Ядринцев Николай Михайлович
Письма сибиряка из Европы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рейн и Иртыш.

   

ПИСЬМА СИБИРЯКА ИЗЪ ЕВРОПЫ.

РЕЙНЪ И ИРТЫШЪ.

   Когда я очутился въ Европѣ, меня невольно повлекло къ Рейну, прекрасному Рейну. Кто не восхищался этою рѣкою, кто не пѣлъ ей пѣсенъ, начиная съ великихъ поэтовъ Европы?
   Чудная, величественная европейская рѣка!-- и мнѣ, жителю азіатскаго сѣвера, суждено было увидѣть тебя во всей твоей чарующей красѣ.
   Впечатлѣніе рейнской обстановки и ощущеніе другаго климата было тѣмъ сильнѣе и глубже, а контрасты тѣмъ ярче, чѣмъ я быстрѣй перенесся съ сѣвера. Уже въ Висбаденѣ воздухъ васъ поражаетъ мягкостью, теплотой, кущи платановъ и каштановъ составляютъ сплошныя аллеи, зелень и виноградъ вьется повсюду по желѣзнымъ столбамъ галлерей и по каменнымъ зданіямъ, садъ около курзала полонъ огромныхъ тропическихъ растеній, нѣжащихся на чистомъ воздухѣ, кругомъ фонтаны, масса цвѣтовъ, красивыя виллы украшаютъ городъ. Всё вѣетъ тепломъ и ароматомъ. Только лица больныхъ пришельцевъ составляютъ контрастъ съ этой здоровой, ликующей природою. Русскіе пріѣзжаютъ сюда также лечиться. Здѣсь недавно жилъ больной русскій поэтъ Надсонъ и больной М. Е. Салтыковъ (Щедринъ). Я также явился съ моими недугами. Какая горькая судьба,-- подумаешь,-- наслаждаться этой природой тогда, когда жизнь оставляетъ тѣло. Я вотъ другіе живутъ здѣсь здоровые, бодрые и пьютъ всегда этотъ чудный воздухъ. Но если какая нибудь добрая богиня захотѣла бы навѣять на вѣжды мучительно больнаго страдальца сладкіе грезы и сны, то, конечно, она перенесла бы его въ подобную обстановку. Эта зелень, эта масса цвѣтовъ и ихъ ароматъ, окружающіе часто потухающую здѣсь жизнь, напоминали мнѣ итальянскую картину, видѣнную мною въ галлереѣ "Бреро" въ Миланѣ "Volle inorer cosi!" -- умирающую красавицу среди цвѣтовъ.
   Я торопился, однако, поскорѣе освободиться отъ грустныхъ впечатлѣній Висбадена, съ его больными и русскимъ кладбищемъ, торопился на Рейнъ. Я искалъ обновленія, а не смерти, во мнѣ зарождалась подъ вліяніемъ этого воздуха вновь кипучая жажда жизни. Въ одно свѣжее утро я очутился на омнибусѣ вмѣстѣ съ англичанами, туристами, саквояжами, нѣмецкимъ кучеромъ съ длиннымъ бичемъ, и по шоссе, обсаженному каштанами, орѣхи которыхъ я пробовалъ сбивать съ высоты кареты, я покатилъ въ Бибрихъ. Вотъ мы на берегу. Масса публики ждетъ парохода. Представьте себѣ роскошное солнечное утро безъ палящаго жара, съ тихой прохладою, зеленыя нѣжнаго цвѣта волны, синѣющую даль, покрытыя роскошными пирамидальными тополями острова, высящіяся живописныя горы съ фантастическими замками на утесахъ, прелестными виллами и садами у подножія, массу сверкающаго плюща, грозди зрѣющаго винограда, кущи цвѣтовъ и чудное небо. Вотъ онъ Рейнъ!
