Якубович Петр Филиппович
Раскрытый тайник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из поездки в Шлиссельбургскую крепость.)

  
   Галлерея Шлиссельбургскихъ узниковъ
   Подъ редакціею: Н. Ѳ. Анненскаго, В. Я. Богучарскаго, В. И. Семевскаго и П. Ф. Якубовича
   Часть I. Съ 29 портретами.
   Весь чистый доходъ предназначается въ пользу бывшихъ шлиссельбургскихъ узниковъ.
   С.-Петербургъ. Типографія М. М. Стасюлевича, Bac. остр., 5 лин., 28. 1907.
  

Раскрытый тайникъ *).
(Изъ поѣздки въ Шлиссельбургскую крѣпость.)

  
   *) Статья эта, напечатанная первоначально въ "Русскомъ Богатствѣ" (1906, No 7), помѣщается здѣсь съ необходимыми дополненіями.
  

I.

   Широкая рѣка сдѣлала послѣдній поворотъ -- и, какъ разъ посрединѣ ея, въ отдаленіи, ярко обозначились бѣлыя стѣны знаменитой крѣпости.
   Помѣщается она на островѣ, отдѣляющемъ Неву отъ Ладожскаго озера, и основана еще въ XIV вѣкѣ новгородцами подъ именемъ Орѣшка. Съ тѣхъ поръ въ теченіе почти четырехъ вѣковъ Орѣшекъ (у шведовъ -- Нотебургъ), въ виду важности своего военнаго и торговаго положенія, являлся яблокомъ раздора между Новгородомъ и, затѣмъ, его наслѣдницей Москвою съ одной стороны и Швеціей -- съ другой. Не разъ происходили здѣсь долгія, жестокія осады и кровавые штурмы; и только съ окончаніемъ Сѣверной войны, когда русскими взяты были Кексгольмъ и Выборгъ и построены укрѣпленія Петербурга и Кронштадта, Шлиссельбургъ утратилъ, наконецъ, всякое стратегическое значеніе,
   Въ другомъ совершенно родѣ его дальнѣйшая извѣстность въ русской исторіи, правильнѣе -- въ исторіи нашего самодержавія. Сюда заточало оно своихъ соперниковъ и враговъ. Здѣсь погибъ Іоаннъ Антоновичъ; здѣсь томился Новиковъ, а затѣмъ и нѣкоторые изъ декабристовъ; но, главнымъ образомъ, Шлиссельбургъ прославился съ 1884 года, какъ могила героевъ "Народной Воли", съ именами которыхъ и будетъ всегда ассоціироваться его мрачная память...
   Былъ яркій солнечный день, когда пароходъ нашъ присталъ къ лѣвому берегу Невы, на которомъ расположенъ городъ Шлиссельбургъ съ его ситценабивной фабрикой и 10 тыс. населеніемъ (въ томъ числѣ масса нищихъ и золоторотцевъ). Но не городъ, собственно, привлекалъ меня; я спѣшилъ на островъ, въ крѣпость, для чего и воспользовался первымъ предложившимъ свои услуги яличникомъ. Несмотря на тихую погоду, волны были настолько бурны, что молодой, здоровенный дѣтина, исполнявшій должность нашего Харона, не поѣхалъ прямо черезъ проливъ, а долго старался грести вдоль берега, противъ теченія; одновременно выѣхавшій товарищъ его отнесенъ былъ теченіемъ далеко назадъ, и ему лишь значительно позже удалось достигнуть мѣста назначенія. Волны шумно пѣнились и бурлили, бросая лодку то вверхъ, то внизъ; было жутко... Впереди выдвигался изъ воды огромный камень, и казалось, что какъ разъ на него перевозчикъ направляетъ лодку. Кто-то изъ компаніи, не утерпѣвъ, обратилъ на это его вниманіе.
   -- Такъ надо, -- коротко отвѣчалъ парень, съ котораго уже градомъ катился потъ. И дѣйствительно, возьми онъ немного лѣвѣе -- теченіе унесло бы лодку.
   -- Вотъ назадъ ѣхать боязнѣй!-- пояснилъ онъ съ улыбкой, и, признаюсь, не охотникъ до жуткихъ ощущеній, я искренно порадовался, когда на обратномъ пути, вмѣсто лодки, удалось поѣхать на пароходѣ...
   Въ этомъ мѣстѣ пролива, соединяющаго Неву съ бурнымъ Ладожскимъ озеромъ, всегда неспокойно, а осенью налетаютъ такіе жестокіе штормы, что сообщеніе крѣпости съ городомъ прерывается зачастую на нѣсколько дней. Такіе же перерывы случаются, впрочемъ, и зимой въ сильныя мятели. На быстринѣ проливъ порою совсѣмъ не замерзаетъ, и тогда приходится совершать на саняхъ большой круговой объѣздъ... Нечего говорить, -- теплое во всѣхъ отношеніяхъ мѣстечко выбрало самодержавіе для своихъ недруговъ!
   -- Ну, а въ прежніе годы позволяли сюда ѣздить?-- задалъ я вопросъ яличнику.
   Парень широко осклабился и замоталъ головой.
   -- Ни-ни! Прежде, бывало, часовой сію же минуту замашетъ рукой, закричитъ: назадъ!.. Вонъ, будка и теперь стоитъ, да только часовыхъ ужъ нѣтъ. Посты сняты!..
   Въ самомъ дѣлѣ, на крутомъ берегу острова, недалеко отъ крѣпостной стѣны, виднѣлась пестрая сторожевая будка. Но что же это? Возлѣ нея стоялъ человѣкъ и махалъ намъ рукой и, казалось, кричалъ что-то... Значитъ, опять поставили часового?! Недоразумѣніе, однако, скоро разъяснилось: это стоялъ нашъ же товарищъ, пріѣхавшій наканунѣ и вышедшій навстрѣчу; онъ еще издали узналъ насъ и кланялся...
   Вотъ, наконецъ, и грозная шлиссельбургская крѣпость!.. Къ этому самому мѣсту, къ этимъ воротамъ, въ темныя глухія ночи не разъ причаливала мрачная баржа съ закованными въ желѣзный переплетъ окнами, и цѣлая рать синихъ мундировъ высаживала на берегъ таинственныхъ плѣнниковъ, безгласныхъ и беззащитныхъ: одни пріѣзжали сюда на немедленную смерть, другіе -- на многолѣтнюю страду заточенія въ казематахъ... И едва нога узника, волоча кандалы, ступала на роковой берегъ, какъ жандармы хватали его за руки и, точно спасаясь отъ чьей-то погони, и точно сознавая всю преступность своего дѣла, бѣгомъ бѣжали въ ворота... Скорѣе! Скорѣе!
   Я разсѣянно слушалъ, какъ называли мнѣ попадавшіяся по дорогъ зданія: манежъ, канцелярія, квартира доктора, церковь... Не то, не то! Вотъ она, цѣль: направо -- братская могила {Въ ней похоронено около 200 русскихъ солдатъ, павшихъ при взятіи Орѣшка у шведовъ въ 1702 г.}, налѣво -- кордегардія и кухня, прямо -- "новая тюрьма", та самая, въ которой двадцать слишкомъ лѣтъ протомились мученики "Народной Воли".. Съ виду, какъ будто, ничего особеннаго въ этомъ небольшомъ, въ два этажа, каменномъ зданіи, состоящемъ изъ сорока тѣсно прижимающихся одна къ другой келеекъ-камеръ: каждая изъ нихъ, на мой взглядъ, миніатюрнѣе камеръ дома предварительнаго заключенія. Камеры Петропавловской крѣпости, сравнительно, гигантскихъ размѣровъ... Затхло, сыро... Но вѣдь лѣтомъ каменныя зданія, когда они пусты и необитаемы, всегда таковы...
   Заключенные жили, главнымъ образомъ, въ камерахъ второго этажа; въ нижнемъ помѣщались мастерскія. Когда идешь по галлереѣ верхняго этажа, то особенно ясно видишь и ощущаешь тѣсноту шлиссельбургскаго тайника: два человѣка не могутъ свободно идти здѣсь рядомъ. Съ одной стороны -- стѣна и двери казематовъ, съ другой -- натянутая веревочная сѣтка, предусмотрительно спасавшая заключенныхъ отъ попытокъ самоубійства... И назойливая мысль почему-то все время бродитъ въ моей головѣ: вотъ по этой самой узенькой галлереѣ проходили, бывало, важные, толстые сановники и генералы, наѣзжавшіе время отъ времени въ Шлиссельбургъ; имъ надо было протискиваться бокомъ, чтобы заглянуть въ дверной глазокъ или зайти въ самую камеру... И только маленькій, юркій П. Н. Дурново проходилъ вполнѣ свободно, вѣроятно, восторгаясь все время образцовымъ благоустройствомъ тюрьмы, надъ которымъ немало поработала его собственная фантазія...
   -- Здѣсь кто сидитъ? -- спрашивалъ вполголоса сановникъ у сопровождавшаго его "Ирода".-- А!... Ну, какъ онъ себя ведетъ? Спокоенъ? Отлично! Отворите камеру...
   Мы тоже отворяли камеры и тоже каждый разъ спрашивали у нашихъ чичероне, кто здѣсь сидѣлъ, кто умеръ... И овладѣвала порой жуткая иллюзія: вотъ, увидимъ сейчасъ хозяина камеры...
   Но его уже нѣтъ. Пусто, тихо... На одномъ изъ оконъ бьется залетѣвшая съ воли большая желтая бабочка, и мнѣ подумалось: не духъ ли это какого-нибудь героя, вернувшагося посмотрѣть на мѣсто своихъ великихъ страданій?..
   -- Вотъ здѣсь жила Вѣра Николаевна... Здѣсь Лопатинъ... Новорусскій, Лукашевичъ... Антоновъ... Здѣсь умеръ Юрій Богдановичъ... А вотъ тутъ -- Юрковскій... Тутъ сидѣлъ сумасшедшій Конашевичъ...
   Кто-то, какъ будто, зарычалъ вдругъ или завизжалъ, заставивъ насъ вздрогнуть: это заскрипѣла ржавая дверь сосѣдней камеры, неосторожно кѣмъ-то прихлопнутая...
   -- Осторожнѣе, господа, осторожнѣе! Не захлопнуть бы кого въ камерѣ... Ключей нѣтъ, и отсюда не скоро выберешься...
   Послѣ такого предупрежденія мы уже не безъ робости заходили въ новыя камеры, съ опаской поглядывая все время, какъ бы кто нечаянно не захлопнулъ двери... Просидѣть тутъ взаперти нѣсколько часовъ -- брр!..
   Камеры маленькія, свѣтлыя, съ неподвижной желѣзной койкой и такимъ же желѣзнымъ столикомъ, надъ которымъ приспособлена электрическая лампочка на высотѣ, какую указывали сами заключенные; въ углу -- водяной клозетъ (само собой разумѣется, ни водопроводъ, ни электричество теперь уже не дѣйствуютъ). Единственное окно расположено въ верхней части передней стѣны, и чтобы заключенные не могли на него взбираться, подоконникъ сдѣланъ сильно покатымъ. Тѣмъ не менѣе, большинство узниковъ, -- и даже женщины, -- отлично умѣли это дѣлать: желаніе видѣть хоть тѣнь свободы превозмогало всѣ трудности... Правда, въ позднѣйшіе годы Шлиссельбурга, когда общеніе между арестантами было уже легализировано, и желаніе взлѣзать на подоконники утратило въ значительной мѣрѣ свою остроту, послѣдніе во многихъ камерахъ были исправлены и служили помѣщеніемъ для ящиковъ съ цвѣтами.
   Звонковъ совсѣмъ не было, и въ случаѣ нужды заключенный звалъ жандарма простымъ стукомъ въ дверь. По глубокомысленной идеѣ строителей Шлиссельбурга, арестанты и подозрѣвать не должны были о пребываніи рядомъ съ ними другихъ товарищей, -- вотъ для чего нужно было отсутствіе звонковъ... Когда Грачевскій въ 1888 г. сжегъ себя, облившись керосиномъ изъ лампочки, то, кажется, самъ П. Н. Дурново придумалъ другую остроумную штуку -- особаго рода желѣзную сѣтку (колпачекъ), въ которую отнынѣ замыкался резервуаръ лампы. Стекло осталось попрежнему свободнымъ; но если бы кому-нибудь изъ узниковъ пришло послѣ этого въ голову зарѣзаться этимъ стекломъ, вѣроятно, Петръ Николаевичъ придумалъ бы и еще какое-нибудь геніальное усовершенствованіе. Къ счастью, этого не случилось... Зато огромная веревочная сѣть, какъ я уже сказалъ, отдѣляла второй этажъ тюрьмы отъ перваго, въ корнѣ пресѣкая соблазнъ кинуться съ галлереи внизъ головой на каменный полъ тюрьмы. Но среди искусно разставленныхъ сѣтей, западней и ловушекъ наиболѣе непріятной для издерганныхъ и безъ того нервовъ былъ стеклянный круглый глазокъ въ двери каждой камеры. Снаружи онъ закрывался особаго рода пластинкой, которая при самомъ осторожномъ отдергиваніи производила шуршащій звукъ, дававшій заключенному понять, что на него глядитъ отвратительный глазъ шпіона, лица котораго нельзя видѣть...
   Съ тяжелымъ щемящимъ чувствомъ и вихремъ непередаваемыхъ мыслей и воспоминаній вышелъ я изъ холоднаго затхлаго ящика новой тюрьмы на свѣжій, вольный воздухъ.
   Для человѣка, которому удалось повидать не мало другихъ, порой въ десять разъ худшихъ, мѣстъ заключенія, зданіе этой тюрьмы само по себѣ не представляетъ ничего ужаснаго, но оно внушаетъ ужасъ витающими надъ нимъ страшными воспоминаніями. Люди, входившіе подъ эти своды, молодые, полные силъ и огня люди, знали, были увѣрены, что они уже никогда отсюда не выйдутъ, что здѣсь ихъ могила! И дѣйствительно, если инымъ удалось все-таки дожить до вожделѣнной свободы, избѣжавъ разстрѣла, не наживъ чахотки, не сойдя съ ума, то вѣдь это было поистинѣ какое-то сумасшедшее, невѣроятное счастье! А для сколькихъ другихъ Шлиссельбургъ остался тѣмъ кругомъ Дантова ада, на которомъ была роковая надпись: "Оставь надежду навсегда!.."
   -- Не желаете ли заглянуть въ подвалъ?
   -- А развѣ и тамъ что-нибудь было? Можетъ быть, карцеръ?
   -- Ровно ничего тамъ не было. Пустой подвалъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, что же смотрѣть?..
   -- Но все-таки... Въ публикѣ думаютъ, что тутъ былъ какой-то застѣнокъ...
   Сгибаясь въ три погибели и свѣтя передъ собой, мы обошли всѣ закоулки большого и темнаго подвала, спотыкаясь о неровности пола и кучи набросанныхъ безпорядочно кирпичей и камней. Никакого застѣнка, дѣйствительно, нѣтъ... Ни дыбы, ни какихъ другихъ орудій пытки...
   -- А что же это за ящики съ каменьями?
   -- А, это любопытная вещь. Это остатки минералогическихъ коллекцій, которыя составляли заключенные. Все главное давно уже увезено отсюда департаментомъ полиціи, но разныя мелочи остались.
   Нѣсколько такихъ мелочей мы взяли себѣ на память...
   Прямо противъ входа въ новую тюрьму, въ десяти шагахъ отъ нея, -- кордегардія и кухня. Доступъ туда для заключенныхъ былъ строго возбраненъ, и ничего тамъ интереснаго не происходило, и, тѣмъ не менѣе, это, пожалуй, одно изъ самыхъ любопытныхъ мѣстъ Шлиссельбурга, доставляющее туристу минуту глубокаго удовлетворенія. Я имѣю, собственно, въ виду окна кордегардіи: когда идешь по тротуару мимо тюрьмы, то въ окнахъ этихъ, какъ въ зеркалѣ, видишь отраженіе собственной фигуры... Нечеловѣческую проницательность, дьявольскую, порой, хитрость и предусмотрительность обнаруживали шлиссельбургскіе церберы, но это заурядное физическое явленіе въ теченіе цѣлаго ряда лѣтъ они упускали изъ виду... Дѣло въ томъ, что изъ этой же кухни жандармы носили пищу и въ старую тюрьму, когда тамъ находились заключенные. Но обитатели новой тюрьмы не должны были даже подозрѣвать о томъ, что тамъ кто-нибудь есть. И вотъ, хорошо зная, что послѣдніе, несмотря на всѣ запреты и угрозы, взбираются на подоконники своихъ келій и смотрятъ на дворъ {Рѣчь идетъ здѣсь лишь о позднѣйшемъ періодѣ "шлиссельбургскаго сидѣнія": въ началѣ, при "иродѣ" (Соколовѣ) и много позже, окна камеръ были изъ матовыхъ стеколъ, и заключенные сквозь нихъ ничего не могли видѣть.}, жандармамъ приказано было и здѣсь пускаться на хитрость: они должны были, выходя изъ кухни съ посудой въ рукахъ, какъ ни въ чемъ не бывало, направляться спокойнымъ шагомъ прямо къ дверямъ новой тюрьмы, и только потомъ, выйдя изъ поля зрѣнія оконъ второго этажа, круто поворачивать къ старой тюрьмѣ, крадясь вдоль стѣны новой. Но окна кордегардіи, въ непреклонной вѣрности истинѣ, каждый разъ изобличали эту звѣриную хитрость тюремщиковъ: шлиссельбургскіе узники всегда знали о появленіи въ старой тюрьмѣ новаго жильца...
   Пока компанія наша, смѣясь, громко обсуждала все это, я съ любопытствомъ глядѣлъ на лицо стоявшаго въ сторонѣ стараго жандарма, двадцать лѣтъ прослужившаго въ крѣпости: что оно выражаетъ -- смущеніе, стыдъ, сожалѣніе о былой недогадливости? Но лицо оставалось, какъ маска, неподвижно и непроницаемо... Школа "Ирода"!
   Прежде чѣмъ отправиться въ старую тюрьму, мы заглянули въ трехугольные дворики для прогулокъ, превращенные позже въ огороды: теперь они густо заросли бурьяномъ и стали почти непроходимы. Огородъ Г. А. Лопатина, между прочимъ, обращаетъ на себя вниманіе одной особенностью: почва, приготовленная для посадокъ, значительно возвышается въ немъ надъ дорожкой, оставленной для прохода. Оказывается, эти насыпи остроумно сооружены были Германомъ Александровичемъ для того, чтобы не нагибаться при выпалываніи сорныхъ травъ... Вдоль всѣхъ огородовъ тянется высокой стѣной деревянная площадка, по которой расхаживали голубые соглядатаи, а за ней, еще выше, подымается каменная стѣна крѣпости, гигантское сооруженіе, дошедшее до насъ еще отъ временъ Великаго Новгорода. Мы взобрались и на эту стѣну, теперь совершенно пустынную, покинутую; а еще годъ назадъ по ней также расхаживали часовые, смѣнявшіеся каждые два часа. И при этихъ частыхъ смѣнахъ зловѣщимъ грохотомъ гремѣли каждый разъ тяжелыя желѣзныя ворота, заставляя узниковъ вздрагивать... Сейчасъ же за стѣной плещется бурное озеро, немолчный шумъ котораго тоже былъ слышенъ въ тюрьмѣ...
  

II.

   Старинная крѣпостная стѣна новгородско-шведскихъ временъ образуетъ, если не ошибаюсь, неправильный многоугольникъ, внутри раздѣленный такою же каменною стѣной на двѣ неравныя части; въ большей изъ нихъ помѣщаются новая тюрьма съ кухней, церковь, канцелярія и другія зданія, въ меньшей -- старая тюрьма, въ просторѣчіи именовавшаяся "сараемъ". Расположенный передъ ней довольно просторный дворъ, благодаря исполинскимъ стѣнамъ, производитъ впечатлѣніе глубокаго, мрачнаго, замкнутаго со всѣхъ сторонъ колодца. Въ послѣдній, сравнительно либеральный, періодъ тюрьмы, когда "сарай" былъ уже необитаемъ, какъ тюрьма, и отданъ заключеннымъ подъ мастерскія всякаго рода, въ ихъ же распоряженіе предоставленъ былъ и этотъ дворъ, и онъ весь пущенъ былъ подъ культуру растеній: все солнечное мѣсто отводилось парникамъ, которыхъ здѣсь насчитывалось, кажется, до полсотни рамъ. На этомъ же дворѣ выкопанъ былъ единоличными усиліями Н. П. Стародворскаго погребъ. Заглянувъ въ его темную глубину, невольно отдашь дань уваженія богатырскимъ силамъ и упорной настойчивости удивительнаго работника... Злые языки говорятъ, однако, что погребъ никуда не годился: вслѣдствіе отсутствія правильной вентиляціи, продукты въ немъ скоро плѣсневѣли и портились...
   Не такое мирное назначеніе имѣлъ этотъ дворъ въ первый періодъ Шлиссельбургской крѣпости: въ 1884 г. тутъ повѣшены офицеры Рогачевъ и Штромбергъ и разстрѣлянъ Минаковъ; въ 1885 году разстрѣлянъ же Мышкинъ; въ 1887 повѣшено пятеро петербургскихъ студентовъ, подготовлявшихъ покушеніе на имп. Александра III: Ульяновъ, Генераловъ, Шевыревъ, Осипановъ, Андреюшкинъ... Страшно вспомнить объ этомъ! Несчастные юноши, за одинъ только замыселъ, не приведенный въ дѣйствіе, были хладнокровно умерщвлены здѣсь, въ этомъ мрачномъ колодцѣ, почти на порогѣ тюрьмы, подъ самыми ея окнами! И эта жестокая казнь совершена была не при какомъ-либо бурномъ, тревожномъ состояніи страны: революціонное движеніе, напротивъ, было совершенно подавлено, Россія пребывала въ вожделѣнномъ "спокойствіи".
   "Сарай" вполнѣ заслужилъ свое названіе: онъ теменъ, сыръ, непригляденъ... Всего одинъ этажъ, въ 10 камеръ. По какому-то темному корридору-лѣстницѣ съ неровными и неправильными плитами-ступенями мы поднялись въ знаменитую, устроенную въ прилегающей крѣпостной стѣнѣ, камеру Іоанна Антоновича. Большой, неправильный четыреугольникъ съ сводчатымъ потолкомъ и небольшимъ низкимъ окошкомъ въ желѣзномъ переплетѣ. Сыро, темно, жутко... Камера дѣлилась когда-то перегородкой на двѣ комнаты, изъ которыхъ задняя служила спальней бывшаго императора: тамъ одинъ изъ приставовъ крѣпости и умертвилъ его въ 1764 г. во время извѣстной неудачной попытки подпоручика Мировича освободить Іоанна Антоновича и вновь провозгласить императоромъ. Убійство это совершено было въ силу данной Екатериною спеціальной инструкціи, ясно предписывавшей шлиссельбургскому коменданту -- никому не отдавать арестанта безъ именного высочайшаго повелѣнія, въ случаѣ же насильственной попытки освобожденія -- умертвить. Для того, чтобы великая Семирамида сѣверныхъ странъ, за мудрость и добродѣтель прославленная всѣми піитами современной Европы, могла спать спокойно, несчастный юноша-узникъ долженъ былъ уйти изъ жизни! И онъ ушелъ, не видавъ жизни, невиннымъ ребенкомъ попавъ сначала въ Холмогорскую тюрьму, а затѣмъ въ Шлиссельбургскую крѣпость, проведя въ общемъ около 20 лѣтъ въ безчеловѣчномъ одиночномъ заключеніи, -- по свидѣтельству современниковъ, до конца оставшись ребенкомъ... Вотъ до какого чудовищнаго озвѣрѣнія доводитъ людей жажда самовластія!
   Описывая впослѣдствіи друзьямъ-философамъ попытку Мировича освободить Іоанна, Екатерина съ ироніей называла ее "Шлиссельбургской нелѣпой", при чемъ о смерти императора-узника благоразумно умалчивала...
   Съ возмущеннымъ сердцемъ спустился я внизъ, въ "старую тюрьму", и еще разъ зашелъ въ камеру, въ которой провелъ два-три послѣднихъ часа передъ казнью Степанъ Балмашовъ (2--3 мая 1902 г.). Говорятъ, онъ все время ходилъ взадъ и впередъ по своей камерѣ, подолгу останавливаясь передъ окномъ. Наконецъ, явился смотритель съ вопросомъ, не хочетъ ли осужденный исповѣдоваться у священника. Балмашовъ отвѣчалъ, что онъ уже сдѣлалъ все, что считалъ нужнымъ сдѣлать, и въ священникѣ не нуждается. Тогда вошелъ палачъ Филипьевъ {Арестантъ, осужденный на вѣчную каторгу за 7 убійствъ. Онъ же казнилъ позже Каляева... Телеграфъ сообщилъ на дняхъ, что уголовные арестанты одной изъ кавказскихъ тюремъ убили Филипьева, узнавъ, что онъ вѣшалъ революціонеровъ.} и, объявивъ, что долженъ связать ему руки, спросилъ, будетъ ли онъ сопротивляться.
   -- Нѣтъ, -- отвѣчалъ осужденный и, отвернувшись къ окну, спокойно заложилъ руки за спину. Палачъ приблизился и связалъ ихъ.
   Въ такомъ видѣ Балмашовъ выведенъ былъ въ корридоръ тюрьмы, гдѣ уже собрались всѣ мѣстныя власти, жандармы и солдаты. Но висѣлица построена была не на большомъ дворѣ, гдѣ совершались перечисленныя выше казни, а на маленькомъ, прилегающемъ къ старой тюрьмѣ съ другой стороны, возлѣ наружной крѣпостной стѣны. Сюда привели Балмашова, -- и все время, пока читался приговоръ и дѣлались послѣднія приготовленія, пока не былъ накинутъ на него саванъ, -- онъ, высоко поднявъ голову, смотрѣлъ на небо. Молился ли онъ? Просто ли ему было противно глядѣть на толпу этихъ звѣрей въ человѣческомъ образѣ, собравшихся глазѣть на его смерть?..
   Балмашовъ -- единственный изъ всѣхъ казненныхъ и умершихъ шлиссельбуржцевъ, похороненный не внѣ крѣпостной стѣны, а на томъ же дворикѣ, гдѣ происходила казнь. Случилось это потому, что на противоположномъ берегу пролива, гдѣ помѣщаются пороховые заводы, происходили въ этотъ день какія-то работы на открытомъ воздухѣ, и начальство боялось, что рабочіе обратятъ вниманіе на похороны... Тутъ же, недалеко отъ висѣлицы, среди высокаго бурьяна вырыта была яма... Теплый еще трупъ опустили въ нее (кажется, положивъ все-таки предварительно въ гробъ) и засыпали известкой. Послѣдняя, по разсказамъ свидѣтелей, употреблена была единственно въ цѣляхъ дезинфекціи, а никакъ не для уничтоженія останковъ (молва говорила о негашеной извести). На стѣнѣ, возлѣ самой могилы, виднѣется надбитый кирпичъ, -- единственный, сдѣланный кѣмъ-то, знакъ надъ мѣстомъ упокоенія казненнаго юноши...
   Здѣсь умѣстно будетъ разсказать, какихъ два страшныхъ мѣсяца пережили передъ казнью Балмашова шлиссельбургскіе узники, обитатели новой тюрьмы. Кажется, въ февралѣ 1902 года (періодъ былъ либеральный, и суровый когда-то надзоръ значительно ослабѣлъ) М. P. Попову удалось какимъ-то образомъ разговориться съ однимъ солдатикомъ-часовымъ, оказавшимся очень симпатичнымъ малымъ, и ему пришло въ голову воспользоваться новымъ пріятелемъ для отправки на волю письма. Письмо къ матери-старухѣ было настолько невиннаго содержанія, что Поповъ не счелъ даже нужнымъ разсказать о своей попыткѣ товарищамъ. Между тѣмъ, солдатикъ съ письмомъ попался, и въ крѣпости начался страшный переполохъ... Большая часть мелкихъ послабленій, отвоеванныхъ постепенно заключенными, исходила отъ мѣстной шлиссельбургской власти; департаментъ полиціи, если и зналъ объ этихъ попустительствахъ, то не столько санкціонировалъ ихъ, сколько просто глядѣлъ на нихъ сквозь пальцы, при томъ, однако, непремѣнномъ условіи, что въ крѣпости будетъ сохраняться полная внѣшняя субординація и спокойствіе. Но совсѣмъ иначе долженъ былъ отнестись департаментѣ, узнавъ о случившемся "скандалѣ", свидѣтельствовавшемъ объ ослабленіи режима, -- и понятно, что еще раньше того или другого указанія изъ Петербурга шлиссельбургское жандармское управленіе поспѣшило подтянуть опущенныя бразды. Ничего не сообщая заключеннымъ о перехваченномъ письмѣ (Поповъ также молчалъ, самъ ничего не подозрѣвая), комендантъ неожиданно ввелъ въ обиходъ тюремной жизни цѣлый рядъ репрессій, хотя и мелкихъ, но крайне болѣзненно отозвавшихся на приподнятыхъ всегда нервахъ заключенныхъ. Они чутко насторожились... И вотъ, вечеромъ 2 марта, когда жандармы заглянули, по обыкновенію, въ дверной глазокъ С. А. Иванова, послѣдній, въ раздраженіи, закрылъ его изнутри кускомъ холста. Дѣлать это позволялось, и то въ исключительныхъ случаяхъ, только женщинамъ... Дверь отворилась, и повязка съ "глазка" была сорвана; но Ивановъ снова наложилъ ее. Препирательства продолжались долго. Наконецъ, жандармы ворвались въ камеру и начали вязать Иванова, чтобы отвести въ карцеръ... Но въ эту минуту съ нимъ случился нервный припадокъ; крикъ и паденіе тѣла привлекли вниманіе всей тюрьмы... Заключенные, заподозривъ, что одного изъ товарищей бьютъ, стучали чѣмъ попало въ двери, звали смотрителя, выкрикивали угрозы... Прибѣжавшій смотритель пытался ихъ успокоить; тѣмъ не менѣе, С. А. Ивановъ, несмотря на продолжавшійся болѣзненный припадокъ, былъ все-таки связанъ и отнесенъ въ одну изъ нижнихъ камеръ, гдѣ и пробылъ до слѣдующаго утра.
   Обстоятельство это не внесло, конечно, въ тюрьму примирительнаго настроенія; напротивъ, оно показывало, что начальство рѣшило серьезно воскресить старый режимъ, и что нужно или примириться съ этимъ, или дать немедленный отпоръ. Большинство заключенныхъ убѣждено было при этомъ, что виною всѣхъ репрессій -- капризъ мѣстныхъ властей, и что необходимо какимъ-нибудь способомъ довести о немъ до свѣдѣнія центральнаго правительства. Съ этой цѣлью В. Н. Фигнеръ написала немедленно къ матери письмо, съ подробнымъ изложеніемъ послѣднихъ событій, хорошо зная, что если письмо это и не будетъ отправлено по назначенію, то будетъ все же прочитано въ департаментѣ полиціи. И вотъ, когда смотритель, ротмистръ Гудзь, -- человѣкъ, лично не внушавшій заключеннымъ особенной непріязни и не злой по природѣ, -- пришелъ увѣдомить ее, что письмо не будетъ отправлено комендантомъ даже и въ департаментъ полиціи (не ясное ли, казалось, доказательство, что комендантъ хотѣлъ скрыть свое самоуправство?), Вѣра Николаевна, не видя другого средства защитить товарищей, сорвала съ Гудзя погоны...
   Случилось это 4 марта. Съ этого дня до конца мѣсяца тюрьма представляла настоящую могилу; заключенные безвыходно сидѣли въ камерахъ, не пользуясь даже прогулками... И только съ 30 марта, когда смѣнилось крѣпостное начальство, -- прежняя дѣятельная жизнь начала понемногу возрождаться, хотя былая свобода уже не вернулась (совершенно возбраненъ былъ, напр., входъ въ старую тюрьму съ прилегающими къ ней двумя дворами, гдѣ находились парники, погребъ, мастерскія и пр.). Но главное -- неотступнымъ кошмаромъ стоялъ все время вопросъ: что станется съ любимымъ товарищемъ?.. Сама Вѣра Николаевна казалась, какъ всегда, бодрой, живой, даже веселой, но и она предвидѣла, очевидно, возможность жестокой расправы. Никто изъ товарищей не заговаривалъ объ этомъ ни съ нею, ни даже другъ съ другомъ, но каждый и засыпалъ, и просыпался все съ тою же неотвязно сверлившей душу мыслью: возможно ли, чтобы русское правительство забыло?.. Развѣ оно способно смутиться тѣмъ фактомъ, что передъ нимъ -- женщина? А Перовская? А Сигида?..
   Въ половинѣ апрѣля въ тюрьму проникъ смутный слухъ о большихъ студенческихъ безпорядкахъ въ Петербургѣ (объ убійствѣ 2 апрѣля мин. вн. дѣлъ Сипягина ничего не знали); и почти одновременно замѣчены были какія-то работы въ старой тюрьмѣ: туда было доставлено нѣкоторое количество досокъ -- не такой длины, какъ обыкновенныя доски, привозимыя по заказу заключенныхъ для столярной мастерской прямо съ завода. И величина, и количество этихъ досокъ наводили на мысль о постройкѣ помоста для эшафота... Кто-то увидѣлъ затѣмъ, какъ въ "сарай" пронесли странный четыреугольникъ съ подвижной крышкой... Это могъ быть табуретъ для совершенія казни... Возбужденная мысль усиленно работала, силясь подыскать какія-либо болѣе успокоительныя объясненія; но какія?... Высказывалось предположеніе, что въ старую тюрьму будутъ привезены новые арестанты, и что на маленькомъ дворикѣ отгораживается мѣсто для ихъ прогулки; четыреугольникъ, поставленный вертикально, могъ служить дверью въ этомъ заборѣ... Правда, очень маленькой дверью...
   Такъ тянулись дни за днями въ кошмарномъ, подавленномъ настроеніи. Наконецъ, 2-го мая страшная загадка раскрылась. Рано утромъ этого дня М. B. Новорусскій, проходя изъ тюрьмы въ огородъ, наткнулся на странную сцену: смотритель, забывъ свой чинъ и возрастъ, опрометью бѣжалъ черезъ дворъ, а за нимъ слѣдомъ жандармъ... Было очевидно, что случилось что-то неожиданное, необычайно взволновавшее начальство... Спрошенный о причинѣ этой бѣготни, дежурный жандармъ пробурчалъ что-то неопредѣленное и явно уклончивое. Почти въ то же время П. Л. Антоновъ, часто имѣвшій привычку заглядывать въ окно своей камеры, изъ которой открывался видъ на главную дорогу отъ воротъ крѣпости къ манежу и канцеляріи, -- увидалъ необычайное зрѣлище: къ канцеляріи приближалась цѣлая свита жандармовъ, и посреди шелъ молодой человѣкъ въ штатскомъ платьѣ, нѣсколько сутуловатый, но бодрый и веселый: онъ махалъ по направленію къ тюрьмѣ фуражкой и кланялся...
   Вѣсть эта облетѣла тотчасъ же всю тюрьму; узники насторожились, прислушивались, ждали... Антоновъ почти весь день не сходилъ съ окна, и къ вечеру въ предѣлахъ его зрѣнія появились священникъ и другіе неизвѣстные ему чиновники. Ясно было, что готовилась казнь... Однако, онъ пропустилъ минуту, когда Балмашова переводили изъ канцеляріи въ "сарай"; случилось это, должно быть, въ двѣнадцатомъ часу ночи, когда Антоновъ задремалъ отъ утомленія. Вскочивъ затѣмъ, какъ отъ электрическаго толчка, съ койки, онъ увидѣлъ только хвостъ шествія. Всю ночь не покидалъ онъ послѣ этого своего наблюдательнаго поста, дожидаясь выноса тѣла казненнаго. Но подъ утро изъ воротъ старой тюрьмы вышли только участники экзекуціи, при чемъ солдаты отряхали съ себя известку...
   Прибытіе Каляева въ маѣ 1905 г. усмотрѣно было тѣмъ же П. Л. Антоновымъ, и точно также случайно. Плѣнника провели въ манежъ. Вслѣдъ затѣмъ появился священникъ и другія неизвѣстныя лица, -- признакъ того, что снова готовится казнь. Заключенные опять зорко стерегли моментъ, когда осужденнаго поведутъ въ старую тюрьму... Но его туда не повели. Ночью увидѣли только, какъ за манежъ прошелъ взводъ солдатъ съ ружьями, и поняли, что казнь совершается тамъ же, за манежемъ...
   О казни Гершковича и Васильева 20-го августа 1905 года шлиссельбуржцы узнали лишь по выходѣ изъ своей живой могилы. Оба сидѣли въ томъ же манежѣ и были казнены тамъ же, гдѣ и Каляевъ, при чемъ чрезвычайно любопытнымъ и характернымъ кажется мнѣ фактъ, что ни тотъ, ни другой изъ осужденныхъ даже не подозрѣвалъ о присутствіи рядомъ товарища: привезли обоихъ на двухъ разныхъ пароходахъ, посадили въ разныхъ камерахъ манежа, и лишь послѣ того, какъ трупъ одного былъ вынутъ изъ петли и отнесенъ въ могилу, другого вывели изъ каземата и подвели къ той же висѣлицѣ. Для чего и почему это дѣлалось? Неужели руководились тѣмъ формальнымъ основаніемъ, что судились Гершковичъ и Васильевъ по двумъ совершенно различнымъ дѣламъ и, быть можетъ, даже не слышали другъ о другѣ? Нѣтъ! не простой чиновничій формализмъ кроется здѣсь, а, думается, -- особая планомѣрность жестокости, переходящей всѣ границы людского безсердечія, но въ столь высокой степени свойственной нашей самовластной бюрократіи... Экономическія и другія практическія соображенія заставляли совершить казнь въ одинъ день и въ одинъ часъ, но всѣ мѣры употреблены были къ тому, чтобы не облегчить осужденнымъ ихъ послѣднихъ минутъ отрадой общенія хотя бы и съ незнакомымъ товарищемъ...
  

III.

   Я вышелъ изъ воротъ Шлиссельбургской крѣпости съ желаніемъ никогда больше не вступать въ нихъ. Слишкомъ близко еще проклятое прошлое, и мы связаны съ нимъ черезчуръ живыми нитями... Дальше, дальше!
   Передъ глазами снова бурный проливъ, пристань... Но нѣтъ! Еще одинъ долгъ.
   Мы взяли направо, вдоль крѣпостной стѣны. Вода подступаетъ къ ней совсѣмъ близко, оставляя лишь маленькую ленту сухой земли; послѣдняя расширяется только на поворотахъ, гдѣ двѣ расходящіяся стѣны смыкаются большой круглой башней. Одно изъ такихъ расширеній, близъ Королевской башни, и употреблено было попечительнымъ начальствомъ подъ кладбище политическихъ узниковъ. Ни одного креста, ни одного надмогильнаго холмика на этой полоскѣ земли, принявшей въ себя прахъ нѣсколькихъ десятковъ замученныхъ людей! Всѣ слѣды преступленія, какъ будто сознательно, истреблены и скрыты!
   Пустынно кругомъ и тихо, только бурныя волны, не умолкая ни на минуту, бьются о берегъ, на что-то жалуются, о чемъ-то тоскуютъ...
  
   Пали всѣ лучшіе... Въ землю зарытые,
   Въ мѣстѣ пустынномъ безвѣстно легли!
   Кости, ничьею слезой не омытыя,
   Руки чужія въ могилу снесли.
   Нѣтъ ни крестовъ, ни оградъ, и могильная
   Надпись объ имени славномъ молчитъ.
   Выросла травка, былинка безсильная,
   Долу склонилась -- и тайну хранитъ.
   Только свидѣтели -- волны кипучія:
   Гнѣвно вздымаются, берегъ грызутъ...
   Но и онѣ, эти волны могучія,
   Родинѣ вѣсточку въ даль не снесутъ! *)
   * В. Н. Фигнеръ
  
   Здѣсь похоронено 28 человѣкъ: Минаковъ, Мышкинъ, Рогачевъ, Штромбергъ, Малавскій, Долгушинъ, Геллисъ, Ульяновъ, Генераловъ, Шевыревъ, Осипановъ, Андреюшкинъ, Арончикъ, Грачевскій, Исаевъ, Богдановичъ, Златопольскій, Буцевичъ, Кобылянскій, Буцинскій, Юрковскій, Немоловскій, Тихановичъ, Варынскій, Софья Гинцбургъ, Каляевъ, Гершковичъ и Васильевъ. Двадцать девятый -- Балмашовъ -- похороненъ рядомъ, но внутри тюремной ограды, и, наконецъ, тридцатый, -- Клименко, который умеръ первымъ изъ привезенныхъ въ Шлиссельбургъ народовольцевъ (онъ повѣсился, кажется, всего мѣсяцъ или два проживъ въ крѣпости) -- погребенъ на городскомъ кладбищѣ, чуть ли не съ соблюденіемъ христіанскихъ обрядовъ. Шлиссельбургское начальство сдѣлало это "по неопытности" и, говорятъ, получило изъ Петербурга страшный нагоняй. Съ тѣхъ поръ и стали хоронить казненныхъ и умершихъ шлиссельбуржцевъ отдѣльно, подлѣ крѣпостной стѣны, подъ бурный погребальный маршъ холодныхъ ладожскихъ волнъ.
  
   У берега шумнаго моря, всѣ въ рядъ,
   Сраженные смертью кровавой,
   Покрытые вѣчною славой,
   Борцы за свободу отчизны лежатъ!
  
   Каляевъ лежитъ съ краю, всѣхъ ближе къ Королевской башнѣ, и только его сравнительно свѣжая могила (10 мая 1905 г.) точно обозначена вбитыми кѣмъ-то въ землю колышками... {Къ этимъ 30 могиламъ прибавились въ 1906 году, т. е. уже послѣ закрытія въ Шлиссельбургѣ государственной тюрьмы, еще двѣ: второго Васильева, который, желая убить Трепова, по ошибкѣ убилъ ген. Козлова, и Зинаиды Васильевны Коноплянниковой, застрѣлившей ген. Мина. Послѣдняя, говорятъ, похоронена рядомъ съ Балмашевымъ.}
   Мы долго стояли молча. Кто-то высказалъ, наконецъ, предположеніе, что освобожденный народъ перевезетъ отсюда дорогой для него прахъ въ особо устроенный пантеонъ. Другой горячо возразилъ на это:
   -- Ни за что! Не нужно тревожить... Здѣсь пусть лежатъ... Сюда будутъ пріѣзжать паломники!
   -- О, нѣтъ! Шлиссельбургъ такое проклятое мѣсто, что, я думаю, и мертвецы будутъ рады покинуть его. Надо вернуть ихъ на родину!
   Разговоръ коснулся будущей судьбы всего ІІІлиссельбурга. Намъ сообщили, между прочимъ, о намѣреніи главнаго тюремнаго управленія, въ вѣдѣніе котораго крѣпость теперь переходитъ, построить здѣсь большую тюрьму для 800 уголовныхъ. Всѣхъ возмутила эта варварская затѣя, благодаря которой будетъ уничтоженъ одинъ изъ самыхъ святыхъ памятниковъ русскаго освободительнаго движенія...
   -- Затѣя, конечно, сумасбродная, -- замѣтилъ одинъ изъ нашей компаніи, -- но я бы не сталъ хранить ІІІлиссельбургъ въ теперешнемъ его видѣ. Я бы все, все до тла спалилъ и разрушилъ, чтобы не осталось и слѣдовъ отъ этого разбойничьяго застѣнка!
   Я горько задумался... Нѣтъ, я не хочу разрушенія; я свято сберегъ бы каждую пылинку Шлиссельбургской крѣпости, на поученіе грядущимъ вѣкамъ! Вѣдь нигдѣ, быть можетъ, и никогда въ исторіи не жили въ такомъ близкомъ и тѣсномъ соприкосновеніи, какъ здѣсь, величайшее паденіе и величайшій подъемъ человѣческаго духа, черное злодѣйство и свѣтлая доблесть. Шлиссельбургъ долженъ стать великимъ историческимъ музеемъ, гдѣ будутъ учиться человѣчности народы всего міра!
   Но касается спеціально затѣи главнаго тюремнаго управленія, то, надо надѣяться, она провалится по практической своей нелѣпости. Довольно напомнить, что частыя бури нерѣдко отрываютъ крѣпость отъ общенія съ внѣшнимъ міромъ на 3--4 дня, а въ проектируемой тюрьмѣ будутъ помѣщаться нѣсколько сотъ арестантовъ и, быть можетъ, столько же конвойныхъ солдатъ. Чѣмъ же они будутъ кормиться?.. Не говорю о томъ уже, что для помѣщенія здѣсь такого большого количества арестантовъ пришлось бы возводить новыя гигантскія постройки, совершенно игнорируя двѣ имѣющіяся уже тюрьмы...
   Къ сожалѣнію, чѣмъ нелѣпѣе и безсмысленнѣе какой-либо планъ, тѣмъ больше шансовъ, что русское правительство серьезно станетъ его осуществлять. Какъ характерно, между прочимъ, что и теперь, когда ничего еще нѣтъ, и самый планъ будущей тюрьмы не выработанъ, уже строится... церковь (при существованіи рядомъ другой)! Она, впрочемъ, начата была еще въ 1905 году, когда сидѣли политическіе.
   -- Это для васъ!-- утѣшающимъ тономъ говорило имъ благодѣтельное начальство и -- спѣшило, ужасно спѣшило...
   Въ самомъ началѣ постройки сдѣлано было, однако, скандальное открытіе: церковь заложили на томъ мѣстѣ, гдѣ была когда-то клоака... По каноническимъ правиламъ это -- кощунство... Къ "самому" Трепову (который считался истиннымъ и вѣрнымъ сыномъ христіанской церкви), ходила въ этомъ смыслѣ бумага, и въ результатѣ -- новую церковь отнесли нѣсколько дальше.
   Политическіе, между тѣмъ, покинули стѣны крѣпости; слѣдомъ, покинули ихъ и жандармы... Но на постройку церкви уже было ассигновано 17 тысячъ (около которыхъ вѣдь можно кой-кому погрѣться), -- и вотъ въ пустынной, всѣми брошенной крѣпости, неизвѣстно для кого и зачѣмъ, она продолжаетъ строиться...
   Возвращаясь берегомъ къ пристани, мы замѣтили въ углубленіи обрыва остатки какого-то костра, съ множествомъ обгорѣвшихъ и не догорѣвшихъ бумагъ. Невольно мелькнула мысль: ужъ не пытались ли здѣсь уничтожить какіе-нибудь слѣды?.. Уѣзжая, не спѣшили ли сжечь нежелательные документы?.. Быстро спустившись въ обрывъ, нѣкоторые изъ насъ похватали эти бумаги и спрятали въ карманы. Но, увы! догадка оказалась слишкомъ ужъ наивной: въ бумагахъ ничего не было, кромѣ списка жандармовъ, бравшихъ въ разное время отпускъ и получавшихъ какое-то пособіе...
   Прощай, Шлюшинъ! Навсегда! Или, по крайней мѣрѣ, до того дня, когда свободный народъ явится сюда почтить своихъ замученныхъ героевъ-борцовъ!

Л. Мельшинъ.

   Іюль 1906 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru