Я возвращался съ Запада. Изчезъ Рейнъ, Швейцарія, съ залитой солнцемъ Лозанной, Италія,-- она мелькнула чудная, обольстительная съ голубымъ, глубокимъ небомъ, съ нѣжными абрисами горъ, съ ея нѣжнымъ воздухомъ, благоуханіемъ миртовыхъ садовъ, и все это пронеслось, какъ во снѣ, какъ въ пылкомъ бредѣ сумасшедшаго. Южные нѣжные цвѣты ударили васъ по лицу и исчезли, въ груди дрожала рыдающая тоскливая струна. Да, я возвращался, вотъ и дождикъ мороситъ и осенью припахиваетъ и дрожь чувствуется, холодно, сѣверъ, сѣверъ. Опять рядъ знакомыхъ картинъ напрашивается. Отучить вагонъ, а сердце трепетно, неугомонно бьетъ, что-то ждетъ тамъ?.. Туманъ и сырость облекли окрестность. Старые разрушенные іюльскіе замки, фольварки угрюмо выдвигаются изъ-за зелени... Поля, лѣсъ, сухое дерево и воронъ на березѣ.
Я забылся, забылся, погрузившись въ томительную дремоту, которая охватываетъ человѣка, когда онъ усталъ отъ яркихъ и многочисленныхъ впечатлѣній и вдругъ очутился въ полумракѣ и тишинѣ, мысли еще не улеглись. Видѣнное новое мѣшается съ старымъ. Новые образы чередуются съ старыми, какъ въ бурно и быстро промчавшейся жизни. Сознаніе влечетъ отъ сна къ дѣйствительности, а дѣйствительность вселяетъ ощущеніе, которое заставляетъ душу опять искать отдыха въ области сна. Проснуться не хочется. Въ этотъ-то моментъ смутнаго душевнаго состоянія и невѣдомыхъ предчувствій я увидѣлъ сонъ.
Онъ предсталъ какъ бы дѣйствительность, но она была такъ страша, что я не довѣрялъ ей. Я почувствовалъ, что я мертвъ, томительное тяжелое чувство грусти тихой, но въ то же время давящей лежало въ груди, я смотрѣлъ духовными глазами еще на міръ, когда уже меня въ немъ не было, смотрѣлъ не то съ сожалѣніемъ, не то съ равнодушіемъ.
Я видѣлъ наши знакомые захолустные города и тебя, Ушаковскъ, и тебя, Омутинскъ и тебя, Плѣшегорскъ. Никто не будетъ больше васъ безпокоить, никто не растревожитъ вашего сна. Пусть такъ! Проснетесь ли вы только сами? Я видѣлъ цѣлый рядъ героевъ темныхъ дѣлъ, озлобленныхъ, уличенныхъ и незабывающихъ своихъ обидъ, я видѣлъ, Кондратовъ, Сквозниковъ, червонныхъ валетовъ, все это ликовало потирало руки и улыбалось... Я предчувствовалъ, что они праздновали что-то недоброе, но что я не сознавалъ. Рука моя лежала безсильно, тѣло не двигалось, но смотря на усиліе; мысль и воля были скованы, сердце останавливалось и ныло... Какое странное мучительное предчувствіе...
Вдругъ я увидѣлъ, что вокругъ что-то загудѣло, засвистѣло, загоготало и Качаловъ меня тыкать пальцемъ. Я я такъ былъ далекъ отъ всего этого. Мертвый, я виталъ въ другомъ мірѣ. Я видѣлъ иныя картины: чудное небо сипѣло кругомъ, волшебный, электрическій свѣтъ обливалъ площадь, и зданія, и дворцы невѣдомаго города. На этой площади стоялъ гигантскій соборъ, залитый свѣтомъ; этотъ соборъ былъ изъ бѣлаго мрамора, весь рѣзной, точно ажурный, онъ выдвигался въ небо, поражая гармоніей, красотою. За нимъ было огромное зданіе; въ ярко освѣщенной галлереѣ двигаются толпы народа, а посрединѣ стоять величественныя статуи великихъ тѣней: Колумба, Русса, Галилея, Данта, Кавура, Гарибальди.
Этотъ сонъ меня перенесъ опять въ Миланскую галлерею или пассажъ Виктора Эммануила. Я стоялъ, погруженный въ благоговѣйную думу, передъ этими задумчивыми статуями на своихъ пьедесталахъ и созерцалъ ихъ безсмертіе.
Но вдругъ эта загробная мечта опять смѣняется грустной дѣйствительностью стараго міра. Я вижу скаредное лицо Михѣича, этого кащея, среди клики его приказчиковъ, аршинниковъ и наемныхъ ходатаевъ. Онъ сидѣлъ въ своей гостиной, на столѣ закуска, передъ нимъ его другъ скопецъ-мѣняла.
-- Наконецъ-то, нѣтъ сочинителя!!-- говорятъ они. И вся ватага кидается вдругъ къ столу и начинаетъ рвать осетрину съ страшнымъ аппетитомъ.
Затѣмъ еще картина. Въ знакомомъ клубѣ идетъ скандалъ, въ томъ клубѣ, въ которомъ когда-то устроивались литературные вечера и лекціи. Туда при шелъ новый цивилизаторъ. Этотъ цивилизаторъ былъ герой трактировъ, гроза буфетчиковъ. Онъ стоялъ величественно среди клуба съ подбитымъ глазомъ и растрепанной прической. Расплюевъ, какъ ты появился здѣсь? Онъ стоялъ гордо.-- Я вамъ покажу цивилизацію,-- сказалъ онъ, вынимая колоду крапленыхъ картъ, а потомъ взялся за бока и захохоталъ. Его окружала клика темныхъ личностей безъ имени, безъ фамилій, людей безъ прошлаго, безъ будущаго, занесенныхъ въ страну, которую умѣли только презирать. Это были люди безъ чести и совѣсти, люди, которые потеряли "все", люди, поправшіе общественные интересы, семейныя привязанности, продававшіе отца и мать, люди безъ креста, готовые на всякое черное дѣло. И вотъ они силились захватить все и протягивали грязныя руки къ тому, что было для меня священнымъ.
Неужели они завладѣютъ жизнью этой страны? Неужели они, явившіеся растлить послѣдніе остатки совѣсти въ этомъ обществѣ, совершатъ свое черное дѣло? Духъ мой замеръ! Я былъ безсиленъ, и кругомъ въ страшномъ снѣ моемъ выдвигалась ночь, и среди этой ночи выползла змѣя. Она изгибалась, сверкала своими глазками. Эта змѣя тянулась ко мнѣ и на пятнистой шкурѣ ея выходило слово "клевета". Но я не думалъ уже о себѣ. Я слишкомъ изболѣлъ, чтобы бояться смерти. Не страшна смерть, по чувствовать, что съ этой смертью все покончено, что духъ твой исчезнетъ и не найдетъ воплощенія,-- чувствовать, что, оставляя міръ, оставляешь жалкое, юное и безсмысленное, какъ ребенокъ, общество... Оставляешь его, еще невоспитанное, въ наслѣдство? Кому?!......
Вѣдь гдѣ-то есть же иная жизнь, преемственность идей великіе вѣчные идеалы красоты, великія торжествующія идеи, великіе люди и безсмертіе, а тутъ вдругъ опять мрачная дѣйствительность. Міръ гномовъ и пигмеевъ, безконечныя пространства, рѣки холодныя, люди безучастные, небо безъ улыбки. пустыня безлюдная... Даль и безмолвіе, откуда не доносится человѣческаго стона, точно проклятая пустыня молчанія изъ Эдгара Поэ.
Я холодѣлъ, но въ то же время предъ мною вставала картина за картиною изъ другаго міра. Ослѣпительное, залитое солнцемъ, голубое небо Флоренціи. Вотъ дворецъ Медичисовъ, галлерея, фонтанъ съ массой статуй на площади. Чудный день, запахъ розъ, наваленныхъ въ маленькихъ лавочкахъ, преслѣдуетъ васъ; вотъ прошла молодая, стройная итальянка съ огромной бѣлой розой на груди -- я вспомнилъ, что это лицо я видѣлъ въ большой картинной галлереѣ, которую посѣтилъ. Эта дѣвушка лежала тогда въ бѣломъ платьѣ, масса цвѣтовъ окружала ее, та же роза лежала на груди. "Такъ хочу умереть!" -- была подпись подъ картиной.-- "Такъ умираютъ здѣсь!"--думалъ я. На минуту въ воспоминаніяхъ мелькнули кладбища Италіи, Висбадена, гдѣ я бродилъ съ однимъ изъ своихъ земляковъ; они покрыты чудною зеленью каштановъ, лавръ, группы благоухающихъ цвѣтовъ и винограды вились около мраморныхъ статуй. Я вспомнилъ колоннаду близь церкви Santo Croce во Флоренціи, гдѣ на мраморныхъ плитахъ были высѣчены имена поэтовъ Италіи, артистовъ, пѣвцовъ и писателей. Я видѣлъ монументъ Микель Анджело, монументъ Данте, работы Ricci, могилу Альфіери, монументъ трагику Николини, памятникъ женщинѣ-историку Жаннѣ Каппопи; на ея могилу положила вѣнокъ Флоренція.
На этихъ плитахъ красовались слова: "Итальянскій народъ такому-то". А потомъ мелькнуло то, что ждетъ насъ, скромныя наши насыпи, покосившіеся кресты и мокрыя могилы въ жидкой болотной грязи. Холодно, сыро....
Предсмертный сонь перенесъ меня, однако, изъ этого мрака опять къ свѣту. Я видѣлъ жолтую рѣку Арно, мы ѣхали въ Кебе, къ Piazzale Michelangelo, поднимаясь постепенно въ гору среди бальзамической рощи по берегу; вдругъ среди прекрасныхъ изящныхъ зданій я увидѣлъ статую. Я взглянулъ въ гидъ и изумился: знакомая фамилія, которая перенесла мои воспоминанія далеко, далеко къ темному Уралу, къ знакомому Алтаю. Это былъ памятникъ Демидову, поставленный но Флоренціи {Монументъ этотъ находится на Place Demidoff; поставленъ Николаю Демидову, создавшему "домъ Милосердія" во Флоренціи; памятникъ работы Бортолини и Романелли.}. Я увидѣлъ мужчину въ классической тогѣ, окруженнаго дѣтьми Внизу на пьедесталѣ было нѣсколько аллегорическихъ фигуръ, изображающихъ милосердіе и проч. Но среди этихъ статуй я замѣтилъ одну -- съ азіатскимъ тюрбаномъ гордую, красивую женщину, она держала на рукахъ маленькаго Плутуса {На монументѣ дѣйствительно изображена фигура Сибири, которой Демидовъ обязанъ быль богатствомъ.}. Кто бы могъ подумать, что ученикъ Кановы изваяетъ эту женщину, которая давала столько богатства людямъ. Кто бы могъ подумать, что ея услуги припомнятъ здѣсь. И я тѣмъ менѣе могъ ожидать, что ее встрѣчу въ Италіи. И нотъ при видѣ ея на меня опять повѣяло знакомой пустыней, лѣсами, глушью, бездольемъ и безмолвнымъ страданьемъ. Зачѣмъ приснилось все это подъ жгучимъ небомъ Флоренціи? Зачѣмъ предсталъ этотъ образъ мертвой ледяной земли? Она безмолвна также, какъ эта холодная мраморная статуя? Есть ли у ней чувство, страдаетъ ли она, сознаетъ ли она боль?.. Проклятія этому холодному мрамору готовы были разразиться въ душѣ моей. Какъ вдругъ, всматриваясь въ эту фигуру, я остолбенѣлъ. Въ изваянномъ мраморѣ ученика Кановы я увидѣлъ странный признакъ жизни, я увидѣлъ написанное на неподвижномъ лицѣ выраженіе скрытой муки, я подмѣтилъ, какъ мраморная рѣсница ея задрожала и изъ-подъ нея закапала человѣческая слеза... Голова моя закружилась. Рыданія не то сочувствія, не то торжества стѣснили грудь мою.-- Такъ ты чувствуешь?-- хотѣлъ воскликнуть я.
Здѣсь я проснулся. Вагонъ мчался ускоренно, какъ бы сопутствуя моему желанію; я вышелъ на платформу и свѣжій воздухъ обдалъ лицо, голову; встрѣчный вѣтеръ свистѣлъ по сторонамъ вагона; я почувствовалъ, что кровь опять прилила къ сердцу. Нѣтъ, не все кончено. Еще впереди нѣсколько мгновеній жгучаго, горячаго труда, борьбы, страстныхъ пожеланій и пламенныхъ молитвъ къ грядущему. Въ груди проснулись старыя надежды, порывы къ дѣятельности, страшные образы отошли на задній планъ. Время неслось со скоростью поѣзда, за сѣрымъ туманомъ открывался сверкающій газомъ городъ, а тамъ за далью полярной ночи гдѣ-то занималась заря.