   Помню, что во мнѣ прежде всего запечатлѣлись не эти роскошныя зданія, не эти грандіозныя скалы съ замками, а эти чудныя зеленоватыя волны Рейна, аза ними легкій туманъ и мгла, подергивающія даль. Готическія постройки, красивыя виллы, отели, были только декораціей чудной рѣки. Воды Рейна были гладки и спокойны, какъ рейнская жизнь, онѣ были мягки и сладки, какъ рейнское вино. Вотъ, наконецъ, подошолъ и пароходъ, весь усыпанный блестящей публикой. Это былъ пароходъ-щеголь. Онъ имѣлъ какой-то праздничный видъ. Казалось, люди всѣхъ націй, всего міра соединились на этомъ пароходѣ любоваться этою рѣкою; масса путешественниковъ, туристовъ, разряженныхъ дамъ и кавалеровъ располагались на палубѣ. Этотъ красивый пароходъ, несущійся въ чудное утро по зеленымъ волнамъ, напоминалъ тѣ ладьи, полныя нимфами и счастливыми богами, которыя столько разъ воспѣвалъ Гейне. Люди были здѣсь также счастливы и воодушевлены: веселыя, свѣжія лица, шумный говоръ, громкіе восторги, счастливый смѣхъ; сколько красивыхъ головокъ, сколько юныхъ счастливыхъ паръ, празднующихъ свою любовь и весну на этихъ волнахъ! Рейнъ и голубое небо отражаются и сверкаютъ еще лучшимъ блескомъ въ счастливыхъ глазахъ влюбленныхъ. И все это залито чуднымъ колоритомъ яркаго дня. На пароходѣ слышатся возгласы восхищенія и удивленія. Панорама выступаетъ за панорамой. Древняя крѣпость смѣняется капеллой, древній замокъ виллою, отелемъ, красивѣйшіе города выступаютъ у подножія утесовъ. Красивый Эльтвиль съ замкомъ, Іоганнисбергъ съ аббатствомъ и виноградниками, гдѣ зрѣетъ роскошное вино, Рюдесгеймъ, Бингенъ, Соннекъ, живописный Рейнштейнъ, красивѣйшій средневѣковый замокъ на утесахъ, Пфальцъ-Гаубъ и Гутенфельсъ, скала Лорелеи и десятки другихъ поэтическихъ мѣстъ встаютъ предъ вами какъ въ волшебномъ снѣ. Съ величайшими подробностями эти мѣста описаны въ гидахъ, сняты во всевозможныхъ фотографіяхъ, они украшаютъ лучшіе альбомы, они воспѣты въ прозѣ и стихахъ, но, конечно, ничто не замѣнитъ тѣхъ яркихъ впечатлѣній и не возбудитъ того сладкаго восторженно поэтическаго настроенія, которое они оставляютъ въ настоящихъ образахъ. Я нашолъ, что горы были здѣсь скорѣе прекрасны, чѣмъ грандіозны и подавляющи. По кручамъ ихъ вьются виноградники. Развалины замковъ не вѣютъ здѣсь сыростью своихъ стѣнъ и историческою плѣсенью, онѣ красивы и изящны какъ въ рамахъ картины. Это не мрачныя гнѣзда хищниковъ, высматривающихъ добычу, не разрушеніе, напоминающее смерть,-- а памятники, почтительно сохраняемые, маститая древность, увѣнчанная цвѣтами послѣдующихъ поколѣній, какъ чело почтеннаго старика. На архитектурѣ стараго зданія съ башнями, въ темныхъ впадинахъ оконъ нѣтъ сходства съ отталкивающими впадинами черепа, но нерѣдко на этихъ старыхъ стѣнахъ, въ окнахъ вы видите фризы, яркія занавѣски, флаги, цвѣты и молодыя головки, весело кивающія проходящимъ. Эти окна скорѣе напоминали живые, юные глаза на лицъ старика, полнаго еще жизни. На самомъ дѣлѣ, эти замки, когда-то гроза населенія, всѣ превращены въ красивые, гостепріимные отели, рестораны, въ капеллы и т. д. Здѣсь не раздается болѣе стоповъ изъ подземелій, не трубятъ грозные рога, но весело звучитъ музыка современной жизни. Точно также нѣтъ угрюмыхъ скалъ и безжизненныхъ утесовъ, повсюду спускается зелень, виноградники, на неприступныхъ высотахъ гнѣздятся не орлы, а роскошныя виллы, подъ скалами -- города и деревни, сады, чудная растительность, обработанныя поля. Иногда въ зелени надъ утесами вырываются бѣлые клубы дыма, это мчится поѣздъ, эти поѣзда, летящіе по берегу, опережаютъ пароходы. Вездѣ кишитъ жизнь, все цвѣтетъ и производитъ, и подъ этими скалами, какъ изъ вѣчнаго источника, давно уже не течетъ черпая струя крови, а бѣжитъ чудная и свѣтлая струя рейнскаго вина.
   Мы пробѣгаемъ мимо Нидервальда, гдѣ высится національный памятникъ "Германіи", въ видѣ гигантской женщины съ лавровымъ вѣнкомъ. Эта огромная статуя, поставленная на высочайшей горѣ, какъ бы царитъ надъ Рейномъ. Когда мы проплывали мимо нея, изъ десятковъ нѣмецкихъ грудей вырвались звуки національнаго удовольствія и гордости. Нѣмцы праздновали побѣду. Сколько народовъ, подумаешь, соперничало и билось изъ-за этого гордаго, прекраснаго Рейна, сколько человѣческой крови лилось здѣсь, памятники этой борьбы въ видѣ грозныхъ крѣпостей стоятъ еще на берегахъ, а между тѣмъ воды рѣки также свѣтлы и прозрачны и говоръ и смѣхъ раздается кругомъ. На нашей ладьѣ также льется сладкое рейнское вино. Имъ наполнены стаканы стариковъ, женщинъ, дѣтей, какъ живительная влага оно возбуждаетъ веселье, отъ этого молодаго вина все молодѣетъ. Вы не можете представить себѣ, не видавъ этого безпечнаго, счастливаго веселья, иногда шаловливаго, почти дѣтскаго, которое охватываетъ здѣсь людей невольно. На пароходѣ машутъ платками и шляпами проѣзжающимъ, на берегу машутъ платками пароходу. На выдавшихся камняхъ, посреди рѣки, усѣлись двѣ дамы -- туристки, наслаждаясь прибоемъ волнъ; пароходъ ихъ встрѣчаетъ восторгомъ и оваціями. Маленькія дѣти на берегу машутъ цвѣтами, изъ окопъ замковъ киваютъ хорошенькія головки, на пароходѣ поднимаются шляпы. То здѣсь, то тамъ слышенъ напѣвъ веселыхъ пѣсенъ. Это пѣсни Виланда, Гете и Гейне, воспѣвавшихъ Рейнъ. Вездѣ декламируютъ стихи, каждой скалѣ нѣмецкіе поэты дали по мадригалу, и грамотный нѣмецкій народъ декламируетъ восторженно свои поэмы. Вотъ огромный утесъ, гдѣ Гейне посадилъ свою чарующую путника Лорелею, поющую волшебныя пѣсни. Этотъ утесъ названъ скалой Лорелеи, въ честь этого преданія. Нѣмецкій геній покорилъ, воздѣлалъ и одухотворилъ эти скалы своей поэзіей. Поднимайтесь же высоко нѣмецкіе кубки, въ честь Рейна -- красавца, пей свое сладкое вино, счастливый свободный народъ, изъ своихъ виноградниковъ, несись поэтическая пѣсня, сверкай Рейнъ своими водами. Благословеніе благословенной странѣ!
   Въ этотъ же день мнѣ удалось увидѣть Рейнъ уже въ другой картинѣ. Я пересѣлъ въ вагонъ и возвращался по желѣзной дорогѣ въ Висбаденъ.
