Иванов-Разумник Р. В.
Драмы Герцена
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Иванов-Разумник Р. В.
(
yes@lib.ru
)
Год: 1912
Обновлено: 19/12/2022. 68k.
Статистика.
Статья
:
Критика
Литературная критика
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Драмы Герцена.
I.
"Мы присутствуемъ при великой драмѣ; для того, чтобы ее видѣть, надобно собрать всѣ силы души -- у кого нервы слабы, могутъ идти въ поля, въ лѣса. Драма эта не болѣе и не менѣе, какъ
разложеніе христіано-европейскаго міра"...
Такъ говорилъ Герценъ въ одномъ изъ неизданныхъ еще писемъ 1848 года {Это и другія письма Герцена, еще нигдѣ не напечатанныя цѣликомъ, собраны въ спискахъ А. Н. Пыпина, наслѣдникамъ котораго приношу благодарность за доставленную мнѣ возможность ознакомиться съ этими матеріалами.}, когда волны февральской революціи не успѣли улечься, но когда реакція уже торжествовала побѣду. Старый міръ терпитъ крушеніе; его формы обветшали, изжили самихъ себя, онъ не устоитъ противъ волнъ революціи внѣшней и внутренней, будь то сейчасъ или черезъ сто лