Не будучи сторонникомъ замкнутости, я всегда встрѣчалъ съ удовольствіемъ вѣсти, что сибиряки выѣзжаютъ изъ своей тайги посмотрѣть бѣлый свѣтъ и даже начинаютъ путешествовать и посѣщать другія части Свѣта. Я въ этомъ старался видѣть несомнѣнные задатки нашей цивилизаціи. Можетъ быть эти новыя мѣста откроютъ очи, можетъ быть тамъ, гдѣ нибудь въ отдаленныхъ странахъ, также пустынныхъ, населяющихся, гдѣ рождаются всходы новой жизни, гдѣ создаются европейскія колоніи, мои земляки увидятъ аналогіи съ своей жизнью, думалъ я. Европейскій міръ откроетъ имъ блестящій образъ цивилизаціи, новыя великія идеи озарятъ умъ ихъ и они вспомнятъ свою бѣдную несчастную страну. Можетъ быть тогда зародится въ ихъ сердцѣ желаніе помочь своей родинѣ, принести цвѣты другой цивилизаціи, имъ захочется обогрѣть ее, вдохнуть въ нее жизнь и они возвратятся съ новыми мыслями, свѣжими порывами души, съ твердою вѣрою въ ея будущее, съ вѣрною любовью въ груди. Такъ я думалъ, когда золотые сны въ лучшую пору моихъ мечтаній витали надъ моей головой. Проза жизни и дѣйствительность, конечно, не вполнѣ осуществляли эти ожиданія. Помню я, напримѣръ, одного путешественника по Америкѣ, это былъ забайкальскій промышленникъ, издавшій свое путешествіе на прекрасной бумагѣ, человѣкъ посѣтившій С. Франциско, видѣвшій американскій умъ, предпріимчивость, американскія знанія и технику. Очень много онъ о ней распространялся, когда же онъ возвратился и пришлось полюбопытствовать о его дѣятельности въ краѣ и новыхъ порядкахъ, заведенныхъ имъ. то пришлось задуматься.--Какъ у васъ американецъ-то поживаетъ? спрашиваемъ мы мѣстнаго жителя.--Да ничего, такую Америку завелъ, что вдвое тошнѣе жить стало.-- Какъ такъ, а техника? А техника его кабалить народъ да обсчитывать; цѣлый край въ монополіи держитъ!
Вотъ-те и Америка, подумали мы. Значитъ не осѣнила! Въ другихъ случаяхъ эмансипировавшійся путешественникъ совсѣмъ не возвращается въ Сибирь. Все его развитіе и образованіе насчетъ края кончается тѣмъ, что онъ снимаетъ шляпу и говорить: имѣю честь кланяться, господа! Впрочемъ, къ этому явленію я привыкъ. Первый признакъ эмансипаціи сибиряка тотъ, что онъ не только не возвращается на родину, но даже стыдится и отрекается отъ нея. -- Вы кажется сибирякъ? спрашиваете вы.-- Никакъ нѣтъ-съ, я въ тульскомъ земствѣ служу.-- Знаю, но ваша фамилія, ваше дѣтство... позвольте, мы вмѣстѣ съ вами кажется на берегу Ушаковки въ бабки играли. -- Никогда я въ бабки не игралъ и Сибири вашей не знаю; я служу дѣлу человѣчества-съ, получая 2,000 рублей жалованья и нахожусь по особымъ порученіямъ по возрожденію Россіи.--Такъ, бывало, и отопрется--ничего не подѣлаешь. Подобное отреченіе отъ родины я всегда считаю признакомъ высшаго умственная и нравственнаго развитія и лучшимъ выраженіемъ идеи космополитизма. Въ самомъ дѣлѣ, что такое наша Сибирь? развѣ не узко посвящать себя служенію ей? Развѣ не слѣдуетъ посвящать себя обширной задачѣ служенія человѣчеству, гдѣ нибудь напримѣръ въ Царевококшайскѣ или Патагоніи? Такое положеніе имѣетъ весьма много выгодъ; во-первыхъ, возвышенныя стремленія, во-вторыхъ, нестѣсненное никакимъ долгомъ нравственное чувство, и полная безотвѣтственность предъ тѣмъ же человѣчествомъ. Никто не знаетъ откуда сей человѣкъ пришелъ. Никто не опроситъ, что ты сдѣлалъ въ жизни? Гдѣ ты оставилъ свою мать и своего отца? Можно жить при этомъ въ свое удовольствіе и дѣлать что угодно. Поэтому я всегда слѣжу съ удовольствіемъ за подобной эмансипаціей. Мнѣ пріятно открывать моихъ улетучившихся соотечественниковъ на различныхъ поприщахъ жизни и въ различныхъ странахъ свѣта. Нѣтъ-нѣтъ, и внезапно откроешь сибиряка, да еще какого!
Надняхъ, просматривая одно сочиненіе, "Вдоль по Японіи", написанное членомъ-сотрудникомъ с.-петербургскаго рѣчнаго яхтъ-клуба г. Шестуновымъ, я узналъ изъ него, что авторъ его сибирякъ. Что сибиряки въ послѣднее время являются, если не моряками, то соприкосновенными мореходству, это меня не удивило. Я знаю, что въ общество содѣйствія мореходству были привлечены членами одинъ почетный гражданинъ изъ Туркестана и красноярскій протоіерей. Я былъ свидѣтелемъ отваги и морскаго искусства сибиряковъ на Черной рѣчкѣ и Шуваловскомъ озерѣ (на петербургскихъ дачахъ). Итакъ, мнѣ неудивительно, что континентальная Сибирь рождаетъ моряковъ. Но, кромѣ того, въ авторѣ я нашелъ опытнаго путешественника и эмансипированнаго сибиряка, поэтому мнѣ было особенно интересно прочесть его впечатлѣнія.
Книга "Вдоль Японіи" написана весьма живымъ слогомъ и читается очень легко. Изъ введенія я узналъ, что послѣ Россіи и Франціи симпатіи автора принадлежатъ Японіи. Чѣмъ могла обольстить эта страна нашего земляка, онъ навѣрное разскажетъ, подумалъ я. Куда только не заноситъ судьба безпокойнаго человѣка! восклицаетъ на 1-й же страницѣ почтенный путешественникъ; на 2-й страницѣ онъ сообщаетъ свои приключенія въ началѣ 1880 г. "Январь у меня прошелъ въ плаваніи по Черному морю на крейсерѣ "Нижній-Новгородъ", побывалъ я въ Константинополѣ и Одессѣ, три раза въ Петербургѣ и столько же въ Варшавѣ, посѣтилъ Вѣну, Болонь и Флоренцію, пожилъ въ Римѣ; въ мартѣ проѣхалъ Сибирь до Иркутска, въ апрѣлѣ Монголію и Китай. Впереди была Японія и за ней завѣтная цѣль, ради которой предпринимались всѣ странствія".
Прежде всего, конечно, я задумался о томъ, что безпокоило автора, что заставляло его предпринимать эти безконечныя странствія, какая была "завѣтная цѣль", которой не суждено было осуществиться. Къ сожалѣнію, прочтя всю книгу, я все таки не получилъ отвѣта на этотъ любопытный вопросъ. Всѣ впечатлѣнія у путешественника такъ скользили, такъ были мимолетны, что я рѣшительно не знаю, что онъ хотѣлъ сказать своей книгой. Можно сказать, что я скорѣе съ авторомъ проскочилъ чрезъ Японію, чѣмъ проѣхалъ вдоль ея. Впрочемъ, у него есть предметы, на которыхъ онъ болѣе останавливается и которые особенно заслужили его описанія. Такъ въ одной главѣ онъ описываетъ свою встрѣчу съ г. С--кимъ, котораго онъ не разъ встрѣчалъ въ Петербургѣ, и который ѣхалъ въ командировку отъ министерства финансовъ, для изслѣдованія русской торговли и мореходства на восточныхъ моряхъ. Молодой сибирякъ весьма много посвящаетъ описанію своей дружбы съ г. С--кимъ, видимо гордясь ею. Къ сожалѣнію, изъ всего продолжительнаго знакомства онъ ровно ничего не передаетъ о предметѣ изслѣдованій, напротивъ весьма подробно описываются ужины, завтраки, встрѣчи и т. п. "Мы съ Ск--скимъ неразлучны,-- даже за столомъ сидимъ рядомъ", пишетъ сибирскій путешественникъ. Читая мэню, они затрудняются рѣшительно въ выборѣ блюдъ, ихъ ровно пятнадцать. Наконецъ, сибирякъ подаетъ остроумную мысль кушать ихъ всѣ подъ-рядъ. За обѣдомъ г. С--кій спрашиваетъ себѣ red wine, а г. Шестуновъ claret. "Такъ за весь день питались мы трижды", прибавляетъ путешественникъ. Конечно, такому питанію можно было бы позавидовать, но сибирскій путешественникъ не остался доволенъ. "Восемнадцать блюдъ, а ѣсть нечего!" восклицаетъ онъ съ важностью. Далѣе, мы переносимся въ Нагасаки, въ которомъ находимъ только описаніе японскихъ извощичьихъ экипажей; авторъ, постранствовавъ но городу, заѣзжаетъ наконецъ въ ресторанъ "Еврику". Пора обѣдать! говоритъ онъ. (Когда весь обѣдъ на столѣ, мнѣ нужно не болѣе десяти минута, чтобы истребить три-четыре блюда; спѣшные разъѣзды научили меня ѣсть достаточно скоро. Но въ свободное время и за хорошимъ столомъ минуты у меня расходуются безъ счета. Въ "Еврикѣ" обѣдъ продолжается часъ. За то какъ же накормилъ меня итальянецъ! Какъ объѣдался я послѣ англійской голодовки легкимъ ароматнымъ французскимъ обѣдомъ, къ которому мы дома въ
Россіи еще болѣе привыкли, чѣмъ даже къ своему національному русскому столу. Какой прекрасный супъ дали мнѣ со стручками, горохомъ, съ брюквой, съ морковью, со свѣжей зеленью -- вкусно! Какая рыба была -- восторгъ! только", жаль, забылъ какъ зовутъ ее. Въ телячьихъ котлеткахъ поваръ превзошелъ и себя и всѣхъ своихъ собратьевъ. Жареная цвѣтная капуста исчезла мигомъ въ моемъ рту, куда охотно помѣстилъ бы я и вторую порцію ея, если бы жирные голуби не были еще заманчивѣе. Ананасное желе было тоже недурно; но я предпочитаю бананы, и даже желе сдѣлалъ бы изъ банановъ, если бы это было возможно. Даже сыръ, обыкновенный рокфоръ, оказался въ "Еврикѣ" очень хорошъ. А дессертъ! ну, что можно сказать противъ спѣлыхъ свѣжихъ мангустановъ, только что пришедшихъ изъ Сингапура? Вмѣсто обычнаго кофе,-- вспомнили, что я сибирякъ, -- дали прекраснаго чернаго чаю. какъ слѣдуетъ завареннаго. Спасибо "Еврика"."
Можно подумать, что г. Шестуновъ величайшій гастрономъ и что цѣль его путешествія гастрономическая, такъ часто и подробно онъ описываетъ обѣды. Конечно, я долженъ былъ завидовать этому и исполняться благоговѣніемъ. Шутка ли, мангустаны! А вѣдь мы дома студень, да пельмени ѣдимъ! Положимъ вкусно и сытно, но все же не 18 блюдъ и не мангустаны! Вотъ, что значить эмансипироваться. По не можетъ быть, чтобы цѣлію путешествія -- были одни обѣды. Путешественникъ описываетъ не мало встрѣчъ, онъ упоминаетъ тщательно о своихъ знакомствахъ, но эти знакомства довольно мимолетны и изъ нихъ ничего собственно не выходить. Это знакомства туриста, шапочныя знакомства, не основанныя ни на какой общности интересовъ, хотя путешественникъ упоминаетъ о разныхъ лицахъ, какъ о своихъ знакомыхъ. Встрѣчаетъ ли онъ м-ра Томсона, англичанина, ѣдущаго на службу капитаномъ въ Японію, сибирскій путешественникъ встрѣчаетъ его съ распростертыми объятіями, описываетъ знакомство съ нимъ, припоминаетъ прекрасную миссъ Нелли, дочь г. Томсона, живущую въ Гриннайтѣ на Темзѣ, гдѣ оіи. заглядывался на ея пальчики во время игры Шопена. Онъ даже выражаетъ нѣжность въ своихъ воспоминаніяхъ, но и при всемъ этомъ видно, что его ничего не связываетъ съ его новыми друзьями, что у нихъ нѣтъ ничего общаго. Онъ и самъ пускается въ раздумье по поводу миссъ Полли. Она все живетъ въ Гриннайтѣ. пятнадцатилѣтній ребенокъ постарѣла, теперь на два года. Говоритъ онъ. А мы? Я все такой же какъ и прежде скиталецъ лишь потому, что мнѣ любъ просторъ, любо море и нечему привязать меня къ мѣсту". Такова исповѣдь автора. Можно подумать, что это разочарованный сибирскій Чайльдъ, что родина, любовь и борьба неудовлетворили его, что онъ ищетъ широкаго міроваго идеала... Ничего не бывало, это самый изъ беззаботныхъ туристовъ. Вслѣдъ за г. Томсономъ и Нелли онѣ встрѣчаетъ въ Японіи американку Кеіти, авантюристку изъ Г.-Франциско, и разсказываетъ цѣлый романъ, занимающій нѣсколько главъ книги о Японіи. Собственно и до миссъ Кетги ему такое же дѣло, то есть ровно никакого. Онъ такъ быстро переносится изъ одного японскаго города въ другой, изъ Нагасаки въ Іокогаму и т. д.; такъ, можно сказать, спѣшитъ повсюду, едва успѣвая ("бѣжать улицы, что конечно и рѣчи нѣтъ о серьёзномъ изученіи края и представленіи какой-либо картины; онъ предоставляетъ это другимъ. Мелькомъ онъ знакомитъ съ улицами, лавками, японскими банями, гдѣ онъ имѣлъ мужество мыться вмѣстѣ съ обоими полами и нимало не чувствовать смущенія (что значитъ эмансипировавшійся мужчина!); на всё онъ бросаетъ бѣглый взглядъ. Оттого его книга уподобляется, говоря гастрономическимъ языкомъ автора, устрицѣ мгновенно проглатываемой. Онъ описываетъ Мицубиши, японскую пароходную компанію, изъ чего Можно заключить, что предъ нимъ обновляющаяся страна, дѣлающая громадные успѣхи, и тѣмъ не. менѣе она не наводить его ни на какія сближенія и серьёзныя размышленія. Онъ ни разу не вспоминаетъ о томъ, что его родина тоже Японія, и что она не менѣе, способна къ прогрессу. Путешественникъ пестритъ книгу японскими терминами, разсказываетъ эпизоды изъ японской миѳологіи. героическій эпосъ и исторію японскихъ микадо, но все это непричемъ, ибо ни филологія, ни исторія, ни археологія, не составляютъ цѣли его занятій. Онъ заглядываетъ, какъ самъ выражается,-- въ глубину вѣковъ", но заглядываетъ въ нея съ тѣмъ, чтобы сѣсть поскорѣе на пароходъ и уѣхать. Странная, конечно, это любовь! Но такова уже привязанность эмансипировавшагося космополита. Онъ любитъ только до тѣхъ поръ, пока видитъ предметъ. Въ сущности онъ нигдѣ не останавливается и носится только по волнамъ океана: -- Люблю я океаническую волну! восклицаетъ путешественникъ. Вотъ его привязанность! Я, конечно, благоговѣю предъ этою страстью къ морю моего земляка. Шутка ли? думаю я. Онъ, который пурхался только въ родной Ушаковкѣ, океаническую волну полюбилъ. Но всё-таки изъ волны создать себѣ привязанность трудно. Волна убѣгаетъ и за ней не угонишься, а тамъ другая волна. Такъ и будетъ цѣлую жизнь качаться.
Прочтя всю книгу нашего сибиряка и порадовавшись, сколько онъ изъѣздилъ, мы всё-таки не поняли, зачѣмъ онъ собственно странствовалъ по океану, и при чемъ тутъ Японія. Японію любятъ японцы, они же думаютъ о возрожденіи своего отечества; отъ засвидѣтельствованной-же любви г. Шестунова имъ ни тепло, ни холодно. Куда же влекло наконецъ нашего земляка? На послѣдней страницѣ, мы узнаемъ, что цѣль его была попасть въ Беринговъ проливъ. Вотъ куда метнуло! можно сказать при этомъ. Къ сожалѣнію, мечта путешественника не. осуществилась. Было поздно, и изъ Японіи ему пришлось отправиться въ Суэзскій каналъ.
"Такимъ образомъ арктическое плаваніе замѣнилось тропическимъ, говоритъ онъ. Вмѣсто того, чтобы зимовать гдѣ-нибудь во льдахъ Сѣвернаго океана, я очутился въ Египтѣ. Судьба Такъ заканчиваетъ путешественникъ свою книгу. Читатель видитъ, какова судьба человѣка, оторвавшагося отъ своей родины. Гдѣ застрянетъ подъ конецъ этотъ эмансипировавшійся соотечественникъ, мы не беремся угадывать. Какую пользу окажетъ этотъ космополитизмъ? также трудно сказать. Во всякомъ случаѣ нельзя не позавидовать характеру человѣка, эмансипированнаго отъ мѣстныхъ привязанностей. У него нѣтъ этой жгучей тоски, mal du pays, Heimweh, которую испытываютъ многіе, у него нѣтъ воспоминаній. нѣтъ обязанностей, нѣтъ влеченій къ родинѣ; ея несчастный образъ не мучитъ его душу. Онъ даже не вспоминаетъ о ней. Счастливецъ, онъ переносится куда угодно, сегодня онъ въ Тверской губерніи, завтра въ Астраханской, а тамъ за границей; сегодня обѣдаетъ въ Новотроицкомъ трактирѣ, чрезъ 2 мѣсяца въ Еврикѣ въ Японіи, а тамъ въ Египтѣ и вездѣ есть для него общечеловѣческій кларетъ и космополитическая котлета!