   Ночь. Темные абрисы горъ съ причудливыми вырѣзками скалъ, съ профилями фантастическихъ замковъ и деревъевъ выступаютъ надъ Рейномъ. По одну сторону -- темныя выси съ силуэтами, по другую -- Рейнъ, освѣщенный луною. Картина почти фантастическая. Вы мчитесь съ поѣздомъ точно на спинѣ змѣя дракона и, тѣмъ не менѣе, вы въ прелестномъ купе. Вы мчитесь по обрывамъ, дѣлаете зигзаги, подъ вами гремятъ мосты, змѣй изгибается, скрываетъ васъ въ тоннеляхъ на минуту охватываетъ мракъ, а потомъ снова чудная картина: луна и блещущій Рейнъ. Но вотъ и на другомъ берегу изъ горъ и пещеръ показался другой шипящій змѣй съ огненными глазами, онъ летитъ по другую сторону рѣки, и два змѣя другъ противъ друга какъ бы соперничаютъ. Но эта рѣка не любитъ дикой красоты пустынь и голой природы. Она хочетъ пококетничать, и вдругъ берегъ зажегся огнями. Чудная иллюминація!-- лодки, суда освѣтились фонарями, изъ темнаго лѣса видны освѣщенныя окна отелей, на невѣроятной высотѣ, гдѣ-то у фантастическаго замка, превращеннаго въ современный дворецъ, выступилъ залитый огнемъ портикъ, а въ темныхъ струяхъ Рейна не перестаетъ переливаться, какъ іи" темныхъ складкахъ одежды красавицы, серебро мѣсяца. Лунный свѣтъ скользитъ по горамъ, посеребри! ъ куполъ, играетъ по крышамъ, освѣтитъ шпиль и потомъ привольно и плавно ложится на воды и разсыпается серебряными бликами въ струяхъ Вейна. Такъ скользитъ небрежный взглядъ красавицы по однимъ и обдаетъ жгучей силою своей блеска избраннаго.
   Тихая чарующая ночь ложилась на землю, она вселяетъздѣсь покой, не возбуждаетъ нервно, не бередитъ, но какъ тихая ласковая богиня, закутавъ васъ своимъ волшебнымъ покрываломъ, заставляетъ тихо и сладко смежить свои очи.
   Это не была южная, напоенная страстнымъ запахомъ цвѣтовъ, душная ночь, волнующая кровь, зовущая къ прогулкамъ, серенадамъ, одуряющая, навѣвающая безуміе страсти. Въ 11 часовъ виллы, нѣмецкія деревни, города -- все спало; луна тихо прокрадывалась и озарила сады: тихая нѣмецкая ночь царила надъ Рейномъ.

-----

   Въ эту ночь воображеніе перенесло меня на другую рѣку и перенесло неслучайно. Рейнъ напомнилъ Иртышъ. "Между Бухтарминскомъ и Устькаменогорскомъ Иртышъ прорываетъ горную массу Алтая на протяженіи 120 верстъ, и горы, поднимающіяся здѣсь надъ его берегами, столь же живописны, какъ на Рейнѣ, между Бингеномъ и Бонномъ, или на Эльбѣ, между Либазицемъ и Теченомъ, только гораздо выше". Такъ говорится въ "Землевѣдѣніи Азіи", Риттера {Землевѣд. Аліи, Карла Риттера, т. IV, дополненіе къ т. III, c. 107.}. Эта параллель была, между прочимъ, одною изъ затаенныхъ цѣлей моего посѣщенія Рейна. Я вспомнилъ и воскресилъ свое путешествіе по Иртышу. Это не былъ тотъ раздольный, мутно-жолтый, подмывающій илистые берега, Иртышъ, который разстилается въ средней Сибири около Тобольска. Въ вершинахъ онъ представляетъ скорѣе горную рѣку съ быстрымъ теченіемъ, которое гораздо грознѣе Рейна. Горы болѣе дики, болѣе грандіозны и внушительны, благодаря пустынности и необитаемости.
   Помню, какъ мы сплавлялись по этой рѣкѣ на карбазахъ съ рудою, сѣвъ на Гусиной пристани, недалеко отъ Риддерскаго рудника. Это было въ жаркій іюльскій день, солнце жгло песокъ и окружающія горы,-- совершенная противоположность свѣжему висбаденскому утру. Мы усѣлись въ допотопный карбазъ съ рудою, который несло по волѣ теченія, рулевые едва направляли его. Доселѣ эти допотопные карбаза не замѣнены хотя бы маленькимъ пароходомъ. 12-го іюля мы пустились въ путь. По обѣ стороны рѣки тянулись каменистыя горы, ширина Иртыша была 50 саженъ, далѣе онъ становился шире. Сначала горы не были высоки, но вотъ Иртышъ сталъ входить понемногу въ ущелья, на 15 в. берегъ возвысился и показался живописный утесъ, противъ стараго русла Бухтармы. Выдвинулся еще утесъ, и открылось устье Бухтармы, одной изъ красивѣйшихъ рѣкъ Сибирской Италіи. Голубыя воды этой рѣки съ быстротой оттѣсняли иртышскія и клали рѣзкую грань въ противоположность желтыхъ водъ Иртыша; воды Бухтармы журчали и какъ бы взбѣгали на иртышскія. Скоро на берегу выдвинулась крутая и грозная скала съ деревяннымъ крестомъ.. По преданію, на этомъ мѣстѣ комендантъ Бухтарминской крѣпости, Вершининъ, преслѣдуемый киргизами, бросился на конѣ въ Иртышъ. И эти мѣста имѣли свои историческія преданія. Отсюда начинается стремительное теченіе, такъ что бѣднымъ карбазамъ здѣсь приходится съ нимъ биться. Скалы становятся все причудливѣе, изъ огромныхъ гранитныхъ горъ онѣ выдвигаютъ живописные утесы, скалы мѣстами кажутся точно растепленными гигантской молніей; глыбы громоздятся одна надъ другою какъ крѣпости, усѣянныя пиками елей. Въ противоположность Рейну, наши горы представляютъ фантастическіе природные замки: воображеніи здѣсь рисуетъ цѣлыя зданія, пирамиды, дворцы, хотя передъ вами лежать только дикіе утесы. Вывѣтрившіяся горныя породы въ ущельяхъ выдвигаютъ цѣлую кучу остроконечныхъ камней. Среди нихъ особенно замѣчательна скала Пѣтухъ. Это -- гигантскій утесъ изъ чернаго сланца, пересѣченнаго жилами кварца, стоящій вертикально какъ стѣна. Видъ его чрезвычайно эффектенъ. На концѣ утеса нависли уступы, напоминающіе голову и клювъ птицы съ гребнемъ, отчего получила названіе и скала. Скалы, нависшія надъ водой, весной разрушаясь, кидаютъ въ рѣку огромные об ломки, съ страшнымъ шумомъ погружая ихъ въ волны бурной рѣки. Теченіе здѣсь стремительно и опасно, лодки песетъ между скалъ. Эту живописную скалу, на снятомъ нами рисункѣ, мы показали одному изъ извѣстныхъ европейскихъ географовъ, и онъ пришелъ въ восхищеніе отъ оригинальнаго вида скаль невѣдомой европейцамъ рѣки, имѣющей свои дикія прелести.
   Вслѣдъ за Пѣтухомъ, 40 верстъ не доѣзжая до Устькаменогорска, выдвигается 7 грозныхъ скалъ или быковъ, которые носятъ названіе "Семи братьевъ разбойниковъ", напротивъ другая скала -- ихъ сестра. Здѣсь, какъ видно, работало также поэтическое воображеніе. На Рейнѣ только создавались болѣе идиллическіе образы, здѣсь и природа вызывала болѣе грозные. Далѣе выступалъ куполообразный камень Шарыпъ. Эти камни также увѣнчивались зеленью, которая живописно ползла по скаламъ, на утесахъ иногда виднѣлись огромные орлы, Величественно смотрящіе съ высоты на несущуюся рѣку. Виды эти имѣли свою красоту, по поражали дикостью и пустынностью. Я помню, однако, оригинальную картину вечера среди этихъ горъ. Солнце закатывалось, подернувъ облака золотистымъ пурпуромъ. Розовая, совсѣмъ пунцовая, заря освѣтила воды, и онѣ приняли оттѣнокъ совершенно малиновой жидкости. Изъ-за темныхъ скалъ выступали огненныя облака, а мы плыли по совершенно кровавому морю. Картина была почти фантастическая.
   Но вотъ наступила ночь, наши барказы неслись одинъ за другимъ, къ берегу еще невозможно было пристать, окружающій мракъ, скалы, предостерегающіе окрики лоцмановъ, быстрое теченіе наводило на людей панику. Мы неслись во мракѣ. Я помню это особое чувство безпомощности и фатальности, къ которому такъ привыкъ русскій человѣкъ. Гдѣ то намъ удалось прицѣпиться къ берегу, но берегъ былъ крутой, почти неприступный. Я помню, что положили съ лодки доску на ближній уступъ, и по ней пришлось ползти. На карбазахъ горѣли огни, насъ окружали темные выступы скалы, колючіе кусты покрывали берегъ. Я сидѣлъ уныло въ эту ночь, подавленный этими окружающими громадами, прислушиваясь тоскливо къ шумному теченію могучей рѣки.
   Когда мы плыли среди этихъ скалъ, то пробовали эхо. Это было могучее эхо дикихъ горъ, оно повторяло множество разъ выстрѣлъ и могло перепѣть цѣлый куплетъ пѣсни. По пѣсня рѣдко раздается здѣсь, озабоченному пловцу, ожидающему крушенія, не до того, онъ плыветъ въ благоговѣйномъ молчаніи. Здѣсь мнѣ разсказывали о крушеніи карбазовъ. При этомъ было характерно то. что эхо вторило крикамъ утопающихъ, усиливая ихъ отчаяніе и иллюзію. И вотъ мнѣ представилась эта страшная ночь; быстрое теченіе рѣки, увлекающее карбазы, которые несутся то бокомъ, то вкось, черные силуеты скалъ, мракъ ночи, шумъ волнъ, трескъ на летѣвшаго на камни карбаза, и унылые предсмертные крики, повторяемые горами безчисленное число разъ. Они становились еще печальнѣе и трагичнѣе въ этой пустынѣ, когда холодный звукъ передразниваетъ мольбу человѣка, когда онъ равнодушно повторяетъ крикъ отчаянія въ то время, когда пловцовъ поглотили уже безжалостныя волны! Не то же ли бываетъ и въ человѣческомъ обществѣ, гдѣ звукъ любви, мольба, отчаяніе встрѣчаетъ лишь равнодушное эхо, а молва безучастно повторяетъ имя человѣка, не понимая, какое горячее сердце остыло въ холодной могилѣ. Тяжело умирать въ пустынѣ, страшно умирать тамъ, гдѣ люди напоминаютъ камни пустыни!
   Паши рѣки, какъ рѣки пустынь, внушаютъ священный ужасъ. Здѣсь нѣтъ еще населенія, засѣянныя поля не спускаются къ берегамъ; часто утесы преграждаютъ путь; не только тоннели, но даже тропинки не прорѣзали горъ. А между тѣмъ здѣсь ость красивѣйшія мѣста и своя поэзія. И я помню не одну прекрасную южную ночь на Бухтармѣ посреди густой растительности, среди ароматическихъ запаховъ цвѣтовъ, когда я прислушивался къ шуму горной рѣки съ ея мелодіями, кругомъ меня въ тишинѣ ночи теплились фосфорическомъ блескомъ головки свѣтляковъ, а въ воздухѣ неслись мелодическіе, серебристые переливы цикадъ (бухтарминскихъ стрекозъ медвѣдокъ).
   Сопоставивъ эти двѣ рѣки, я не могъ, конечно, не поразиться ихъ контрастами. Обѣ онѣ живописны, обѣ могучи; прорывая горы, та и другая текутъ въ благодатныхъ мѣстахъ и, тѣмъ не менѣе, одна представляетъ изящную, культурную, изукрашенную красавицу, другая необузданна, капризна, какъ дикарка, хотя не лишена своей дикой прелести. Закипитъ ли когда жизнь въ нашихъ пустыняхъ, думалось мнѣ, прорѣжутъ ли когда тоннели Парымскій хребетъ и Алтай, выдвинутся ли если не виллы, то чистые домики переселенцевъ крестьянъ, зазвучитъ ли веселая и счастливая пѣсня здѣсь, какъ на Рейнѣ, вмѣсто предсмертнаго крика пловцовъ, возстанутъ ли поэтическія преданія, явится ли поэтъ воплотить ихъ, какъ въ Германіи, выйдетъ ли изъ бухтарминскихъ водъ наша Лорелея!

Н. Я -- цовъ.

"Восточное Обозрѣніе", No 39, 1885 г.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru