Простясь съ трубчевскими знакомыми, я пошелъ черезъ Челнскій монастырь къ Чернигову. Большая дорога идетъ горой; но пѣшеходы ходятъ и монастырь лугомъ, т. е. низомъ. Эта дорога очень живописна: справа крутая, отвѣсная гора, покрытая лѣсомъ, изъ котораго кое-гдѣ виднѣются хаты, пасѣки, а слѣва -- ровный лугъ, поросшій кустарникомъ, по которому прихотливо извивается Десна, Десенки, маленькіе ручейки...
-- Какая эта деревня? спросилъ я встрѣтившагося мужика старика, указывая на виднѣвшуюся изъ лѣсу на горѣ деревню.
-- А деревня Темная.
-- Вольная, или господская?
-- Теперь господскихъ деревень нѣтъ: Господь Богъ положилъ въ сердце царю -- всѣ деревни сдѣлать вольными.
-- Да сперва-то деревня Темная была вольною, или господскою? опять спросилъ я.
-- Удѣльная.
-- Должно -- быть старая старинная?
-- Какъ міръ стоитъ, такъ и та деревня стоитъ, только сперва она не такъ называлась: не называлась Темной.
-- Какъ же?
-- Называлась Красной деревней.
-- Почему же ее стали звать Темной?
-- Ты, можетъ, слыхалъ, городъ Трубчесскъ былъ за княземъ Трубецкимъ, не за теперешними Трубецкими, а за прежнимъ, что жилъ лѣтъ за сто, а то и еще больше, до васъ. Такъ за тѣмъ княземъ Трубецкимъ былъ и городъ Трубчесскъ и всѣ села и деревни, что подъ Трубчесскомъ стоятъ, весь Трубческій уѣздъ, стало быть и Темная за нимъ же была. И былъ у того князя сынъ, княжичъ -- большой охотникъ съ малыхъ лѣтъ за охотою, съ ружьемъ ходить, съ собаками. Пошелъ этотъ княжичъ разъ за охотою, подошелъ онъ къ этому самому мѣсту, запримѣтилъ дикую птицу, приложился изъ ружья, выстрѣлилъ... Только утица та поднялась, перелетѣла Десну и пала. Княжичъ видитъ: птица пала; раздѣлся и поплылъ на тотъ берегъ за той утицей. Поплылъ княжичъ черезъ Десну, судорога ногу что-ли свела, это случается... такъ ли ужъ Богъ далъ, только княжичъ не доплылъ до берегу; не доплылъ -- утонулъ... Бросился народъ его вытаскивать, побѣжали къ старому князю... прибѣжалъ князь... вытащили княжича, а тотъ ужь Богу душу отдалъ: какъ ни качали и на рукахъ и на бочкахъ {Къ сожалѣнію и теперь эти способы въ сильномъ употребленіи, не только между простымъ народомъ, но и въ болѣе образованномъ. Авт.} откачать не могли. "Откуда бросился княжичъ въ Десну?" спросилъ старый князь у народа -- "Да вотъ изъ подъ самой Красной деревни", сказалъ народъ въ отвѣтъ старому князю.-- "Какая такая Красная деревня?"-- "А вотъ эта самая".-- "Какая она Красная! эта деревня Темная!" Съ тѣхъ поръ и пошла та деревня зваться Темною деревнею, а не Красной. Посмотри: кругомъ деревни Любовно, Хотьяново; все прозвища хороши, одна только эта деревня -- Темная.
Дорога шла кустарникомъ, и я, пройдя съ версту отъ Темной, наткнулся на кучу мужиковъ, лежащихъ подъ кустомъ.
-- Здраствуйте, братцы!
-- Здорово, почтенный!
-- Семъ-ко я съ вами отдохну.
Я сѣлъ и закурилъ папиросу.
-- Дай ко мнѣ, человѣкъ почтенный, огоньку, я и себѣ сдѣлаю цигарочку, сказалъ одинъ изъ мужиковъ.
-- Не хочешь ли моего табаку? спросилъ я у него.
-- Нѣтъ, не хочу; въ вашемъ табаку скусу такого нѣтъ, какъ въ нашемъ; нашъ будетъ скуснѣй.
Съ этими словами онъ досталъ изъ кармана лжетъ печатной бумаги, оторвалъ клинокъ вершка въ три отъ него кусокъ, плотно свернулъ его трубочкой, насыпалъ въ эту цигарку табаку.
-- Дай-ко огоньку, сказалъ онъ, кончивъ свою многосложную и довольно трудную работу.
-- Изволь, любезный! Да неужели же твоя цигарка лучше моей? въ твоей цигаркѣ больше бумаги, да еще и замасленной, чѣмъ табаку.
-- Бумага не мѣшаетъ, отвѣчалъ тотъ рѣшительнымъ, недозволяющимъ возраженія тономъ, -- бумага та и цигаркѣ только больше скусу придаетъ.
-- Куды ѣдешь, почтенный человѣкъ? спросилъ меня, позѣвывая и крестя ротъ, другой мужикъ.
-- Развѣ не видишь? отвѣчалъ за меня первый, поплевывая въ сторону, -- развѣ не видишь? въ Челнскій монастырь; тутъ, кажись, дорога одна!
-- А вы откуда? спросилъ я, оставшись очень доволенъ отвѣтомъ за меня.
-- Яни (они) деготь гнали.
-- А ты, любезный?
-- А мы по своей части.
-- Гдѣ же вы деготь гнали? спросилъ я, мірясь съ отвѣтомъ говоруна.
-- А все больше по господскимъ лѣсамъ, отвѣчалъ тотъ же говорунъ.
-- И сказать того никакъ невозможно; деготь гнать -- дѣло огневое, не угадаешь никакъ.
-- Да прошлый годъ сколько ты заработалъ? спросилъ я неподатливаго на слова работника.
-- Да прошлый годъ я себѣ рублей пятьдесятъ серебра принесъ домой.
-- Прошлый годъ хорошъ былъ?
-- Ничего.
-- Кабы изъ своего лѣсу гнать деготь -- не въ примѣръ лучше, заговорилъ опять говорунъ:-- изъ своего гонишь все твое; а изъ барскаго -- третье ведро: такъ ты такъ себѣ хочешь, а третье ведро изволь отдать барину, чей лдѣсъ.
-- У васъ своего лѣсу нѣтъ?
-- Нѣтъ, есть.
-- Отчего же вы изъ своего не гоните?
-- Не даютъ.
-- Отчего же?
-- Да оно только слава, что вашъ, а то не вашъ, даромъ не даютъ, а все купить надо.
-- Да вы изъ какихъ?
-- Мы изъ удѣльныхъ.
-- Стадо быть и лѣсъ не вашъ, а принадлежитъ къ удѣльнымъ имѣніямъ.
-- Стало-быть такъ.
-- Что жъ вы, хорошо живете?
Теперь ничего.
-- А прежде?
-- Прежде всего бывало.
-- Отчего же теперь лучше?
-- Народъ сталъ обходительнѣй.
-- Какой народъ?
-- А начальство.
-- Это правда, что правда, заговорилъ опять мой говорунъ:-- сперва къ начальству, не то что подойти, да поговорить, а и взглянуть-то не всякій сунется; ну а теперь на счетъ этого стало просто: за своей нуждой иди прямо къ начальнику: нынѣ дурнаго слова не скажетъ начальникъ тотъ.
-- Чиновнаго народу много, проговорилъ одинъ изъ артели, до сихъ поръ упорно молчавшій.
-- Чиновниковъ? спросилъ я.
-- Нѣтъ, изъ своего брата, изъ мужиковъ, чиновнаго народу ужъ очень много.
Челнскій монастырь стоитъ верстахъ въ десяти отъ Трубчевска, на крутой горѣ, покрытой лѣсомъ, и изъ монастыря не видно ни одной деревни: такъ и кажется, что, войдя въ этотъ монастырь, оторвешься отъ всего остальнаго міра, -- до того мѣсто уединенно. Но это только пока вы не вошли въ монастырскую ограду. Едва вы ступили шагъ въ ограду, видите, что здѣсь тѣже люди, тѣже желанія, тѣже опасенія и тотъ же самый народъ, какой и въ селахъ и въ деревняхъ; монаховъ съ перваго разу не замѣтите; по всему монастырскому двору разсыпанъ былъ народъ: мужики, раскинувшись подъ тѣнью деревъ и церквей, спали; бабы -- богомолки изъ окрестныхъ деревень, собравшись кучками, шушукались; бабы торговки громко тараторили.
Я пришелъ въ субботу передъ всенощною, -- поэтому народу было болѣе обыкновеннаго.
Въ говорѣ народа слышится одно: начала новой жизни, созданныя 19 февраля; въ этомъ говорѣ слышатся и радость, и надежда, и страхъ... не за будущее, нѣтъ -- народъ увѣренъ въ своемъ хорошемъ будущемъ, боится народъ преступить законъ, сдѣлать не по закону и тѣмъ замедлить исполненіе царской воли. А отъ недоразумѣній -- какія ужасныя бываютъ послѣдствія.
-- Гдѣ братская? спросилъ я у перваго попавшагося мнѣ монаха.
-- А вотъ, отвѣчалъ монахъ, махнувъ рукой на братскую, -- ступай сюда, здѣсь братская.
Въ братской было народу много, и мужчинъ и женщинъ; разговоръ шелъ довольно оживленный и почти общій: одно теперь у всѣхъ на умѣ...
-- Вамъ что! говорила одна баба богомолка:-- что хочешь, то и дѣлай, не дѣлай беззаконія какого и только... а намъ, мои матушки родныя, просто головушку всю закрутило...
-- Да вы чьихъ? спросилъ какой-то не то монахъ, не то послушникъ.
-- А -- ыхъ мы, А -- скіе...
-- О чемъ же у васъ головы закрутило? Али жирно наѣлись на теперешней волѣ?
-- Когда было, родимый! Давно-ли воля то сказана? такъ туже пору и отъѣшься! Какъ можно родимый.
-- А что только у насъ дѣлается! сказалъ, вздохнувъ, одинъ мужикъ, сидѣвшіи въ сторонѣ.
-- А что?
-- И сказать не знаю какъ.
-- Да вы чьихъ?
-- Мы ничьихъ.
-- Вольные?
-- Нѣтъ, удѣльные.
-- А у васъ-то что?
-- У васъ землемѣры землю межутъ -- вотъ что!
-- Да не у васъ однихъ: землемѣры вездѣ ходятъ, вездѣ у всѣхъ землю мѣряютъ.
-- Вездѣ мѣряютъ, а пока еще Богъ миновалъ: пока еще нигдѣ земли не рѣжутъ.
-- Да у насъ еще пока тоже Богъ миновалъ, продолжалъ старикъ: -- землю мѣрять мѣряютъ, вѣшки становятъ, а земли рѣзать не рѣжутъ!..
-- Я, браты мои, диву дался, заговорилъ одинъ: -- что такое это означаетъ? воду Богъ создалъ, вода у насъ вольная: кто хочешь, по этой водѣ ступай, бери эту воду, сколько себѣ знаешь; сколько тебѣ надо, столько и бери... и эту то воду Божію мѣряютъ!.. Своими-бъ глазами не видалъ, -- людямъ-бы и вѣры не далъ... да и вѣрить то какъ?
Я вышелъ изъ братской, на крыльцѣ и въ сѣняхъ бабы толковали все о той-же волѣ.
-- И что такое дѣлается, одинъ Богъ святой знаетъ! Спросишь, кто грамотный да путный, тотъ тебѣ про волю и говорить не станетъ, а какой -- безпутный -- того наплететъ, что и не разберешь... послушаешь того безпутнаго -- просто, мои родныя матушки, просто голову сниметъ... Ужъ такая бѣда, что и сказать нельзя!
-- Послушаешь -- выпорютъ! поддакнула дура, тоже старушка богомолка.
-- Куда выпорютъ!
-- Выпорютъ, родимая!
-- Коли-бъ выпороли, да тѣмъ бы и дѣло довершили? Въ книгу, моя родная, запишутъ!
-- Запишутъ! какъ есть -- запишутъ! заговорили слушавшія богомолки. На дворѣ подъ деревомъ сидѣла куча мужиковъ, и я подсѣлъ къ нимъ.
-- Здравствуйте!
-- Здравствуй, почтенный!
-- Объ чемъ толкуете?
-- Да все про волю.
-- Что же про все, про волю, много толковать? слава Богу, что воля эта вышла.
-- Такъ-то оно, ихъ!
-- А еще же что?
-- А вотъ что: было у васъ начальство, господа, теперь насъ отъ господъ отобрали и никакого намъ начальства не даютъ, теперь у васъ никакого начальства нѣтъ.
-- На что же вамъ начальство?
-- Ну, спросить о чемъ, хоть бы о той же волѣ, и спросить некого, никто ничего не скажетъ {Тогда въ Орловской губерніи еще не были назначены мировые посредники.}.
-- А теперь начальство стало -- не начальство, подтверждалъ другой мужикъ.
-- Это какъ?
-- А вотъ какъ: бывало ѣдетъ становой, услышимъ колокольчикъ -- поджилки дрожатъ! А теперь ѣдетъ становой -- ничего, и уѣдетъ становой -- тоже ничего!
-- Это-то и хорошо!
-- Это хорошо, да спросить что не у кого.
-- Да что вы будете спрашивать?
-- Какъ что, другъ? обо всемъ теперь надо спроситься: порядки заводятся новые, а мы люди неграмотные, -- какъ разъ въ бѣду влѣзешь, совсѣмъ съ головой влѣзешь!
-- Да вотъ хоть бы у насъ, прибавилъ другой мужикъ:-- мало-мало въ такую бѣду было попали, что и... Тутъ мужикъ только рукой махнулъ, а ни одного слова не сказалъ: видно, что они ждали большой какой-то бѣды.
-- Да вы Апраксинскіе?
-- Апраксинскіе.
-- Да, у васъ недалеко было до бѣды, да и до большой бѣды, другъ ты мой!
-- Какъ небольшой!
-- Какъ еще это Богъ помиловалъ!
-- Его святая воля!
-- Какая-жъ у васъ бѣда была? спросилъ я этого мужика.
-- Большой бѣды Богъ миловалъ, а была-бы. Вотъ какъ вышла воля, насъ, мужиковъ, баринъ собралъ, объявилъ намъ царскую волю, -- хорошо. "Вы, говоритъ, живите смирно, да со мной ладно". -- Мы ему поклонились.-- "Вы работали, говоритъ опять таки баринъ, -- вы работая на дворъ по шестнадцати десятинъ въ клину, теперь работайте по десять".
-- Какъ на дворъ? спросилъ я.
-- У нихъ по дворамъ разсчитано, объяснилъ мнѣ другой мужикъ:-- въ твоемъ дворѣ три работника, три работницы, да въ томъ двору пять работниковъ да пять работницъ, -- значитъ одинъ дворъ, восемь работниковъ, восемь работницъ -- вотъ тебѣ и цѣлый дворъ выходитъ. Это у нихъ такъ заведено ужъ изстари.
-- Это такъ! продолжалъ разскащикъ.-- "Теперь, говоритъ баринъ, работайте дворомъ по десять десятинъ". Мы на это ни одного слова не сказали, поклонились только. "Ну, говорить, прощайте!" Мы опять поклонились, поклонились мы барину, да и разошлись. Послѣ стали толковать промежъ себя: чью намъ волю сполнять, царскую, или барскую? Царь указалъ мужику трехденку, бабамъ двухденку {Т. е. мужикамъ работать три дня въ недѣлю, бабамъ два.}, а баринъ не желаетъ царской трехденки, -- какъ тутъ барина слухать? Думали, думали и придумали сполнять царскую волю, а барской не сполнять; выходятъ на трехденку, а сколько дворомъ сработаешь, больше десяти десятинъ -- барскіе!
-- Куда больше сработать! дай Богъ и десять десятинъ сработать, и то въ пору!.. Больше!.. заговорили мужики, -- больше какъ ни сработалъ! Сработалъ!..
-- Ну, да такъ что Богъ дастъ! продолжалъ разскащикъ.-- Еще и то положили: велитъ баринъ на трехденку на лошадяхъ выѣзжать, -- всѣмъ на барщину на лошадяхъ и выѣзжать, всѣмъ безпрежѣвно!
-- Безлошадникамъ -- то {Мужики, обрабатывающіе землю и по бѣдности не имѣющіе лошадей; такому мужику очень трудно справиться. Авт.} какъ же? спросилъ кто-то изъ слушавшихъ этотъ разсказъ.
-- Сказано, всѣмъ!
-- Да вѣдь у васъ во всѣхъ деревняхъ на половину, пожалуй, будетъ безлошадниковъ.
-- Ну, ужъ всѣ выѣзжай на лошадяхъ!
-- Да какъ же?
-- И объ этомъ на міру говорили, порѣшили: у кого нѣтъ лошади, возьми у кого двѣ, а чтобъ барская трехденка не стояла, чтобъ на міръ попреку не было, на томъ и порѣшили, и положили объявить о томъ барину, управляющему, что-ли, кому надо, по начальству, чтобъ грѣха какого не вышло.
-- Такъ, по закону, по закону! подтвердили другіе, -- по самой царской волѣ!
Я подошелъ къ другой толпѣ.
-- Ты только то посуди: земля твоя, ты самъ -- свой, живи, никого не забиждай, -- и тебя пальцемъ тронуть никто не можетъ, ты ведешь дѣло но Божью, и никто ни тебя, ни твоего дому, ни твоей земли, говорю, не можетъ тронуть, а своровалъ въ чемъ -- судъ! Судъ разсудитъ -- ты виноватъ.-- Виноватаго въ Сибирь!
-- Да хоть въ Сибирь!
-- А праваго никто обиждать не моги! продолжалъ первый.-- Привелъ бы Господь только, чтобъ всѣ настоящіе порядки произведены были!
-- Народъ болтаетъ: настанутъ новые порядки, и всѣ суды пойдутъ праведные: хоть будь ты какой богачъ, хоть тысячами бросай, а коли проворовался -- спуску не будетъ, въ Сибирь или чего кто стоитъ.
-- Сказано, свѣту будетъ поновленіе.
-- А! П. И. здравствуйте! сказалъ, подходя ко мнѣ, отецъ П. съ которымъ меня познакомили въ Трубчевскѣ.-- Хотите посмотрѣть нашъ монастырь, нашу ризницу?
Разумѣется, я на это согласился съ радостію, и мы пошли съ нимъ къ монастырю.
Въ Челнскомъ монастырѣ вся постройка новая, одинъ только корпусъ, въ которомъ находится теплая церковь -- довольно старинной постройки. Иконъ стараго письма я не видѣлъ ни одной; книгъ старыхъ, рукописей тоже нѣтъ: самая замѣчательная рукопись -- синодикъ прошлаго вѣка, изъ котораго видно, что князья Трубецкіе до послѣдняго времени не оставляли Челнскаго монастыря. Такъ, подъ 1768 годомъ въ синодикъ вписанъ князь Алексѣй Никитичъ, бывшій ктиторомъ монастыря. Чудотворной здѣшней иконы Богородицы я не видалъ: лѣтомъ эта икона въ ходъ идетъ, большую часть лѣта пребываетъ въ Трубчевскѣ, гдѣ жители приносятъ ее къ себѣ въ домъ и служилъ ей молебны, которые поютъ очередные монахи изъ Челнскаго монастыря. Челиская чудотворная икона прибыла къ мѣсту, на которомъ теперь стоитъ монастырь, по Деснѣ въ челнѣ, -- поэтому и монастырь получилъ названіе Челнскаго. Преданіе говоритъ, что она писана преподобнымъ Алимпіемъ, знаменитымъ кіевскимъ живописцемъ.
-- Гдѣ здѣсь, батюшка, пройти къ пещерамъ? спросила меня богомолка старуха, когда я вышелъ за монастырскую ограду полюбоваться мѣстностію монастыря.
-- Не знаю, отвѣчалъ я.
-- Пойдемъ, батюшка, вмѣстѣ поищемъ. Какъ же найти? чай, народъ пойдетъ къ пещерамъ, и мы за народомъ.
-- Подъ гору-то ты, матушка, сойдешь, сказалъ я: -- какъ только на гору взбираться будешь?
-- Отчего не не взобраться?
-- Да видишь, какая крутизна; а тутъ, на бѣду, никакой тропиночки не видно; по дорожкѣ все бы легче было.
-- Ничего, родимый,
-- А какъ не взойдешь?
-- Молитвы Клеопа преподобнаго помогутъ.
-- Котораго Клеопа преподобнаго?
-- А вотъ того, который въ этихъ пещерахъ спасался.
-- Давно онъ жилъ?
-- Нѣтъ, не очень давно.
-- Что-жъ, народъ его помнитъ?
-- Какъ же помнить! человѣкъ святой былъ! А молиться станетъ, -- сказываютъ, за всеночной всякій канонъ долго пѣлъ!.. Не даромъ Десна рѣка свой путь перемѣнила.
-- Это какъ?
-- Она текла, Десна-то, подъ самымъ монастыремъ, а за молитвы Клеопа, вишь гдѣ пошла!
-- Да чѣмъ же теперь лучше?
-- А какъ же? Монастырь, монастырскую гору не подмываетъ.
Изъ монастыря я, послѣ обѣдни, пошелъ на дорогу, идущую изъ Трубчевска на Погаръ. Я уже говорилъ, что Чешскій монастырь окруженъ со всѣхъ сторонъ лѣсомъ, и по этому лѣсу, съ одной стороны монастыря, разсыпаны курганы и на многихъ изъ нихъ ростутъ вѣковыя деревья. Говорятъ, что еще въ самое недавнее время весь правый берегъ Десны былъ покрытъ дремучими лѣсами; теперь этихъ лѣсовъ нѣтъ; если и попадаются, то очень небольшіе, какъ, напримѣръ, около Челнскаго монастыря. Говорятъ, что въ старыхъ дремучихъ лѣсахъ было множество кургановъ. Что ихъ было больше теперешняго, это вѣроятно, но и теперь эти курганы идутъ непрерывною цѣпью по крутому правому берегу Десны; по крайней мѣрѣ, я могу сказать, что эту цѣпь кургановъ видѣлъ отъ Усоха до Челнскаго монастыря. Въ самомъ Трубчевскѣ -- городище, Городокъ -- не что иное, какъ курганы.
-- Кормилецъ, батюшка! Христа ради, сотвори твою святую милостыньку!
Я оглянулся: сзади меня стоялъ старикъ въ довольно ветхой свиткѣ, безъ сумы и подсумка.
Черезъ минуту мы съ нимъ были пріятелями.
-- Сядемъ-ко здѣсь, сказалъ я ему, садясь около дороги:-- я закурю папироску. Ты куришь?
-- Не вживаю.
-- А не вживаешь, не надо.
-- Ты то кури, мнѣ это ничего, говорилъ онъ, присаживаясь возлѣ меня, -- ты кури!
-- Какіе здѣсь курганы, дѣдушка? Откуда они у васъ взялись? спросилъ я его.
-- То не курганы, то татарскія могилы, отвѣчалъ старикъ, улаживаясь получше сѣсть.
-- Зачѣмъ же татаръ хоронили здѣсь?
-- Это было лѣтъ за сто, а то глядишь -- и больше, монастырь нашъ Челнскій -- былъ богатый монастырь. Услыхали татары про богачество монастыревое... а татары вѣры не нашей, татары вѣры поганой, имъ что монастырь? Они грѣха не знаютъ ти-святой монастырь, церковь-ти ограбить... имъ все равно, ти церковь, ти просто домъ!.. Задумали татары, монастырь этотъ Челнскій ограбить, собрали силу несмѣтную и пошли на монастырь... Только игуменъ со старцами подняли чудотворную икону Челнской Богородицы и обошли кругомъ монастыря; тогда татарове всѣ переслѣпли. Страхъ на нихъ такой напалъ... видѣть-то не видятъ ничего... отъ страху этого они и почали сабляжи другъ отъ друга отмахиваться... Отмахивались, отмахивались, да другъ дружку, сами себя, всѣхъ до одного и позарубили... Старцы видятъ такое чюдо матушки Богородицы, вышли изъ монастыря, выкопали ямы, побросали, какъ собакъ какихъ поганыхъ, ихъ тѣла въ тѣ ямы, да заметали землею; оттого и пошли эти курганы.
-- А за Трубчевскъ къ Усоху -- тамъ какіе курганы? Тоже татарскія могилы?
-- Ни, тѣ -- не могилы.
-- А что жъ?
-- Тѣ курганы.
-- Отчего жъ пошли тѣ курганы?
-- А кто ихъ знаетъ! Мало ли народъ что болтаетъ! всего не переслушаешь.
-- Что же народъ болтаетъ?
-- Болтаетъ народъ, что всѣ тѣ курганы какіе-то Кудеяры насыпали... кто ихъ знаетъ?
-- Какіе же такіе Кудеяры были?
-- Болтаютъ, что изстари жилъ какой-то народъ, Кудеярами прозывался; народъ былъ -- злодѣй, безбожный, съ нечистою силою знался... вотъ тѣ Кудеяры и курганы понасыпали.
-- Для чего же они, эти Кудеяры, курганы тѣ позасыпали? добивался я у старика.
-- Говоритъ народъ, отвѣчалъ старикъ, значительно понизивъ голосъ, -- говоритъ народъ, что въ тѣхъ курганахъ золото, серебро, да камни самоцвѣтные, да свѣчи восковыя; тѣ Кудеяры понаклалывали, да тѣми курганами все золото, серебро позасыпали.
-- Для чего же?
-- Клады клали.
-- Находили эти клады?
-- Нѣтъ, не слыхалъ я, чтобъ тѣ клады кому въ руки дались: ихъ достать никакъ нельзя.
-- Отчего же?
-- Съ большими заклятіями положены.
-- Будто теперь никто ужъ и не знаетъ заклятій?
-- Видно, мало знающихъ.
-- А никто не пытался достать эти клады?
-- Какъ не пытался? пытался, да только толку въ томъ мало: роютъ, роютъ, а все ничего не выроютъ. Вотъ первый Бугаевскій баринъ... какъ пойдешь къ Погару, Бугаевка тебѣ по пути будетъ... такъ старый Бугаевскій баринъ все имѣніе на клады потратилъ, а такъ и умеръ: ни одного клада не нашелъ... А сколько денегъ потратилъ? все имѣніе продалъ на клады эти.
-- Отцы наши, кормильцы! заголосилъ сзади меня тонкій бабій голосъ.
Я обернулся: сзади меня стояла женщина лѣтъ тридцати съ небольшимъ, съ виду очень здоровая, держа за руку мальчика лѣтъ пяти или шести. Какъ мальчикъ, такъ и сама женщина были до-нельзя грязно одѣты: по взгляду видно было, что они своей одеждой хотѣли произвести сильный эффектъ на благочестивыхъ богомольцевъ.
-- Ты отколь? спросилъ ее довольно грозно мой прежній собесѣдникъ старикъ.
-- Да мы изъ Любовна! отвѣчала женщина.
-- А вы, родимыя, сами-то изъ какихъ такихъ мѣстовъ?
-- Мы крестьяне господина Апраксина, отвѣчалъ вамъ-то съ разстановкой старикъ.
-- Апраксинскіе! протяжно, не то подтвердительно, не то вопросительно, проговорила женщина.
-- Да, мы Апраксинскіе! строго заговорилъ старикъ. А ты, баба молодая, работать не работаешь, а по міру ходишь; по міру ходишь -- святой милостыней питаешься.
-- А что жъ, что питаюсь?!
-- А то, что грѣхъ большой!
-- Какой же грѣхъ?
-- Да кто тебѣ святую милостыню подастъ, на твою душу всѣ грѣхи того, какъ на шею жерновъ -- вотъ что!.. Вотъ какой грѣхъ!.. Баба ты еще молодая, а ходишь но міру, святой Христовой милостыней побираешься да питаешься!
-- А самъ-то ты не побираешься?! самъ Христовымъ святымъ именемъ не кормишься?! завопила женщина-побирушка, горячась все болѣе и болѣе. Вишь какой святой! А ты посмотрѣлъ бы у меня на дворъ да на хату, да послѣ того ты бъ меня и казнилъ, коли стою! Я побираюсь, а онъ свой хлѣбъ ѣстъ!.. У меня пять человѣкъ дѣтей, а работниковъ только и есть, что я одна!.. Тоже учитъ!.. А работниковъ только я, да вотъ еще на помогу чертенокъ!
Тутъ женщина -- не извѣстно, для какой причины -- дала своей помогѣ довольно значительнаго подзатыльника, мальчишка-помога разревѣлся.
-- Чего ты? крикнула на него мать, мазнувъ его по глазамъ, по носу и губамъ своимъ грязнымъ рукавомъ, думая тѣмъ принести въ надлежащій порядокъ несчастнаго ребенка.-- Чего еще разревѣлся?.. Вишь учить умѣетъ, продолжала она опять въ пользу моего собесѣдника -- учить умѣетъ, а самъ, небось, по міру ходитъ, милостыней Христовой святою питается, а другимъ, поди ты, другимъ -- грѣхъ.
-- Я, матушка, слѣпъ.
Тутъ только я замѣтилъ, что мой собесѣдникъ слѣпой. Онъ такъ вольно себя держалъ, что я никакъ этого не подозрѣвалъ; но довольно было взглянуть ему въ глаза, чтобъ увѣриться въ справедливости его словъ: на обоихъ глазахъ были бѣльма.
-- А что жъ, что ты бѣльмастый! кричала баба, -- а вишь, какой кряжистый, да здоровый!.. Да и съ бѣльмами-то своими, захотѣлъ-бы, нашелъ работу? Какой здоровый, а работать, небось, солоно!
-- Матушка! заговорилъ старикъ, -- матушка, кость только у меня широка, костью я широкъ, а силы-то: на гору взойду -- задыхаюсь; право, на гору не взойду.
-- Задыхаешься! на гору не взойдешь!.. а какъ посмотрѣть въ хату-то подъ кутомъ, небось, что твой кладъ!.. Тамъ, небось, деньжищевъ-то у проклятаго!