Ивашев Петр Никифорович
От ареста до ссылки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (По данным семейного архива Ивашевых).

ПАМЯТИ ДЕКАБРИСТОВ

СБОРНИК МАТЕРИАЛОВ

II

   

ЛЕНИНГРАДЪ
1926

   

От ареста до ссылки.

(По данным семейного архива Ивашевых).

   Если от Симбирска ехать вверх по Волге, то в 35 верстах от города, среди живописного ущелья приволжских гор, откроется богатое село Ундоры, называвшееся в XVII веке "селом Новым Воскресенским, что на Ундорских горах", а позднее "селом Воскресенским, Ундоры тож". {П. Мартыновъ. Селенія Симбирскаго уѣзда. Симбирскъ, 1904 г., стр. 217--224.} Место это старое, насиженное. Об этом ясно говорят остатки целых трех укрепленных городков, расположенных на расстоянии нескольких верст вокруг теперешнего села и служивших, по мнению Палласа, становищем разбойничьему атаману Герасиму, а по мнению К. И. Невоструева -- восходящих еще ко временам татарским. {В. Н. Поливановъ, Археологическая карта Симбирской губерніи. Симбирскъ, 1900 г., стр. 6.}
   Еще в первой половине XVII века в этих местах были верстаны поместными окладами казанец Матвей Змеев с сыновьями Ипполитом и Иваном, а в 1650 году по указу царя Алексея Михайловича казанец же Иван Елизаров Юрьев с сыном Михаилом получил "въ Казанскомъ уѣздѣ по Нагайской сторонѣ дикое поле, Ундоровское городище, Ивану -- 150 четвертей, Михаилу -- 50 четвертей, да сѣнные покосы на Ундоровскомъ островѣ 1000 копенъ и лѣсъ по рѣкѣ Волгѣ". Сын Михаила Юрьева Григорий продал свою землю богатому помещику, стольнику Федору Алексееву Зеленому, женатому на дочери Ипполита Змеева, принесшей мужу в приданое часть Змеевских земель. По смерти Федора Зеленого, село Новое Воскресенское, что на Ундорских горах, досталось дочери его Марье и в 1694 году принесено ею в приданое мужу ее воеводе Свияжской провинции Борису Ивановичу Толстому. Так Ундоры попали в род Толстых, происходивших от пришедшего в 1353 г. "изъ нѣмцевъ, изъ цесарскаго государства въ Черниговъ мужа честнаго роду, именемъ Индроса". Борис Иванович Толстой и сын его Василий Борисович были люди хозяйственные и постепенно путем покупки, мены и родственных союзов собрали в своих руках все земли, пожалованные некогда Юрьевым и Змеевым. По смерти Василия Борисовича Ундоры достались в 1773 году сыну его, полковнику (впоследствии тайному советнику и первому Симбирскому гражданскому губернатору) Александру Васильевичу Толстому, а от него в 1815 году переходят в составе его других обширных поместий, составлявших свыше 43-х тысяч десятин земли с 2706 душами, к единственной его дочери, жене генерал-майора Петра Никифоровича Ивашева -- Вере Александровне. К этому моменту Ундоры представляют из себя обширное благоустроенное имение в 10328 десятин земли, с 616 ревизскими душами, с построенной в 1800 году А. И. Толстым каменной церковью, барским домом, знаменитыми во всей округе оранжереями, суконной фабрикой и пристанью на Волге, близь которой тем же А. В. Толстым устроена слобода из десяти крестьянских дворов, названная по имени ее основателя к Александровским выселком".
   Что касается рода Ивашевых, в который отныне перешли Ундоры, то род этот является одним из коренных Симбирских дворянских родов. Ивашевы известны с 1597 года и служили по городам: Москве, Казани, Симбирску и Мурому. {"Архивъ А. И. Языкова", стр. 61l--613.} Как видно из родословия Ивашевых, первым из них, служившим по Симбирску, был прадед Петра Никифоровича -- Никифор Матвеевич. Сам Петр Никифорович был сыном секунд-майора Никифора Семеновича, богатого помещика, владевшего 1160 душами крестьян и землями в наместничествах Рязанском, Симбирском и Казанском, и жены его Дарьи Петровны, рожденной Окоемовой. Петр Никифорович родился в 1767 году и, как большинство тогдашних молодых дворян, еще в раннем детстве был записан на службу в Преображенский полк, {Там же, стр. 623.} -- где к 1-му января 1787 года и выслужил уже семь лет в унтер-офицерских чинах. После этого Петр Никифорович служил в Полтавском легко-конном полку, с которым участвовал в штурме Очакова, в Сумском легко-конном, состоя в котором штурмовал Измаил, и в Фанагорийском гренадерском. Затем участвовал в строении Одессы и южных крепостей, потом при покорении Царства Польского исправлял должность генерал-квартирмейстера. Наконец, в 1798 году был произведен в генерал-майоры и назначен шефом Таганрогского драгунского полка. В том же году Ивашев вышел в отставку, в которой и пробыл до 1810 г., когда вновь вступил на службу в Корпус инженеров путей сообщения. В 1812--1814 г.г. Петр Никифорович состоял военным директором путей действующих армий, а с 1815 по 1817 г. начальником 3-го округа путей сообщения. В 1817 году он вновь, и на этот раз окончательно, был уволен но прошению в отставку. За время своей службы Ивашев был награжден орденами Анны І-ой степени, Георгия 4-ой степени, Владимира 3-й степени, Прусским орденом Красного Орла 2-го класса, золотым крестом очаковским, золотым крестом измаильским, милиционной медалью 1807 года и медалью 1812 года. Однако, всем этим Ивашев гордился не так, как своей близостью во время службы к гениальному Суворову, лично хорошо знавшему Петра Никифоровича и неизменно к нему расположенному. Воспоминания об этом замечательном полководце всегда были дороги Петру Никифоровичу, и совсем уже на склоне своих лег он написал эти воспоминания на французском языке и в 1838 г. переслал их в Туринск сыну своему Василию Петровичу для перевода их на русский язык. {В печати эти записки появились в 1841 г. в томе XII "Отечественныхъ Записокъ".} В свободное от службы время Петр Никифорович усердно занимался хозяйством. Женившись на Вере Александровне Толстой, он стал жить по зимам в Симбирске или Москве, где у Ивашевых были свои дома, а остальную большую часть года проводить в имении своей жены -- Ундорах. Здесь, к тем хозяйственным усовершенствованиям, которые были сделаны еще его тестем, он добавил ряд новых, как-то: выстроил винокуренный завод, организовал образцовое овчарное заведение, устроил мельницу. Заботясь о хлебопашестве, Ивашев стремился и здесь ввести различные технические улучшения; так известно, что он сам изобрел жатвенную машину. Стремясь идти в ведении хозяйства наравне с передовыми хозяевами своего времени, Петр Никифорович участвовал в различных русских и иностранных сельско-хозяйственных обществах. При всем том Ивашев, по словам составителя его некролога "Симбирскія Губернскія Вѣдомости" 1838 г. No 47), имел "умъ просвещенный высшимъ образованіемъ, свойства души истинно-благородныя, характеръ кроткій, сердце доброе".... {И. Мартыновъ, Селенія Симбирскаго уѣзда, стр. 221.} Вполне под стать к нему была и Вера Александровна, являвшаяся, но всем имеющимся о ней данным, женщиной исключительно достойной. Деятельная, подобно своему мужу, она не ограничила своих забот кругом семьи, но приняла участие и в общественной работе, основав в Симбирске "Общество христианского милосердия", имевшего своей целью помогать неимущим и организовавшего "Дом трудолюбия", впоследствии преобразованный в женскую гимназию. {И. Мартыновъ, Городъ Симбирскъ за 200 лѣтъ его существованія.}
   Супруги Ивашевы имели четырех дочерей: Елизавету, впоследствии вышедшую замуж за гиттенфервальтера Петра Михайловича Языкова, Екатерину, ставшую женой камер-юнкера князя Юрия Сергеевича Хованского, Александру, по мужу Ермолову, жену гвардии штабс-капитана Александра Петровича Ермолова, и глухонемую Марию, вышедшую замуж за полковника Л. В. Дроздовского. Кроме того, у Ивашевых был единственный сын Василий, бывший любимцем и баловнем всей семьи. Первоначально все дети Ивашевы воспитывались дома, девочки под руководством гувернантки Ледантю, матери будущей жены Василия Петровича, а сын под руководством гувернера Динокура. Однако, позднее Марья Петровна была отвезена в Петербург, где и была определена в училище для глухонемых, а Василий Петрович четырнадцати лет от роду был отдан в Пажеский корпус. По всему, что мы знаем о нем, Василий Петрович получил, но понятиям своего времени и круга, очень хорошее образование. Не говоря уже о знании иностранных языков, бывших тогда обязательными для людей хорошего общества, молодой Ивашев учился музыке у знаменитого Фильда, {"Русская Старина" 1884 г., т. XXXIV, стр. 702.} считавшего его одним из лучших своих учеников, обучался рисованию, {"Русская Старина" 1880 г., No 10, стр. 128.} интересовался и хорошо изучил изящную литературу. {"Былое" 1919 г., No 19, стр. 55.} Все это, в соединении с красивой наружностью, хорошим воспитанием, природным умом, мягким характером и добрым привязчивым сердцем, вполне оправдывало исключительную любовь к нему родителей и сестер, из которых старшая, Елизавета Петровна, доводила эту любовь почти до экзальтации. По окончании Пажеского корпуса Василий Петрович был выпущен в 1815 году корнетом в Кавалергардский полк, в 1821 году произведен в ротмистры и вскоре затем был назначен адъютантом к главнокомандующему 2-ою армией графу Витгенштейну.
   С 1821 по 1825 год Ивашев, согласно сведениям, сообщаемым "Алфавитом Декабристов", "все почти время находился то на водах, то в домовых отпусках", куда его, повидимому, влекла та тесная дружба и глубокая искренняя любовь, которая соединяла всех членов семьи Ивашевых.
   Так, ни в чем не нуждаясь и ни у кого не заискивая, занимаясь деятельностью полезною не только для себя, но и для окружающего их общества, крепко спаянная родственной любовью изнутри, окруженная общим уважением и дружбой извне, жила эта крепкая старая семья.
   И вот, наступил роковой 1825 год. С февраля этого года Василий Петрович Ивашев находился в отпуску у своих родителей, проживая то в Симбирске, то в родных Ундорах. Таким образом 14 декабря его не было ни в Петербурге, ни в Тульчине, {"Декабрист Ивашев и его семья" -- "Былое" 1919 г., No 19, стр. 31.} и приказ об аресте его, как члена Южного Общества, последовал лишь после того, как на одном из допросов его назвал Комаров. В знаменитом "Алфавите Декабристов", лежавшем, по преданию, всегда на письменном столе императора Николая Павловича, против фамилии Ивашева было написано: "Принят в Южное Общество в 1820 году. Находился в совещании, бывшем в Тульчине в 1821 году по случаю объявления о разрушении Союза Благоденствия, и согласился на продолжение на юге Общества и введения республиканского правления, одобрял революционный способ действия с изведением тех лиц, кои представят в себе непреодолимые препоны. Причем избран начальником отдельной Управы, но не был оным. Кроме одного сего совещания ни на каких других не присутствовал и с 1821 г., но само взятие его в Москве, все почти время находился то на водах, то в домовых отпусках. Сие подтвердили князь Барятинский, Басаргин и штаб-лекарь Вольф, присовокупляя, что Ивашев неоднократно говорил, что Общество гибельно, что они неосторожно сделали, вступив в оное, и что надобно оставить его". Такова квинт-эссенция предъявлявшихся Ивашеву обвинений. Понятно поэтому, что, зная все это за собой, Василий Петрович, осведомившись о разыгравшихся событиях, выехал 14-го январи 1825 года из деревни на Москву, вероятно, с намерением проехать дальше в Тульчин. Вслед за его отъездом в Симбирск прибыл приказ об его аресте, который и настиг его в Москве, где он был арестован и с квартальным поручиком Чиплевским 26-го января того же года доставлен в Петербург на Главную гауптвахту, а оттуда того же числа переведен в Петропавловскую крепость. {Указатель к "Алфавиту Декабристов".} Автор статьи "Декабрист Ивашев и его семья" О. К. Буланова, на основании семейной переписки и одновременного с сыном отъезда в Москву старика Ивашева, полагает, что Василий Петрович еще до отъезда признался родителям о своем участии в тайном обществе. {"Былое" 1919 г., No 19, стр. 31.} Сообщения эти не лишены значительной доли правдоподобности. Однако, несколько против него говорят данные, сообщаемые Д. П. Родионовым в "Замѣткѣ о Родіоновыхъ". {"Русская Старина" 1878 г., No 9, стр. 158.} Вот что мы там читаем: "Старикъ H. Н.,-- нѣкогда адьютантъ Суворова,-- при арестѣ сына, молодого кавалергарда, отправился хлопотать о его участи въ Петербургъ.-- Здѣсь подалъ онъ государю Николаю Павловичу прошеніе, въ которомъ ручался въ неучастіи сына въ заговорѣ, и закончилъ письмо просьбою: что ежели бы дѣйствительно сынъ его оказался виновнымъ, то сугубою строгостью подвергнуть его наказанію. Сохранилось семейное преданіе, что это вмѣшательство отца было пагубою молодого декабриста, что письмо заставило обратить вниманіе слѣдственной комиссіи на человѣка, котораго вся вина заключалась въ томъ, что былъ богатъ и открыто жилъ. Въ домѣ его толпилась молодежь высшаго круга, а въ числѣ ихъ были люди, задумавшіе переворотъ. Вообще, можно сказать, что заговоръ не былъ тайною современному высшему петербургскому обществу: можетъ быть цѣль конечная не всѣмъ была ясна, какъ не ясна была она и для большинства главныхъ дѣятелей тайного общества. Старикъ всю жизнь мучился, обвиняя себя въ невольной причинѣ несчастія сына; жена его Вѣра Александровна (рожденная Толстая), женщина непреклоннаго нрава,-- всю жизнь корила мужа въ томъ-же". Как видим, подавая государю заявление о невиновности сына, Петр Никифорович либо должен был заведомо лгать, но этому противоречит прямой и правдивый его характер, а также знание того, что открытие этой лжи лишь ухудшит положение его сына, либо должен был невольно отдаться вполне искреннему порыву честного убежденного консерватора, недопускавшего даже мысли о том, что его родной сын может быть виновным. Последнее нам лично кажется более правдоподобным. Как увидим ниже, неведение Петра Никифоровича подтверждается и нашими письмами.
   Как бы то ни было, старый Ивашев поскакал вслед за сыном, нагнал его близ Мурома, вместе с ним приехал в Москву, 23-го января проводил арестованного сына в Петербург и 2-го февраля сам приехал туда же. Убитая горем семья его оставалась все это время в Ундорах и Симбирске, и туда-то посылал Петр Никифорович, едва ли не с каждой почтой, письма жене с подробным изложением петербургских слухов и толков о ходе следствия и позднее процесса, скудных фактических сведений и своих личных чаяний и упований. Письма эти, написанные частью по русски, частью по французски, полны интереснейших бытовых подробностей и в целом являются весьма любопытным памятником эпистолярной литературы первой четверти XIX века. Однако, большое количество и значительный объем каждого из них не дают нам возможности привести их полностью. Поэтому, с грустью оставляя пока в стороне все, что не касается непосредственно развертывавшихся тогда крупных исторических событий, ограничимся лишь теми выдержками из этих писем, которые касаются личности и судьбы Василия Петровича, расположив их хронологически и связав между собою необходимыми пояснениями. Заметим здесь, что то восхищение и преклонение пред императором Николаем Павловичем, которыми полно большинство писем старого Ивашева, и те громы, которые он щедрою рукою мечет в главарей декабрьского восстания, могут быть объяснены с одной стороны как истинные мысли старого консерватора, а с другой стороны объяснены и вполне основательным подозрением Петра Никифоровича, что письма его читаются цензурой. В письме от 2-го апреля 1826 г. Ивашев пишет жене: "Мнѣ очень жаль, что письма твои нисколько задерживаются на почтѣ, вчерась бы должно было получить, и я бы могъ тебѣ отвѣтить въ семъ письмѣ, но видно ихъ тамъ просматриваютъ, ибо приносятъ безъ всякой остановки разпечатанныя; въ прочемъ, я очень радъ, что переписка наша будетъ извѣстна правительству; я далее бы желалъ совсѣмъ мои письма не печатать, пусть читаютъ, пусть заимствуютъ ежели хотятъ всю святость нашихъ чувствъ семейныхъ, паши помыслы о благѣ промышленности, что составляетъ пользу общую и истинную для самаго государства, и наши чистыя чувства къ Богу, нашу надежду на него и Его помазанника.-- Ежели-же и поговоримъ худо о притѣсняющихъ насъ, притесняющихъ въ мѣстѣ и успехи государственной промышленности, пусть прочтутъ, пусть вѣдаютъ, что ихъ трактуютъ, какъ злостныхъ употребителен врученной имъ доверенности.-- Хуже сего не найдутъ они въ перепискѣ и въ сердцахъ Ивашевыхъ". Ясно, что вся эта тирада написана для цензуры, а потому кто знает, что писалось для нее-же в других письмах Петра Никифоровича?
   Нам известна та роль, которую играл Николай I в процессе декабристов, роль двойственная, весьма плохо согласующаяся с идеей неограниченного "монарха -- отца своих подданных". Эта двойственность не могла ускользнуть от взоров честного Петра Никифоровича. Фальшь и пенскренность глубоко печалили и оскорбляли его. Если внимательно вчитываться в его письма, то сквозь плотную завесу общепринятой тогда верноподданнической терминологии, ясно увидим, каким испытаниям подвергались порой монархические чувства старика. Он болел душой за сына, болел за мать и за себя, но не менее болел и за того, кого он привык искони считать источником всякой справедливости и милости и кто на его глазах превращался в судию пристрастного и жестокого. Он пытался оправдать его то соображениями государственной необходимости, то невозможностью обидеть избранных им же судей, но, видимо, сам мало верил в это. И можно с уверенностью сказать, что за время процесса декабристов старики Ивашевы, быть может, сами того не сознавая. много потеряли из своей любви и преданности Николаю I.
   Но, кроме этих сторон характера и ума Петра Никифоровича, вырисовывается и ряд других, как-то: исключительная любовь к жене и детям, благожелательство к окружающим его людям независимость и полнейшее отсутствие искательности по отношению к лицам, стоящим выше его, интерес ко всему новому в хозяйстве, большой практический смысл и ряд других положительных качеств. Все это делает образ Петра Никифоровича крайне симпатичным, а подлинным письмам его придает какую-то особую прелесть, которая, быть может, и не вполне будет ясна для читателей, знакомящихся с ними лишь в приводимых нами здесь выдержках. Но перейдем к самим этим выдержкам, оговорив предварительно, что французский текст дается нами в переводе и отмечен звездочками.
   Первое из наших писем датировано 18-м января 1826 г. и послано из Москвы. Вот что пишет в нем старый Ивашев: "После нашего счастливого соединения с Базилем около Мурома, мы прибыли сюда сегодня в час ночи прямо к кузену Мишелю, который уже спал, но дети прибежали, чтоб меня увидеть. Только в 9 часов утра кузен и кузина вышли, чтобы обнять меня, вручив мне твое дорогое письмо от 12-го, предшествующее тому, что принес Базиль. Прошу нашего Бога Спасителя сохранить вас в добром здоровье. Вас и всех наших дорогих детей обнимаю от всей глубины моего сердца, целую руки моей кузины Надежды {Надежды Львовны Завалишиной, рожд. Толстой.} и плачу съ нею по поводу ее скорби -- скорби, которая тяготеет над множеством здешнихъ фамилий; нет дня, чтоб не отправляли кого-нибудь совсем неожиданно, но что касается его, он находится уже в числе тех, кто оправданы и даже вознаграждены. Следовательно, это паллиатив на безпокойство моей кузины. Молодые сорванцы, зачинщики этой пустой игры их воображения, вписали в свой лист имена молодых людей, которых они даже и не знали, чтобы предоставить им какое-нибудь место, занятие для заполнения функционирующих должностей, другие сами подписали этот роковой лист обманным образом, будучи уверены, что они вносят дар на богоугодное дело; какъ молодой богачъ Шереметьев, {По делу декабристов привлекались Александр (1800--1857) и Николай (1804--1849) Васильевичи Шереметьевы; въ отношении первого дело было "оставлено без внимания", а второй был переведен из Преображенского полка в 43-й егерский полк на Кавказ, причем велено было ежемесячно доносить о его поведении.} молодой Суворов {Князь Александр Александрович Суворов (1801--1882), корнет л-гв. Конного полка, был допрошен по делу декабристов и после сего освобожден: впоследствии был генерал-инспектором всей пехоты.} и столько других. После, однако, подобных ошибок, назначенных для адского заговора, можно быть уверенным, что имена не всех будут скомпрометированы *. Я былъ у Тютчевыхъ, они соболѣзнуютъ, но не тужатъ о своихъ зятьяхъ Мур[авьевѣ] и Якуш[кинѣ]. {О каких именно Тютчевых идет здесь речь, не вполне ясно. Михаил Николаевич Муравьевъ (впоследствии гр. Виленский) и Иванъ Дмитриевич Якушкнн были женаты на родных сестрах -- Пелагеи и Анастасии Васильевнах Шереметьевых, мать которых Надежда Николаевна была рожд. Тютчева.} Тутъ были Голицыны, {Князь Михаил Николаевич и кн. Наталья Ивановна, рожд. Толстая, родители кн. Валерьяна Михайловича, члена Северного Общества.} они тоже о сынѣ своемъ говоря -- пусть оправдываются, зная и вполнѣ удостоверены въ судѣ, на строгой и милосердной справедливости основанномъ. И это буквально здѣсь всѣ въ одно слово благословляютъ мѣры, взятыя къ украшенію и уничтоженію сего злаго-адскаго плана, всѣмъ ненавистнаго. Растопчинъ умирая правду говорилъ, что во Франціи революцію сделали сапожники, кузнецы и подобнаго сословія люди, чтобъ сдѣлаться благородными, а здѣсь благородные думали ее сдѣлать, чтобъ содѣлаться кузнецами и золотарями. Какое вѣрное уподобленіе!".
   Таково было впечатление Ивашева от первого знакомства его с делом декабристов. В письме его ясно сквозит желание, но возможности, успокоить жену и дочерей указанием на то, что далеко не все привлекавшиеся к следствию действительно замешаны в деле, что невинных освобождают и даже награждают. Наряду с этим он сразу же спешит указать на свое отрицательное отношение к заговору и главным его зачинщикам.
   В этих своих суждениях Петр Никифорович не подымается над общим уровнем того круга общества, к которому он принадлежал и который в массе своей всячески спешил высказать свою лойяльность но отношению к власти и осуждение заговорщикам.
   Второе письмо написано тоже из Москвы утром и вечером 27-го января того же года. В нем Ивашев продолжает описывать московские слухи о ходе следствия и связанные с последним факты из жизни Московского общества. Вот что мы там читаем: "на сей почтѣ я не имѣлъ утѣшенія, мой сердечной другъ, получить твоихъ писемъ; и никто не получилъ отъ милой Надежды Львовны, {Завалишиной, рожд. Толстой.} которая должна уже получить утешительное извѣстіе отъ Дмитр[ія] Иринарх[овича] {Завалишина, декабриста.} о совершенномъ оправданіи и милостивомъ къ нему обращеніи государя императора въ самой день его пріѣзда, -- обойми ее за меня и поздравь съ сею безподобною радостію, также и милую мою Катерину Иринарховну. {Завалишину, (1803--1880).} -- Старшій сынъ Сергѣя Васильевича Толстова {Василий Сергеевич, полковник (1797--1839).} вчерась возвратился самымъ лѣстнымъ образомъ изъ Петербурга и разсказываетъ чудеса милосердія и общей очарованности къ монарху. Онъ радуется каждому оправдавшемуся, и уже множество примѣровъ: опубликованной между проч[ими] злодѣемъ -- Сомовъ, {Орест Михайлович, литератор, привлекался по делу декабристов.} совершенно оправданъ; сынъ свѣтл[ѣйшаго] Лопухинъ, {Павел Петрович, генерал-майор, член Союза Благоденствия.} генералъ-майоръ, тоже, -- два сына генерала Раев[ского] {Александр и Николай Николаевичи, привлекались по делу декабристов.} и пр. и пр. и Комаровъ. {Николай, подполковник квартирмейстерской части, член Союза Благоденствия.} -- Злодѣи оговариваютъ самыхъ невинныхъ, и ихъ вызываютъ безпрестанно изо всѣхъ мѣстъ отъ сюда нѣтъ дня, чтобъ каво нибудь не вызывали, и всѣ ѣдутъ безъ трепета, такъ, какъ и нашъ Базиль безъ малѣйшаго опасенія и съ большимъ спокойствіемъ по вызову поѣхалъ по утру 23-го, и я съ спокойною душою и въ уверенности какъ на милость Бога, такъ и на ево слова и на правосудіе императора ево отпустилъ. Существо дѣла предпринятого злоумышленниками противу престола и на совершенную гибель отѣчества должно быть въ совершенную ясность привѣдено, и пепелъ замысла долженъ быть развеянъ, сего требуетъ цѣлость отѣчества и незыблемость престола, которыя между собою тесно связаны для блага общаго -- слѣдственно, необходимо всехъ слышать и всё узнать, и потому то, мой другъ, прашу тебя святымъ имянемъ Бога, нашего покровителя и надежду, безъ огорченія терпеливо ожидать ево и моего извѣщенія"...
   2-го февраля Петр Никифорович был уже в Петербурге, где остановился на Почтовой ул. в доме графа Сиверса. От этого числа имеются, повидимому, целым два его письма к жене. Одно из них было им послано утром с симбирским помещиком М. И. Беляковым, другое вечером с Александром Михайловичем Языковым. Первого из этих писем не имеется в нашем собрании, но, судя но некоторым фразам второго письма, которым мы располагаем, можно думать, что в нем говорилось о заключении Василия Петровича в крепость. Подробности об этом должен был передать Вере Александровне изустно податель второго письма Александр Михайлович Языков. В нашем письме старый Ивашев пишет: "Есть ли въ состояніи буду выѣхать завтра къ Татищеву, попрошу ево узнать, нѣтъ-ли ему въ чемъ надобности; въ прочемъ, надобно имѣть терпеніе и уповать на милость Бога Спасителя".
   Однако, как видно из письма от 3-го февраля, на другой день после своего приезда, старик Ивашев чувствовал себя настолько уставшим, что отложил свое посещение военного министра А. И. Татищева до следующего утра, о чем он и сообщает жене в следующих словах: "вчерась 4-е утромъ я былъ у любезнаго моего Александра Ивановича Татищева, президента Комиссіи. Онъ меня дружески принялъ, встрѣтивъ сими словами: "Знаю мой, другъ, за чѣмъ ты пріѣхалъ".-- Не просить Васъ о пощадѣ, а напротивъ, а есть ли онъ не изъ числа изверговъ адскаго гнезда злыхъ умысловъ, то по деликатности ево сложенія прошу о сухости ево жилья.-- "Нѣтъ, онъ не изъ числа злодѣевъ, а по другимъ обстоятельствамъ принадлежитъ къ объясненіямъ".-- Вы облѣгчаете сердцѣ мое.-- "Если хочешь писать къ нему, можешь черезъ меня".-- Доколе не будетъ оправданъ, никакова сношенія съ нимъ имѣть не буду.-- "Жалею, что вчерась не удалось мнѣ разпознать о ево комнатѣ, завтра узнаю и тебя увѣдомлю; а какъ тебѣ извѣстно, что я не имѣю врѣмени видется с тобою кроме обѣда, то пожалуйста по старой дружбѣ приходи, когда заблагоразсудишь".-- У васъ много обѣдаютъ, а съ моею непріятною миною быть въ обществѣ не къ статѣ и для васъ обременительно.-- "У меня никто не обѣдаетъ, а ты пожалуйста пріежай но чащѣ".-- Вотъ первый сеансъ мой съ нимъ, и инова покуда дѣла съ нимъ говорить не могу. Хотя тяжело, но обѣдать сегодня къ нему поѣду, и что буду знать, тебѣ, мой другъ, слово до слова сообщать буду. Знаю, что онъ здаровъ".
   Обещания своего не сноситься с сыном, ранее чем он оправдается, П. Н. Ивашев, конечно, сдержать не смог.
   К следующему своему письму от 9-го февраля Петр Никифорович приложил уже первую записку от сына, которая, однако, к сожалению, до нас не дошла, как и остальные его довольно многочисленные записки к родителям из крепости. Очевидно, записки эти являлись для семьи Ивашевых чем-то священным и хранились особо от писем передававшего их отца. Надо думать, что, по условиям строгой тюремной цензуры, записки Василия Петровича вряд-ли были многословны и, вероятнее всего, содержали в себе лишь сведения о состоянии его здоровья да еще изъяснения сыновних и братских чувств. Со своей стороны Петр Никифорович, пересылая эти записки, пополнял их теми сведениями о сыне, которые ему удавалось добыть из устных бесед с лицами, так или иначе прикосновенными к делу. В упомянутом письме от 9-го февраля он пишет: "Базиль написал тебе письмо, которое я присоединяю здесь.-- Я просил министра Татищева позволить ему писать тебе каждую почту через мое посредство все время его заключения; он здоров, и что мне даст возможность вздохнуть более свободно, это то, что Татищев меня убедил, что он совсемъ не в числе этой гнусной банды, вдохновленной адом, и имена которых внушают ужас даже их родителям. Слава милосердному Богу, мой друг, это еще громадное утешение въ нашемъ несчастии; мы имеем надежду на святое сострадание, доброту, справедливость и милосердие нашего ангела -- императора, который входит во все обстоятельства и выказывает во всем самую строгую справедливость, соединенную съ божественным великодушием. Все эти случаи заставляют нас видеть, что Бог покровительствует России, что все адские интриги, посеянные извне, и все мины, которые диавол разбрасывает внутри, чтобы взорвать на воздух христианского колосса, делаются только для того, чтоб показать ее более блестящей над разсеянными облаками и еще более любимой небом. И, в сущности, какое счастье может быть более счастья жить под правлением, таким человечным и благополучным. Чего хотели эти легкомысленные головы? Рискуя всемъ, для кого? К чему? Случаю к совершенному ниспровержению счастья и даже жизни лучших их соотечественников. Говорят, что это были умные головы, но где их раз-- судок? и к чему громадный ум без чуточки разсудка? Это всепоглащающее пламя без конца и без цели. Я надеюсь, что, по милости Божией, наш не был в этомъ числе. Успокоимся, мой друг, и с уверенностью будем ждать справедливого решения, которое великодушный Государь произнесет над его участью. Если это время, столь желанное, не придет тотчас? знайте, что число заключенных значительно и что нужно время, чтобы свести их на очную ставку..."*
   В письме от 12-го февраля П. Н. Ивашев пишет: "На прошедшей почтѣ я къ тебѣ писалъ, мой другъ, и приложилъ письмо отъ 6-го отъ Базиля. Надѣюсь, что ты ево получила и успокоилась на щотъ ево здоровья.-- Теперь до двухъ часовъ, т. е. до последняго времени для отсылки почты, ожидалъ я въ новь отъ него письма черезъ посредство Александра Ив[ановича] Татищева, у котораго я вчерась для этого остался обѣдать, но, видно за множествомъ предмѣтовъ, онъ забылъ взять отъ него письма, но есть ли получу, то съ завтрешней почтой пошлю -- можетъ быть еще застанетъ въ Москвѣ Симбирскую. Я однакоже имѣю свѣденіе, что онъ здаровъ. Вотъ, мой другъ, покуда все, что я знаю"...
   Дальше, повидимому, следовало какое-то не дошедшее до насъ письмо Петра Никифоровича, к которому была вновь приложена записка Василия Петровича. По крайней мере, в письме от 19-го февраля Ивашев пишет: "На послѣдней почтѣ я послалъ къ тебѣ письмо отъ нашего В:[асилия] П:[етровича], оно должно тебя успокоить касательно ево здоровья и содержанія по милости Государя. Я ожидалъ, что и съ сею почтою могу тебѣ за новое же доставить, но всякое высочайшее снисхожденіе какъ то умѣютъ у насъ принимать въ свою пользу съ такимъ излишествомъ, что невольно заставляютъ положить преграду. Не письмы, тетради ежедневныхъ переписокъ начались пересылаться между жонъ и мужей -- и между родственниками -- до того, что просматривать их должно бы было установить особую комиссію, -- и теперь никто не получаетъ свѣденія. Мнѣ бы ничего более знать не желалось, какъ о состояніи ево здаровья, и то кажется успею я испросить, хотя словесное известіе.-- О ходѣ дѣла сего -- хотя и полагали, какъ обыкновенно объявлено было въ вѣдомостяхъ, что скоро довѣдено будетъ до окончанія, но, кажется, не такъ еще скоро. * Чтобы искоренить зло, надо найти его корни всюду, где оно могло их пустить.* По чему знать, можетъ быть обстоятельства вынудятъ продержать и самыхъ мало-виноватыхъ долѣе, нежели великодушное сердце Государя по собственнымъ чувствамъ того требовало"...
   Как видим, приведенное письмо наполнено жалобами на неосторожных корреспондентов, из-за которых была приостановлена переписка всех остальных заключенных. О том же говорится и в письме от 25-го февраля: "На прошедшей нѣдѣлѣ я писалъ къ тебѣ, мой другъ, что переписка до того затруднила и Коммиссію и самаго Государя, что приказано установить срочный порядокъ, -- и потому получать сведеніи сдѣлалось затруднительнѣе и рѣже. Вчерась однакоже я былъ у А. И. Т[атищева]; онъ при мнѣ приказалъ принять письмо отъ В[асилия] П[етровича] и ко мне доставить по позволенію, но видно еще не получено сегодня, за тѣмъ и не посылаю. А знаю, что онъ, слава Богу, здоровъ. Надѣюсь съ слѣдующею почтою доставить тебѣ сіе утѣшеніе".
   В письме от 27-го того же месяца Петр Никифорович возвращается вновь к тому же больному вопросу. *"Но у меня нет писем от Базиля, несмотря на словесное приказание Татищева доставлять их мне -- причина понятна: т. к. вся подобная корреспонденция проходит через руки Государя Императора, т. к. он очень занят и т. к. церемония приема похоронной процессии у него отнимает время, то эти письма, м. б., остаются въ его кабинете. Конечно, их наберется еще более и удлинит продолжительность следствия. Бог знает, когда настанет очередь разбора дела, касающегося нашего Базиля; многие получили свободу. Надеюсь на Бога, что он не будет так виноват, чтоб подвергнуться наказанию более жестокому, чем обычное заключение. Я надеюсь, что ты получила его письма отъ 5--6 февраля, он не жалуется ни на свое помещение, ни на содержание, -- говорят, что он чувствует себя хорошо..."*
   5-го марта Петр Никифорович пишет жене, что, по полученным им словесным известиям о сыне, последний здоров, и прибавляет: "Я слава Богу такъ же здаровъ и объ немъ ничево более не знаю; говорятъ, что скоро решится ихъ участь. Но есть ли сообразить все важныя занятія попечительнаго Государя, общій занятіи печальною церемоніею, которая завтрешній дѣнь 6-го войдетъ въ столицу и продлится дней 6, то едва ли слѣдственная коммиссія не продлится во весь постъ; въ прочемъ все зависитъ въ упованіи нашемъ на соизволеніе Божіе и имъ благословенное милосердіе Государя, котораго начало правленія ознаменовывается справедливыми, мудрыми и строгими правилами правленія. Я тебя уже прежде увѣдомлялъ о причинѣ остановленной переписки, а теперь за многими дѣлами и вовсе прекращена между ими и родными: безразсудность во зло употребила милость высочайшую, и отъ таво терпятъ таперь все тѣ, которые несмѣли ничего болѣе желать знать, какъ о здоровьѣ ихъ".
   7-го марта Ивашев пишет: *"Я в восторге, что получил Ваше письмо к Базилю, я его снесу Татищеву -- оно, равно как и письма моих дорогих детей и Языкова, будут бальзамом для его сердца, такого доброго, честного и желающего добра всемъ, даже в ущерб себе самому. Этими то возвышенными чувствами он и был вовлечен в свое настоящее несчастна. Я вполне убежден, что никакой преступный умысел не осквернил его чистого сердца, в вину ему может быть поставлено только знание. Но так как он был связан знакомством и общею службою со всеми теми, кто замешан серьезно в неизвестной мне Тульчинской конгрегации, и сам, по своей прямоте, признался в том, что о ней знал, не будучи однако ее участником, то задержали его, очевидно, для того, чтобы получить от него некоторые разъяснения. Говорят даже (я не знаю верно ли это), что сами его товарищи считают его наименее виновным и признают, что онъ не был замешан непосредственно. Уже это одно -- большое для нас утешение, дорогой друг. И наконец я так надеюсь на милость Божию и на справедливую доброту Государя".
   В письме от 12-го марта Ивашев вновь говорит о пресечении переписки с сыном. "Многія и знакомые и вновь знакомыя интересуются, обѣщаютъ узнавать, вызываясь сами (потому что я за правило поставилъ не просить никаво), и иныя после сказываютъ, что узнали наверно, что онъ здаровъ. Но переписка вовсе пересечена особливо но случаю нахождѣнія здѣсь 6-й день тѣла покойнаго Государя Императора въ Казанскомъ соборѣ"... И дальше продолжает: "Татищевъ хоть и приказывалъ при мнѣ, чтобъ доставить мнѣ письмо отъ В., но уже 12 дііѣй прошло что я не получаю. Сегодня мнѣ сказывали, что получу можетъ быть завтра. Ежели получу, то жалеть буду, для чего не ныне, чтобъ я могъ тебѣ доставить новое успокоеніе; я очень чувствую, какое дало тѣбѣ перьвое Ево письмо. Твое же письмо и милыхъ мнѣ Петра Михайловича {Языкова, мужа Елизаветы Петровны.} и Лизы на другой же дѣнь отдалъ я А. И. Татищеву, ѣхавшему тотъ день въ кр[епость]. Я думаю, что они ему будутъ большимъ облегченіемъ въ ево положеніи. Чтожъ я не писалъ къ тебе по 2 раза въ нѣделю, это точно отъ таво, что я всякой дѣнь ожидалъ ево писемъ, для пересылки къ тебѣ". Еще далее, после ряда хозяйственных дел, Петр Никифорович сообщает: "Меня только что уверяли, что после похоронъ Государя сначала дѣла Комиссіи будутъ закончены и наиболее виновные судимы, но что все это должно разъясниться конфирмаціей, которая, конечно, будетъ опубликована".
   Наконец, долго жданное письмо Василия Петровича было получено, и 16-го марта Ивашев пересылает его жене при письме, в котором много говорит о деле, пытаясь, повидимому, успокоить жену, мучившуюся неизвестностью. "Прилагаю при семъ къ тебе, мой сердечной другъ, письмо В. П. отъ 14-го сего м-ца, я такъ радъ, что могу наконецъ еще доставить тебѣ успокоеніе на ево щотъ, что онъ слава Богу здаровъ, и надежда на Его милость святую и на справедливость Государя ево не оставляетъ... Ты спрашиваешь меня, мой другъ, зачѣмъ онъ къ тебе не пишетъ; прежнія шісьмы мои тебе это объяснили, а притомъ и печальная церемонія занимала всехъ; конечно, была въ производствѣ ихъ дѣла и во всемъ остановка". Излив в наивно-патетической форме свои патриотические чувства по поводу церемонии погребения Александра I, Ивашев продолжает: *"Сколько людей в том же положении как наше, мой дорогой друг, хотели-бы знать, как идут дела; ничего не знают и не могут знать, потому что это то, что требует громадного секрета и охраняется; также и мои уста никогда не откроются, чтобы задать малейший вопрос. С решительным терпением и надеждою на милость Божию и Его избранника надо ждать окончания следствия, относительно котораго городская молва не допускает отдаленного срока. Позволение переписываться с родителями дает громадное утешение и в то же время громадную уверенность. Что касается продолжительности моего пребывания здесь, могу ли я назначить, мой дорогой друг. Очень нужно, чтобы я дождался результатов, во первых, чтобы во время собрать ему все необходимое, а во -- вторых, где бы я могъ лучше существовать в подобном случае, и кто бы лучше тут мог тебе услужить?"*
   23-го марта Ивашев сообщает: "На прошедшихъ двухъ отъ сюда почтахъ отъ 16-го и 19-го я къ тебѣ, мой другъ, писалъ, и съ перьвою послалъ письмо отъ 13 н отъ 14-го, которыя надѣюсь дошли до рукъ твоихъ и должны некоторое принѣсть успокоеніе на щотъ ево здаровья; я надѣялся еще одно получить и къ тебѣ послать, но еще не получилъ; говорятъ, что к[нязь] А. Н. Голицынъ, имѣющій порученіе все ихъ перечитывать, слишкомъ занятъ какъ симъ порученіемъ, такъ и иными должностями, что никакъ успеть не можетъ скорѣе имъ дать ходъ. Да и правитель или директоръ канцеляріи у В[оеннаго] Министра старикъ Бежевичъ -- добрый ч[еловѣкъ,] принявшей на себя сострадательной трудъ за доставленіе спокойствія роднымъ печься, на сихъ дняхъ получилъ ударъ, -- то можетъ быть и эго пріостановило. Коль скоро получу -- тотчасъ отправлю. Какъ ни обѣщали, что коммиссія скоро приведетъ дѣла къ окончанію, но теперь начали въ городѣ говорить, что дѣлъ накопилось такое множество, что прнвѣсть въ порядокъ, для объясненія всего, потребуется много еще времени; иные полагаютъ къ празднику Воскр[есения] Госп[одня], иные же отлагаютъ даже до коронаціи -- въ прочемъ, никто ничего не знаетъ".
   В заботах об облегчении судьбы заключенного сына Петр Никифорович, видимо, возлагал не малые надежды на графа Н. X. Витгенштейна, адьютантом которого состоял молодой Ивашев, и с семьей которого он был очень близок. Вот что читаем мы в письме от 26-го марта: "На прошедшей почтѣ, мой другъ сердечной, т. е. отъ 23-го, я писалъ къ тебѣ обо всемъ, что до свѣденія твоего довѣсти могъ; въ добавленіе скажу, что 23-го вечеромъ приѣхалъ сюда г. Витгенштейнъ, остановился во Дворцѣ по волѣ Государя, что доказываетъ атенцію. 24-го по утру я у него былъ, принялъ меня обыкновенно ласково и съ участіемъ, спрашивалъ о тебѣ и какъ ты приняла, -- но я далѣе съ нимъ говорить не хотелъ, потому что и онъ ничево и не зналъ и не знаетъ; вчерась вечеромъ еще былъ у него... Я намеренъ чаще у нево быть и молчать -- говорить надобно чувствамъ, безмолвныя чувствы можетъ быть будутъ красноречивы. Я ни у ково часто не бываю, кажусь изъ редка, дабы и собою не тяготить и себя облегчать; за всѣмъ тѣмъ такъ много съ кѣмъ надобно повидаться, чтобы рассѣягься и что нибудь услышать, что почти не обѣдаю дома или очень редко".
   29-го марта П. Н. Ивашев пишет: "Благодарю Спасителя Бога... и за милость Ево святую благодарю Ево къ В. П.-- По милостивому позволенію Государя, вотъ письмо ево отъ 22-го. Онъ здаровъ. Всіо нужное къ нему сегодня посылаю. Вижусь съ Татищ[евымъ] часто, т[ое]сь всякую неделю разъ, и черезъ нево пошлю.-- У г. Витгеншт[ейна] три раза былъ; 5 днѣй онъ здѣсь, и вчерась въ двоемъ съ нимъ сидѣлъ до полуночи часа 2. Много говорили о ево хозяйствѣ; и онъ повторилъ мои вздохи, но никто ни малѣйшаго понятія не имѣютъ ни о чемъ сокровенномъ... Пошли, мой другъ, поздравить княгиню Барат[аеву]: онъ освобожденъ {Александра Николаевна, рожд. Чоглокова, жена кн. Михаила Петро -- инча, привлекавшегося по делу декабристов.} -- Петруша ево виделъ, хотѣлъ ко мнѣ заѣхать".
   Донас, к сожалению, не дошло письмо Ивашева от 30-го марта, при котором он, как видно из следующего письма от 2-го апреля, переслал ясене письмо Василия Петровича от 22-го марта. В имеющемся у нас этом первом апрельском письме Ивашев снова возвращается к сообщению об отношении гр. Витгенштейна и о тех надеждах, которые в нем это вызывает. "Вчерась я обѣдалъ въ другой разъ у Остер[мана] {Граф Александр Иванович Остерман -- Толстой, генерал-адъютант (1770-1857).} съ г. Витген[штейномъ], Толстымъ, Петр[омъ] Алекс[ѣевичемъ], {Граф П. А. Толстой, генерал-от-инфантерии (1761--1844).} и съ ихъ семействами. Витген[штейнъ] мнѣ два раза руку жалъ съ лицемъ гораздо веселѣе прежняго; желалъ бы изъ сего заключить какое нибудь пріятное предвѣстіе".
   То же говорит он и в письме отъ 6-го апреля. "Вчерась я былъ во Дворпѣ у живущаго тамъ гр. Витгенштейна, съ 10-ти ч. вечера до 12-ти в одномъ ево семействѣ, и я какъ будто былъ отъ онаго не отдѣляемъ; между многими веселыми, какъ ты ево знаешь, разговорами было общее предположеніе, что недолго продолжится неизвѣстность, занимающая многихъ намъ подобныхъ; это во всѣхъ домахъ давно говорятъ, то же мнѣ говорилъ и Татищевъ третьево дни послѣ обѣда у него. Но можно вообразить о количествѣ накопившихся бумагъ и сколько потребно врѣмени на привѣденіе въ порядокъ и на разсмотреніе и верное приведеніе въ ясность. Государь, говорятъ, самъ скорбитъ о долгомъ задержаніи, но притомъ говоритъ большую правду, что лучшѣ некоторая медленность съ осторожностію, чѣмъ скорость, могущая выпустить изъ виду наблюденіе справедливости".
   Утром 9-го апреля П. Н. Ивашев пишет: "Новаго мой другъ ничево не могу тебѣ сказать. Общій голосъ о непродолжительномъ срокѣ решенія такъ уже здѣлался въ слухъ обыкновеннымъ, что принимаешь ево безъ вниманія". Приближалась Пасха, и примерный семьянин Петр Никифорович впадает в грусть при мысли, что ему придется встречать праздник вдали от жены и дочерей, с одною лишь глухонемою дочерью Марией. "На прошедшихъ двухъ [почтахъ] ты, мой другъ, должна получить письмы и отъ В. П. въ мѣстѣ съ моими, последнее было отъ 2-го апреля"... Далее вспоминая о заключенном сыне, Петр Никифорович говорит: "щастливее бы было для меня, если бы собою я могъ замѣнить всѣхъ васъ хоть на одинъ часъ утренній при общемъ восклицаніи христіанъ въ объятіяхъ сидящаго въ уѣдиненіи! Но не видима возможность. Письмы ваши доставлю къ нему и, ежели получу отвѣтъ, не задержу".
   16-го апреля, за день до Пасхи, Ивашев пишет: "Такъ какъ многіе, исполнилъ вчерась христіанской долгъ и А. И. Тат[ищевъ], я Ево поздравлялъ, онъ принялъ меня с признательностію, но очень былъ не веселъ, снова говорилъ, что скоро должно кончиться".
   18-го в самый день Пасхи Петр Никифорович после трогательных поздравлений и пожеланий сообщает: "Въ великій четвертокъ я отдалъ Татищеву письмо твое и Лизы при моемъ В. П. Слышу, что онъ слава Богу здаровъ, что Государь съ настояніемъ печется о скорѣйшемъ решеніи или окончаніи дѣла"... То же письмо Ивашев продолжает писать и 20-го утром, причем говорит: "Письмы ваши, приложенныя къ В. П., я имѣлъ случай вчерась же после обѣда или уже вечеромъ поручить для доставленія, съ обѣщаніемъ доставить отвѣтъ. Знаю, что онъ слава Богу здаровъ и ио милостивому попеченію Государя содержанъ безъ нуждъ. Я бы очень желалъ распространиться далее о сей статьѣ сказать тебѣ, что уразумеваютъ гадательно о степени его виновности, но какъ нѣтъ ничего вернаго, то лучшѣ оставить до решенія, и съ терпеніемъ и упованіемъ на Бога и справедливой судъ Государя, ожидать ево положительного опредѣленія. Обедалъ вчерась у Остермана. Онъ такъ же огорчается горемъ сестры своей Натальи Ивановны, {Кн. Голицына, мать Валерьяна Михайловича Голицына, декабриста.} справлялся по ея дѣлу и нашему, увѣряетъ, что ее дѣло труднее".
   22-го апреля пришло, наконец, письмо от Василия Петровича, которое обрадованный отец на другой-же день (23-го) спешит переслать Вере Александровне, сопровождая его следующими словами: "Таперь препровождаю къ тебѣ письмо отъ нашего Базиля отъ 14-го. Ты увидишь, что онъ говѣлъ и сподобился с[вята]го причастія, и что онъ, благодареніе Богу, здаровъ. Очень радъ, что могу тебѣ нащотъ сей успакоить. Далее будемъ, мой другъ, ожидать съ христіанскимъ терпеніемъ. Вчерась вечеромъ доставили ко мнѣ это письмо. Сегодня я заѣжалъ къ Тат[ищеву] узнать, отъ чего не доставляли къ нему 2 нѣдели посланныя вѣщи, но не засталъ ево -- онъ туда уже уѣхалъ с утра; спешатъ, какъ кажется, привѣсть все къ окончанію"...
   Порой, раздумывая над трагической судьбой сына, Петр Никифорович склонен был принять героическое решение -- собственной кровью смыть лежащую на последнем вину. В этом именно смысле и пишет он жене 27-го апреля: *"С прошлою почтой ты должна была получить письмо Базиля отъ 14-го. Слава Богу, он на здоровье не жалуется, а только на потерю вещей, которые я ему послал; Татищев этим деломъ тем более огорчен, что я их послал его путем. Я заказал другие и чере& три дня вновь их ему пошлю. Бог знает сколько времени будет еще длиться следствие -- члены сами уже утомлены, но надо ожидать, что окончание близко, и только Богу одному известно, какая судьба ожидает нашего Базиля -- может быть, заключение в течении нескольких месяцев, может быть -- служба в армии тем-же чином; вероятно, дней через десять или немного больше мы узнаем приговор нашего великодушного монарха. Иногда мне приходит в голову умолять Его Величество разрешить шестидесятилетнему отцу загладить непредвиденную ошибку сына службою в передовых частях, если случится война, -- и этим смыть грех, который тяготеет над моим сердцем. Это зависит только от твоего согласия".
   Переписываясь с сыном, Ивашев старался, насколько это было в его силах, облегчить условия его содержания в тюрьме. Выше мы видели, что ужо при первом своем свидании с А. И. Татищевым он просил последнего о переводе Василия Петровича, ввиду слабости его здоровья, в сухую камеру, теперь -- в письме от 30-го апреля мы читаем: "Таперь я съ удовольствіемъ доставляю тебѣ для успокоенія твоего два письма отъ B. П. отъ 24-го и 26-го с. м., третьево дни и вчерась ко мнѣ присланныя. Благодарю Бога, что онъ здаровъ. Ты увидишь, что я послалъ къ нему съ мѣсяцъ назадъ тому халатъ и 2 лѣтнихъ плат., трубку и табакъ, но все сіи вѣщи затерялись.-- Ныне я попрошу переслать къ нему то же съ прибавкою утр. сапогъ. Одинъ изъ этихь дней я провелъ у Левашова, генералъ-адьютанта, Вас[илія] Вас[ильевича], {Граф В. В. Левашов, ген.-от-кавалернн, ген. адъютант (1783--1848).} члена Слѣдственной Комиссіи; я не видѣлъ его передъ эгнмъ изъ боязни, чтобы мои визиты не были ему обременительны и чтобы онъ ни сколько не думалъ, что я дѣлаю какія то попытки по отношенію къ его особѣ; онъ мнѣ сказалъ, что это продолжится не болѣе, чѣмъ 3 недѣли, и просилъ, со своей стороны, тебѣ сказать, что онъ всегда есть и будетъ готовъ къ твоимъ услугамъ, на которыя ты всегда можешь разчитывать".
   4-го мая Ивашев пишет: "Изъ приложеннаго письма ко мнѣ В. П. вы увидите, что отчаяніе не имѣетъ мѣста въ ево сердце, напротивъ, надежда на Бога и на справедливость Государя его нодкрепляютъ.-- Со всемъ тѣмъ кажется, что мнѣ должно будетъ прожить здѣсь до іюня".
   В письме от 7-го мая Петр Никифорович говорит, что со времени отправки своего последнего письма жене он "ничего новаго не слыхалъ и не видалъ".
   10-го пришло письмо Василия Петровича, препровождая которое 11-го жене, Ивашев пишет: "Вчерась доставлено ко мнѣ письмо отъ 13; прилагаю ево; поблагодаримъ въ мѣстѣ Бога о сохраненіи ево здаровья и пообождемъ еще съ терпеніемъ и надеждою на святую милость и справедливость Государя".
   Время шло, и все чаще и чаще начинали ходить слухи о скором окончании следствия. Слухам этим внимали одновременно н со страхом и надеждой. 14-го мая Петр Никифорович сообщает жене: "Ни чево новаго сказать тебѣ не могу. Слухъ носится по городу, что будущею нѣделыо решеніе воспослѣдуетъ. Много гадательныхъ расказовъ, коимъ ни веры, ни основанія полагать не возможно"...
   Однако, уже в следующем письме 18-го мая Ивашев с грустью пишет о том, что роковой срок вновь отступает: "Сего дня отправилъ я къ В. требуемыя имъ въ пересланномъ къ тебѣ ево письмѣ табакъ и сигары и ваши письма. Говорятъ объ дѣлѣ, что еще днѣй на 15 продолжится или и более; что дѣлать: терпя много, надобно еще потерпеть".
   21-го Ивашев снова говорит о близком окончании следствия и суда и даже условливается с семьей о порядке извещения о судьбе Василия Петровича: "Прилагаю здѣсь письмо В. П. отъ 18-го, оно должно тебѣ принѣсти некоторое успокоеніе. Слава Богу, онъ здаровъ и надѣется на Бога безъ отчаянія. Надѣются, что послѣ того, какъ Слѣдственная Комиссія закончитъ свои дѣла -- что совершится въ одинъ изъ ближайшихъ дней, судъ продлится недолго, потому что остается только произнести приговори сообразно съ законами и соотвѣтственно съ дѣяніемъ и виною каждого.-- Я полагаю за лучшее и объ окончаніи не посылать къ тебѣ ни курьера ни эстафета, а просто но почтѣ буду писать, менее будетъ пересудовъ,-- да и что пользы?... Вѣдь мы уже привыкли къ терпенію, слѣдственно, 6 дней ранее или позже знать не все ли тоже?..."
   В эти тяжелые дни супруги Ивашевы всячески старались поддержать друг друга, не дать отчаянию овладеть их сердцем и умом. В письме от 23-го мая мы читаем: "Сегодня получилъ отъ бѣднаго нашего В. письмо, прежде, т. е. 13-го, писанное, а на прошедшей послано къ тебѣ отъ 18-го, гдѣ пишетъ, что получилъ требуемыя вещи; но дабы тебѣ дать читать ево руки письмы, то хотя и прежде писанное, но посылаю.-- Всіо, что ты въ семъ последнемъ письмѣ ко мнѣ пишешь, готовъ послѣдовать твоимъ совѣтамъ. Левашову отъ тебя перескажу; знаю напередъ, что не получу отъ него ни да, ни нѣтъ въ отвѣтъ, поелику онъ долженъ по мѣсту своему быть столько скроменъ, каковъ онъ точно есть, но не менѣе; пусть знаетъ чистоту нашихъ чувствъ, въ коихъ, я думаю, нѣтъ ни одного сомнѣвающагося изъ самыхъ малознающихъ насъ". Повидимому, здесь речь идет о каком-то плане облегчения участи Василия Петровича, придуманном Верой Александровной и не вполне разделявшемся Петром Никифоровичем.
   Письмо от 28-го мая начинается изъявлениями радости о том, что Вера Александровна и оставшиеся с ней дочери ее живы и здоровы. Затем Петр Никифорович говорит: "В. и я здаровы. какъ ты увидишь изъ приложеннаго здѣсь его последнего письма отъ 24-го. Сей часъ я былъ у Татищева для тово единственно, чтобъ что нибудь новаго довѣсти до твоего свѣденія, но по отвѣтамъ ево видно только, что обработываніе дѣлъ ихъ будетъ продолжаться до некотораго еще врѣмени; а потомъ соединенныя члены государства будутъ судить, какъ въ городѣ говорятъ. Вотъ что носится давно по слухамъ и что подтверждается, а такъ ли или иначе, и чѣмъ кончится, Богъ знаетъ"...
   Дни томительных неизвестности и ожидания продолжались; 31-го мая Ивашев пишет: "Отъ В. П. нашего послалъ къ тебѣ на последней почтѣ письмо, но которому видно, что и онъ, благодаря Спасителя, сохраняетъ свое здаровьѣ.-- Новаго ничево нѣтъ еще! Извѣстно, что занимаются безъ потери врѣмени окончательными дѣлами, но количество затрудняетъ соображеніе, требуемое строгою справедливостію".
   Несчастный отец нервничает и не может сидеть дома, а "слоняется", но его выражению, но знакомым. Насколько тяготила неизвестность, насколько пугала близкая развязка, на -- столько-же, если не еще больше, раздражали безчисленные, ярко противоречивые слухи, ходившие но городу. Вот что читаем мы в письме от 1-го июня: "О сѣмъ дѣлѣ говорятъ, что еще несколько дней продолжится, но такъ много уже прежде говорили, что нельзя ни на какія слухи положится. За вероятное можно полагать, что непріятное такое дѣло долгимъ своимъ разборомъ должно наскучить какъ самому Императору, такъ и слѣдователямиъ. Ежели городскую болтовню слушать, то все уже напередъ предугадали, а на поверку выходитъ вздоръ уже три мѣсяца, каждой дѣнь обѣщаются скораго рѣшенія, -- но можно ли серьезное дѣло, требующее самаго разсмотрительнаго разбора, скоро распутать, извлѣчь истину и решить?"
   Наконец, столь долго ожидаемый день настал. Следственная Комиссия окончила свой работы, и был издан манифест. Вот как 4-го июня сообщает об этом Петр Никифорович: "Отъ В. П. писемъ нѣть, а знаю, что онъ такъ же здаровъ, благодаря Бога, и я такъ же.-- На сихъ дняхъ состоялся манифестъ нащотъ сей Слѣдственной Коммнссіи, что она привѣла къ концу свой разборъ и назначается судъ.-- *Все, что я мог узнать от членов Следственной Комиссии после закрытия ее заседаний, сводится к тому, что они единогласно убеждают меня в том, что, благодаря Бога, В.-- не из числа первых преступников. Это самое большое облегчение для наших сердец,-- а через десять или двенадцать дней мы окончательно узнаем результат. Может быть, я слишком поторопился назначением срока -- пример прошлого доказал, что эти дела решаются медленно -- может быть, и это дело решится не ранее, как через пятнадцать или двадцать дней".*
   Так постепенно перед Петром Никифоровичем вырисовывалась степень участия сына в заговоре, а вместе с тем и степень того наказания, котораго последний может ожидать. К этому он осторожно, исподволь старался подготовить и Веру Александровну. Характерно то, что все это письмо как-то особенно заполнено всякими хозяйственными вопросами. Похоже на то, что Ивашев хотел и жену и себя самого как-бы отгородить этими повседневными мелкими делами от того громадного горя, которое теперь уже вплотную надвигалось на них.
   Однако, грозная действительность все быстрее и быстрее надвигалась и скрыть этого ни от себя, ни от жены было невозможно. 8-го июня Ивашев пишет: "Къ В. П. я послалъ съ обѣихъ почтъ два твои письма, но еще отвѣта не получилъ; не будетъ ли къ пятнице къ почтѣ? Вы должны уже получить высочайшей манифестъ, объявляющій, что Слѣдственная Комиссія нривѣла свои дѣла къ окончанію, что учрежденъ изъ всѣхъ главныхъ государственныхъ мѣстъ судъ, которой рѣшить долженъ по законамъ участь каждаго преступника по силѣ его преступленія. Пятой дѣнь сей судъ продолжается без пресеченія... и праздниками, в Правит-мъ Сенатѣ -- все приличіи важности придано къ мѣсту сего Судилища, и решеніе ожидается съ некоторою негерпеливостію любопытствующими и трепетомъ въ душѣ ближними и родственниками, но тайна сохраняется непроницаемо; въ числѣ последнихъ иныя сокрушаются, иныя дышатъ упованіемъ, что ихъ родственники не подпадаютъ въ отдѣленіе преданныхъ суду -- какъ шепчутъ тіъ зефиры, пробирающийся между бурныхъ облаковъ... Мнѣ размазывали черту прелестную Государя. Когда изъ слабо-замѣшанныхъ представлялись освобожденные на сихъ дняхъ къ нему двои конногвар[дейскихъ] оф[ицеровъ] Голицынъ {Кн. Михаил Федорович, поручик Конной Гвардии (1800--1873), привлекался по делу декабристов.} и Плещеевъ, {Александр Александрович, корнет Конной Гвардии (1803--1848), привлекался по делу декабристов.} --принявъ ихъ милостиво сказалъ: "я очень радъ такимъ гостямъ",-- не означаетъ ли это радость ево, чтобъ более ихъ нашлось?".
   11-го июня Ивашев спешит успокоить жену, стараясь ей выяснить возможные причины прекращения доставки писем от сына: "отъ В. П. писемъ еще не получалъ, да можетъ быть легко, что таперь пресечена будетъ доставка переписокъ, и по тому, что въ новь заняты приуготовленіемъ къ печальной церемоніи по ожиданію тѣла покойной Государыни, а более еще потому, что начался и продолжается Главной Судъ, то остановятся все сношеніи до самаго окончанія, которое уже отлагаютъ до похоронъ, и то, ежели успѣютъ. Я писалъ такъ же въ последнемъ письмѣ и о всѣхъ городскихъ слухахъ, до селе не перемѣняющихся. Дай Богъ! чтобы слухи сіи были справедливы. Вся надежда наша на Него и на справедливость Монарха, коему дай Богъ выдерживать щастливо все неизмѣримости дѣлъ при безпрестанныхъ непріятныхъ произшествіяхъ: -- похороны двухъ близкихъ лицъ -- нещастное извѣстное произшествіе, требующее ево разсмотренія --похищеніи въ Кронштатѣ -- тамъ же вчерась былъ пожаръ, причинившій большія, какъ сказываютъ, убытки казнѣ и купечеству -- во многихъ губерніяхъ недородъ хлѣба -- все сіи стеченіи озабочиваютъ душу и сердце ево".
   В следующем письме отъ 15-го июня Петр Никифоровичъ передает те предположения, которые ходили в обществе относительно строгости ожидаемого приговора Верховного Суда и милосердия Императора, а также характеризует самую сущность заговора на основании донесения Следственной Комиссии: "Теперь говорятъ, что приговоры Верховного Суда по закону должны быть суровы, но, говорятъ, Императоръ обещалъ показать свое великодушіе во всемъ его величіи.-- Вероятно, что милосердіе Ево не прежде будетъ имѣть время, какъ въ эпоху ево коронованія. Вчерась я читалъ вышедшее изъ печати обнародованное донесеніе Слѣдств[енной] Коммиссіи, гдѣ всехъ дѣяніи описаны. Какое непростительное круженіе головъ дерзких ъ, предпріимчивыхъ зачинщиковъ, имѣвшихъ въ виду не иное, какъ здѣлаться самимъ атаманами, не разсуждая вовсе о пользѣ, ни о благосостояніи отчизны, ни о послѣдствіяхъ,-- но просто правнлы, ввергающія въ бездну нещастіевъ всю Россію, ихъ руководствовали. А добродушные жертвы были завлечены напыщенными фразами, правилы предъ глазами сихъ последнихъ были занавѣшены человѣколюбіемъ и состраданіемъ, и они съ тѣми соглашались.-- Донесеніе Ком[иссіи] я читалъ, но у себя не имѣю; тысячи экземпляровъ въ другъ раскуплены на щотъ инвалидовъ.-- Я не хотелъ и къ тебѣ писать объ немъ, но при Инвалидѣ будутъ присылаемы тетради сего донесенія, слѣдственно, и ты получитъ". Немного ниже Петр Никифорович добавляет: "Прилагаю здѣсь два письма отъ В. отъ 30-го мая и 7-го іюня; дозволеніемъ писать главные не пользуются. Это много облегчаетъ мысль мою. Табакъ къ нему вчерась послалъ чрезъ А. И. Татищева".
   18-го июня, упомянувъ о том, что все в Петербурге заняты церемонией похорон императрицы Елисаветы Алексеевны, старый Ивашев говорит: "Судъ продолжается, между тѣмъ отряжены были члены для дополнительнаго вопрошанія: ихъ ли подпись къ допросамъ? Не имѣютъ ли чего прибавить или убавить, и нѣтъ ли чьихъ претензій на Следств[енную] Коммиссію? По сознаніи всѣхъ, отъ Суда отдѣлены таперь члѣны для соображенія и сличенія вины каждаго съ законами. По ходу дѣлъ должно полагать, что участь подсудимыхъ должна рѣшиться къ 25-му или не далѣе Петрова дни. Естли прилагаются при Инвалидѣ тетради ко всѣмъ годовымъ получателямъ съ донесеніемъ Следств[енной] Коммисіи, ты также, мой другъ, ее получитъ; я поздно узналъ, что Инвалидъ ихъ сообщаетъ -- можетъ быть пріостановилъ бы, но что пользы, ты бы верно узнала отъ другихъ -- по моему, лучше все знать и давать пищу своему разсудку.-- Некоторый (городъ говоритъ) изъ судей не находятъ вины въ В. П.: не былъ ни употребленъ, ни мнѣніевъ не подавалъ, ни приглашеніевъ не дѣлалъ, а что былъ въ Обществѣ, за эту неосторожность, конечно, будетъ подлежать наказанію.-- Богъ милостивъ -- можетъ быть, Государь и облегчитъ участь ево!.. Прилагаю письмо от В. отъ 13-го июня; ты увидитъ, что проситъ заплатить долгъ ево Витгенштейну 1800 р:, о коих онъ прежде не говорилъ, и графъ не упоминалъ мнѣ..."
   Можно легко представить себе, какъ болели в эти роковые дни сердца Веры Александровны и Петра Никифоровича. Каждый миг казался вечностью. Писем ожидали с нетерпением, тревогой и надеждой. Всякое замедление в доставке их рождало тысячи подозрений. Женщина старого уклада, женщина искренно веровавшая, старуха Ивашева у подножия чудотворной иконы вымаливает пощады любимому сыну. Вот что читаем мы в письме от 22-го июня: "Ты потребуешь, конечно, продолжения извѣстій, въ прошломъ моемъ письмѣ писанныхъ, но ни какихъ еще не могу дать. Продолжается отдѣленная коммисия классификаціи -- это не секретъ -- но дѣйствія ее есть тайна, какъ быть и слѣдуетъ. Конфирмація великодушнаго Монарха покажетъ, чаятельно обнародованіемъ, его волю на участи каждаго виновнаго. Класификацію -- я понимаю разборъ мѣръ и важности вины, поелику есть (какъ видно изъ донесенія Комм[иссіи]) выписка особо каждаго лица преступленія, гдѣ намереніи и дѣйствіи ихъ привѣдены въ ясность. Неизвѣстно врѣмя, когда решится судьба ихъ и чѣмъ.-- Орловъ {Михаил Федорович, ген. майор, член Союза Благоденствия.} выключенъ изъ службы и отъ всѣхъ дѣлъ навсегда, жить въ деревнѣ и въ столицы не въѣжать. Глинку {Федор Николаевич, один из основателей Союза Благоденствия.} переименовать изъ полков[никовъ] въ кол[лежскіе] совѣтники] и жить въ Архангельскѣ; есть и другіе несколько, но не упомню".
   Письмо от 25-го июня начинается расспросами о том, как Вера Александровна с дочерями и с Надеждой Львовной Толстой съездили на богомолье; далее Петръ Никифорович пишет: "Продолжается судъ верховный, и отъ великодушія Государя все ожидаютъ милосердныхъ событій; да поможетъ Ему самъ Богъ -- не говоря объ убійцахъ, о злодѣяхъ, завлѣкшихъ обманами въ жертву сновидѣянію, чрезъ разрушеніе общей безопасности и установленнаго порядка. Можетъ быть, ослабитъ Государь жестокость законовъ въ отношеніи завлеченныхъ и не дѣйствовавшихъ ни какимъ образомъ. Увидимъ скоро сію ожидаемую эпоху, съ надѣждою на Бога и на сердоболіе Его Избраннаго". И далее сообщает, что, огорченный и озабоченный делом, государь даже не праздновал дня своего рождения.
   29-го июня Петр Никифорович, после долгих хлопот, добился свидания с сыном и на другой-же день 30-го спешит рассказать об этом жене, с трогательными и немного наивными подробностями: "Предлагаю и письмо В. П. Таперь раскажу тебѣ, мой милой другъ, какъ провелъ я вчерашней дѣнь, не имѣя лучшаго. Чрезъ г-лъ адьют. Бенкендорфа {Граф Александр Христофорович, генер. адъютант, шеф Корпуса жандармов (1783--1844).} испросивъ позволеніе Государя видется съ В-мъ, въ 8-мъ ч. утра я поѣхалъ въ крепость къ коменданту генералу отъ инфантеріи Сукину. {Александр Яковлевич, комендант СПБ. крепости (1764--1837).} Занятіи ево я ожидалъ с 1/2 часа, позванъ былъ къ нему, былъ принятъ свойственно съ прекрасною и благороднѣйшею его душою, онъ предложилъ мнѣ свои свободныя часы на выборъ,-- решено отслушать въ домовой ево церквѣ обѣдню и потомъ мнѣ дать свиданіе, во все врѣмя онъ заботился о моемъ развлѣченіи, и тотчасъ послѣ обѣдни и молебна повѣлъ меня черезъ три или четыре комнаты свои, гдѣ и просилъ меня ево обождать; непрошло 2-хъ минутъ, какъ вышелъ въ дальнюю комнату, возвратился ко мнѣ съ В., посадилъ насъ въ мѣстѣ, и самъ сѣлъ противу насъ. Онъ нимало не похудалъ, правда, что и худать ему не оставалось; большую изъявлялъ признательность за содержаніе, и за милосердое попеченіе Государя, часто посылающаго г[енералъ] адъютантовъ узнавать какъ они содержаться и нѣтъ ли недостатковъ. Во все врѣмя нашего свиданія почтенной комендантъ всевозможную соблюдалъ деликатность и непритворное участіе, подкрѣпляя слова мои относящіяся къ ничемъ неоспоримой чести и славѣ нашего Государя. Четверть часа едва прошло ли всего нашего свиданія.-- Судъ еще продолжается какъ ни спѣшатъ".
   О том же свидании пишет старый Ивашев и в письме от 2-го июля: "Третьева дни я къ тебѣ, мой сердечной другъ, писалъ, что я въ предвареніе того, что до конфирмаціи я не скоро узнаю объ его участи, решилъ просить позволенія ево видеть и виделъ, благодаря Бога, здороваго и съ признательностію отзывающагося о ихъ содержаніи; четверть часа въ присудствіи почтеннаго коменданта я съ нимъ пробылъ и вчерась или третьява же дни послалъ къ нему табаку, платки и платенцы. Не льзя отчаеваться и намъ на милость Бога и милосердіе Монарха, видевъ изъ опытовъ наказанія некоторыхъ и возвращеніе въ ихъ мѣста по прежнему -- примѣровъ таковыхъ уже есть несколько".
   Суд продолжался, и ничего кроме слухов не проникало в общество. 6-го июля Ивашев пишет: "Я, слава Богу, здаровъ и объ В. П. слышу такъ же. Верьховной Судъ продолжаетъ свои засѣданіи ежедневно, не исключая праздниковъ; слухъ идетъ, что занимаются сочиненіемъ доклада Государю; можно считать, что по объявленному отъѣзду Государя 15-го с. м. на сей нѣделѣ выдетъ. Высочайшая конфирмація, поелику Ему сказываютъ угодно до отъѣзда дѣло сіе привѣсти къ оконьчанію. Оно покажетъ мнѣ срокъ моего здѣсь пребыванія. Безропотно повиноваться буду дальнѣйшей волѣ Господней".
   9-го июля Петр Никифорович говорит о том, что развязка близится: "Верховный Судъ пишетъ докладъ Государю и на сихъ дняхъ будетъ поданъ. Вотъ все, что мнѣ по сему пред -- мѣту извѣстно. Все упованіе на Господа Бога, управляющаго мыслію и великодушіемъ Царя! да будетъ святая воля Его! До окончанія положительнаго сего дѣла я не могу никакова дѣлать предположенія себѣ собственно: ежели я здѣсь буду нуженъ на что нибудь для Вас. П.-- останусь на несколько врѣмени, естлн же нѣтъ, то не мешкавъ поѣду въ Москву". В том-же письме ниже он пишет: "Изъ Тульчина отъ Адама Станиславовича Могучаго вчерась я получилъ письмо, требующее разрешеніе, что съ ево людьми лошадьми и экипажами дѣлать -- и проситъ прислать денегъ, до 800 р., предстоя ему за содержаніе на 1-е іюля въ лавку и на прокормъ отправляющихся въ Симб[ирскъ] людей послать, но не прежде я могу самъ распорядится, какъ по оконьчаніи всего дѣла".
   Беспокоясь о жене, Ивашев 12 июля просит ее сообщить о себе и насколько возможно не безпокоиться и беречь силы, а о деле пишет: "На дняхъ ожидаютъ решеніе Государя. Ожидаютъ, что строгое осужденіе Верховнаго Суда лишь по силѣ законовъ будетъ имъ облѣгчено, но большихъ милостей должно ожидать при коронованіи. Многіе уже разосланы тѣми же чинами въ полевые полки и гарнизоны, иныя съ содержаніемъ по мѣсяцу и до 6-ти въ крепостяхъ подъ арестомъ. Что дѣлать, должно съ терпеніемъ повиноваться судьбѣ, и крестъ на насъ возложенной безропотно нести... Я все тебѣ напишу и ничево не скрою, куда онъ получитъ себѣ назначеніе. После чего я поручу составить письмо отъ твоего имени Императору, подпишу его и пришлю тебѣ копію, -- это письмо должно быть представлено во время коронаціи, иначе оно не дойдетъ ко времени".
   В ожидании приговора Ивашев хочет подготовить насколько это возможно жену к худшему из возможных решений участи сына, так как уже многие участники заговора, признанные невиновными тли мало виновными были к этому времени освобождены, и надежды на оправдание Василия Петровича оставалось все меньше и меньше.
   "Объ окончаніи суднаго дѣла -- пишет он 13-го июля -- еще ничего не извѣстно: кажется, что оно не прежде будетъ объявлено, какъ по отъѣздѣ Государя въ Москву, что воспослѣдуетъ 16-е число с. м. Судъ по исправительнымъ мерамъ наказанія тѣхъ, кои небыли судимы, многія подверглись выпискѣ изъ гвардіи тѣми же чинами въ армейскіе полки и въ гарнизоны дальнихъ крепостей, а полковники только перемѣною полковъ, то и некоторымъ подсудимымъ должно надѣятся на милосердіе Государя: но мы ближайшія сострадатели должны лучше готовить себя ко всему тяжелому... Что могу узнать, не потаю отъ тебя, мой другъ, ничево -- лучшѣ по моему сужденію знать, чѣмь неизвѣстностію себя мучить. А претомъ все ожидаютъ, что по обѣщанію не будетъ скрыто и наказаній; тѣмъ было бы лучше".
   Ту же подготовку продолжает Петр Никифорович и в письме от 16-го июля, где мы читаем: "Тогда же получилъ отъ 9-го с. м. отъ Васи[лия] Петровича] письмо, которое при семъ къ тебѣ прилагаю. Ты изъ него увидишъ, что онъ, слава Богу, здаровъ. Но чтобъ милостиво коньчилось съ ними, я никакъ не ожидаю; по носящимся по городу слухамъ, Верховной Уголовной Судъ дѣлаетъ приговоры, какъ должно быть, по законамъ, а Государь прежде объявилъ, что онъ даетъ Суду полную власть назначать наказаніе; слѣдовательно, мой сердечный другъ, намъ должно ожидать какъ и все здѣшніе жители ожидаютъ прежде строжайшаго наказанія и исполненія онаго, а при коронованіи ожидаютъ, что онъ увеньчаетъ себя милосердіемъ. Дай Богъ! но мы въ нещастіяхъ нашихъ должны предполагать все, что есть худшее, и ежели ссмльно или каторжная работа будетъ предопределена нещастнымъ более 100 человѣкъ преступникамъ, примемъ мы, мой другъ, какъ пределъ свыше назначенной, съ душевною благодарностью къ Богу, сочтемъ, что сія мѣра Его святой правдѣ нужна, и съ безропотнымъ терпеніемъ понесемъ крестъ на насъ возложенный, до колѣ то будетъ угодно Богу... Повторяю, что все ожидаютъ облегчительныхъ и милосердныхъ мѣръ во врѣмя коронованія".
   К сожалению, у нас нет того письма, где Петр Никифорович извещает жену о приговоре, произнесенном над их сыном. По словам внучатной племянницы Василия Петровича, Елизаветы Васильевны Маркианович, письмо это было взято у нее на время В. Н. Поливановым и так и не возвращено ей. Следующее письмо от 23-го июля наполнено уже утешениями, которые были, несомненно, столь необходимы страдающей матери, все надежды которой рушились, и перед которой стояла грозная действительность. Начав свое письмо с. благодарности Богу за благополучное возвращение жены и дочерей с богомолья из Цивильска, Ивашев продолжает: "Молю Его о сохранении вашего здоровья, которое столь нужно и безцѣнно для меня, для Василья и для трехъ еще дочерей нашихъ, а твоихъ Лиза сестер, мужа и дочери. Я быль съ нимъ {Т. е., с Василием Петровичем.} около часа 18-го по утру, и такъ какъ положено свиданія по очереди по одному разу въ неделю, то ожидаю после завтрешній дѣнь с нетерпеніемъ. Неизвѣстно еще мнѣ ни времени ихъ отправленія, ни мѣстопребыванія будущаго, котораго конечно не скроютъ, и скрывать кажется не нужно. Я ево нашолъ, слава Богу, здороваго, но естественно огорченнаго, более нашимъ положеніемъ, въ прочемъ не ропчащаго на участь свою, которой подвергся за извѣстность и недонесеніе, но не за какое дѣйствіе ни намереніе, напротивъ, онъ далекъ былъ быть злодѣемъ, эта мысль должна намъ служить въ большое, мой другъ, облегченіе, а мое пребываніе здѣсь я долженъ такъ же щитать милосердымъ еще провидѣніемъ Бога, для поддержанія его разсудка къ перенесенію съ благоговѣніемъ участи, и къ уверенію его, что мы не отторгаемъ ево отъ своего сердца и желаемъ его существованія. Онъ далъ мнѣ клятву пещись сколько можно о своемъ здоровьѣ.-- Сей часъ я возвратился изъ крепости, чтобъ узнать о ево здаровьѣ; слава Богу, онъ здаровъ. Добрый плацъ-маіоръ Егоръ Мих. Подушкинъ самъ къ нему отъ меня ходилъ и принѣсъ мнѣ сіе отъ него извѣстіе. Мнѣ хотѣлось испросить отъ него къ тебѣ, мой другъ, письмо -- но за положенными очередными свиданіями коменданта я ждалъ 4 часа и не дождался, уѣхалъ, чтобъ не пропустить к тебѣ почту. Надѣюсь съ будущею почтою, доставить ево письмо, о которомъ после завтра при свиданіи непремѣнно испрошу -- во чтобы то нистало -- моими убѣжденіями.-- Тутъ я оставилъ многихъ съ разными прозбами мнѣ подобныхъ.-- Все съ мольбою ко Всевышнему ожидаютъ коронаціи а съ нею милости Императора.-- Между тѣмъ дѣлаю для него нужныя пріуготовленія къ дорогѣ, такъ какъ и все говорятъ. Есть ли же поведено будетъ отправлять, то извѣстно уже наверное что на почтовыхъ -- благодаря Царя, безъ всехъ отягощеній и съ нужнымъ платьемъ лѣтнимъ и зимнимъ въ чемоданахъ.-- Виделъ между прочимъ Надежду Николаевну Шереметеву, {Мать жены И. Д. Якушкина Анастасии Васильевны.} бывшую на свиданіи съ своимъ зятемъ Якушкинымъ. {Иван Дмитриевич, декабрист.} -- Кажется, что и августа я здѣсь половину захвачу или и более, какъ бы не до сентября. Я буду писать прошеніе мое всеподданнѣйшее, и призвавъ въ помощь Бога, препровожду въ руки Государя; авось Богъ Ему вложитъ справедливое милосердіе, и прозреніе въ сердца судей!!
   Прашу тебя Богомъ, мой другъ, переносить судьбу нашу съ великодушнымъ терпеніемъ, возлагая печаль нашу и упованіе наше на Христа Спасителями признаюсь тебѣ, что съ рѣшеніемъ общимъ я сдѣлался спакойнѣе, уже нѣтъ неизвѣстности; одно меня безпокоитъ--ваше положеніе. Какъ ты приняла вѣсть сію нещастную и какъ переноситъ милая Лиза? Пожалуйста, Богомъ васъ прашу, быть решительно покойными,-- имѣйте въ виду, что есть еще надежда къ облѣгченію, не мы одни подверглись сей участи..."
   Следующие два письма 27 и 30 июля приводим почти целиком, так как они наполнены исключительно вопросами, связанными с трагической судьбой осужденного сына. По своей искренности, простоте и теплоте письма эти являются настоящей исповедью сердца любящего отца и мужа. Вот их текст:

-----

   ... "Я прашу Ево [т. е. Бога] милосердія, чтобъ новыя дошедшія до вась вѣсти о исполненіи решенія суда не поколебали твою, мой сердечной другъ, христіанскую твердость и милой Лизы, и чтобъ подкрепилъ ваше здоровье! Всѣ ожидаютъ, что Государь какъ справедливый допустилъ дѣйствіе всей силѣ законовъ, но какъ милосердный, не оставитъ при коронованіи перьвую милость оказать преступнымъ, изъ коихъ, можетъ быть, есть и невинно -- пострадавшія.-- После горестнаго 13-го числа, позволено было родственникамъ посѣщать нещастныхъ по 1-му разу въ нѣделю. Въ два прошедшія воскресенья я по цѣлому часу пробылъ съ нашимъ Базилемъ; въ перьвой разъ я нашолъ его очень перемѣнившагося противу 29-го числа, то есть перьваго нашего свиданія, весьма унылаго, отчаѣннаго и тяготящагося своимъ существованіемъ; тутъ я почувствовалъ, что естли не былъ я полезенъ ему прежде, то на сей разъ мое присудствіе можетъ быть послужило спасенію его собственно; онъ далъ мн ѣ клятву беречь себя и жить, уверясь, что онъ ни въ какомъ случаѣ не отдѣленъ отъ нашего родительскаго сердца, чувства и любви. А въ другое свиданіе духъ его сталъ свободнее, укрепленъ надеждою на Бога и на милость Государя и спокойнѣе. Я, не зная исторію его вины, просилъ у свидѣтеля позволеніе узнать ее во всей подробности, слушалъ со вниманіем разсказъ ево, гдѣ душа его безъ того чистая и непорочная обнажена была, какъ на судѣ Предвѣчнаго.-- Я замѣчалъ въ моей памяти все періоды увлѣченія его и дѣйствіе и по возвращеніи домой написалъ прозбу мою всеподданнѣйшую къ Государю Императору и третьева-же дни вручилъ П. А. Кикину {Петр Андреевич, статс-секретарь (1772--1834).} для доставленія. Ты увидишь, мой сердечной другъ, изъ приложенной здѣсь копіи всю исторію его нещастія, одного нещастія, но не преступленія, что наши сердца много уже должно облѣгчать. Ты ево знаешь, знаешь нѣжность чувствъ ево и всю мягкость ево сердца -- это ево и погубило; онъ убитъ былъ своимъ положеніемъ, своимъ содержаніемъ, убитъ былъ мыслію, что вовлѣкъ насъ въ последнюю изъ горестей, и не желалъ уже объявлять суду оправданія, коимъ въ прочемъ едвали давали мѣсто (и этаво пагубнаго зла, при допросахъ бывшаго, верно, Государь не знаетъ). Но и онъ точно уже не желалъ оправдываться, будучи очень смѣшенъ.-- То я за долгъ мой почелъ, не медля описавъ ево признаніе, просить помилованія у Монарха и буду ожидать милосердныхъ послѣдствій. Не сомневаюсь, что повѣлитъ объяснить себѣ долѣе его дѣло".
   "На прошедшей вторичной почтѣ от 27-го я приложилъ при письмѣ моемъ къ тебѣ, мой единственной сердечной другъ, копію со всеподданнѣйшей моей прозбы къ Государю Императору отъ 23-го іюля писанной. По щоту врѣмени она должна уже дойти до Высочайшихъ рукъ, и если въ свободную минуту -- то въ тотъ же дѣнь; вѣроятно, Государь не оставитъ обратить ее сюда къ разсмотренію въ Слѣдственную Коммисію и къ справкамъ изъ дѣла, а можетъ статься и лично еще его допросятъ, въ справедливости имъ сказанныхъ мнѣ объясненій дѣла, спросятъ, можетъ быть, и бывшихъ таварищей нещастія, никуда еще неотправленныхъ. Можетъ быть, Господь Богъ умилостивится надъ нещастнымъ и терпящемъ Его твореніемъ, сниспошлетъ свѣтъ благодати своея на невинныхъ и озаритъ безпредѣльнымъ милосердіемъ Своимъ душу и сердце готовящагося отъ святой Его десницы пріять миропомазаніе и державу надъ любезнымъ отѣчествомъ нашимъ... Еще, мой другъ, лучь надежды не по -- мѣркъ!--еще помолимся предъ Престоломъ Вышняго! съ вѣрою и упованіемъ души наши живутъ въ ожиданіяхъ свѣта благости отъ всещедраго Искупителя! Благословимъ дѣла имъ уготованные, по видимому, для дальнѣйшаго спасенія нашего и общаго. Не смѣю, по умосозерцаніямъ симъ, ни какъ роптать на произведшее съ нами и намъ подобными. Не смѣю порочить сильныя мѣры исполненныя. Они, можетъ быть, необходимы для возстановленія порядка и благоустройства нашего отечества, они спасли, можетъ быть -- и примѣръ строгій предваритъ необузданность умовъ во спасеніе будущее Россію и съ нею ея жителей, ея крѣпость, ея силу и уваженіе къ нѣй, а съ тѣмъ въ мѣстѣ привѣдены будутъ въ отчаяніе все внѣшнія враги ея.
   Мы однакоже должны умолять и Бога и Государя о нещастномъ -- по душѣ и сердцу невиннымъ -- и по самому дѣлу.-- Я писалъ и просилъ тебя, мой другъ, поторопиться письмомъ вашимъ къ Государынѣ съ прозбою принять общество ваше въ Ея покровительство, дабы имя твое уже было Ей извѣстно.
   Теперь еще не опоздала бы и ты, мой сердечной другъ, Ея просить о помилованіи, сославшись на прояснившуюся невинность въ признаніи своемъ мнѣ при свиданіи съ нимъ уже нещастнымъ. Короткое письмо и убѣдительное было бы, кажется, къ статѣ. Возмись, мой другъ, за перо съ благословеніемъ Божіимъ; Онъ и Богоматерь подадутъ тебѣ силу словъ и крепость души твоей... Василій Петровичъ, слава Богу, здаровъ, вчерась я былъ для освѣдомленія въ крепости, а видится можно будетъ 2-е августа".
   Копии всеподданнейшего прошения старика Ивашева до нас не дошло. Как увидим сейчас, Петр Никифорович советовал и жене обратиться с аналогичным прошением к государыне Александре Феодоровне. Вот как говорит он об этом в письме от 3-го августа: "Съ прошедшею почтою я препроводилъ къ тебѣ, мой другъ, копію со всеподданнейшего прошенія моего Государю от 25-го іюля... На дняхъ должно ожидать, чѣмъ оно будетъ порѣшено свышѣ. Но завтра отъѣзжаетъ къ коронаціи и Татищевъ. Остаются еще военной губернаторъ Кутузовъ {Граф Павел Васильевич, Петербургский военный генерал-губернатор (ум.1843 г.).} и Левашовъ. Можетъ быть, одинъ изъ нихъ получитъ на прозбу мою соизволеніе Государя,-- но все пребудетъ для меня тайною до врѣмени.
   Я писалъ такъ же тебѣ, что не безполезно было бы, естлибъ и ты, сообразуясь съ моею прозбою, послала отъ себя всеподданнѣйшее прошеніе на имя Императрицы Александры Федоровны; можно бы ее доставить даже чрезъ гр. Анну Алексѣевну Орлову {Гр. А. А. Орлова-Чесменская (1783--1848), камер-фрейлина, покровительница Фотия.} -- весьма близкую и уважаемую, чрезъ посредство гр. Елисаветы Федоровны и сестры Анны Никифоровны, къ которой я сегодня писалъ и просилъ, чтобъ показала гр. А. А. мое письмо или выписку изъ онаго.
   Вчерась я виделся утромъ съ другомъ моимъ Базилемъ, более часа былъ съ нимъ въ мѣстѣ и гораздо былъ довольнѣе прежняго свиданія; спокойствіе въ сердцѣ ево замѣняетъ мѣсто отчаянія; упованіе на Бога и на милостивое обращеніе Монарха къ его невинности, укрепляетъ его надеждою. Позволено -- и я снабжаю его необходимыми вѣщами для настаящаго и на всякой случай будущаго его гдѣ либо существованія. Не должно оставлять готовить даже и при лучахъ надежды. Но писать имъ покуда воспрещено, кажется, ибо написанное имъ къ намъ письмо уже 10 дней или болѣе взято отъ него, но по сіе врѣмя ко мнѣ не доставлено.
   Я очень радъ, что позволяется имъ доставлять съѣстное, вино и фрукты по врѣмѣнамъ; я самъ туда вожу ихъ и передаю чрезъ добраго плацмаіра Подушкина, {Егор Михайлович.} отъ коего и освѣдомляюсь каждой разъ о состояніи здаровья ево. Слава Богу, онъ здаровъ; съ сей стороны будь, мой другъ, спакойна".
   Как видим, несчастный отец полон мыслями о том, как бы облегчить или хотя бы скрасить жизнь осужденного сына. Те же заботы сказываются и в письме его от 6-го августа: "Почти
   каждой дѣнь я имѣю свѣденіе о Вас. П. нашемъ, онъ содержится по прежнему въ крепости. Слава Богу, здаровъ. По этому удержанію ево здѣсь далее 4-го сего мѣсяца объяснилось, что онъ не попалъ въ число отправленныхъ 51 человека по назначенію, присланному сюда отъ самаго Государя. Да и изъ числа посланныхъ І-го разряда нѣкоторыя (какъ городъ говоритъ) развезены въ ближніе крѣпости. Слѣдуетъ изъ сего заключить, что состраданіе къ нещастнымъ уже знаменуется въ сердце Государя. Коронація ожидается 17-го, но не по офиціальным назначеніямъ, а все гадательно -- вернаго ни кто не знаетъ.-- Дай Богъ, что она совершилась благополучно и скорѣй; каждой дѣнь отложенной отдаляетъ насъ отъ ожидаемой благодати. Вчерась я видѣлъ Татищева, онъ полагалъ ѣхать въ среду, но отложилъ до завтрешняго дня, уверилъ меня (я читалъ ему мою всеподданнѣйшую прозбу), что при перьвомъ удобномъ случаѣ не пропуститъ умолять Государя о воззреніи на невинное постраданіе нашего нещастнаго. Пособи ему Богъ! Завтра поѣду провожать ево и еще напомню ему..." А немного ниже продолжает: "Я испросилъ позволеніе доставлять къ Базилю пищу и вино -- и доставляю -- снабжаю его также всѣмъ необходимымъ для сохраненія ево здаровья, на всякой случай, чтобъ было все готово. Татищевъ меня спрашивалъ, не поѣду ли я самъ въ Москву; я ему отвѣчалъ, что присудствіе мое не подвинетъ къ благодати, ежели прозба моя не будетъ имѣть успѣха, а отдаляясь отъ сюда до решенія участи сына, я буду въ безпокойнейшемъ состояніи, и я решился ожидать ее подле него".
   В письме от 13-го того же месяца мы читаем: "Вторичную почту я не писалъ къ тебѣ, мой другъ, въ ожиданіи, не будетъ ли чего на всеподданнѣйшую прозбу мою, но чаятельно -- все милости и снисхожденіи берегутся къ одному всѣми ожидаемому торжеству, такъ по крайней мѣрѣ судитъ общей голосъ и общее мнѣніе... Утромъ въ понѣдельникъ 9-го я имѣлъ свиданіе съ нашимъ В-мъ; нашолъ, что онъ въ упованіи на Всемогущаго Бога обрѣлъ спокойствіе душевное, преодолевъ отчаяніе, укореняется въ мысляхъ, что безъ власти Бога онъ бы не содѣлался невинною жертвою клеветы, и съ подобными разсужденіями безропотно повинуется предопредѣленію; нашолъ и въ лицѣ его более огня жизни и болѣе твердости. Одно наше положеніе не престаетъ его тревожить,-- этого из сердца своего онъ выкинуть не можетъ; да и оно бы было ему не свойственно. Все нужное ему позволяютъ доставлять по немногу и врѣмѣнно. Жилище ихъ прежнее. После отправленныхъ до половины, о новомъ отправленіи по сіе врѣмя не слышно, -- но если оно быть опредѣлено, то я не ослабеваю въ заготовленіи ему нужнаго.-- Надѣюсь однакоже на Бога, что какая иибудь милость и облѣгченіе верно при коронаціи будетъ,-- но когда она будетъ, еще не извѣстно.-- Татищевъ 10-го получилъ приказаніе оставаться здѣсь, до извѣщенія за 10 дней до коронаціи -- и онъ еще не получилъ его".
   В самом конце своем это письмо имеет приписку, крайне характерную для характеристики отношений правительства к декабристам. Вот что мы здесь читаем: "Совершенно никому изъ несчастныхъ не позволяютъ писать ихъ родителямъ (роднымъ) -- это для того, чтобы не позволить умолять о своемъ оправданіи".
   Тревожился старый Ивашев о сыне, но не меньше тревог доставляли и думы о том, как переносит свое горе Вера Александровна. Не только в содержании ее писем ищет он ответа на этот мучительный вопрос, но и в самом внешнем виде писем. Вот, например, как говорит он об этом в письме от 17-го августа: "Твердость твоего почерка ободрила меня, содержаніе восхищало мою душу и изъ томнаго сердца извлекало слезы умиленія къ Спасителю. Ты въ изліяніи чувствъ своихъ являешь душу свою чуждою вещественнаго потрясенія, и совесть свою -- сей даръ Божій -- во всей чистотѣ, во всѣмъ блѣскѣ христіанской вѣры. Твердостію своею возстановляешь бытіе мое и нашего Базиля. Съ нимъ вчерась утромъ по обыкновенію при свидѣтелѣ въ домѣ коменданта я бѣседовалъ более часа, онъ читалъ ваши письма, глоталъ слова твои, орошалъ ихъ сердечными потоками, благодарилъ Бога за благодатную твердость тебя отличающую и молилъ Его о безцѣнномъ здаровьѣ твоемъ и о сохраненіи жизни твоей для общаго нашего въ семъ мирѣ блага. Слова твои, мой другъ, что ни ропотъ, ни малейшая жалоба ни разу еще не омрачали ваши сердца, поставили обѣихъ насъ на некоторую точку возвышенія духа, и какъ онъ, такъ и я, содѣлались спокойнее прежнева. Затѣмъ мы оба просимъ тебя и милую мою Лизету беречь ваше здаровье для насъ.-- Я къ тебѣ уже писалъ, мой другъ, что много изъ нихъ поимянному назначенію разныхъ категорій отправлены, но по милосердію Государя, какъ слышно, немногія очень по силѣ Конфирмаціи.-- Около половины оставлены еще здѣсь, имъ не слышно еще отправленія и куда, Богъ знаетъ. Все въ ожиданіи милостей Государя по коронованіи.-- Я писалъ къ сестрамъ сегодня и просилъ ихъ и Анну Вас. Саловую: {Анна Васильевна Петрово-Соловово (1760--1828).} если они узнаютъ о милостяхь какихъ, касающихся до нещастныхъ, тотчасъ бы увѣдомили тебя. Надѣюсь, что они постараются узнавать и увѣдомлять.-- Мнѣ самому никакъ отъ сюда до конца решенія участи Базиля ѣхать не возможно".
   Повидимому, и Вера Александровна со своей стороны всячески старалась поддержать бодрость в сыне и в муже, показывая им пример твердости духа и покорности судьбе. По крайней мере, в письме от 20-го августа Петр Никифорович так передает жене впечатление, производимое ее письмами: "...Съ какимъ умиленіемъ сердца, съ какимъ благоговѣніемъ и отѣцъ и сынъ читали въ мѣстѣ! Какимъ успокоеніемъ наполнила ты ихъ души и сердца ихъ необыкновеннымъ къ себѣ уваженіемъ. Не одни наши, мой почтенной другъ, кто ни просилъ у меня прочесть его -- всѣ исполнялись къ тебѣ тѣми же какъ и мы чувствованіями, кроме сродниковъ и Катерины Васильевны Солавой, {Екатерина Васильевна Петрово-Соловово, жена камергера, ум. в 1836 г.} каторая не знаетъ уже какъ приличнѣе тебя нмѣновать. Сухарева, {Агафоклея Марковна, рожд. Полторацкая.} Хвостовы, Архарова, {Екатерина Александровна, кавалерственная дама (1755--1836).} Васильчиковы и многіе тебѣ отличное почтеніе свидѣтельствуютъ, все кто знаетъ и не знаетъ насъ, по одной наслышкѣ участвуютъ.-- Татищевъ очень при отъѣздѣ въ Москву интересовался, какъ ты приняла сію вѣсть. Все отдаютъ справедливость великости души твоей, мой другъ, все щитаютъ тебя примѣрною христіанкою..." А дальше продолжает: "Ты правду говоришь, мой другъ, что въ полнѣ наша жертва излита предъ Нимъ, и мы благоговѣемъ безъ жалобы, и ропотъ не очернилъ сердца наши, но даже и сердце нещастнаго не омрачилось ни одною мыслію недостойною, почитая себя нужною жертвою случая,-- и кто зная ево, за таковую не сочтетъ.-- Онъ, слава Богу, здаровъ. По милости правительства, дозволено присылать къ нимъ пищу -- и это мое лучшее занятіе. Почти ежедневно освѣдомлятся ѣжу въ крѣпость чрезъ посредство тамошнихъ чиновниковъ".
   Надежда на возможное облегчение участи сына, в связи с милостями, ожидавшимися по случаю предстоявшего коронования, все еще жили в душе Ивашевых. Письма Петра Никифоровича ожидались с прежними надеждою и тревогой. Он сознавал это и старался быть аккуратным и обстоятельным корреспондентом. 24-го августа он пишет: "Какъ больно мнѣ, что и почты ошибаются на это врѣмя въ трактахъ, доставляя поже мои письма. Вы бы были покойнее, получая ихъ въ свое время, на щоть нашего нещастнаго Вас. Петр. По сіе врѣмя онъ здѣсь въ числѣ оставленныхъ къ будущему неизвѣстному никому назначенію, о коемъ гадателыю заключаютъ многіе не къ дурному предзнаменованію -- но все въ волѣ Господа Бога! Вчерась былъ дѣнь свиданія, и мы цѣлой часъ провѣли въ мѣстѣ, беседовали въ благодареніи Спасителя за данную вамь крепость переносить необыкновенные удары, свыше на насъ ниспосланныя, воображеніемъ представляли себѣ картины вашихъ положеній; говорили объ нетерпеливо ожидаемой коронаціи, каторая подаетъ намъ лучь надежды къ облегченію участи нещастныхъ. Онъ сказывалъ, что ево перевѣли въ лучшее отдѣленіе противу прежняго, и о новыхъ своихъ необходимостяхъ въ вѣщахъ и въ самомъ содержаніи, доставленіе коего по благорасположенію правительства не воспрещается, а я съ моей стороны въ наблюденіи оныхъ имѣю успокоительное занятіе... Завтра великую новость о благополучномъ коронованіи Государя все и всё ожидаютъ, и радостныя огни на воздухѣ и въ сердцахъ надежды, каждого по своимъ влѣченіямъ. Щастливыя мира сего -- новыхъ отличій, нещастливыя облѣгченія въ скорби и страданіяхъ". После этого П. Н. Ивашев обстоятельно разбирает вопрос о том, следует ли ему сейчас же возвращаться к семье, или же оставаться с сыном вплоть до окончательного выяснения его судьбы, склоняясь лично к последнему решению.
   В письме от 27-го августа Ивашев изливает свои чувства по поводу коронации, которые у него тесно переплетаются с заботами о заключенном сыне и с надеждами на облегчение его участи: "Со вторничною почтою ог 24-го я писалъ къ тебѣ, мой сердечной другъ, обо всѣмъ, что доселе мнѣ было извѣстно, о свиданіи моемъ съ В. П., отвѣчалъ на твое письмо отъ 10-го и объ ожиданіи извѣстія о коронованіи Государя.-- Третьева дни въ 5 ч. после обѣда оно было намъ возвѣщено пушечными выстрелами. Г. Комаровскій {Граф Евграф Федорович, генер.-адьютант (1769--1813).} былъ щастливымъ симъ вѣстникомъ. Всѣ, кажется, оживились духомъ восхищенія. Вчерашней дѣнь было молебствіе Господу Богу съ пальбою; стѣченіе въ Казанском Соборѣ было чрезвычайное; я молился въ алтарѣ своего сердца и повѣзъ въ крепость трубку, табакъ и кисетъ съ принадлежностію, просимыя нашимъ находящемся въ прежнемъ нещастномъ положеніи; узналъ, что онъ слава Богу здаровъ и проситъ прислать сахару". Говоря о наградах и милостях, розданных по случаю коронации, Петр Никифорович прибавляет: "верно, не забудетъ Государь и о страждущихъ, но объ нихъ, кажется, какъ о последнихъ, уже отъ состраданія и умилостивленія зависящихъ, объявится снисхожденіе. И тогда въ мѣстѣ, мой другъ, скажемъ: всякое даяніе благо и всякъ даръ совершенъ, свыше исходяяй! Я надѣюсь, что по прозбѣ моей не откажутся тебя увѣдомить изъ Москвы, какъ скоро будетъ что о сей статьѣ обнародовано".
   3-го сентября старый Ивашев вновь возвращается к коронации и связанному с нею облегчению участи декабристов: "Спасибо моему пріателю Гернгросу, онъ тотчасъ прислалъ ко мнѣ весь указъ Сенату отъ 22-го, облегчающей нещастныхъ: все определенный на вѣчную работу на 20 лѣтъ, а тѣмъ что на 20 лѣтъ назначено 15 лѣтъ и такъ далѣе. Слава Богу! Это начало, ознаменующее сердоболие Царя. Уповая на милость Бога, можно уповать на смягченіе дальнѣйшее! Не слышно еще объ повѣленіи отправлять нещастныхъ, после половины изъ разныхъ категорій отправленныхъ, остальные находятся еще здѣсь, и я во вторникъ видѣлся съ Базилемъ по прежнему. Читалъ ему твое письмо. Онъ въ мѣстѣ со мною благодаритъ Бога за сохраненіе васъ и цалуетъ твои ручки и сестеръ обнимаетъ. Онъ здаровъ и не ропщетъ на участь свою, но объ насъ огорчается; я всеми мѣрами успакоивалъ его надеждою на Бога. А между тѣмъ все нужное для него запасаю -- на всякой случай. Для настоящаго содержанія ево доставляю понемногу и по часту -- иначе нельзя, и за то благодарю Бога и начальство".
   В письме от 6--7 сентября, сквозь общий для всех писем верноподданнический тон, сквозит явное разочарование в хваленом великодушии и милосердии царя: "По написаніи вчерась къ тебѣ сихъ строкъ я былъ въ крепости, мой другъ, виделся съ нашимъ другомъ В. П.; читалъ онъ твое письмо, цаловалъ ево по обыкновенію со слезами и согласно съ нами проситъ Бога за обидящихъ насъ! Онъ, слава Богу, здаровъ. Милость Государя, убавляющаго сроки опредѣленнаго наказанія, онъ принимаетъ съ благоговейною покорностію. Конечно, милость велика, но для страждущаго и для сердецъ родителей и 15 лѣтъ ужасны. Ожидаемая мѣра не состоялась, но сдѣланное начало опять обращаетъ къ надеждѣ будущихъ облѣгченій!.."
   В эти последние дни, перед лицом все надвигающейся и надвигающейся отправки сына в далекую Сибирь, мысли Петра Никифоровича летели в эту суровую страну, стараясь отыскать и ней хоть какую-нибудь слабую надежду на мало-мальски сносное будущее существование осужденных. Тут же примешивались мысли о возможности разделить с сыном тяготы его жизни. Вот что читаем мы в письме от 10-го сентября: "Вечеромъ же былъ у Изабеллы Романовны Ланской, {Рожд. Ленарcкой.} которая мнѣ сказывала, что родной братъ ея, недавно пожалованной генералъ-маіоромъ, изъ полковыхъ командировъ Северскаго конно-егерскаго полка, въ коемъ шефомъ былъ Государь, будучи великимъ княземъ, замѣченный Имъ съ самой выгодной стороны въ честныхъ и добрѣйшихъ правилахъ, и единодушно все ему отдаютъ сію справедливость -- опредѣленъ Государемъ комендантомъ въ Нерчинскъ съ большимъ жалованьемъ и 25-ю тысячами на поправленіе дѣлъ его и 10/т. на подъёмъ. Слухъ въ городѣ идётъ, что ему въ особенности поручаеться все нещастныя. Если это правда, то Богъ видимо оказываетъ милосердіе свое, и сердобольный Его избранный самодержецъ постепенно смягчаетъ участь уничтоженныхъ многихъ вѣрноподданныхъ своихъ... Единогласно утверждаютъ однакоже, будто неугодно Государю, чтобъ родственники за ними слѣдовали, и будто тѣ, которые предпримутъ вопреки волн Его туда свой путь, приняты будутъ мѣры, къ возпрещснію имъ отъискать своихъ нещастныхъ,-- слухъ почти невѣроподобной въ отношеніи чувствъ Государя, столь милосердно во многихъ случаяхъ оказывающихся. Все сіи вѣсти городскія, очень часто неверныя, но я щитаю долгомъ моимъ тебѣ, моіі другъ единственной, передать къ твоему свѣденію, дабы, въ случаѣ событія чего нибудь подобнаго, не было для тебя внезапною новостію. Я уже не страшусь тебѣ открывать слухи объ ужасахъ нашей съ тобою жизни, мой другъ,-- эго уже послѣдствіи жестокихъ ударовъ, потрясшихъ наше душевное спокойствіе въ семъ мирѣ горестей и печалей, въ семъ мирѣ испытанія и слезъ". 13-го сентября Ивашев вновь пишет о назначении Лепарского и снова выражает удивление на отрицательное отношение Николая I к поездкам в Сибирь родственников декабристов. Разочарован он и молчанием в ответ на свое всеподданнейшее прошение: "Во тщѣ я ожидалъ отвѣта на свое всеподданнейшее прошеніе, по сіе врѣмя нѣть; я не думаю, чтобъ и ты, другь мой, получила; я такьже ждалъ обѣщанной копіи съ письма твоего къ Государынѣ, но или ты забыла, или не рассудила уже ко мнѣ его прислать.-- Не знаю, получила ли ты последнее письмо мое отъ 10-го с. м. На всякой случай повторяю слышанное мною: что Государь избралъ, бывшаго Его полка командиромъ, ген.-маіора Лепарскаго, брата Изабеллы Романовны Ланской, человѣка всеми по -- хваляемаго -- комендантомъ въ Нерчинскъ, жаловалъ его 25/т. на исправленіе дѣлъ его, 10/т. на дорогу и 10/т. жалованья. Поставляетъ его начальникомъ всѣхъ нещастныхъ, отъ сюда по сей гибельной гисторіи пересылаемыхъ. Сестра его мнѣ слухъ сей подтвердила полученнымъ отъ него письмомъ, въ коемъ онъ ея обо всемъ вышесказанномъ увѣдомляетъ. Слава Богу! Если это сбывается, то должно надѣягся, что не охлаждается память въ сердцѣ Самодержца, что существуетъ и попеченіе объ нихъ. Но что для меня непостижимо и для многихъ, это неблаговоленіе Государя къ допущенію ни слѣдовать ближнимъ за нещастными, ни имѣть съ ними проживаніе на мѣстахъ. Говорятъ, что всѣмъ туда прошву воли Его отправляющимся родственникамъ пресечено будетъ всѣми мѣрами свиданіе, и даже слухи о мѣстахъ ихъ жительства не будутъ извѣстны. Говорятъ, что можно еще ожидать облегчительныхъ милостей по возвращеніи сюда Государя; тогда, естли нещастныя будутъ отправляемы, я осмелюсь опять просить Монарха, чтобъ дозволилъ намъ поврѣменно имѣть съ нимъ пребываніе въ опредѣленномъ ему жительствѣ. По отсылкѣ сего письма къ Ал. Ив., {Татищеву.} такъ какъ нынѣ понедѣльникъ, поѣду видется съ другомъ и сыномъ нашимъ; все нужное для его я исправилъ и къ нему доставлено, а для здѣшняго содержанія по возможности пересылаю. Коль скоро узнаю объ повеленіи ихъ отправлять, я наппшу къ тѣбѣ, мой другъ, за ранее до его отправленія, дабы ты успѣла безъ торопливости пріѣхать въ Казань, есть ли можно, повидаться. Важность вся состоять будетъ узнать объ отправленіи, которое дѣлается тайно, и въ томъ, дозволятъ ли на дорогѣ имѣть свиданіе".
   Глубокой усталостью и разочарованием звучит письмо от 17-го сентября: "Другъ нашъ В. П., съ которымъ я виделся въ понедѣльникъ, иалуетъ твои обѣ ручки и помнитъ дѣнь торжества нашего. Онъ здаровъ слава Богу. * Он меня просил, читая твое письмо, убедить тебя, что его покорность воле Божией -- при всех испытаниях, что ни малейшая мысль об отчаянии не угнетает более его сердца, никакое сомнение не омрачает его души по отношению к милосердию Спасителя, и что вера его (на милосердие). только все более и более укрепляется. Он просит тебя внутренно убедиться в этом. При каждом нашем свидании говорит он мне это, и самое любимое содержание нашей беседы -- по поводу тебя и дорогой нашей семьи. Он много благодарил за преданное самоотвержение наших друзей, о котором ты уведомляешь меня в твоем письме, и в минуту расставания он кончает, говоря мне при прощании: "может быть, надолго"... но я всегда поддерживаю его в мысли, что здесь мы будем часто видеться. Действительно, я не могу отказаться от предчувствия, что он не будет послан тотчас. Никакое очарование не является теперь в моем воображении, не достигает моих ушей. Он также совершенно уверен, что никто ничего не знает, и все, что говорят в публике, ложно, передаваемое говорунами, разносителями новостей. Меня уверяют, что граф Татищев возвратился третьего дня вечером, -- на этих днях я его увижу. Я уверен, что комендант, о котором я тебе говорил, назначен, чтоб иметь всех этих несчастных под своим надзором".
   Письмо отъ 21-го сентября полно одним лишь Василием Петровичем; между прочим, оно передает, повидимому, почти дословно его разговор с отцом по поводу плана Петра Никифоровича и Веры Александровны следовать за сыном в Сибирь: "Вчерась, мой сердечной другъ, я былъ утромъ въ крѣпости у обедни въ Соборѣ, и потомъ на свиданіи съ нашимъ другомъ В. П.; нашолъ его, слава Богу, здороваго и съ благо -- говеніемъ переносящаго свое положеніе. Онъ читалъ ваши ко мнѣ письма отъ 6-го сентября и 7-го съ обыкновенною его кроткою самоотверженностію къ всему утѣшительному въ семъ мирѣ, проситъ Бога о сохраненіи насъ и о благоденствіи самодержца нашего и отѣчества. Благодареніе Государю -- имъ позволено читать книги, и я ему привожу все тѣ, кои у меня еще есть, о повсемѣстныхъ изобретеніяхъ, искуствъ, archives des decouvertes и подобныя, но ихъ у меня мало; думаю абонировать. Дозволено имъ доставлять и пищу и вино; и этого привожу сколько можно чаще, потому что и портится и держать остальнова негдѣ; доставилъ къ нему жестяной чайной приборъ, чтобъ былъ уже особой и разумеется по чищѣ... Не помню, писалъ ли я на прошедшей почтѣ, кажется и не лзя еще было, я после виделся съ гр. Татищевымъ -- ево графство ни на волосъ не подняло и не подвинуло. Не знаетъ, говоритъ, дошла ли всеподданнѣйшая моя прозба до высочайшихъ рукъ, а изъ Москвы пишутъ, что все подобныя одну грусть причиняютъ Государю, съ чѣмъ я очень согласенъ, соображая ближе обстоятельствы, и что ничего особаго ожидать не возможно. Я ему говорилъ о тѣхъ городскихъ слухахъ, что ген.-маіоръ Лепарскій здѣланъ комендантомъ въ Нерчинскѣ и начальникомъ всехъ нещастныхъ; онъ мнѣ на это говоритъ (какъ и все, кто почтеннаго сего человѣка знаютъ): "что выборъ Государевъ этаго человѣка "начальникомъ въ отдаленное мѣсто, съ назначеніемъ ему власти "такого рода, ознаменуетъ высочайшее попеченіе о нещастныхъ; "но симъ опредѣленіемъ его ни мало еще не означаешься, что "все вообще будутъ ему подвѣдомственны" -- сіи слова ево для меня кажутся столь двусмысленны, что путаюсь въ таинствѣ ихъ понятія и предаюсь волѣ Бога во всѣхъ угодныхъ Ему послѣдствіяхъ. Объ отправленіи нетъ слуховъ, но я держусь ожиданіи худшихъ, дабы быть готовымъ. Расположеніемъ нашимъ врѣмѣнемъ жизни для неременныхъ пребываніевъ съ нимъ въ ево удаленіи Васил. Петр, былъ растроганъ, онъ въ слѣзахъ говорилъ, "не знаю, желать ли мнѣ сего благодѣнствія, сопряженнаго съ такими вашими самоотверженіями малейшаго покоя въ преклонныхъ вашихъ лѣтахъ; они будутъ въ душѣ моей составлять безпрерывную тревогу то объ однихь, то объ другихъ, по цѣлымъ десяткамъ нѣдель для меня по пустымъ мѣстамъ и по непогодамъ путешествующихъ; безпрерывно казаться даже будетъ мнѣ, что и вы во врѣмя вашего со мною пребыванія, любя другь друга, будете ежеминутно безпокоится, воображая и путь и разныя случаи въ отдаленіи встрѣтиться могущія, и я буду новою причиною вашей разлуки, вашимъ мучительнымъ прискорбіѣмъ и безпокойствамъ, не видя имъ конца. Чрезъ это положеніе наше мы все себѣ содѣлаемъ въ мѣсто успокоенія, почтою доставляемого, жизнь самую мучительную. Могу ли я, окруженный всѣми сими сцѣпленіями быть щастливее, быть спокойнее? Вотъ моя мысль, прашу передать ее матушкѣ и сестрамъ".-- Слово въ слово передаю тебѣ, мои другъ, ево размышленіе на твое сужденіе".
   24-го сентября Петр Никифорович пишет: "Базиль въ своемъ углу читаетъ пересылаемыя отъ меня книги, а я въ своемъ имѣю еще пріятную свободу писать и получать отъ васъ, моихъ друзей и изъ Москвы письма"...
   28-го, сообщив, что Василий Петрович здоров, Ивашев продолжает: * "Я его видел вчера утром, принес ему книгу, вина на неделю и фруктов, сегодня или завтра что-нибудь необходимое из одежды -- это мои ежедневные занятия, моя приятная забота -- находить что-нибудь необходимое для настоящего или для будущего, неизвестного до сих пор. Не знают наверное время возвращения нашего благодетельного солнца. Некоторые предполагают, что он возвратится в Петербург не ранее начала будущего месяца. В городе столько говорят и о новых милостях и о неожиданных ссылках, что осторожнее не верить никаким слухам, г. к. только то известно хорошо, что никто не был в тайниках сердца августейшего монарха. Чем более я думаю о всей этой истории нашего огорчения, тем более утверждаюсь в убеждении, что все эти .обстоятельства дела не могут быть проведены иначе, чем это есть: нужна абсолютная строгость, и она здесь имеет место. Прервать ее сразу -- совершенная невозможность по гражданским законам и законам здравого смысла. Я считаю даже недостойным желать внезапного освобождения нашего сына и чтобы он был нам возвращен в свое обычное состояние. Каково бы было его существование в глазах высших и низших классов, лишенного честного имени! Обвиненный не в умалчивании только (того, что он не знал), но обвиненный уже в преступлении, которое, согласно нашим законам, должно быть наказано тою же карою, как и преступление первых заговорщиков; но великодушию Монарха им дарована жизнь, на них наложено. наиболее тяжелое наказание, но то же великодушие их в нем облегчает, и мы видим тому дока -- тельства. Я даже желаю, чтоб он был послан в изгнание, чтоб все, что должно быть по законам, смягченным милостью, свершилось, но пусть будет предел, пусть будет нам возвращен восстановленный во всех правах чести, которые ему принадлежат по праву, согласно принципам его души чистой и сердца, всегда честного, по его чувствам верноподданного трону нашего Монарха и своего отечества... Ты приглашаешь Базиля иметь веру к нашему Создателю; я тебе отвечаю, что он полон веры, покорности, терпения и надежды на божественное милосердие. Успокойтесь на этот счет..."
   Писем за октябрь до нас не дошло вовсе. Как видно из последующих, писем Ивашевы почти окончательно потеряли надежду на облегчение участи Василия Петровича и стремились хотя бы к свиданию с ним.
   Письмо от 3-го ноября полно уговоров, обращенных к Елисавете Петровне, которая, повндимому, хотела ехать на свидание с братом: "Въ понедѣльникъ я видѣлся съ нашимъ другомъ Васильемъ П-мъ. Онъ такъ же, слава Богу, здаровъ, читалъ твое письмо и Лизы, на которое я вынужденъ здѣлать ей возраженіе, какъ ты увидишь весьма справедливыя. Я знаю от Алек. Мих., {Языкова, мужа Елисаветы Петровны.} что она беременна. Какъ быть такъ безъ разсужденія о всѣхъ предстоящихъ случаяхъ, не могущихъ ей доставить, можетъ быть, удовлетворенія ея горячимъ желаніямъ. А между тѣмъ сколько предмѣтовъ для ея положенія врѣдныхъ повстрѣчаться можетъ и сколько тѣмъ доставить можетъ новыхъ намъ и другу своему мужу прискорбіевъ. И самое бы свиданіе въ ея положеніи было поразительно съ ея пылкими чувствами... Государь справедливой самъ былъ сокрушенъ представленіемъ ему окончательнаго положенія и настоятельныхъ прозбъ, помѣщенныхъ отъ Уголовнаго Суда. Это изъ всѣхъ его послѣдующихъ повѣленіевъ видно. Ни что но рѣшенію не исполняется даже и съ самыми преступнѣйшими. Но какъ поступить иначе? Какъ разгласить однимъ штрихомъ передъ лицомъ Европы неправомочность и несостоятельность всѣхъ первыхъ сановниковъ правительства? Урезонь ее, уговори, Бога ради, чтобъ она не вдавалась въ пылъ молодова ея понятія о дѣлахъ особливой важности, до коихъ смыслъ ея достичь еще не можетъ. Что бы было въ глазахъ свѣта, естлибъ она вздумала дѣлаться героинею какой гнсторіи. Подвергая себя, брата, мать, мужа, отца и дѣтей новымъ бѣдствіямъ, новымъ ударамъ за ударомъ, уже насъ поразившемъ... Съ твоимъ сужденіемъ, мой другъ, я очень согласенъ и непремѣнно б}гду просить Государя позволенія намъ въ мѣстѣ съ нимъ быть, естли онъ куда назначенъ будетъ. Положимся на благость Господа нашего..."
   К той же теме возвращается старый Ивашев и в письме от 5-го ноября: "Знаю, что и В. П. нашъ здоровъ. Я къ нѣму послал ь твою касынку, онъ и я за свою благодаримъ тебя, мой другъ... * Положимся на благость Предвечного и на справедливость монарха, который, конечно, будет добр и бросит еще свои взоры на положение вещей и нелепости, говоримые в высшем судилище. Но не будем торопиться, не будем делать сами нелепостей необдуманными шагами: они не достойны сердец правых и возвышенных чувств, которые столько чести делали вам до сих пор. Более всего заботьтесь о вашем здоровье, это единственный предмет желаний ее несчастного брата, который совсем не потерял надежды возвратить оправдание своей невинности -- и тогда, возвратившись, что найдет он в недрах своей семьи, где он ждет снова найти свое счастье и свое спокойствие..."
   На этот раз семье Ивашевых, повидимому, удалось отговорить экзальтированную и горячо любящую брата Елисавету Петровну от поездки к нему, которую она, скажем забегая вперед, осуществила тайно несколько лет спустя, когда Василий Петрович жил уже в Туринске. {"Русская Старина" 1890, No 11.} Письмо от 9-го ноября дышет уже успокоением: * "Я имел счастье получить твое дорогое письмо от 24 октября, дорогой и несравненный друг; оно меня очень успокоило, тогда как предыдущее, сопровождавшее письмо моей дорогой Лизы, внушило мне беспокойство, в котором я не сумел бы вам дать отчета. Воздаю хвалы нашему милосердному Богу -- Покровителю за дарование тебе и нам всем здоровья и силы перенести все несчастий, которыми Ему угодно отяготить наше земное существование... Я думаю, что мои предшествовавшие письма, которые были наполнены разными суждениями касательно различия обстоятельств, вас достаточно осведомили о положении вещей и должны были вам доказать, что невозможно умолять о каком-либо изменении хода дела, ранее конца, назначенного Государем в своем сердце -- едином хранителе тайны... Вчера утром я виделся с нашим несчастным Базилем, -- он читал с обычною радостью ваши письма и просил вам передать, что он чрезвычайно доволен изменением решения нашей дорогой Лизы, которое его беспокоило и не давало ему отдохновения ни днем, ни ночью. Он, благодаря Бога, чувствует себя хорошо, и, имея совесть чистую и свободную, он даже более, чем спокоен; сверх того, зная, что около 50 несчастных находятся в его соседстве, которые терпеливо переносят ту же участь, все .милостиво содержимые, и что, по доброте монарха, с ними поступают очень деликатно, они надеются на его августейшее правосудие ".
   В письме от 12-го ноября к Василию Петровичу относятся всего лишь несколько строк: "Я ничего новаго не имѣю тебѣ сказать, все остается по прежнему въ ожиданіи милости Бога и самодержца нашего...". А в самом конце письма приписывает: "О Базилѣ знаю, что здаровъ, и я ему готовлю постилку на нол ь изъ кошмъ, подбитыхъ клеенкою".
   19-го ноября, поблагодарив жену за письмо, Петр Никифорович продолжает: "Каждой разъ при свиданіи нашемъ, нашъ другъ В. П. ихъ читаетъ съ сердечнымъ умиленіемъ и твердо слѣдуетъ съ полнымъ расположеніемъ чистой души своей всемъ родительскимъ твоимъ совѣтамъ, чрезъ что и обрѣтаетъ то спокойствіе, въ коемъ нахожу ево каждой разъ нашего свиданія. На сей недѣлѣ, не зная, долго ли онъ еще пробудетъ здѣсь, но чтобъ не нѣсло ему изъ пола, послалъ кошму, подбитую клеенкой, а съ верху холстомъ во всю величину его жилища".
   Длинное письмо от 26-го и 29-го ноября крайне содержательно. Здесь, кроме уговоров, обращенных к жене и дочери не ездить в Петербург для свидания съ Василием Петровичем, имеются еще крайне интересные сведения о тех препятствиях, которыми правительство старалось удержать родственников декабристов от поездок с ними в Сибирь. К этому же письму приложена и собственноручная записка Василия Петровича. Вот отрывки из этого письма: * "Я совсем не делал бы препятствий ее {T. е., Елизаветы Петровны Языковой.} желаниям -- но я должен, однако, к этому прибавить то, что, думаю, я уже обязан был написать по просьбе нашего дорогого Базиля, когда он узнал о состоянии Лизы и об ее намерении, принятом с упорством; он просил умолить ее отложить ее путешествие, боясь быть новой причиною какого-нибудь непоправимого случая. Я не мог его увидеть в прошлый понедельник, пропущенный по причине льдов, которые несет Нева и которые заставили снять мосты, -- но с тех пор, благодаря постоянной мокрой погоде, совсем нет санного пути на 100 верст отсюда. Плац-майор мне велел сказать, что он [Базиль] чувствует себя хорошо, что его маленькое помещение застлано кашмою с клеенкой и холстом сверху. Это все, что я могу вам о нем сказать в этот момент. Ничто более не обнаруживается. 20-го этого месяца ожидания не оправдались, они отложены до 6-го следующего. Будем молить Бога придти нам в спасение и помощь". *
   Конец письма от 26-го занят изложением того, как обстоит дело с поставкой сукон. После этого приложена следующая записка Василия Петровича, и затем идет письмо Петра Никифоровича от 29-го ноября.
   "Милая моя маминька и добрыя мои сестрицы. Не безпокойтесь обо мнѣ; я, слава Богу, здоровъ -- и прошу Его только объ одномъ: щастья вамъ всѣмъ; для меня его не можетъ много быть.-- Но я привыкъ къ своему положенію и умѣю хладнокровно ждать конца моего бѣдствія".
   "29-го ноября. При свиданіи нашемъ сего дня я попросилъ позволенія у бывшаго тутъ добраго плац-адьютанта несколько слов написать къ тсбѣ; онъ было хотелъ последнія 5 строкъ Замарать -- да я сказалъ, чтобъ такъ оставилъ -- для того более, чтобъ ты, мой другъ, и Лиза видѣли, что ево уныніе оставило совершенно; онъ такъ спакоенъ въ душѣ своей и увѣренъ, что это его предѣлъ свышѣ опредѣленной быть жертвой при всей его невинности.-- Кромѣ мысли горестной объ насъ, онъ совершенно равнодушенъ и таковъ, какъ мы ево видѣли въ Ундорахъ. Проситъ даже, чтобъ вы никакъ не помышляли просится въ слѣдъ за нимъ, и уже знаетъ о правилахъ недавно -- на дняхъ выданныхъ на щотъ тѣхъ, кои думаютъ просится проводить свою жизнь въ мѣстѣ съ ними. Я не видалъ этихъ правилъ, но уже отъ многихъ слышалъ, что, кромѣ жонъ, вообщѣ всемъ роднымъ братьямъ, сестрамъ и родителямъ воспрещено просить позволенія. Женамъ самое жестокое позволеніе, съ тѣмъ, что ежели по одаль отъ него жить, то можетъ взять человѣка одного или одну дѣвку по согласію ихъ, а ежели въ мѣстѣ, то без человѣка. Но дѣтей съ собою не брать, а кои тамъ родятся, то щитать уже ихъ тамошними безъ званія. Тоже самое и для человѣка или дѣвки положеніе. Ни какихъ ей не дозволяется имѣть съ собою вѣщей -- ни золотыхъ колецъ, ни серегъ, и весьма мало денегъ, а от родныхъ пнсьмы и дѣньги должны пересылатся взаимно черезъ тамошняго коменданта.-- Строгія сіи правила не суть ли изъявленіе воли высочайшей, чтобъ и жоны остановились на такихъ условіяхъ въ своихъ желаніяхъ, особливо тѣ, кои должны разстаться съ дѣтьми своими; остается добрая воля однѣмъ бездѣтнымъ. Объявленіе таковыхъ правилъ, можетъ быть, заставитъ и мужей отказать женинымъ желаніямъ, чтобы не унизить ихъ собственное состояніе въ общей приватной жизни.-- Надобно ждать опытовъ исполненія! Надобно ждать, не есть ли сокровенное желаніе монарха не допущать принимать трудъ до приближающагося вѣликаго акта милосердія.-- Я в государѣ русскомъ привыкъ предвидѣть все лучшѣе...". Таким соображением старался Петр Никифорович оправдать эти жестокие меры правительства.
   30-го ноября представилась оказия послать письмо жене с чиновником Симбирской казенной палаты Вейсом, и Петр Никифорович спешит этим воспользоваться: "Новаго нечего вамъ на сей разъ сказать, мой сердечной другъ, какъ то, что вышли, сказываютъ, правилы высочайшею волею изложенныя, по коимъ все.мъ родителямъ и роднымъ воспрещается проситься ѣхать и проводить врѣмя съ нещастными; одни жоны могутъ, и то безъ дѣтей и слугъ и безъ вѣщей и большихъ суммъ, -- все строгости на сей предмѣтъ въ сихъ правилахъ установлены. Вчерась я виделся съ нашимъ другомъ В. П. Слава Богу, онъ здаровъ и сколько возможно пакоенъ; поручилъ мнѣ сказать, что онъ цалуетъ твои ручки и проситъ твоего благословѣнія и сестеръ обнимаетъ отъ всего сердца, благодаря за ихъ дружескія чувства".
   Уже ранее Ивашев высказывал беспокойство о том, куда делось его прошение на имя Николая I. То же читаем мы и в письме от 3-го декабря. Отметим, что записки Василия Петровича, о которой идет здесь речь, в письме не оказалось. "Из приложенной записки усмотришь положеніе нашего страдальца. Въ дополненіе могу прибавить, что онъ, благодареніе Богу, кажется, совершенно здаровъ. Меня не мало удивляетъ, что по справкѣ моей въ канцеляріи H. М. Лонгинова, {Николай Михайлович, статс-секретарь императрицы Елисаветы Алексеевны.} принявшаго всѣ дѣла отъ увольняющагося Кикина, мѣжду поступившими въ его вѣденіе всеподданнейшими прозбами моей нѣтъ, ни у него, ни у Блудова. {Граф Дмитрий Николаевич, делопроизводитель Верховного Суда (1783--1864).} Вотъ 6 нѣдель прошло, что я подалъ копію с онаго Бенкендорфу -- и тотъ молчитъ. Не знаю, какъ решится; можетъ быть, подамъ новое: отцу простительно безпокоить своего Государя".
   10-го декабря Ивашев вновь обращается к вопросу о том, что Елисавете Петровне самое лучшее оставаться в Симбирске и не ехать в Петербург на смену отцу. Потом он обращается к судьбе декабриста сына, причем не может скрыть своего разочарования в царских милостях к осужденным, которые заставляют себя долго ждать: * "...Я не мог эту неделю увидеть Базиля...-- Я посылаю, однако, все эти два или три дня узнавать и каждый раз я получаю его настоятельные просьбы, не рисковать здоровьем переправами через воду. Относительно несчастных не слышно ничего нового. Именины Государя прошли без всякой милости к ним. Надежда на милосердие Божие и Его избранника заставляет нас теперь ждать нового года, и так, откладывая нашу надежду от одной эпохи до другой, прозябаем мы, особенно здесь, без всякой действительной пользы, кроме взаимных сердечных излияний, в оскорбительных и трудных злоключениях нынешнего случая".*
   14-го декабря Ивашев пишет: "Вчерась, понедѣльникъ, я, не взирая на холодной вѣтръ и на половину Невы покрытой льдомъ, рѣшился въ мѣстѣ съ толпами переправляющагося народа ѣхать въ крѣпость для свиданія съ нашимъ В. П -- мъ, не видавшись двѣ или три недѣли за перевозомъ труднымъ отъ льдовъ, гакъ какъ по сіе врѣмя нѣтъ ни снегу ни морозовъ.--
   Я нашолъ его, слава Богу, здораваго и спакойнаго, очень обрадованнаго моимъ пріѣздомъ, -- читалъ ваши последнія письма и благодарилъ Бога въ мѣстѣ со мною за сохраненіе васъ въ добромъ здаровьѣ,-- просилъ меня о полдюжинѣ подпанталонннковъ, для коихъ я купилъ вчерась же холстъ, послезавтра поспеютъ и къ нему отошлю (обращики при семъ для свѣденія доброты и цѣнъ холста препровождаю) въ мѣстѣ съ 2 ф. чаю и теплымъ малахаемъ на случай пути. На прошлой недели сослано четверо, а такъ какъ остается еще более сорока, то нельзя заранее предположить, кому и когда предстоитъ отъездъ, но все должно быть ему въ готовности, если онъ посланъ будетъ...".
   Жадно ловя малейший слух о возможном облегчении участи декабристов, вернее сказать, о надежде на таковую возможность, Ивашев 17-го декабря пишет жене: * "В городе передают многие слова, сорвавшияся в известных случаях с уст Императора, характеризующие его громадный ум и сверх всего его большое сердце, его чувства, поистине отеческие, по отношению к несчастным. Говорят, что слышали, как он сказал, что он страдает от их положения не менее, чем их собственные родители * ... По всѣмъ симъ одушевительнымъ началамъ, упованіе мое столь сильно на милость Бога и имъ освященнаго, что мысль совершенной погибели нашего сына ни какъ не осиливаетъ мою надежду. Поздно ли или рано, невинность въ осужденіи его будетъ покрыта милосердіемъ Самодержца".
   В начале декабря совершенно неожиданно были отправлены к Сибирь четыре партии декабристов. Это обстоятельство, повидимому, побуждало Петра Никифоровича торопиться с заготовкой для сына дорожного снаряжения. Вот, что читаем мы в письме от 23-го декабря: "Я ходилъ по положеннымъ чрезъ Неву мосткамъ и более часа сидѣлъ и беседовалъ съ нашимъ другомъ В. П. Онъ, слава Богу, здаровъ, съ тѣмъ же равнодушнымъ терпеніемъ и надеждою на Бога и Государя праводитъ потихоньку свое врѣмя. Читалъ твои письма от 4-го и 6-го декабря и просилъ меня пожелать отъ него вамъ всѣмъ возобновленія милостей Господа Бога нашего съ возобновленіемъ года. Надобно для него еще зделать теперь фуфайку, большой кашемиръ, платокъ на шею и шапку съ длинными наушниками на случай пути. Прочее все у него есть, и последнія вѣщи были уже готовы, но передъ праздникомъ все заняты работою. Шинель я отдалъ ему свою, ево же подарокъ. Такова сукна нынѣ здѣсь нѣтъ. Она какъ новая. Онъ цѣлуетъ твои ручки, поручая себя твоему родительскому благословенію...". Через несколько строк, возвращаясь к вопросу о вторичной подаче прошения императору и о рискованности приезда Веры Александровны в Петербург, Петр Никифорович пишет:* "Я совершенно согласен с твоим мнением не торопиться повторить просьбу. Нет сомнения, что предыдущая в руках того, кто держит наши земные судьбы в своей власти, потому что никто из его личных секретарей не имеет ее у себя на хранении и даже никому из них не известна. И в следующей я выставлю на августейшее рассмотрение справедливейшего только добавочные оправдывающие доказательства, не прося и даже не говоря о милостях, но предоставив все это дело его собственной воле, и подобная просьба, по мнению людей с умом и чувствами, не могла быть излишнею, -- кроме того, она не более, как черновой набросок и может еще быть совершенно изменена, смотря по обстоятельствам, которыми управляет Всемогущий... Ты сделала очень хорошо, воздержавшись следовать приглашениям отправиться в Петербург. Одно предположение о невозможности быть уверенным найти там предмет всех твоих стремлений может дать противовес этим решениям, -- так как этот случай (т. е., отправка осужденных) так мало известен, что я готов уже каждый день, как я к этому был готов и во все прошлое время, получить об этом известие. Не более 15 дней тому назад четверо из них были отправлены, совершенно неожиданно. А после этого какая цель твоего путешествия?". *
   24-го декабря Ивашев вновь сообщает о тех приготовлениях, которые он сделал на случай возможности отправки сына я Сибирь: "Вчерашній день я купилъ шапку, кашемировый платокъ на дорогу, нанки, ваты и дик. каленкору на подкладку -- все по его назначению, да голову сахару на дорогу же, а чай и все нужное для пути прежде къ нему доставлено".
   В письме от 31-го декабря подробно рассказывается о посещении Петром Никифоровичем Бенкендорфа; кроме того, там же приводится ряд соображений, путем которых Петр Никифорович старается доказать жене и самому себе необходимость для императора соблюсти приговор Верховного Суда. "Заготовилъ к Бенкендорфу письмо, и въ прошедшей понедѣльникъ, согласно съ желаніемъ уже твоимъ, повезъ его къ нему. Преждѣ просилъ его словѣсно от тебя дать совѣтъ на твой сюда пріездъ; онъ меня спрашиваетъ: здѣсь ли онъ? Здѣсь. -- Такъ почему же? -- Я ему объяснилъ неизвестность врѣмѣни, которое онъ здѣсь провѣдетъ, и что если ты его здесь не найдешь, тогда принятой тобою трудъ доставитъ тебѣ более горести и печали; онъ -- убѣдясь сею справедливою мыслію -- сказалъ: напишите мне письмо.-- Вотъ оно! -- Прочелъ, пожалъ мнѣ руки съ чувствами и обѣщалъ чрезъ два дни дать мнѣ отвѣтъ. Между тѣмъ, въ середу я виделся съ Базилемъ, онъ, благодаря Бога, здаровъ, читалъ ваши письма, благодарилъ за мои ходатайствы, но убежденъ, что не будетъ избавленъ от посылки въ предназначеніе общее. Вчерась я былъ у Бенкендорфа, его не было дома, я более часу ждалъ его, пріѣхалъ, повѣлъ къ себе въ кабинетъ и вотъ его слова: "сердечно сожалею, что не могъ ничего узнать, а потому не смѣю совѣтовать, чтобъ В. А. предприняла такой трудной и дальней путь, для неизвѣстнаго успѣха въ своемъ желаніи"; потомъ добавилъ: "будемъ надѣятся, авось Богъ будетъ милостивъ и Государь...", хотелъ далѣе говорить, но как будто долгъ и обязанность положили печать на уста его; сіи последніи слова онъ мнѣ говорилъ, держа меня за обѣ руки и съ обращенными глазами къ Горнему Существу; тѣмъ ауденція коньчилась; онъ мнѣ сказалъ, что онъ радъ будетъ, естли можетъ быть въ чѣмъ либо быть намъ полезенъ. Онъ заинтересовался здоровьемъ Базиля, его комнатой и всемъ, что его касается. Видишь, какая деликатность. Из сего, мой сердечный другъ, положительно сказать можно, что ты весьма основательно здѣлала, что не послѣдовала ни чьимъ внушеніямъ какъ собственнаго разсудка, безъ малейшаго упрека за прошедшее врѣмя, потому до конца июля не извѣстно было рѣшеніе; после не было уже извѣстно, чья очередь была къ отсылкѣ. Ежедневно до сего дня продолжается неизвѣстность и продолжаются по врѣмянамъ отсылки. То, куда было ѣхать?..." Далее, говоря о деле декабристов, Ивашев замечает: "... онъ [т. е. Николай I] вручилъ судъ всемъ важнѣйшимъ и первенствующія мѣста занимающимъ лицамъ в государствѣ, и что они сдѣлали? Былъ ли онъ ихъ судомъ доволенъ!.. Но что ему осталось дѣлать, какъ сказавъ разъ, что имъ ввѣряется, и можно ли ему было не согласится, когда отъ лица цѣлаго отѣчества ево они просятъ поступить по ихъ рѣшенію, но онъ и тутъ ослабилъ и ослабляетъ постепенно. Соблюдаетъ одно приличіе постановленію верховного суда. Мнѣ кажется, что каждымъ смягченіемъ онъ показываетъ ничтожность судей, -- приличіе хотя для насъ горестное, убивственное, но необходимое; иначе, естли извлѣчь хотя одного невиннаго из числа ими осужденныхъ, какое бы объ сихъ знаменитыхъ судьяхъ понятіе имѣла вся Россія, -- далѣе, целая Европа! -- Уже и такъ все къ нещастію познали ихъ достоинства".
   Так прошел для семьи Ивашевых первый тяжелый год. 1-го января 1827 года Петр Никифоровичъ пишет: "Просилъ письмомъ Сукина, коменданта крепости, позволить мнѣ съ нещастнымъ нашимъ имянинникомъ сегодня видѣться; онъ имѣлъ отговорку, что дозволеніе только простирается на одинъ дѣнь въ недѣлю, и потому безъ особого повѣленія онъ дозволить не можетъ. Я послалъ сегодня письмо къ плац-маіору, спрашивая о здоровьѣ Базиля; въ увереніе г. Подушкинъ мнѣ здѣлалъ утешеніе: позволилъ написать несколько строкъ на оборотѣ моего письма, которыя прилагаю".
   При означенном письме приложена записка самого Василия Петровича, написанная на оборотной стороне письма П. И. Ивашева к плац-адъютанту Е. М. Подушкину: "Вашъ имянинникъ здоровъ и благодаритъ васъ за желанія ваши. Онъ такъ же Бога проситъ, чтобъ вамъ и всему семейству Онъ низпослалъ всѣ блага, какихъ лишь можете пожелать, и чтобъ съ новымъ годомъ водворилось спокойствіе вашего сердца и прежнее щастье".
   Продолжая то же письмо 3-го января, Ивашев описывает, как 2-го он был у Корсаковых, а "отъ них поѣхалъ къ новому фельдмаршалу г. Витгенштейну {Граф Петр Христианович, главнокомандующий 2-ой армией (1768--1842).} во дворецъ, днѣй 5 сюда приѣхавшему... Онъ по прежнему меня обнималъ, интересовался объ тебѣ, о Базилѣ, искренно говорилъ, какъ графиня о немъ сокрушается, распрашивалъ, и я расказалъ ему исторію его нещастія (которую он не могъ еще отъ меня знать -- ибо уѣхалъ до совершенія конфирмаціи)... Я ево просилъ между прочимъ разговоромъ, что такъ какъ болѣе таперь мнѣ стало вероятно, что и В. П. нашъ будетъ наравнѣ съ прочими отправленъ по назначенію, и извѣстно, что препровождающимъ ихъ фелдъ-егерямъ строго воспрещается дозволять по пути особо свиданіи съ родственниками -- попросить Дибича {Граф Иван Иванович Дибич-Забалканский, фельдмаршал (1785--1831).} дать повелѣніе тому фельдъ-егерю, каторый его будетъ препровождать, остановится на несколько часовъ въ Казанѣ для свиданія съ вами, что графъ и обѣщалъ при перьвомъ свиданіи съ Дибичемъ. Я черезъ дѣнь буду к нѣму ѣздить и напоминать, а съ тѣмъ вмѣстѣ я поручилъ правящему при нѣмъ дѣлами г-ну Наумову напоминать ему".
   В то время, как Ивашев писал эго письмо, им было получено письмо Веры Александровны от 20-го декабря, прочитав которое он пишет: "Мысли твои и мнѣніи на итогъ поѣздки сюда справедливы, и письмо мое на прошедшей почтѣ, 24-го дек., оправдать ихъ должно въ полной мѣрѣ. Я вложилъ тутъ записку, которая вѣрно расположитъ тебя ѣхать въ Казань, вероятно, безъ отлагательства, а потому я на сей случай письмо сіе адресую въ Казань на имя к[нягини] А. А. Баратаевой, а другое по корочѣ въ Симбирскъ". В конце письма Петр Никифорович добавляет: "сегодня былъ въ крѣпости, мои сердечныя друзья, отъ 12-ти утра до половины 2-го, просиделъ съ нашимъ В. П., нашелъ его, слава Богу, здаровымъ. Читалъ ваши письма, и судили о предназначенномъ его положеніи съ твердостію духа, но каждой разъ съ нимъ прощаемся при разлукѣ нашей. Онъ просилъ меня написать его тѣ же желаніи, какія ты найдешь въ его запискѣ".
   В письме от 6--7 января Ивашев снова возвращается к вопросу о поездке жены в Казань для свидания с сыном, когда последнего будут отправлять через этот город в Сибирь: "Вчерась вечеромъ я не засталъ дома г[рафа] Витгенштейна, теперь опять отъ него возвратился, не видавъ ево... А почта сегодня к тебѣ отходитъ, слѣдовательно, я окончать сіе долженъ, не имѣя отъ него никакова свѣденія, говорилъ ли онъ съ Дибичемъ, но отъ Наумова ево слышалъ, что онъ съ нимъ видѣлся". Немного далее, заключая свое письмо, Петр Никифорович добавляет о сыне: "еще неизвѣстно, скоро ли отъѣздъ его воспослѣдуетъ".
   Седьмого же Петр Никифорович пишет жене еще и другое письмо, адресуя его, вероятно, в Симбирск: "На письмо твое, мой сердечный другъ, отъ 20-го декабря я подробно къ тебѣ писалъ въ Казань въ домъ к[нягини] А. А. Баратаевой, щитая, что ты, получа мое письмо отъ 30-го дек[абря], не будешь долго оставаться въ нерѣшимости туда ѣхать. Я повторяю, что я третьева дни виделся съ нашимъ Базилемъ, видѣлъ его здароваго и сколько можетъ быть покорнаго волѣ Бога и Государя. Я также, слава Богу, здаровъ. Гр. Витгенштейнъ здѣсь, я съ нимъ видѣлся и дать ему порученіе переговорить съ Дибичемъ на щотъ казанск[аго] свиданія; не знаю еще об успѣхѣ, а что дознаюсь, увѣдомлю съ будущею почтою".
   Повидимому, Вера Александровна была еще в Симбирске, откуда 27-го декабря и писала мужу. 11-го января последний отвечал ей: "вчерась же утромъ часа два сидѣлъ у фелдмаршала гр. Витгенштейнъ; между прочимъ, спрашивалъ его, видѣлся ли онъ съ Дибичемъ. "Нѣтъ, онъ такъ занятъ, что во все врѣмя одинъ разъ залучилъ къ себѣ; напиши лучше записку, которую ему отдамъ". Я тотчасъ написалъ въ ево же канцеляріи и отдалъ его Наумову. Въ запискѣ сей прашу о позволеніи тебѣ на пути въ Казань съ нимъ видѣтся. Былъ у Татищева; ни рыба, ни мясо, все занятъ и съ кислымъ лицомъ охаетъ, -- больше ничего.-- Увижу на сихъ дняхъ опять Витгенштейна, узнаю и увѣдомлю". Несколько ниже Ивашевъ продолжает: * "Предупреждаю тебя, мой друг, будь осторожна, не передавай денег Базилю, когда его увидишь; это ставится им в большую вину, а равно и тем, кто даст. Надо переслать деньги в письме к коменданту Лепарскому, тогда (и это способ предписанный и разрешенный) комендант будет доставлять их им по мере нужд,-- и известит тебя о получении и о состоянии его здоровья; он имеет власть доставлять письма под своею печатью родным".
   В письме от 14-го января мы читаем: "...Сегодня по утру был у г. Витгенштейна узнать, не получилъ ли онъ отвѣта отъ бар. Дибича на записку къ нему, отъ графа посланную, просящую дозволенія тебѣ видѣтся съ нашимъ милымъ страдальцемъ въ Казанѣ. Но отвѣта еще нѣтъ, чему онъ самъ удивляется, а есть примѣры полученія таковаго позволенія; но не то-ли затрудненіе: въ запискѣ наименована Казань, а имъ можетъ быть назначается другая дорога. Вгь прочемъ изъ отвѣта объяснится дозволеніе и назначеніе мѣста, о чемъ по полученіи тотчасъ тебѣ, мой другъ, сообщу". И дальше: "Третьева дни я имѣлъ свиданіе съ нашимъ нещастнымъ другомъ, и Евг. Серг. несколько секундъ при переходѣ ево черезъ площадь къ дому коменданта съ нимъ видѣлась, -- радость за труды ее были во всей силѣ. Онъ, слава Богу, здаровъ и въ спокойномъ упованіи на милосердіе Бога, и справедливость Самодержца терпитъ безъ малейшаго ропота.-- Сегодня пошлю къ нему носовыхъ платковъ более ради придирки узнать о ево здаровьѣ".
   От Дибича все еще не было ответа на просьбу о дозволении Вере Александровне видеть сына при проезде его через Казань. Вот что читаем в письме от 18-го января: "О нещастномъ нашемъ В. П. могу тебѣ сказать, что онъ здаровъ, третьева дни имѣлъ объ нѣмъ извѣстіе, слава Богу! -- Завтра, естли Онъ благословитъ, увижу ево. Заготовляю ему новую пару платья и отвѣзу; прочимъ онъ всѣмъ нужнымъ для пути снабженъ.-- Я писалъ уже тебѣ, что записку я отдалъ Витгенштейну, о дозволеніи тебѣ видется съ В. П.--мъ въ Казанѣ; отвѣту нѣтъ уже 5 днѣй, а вчерась мнѣ сказалъ графъ, что Дибичъ уѣхалъ на два дни въ поселеніи, а по возвращеніи, можетъ быть завтра, не получу ли какой отвѣтъ". А немного ниже Петр Никифорович пишет: "Ты видишь, мой другъ, что Государь милосердно заботится о нещастныхъ распоряженіями данными почтовымъ правленіямъ. Они такъ же будутъ имѣть дозволенія писать къ роднымъ тѣмъ же путемъ. Денегъ на путевыя ихъ расходы только позволяется им давать по 100 р., туда посылать по многу не дозволяется, ибо они въ рукахъ своихъ ихъ имѣть не будутъ, а хранится будутъ у начальства, которое снабжать ихъ будетъ, смотря по надобностямъ. Книги также можно будетъ доставлять. Вторичной прозбы я еще не подавалъ; знаю и почти увѣренъ, что она не будетъ имѣть желаннаго для насъ послѣдствія, но на совѣсти моей не будетъ тово, что я не довѣлъ до свѣденія монарха всѣ доказательства его невинности".
   День отправки въ Сибирь Василия Петровича не былъ известен, но, повидимому, приближался. 20-го января Ивашев пишет жене: "Вчерась, середа, я видѣлся съ нашим милымъ страдальцемъ, онъ, слава Богу, здаровъ и спакоенъ; долго ли пробудетъ еще здѣсь, неизвѣстно, ибо на дняхъ отправили, какъ говорятъ, 4-х. Каждой разъ я съ нимъ прощаюсь и восхитительно здороваемся. Мы положили согласно, чтобъ сегодня онъ просилъ позволеніе отслужить молебенъ святому образу Богоматери, благословенія покойнаго моего отца, на него мною возложеннаго... Сегодня пошлю новую пару платья и освѣдомлюсь, имѣлъ ли онъ сіе дозволеніе и исполнено ли? Отъ него я былъ у графа Витгенштейна, но нашолъ у него приготовленіи принять великаго князя Михаила Павловича; но мимоходомъ онъ мнѣ опять тоже сказалъ. Вечеромъ увижу Дибича и спрошу, какая резолюція на прозбу о дозволеніи свиданія твоего, мой другъ. Сегодня вечеромъ поѣду к нѣму и завтра опишу тебѣ".
   21 января Петр Никифорович пишет: "Вчерась вѣчеромъ былъ у графа Витгенштейна, сказалъ мнѣ, что видѣлся съ Дибичемъ, но онъ еще не говорилъ или не докладывалъ о свиданіи твоемъ въ Казанѣ, такъ какъ въ запискѣ написано, но что онъ доложитъ,-- и такъ, можетъ быть, завтра только могу добиться до рѣшительнаго. Я за тѣмъ Казань поставилъ въ запискѣ, что естлн дозволитъ Государь, то такъ и дадутъ направленіе пути,-- я пекся,-- чтобъ твой путь былъ короче. Между тѣмъ я совѣтывался съ графомъ, подавать ли мнѣ новую прозбу, разсказавъ ему оного содержаніе; онъ не только апробовалъ, но и понудилъ скорѣе подать, покуда онъ еще здѣсь, на случай, что можетъ быть Государю угодно будетъ его лично распросить, такъ какъ я представляю о врѣмяни его отлучекъ от мѣста службы. И такъ благословясь! Я нынѣ съ 3-х часовъ ночи писалъ на бѣло и въ 10 часовъ отвѣзъ и вручилъ, канцеляріи для приѣма прошеній съ надписью вѣ Собственныя руки. Отъ туда заѣхалъ къ гр. Витгенштейну, нашолъ его занятымъ, поспѣшилъ домой для написанія моего тебѣ, мой другъ, отчота и чтобъ не пропустить пріемъ писемъ на почтѣ.-- Пару платья отнесли къ нашему милому Базилю. Получилъ свѣденіе, что онъ вчерась же исполнилъ мнѣ данное обѣщаніе, молѣбствовалъ святому образу Пресвятыя Богоматери и остался здаровымъ".
   При письме от 23-го января Ивашев приложил секретную записку начальника Главного Штаба барона Дибича на имя графа П. X. Витгенштейна о разрешении Вере Александровне свидания с сыном в Казани. При этом Петр Никифорович пишет: "Ты пишешъ, мой другъ, что не на Казань назначенъ путь для несчастныхъ, -- но приложенное здѣсь дозволеніе тебѣ въ Казанѣ видѣться съ милымъ нашимъ Васильемъ Петровичемъ доказываетъ милосердіе Государя. Его объявленіе воли чрезъ начальника Главнаго Штаба фельдмаршалу надобно тотчасъ по полученіи доставить къ г. губернатору, которой по сему позволенію устроитъ врѣмя для свиданія. Съ помощію Божіею успѣлъ я испросить вамъ свиданіе, мой другъ. Но прашу при томъ Его святую милость благословить васъ крепостію духа и благоразуміемъ, исполнить васъ упованіемъ, что Онъ не оставитъ насъ въ долготерпеніи и преклонитъ сердце царево на поправленіе участи горестной нашей -- до забвенія. Вѣра да спасетъ насъ! -- Прашу тебя у ногъ твоихъ, мой другъ, не иначе какъ съ сею уверенностію принять свиданіе сіе и твердостію своею карактера заставить моего друга Лизу, милую Катю и Сашу вндѣтся съ братомъ какъ съ проѣжающимъ на врѣмя по волѣ Верховнаго Повѣлителя съ порученіемъ исполнить долгъ вѣрноподданнаго. Здѣлайте милость, не иначе приготовте чувства ваши, не иначе смотрите на его путешествіе и на его собственно... Чтобы заблаговременно дошло сіе дозволеніе до рукъ твоихъ, мой другъ, посылаю сіе чрезъ нарочную эстафету въ Казань на имя помощника директора почтамта Николая Васильевича Чемесова, котораго прашу, ежели ты сверхъ моего ожиданія не въ Казанѣ, то послать къ тебѣ тотчасъ чрезъ нарочного".
   К этому письму приложена следующая бумага:

Секретно.

   Начальникъ Главнаго Штаба Его Императорского Величества имѣетъ честь увѣдомить его сіятельство графа Петра Христіановича, на записку его сіятельства от 13-го сего генваря, что супруга генералъ-маіора Ивашева безъ всякаго препятствія можетъ выѣхать въ г. Казань для свиданія съ осужденнымъ Верховнымъ уголовнымъ судомъ сыномъ своимъ, во время препровожденія его черезъ сей городъ, но сего времени опредѣлить нельзя, ибо сіе зависитъ единственно огь Высочайшей воли Государя Императора.
   
   20 Генваря 1827.
   No 73.
   
   Его сіятельству графу П. X. Витгенштейну.
   
   23-го вечером Ивашев пишет: * "Я ходил проститься с графом Витгенштейном, живущим в Зимнем Дворце, этою ночью уезжающим в Тульчин. Я застал всю семью собравшейся в его спальне, а его в гостиной вместе с великим князем Михаилом, который только что пришел пожелать ему доброго пути. Луи был около двери и, когда его императорское высочество отправился с графом обедать к императрице-матери Луи {Луи -- сын фельдмаршала, граф Лен Петрович Витгенштейн (1799--1866), ротмистр Кавалергардского полка, привлеченный по делу декабристов, но по высочайшему повелению "сочтенный непричаственным" к нему. См. "Алфавит Декабристов" -- Лгр.-М. 1925. стр, 54 и 295.} приближается и рассказывает мне, что великий князь сказал фельдмаршалу, что он никого так не сожалеет, как Ивашева, которого он всегда знал, как честного и прекрасного мальчика, и что его отец ему ответил очень благосклонно -- что, он не мог хорошо разслышать. Я должен был все же остаться обедать с его милой сестрою, княгиней Трубецкой, и всей этой милой доброй семьей, чтоб подождать возвращения графа и узнать из его уст остаток их разговора. Он не замедлил вернуться. Он передал мне слова великого князя и содержание своих. Он ему сказал, что, действительно, считает его невинным, а после уверений отца, который часто приходит к нему, он убедился, что молодой человек, запуганный обещанием мук, сознался в преступлении, единственно только, чтоб скорее быть расстреленным, чем пытаемым. Спешу, мой друг, сообщить тебе приятную новость, что невинность нашего дорогого страдальца начинает проникать в недра царского семейства, по милости нашего Бога-Спасителя и единственного Покровителя. Я не знаю, говорил ли я тебе уже, что, чтоб не пропустить отъезда гр. Витгенштейна, а с ним случая дать ему возможность ответить на некоторые вопросы, которые ему могли бы сделать, я решился отправить в священные руки Императора мою вторую просьбу, благословясь. Я ничего не прошу, но я сделал все, что мог, чтоб доказать невинность моего сына и чтоб иметь чистую совесть... Я еще надеюсь в следующую среду увидеть Базиля, если Господь этого захочет".
   28-го января Петр Никифорович пишет: "Въ середу же третьева дни 26-е я виделся еще съ милымъ страдальцемъ нашимъ сверхъ моего ожиданія, по тому что отправленіи на мѣста съ нѣкотораго врѣмени сдѣлались чаще и такъ какъ я послѣ узналъ, что онъ былъ уже назначенъ къ отправленію, но по внезапному повѣленію остановленъ,-- не вѣдомо до катораго врѣмяни; вѣроятно, что онъ будетъ въ числѣ последнихъ отправленъ чрезъ Казань, согласно снисхожденію, объявленному въ запискѣ начальника Главнаго Штаба, тебѣ, мой другъ, доставленной. Вотъ что я изъ отсрочки сей заключаю, въ прочемъ, можетъ быть, я и ошибаюсь. Благодаря Бога, онъ здаровъ и въ спакойномъ расположеніи духа, повинуясь святой Его волѣ; на сей недѣлѣ онъ служилъ молебенъ образу Пресвятыя Богоматери нашего благословенія, Она будетъ нашею покровительницею. Г. Витгенштейнъ тоже 23-е число уѣхалъ. Я описалъ тебѣ его разговоръ съ В. К. по эстафетѣ же, а повторенное мое всеподданнѣйшее прошеніе подано 20-го генваря. Я не смѣлъ тутъ помѣстить, мои другъ, твоей иросбы о позволеніи за нимъ слѣдовать и объяснить рѣшимость твою принять все отчаянныя условія но тому убе -- жденію, что для сей прозбы никогда время не будетъ опоздано".
   1-го февраля читаем: "В. П. нашъ еще здѣсь. Вчерась я самъ былъ въ крѣпости и отъ плац-маіора былъ удостовѣренъ, что онъ еще не отправленъ, остался одинъ уже изъ сей категоріи, тогда какъ слабѣйшія по сентенціи если не три, то въ два транспорта посланы, что ничему иному не смѣю приписать, какъ къ намѣренію послать его въ последнемъ транспортѣ на Казань, въ отмѣну пути прочихъ, для Высочайше снисходительнаго соизволенія на свиданіе съ тобою. Я точно поторопился и эстафету дорого стоящую послать къ тебѣ, но могъ ли я предузнать, что не въ ту же ночь отправленъ будетъ. Твои же, мой другъ, желаніи ево видѣть налагали на меня священный долгъ не оставить на совѣсти моей промедленіе малейшее къ полученію сего дозволенія, не употребя все исканія и ходатайствъ, такъ какъ и то, что къ малейшему оправданію его собственно служило, не доводилъ бы я до высочайшаго свѣденія... Сей часъ еще посылалъ сахаръ, чай и табакъ, черезъ Яшу, къ В. П.; привезъ извѣстіе, что онъ еще здѣсь и здаровъ, слава Богу".
   Замедление с отправкой в Сибирь Василия Петровича все продолжалось, и вот несчастный отец предается или делает вид, что предается снова иллюзиям о милости монарха, в которой он все еще не разуверился несмотря ни на что. Тем временем Вера Александровна с дочерями поехала в Казань, хотя что-то ей говорило, что с сыном она там не увидится. Вот что пишет ей Ивашев 4-го февраля: "Напрасно ты увѣрилась, что путь когда нибудь лѣжалъ или чтобъ предполагался чрезъ Симбирскую губернію. Ты видишь, что напрасно ты не верила мнѣ, что чрезъ Казань: въ рукахъ твоихъ удостовереніе. Я все старался выполнять твою волю, хотя признаюсь сію последнюю съ трепетомъ и не одобреніемъ многихъ, но я не смѣлъ оставить что либо на совѣсти моей, что не пекся доставить то, что ты такъ сильно желала. Таперь отъ васъ, мой другъ сердечной, съ детьми нашими требую, чтобъ вы помышляли о сбереженіи себя при свиданіи вашемъ и сбереженіи ево. Третьева дни я просидѣлъ съ нимъ полтора часа, снабдилъ его французскими книгами Вальтера Скота и Волжанъ [?] -- по абонировкѣ для чтенія, припасами и восковыми свѣчами. Въ запискѣ къ тебѣ, съ эстафетою доставленной, я замѣтилъ последнія строки нач. Глав[наго] Шт[аба], но не смѣлъ толковать ихъ въ такую сторону, какъ въ послѣдствіи проясняется.-- Великій Боже! Онъ остановленъ при сапомъ уже отправленіи, назадъ тому двѣ недѣли; онъ одинъ оставленъ изъ той категоріи; слаба осужденных после того уже несколько отправлены.-- Призраки сіи не суть ли отблески начинающагося снисхожденія святаго Его милосердія на насъ?... Онъ цалуетъ въ мѣстѣ со мною обѣ твои ручки и проситъ благословѣнія".
   В это же время продолжались еженедельные свидания Ивашева с сыном. 7-го февраля он пишет: "Страдалецъ нашъ еще гдѣсь, я каждой день или посылаю справляться или самъ ѣжу узнать. И вчера я въ крепости слушалъ обедню, поклонился праху царей, виделся съ комендантомъ и удостоверился, что онъ еще здѣсь и здаровъ. Судьбы предвечного неисповѣдимы! Я упадаю предъ Его милосердіемъ съ сердцемъ благодарнымъ. Не смѣю умствовать о причинѣ оставленія еще здѣсь нашей жертвы, тогда какъ и низшей категоріи ни одного (кроме на годъ) не осталось... Таперь ты более не сомневаешься, мой сердечной другъ, имѣя высочайшее дозволеніе въ твоихъ рукахъ, что путь нашего В. П. не будетъ инаго имѣть направленія какъ то, которое вѣдетъ его на свиданіе съ тобою". То же письмо содержит одну трогательную подробность пребывания матери и сестер Василия Петровича в Казани. Оказывается, что они, опасаясь как бы не пропустить момента свидания с сыномь, поселились в первой попавшейся квартире близь станции, терпя ряд неудобств. Осведомившись об этом Петр Никифорович пишет: "Полагаю, что занимаемая тобою квартира, мой другъ, и безпокойна и можетъ быть угарна, а по предъявленіи г-ну губернатору Высоч. дозволенія ты не можешь опасаться, чтобъ тебя лишили свиданія; то зделай милость, найди хотя и подалѣе отъ станціи, но попокойнее".
   Задержка в отправке Василия Петровича казалась странной и имеющей какое то значение не одним его родителям. В письме от 11-го февраля (утро) мы читаем: "Вчерась я еще видѣлся съ нашимъ страдальцемъ, мой сердечной другъ, и оставилъ его здароваго, слава Богу; и сегодня посылалъ провѣдывать -- получилъ тѣ же добрыя извѣстія. А третьева дни я обѣдалъ у гр. Татищева;* после обеда он меня отвел в сторону и спросил у меня причину, почему его до сих пор не высылают? Я ему отвечаю, что от него я скорее могу об этом узнать, что предначертания Бога Спасителя и от Него воля Императора не могут быть мне известны иначе, как из уст тех, кто является хранителями тайны.-- Нет, ответил он, я совершенно не знаю причину замедления, которая меня удивляет, тем более, что категории двух лет уже отправлены...".* Несколько далее в том же письме Петр Никифорович пишет: "Пятница утро... Пишу окончательно сіи строки, дождавшись моего посланнаго справиться, не отправился ли нашъ страдалецъ, зная, что некоторыя изъ последней категоріи, между ими сынъ Серг. Вас. Толстого, {Владимир Сергеевич, декабрист.} вчерась посланы. Увереніе получилъ, что В. П. еще здѣсь. Не знаю, буду ли въ будущую среду его видѣть. Да будетъ святая воля Божія и Его надъ нимъ благословеніе. Я готовъ давно уже на сіе разстаніе, которое тѣмъ облегчается, что вы съ нимъ увидитесь и тогда вы ко мнѣ уже объ немъ напишите".
   В письме от 15-го февраля Петр Никифорович старается насколько возможно подбодрить свою жену, указывая ей на пример ее родича Сергея Васильевича Толстого... "Страдалецъ нашъ по свѣденію, которое вчерась еще я имѣлъ, здѣсь еще, можетъ быть, для таво, что онъ для пути чрез Казань назначенъ быть последнимъ изъ посылаемыхъ. И сіе снисхожденіе не означаетъ ли милость и человѣколюбіе Самодержца? Я радъ, что жестокіе морозы онъ пробылъ на мѣстѣ; вчерась былъ морозъ 22 гр. съ вѣтромъ; посыланной мой туда Яша на саняхъ моихъ возвратился съ обмороженною щекою. За сими холодами и за бывшею шумною недѣлью я почти не выѣжалъ. Сей часъ у меня былъ Сергей Васильевичъ Толстой,-- прощался, возвращается сегодня въ Москву.* Он совсем покорился, но ты, мой друг, ты недостаточно. Ты мне говоришь о последнем счастье на этой земле скорби,-- это значит иметь слишком мало надежды на милосердие Создателя. Кто может знать заранее Его святые предначертания? И ты хочешь, чтоб, видев твое письмо, я был убежден, что ты можешь вынести это свидание с душевною стойкостью и чтоб я совсем не боялся за вас, мои дорогие друзья. Завтра, в случае, если я еще буду иметь свидание с ним, я ему покажу ваши письма, спрошу у него, какие книги хотел бы он иметь с собою, хотя каждый раз как я ему об этом говорил, он отказывался брать их слишком много, боясь быть перегруженным в дороге. Что касается курительного табаку, он им будет снабжен. Можно даже снабдить его им в Казани, если ему не достанет, и послать ему через посредство коменданта. Меня уверяют, что это разрешено. Изабелла Романовна {Ланская, рожд. Лепарская.} ни в коем случае не берется ходатайствовать о ком либо у своего брата, который это ей очень строго воспретил, и я тебе признаюсь, что, быв у нее один раз, я не хотел бы туда возвращаться.* На будущей почтѣ увѣдомлю тебя, мой другъ, буду ли я имѣть еще свиданіе съ нимъ, или ты прежде моего письма съ нимъ увидится".
   16-го Петр Никифорович последний раз видел сына, 17-го была отправка последнего в Сибирь, а 18-го отецъ его писал Вере Александровне: "Третьева дни около двухъ часовъ я бесѣдовалъ съ В. П-мъ, милымъ нашимъ страдальцемъ, и мы ращитывали въ мѣстѣ: письмо ли сіе скорея до рукъ вашихъ дойдетъ или онъ преждѣ его увидится съ вами. Естьли они не такъ поспешно будутъ ѣхать, то легко можетъ быть, что они въ одинъ дѣнь съ почтою будутъ въ Казанѣ. Вчерась 17-е въ 11 часовъ веч. ихъ былъ отъѣздъ отъ сюда. Благодарю Бога, что морозовъ уже нѣтъ. Самое лучшее врѣмя для путешественниковъ, -- онъ будетъ видется с вами... Если сіи строки предупредятъ его, прошу убедительнѣйше васъ, моихъ единственныхъ друзей, не съ иными чувствами его встрѣтить и обойтись, какъ съ путешествующимъ, вѣрнымъ исполнителемъ воли Самодержца; я по крайней мерѣ такъ съ нимъ разстался; сія мысль обоюдно васъ сбережетъ. Если же уже вы видѣлись съ нимъ, умоляю васъ не предаваться горести и вредоносному отчаянію. Я надѣюсь на разсудокъ, удѣленную часть собственную намъ отъ Сотворшаго насъ; вы имъ должны руководствоваться и, съ упованіемъ на святую милость Его, всѣми мѣрами успокоивать сердцѣ ваше. Полагаю, что все от него происходитъ, слѣдственно, и произойти иныхъ последствій не можетъ какъ благодатныхъ".
   Как известно, Василия Петровича повезли не через Казань, а через Вятку, так что мать и сестры не имели даже горького утешения последнего прощания с осужденным. Так прахом разлетелись все их надежды на милость государя. В своем последнем письме от 22-го февраля 1827 года Петр Никифорович пытается объяснить жене, как это произошло, и уговаривает ее не роптать на судьбу: "Ежели ты после моего последняго письма и до полученія сего не дождалась виновника пребыванія твоего въ Казанѣ, то я, по многимъ уже сношеніямъ здѣсь, дохожу до некотораго проясненія: что хотя и дано было согласіе, которое съ эстафетой къ тебѣ я доставилъ, но Дибичъ въ скорѣ отправился въ Грузію безъ дальнѣйшаго объ томъ распоряженія, и едва ли не дано направленіе по устроенной для того особой дороги. Говорятъ, будто по обсуживанію более, чтобъ тебя и сестеръ сохранить отъ подобнаго свиданія. Говорятъ, что Государь учавствуетъ много и занимается нашимъ положеніемъ. Дай Богъ ему здоровье, а намъ силу переносить все жестокости нашей судьбы.-- Слѣдовательно, и вамъ въ Казанѣ далее проживать нѣтъ причины, и съ будущими почтами уже я буду писать къ вамъ въ Симбирскъ. Не возропщемъ, друзья мои, передъ предѣлами высшаго устройства, да будетъ съ нами святая воля всемогущаго Творца и Спасителя невинныхъ! -- На страдальцѣ нашемъ образъ святыя Богоматери сохранитъ его отъ дольнихъ бѣдъ. Какъ знать, можетъ быть и скоро возвратитъ его въ объятія наши".

-----

   Таковы эти письма, которые по правильности своего чередования и по подробности сведений в них содержащихся, легко могут быть сочтены дневником. В этом дневнике мы сравнительно мало найдем важных исторических данных, но за то столкнемся с целой массой драгоценных бытовых подробностей. Следя за ними, можно без труда воссоздать ту картину русского общества и русской семьи, на фоне которой развернулись грозные события 14-го декабря. Старомодный стиль Этих писем, такой приподнятый и в то же время такой наивный, столь чуждое и непонятное для большинства из нас постоянное мысленное обращение к Богу и царю, все это только усиливает бытовую их ценность.
   В заключение, скажем еще несколько слов об авторе наших писем и о самом Василии Петровиче.
   До 24 декабря 1827 года старики Ивашевы не имели сколько нибудь подробных известий о сыне; первое такое известие привезла им Нарышкина. {О. К. Буланова, "Декабрист Ивашев и его семья".-- "Былое" 1922 г. No 19, стр. 33.} Можно представить, как измучила несчастных родителей эта неизвестность. 16-го января следующего 1828 года Петр Никифорович поехал в Казань со специальной целью увидеть там Фон-Визину, едущую в Сибирь к мужу, и передать ей посылку для Василия Петровича. С той поры, по свидетельству О. К. Булановой, Ивашевы налаживают частную отправку сыну всяких вещей до рояля включительно. {Ibidem.} В то же время возобновилась и переписка родных с Василием Петровичем. В письмах своих они все старались возможно утешить его и уговорить покориться без ропота своей участи. Но последнее, повидимому, было трудно Василию Петровичу, и временами он впадал в совершенное отчаяние. В таком именно состоянии застал его сенатор кн. Б. А. Куракин, специально посланный Николаем І-м. В его донесении Ивашев помещен в списке "Государственныхъ преступниковъ, следовавшихъ чрезъ Тобольскъ, кои находились въ раскаенномъ и совершенно отчаянномъ состояніи".
   Позднее отчаяние привело Василия Петровича к мысли о побеге, о чем говорится в упомянутой выше статье О. К. Булановой, а также в записках Басаргина {Стр. 90, 91, 93, 94, 96.} и А. Беляева {Стр. 216-219.}.
   В 1831 году, как известно, к В. П. Ивашеву приехала его будущая жена, Камилла Петровна Ледянтю. Свахою перед братом выступила все та же Елисавета Петровна Языкова, о которой так часто упоминается в наших письмах. Самим старикам Ивашевым так и не удалось побывать у сына. На прощение об этом Веры Александровны Николай I ответил: "ѣхать можетъ, но съ тѣмъ, что-бы не возвращаться въ Россію". {Г. М. Толстой, "Поѣздка въ Туринскъ къ декабристу В. П. Ивашеву" -- "Русская Старина" 1890, No 11, стр. 331.} Однако семья все-же не теряла надежды на соединение с любимым сыном и братом, причем эти надежды и стремления были настолько сильны, что Екатерина Петровна заранее оговорила возможность этого со своим женихом кн. Хованским, обещавшим не ставить ей к тому никаких препятствий. В 1835 году кончился срок каторги Василия Петровича, и его отправили на поселение в Туринск, вопреки просьбы родителей, которые просили Николая I назначить сына в Курган и дозволить им иметь с ним свидание. Эти постоянные отказы в исполнении их просьб повели к тому, что когда в августе 1835 года Николай I, во время проезда своего через Симбирск, посетил основанный В. А. Ивашевой дом трудолюбия, то последняя не нашла уже удобным для себя вновь обращаться к нему с устной просьбой. {Записки Н. С. Жиркевича. "Русская Старина" 1890, No 7, стр. 125.}
   Насколько старики Ивашевы ценили жертву Камиллы Петровны, пренебрегшей всем и поехавшей в Сибирь, чтобы там насколько возможно облегчить участь любимого человека, показывает следующее. В феврале 1836 года П. Н. и В. А. Ивашевы составили "проектъ раздѣла принадлежащихъ имъ имѣній между ихъ дѣтьми". {"Архивъ А. П. Языкова", Симбирскъ 1901 г., стр. 525--527.} Здесь, после краткого упоминания о том,-- что из своего имущества они уже выделили Е. П. Языкову (600 душ), княгине Е. П. Хованской (557 душ), А. П. Ермолову (640 душ) и М. П. Ивашеву (518 душ), Петр Никифорович и Вера Александровна переходят к вопросу о разделе после их смерти оставшихся лично за ними 1271 души, дома в Симбирске и фабрики. При этом они говорят, что и это имение "по кончинѣ нашей въ наслѣдство должны слѣдовать имъ-же дочерямъ нашимъ, но имѣя ближайшаго противу ихъ, дочерей нашихъ, по рожденію наслѣдника, сына Василія, но лишеннаго уже права на сіе Верховнымъ Уголовнымъ Судомъ, сердоболіе о немъ, а кольми паче о родившихся у него детяхъ, съ пріѣхавшею къ нему изъ Симбирска въ то отдаленное мѣсто Сибири, вышедшею за него замужъ, которая презрѣла таковое носившее имъ тогда и нынѣ имя поселенца, пожертвовала своею жизнью, чувствуя въ полной мѣрѣ сіе сдѣланное ею для насъ утѣшеніе, желая нынѣ вознаградить ее и дѣтей, родившихся от нихъ и впредь родиться могущихъ, обезпечить на предбудущее время жизни ихъ содержаніемъ, съ согласія дочерей нашихъ Елисаветы, Екатерины и Александры, предположили слѣдующее...", и далее следуют пять пунктов, в которых детально излагается, как сестры должны образовать капитал в 600000 рублей на обезпеченіе брата и его семьи. На эту раздельную указывается и в составленных в феврале следующего 1837 года "Проектѣ духовнаго завѣщанія генералъ-маіора П. Н. Ивашева" и "Духовномъ завѣщаніи генералъ-маіорши В. А. Ивашевой"... {Ibidem., стр. 598--602.}
   Так в постоянной тоске по сыне и в заботах о его судьбе доживали свой век старики Ивашевы. 7-го мая 1837 года умерла Вера Александровна, которой так и не удалось увидать любимого сына. Но то, что не удалось матери, удалось сестре, правда, без всякого позволения со стороны властей -- просто явочным порядком: мы разумеем тайную поездку Е. П. Языковой к брату в годовщину смерти Веры Александровны. Елизавета Петровна остригла волосы, переоделась мальчиком и вместе с Ф. И. Топориным и Г. М. Толстым с видами казанских купцов поехала в Туринск к брату.
   Об этом подвиге любви довольно подробно рассказывается как в цитированной выше статье О. К. Булановой ("Былое" 1922, No 19), так и в воспоминаниях Г. М. Толстого ("Русская Старина" 1890 г. No 11).
   Поездка Елисаветы Петровны вновь возбудила надежды Петра Никифоровича на свидание и совместную жизнь с сыном. В то же время старик, видимо, всячески старался не только поддержать, но и усилить свою связь с сыном. Так, в последний год своей жизни, Петр Никифорович просил сына взять на себя перевод на русский язык составленных им записок о Суворове (См. "Отеч. Записки" 1841, т. XIV). Но смерть уже подстерегала его, и 21-го ноября 1838 года он скончался в Ундорах. Родственник Ивашевых Г. М. Толстой въ цитированныхъ уже нами выше записках своих ("Поѣздка въ Туринскъ къ декабристу В. П. Ивашеву" "Русская Старина" 1890, No 11, стр. 329--332) рассказывает подробности о похоронах Петра Никифоровича. "Ночью -- пишет онъ -- подъѣхали мы къ Ивашевскому дому; двери съ параднаго крыльца растворены настежъ; большія сѣни биткомъ набиты народомъ; сверху пахнуло на насъ ладаномъ и мертвецомъ. Слышно протяжное чтеніе заупокойныхъ молитвъ и долетаютъ до насъ вскрикиванія отъ несдерживаемыхъ рыданій". Хоронили Ивашева в Симбирске. "На похороны собралась большая публика, и г. к. церковь переполнилась народомъ, то полицмейстеръ закричалъ тѣмъ хриплымъ голосомъ, который отличаетъ русскую полицію ото всѣхъ остальныхъ существъ, созданныхъ по подобію Божію: "Черный народъ не пускать". Изъ этого поднялся шумъ, грозившій перейти въ буйство. "Какъ, заговорили ундоровскіе крестьяне, которыхъ было множество: насъ не пускать въ храмъ Божій въ то время, какъ отпѣваютъ нашего добраго барина. Мы принесли его за 35 верстъ на своихъ рукахъ да не мы будемъ опускать его въ землю. Нетъ, ребята, этаго терпѣть нельзя". И лишь съ трудомъ Г. В. Бестужевъ уговорилъ крестьянъ не волноваться и уладилъ дѣло". Вот как прощался с Петром Никифоровичем тот народ, который в его время обычно считался ни за что. Что касается представителей того круга общества, к которому принадлежал сам Ивашев, то и в нем нашли себе признание его редкие качества; так что особняком стоит приводимое в тех же воспоминаниях мнение Владимира Львовича Толстого, который при известии о смерти Ивашева только и нашел что сказать: "Жаль Петра Никифоровича, онъ былъ совершенно du bon ton и большой мастеръ танцовать".

-----

   Письма П. Н. Ивашева, легшие в основу нашей статьи, переданы через нас Пушкинскому Дому Академии Наук Елисаветой Васильевной Маркьянович, рожденной Языковой, внучкой Елисаветы Петровны Языковой и внучатной племянницей Василия Петровича Ивашева. Сама Елисавета Васильевна (скончалась в Симбирске в 1922 г.) была дочерью Василия Петровича Языкова и Прасковьи Ивановны, рожденной княжны Гагариной. Воспитывалась она в одном из французских монастырей. После жизни заграницей Елисавета Васильевна вернулась в родной свой город Симбирск и поселилась на Спасской улице в старом Языковском доме, где некогда останавливался Пушкин. Когда дом этот был продан и в нем были открыты номера, Е. В. сохранила за собой пожизненное право пользоваться там квартирой, из которой принуждена была выехать лишь после революции. Прекрасно владея английским, французским, немецким и итальянским языками, Е. В. все последние годы жизни давала уроки и кроме того служила библиотекаршей в Симбирском Художественном Музее. Владея стихом, она часто писала русские и французские стихи; между прочим, ей принадлежит стихотворный перевод на французский язык поэмы Лермонтова "Демон".
   Значительной долей наших примечаний мы обязаны другому симбирянину Павлу Любимовичу Мартынову, долголетнему председателю Симбирской Губернской Ученой Архивной Комиссии, чьими неусыпными и самоотверженными трудами опубликован целый ряд ценнейших материалов по Симбирской старине, которые без него, вероятно, безвозвратно погибли бы для науки. {Скончался 21 мая 1921 г. Некролог см. газета "Заря", орган Симбирского Губкома Р. К. П. и Губисполкома, среда 25 мая 1921 г. No 114.}
   Теплой благодарностью им обоим и заканчиваем мы нашу статью. Равным образом приносим мы благодарность Б. Л. Модзалевскому и М. К. Светловой, много помогшим нам при обработке настоящего материала.

М. Беляев.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru