Ядринцев Николай Михайлович
Нечто о безнравственности сибирских крестьян

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ("Варначка" из сибирских воспоминаний г. Кларка. "Дело". Май 1887 года).

   

Нѣчто о безнравственности сибирскихъ крестьянъ.

("Варначка" изъ сибирскихъ воспоминаній г. Кларка. "Дѣло". Май 1887 года).

   Въ майской книжкѣ журнала "Дѣло", только что вышедшей, помѣщенъ сибирскій разсказъ г. Кларка, подъ названіемъ "Варначка". Разсказъ этотъ чисто беллетристическій, претендуетъ отмѣтить черты сибирскихъ нравовъ и коснуться одной изъ глубокихъ язвъ мѣстной жизни. Впечатлѣніе этого разсказа усиливается тѣмъ, что авторъ въ "путевыхъ замѣткахъ" описываетъ видѣнныя имъ живыя сцены и пережитыя имъ ощущенія.
   Разсказъ начинается тѣмъ, что авторъ, проѣзжая на золотые пріиски на Ленѣ, терпитъ задержку въ лошадяхъ. Крестьяне отказываются везти его подъ разными предлогами, но препятствія эти устраняются, когда имъ обѣщана водка. Проѣзжій возмущается, уличаетъ мужиковъ во лжи и угрожаетъ внесеніемъ жалобы. Все это, впрочемъ, довольно обыкновенныя дорожныя сцены, случающіяся не на одной Ленѣ. Гораздо интереснѣе то мѣсто, гдѣ въ разсказѣ "Варначка" главнымъ дѣйствующимъ лицомъ является Ѳеня, жена писаря, когда-то сосланнаго. Мужъ отвратительный старикъ -- пьяница. Она -- молодая, красивая женщина. Авторъ встрѣчаетъ ее въ моментъ невыразимаго горя: она потеряла маленькаго ребенка, какъ видно, единственное существо, которое она любила, и на которомъ сосредоточивались всѣ ея привязанности. Убитая, съ заплаканными глазами, она бродитъ, какъ тѣнь, и возбуждаетъ состраданіе проѣзжающаго. Не такъ къ Ѳенѣ относятся окружающіе. Мужъ равнодушенъ къ ея горю; не лучше къ ней отношеніе и крестьянъ. Послѣ бесѣды съ мужиками о подводахъ, причемъ они показали, какъ они лакомы до водки, проѣзжающій рѣшается остаться на станціи и заказываетъ самоваръ. Зовутъ Ѳепю.
   -- Не троньте ея, она, кажется, больна,-- говорить проѣзжій, на что получаетъ отвѣтъ одного изъ крестьянъ.
   -- Она и не больна, такъ дурости въ ей благородной много. Намъ отъ ея одинъ вредъ происходитъ.
   -- Въ чемъ же это?-- спрашиваетъ проѣзжающій.
   -- "А, напримѣръ, въ карактерѣ: соблюдаетъ себя очень,-- пояснилъ ямщикъ. Ну дѣ намъ суприти господъ гордиться?.. Иной господинъ проѣзжаетъ -- въ чинахъ, напримѣръ, онъ ей антирисуется... Остается ночевать -- и насъ не неволить, и платитъ хорошо. Намъ съ этого польза, али нѣтъ? Зачнетъ онъ съ ней по-благородному говорить... все такое... и будто и ей сулитъ... А она противу его рѣчей въ задоръ. Теперь недавно, вотъ изъ Якутска, предсѣдатель проѣзжалъ, въ большихъ чинахъ. Строгій -- не дай Богъ. Засѣдатель нашъ до границы его провожалъ. Почетъ ему большой. Ну, у насъ сейчасъ реветъ: "лошадей!" живо ему лошадей. Онъ было ужъ собрался, да ее тѣмъ часомъ и увидалъ!.. "Усталъ!" говорить.-- Мужики засмѣялись. Да. Приказалъ онъ опять самоваръ согрѣть да Ѳеодосью позвать. А она не идетъ. Самъ засѣдатель намъ моргаетъ, а мы ее никакъ не уломаемъ. Ну, предсѣдатель-то и осерчалъ; подумалъ, что мы ее ему не даемъ. Мы было ее тащить, а опавъ тайгу -- да тамъ до вечера и пробыла, пока не уѣхалъ. Я намъ черезъ эсти что опосля было? Спроси-ка-ея вонъ у я во,-- онъ указалъ на зобатаго парня,-- каково ему пришлось. Засѣдатель ему самъ нерва но-уху запалилъ, а опосля предсѣдательскому кульеру приказалъ: "бей яво!" Я черезъ што? Черезъ ее! Ну, да опосля и ей тоже ладно было: какъ изъ тайги-то вышла, Ляксѣй Миронычъ -- мужъ-отъ ея, писарь нашъ,-- клочку ей далъ хорошую!
   -- Му, какъ же ты думаешь, справедливы вы къ ней?-- спросилъ я рыжаго и другихъ.
   -- Мы-то?.. Гм... чудной ты!.. Здѣсь благородство соблюдать не приходится... Мы, стало быть, не одни, а по всей.Іенѣ это самое заведеніе. Не хуже ея бабы, а господъ почитаютъ. Опять же мы, что ей дѣлаемъ? Пущай она тамъ съ имъ наединѣ, какъ сама знаетъ, законъ нарушитъ, али не нарушитъ... да дѣ ужъ не нарушить!.. У насъ, брать, бабы для господъ завсегды!.. А только, чтобъ отъ ея дурости намъ вреды не было. Пущай бы она съ имъ и разговоръ вела сама, чтобы намъ то-ись взыску не было... А то!.. ишь..."
   Таково отношеніе къ Ѳенѣ крестьянъ, рисующее подкладку ея жизни и ту драму, которую она переживаетъ. Авторъ выводитъ далѣе на сцену саму Ѳеню, которая уличаетъ мужиковъ въ обманѣ и даже медоточиваго и богобоязненнаго старичка, обращавшагося къ жалости барина. Послѣ пререканій съ мужиками, видя справедливость проѣзжаго, Ѳеня обращается съ слѣдующими словами укора и негодованія къ ямщикамъ.
   -- Не стану я съ вами за одно паскудиться, да къ проѣзжающимъ подбиваться! А станете меня тревожить, мучить, да бить -- я одна, на бревнѣ хоть, а въ Якутской доплыву и все губернатору доложу!.. Это, вѣдь, не нашъ засѣдатель-дѣвошникъ, губернаторъ-отъ. Отъ яво судъ скорый выйдетъ!..
   Изъ этого видно, какой разладъ лежитъ между Ѳеней и обществомъ ямщиковъ. Молодая женщина, мало того, что лично отстаиваетъ свою честь, но, какъ видно изъ монологовъ, она уличаетъ въ безнравственности и окружающую среду.-- "Я за что на ихъ собственно серчаю -- за себя, говорить она проѣзжающему. Пущай они себѣ поскудятся -- я до ихъ не коснусь. Такъ нѣтъ, и я съ ними за одно будь! Вотъ про предсѣдателя ты самъ слышалъ? Ну, рази это законъ? Да я на это ни въ жисть не согласна!" съ горячимъ негодованіемъ сказала она.
   -- Али ѣдетъ теперь съ Мачи {Селеніе, гдѣ съѣзжаются золотопромышленники.} приказчикъ, разсчитамшись. Съ деньгами, знамо, ѣдетъ, такъ его на Ленѣ безпремѣнно оберутъ. Коли ежели молодой -- бабой его приманятъ, напоятъ винищемъ съ дурманомъ, да и оберутъ; а то и въ Лену спровадятъ. Вона тутъ какія дѣла!
   Далѣе, та же Ѳеня говоритъ о мужикахъ:
   -- И дѣ (гдѣ) имъ о младенцахъ думать! Да они, кромѣ пакостевъ и винища проклятаго, и не знаютъ ничего, челдоны желторожіе! {Бранное и насмѣшливое названіе для сибиряковъ.}.-- На это крестьяне отвѣчаютъ ей въ свою очередь "варначкой", попрекая, что она дочь ссыльнаго. Озлобленные и взбѣшенныя ямщики послѣ всего этого грубо глумятся надъ Ѳеней и ея ребенкомъ. Обѣ стороны громятъ другъ друга упреками и бранью. Видя эти сцены, заѣзжій человѣкъ восклицаетъ: "Ну сторонка! "Что можно сдѣлать тутъ, въ этомъ омутѣ холопства, тупаго, дикаго невѣжества и грязной, всосавшейся въ кровь продажности души и тѣла? Коснется ли когда нибудь этой глуши вѣяніе жизни и человѣчности?" ("Дѣло" ст. 16).
   Авторъ далѣе предается размышленію, какъ спасти Пеню и не находитъ выхода. Вотъ его слова о сибирскомъ правосудіи:-- "А жаловаться на нихъ... но какъ же, de jure, формулировать всю эту грязь въ одно цѣлостное обвиненіе?.. De jure, пожалуй, удастся -- но de facto... Сибирскіе судьи... Нѣтъ,-- говорилъ мнѣ разсудокъ, помочь ей можно, только вырвавъ ее отсюда, а этого-то и нельзя" (стр. 20).
   Автору суждено было присутствовать и при концѣ Ѳениной драмы. Въ ту же ночь онъ слышитъ, какъ Ѳеня безумно рыдаетъ и качаетъ пустую люльку. Она прижимаетъ къ губамъ рубашенку покойнаго ребенка, когда является пьяный писарь, ея мужъ, вырываетъ и разрываетъ единственный предметъ материнскихъ воспоминаній. Происходитъ возмутительная сцена. Ѳеня не выдерживаетъ. Она выскочила на улицу, вотъ она на берегу Лены, покрытой нагроможденными льдинами, только что тронувшейся рѣки. Она вскочила на льдину, закрыла глаза и ея "точно вѣтромъ снесло* съ края льдины въ рѣку. Такъ покончила она. На долю проѣзжаго выпали только сожалѣніе, негодованіе и разговоръ съ засѣдателемъ о тѣхъ, кто виновенъ въ ея смерти, заканчивающійся словами засѣдателя.
   -- Такъ вѣдь это надо доказать-съ (что были насилія, принужденія), а на тѣлѣ знаковъ насилія по осмотрѣ не оказалось... (ст. 27).
   Нечего говорить, какое тяжкое безутѣшное впечатлѣніе производитъ этотъ разсказъ, какъ груба и безсердечна рисуется среда, какъ горько положеніе и печальна судьба несчастной Ѳени. Предугадываемъ, какое произведетъ впечатлѣніе этотъ разсказъ на тѣхъ, кто и такъ не особенно высокаго мнѣнія о сибирскихъ нравахъ. Представляемъ себѣ, какъ подчеркнуть этотъ разсказъ разные "культуртрегеры", старающіеся завинить все поголовно сибирское населеніе въ невѣжествѣ, грубости, въ различныхъ порокахъ и отмѣтить его несправедливое и не гуманное отношеніе къ ссыльнымъ. Это будетъ имъ еще разъ поводъ побранить сибиряковъ и выставить развращенность сибирскихъ крестьянъ. Но пусть ихъ! Послѣ всего прочитаннаго, намъ хочется отдать самимъ себѣ нѣкоторый отчетъ въ этой драмѣ, гдѣ гибнетъ такъ безслѣдно человѣческая жизнь. Мы не сомнѣваемся во всемъ видѣнномъ авторомъ, не сомнѣваемся, что подобнаго года факты могутъ совершаться на отдаленной окраинѣ, въ глухихъ мѣстахъ; намъ извѣстно существованіе указаннаго "грубаго циническаго обычая", но при всемъ этомъ насъ занимаетъ вопросъ: почему въ окружающей сибирской крестьянской средѣ столько дѣйствительно грубаго и нечеловѣческаго, какъ рисуетъ авторъ.
   Кромѣ сужденій пьяныхъ ямщиковъ намъ важно и объясненіе этого обычая авторомъ. Вотъ какъ комментируетъ онъ этотъ обычай въ примѣчаніи; "обычай изъ сибирскихъ нравовъ, вообще свободныхъ до разнузданности. Чиновникамъ земской полиціи (засѣдателямъ и т. п. чинамъ), при остановкѣ ихъ въ деревнѣ, приводятъ молодыхъ бабъ, нерѣдко безъ согласія ихъ самихъ, но съ позволенія мужей, свекровъ, братьевъ".
   По этнографическому поясненію автора выходитъ, что самый "обычай" этой "повинности" происходитъ отъ свободныхъ до разнузданности нравовъ, т. е. виною является яко бы само крестьянство. Но такъ ли это? Какъ появился этотъ варварскій обычай "человѣческихъ жертвъ", почему съ нимъ крестьянство мирится и дѣйствительно ли оно легко переноситъ его?
   Мы готовы были бы согласиться, что описываемое совершается добровольно, "съ позволенія мужей, свекровъ, братьевъ" и даже по принужденію среды, какъ видимъ изъ разсказа о судьбѣ Ѳени. Но при анализѣ явленія мы не можемъ не обратить вниманія на обстоятельства, которыя придаютъ другой свѣтъ ему. Изъ словъ тѣхъ же грубыхъ и развращенныхъ ленскихъ ямщиковъ видно, что "обычай" этотъ практикуется не всегда добровольно. Обратимъ вниманіе на слова ямщиковъ: "намъ вреды бы не было", "чтобъ намъ взыску не было", и наконецъ укоръ Ѳенѣ: "Намъ отъ ея одна вреда происходитъ". Въ разсказѣ ямщика видно и какая "вреда": "спроси-ка-ея вонъ у яво,-- онъ указалъ на зобатаго парня,-- каково ему пришлось (когда Ѳеню предсѣдателю не доставили), засѣдатель ему самъ сперва, а опосля и т. д."
   Авторъ далѣе упоминаетъ о томъ, что эта повинность существуетъ для чиновъ земской полиціи, стало быть, она не совсѣмъ добровольна. Если мы примемъ во вниманіе, что отказъ удовлетворить требованіе очень дорого обходился не только ямщикамъ, но и крестьянскимъ обществамъ, мы поймемъ почему крестьяне злобно относятся къ Ѳенѣ и говорятъ, что "отъ нея вреда". Они несправедливы къ ней, жестоки, но развѣ ("ни сами дѣйствуютъ только въ силу испорченности, а не несутъ также всѣ неудобства и тягости этого обычая. Хорошо автору говорить: "ведутъ женъ, дочерей съ позволенія мужей, братьевъ и свекровъ", но надо спросить, во что это обошлось прежде, чѣмъ пришлось примириться съ этимъ обычаемъ. Сколько тутъ было горькаго, тяжелаго для семей, отцевъ, матерей, братьевъ! Вотъ, что не замѣтилъ и пропустилъ беллетристъ, не лишенный, въ другихъ случаяхъ, тонкаго психическаго анализа.
   Дѣйствительно ли этотъ обычай, эта повинность родилась только въ Сибири? По знаемъ ли мы другихъ примѣровъ въ исторіи и жизни. Припомнимъ подревнѣе: jus primae noctis, нѣкоторые подобные же обычаи крѣпостнаго, феодальнаго нрава, обычай "мірской рубахи", практиковавшійся и въ Европейской Россіи. Что же, и здѣсь пришлось бы винить одно развращеніе населенія? Обратимъ вниманіе на то, что съ точки зрѣнія крестьянства, принуждаемаго вести женъ и дочерей, положеніе Ѳени казалось привилегированнымъ. Когда всѣ несутъ ужасную жертву, казалось неестественнымъ, что она одна не хотѣла принести себя въ жертву. Она, правда, отстаивала свою личность, но за нея терпѣли и страдали другіе. Нельзя предполагать, что крестьяне не сознаютъ неестественности этого обычая. Они пережили моментъ и негодованія, и страданія; духъ ихъ сломленъ безвыходностью,-- вотъ откуда ихъ цинизмъ къ совершающемуся. Крестьянство какъ бы покорилось фатуму, злому року. Это можно объяснить примѣромъ изъ мифовъ и преданій исторической старины. Когда какіе нибудь мифологическіе боги требовали жертвы, и иногда людской,-- вспомнимъ жертвы въ древней Греціи,-- люди обрекали ближайшія дорогія существа на жертву, только чтобы снасти безопасность, жизнь, достояніе всего остального народа. Здѣсь былъ страхъ и трепетъ за жизнь, а не развращеніе {См. Примѣры въ первобытной культурѣ Тэйлора.}.
   Обычай этотъ не родился притомъ у самихъ крестьянъ, онъ былъ занесенъ извнѣ, сначала вынужденный, онъ сталъ повинностью, потомъ обычаемъ и наконецъ предметомъ торговли. Нѣтъ сомнѣнія, что онъ деморализировалъ массу. Крестьянство около золотыхъ промысловъ, соблазняемое деньгами, создало изъ него промышленность. Но, прежде чѣмъ явилось предложеніе, былъ запросъ и соблазнъ. Прежде чѣмъ явилась испорченная и корыстная алчность денегъ -- была горькая, плачущая, безвыходная, смертельная нужда. Это также слѣдуетъ помнить обвинителямъ бѣдныхъ деревень подъ пріисками. Наконецъ, дѣйствительно ли въ этомъ варварскомъ обычаѣ заинтересованы одни крестьяне и они одни виновники -- грѣшники и отвѣтственныя лица за жизнь Ѳени. Вѣдь, въ разсказѣ, какъ видимъ, играетъ роль и "дѣвошникъ" -- засѣдатель и какой-то "предсѣдатель", ухаживавшій за Ѳеней, можетъ быть, человѣкъ образованный; исторія эта преслѣдуетъ Ѳеню вплоть до того момента, когда она принуждена была кинуться на льдину и ее, "сдуло".
   Пусть, наконецъ, тотъ же гуманный авторъ настоящаго очерка спроситъ, всѣ ли его предшественники, проѣзжающіе на пріиски "господа", также гуманно обходились съ женщинами какъ онъ? Надобно разобрать еще поэтому, не лежитъ ли часть отвѣтственности и на тѣхъ культуртрегерахъ., которые, создавъ и вызвавъ указанный обычай, гремятъ противъ развращенія сибирскихъ нравовъ? Это не мѣшаетъ помнить прежде, чѣмъ винить пьяныхъ, одурманенныхъ виномъ и побоями ленскихъ ямщиковъ, которые и сами, можетъ быть, "не вѣдаютъ, что творятъ".

Семилужинскій.

"Восточное Обозрѣніе", No 34, 1887

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru