Измайлов Владимир Васильевич
Рассуждение о старых календарях и предложение о сочинении новых

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Разсужденіе о старыхъ календаряхъ и предложеніе о сочиненіи новыхъ

   Успокоитесь, читатели и читательницы! не имѣю совсѣмъ намѣренія томить васъ; не имѣю ученой ревности восходитъ до начала календарей, до этимологіи слова: календарь и до имени перваго изобрѣтателя мѣсяцослововъ. Правда, что матерія сама по себѣ обильна; но подобные труды напоминаютъ имъ всегда о томъ ученомъ мужѣ, который во время Сенеки пылалъ усердіемъ сказывать желающимъ его слушать, на что подвизался каждый изъ Римскихъ полководцевъ наперерывъ передѣ другими своими собратіями. Сенека осмѣиваетъ такія познанія; а Светоній называетъ странными вопросы, Тиверіемъ задаваемые грамматикамъ. Мы имѣемъ ученыя диссертаціи, которыхъ предметы немного важнѣе Тиверіевыхъ задачъ, или свѣденій того ученаго мужа, о которомъ говоритъ Сенека. Но возвратимся въ нашимъ календарямъ.
   Есть мѣсяцословы различныхъ родовъ, различныхъ формъ, есть для всѣхъ возрастовъ, для всѣхъ состояній, для всѣхъ вкусовъ; но не о томъ идетъ рѣчь. Вамъ извѣстны, читатели, всѣ календари отъ карманныхъ, дамскихъ, модныхъ, свѣтскихъ столь укладистыхъ, и столь многочисленныхъ въ Германіи, до обыкновенныхъ недавно предсказывавшихъ перемѣну погоды, ведро и ненастье, небо ясное и покрытое. Прошу замѣтить, что я смотрю только на предсказательную или пророческую часть календарей, какъ на самую блестящую и на самую обманчивую, какъ на ту, которая возбуждаетъ большее любопытство и участіе.
   Календарь принимаетъ дани многихъ искусствъ и наукъ. Вначалѣ предтечею является Астрономія; за нею идутъ Исторія, Хронологія, Географія, Статистика, Политика, Земледѣліе, Стихотворство, Музыка, Химія, Медицина, даже моды и проч. Взгляните на модные карманные календари; нѣтъ только морали. Но мораль не разгуливаетъ съ такою блестящею свитою, она любитъ уединеніе и безмолвіе: можетъ быть и ей посвятятся нѣкогда особенные календари.
   Странно кажется, что безпокойная тоска о будущемъ, вѣчная болѣзнь, ума человѣческаго, которая родила оракулы, Сивиллѣ, Пифій, Аруспиціевъ, гаданія; которая прославила и освятила столько безвѣстныхъ прежде мѣстѣ, Делосѣ, Дельфы, Кумы и проч.; которая налагала дань на землю и небо, вопрошала звѣзды и дымящіяся утробы закланныхъ жертвъ, почитая безсловесныхъ животныхъ провозвѣстниками таинственныхъ судебъ Божіихъ, и опредѣлила первосвященника для наблюденія полета и ѣды птицъ, которая суетнымъ мечтамъ и чудной игрѣ воображенія во время сна приносила такое вліяніе на умы и сердца великихъ людей, которая, наконецъ, произвела на свѣтѣ чародѣйство со всѣми его ужасами и обманами: странно, говорю я, что такая склонность въ человѣкѣ до того низпала въ своихъ дѣйствіяхъ, что явила намъ только въ послѣднія времена колдуновъ, гадателей, чернокнижниковъ, хиромантковъ и календарныхъ пророковъ.
   Сіи новые пророки имѣютъ только общую съ ихъ великими предшественниками безсмысленность и темноту отвѣтовъ, ибо ихъ пророчество не въ славѣ. Бѣдныя лачуги, безвѣстные кровы, темные углы заступили мѣсто храмовъ, капищъ, грозныхъ треножниковъ; вмѣсто Сивильскихъ книгъ, съ такимъ благоговѣніемъ принятыхъ Тарквиніемъ Гордымъ {Сивилла Амальфея принесла Тарквинію девять пророческихъ книгъ о предбудущей судьбѣ Рима. Тарквиній купилъ только три, по совѣщаніи съ прорицателями. Книги хранились въ Римѣ до правленія Гонорія. Стиликонъ предалъ ихъ огню.}, хранившихся Капитолій подъ стражею двухъ Патрицій, и во всѣхъ народныхъ бѣдствіяхъ призываемыхъ тогда на совѣщаніе, имѣемъ нынѣ непостижимыя бредни Нострадамуса, валяющіяся въ пыли нѣкоторыхъ кабинетовъ, и календари которыхъ удѣлъ еще печальнѣе.
   По мѣрѣ разпространенія истины и науки, по мѣрѣ убѣжденія человѣка въ невозможности угадывать предбудущее, обманщики и гадатели обречены были на стыдъ общаго презрѣнія и на заточеніе въ послѣдній классъ народа. Несправедливо однакожъ сказать, что суевѣріе имѣетъ только прибѣжище у непросвѣщенной черни. Есть въ другихъ классахъ люди, которымъ не льзя того говорить, что писалъ Горацій къ своему другу:
   
   Somnia,-- terrores magicos, miracula, sagas,
   Nocturnos lemures, portentaque thessala rides.
   
   Вспомните, что писалъ Адиссонъ о предразсудкахъ и суевѣріяхъ сего рода въ такой землѣ и въ такомъ вѣкѣ, въ которыхъ Философія уже воцарилась. Вспомнимъ, что мы сами видали и слыхали о дѣйствія, производимомъ надъ нѣкоторыми умами опрокинутой солонкой, тринадцатымъ человѣкомъ за столомъ, крикомъ кукушки и проч.; вспомнимъ, что Астрологія долго царствовала на престолахъ {Извѣстно, что Папа Убранъ VIII издалъ прекрасную буллу въ опроверженіе Астрологіи, хотя самъ вѣрилъ ей и самъ сочинялъ календари.-- Исторія также повѣствуетъ слѣдующую черту о Лудовикѣ XI. Одинъ Астрологъ пророчествовалъ скорую кончину дамы, бывшей въ милости у сего Короля. По смерти ея, черезъ десять дней отъ предсказанія случившейся, Лудовикъ XI призвалъ Астролога, отдавъ передъ тѣмъ тайный приказъ схватить его по извѣстному сигналу и выкинуть изъ окошка. "Ты, который выдаешь себя за искуснаго пророка" сказалъ ему Король "ты, знающій часъ жизни и смерти, для другихъ предназначенный судьбою? скажи мнѣ тотъ-часъ, какая судьба тебя ожидаетъ, и долго ли тебѣ остается жить на свѣтѣ?" Астрологъ, угадывая намѣреніе Короля, отвѣчалъ: Государь! я умру тремя днями прежде, Вашего Величества. Король раздумалъ подавать сигналъ, и приказалъ имѣть особенное объ Астрологѣ попеченіе.} и надъ умами людей просвѣщенныхъ; что славный Гассенди занимался ею безъ шутки, и увѣрясь послѣ въ своемъ заблужденіи, называлъ ее остроумно изобрѣтенною игрою; что она имѣла послѣдователей и въ нынѣшнихъ вѣкахъ, и что Филосовъ Бель не стыдился собирать анекдоты, служащія не къ оправданію, но къ извиненію тѣхъ, которые не смѣютъ осуждать Астрологію. Вспомнимъ, что Великій Фридрихъ боялся привидѣній, и что Густавъ III удостоилъ одну ворожею своимъ посѣщеніемъ и долго бесѣдовалъ съ ея пророческимъ духомъ {Сей анекдотѣ извѣстенъ.}.
   Разскажите въ кругу хорошаго общества три или четыре анекдота о сбывшихся сновидѣніяхъ, предсказаніяхъ, гаданіяхъ примѣчайте дѣйствіе разсказа на лицахъ слушателей: и увидите общее расположеніе вѣрить небылицамъ. Говорю о трехъ, или четырехъ анекдотахъ, но можно бы разсказать ихъ гораздо болѣе.-- Изъ столькихъ сновъ и пророчествъ надлежало многимъ неминуемо исполниться; а разсказываютъ обыкновенно о тѣхъ, которыя сбылися. Но кто считаетъ и знаетъ всѣ обманчивые сны всѣ невѣрныя предсказанія? Тутъ-то, какъ замѣчаетъ Монтань, кстати припомнитъ слово древняго Грека {Язычнику указали въ храмѣ Самофракскомъ на множество молельщиковъ, и на изображеніе мореплавателей, спасенныхъ отъ кораблекрушенія покровительствомъ Зевеса, убѣждая его признать промыслѣ боговъ. Но, отвѣчалъ язычникъ, вы не указываете на всѣхъ тѣхъ, которые потонули, не смотря на ихъ обѣты и моленія.}. И такъ нѣсколько слабыхъ вѣроятностей, между безчисленными заблужденіями, были во всѣхъ вѣкахъ сѣтями для человѣческаго суевѣрія; и слабость ума, соединенная съ таинственностію предвѣщаній, вознесла на степень славы календари, подобно какъ оракулы древнихъ.
   Но во всѣ вѣки отъ Ксенофонта {Ксенофонтъ былъ современникъ Сократа и возставалъ, какъ мудрецъ, противъ суевѣрій язычества, а особенно противъ покушеній угадывать будущее.} до насъ были мудрецы, которые не только словами опровергали науку предзнаменованій и предсказаніи, но и въ душѣ своей пренебрегали ее. у суевѣрныхъ Римлянъ, Цицеронъ говорилъ, что не льзя двоимъ прорицателямъ, смотря другъ на друга, не засмѣяться; Горацій осмѣивалъ ихъ въ прекрасныхъ стихахъ; а другій поэтъ молилъ Юпитера, не дозволять смертнымъ достигать сокровенности предбудущаго.
   
             Sit саеса futuri
   Mens hominum fati: liceat sperare timenti.
   
   Истинная мудрость оказывала другую важнѣйшую услугу, изъясняя намъ, что для благополучія нашего сокрыто будущее, и въ то же время убѣждая насъ не заботиться о таинствѣ судьбы и неба. Три слова поэта: Liceat sperari timenti, заключаютъ въ себѣ все, что можно сказать разсудительнѣйшаго о семъ предметѣ: естьлибы мы вѣдали будущее, то не утѣшались бы надеждою.
   Изъ древнихъ ни одинъ поэтъ, ни одинъ писатель не повторялъ столько разѣ сихъ уроковъ мудрости, и не украшалъ ихъ такимъ краснорѣчіемъ, какъ Горацій. Прочитайте 29 оду въ 3 книгѣ и 9 оду въ первой. Изъ новыхъ, не говоря о тѣхъ, которые писали въ духѣ Эпикурейцевъ, никто не опредѣлялъ съ такою справедливостію, точностію и простотою великаго благополучія не знать будущаго, какъ мудрый Адиссонъ. "Весьма сожалѣлъ бы", говоритъ онѣ, "естьли бы имѣлъ способность угадывать будущее. Не желаю предускорять радости жизни, ни огорчаться безвременно посѣщеніемъ горестей {I should be very much troubled, Were i Endued with this divining quality... І would not anticipate the relish of any happinels, non feal the weight ofany misery, before it actually arrives, the spectator.}." Вотъ истинное благоразуміе.
   Но мудрецы, которые не позволяютъ намъ заботиться о будущемъ, отвергаютъ ли равно и предусмотрительность? Нѣтъ, конечно; такое подозрѣніе было бы для нихъ оскорбительно. Въ той самой одѣ, гдѣ Горацій старается удалить насъ отъ суетныхъ заботѣ, онѣ говоритъ: Тотъ доволенъ собою и надъ собою властенъ, кто можетъ сказать себѣ каждый день: я жилъ.
   
                       Ille patens fui
   Lactusque deget, cui licet in dien dixifse: Vixi.
   
   А какой человѣкѣ можетъ, передѣ концемъ каждаго дня, сказать: я жилъ, естьли не предусмотрительность опредѣляла жизнь его? и какіе полезные труды, какія важныя предпріятія, какія великія мысли, даже какія добродѣтели, безъ предвидѣнія будущаго? Горацій твердитъ, что бы мы устроивали настоящее, но чтобы устроить его хорошо, намъ должно заранѣе къ тому приготовиться; и тотъ же самый Поэтъ говоритъ въ другомъ мѣстѣ: Пока ты плывешь открытымъ моремъ, берегись, чтобы перемѣнный вѣтеръ не откинулъ тебя назадъ.
   
                       Tu dum tua navis in alto est,
   Hoc age, ne mutata retrordum te ferat aura!
   
   Кто не помнитъ послѣднихъ двадцати стиховъ въ томъ посланіи, гдѣ онъ говоритъ о сей осторожности {Это 18 въ первой книжкѣ.}? Въ семъ отрывкѣ, преисполненномъ хвастливой мудрости, все до краткой молитвы Горація показываетъ, сколько онъ старался обезпечить судьбу на предбудущее время. И такъ предусмотрительность безъ заботы, вотъ ученіе Гораціево, вотъ правила всѣхъ истинныхъ мудрецовъ; надпишемъ сіи три слова на заглавномъ листѣ нашихъ календарей.
   Говорю не о тѣхъ календаряхъ, которые въ книжныхъ лавкахъ продаются, во о тѣхъ, которые бы намъ самимъ сочинять надлежало. Въ самомъ дѣлѣ, для чего не имѣть каждому изъ насъ календаря своего собственнаго сочиненія? Не имѣетъ ли каждый изъ насъ нѣкотораго вліянія на свои предбудущіе дни? не повелѣваетъ ли, каждый судьбою своею до нѣкоторой мѣры? и, читая Исторію, наблюдая людей своего вѣка, наблюдая самаго себя, не испыталъ ли каждый сей истины, сказанной Саллюстіемъ: Faber est fuae puisque fortimae {In orat. ad Cesarem.}?
   И такъ, вмѣсто календарей, предсказывающихъ судьбу нашу, будемъ сами писать календари, которые бы помогали намъ овладѣть и воспользоваться ею, сколько дозволяетъ слабость человѣческая, или сколько угодно вышней Волѣ, Будемъ спокойно ожидать будущаго и почитать благимъ даромъ Небесъ каждый лишній день, на землѣ проведенный; будемъ смотрѣть жизнь, какъ на долгѣ требуемый и оплачиваемый съ благодарною душею. Предадимъ себя волѣ верховнаго Посредника, неограниченная къ Нему довѣренность да будетъ единственнымъ изголовьемъ, на которое возляжемъ въ благополучіи для сладкаго, а въ бѣдствіи для сердечнаго успокоенія!
   Но тогда отвергнемъ слова человѣческой слабости и съ нею неразлучный духѣ унынія. Довольно твердили человѣку о его слабости; да познаетъ онъ свою крѣпость. Среди безчисленныхъ памятниковъ, свидѣтельствующихъ силу его духа, не льзя ему не имѣть великихъ побужденій для смѣлости; и что не совершить твердая водя, подкрѣпленная отважностію? изъ какого бѣдственнаго состоянія не извлечетъ человѣка? И такъ поставимъ въ одну главу нашего календаря титулъ: Воля и мужество.
   Передъ второй главою поставимъ въ началѣ: Истинное благо, истинное зло. На первой строкѣ означимъ трудъ, добродѣтель, пользу, на второй лѣность, порокѣ и слабость. Къ одной сторонѣ припишемъ умѣренность всегда богатую, а къ другой корысть всегда нищенскую,
   Будемъ ли имѣть главу подѣ титуломъ утѣшенія? Безъ сомнѣнія, для насъ чувствительность не есть пустое слово, и сколько случаевъ, въ жизни насъ искушающихъ? Иногда человѣкъ едва цвѣтетъ, а сердце его уже блекнетъ; но умъ созрѣетъ, укрѣпится. И перестанетъ томиться отъ излишней нѣжности. Такъ утѣшаетъ насъ время. Но говорить огорченному: время утѣшитъ тебя, есть безжалостный и странный способъ для облегченія страждущаго. Знаю, одинъ писатель сказалъ, что время лечитъ и для печальныхъ; но, ахъ! время не уноситъ иныхъ горестей... По крайней мѣрѣ вы знаете Сократа, Эпиктета, Плутарха, Цицерона, Сенеку и слѣдственно знаете, что можетъ человѣческая мудрость. Вамъ случалось заходить къ бѣдному подъ ветхій кровѣ его, и видѣть, какъ облегчаетъ страдальцевъ святая Вѣра: и такъ вамъ извѣстно какую силу имѣютъ Философія и Вѣра для утѣшенія человѣка.
   Глава утѣшеній приведетъ васъ неминуемо къ пріятной главѣ удовольствій; но я желалъ бы, чтобъ съ нею рядомъ стояла глава науки, или трудолюбія. Въ одной откажете вы навсегда суетнымъ забавамъ, а въ другой ничтожнымъ искушеніямъ Вы не будете предусматривать и устроивать ваши удовольствія: ничего нѣтъ холоднѣе забавы, вѣрно ожидаемой; но умный выборъ опредѣлить истинныя удовольствія, истинную средину между мірскою вѣтренностію и пустынною святостію, остерегая васъ отъ скуки и пустоты, которыя остаются въ душѣ послѣ многихъ наслажденій.
   Но, говоря о наслажденіи, не льзя не пробудить желаній, для которыхъ посвятимъ одну важную главу. Но естьли всѣ предъидущія и принадлежныя главы, какъ-то домашнія сношенія, связи, общества, пріязни и проч., должны измѣняться по возрасту, полу, состоянію и нраву, то сколько болѣе подвержена измѣненію та глава, которая, находясь подѣ титуломъ желанія, будетъ занимать мѣсто между главою намѣренія и главою надежды!
   У людей честолюбіе дѣло великое -- послѣдній работникъ имѣетъ его, какъ и человѣкѣ государственный; самый безпечный хочетъ покоиться и лѣниться по тому же побужденію. Честолюбіе кокетки имѣетъ нѣчто общее съ честолюбіемъ завоевателя; но кто перечтетъ всѣ роды честолюбія? Какъ бы то ни было, жадный къ славѣ завоеватель составить для себя календарь, и ему позволено вписать въ оглавленіе битвы, побѣды, трофеи, кромѣ однакожъ спокойствія, щастія, благодарности народовъ. Согласенъ, чтобы самая вѣтреная женщина, записная прелестница, имѣла свой календарь, и въ немъ нѣсколько главъ посвященныхъ баламъ, спектаклямъ, побѣдамъ, любовникамъ, измѣнамъ, обманутымъ глупцамъ, не объявляя только несправедливаго требованія на главу уваженія, любви, дружбы. Пускай и купецъ имѣетъ свой календарь. Ему дозволяется записать страницы выведенными изъ нуля многими знаменательными знаками, съ договоромъ только отмѣтить въ углу для памяти честность вмѣстѣ съ пріобрѣтеніемъ. Имѣй и сочинитель свой календарь; впиши, естьли угодно ему, читателей, книгопродавцевъ, Академіи, почетныя мѣста и титла, происки и волокитства для полученія диплома на ученое достоинство, и тому подобное: нѣтъ ничего естественнѣе; но только не изключай онъ здраваго смысла и прямаго достоинства. Не опорочу его, естьли найду главу о соперничествѣ талантовъ, лишь бы не было зависти, досады, брани и ругательства въ отмщенie своего безсилія.
   Я могъ бы такимъ образомъ обозрѣть многія состоянія въ свѣтѣ, но едва не забылъ, что во всякомъ календарѣ означены дни и мѣсяцы, и они ожидаютъ нашего труда. Здѣсь минувшее обратится въ предбудущее не для горести безплоднаго сожалѣнія, но для возобновленія протекшихъ радостей, въ угожденіе благодарному сердцу, и въ память невозвратнаго, но милаго.
   Римляне имѣли въ ихъ календаряхъ дни злощастные, дни неудачные, дни очищенія, дни для памяти усопшихъ и также имѣли дни торжества, веселья, любви, согласія и надежды, тѣ дни соотвѣтствовали важнымъ для народа эпохамъ. Кто же изъ насъ не имѣлъ пріятныхъ для сердца эпохъ? кто изъ насъ пересматривая двенадцать мѣсяцовъ въ году; не замѣтилъ дня и даже часа, котораго одно воспоминаніе возбуждаетъ радость и трепетъ? Здѣсь нѣкоторые дни склонятъ его въ сладкой меланхоліи. Тамъ другіе приводятъ ему на память начало сердечной связи, рожденіе младенца или возвращеніе друга, или примиреніе искреннее съ достойнымъ человѣкомъ. Далѣе, къ его утѣшенію представится облегченіе нещастнаго, великая жертва добродѣтели. Намѣренія добраго сердца. Въ иномъ мѣстѣ признаетъ онъ свои ошибки или слабости, и постарается загладить ихъ. Не спасительно ли для насъ самое раскаяніе? не подкрѣпляетъ ли оно душу новыми силами? Не лишимъ себя такихъ выгодъ: сочиняя нашъ календарь, мы будемъ предвкушать тѣ удовольствія, которыя обѣщаетъ намъ чтеніе сего календаря.
   Но сего довольно для читателей, которымъ мысль моя понравится, а слишкомъ много для тѣхъ, которымъ они не полюбится. Между тѣмъ еще нѣсколько словъ; Естьли бы при сочиненіи подобнаго календаря, могли мы пользоваться выгодою сотоварищества; естьли бы друзья, любовники, супруги обще трудились надъ книгою сего рода чистосердечно и согласно; естьли бы отецъ, руководствуя сыномъ, а мать дочерью, направляли ихъ такимъ образомъ на путь жизни и добродѣтели; естьли бы мы посвящали сему періодическому труду первую недѣлю въ году, или послѣднюю передѣ истеченіемъ года, то домашнее щастіе было бы нѣсколько вѣрнѣе,-- а слава календарей справедливѣе.
   Но истина и справедливость бываютъ скучны, мечты и обманы веселы; и такія статьи, какъ наша о календаряхъ, усыпительны для многихъ. Почитатель Горація согласится, что можно и мудрому позволить себѣ нѣчто лишнее для забавы; и что разсудокъ можетъ иногда заснуть безъ великаго преступленія, естьли только сонъ его кстати и непродолжителенъ. И такъ заключу стихами Горація къ Виргилію:
   
   Misce stultitiam conslliis brevem;
   Dulee est desipere in loco.

-----

   Разсуждение о старых календарях и предложение о сочинении новых: [Эссе] / [Пер. В.В.Измайлова] // Вестн. Европы. -- 1814. -- Ч.78, N 24. -- С.281-297.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru