою, а фальсификаціею взрослаго человѣка".
   Вотъ, отъ этихъ то плевелъ давно пора очистить нашу школу для блага и счастья ея питомцевъ.
   Это уродливое самолюбіе,-- основной мотивъ въ характерѣ Коли, и намъ кажется, что на этомъ примѣрѣ нашъ геніальный моралистъ-художникъ хотѣлъ показать, какъ извращаетъ школьная система воспитанія прелестную натуру ребенка, прививая ему всякія ложныя понятія и развивая въ немъ однѣ способности и свойства духа въ ущербъ другимъ.
   И дѣйствительно, возьмемъ Колю, представимъ себѣ ребенка, который прямо изъ-подъ материнскаго крылышка попадаетъ въ школьную среду.
   Ребенокъ этотъ отъ природы очень неглупъ, къ тому же въ отцовскомъ шкафу онъ нашелъ нѣсколько книгъ, которыхъ ему бы не слѣдовало читать, но которыя онъ все же прочелъ и усвоилъ себѣ съ грѣхомъ пополамъ.
   Мальчикъ онъ смѣлый, ловкій, характера упорнаго, духа дерзкаго, предпріимчиваго. Учится хорошо; сметливъ, понятливъ.
   Мать, женщина добрая и любящая, но недалекая и неособенно развитая, она "подчинилась сыну, о, давно подчинилась"; товарищи, убѣдившись въ его преимуществахъ передъ ними и совершенствахъ, начинаютъ преклоняться передъ нимъ, послѣ того, какъ изъ всемірной исторіи онъ сбилъ самого учителя Дарданелова,-- преподаватели, знакомые -- всѣ расточаютъ ему похвалы.
   Это-ли не почва, на которой могло разростись самое чудовищное, самое беззавѣтное самомнѣніе, самое болѣзненное, извращенное самолюбіе?
   Такъ оно и случилось.
   Прежде всего въ Колѣ развилась страсть "Что-нибудь намудрить, начудесить, задать экстрафеферу, шику, порисоваться".
   Надо же поддержать свою репутацію ребенка-феномена, удержаться на высотѣ того пьедестала, на который возвели его всѣ окружающіе: мать, товарищи, тѣ же учителя Дарданеловъ и Ко, которые приходили въ восторгъ отъ познаній и ума маленькаго философа!
   И вотъ, когда пятнадцати лѣтніе товарищи стали задирать передъ нимъ носъ и не хотѣли признавать въ немъ равнаго себѣ, то самолюбивый мальчикъ не въ состояніи былъ снести такого оскорбленія и поставилъ на карту самую жизнь свою: онъ легъ на пари между рельсами подъ поѣздъ.
   Къ счастью, эта безпардонная шалость благополучно сошла ему съ рукъ; онъ отдѣлался легкимъ обморокомъ и лихорадкою, за то своимъ "подвигомъ" высоко поставилъ себя въ общественномъ мнѣніи и навсегда закрѣпилъ за собою славу смѣльчака и героя. Жаль, что не нашлось никого, кто бы отрезвилъ мальчика, кто бы объяснилъ ему, что этотъ "подвигъ" ничто иное, какъ чисто мальчишеская, школьническая выходка, и выставилъ ему на видъ всю неблаговидность его поступка, стоющаго столько слезъ и истерическихъ рыданій его бѣдной мамѣ.
   Тогда Коля не всталъ-бы на другой день по прежнему безчувственнымъ и, что всего важнѣе, былъ бы застрахованъ въ будущемъ отъ ложныхъ понятій о чести, которыя такихъ болѣзненно-самолюбивыхъ юношей, какъ онъ, приводятъ къ очень плачевнымъ результатамъ, въ видѣ дуэли изъ-за отдавленнаго хвоста собаки (какъ это практикуется у студентовъ въ Дерптѣ) или же самоубійство изъ-за полученной двойки на экзаменѣ.
   Много минутъ въ жизни нашего маленькаго. героя было отравлено благодаря все тому же уродливому самолюбію, заполонившему его ребяческое сердечко.
   Бѣдный мальчикъ! Намъ отъ души жаль его, когда, стоя передъ зеркаломъ, онъ терзается сознаніемъ, что онъ малъ ростомъ, что лицо у него "мерзкое", т. е., мало выразительное, какъ ему казалось.
   Тѣмъ болѣе жаль его, что изъ-за Коли выглядываютъ Вани, Сережи, Пети, которые всѣ хотятъ поскорѣе быть большими, которые самымъ ужаснымъ оскорбленіемъ для себя считаютъ, если освѣдомляются объ ихъ возрастѣ.
   Давитъ мундиръ, давитъ ранецъ нашего школьника, и, словно непокорный конь, онъ порывается закусить удила, сбросить узду.
   Но ничего не подѣлаешь! Надо смириться, ждать до поры, до времени: терпи казакъ -- атаманомъ будешь...
   А покуда мелькаютъ мимо лучшіе годы и все больше и больше накопляется яду и горечи на душѣ, и какъ червякъ гложетъ самолюбіе сердце подростка и скоро все его существованіе отравлено. Онъ не смѣетъ сходиться съ людьми: тотъ кумиръ, которому онъ поклоняется, заставляетъ его постоянно быть на-сторожѣ.
   "Надо себя показать, лицомъ въ. грязь не ударить, проявить независимость; а то подумаетъ, что мнѣ тринадцать лѣтъ и приметъ меня за мальчишку. Тоже не надо очень высказываться, а то сразу то Съ объятіями -- онъ и подумаетъ... Тьфу, какая будетъ мерзость, если подумаетъ!" -- такъ разсуждаетъ Коля передъ встрѣчей съ Алешею.
   Мало того, онъ не смѣетъ-признавать никакихъ авторитетовъ, буквально "не смѣетъ" и долженъ все и вся бранить, "критиковать" -- это своего рода "noblesse oblige" -- для школьника, и горе тому, кто преступитъ противъ этого основного принципа, школьнаго катехизиса: ему грозитъ участь прослыть неисправимымъ обскурантомъ и ретроградомъ.
   Вотъ и Коля заявляетъ авторитетнымъ тономъ, что "медицина -- величайшая подлость", что "всемірная исторія-изученіе ряда глупостей человѣческихъ и только", что "классическіе языки -- одно съумасшествіе". Хорошо еще, если эти истины онъ проповѣдуетъ подъ сурдинку, если эти рѣчи не дойдутъ до слуха начальства, или же если это начальство разумно снисходительно отнесется къ этому безобидному юношескому, бреду, ребяческой болтовнѣ,но если юный прогрессистъ будетъ невѣрно понятъ и его бредни ложно истолкованы,-- тогда вѣдь, пожалуй, ему плохо придется, и все его. будущее можетъ пострадать отъ одного неосторожнаго слова, отъ одной трескучей фразы, лишенной смысла и разумной подкладки.
   Не одни-лишь научныя основы пытается поколебать нашъ либеральный гимназистъ -- ему мало замкнутаго школьнаго мірка, и вновь оперившійся птенецъ вылетаетъ за предѣлы своей тѣсной клѣтки и спѣшитъ принять участіе въ дѣйствительной жизни.
   Но и тутъ онъ примѣняетъ свой привычный методъ; онъ твердо помнитъ, что, для того, чтобы прослыть умникомъ, нужно все критиковать, все бранить и порицать.
   "Я соціалистъ, Карамазовъ, я неисправимый соціалистъ -- спѣшитъ отрекомендоваться Коля своему новому пріятелю Алёшѣ.
   Будь на Алешиномъ мѣстѣ человѣкъ, не обладающій такою чуткою душою, такимъ свѣтлымъ умомъ и здравымъ разсудкомъ, онъ, пожалуй, не на шутку бы перепугался и поспѣшилъ бы выставить на видъ кому слѣдуетъ, какъ опасно настроена подростающая молодежь.
   Но Алеша въ отвѣтъ только улыбнулся и спросилъ Молодого радикала:
   -- "Да знаете-ли вы что это значитъ?" -- "Это коли всѣ равны, религія, законы -- какъ кому угодно, монастырей, конечно, не полагается" -- наивно отвѣтилъ Коля,
   -- "Ну гдѣ вы этого нахватались?" -- спросилъ Алеша -- "вѣдь вамъ еще только тринадцать лѣтъ, кажется?"
   Тутъ ужь самъ Алеша оплошалъ: гдѣ нахватались -- вотъ вопросъ!
   Чего другого, а "этого" у насъ вездѣ достаточно; познаній, серьезнаго развитія, солидной подготовки, строго-научнаго анализа -- этого отъ насъ не ждите, а "критика" и мораль, дешевый либерализмъ -- это ужь наша спеціальность!
   Этотъ товаръ на нашемъ интеллектуальномъ рынкѣ идетъ чрезвычайно бойко и имѣетъ большой сбытъ. Этотъ "курсъ наукъ" общедоступенъ и не требуетъ никакого умственнаго усилія со, стороны ученика.
   Неудивительно, что отъ природы неглупый, смышленный, хотя бы и тринадцатилѣтній мальчуганъ отлично усвоилъ эту премудрость. Къ тому же у него былъ прекрасный наставникъ и руководитель въ лицѣ г. Ракитина -- этого типичнаго представителя породы "полузнаекъ", столь распространенной у насъ.
   Этотъ милый наставникъ даже уговаривалъ Колю, какъ тотъ увѣряетъ,-- бѣжать въ Америку.
   Къ счастью въ ученикѣ сказалось благоразуміе и онъ отклонилъ это предложеніе, сославшись на то, что "бѣжать изъ отечества -- низость, хуже низости -- глупость. Зачѣмъ въ Америку, когда и у насъ можно много принести пользы людямъ?"
   Но если на этотъ разъ благоразуміе и одержало верхъ въ нашемъ школьникѣ, то мы далеко не гарантированы, что это всегда такъ и будетъ и много вреда причинятъ молодежи эти проповѣдники и глашатаи -- мнимые носители прогресса,-- мнящіе себя солью земли русской, если временно не будетъ парализована ихъ вредная дѣятельность, ихъ подпольная агитація.
   А сдѣлать это совсѣмъ не такъ трудно; стоитъ лишь создать имъ противовѣсъ въ лицѣ такихъ руководителей молодежи, какъ Алеша Карамазовъ, и тѣмъ легче это сдѣлать, что сама подростающая молодежь, если только она не въ конецъ испорчена и исковеркана, только и ждетъ такихъ друзей и наставниковъ и легко поддастся ихъ благотворному вліянію, коли они умѣло возьмутся за дѣло.
   Сближеніе Коли съ Алешей блистательно подтверждаетъ наше предположеніе.
   "Я въ васъ не ошибся; вы способны утѣшить. О, какъ я стремился къ вамъ, Карамазовъ, какъ давно ищу встрѣчи съ вами",-- въ восторгѣ восклицаетъ Коля -- и онъ готовъ признаться въ любви своему новому другу.
   Это тѣмъ болѣе цѣнно, что Алеша для того, чтобы заслужить расположеніе нашего юнаго героя, выбралъ совсѣмъ не тотъ путь, которымъ шли всѣ эти господа Ракитины и Ко: не лестью, не притворствомъ подкупилъ онъ сердце самолюбиваго мальчика; наоборотъ, онъ первый осмѣлился не оказать должнаго уваженія тринадцатилѣтнему философу и, вмѣсто того, чтобы поклоняться Мальчику-феномену, восторгаться его умомъ, познаніями, развитіемъ, повторять съ восхищеніемъ его bons mots и остроты,-- сразу поставилъ его на подобающее мѣсто, спокойно и безпристрастно разобралъ его, выдѣлилъ все наносное, напускное въ его рѣчахъ и манерѣ держать себя, съ безпощадной суровостью изобличилъ фальшь, низвелъ его съ пьедестала, нисколько не принимая въ разсчетъ его болѣзненнаго самолюбія.
   И что-же? Казалось бы Алеша долженъ былъ такимъ образомъ дѣйствія оттолкнуть отъ себя Колю? Ничуть нѣтъ, онъ пришелъ къ обратному результату: онъ покорилъ сердце Коли.
   И тутъ никакого волшебства не потребовалось; тотъ способъ, который Алеша избралъ,-- до нельзя простъ. Собственно говоря, никакого способа, системы тутъ и не было, весь секретъ заключается въ томъ, что какъ бы не извращена, и не исковеркана была человѣческая натура, правда, во время и умѣло сказанная, всегда найдетъ доступъ въ его душу.
   Въ особенности если она сказана не ради изобличенія, не изъ злобы и вражды, а имѣетъ своимъ источникомъ любовь, искренную неподдѣльную привязанность.
   Тутъ ужь немыслима никакая фальсификація: ребенокъ всегда пойметъ, кто искренно желаетъ ему добра, кто дѣйствительно страдаетъ, подмѣчая въ немъ недостатки и слабости, а потому невольно причиняетъ ему непріятности и рѣжетъ правду-матку, какъ бы она.не колола ему глаза.
   И дитя, своею чуткою душою уловитъ истину и такую обиду не поставитъ въ вину своему наставнику-другу.
   "Qui aime bien, châtie bien",-- гласитъ французская пословица.
   Коля сразу понялъ, что Алеша его полюбилъ, справедливо и хорошо къ нему отнесся, а потому онъ терпѣливо выслушалъ изъ его устъ нѣсколько горькихъ истинъ и даже откровенно покаялся въ своихъ слабостяхъ и недостаткахъ.
   "Я не приходилъ къ Илюшѣ изъ самолюбія, изъ эгоистическаго самолюбія и подлаго самовластія, отъ котораго всю жизнь не могу избавиться, хотя всю жизнь ломаю себя. Я теперь это, вижу. Я во многомъ подлецъ -- Карамазовъ!"
   Согласитесь, такая исповѣдь въ устахъ болѣзненно-самолюбиваго мальчика-феномена -- чего нибудь да стоитъ!
   "Нѣтъ, вы прекрасная натура, хотя и извращенная разными тамъ Ракитиными" -- справедливо замѣтилъ Алеша въ отвѣтъ на Колино признаніе. И этотъ отзывъ такъ порадовалъ Колю, словно ему пришлось услышать величайшій комплиментъ и похвалу.
   "Еслибы вы только знали, какъ я дорожу вашимъ мнѣніемъ!" -- съ жаромъ воскликнулъ онъ.
   Дѣло въ томъ, что Коля, какъ мальчикъ отъ природы умный, чуткій, сразу разгадалъ въ Алешѣ недюжинную личность, человѣка, который на цѣлую голову стоитъ выше всякихъ Ракитиныхъ, и притомъ человѣка правды, который никогда не солжетъ, ни на іоту не отклонится отъ истины.
   Вотъ, почему малѣйшее одобреніе со стороны этого строгаго критика звучитъ для Колинаго избалованнаго слуха слаще всѣхъ тѣхъ хвалебныхъ гимновъ, которые съ утра до ночи поютъ ему всѣ окружающіе.
   Есть еще причина, почему онъ сразу полюбилъ Алешу, но она лежитъ въ самой личности младшаго Карамазова: Алеша былъ до нельзя простъ, мягокъ, снисходителенъ къ людямъ; онъ умѣлъ имъ прощать многое.
   Никому онъ не давалъ чувствовать своего превосходства и со всякимъ обращался какъ съ равнымъ себѣ.
   Къ тому же онъ прекрасно читалъ въ сердцахъ человѣческихъ, какъ-то инстинктивно улавливалъ характеръ собесѣдника и зналъ, какъ съ нимъ обойтись.
   Въ этомъ и заключалось неотразимое обаяніе. его личности, это дѣлало его кумиромъ дѣтворы.
   "Знаете, меня всего болѣе восхищаетъ, что вы со мной совершенно какъ съ ровней. А мы не ровня, нѣтъ не ровня, вы выше! Но мы сойдемся!" -- говоритъ Коля Алешѣ.
   И они сошлись.
   Сошлись до того, что Коля безпрекословно повиновался Алешѣ, хотя право этого послѣдняго, право чисто нравственное и сила его не въ силѣ, а въ любви.
   "Есть только одно существо въ цѣломъ мірѣ, которое можетъ приказывать Колѣ Красоткину, это вотъ этотъ человѣкъ!" (Коля указалъ на Алешу).
   Вотъ, гдѣ могли-бы поучиться наши присяжные педагоги обращенію съ дѣтьми, истиннымъ, разумнымъ воспитательнымъ пріемамъ!
   И не великая тутъ отъ нихъ потребуется премудрость; не силою убѣжденія, не проницательностью ума, не обширностью познаній придется имъ дѣйствовать на этомъ поприщѣ -- съ нихъ спросится только немножко любви, правдивости и безусловно справедливаго отношенія къ молодежи.
   И тогда ихъ успѣхъ обезпеченъ и имъ ничего не будетъ стоить заручиться довѣріемъ этой молодежи и вести ее къ цѣлямъ истины, добра и красоты. Вотъ въ чемъ на нашъ взглядъ, заключается смыслъ и значеніе этого незатѣйливаго разсказа о школьникахъ, играющаго лишь роль вводнаго эпизода, въ романѣ "Братья Карамазовы", но предоставляющаго въ своей простотѣ нѣчто законченное, глубоко продуманное, въ своемъ родѣ перлъ творчества Достоевскаго.
   Если въ лицѣ Коли,-- этого типичнаго представителя подростающей учащейся молодежи,-- Достоевскій и осудилъ современную школьную систему воспитанія и развѣнчалъ всѣхъ этихъ лже-пророковъ и руководителей молодежи въ родѣ Ракитиныхъ, которыхъ такъ много развелось у насъ за послѣднее время, то въ лицѣ Алеши онъ показалъ тотъ путь, какимъ мы должны идти, чтобы исправить -- по мѣрѣ силъ и возможности -- то дурное, что уже сдѣлано, и чтобы впредь, мимо заблужденій и фальши -- идти къ истинѣ и добру.
   И отъ насъ зависитъ воспользоваться его благимъ совѣтомъ и приложить къ практикѣ разумные принципы, имъ исповѣдуемые.
   Будемъ-же надѣяться, что голосъ художника-моралиста не останется гласомъ, вопіющимъ въ пустынѣ, и что его проповѣдь найдетъ отзвукъ въ сердцѣ тѣхъ, кому подлежитъ вѣдать дѣло воспитанія и руководства подрастающихъ поколѣній.
   

II.
МАЛЕНЬКІЙ ГЕРОЙ.

   Разсказъ "Маленькій герой" имѣетъ форму дневника, который ведется отъ лица одиннадцатилѣтняго ребенка.
   Съ первыхъ-же строкъ ярко обрисовывается среда, которой окруженъ юный герой недѣтскаго романа, причемъ авторъ, какъ истинный художникъ, рисуетъ эту среду именно такою, какою она должна была быть, чтобы датъ жизнь, подобному дѣтскому типу.-- Обстановка эта, какъ и слѣдовало ожидать, самая антипедагогическая: одиннадцатилѣтній мальчуганъ попалъ въ подмосковную деревню къ помѣщику -- амфитріону, обратившему свой домъ въ шумную, многолюдную гостинницу для пріѣзжающихъ, для званныхъ и незванныхъ.
   Къ несчастью, въ этотъ міръ безшабашнаго веселья, туда, гдѣ царили "суета суетъ и всяческая суета", имѣли доступъ одиннадцатилѣтнія дѣти.
   "Было шумно и весело. Казалось, это былъ праздникъ, который съ тѣмъ и начался, чтобы никогда не кончиться. Поминутно наѣзжали новые гости. Увеселенья смѣнялись одни другими, и затѣямъ конца не предвидѣлось".
   Но это еще полбѣды. Главная-же бѣда въ томъ, что "злословіе, сплетни шли своимъ чередомъ".
   Легко себѣ представить, какъ подобная обстановка должна была дѣйствовать на впечатлительную дѣтскую натуру.
   Если святое дѣтское невѣдѣніе -- драгоцѣнное преимущество нѣжнаго возраста -- и защищало отчасти нашего героя отъ того тлетворнаго яда, которымъ была проникнута атмосфера помѣщичьяго развеселаго гнѣзда, то все-же ядъ этотъ, тысячами неуловимыхъ, острыхъ стрѣлъ пронзилъ его дѣтское сердечко, которое на болѣзненныя впечатлѣнія, воспринятыя извнѣ, реагировало болѣзненными же, анормальными ощущеніями.
   Вотъ, какъ описываетъ юный авторъ дневника свое внутреннее состояніе:
   "Только одна блестящая сторона картины могла броситься въ мои дѣтскіе глаза, и это всеобщее одушевленіе, блескъ и шумъ -- все это доселѣ невиданное и неслышанное мною -- такъ поразило меня, что я въ первые дни совсѣмъ растерялся и маленькая голова моя закружилась.
   "Конечно, я былъ ребенокъ, не болѣе, какъ ребенокъ. Многія изъ этихъ прекрасныхъ женщинъ, лаская меня, еще не думали справляться съ моими годами. Но -- странное дѣло -- какое-то непонятное мнѣ самому ощущеніе уже овладѣло мною, что-то шелестило уже по моему сердцу, до сихъ поръ незнакомое и невѣдомое ему, но отъ чего оно подчасъ горѣло и билось, будто испуганное, и Часто неожиданнымъ румянцемъ обливалось лицо мое. Порой мнѣ какъ-то стыдно и даже обидно было за разныя дѣтскія мои привиллегіи. Другой разъ какъ-будто удивленіе одолѣвало меня и я уходилъ куда-нибудь, гдѣ-бы не могли меня видѣть, какъ будто для того, чтобы перевести духъ и что-то припомнитъ, что до сихъ поръ -- казалось мнѣ -- я очень хорошо помнилъ и про что теперь вдругъ забылъ, безъ чего мнѣ однако покуда нельзя теперь показаться и никакъ нельзя быть. То, наконецъ, казалось мнѣ, что я что то затаилъ отъ всѣхъ, но ни за что и никому не сказывалъ объ этомъ, затѣмъ что стыдно было мнѣ, маленькому человѣку, до слезъ".
   Какая чудная, высоко-художественная картина дѣтской души, повергнутой въ хаосъ и смущеніе, переживающей первый мучительный кризисъ, какое мѣткое изображеніе безпомощнаго, маленькаго человѣческаго существа, дѣлающаго первые шаги на жизненномъ пути!
   И какъ поучительны эти слова, вводящія насъ въ загадочный міръ дѣтской психики!
   Подобно тому, какъ пребываніе въ атмосферѣ, насыщенной угольной кислотою, отравляетъ нашъ организмъ и влечетъ за собою смерть, такъ и атмосфера моральная, заключающая въ себѣ тлетворный ядъ, гибельно отражается на нашемъ психическомъ организмѣ и подрываетъ его здоровье.
   Если тутъ смерть и лишена характера внезапнаго и моментальнаго, то все же процессъ разложенія, разъ вступивъ въ свои права, уже не останавливается на полпути и достигаетъ полнаго развитія.
   Такъ и тутъ: очевидно, зараза уже проникла въ дѣтскій организмъ и не будетъ ему отъ нея пощады. Симптомы той моральной болѣзни, которою заболѣлъ маленькій герой, еще сбивчивы и смутны, но отъ зоркаго, взгляда романиста-психолога не скрывались самые неясные показатели и онъ своевременно обращаетъ вниманіе читателя на предвѣстниковъ бури, готовой разыграться въ перепуганномъ, взбудораженномъ, перевернутомъ вверхъ дномъ ребяческомъ сердечкѣ.
   "Пришла пора -- она влюбилась!" -- сказалъ нашъ незабвенный поэтъ про свою любимую героиню -- Татьяну. Для нашего героя, правда, пора эта еще не приходила, Но кто же сообразуется съ естественными законами, въ наше "просвѣщенное" время?!-- и такъ онъ все-таки, несмотря на неурочность часа, успѣлъ влюбиться. И эта первая любовная лихорадка заставляетъ пламенѣть его щеки, ускоренно биться пульсъ и замирать въ какомъ-то блаженствѣ.
   Болѣзнь течетъ, такъ сказать, своимъ порядкомъ, и мы нисколько не тревожились-бы за исходъ ея, еслибы паціентъ не былъ такъ молодъ. А ему вѣдь всего одиннадцать лѣтъ и онъ по собственному признанію,-- "еще ребенокъ, не болѣе какъ, ребенокъ"!
   Вотъ тутъ-то и заключается загвоздка, центръ тяжести. На первый взглядъ это кажется буквально невѣроятнымъ, но если принять въ разсчетъ тѣ условія, въ которыя былъ поставленъ нашъ маленькій герой, то намъ станетъ вполнѣ ясно все его состояніе.
   Мы уже имѣли случай бросить бѣглый взглядъ на этотъ веселый мірокъ забавляющихся доморощенныхъ châtelain'овъ и неунывающихъ россіянъ, въ который попалъ одиннадцатилѣтній мальчуганъ, гостившій у родственника въ подмосковной деревнѣ.
   Это въ своемъ родѣ Дантовскій адъ, съ тою только разницею, что тамъ уже искупляютъ грѣхи страданіями, а здѣсь покуда еще только ихъ совершаютъ.
   Представьте себѣ мысленно миніатюрную дѣтскую фигуру на фонѣ этого безшабашнаго веселья, посреди этого шума, грохота и треска, въ вихрѣ музыки, танцевъ и пѣнія, parties de plaisir и всевозможнаго спорта, подъ дождемъ сплетенъ, злословія, остротъ -- и эффектъ получится поразительный. Намъ все станетъ понятно: одна аномалія рождаетъ другую!
   Не въ самомъ маленькомъ героѣ надо искать завязки его оригинальнаго романа, а внѣ его, въ той уродливой обстановкѣ, которая его окружала. Выставлять на видъ испорченность натуры, обвинять природу -- было бы плодомъ грубаго невѣжества и непростительной несправедливости и значило-бы сваливать вину "съ больной головы -- да на здоровую".
   Дальнѣйшимъ изображеніемъ страсти, овладѣвшей маленькимъ героемъ, Достоевскій прямо-таки подчеркиваетъ, направляетъ самъ читателя въ ту сторону, гдѣ слѣдуетъ ему искать разгадки этого страннаго, чисто-болѣзненнаго явленія:
   "Конечно, ничего-бы не случилось со мною, если бы я не былъ въ исключительномъ положеніи. На глаза, всѣхъ этихъ прекрасныхъ дамъ, я все еще былъ то-же маленькое, неопредѣленное существо, которое онѣ подчасъ любили ласкать и съ которымъ имъ можно было, играть какъ съ маленькой куклой".Но эти милыя забавницы, словно шаловливыя дѣти, недостаточно осторожно обходились со своею очаровательною игрушкою и совершенно упустили изъ виду ея хрупкость -- и увы!-- чистое, прозрачное какъ хрусталь, дѣтское сердечко -- дало трещину. Нарушилась та чудная гармонія, которую благоразумная природа-мать установила въ неопытной дѣтской душѣ, затрепетали неокрѣпшія, еще слабо натянутыя струны нѣжнѣйшаго изъ музыкальныхъ инструментовъ и получился чудовищный диссонансъ. Къ несчастью, слухъ этихъ прекрасныхъ дамъ былъ недостаточно тонокъ и онѣ, съ упорствомъ профановъ, продолжали разыгрывать эту убійственную музыку, къ великому ущербу для инструмента....
   Впрочемъ, сама героиня романа -- г-жа М.... женщина вполнѣ достойная, обладающая мягкою, отзывчивою, душою.
   "Возлѣ нея всякому становилось какъ-то лучше, свободнѣе, какъ-то теплѣе. Было что-то въ лицѣ ея, что тотчасъ-же неотразимо влекло къ себѣ всѣ симпатіи".
   "Есть женщины, которыя точно сестры милосердія въ жизни".
   Казалось-бы, что такая личность могла внушить къ себѣ только хорошія, здоровыя чувства, и съ трудомъ вѣрится, что она послужила виновницею того чисто-болѣзненнаго процесса, который разыгрался въ ребяческомъ сердечкѣ маленькаго героя. И дѣйствительно, отвѣтственность за нарушенный миръ дѣтской души -- всецѣло падаетъ не на нее, а на то общество, которое окружало маленькаго героя. Единственная вина г-жи М... это пассивное, равнодушное отношеніе къ той драмѣ, которая разыгрывалась въ сердцѣ ребенка, если не по прямой, то по косвенной винѣ ея. Какъ женщина умная и тонко чувствующая, она должна была разгадать таинственный процессъ зарождающейся любви, подъ непосильнымъ гнетомъ котораго изнемогало это бѣдное неопытное сердечко,-- и во время положить ему предѣлъ, вырвать зло съ корнемъ. И если эта тонкая прозорливость и не была присуща ей, то на ней во всякомъ случаѣ лежала отвѣтственность за тѣ глупыя шутки и насмѣшки, которыми ея подруга шаловливая блондинка, преслѣдовала бѣднаго влюбленнаго маленькаго героя. Надо было остановить ее, урезонить!
   Къ несчастью, наше общество еще не прониклось сознаніемъ того великаго значенія, которое правильное пониманіе и тщательное изученіе законовъ дѣтской психики имѣетъ въ дѣлѣ воспитанія и всей будущности подростающаго поколѣнія...
   И чѣмъ-же окончилась коварная тактика шаловливой блондинки? Тѣмъ, чего и слѣдовало ожидать: ученикъ оказалъ блестящіе успѣхи "въ наукѣ страсти нѣжной", искра разгорѣлась въ яркое, всепоглощающее пламя, и маленькій герой безумно влюбился въ г-жу М.... влюбился тою болѣзненною, ненормальной страстью, которая могла родиться только на такой болѣзненной, ненормальной почвѣ:
   "Часто по цѣлымъ часамъ я какъ-будто и не могъ уже отъ нея оторваться, я заучивалъ каждое движеніе, каждый жестъ ея, вибраціи ея голоса,-- и странное дѣло! изъ всѣхъ наблюденій своихъ вынесъ вмѣстѣ съ робкимъ и сладкимъ впечатлѣніемъ, какое-то непостижимое любопытство, похожее было на то, какъ-будто я допытывался до какой-то тайны".
   Взвинченное, до болѣзненности воспріимчивое самолюбіе идетъ въ немъ рука объ руку съ этою нездоровою страстью, обуревающею его дѣтскую душу.
   "Когда случалось, раздавался общій смѣхъ надо мною, въ которомъ даже m-me М... иногда невольно принимала участіе, тогда я въ отчаяніи, внѣ себя отъ горя, вырывался отъ своихъ тиранокъ и убѣгалъ наверхъ, гдѣ и дичалъ остальную часть дня, не смѣя показать своего лица въ залѣ".
   Говорятъ, ревность и любовь нераздѣльны. Вотъ и нашъ герой, переживъ первую стадію влюбленности, когда довольствуются вздохами, мимолетными взглядами и созерцаніемъ любимаго существа, перешелъ во вторую стадію, когда стремятся къ полному, нераздѣльному обладанію любимымъ существомъ и ревнуютъ его къ окружающимъ. Прежде всего это отрицательное чувство ревности порождается въ нашемъ героѣ присутствіемъ мужа г-жи М.... котораго онъ возненавидѣлъ всѣми силами своей дѣтской души.
   Впрочемъ, эта ненависть имѣетъ въ значительной степени своимъ источникомъ то нѣжное сочувствіе и безпредѣльную преданность, которыя онъ питалъ къ своей избранницѣ, бывшей по его мнѣнію, несчастной въ замужествѣ съ этимъ "толстымъ, раздутымъ мѣшкомъ, полнымъ сентенцій, модныхъ фразъ и ярлыковъ всѣхъ сортовъ и родовъ", какъ онъ характеризуетъ ея супруга.
   Но въ этой комедіи или драмѣ -- какъ хотите, появляется новое дѣйствующее лицо, и ребенокъ, своимъ чуткимъ дѣтскимъ сердечкомъ, сразу угадываетъ въ немъ соперника. Тутъ-то и происходитъ самый сильный взрывъ ревности въ его душѣ и чувство, питаемое имъ къ г-жѣ М... получаетъ болѣе интенсивную окраску.
   А сама виновница торжества этихъ недѣтскихъ страстей въ ребяческомъ сердечкѣ маленькаго героя, относится ко всей этой исторіи равнодушно и даже безсознательно жестоко.
   Но вотъ коварная блондинка въ своихъ неумѣстныхъ шуткахъ надъ бѣднымъ беззащитнымъ ребенкомъ доходитъ до апогея; за столомъ, въ присутствіи огромнаго общества, она громогласно разсказываетъ, что у г. М. имѣется опасный соперникъ, безумно влюбленный въ его жену, и это никто иной, какъ нашъ маленькій герой.
   Но струна слишкомъ уже была натянута и издала вымученный, болѣзненный звукъ; -- нѣжная дѣтская душа не выдержала черезъ чуръ грубаго прикосновенія и произошла болѣзненная реакція.
   "Полный слезъ, тоски, отчаянія, задыхаясь отъ стыда, я закричалъ прерывающимся отъ слезъ и негодованія голосомъ по адресу своей мучительницы.
   "И не стыдно Вамъ? вслухъ... при всѣхъ дамахъ... говорить такую худую неправду... Вамъ точно маленькой при всѣхъ мужчинахъ... Что они скажутъ? Вы такая большая... замужняя"...
   И эти дѣтскія слезы, это дѣтское отчаяніе, вмѣсто того, чтобы образумить общество, разбудить въ немъ совѣсть и разсудокъ, привели къ совершенно обратнымъ послѣдствіямъ: вызвали припадокъ адскаго смѣха. Такимъ образомъ проявилась лишь полная несостоятельность этого общества въ сферѣ педагогіи и дѣтской психологіи: вся драма, разыгрывающаяся въ душѣ ребенка, вся буря, разрывающая на части его бѣдное сердечко, совершенно ускользаетъ отъ просвѣщеннаго взора прелестныхъ châtelaine'овъ. А между тѣмъ тутъ есть надъ чѣмъ призадуматься:-- "я былъ отуманенъ" -- говоритъ маленькій герой -- "слышалъ только, что мое сердце безчеловѣчно, безстыдно уязвлено, и залился безсильными слезами. Я былъ раздраженъ; во мнѣ кипѣли негодованіе и ненависть, которой доселѣ не зналъ я никогда, потому что въ первый разъ въ жизни только испыталъ серьезное горе, оскорбленіе, обиду.
   "Во мнѣ, въ ребенкѣ было грубо затронуто первое, неопытное, необразовавшееся чувство, былъ такъ рано обнаженъ и поруганъ первый благоуханный дѣвственный стыдъ".
   Больно становится за дитя, за то свѣтлое невѣдѣніе, безпечное, жизнерадостное міросозерцаніе, которымъ прёдусмотрительная природа-мать надѣляетъ человѣка въ его юномъ возрастѣ, чтобы облегчить ему трудные первые шаги на жизненномъ пути, и котораго окружающіе, взрослые, самовластно и беззаконно лишаютъ его!..
   Тамъ, гдѣ грубо попраны законы природы и аномалія вступила въ свои права,-- уже не слѣдуетъ ожидать ничего хорошаго.
   Такъ это было и съ нашимъ маленькимъ героемъ. Бѣдный мальчикъ, сбитый съ толку и одурманенный, совсѣмъ потерялъ почву подъ ногами. Уязвленное до крайности самолюбіе, взвинченные нервы, дурно направленное воображеніе -- сдѣлали свое дѣло и ребенокъ, ставъ жертвой недѣтской страсти, рѣшается на безумный поступокъ, ставитъ свою жизнь на карту, руководимый слѣпою жаждою мести, тщеславіемъ, суетнымъ желаніемъ совершить подвигъ на глазахъ своей возлюбленной.
   "Это былъ мигъ, менѣе, чѣмъ мигъ, какъ вспышка пороха, или ужъ теперь переполнилась мѣра, и я вдругъ теперь возмутился всѣмъ воскресшимъ духомъ моимъ, да такъ, что мнѣ вдругъ захотѣлось сразить наповалъ всѣхъ враговъ моихъ и отомстить имъ за все и при всѣхъ, показавъ теперь, каковъ я человѣкъ".
   Бѣдный мальчикъ!
   Рано-же у насъ созрѣваетъ сознаніе собственнаго человѣческаго достоинства; черезъ чуръ рано, чтобы не быть ложнымъ, фальшивымъ, и въ результатѣ получается своеобразная логика одиннадцатилѣтняго героя: докажу, что я герой, рыцарь, человѣкъ, проѣдусь-ка я на непокорномъ, дикомъ конѣ -- Танкредѣ, котораго боятся даже взрослые, опытные ѣздоки и тогда всѣ станутъ уважать меня. Сказано -- сдѣлано!
   Хорошо еще, что счастливый случай спасъ мальчика; а вѣдь жизнь его висѣла на волоскѣ и отвѣтственность, за эту безвременно-порванную драгоцѣнную жизненную нить всецѣло-бы пала на ту уродливую среду, которая окружаетъ ребенка, на ту безобразную систему воспитанія, которую къ нему примѣняютъ. И что ужаснѣе всего, такъ это то, что даже грядущая возможная катастрофа не отрезвила общества, что никто, никто не доказалъ мальчику, что его выходка безумна, заслуживаетъ строгаго порицанія, а наоборотъ, всякій спѣшилъ провозгласить его героемъ, рыцаремъ..
   "Делоржъ, Тогенбургъ!" -- раздавалось вокругъ. Послышались рукоплесканія. "Ай да грядущее поколѣніе" -- воскликнулъ хозяинъ.
   Послѣ этого инцидента страсть, обуревающая нашего юнаго героя, разгорѣлась еще болѣе яркимъ пламенемъ, получивъ, такъ сказать, "санкцію" отъ лица общества, этого деспота, которому мы привыкли покоряться съ. дѣтства.
   Какъ истинный рыцарь, онъ окружаетъ обожаніемъ, даму своего сердца. Всѣ вещи, принадлежащія ей, въ его глазахъ -- святыня, и въ безумномъ восторгѣ цѣлуетъ, онъ ея косынку и голосъ ея отдается въ его сердцѣ, какъ музыка, и краска заливаетъ его лицо, когда ему приходится прикоснуться къ своей богинѣ...
   Но, наряду съ этими, чисто отрицательными явленіями, которыми сопровождается это преждевременное нарожденіе на свѣтъ страсти въ юномъ человѣческомъ, существѣ, мы не можемъ не указать на свѣтлыя стороны, связанныя съ ея появленіемъ.
   Любовь, въ какой извращенной, исковерканной формѣ, она-бы не выражалась, всегда остается лучшимъ, святымъ чувствомъ, источникомъ всего чистаго, свѣтлаго, благороднаго, альтруистическаго.
   Этотъ общій законъ оправдывается и въ примѣненіи къ нашему маленькому герою: чудная, глубоко прочувствованная сцена, гдѣ мальчикъ находитъ письмо своего "соперника" къ своей "возлюбленной" и гдѣ онъ, послѣ нѣкотораго колебанія и борьбы съ собою, мучимый ревностью, любопытствомъ, страстью, все-же рѣшается возвратить пакетъ невскрытымъ по принадлежности, глубоко трогаетъ насъ и примиряетъ съ той сентиментальной аффектаціею, которая красной нитью проходитъ въ поведеньи влюбленнаго мальчика по отношенію къ предмету его страсти.
   Вотъ когда чувство, до сихъ поръ неясно копошившееся въ душѣ маленькаго героя, достигло своего зенита, оформилось, окончательно созрѣло.
   Этотъ моментъ можно считать поворотнымъ пунктомъ въ жизни юнаго Человѣческаго индивидуума, онъ является гранью между двумя возрастами: здѣсь кончается дѣтство, всходитъ новая заря, заря сознательной жизни, заря юности.
   Жаль только, что этотъ моментъ наступилъ преждевременно, и мы. серьезно тревожимся и не безосновательно опасаемся, чтобы эта аномалія не отразилась пагубно на неустойчивомъ молодомъ организмѣ: суровое возмездіе ждетъ безумца, осмѣлившагося попрать законы природы.
   Наше общество, къ несчастью, никакъ не можетъ взять въ толкъ этой, простой истины, а какъ дурно оно вліяетъ на подростающее поколѣніе, на тѣхъ, кто является жертвою этою невѣжественной педагогической системы.
   Намъ пришлось однажды читать про одну нетерпѣливую маленькую дѣвочку, которая никакъ не могла дождаться, когда распустятся бутоны въ саду, и, чтобы помочь горю, вздумала заставить почки поскорѣе раскрыться и расковыряла ихъ пальцами. Дѣло наладилось. Но увы! Недолго покрасовались цвѣточки; къ великому ужасу маленькой дѣвочки, онѣ на другой день -- завяли! Не напоминаетъ-ли вамъ эта маленькая садовница ретивыхъ дѣтскихъ садовниковъ, у которыхъ не хватаетъ терпѣнія дождаться пока бутоны распустятся сами собою, и которые дерзновенною рукою насилуютъ нѣжныя почки?!
   Увы, эти цвѣты непрочны; они, словно недоношенныя дѣти, лишены жизнеспособности.
   Эти молодые философы, эти неоперившіеся герои, какъ плодъ насилія надъ человѣческой природою, въ самихъ себѣ носятъ задатки упадка и разложенія. И можетъ быть оттого у насъ раздаются со всѣхъ сторонъ жалобы на оскудѣніе въ области чувствъ и благородныхъ эмоцій, на поголовную пресыщенность, тупую невоспріимчивость нашей молодежи, что слишкомъ ужъ рано она приноситъ обильныя жертвы на алтарь любви и не только жить торопиться, но и чувствовать спѣшитъ.
   И вянутъ, вянутъ цвѣты.
   И гибнетъ дѣтская душа, и искажается характеръ, и коверкается натура ребенка...
   Раннее развитіе, ранняя любовь -- вотъ моральныя эпидеміи, съ которыми разумное человѣчество должно бороться во всеоружіи знаній и опыта, для блага и преуспѣянія своего потомства!..

Конецъ.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru