Знаменитый враль барон Мюнхгаузен уверяет -- вспомните его замечательные "Приключения" -- что если лису очень сильно бить плеткой, она вылезет из собственной шкуры.
Для лисы даже и то очень малопочтенное занятие -- вылезать из собственной шкуры, но когда этим занимаются литераторы, да еще с хорошим именем, а к тому же и люди талантливые -- получается из рук вон плохое занятие.
На таком вылезании из шкуры сейчас занялся фельетонист (да будет ему немного не по себе -- и талантливый фельетонист) Александр Яблоновский.
Яблоновского обидели большевики. Обидели как человека, гражданина и писателя. Ему стало очень обидно и он рассердился.
Так и следовало ожидать. Каждого мало-мальски независимого литератора большевики в свое время заплевали и заплевали густо. Это им зачтется, и зачтется уже потому, что пока гонения на литераторов не прекратятся, ни одна живая душа не поверит в большевистские желания (как бы они ни афишировались) сохранить человеческую культуру вместо зверообразия.
Но рассердившись на большевиков, Александр Яблоновский еженедельно требует за обиду "фунт мяса" с социалистов. В роли белого Шейлока он доходит до бесконечных абсурдов. Вот, например, опираясь на Ницше, как он определяет социалистов:
-- "Социалисты, -- говорит философ, -- возненавидели Моисея за то, что он сказала: "Не укради!""
Социалисты прежде всего воры, жулики, мошенники и мерзавцы. Единственно, чего в них мало -- это тяготения к убийству. Но и то, кажется, больше всего потому, что они не у власти -- вот основной тон фельетонов А. Яблоновского.
Но и этого мало.
В советском быту его сейчас больше всего возмущает вот что:
-- "Войдешь к мужику в хату, а на столе у него огромная мраморная чернильница и на ней надпись "Нашему дорогому юбиляру".
-- А на мужицкой этажерке с инкрустацией теперь граммофон поет: "Средь шумного бала, случайно".
-- И ест нынешний мужик не из щербатой миски, а на хороших помещичьих тарелках.
И одевается не в посконные порты, а в крепкие, хорошего сукна, помещичьи штаны и в теплый ушастый картуз, доставшийся от прежнего управляющего".
Мы вполне согласны с А. Яблоновским, что хватать вещи из горящей помещичьей усадьбы -- свинство, ходить в содранных с помещика штанах тоже нельзя, но А. Яблоновскому это не нравится в принципе:
-- Мужик в штанах? Раздевайся. Какое твое право ходить в штанах, ежели ты по обычаю должен без порток быть? Граммофон слушаешь. В холодную! Гармошки с тебя хватит. С тарелок лопаешь? А с голого стола жрать не можешь? Я тебе покажу эти порядки!
И А. Яблоновскому кажется, что в его, Яблоновского, личных неудобствах виноваты все: и воры-социалисты, не удержавшие для него фельетонного подвала в "Киевской Мысли", и мужики, которые хотят ходить в суконных портах, и все, все -- так что для большевиков остается только маленькая роль потатчиков, или просто мелких свидетелей в судебном процессе между революцией и г. Яблоновским.
Фельетоны Яблоновского все написаны очень ярко и талантливо. Но у них есть большой минус: самым активным успехом они пользуются в Москве.
Какой-нибудь спец от литературной чрезвычайки ежедневно составляет доклады о "настроениях эмиграции по А. Яблоновскому".
Нечто вроде классной работы для четвероклассников:
-- Быт древних славян по "Песне о Вещем Олеге":
-- Древние славяне любили ходить на базар, выслушивать предсказания кудесников и умирать от змей. Очень опасны для них были лошадиные головы.
И здесь тоже самое:
-- Эмигранты считают социалистов врагами, очень хотят, чтобы мужики ходили без порток и вообще не знают кому излить верноподданнические чувства.
Когда детки из врангелевского лагеря начинают менять вехи и теперь удивляются, как это они могли когда то работать в "Освагах" -- зрелище это весьма недвусмысленно неприятное. Но еще неприятнее, когда великовозрастные фельетонисты из левых газет начинают изливать негодование по методу мышления участкового пристава насчет социалистов и мужиков.
У таланта -- говорят -- широкая дорога -- к чему же ее суживать до размеров полицейского свистка?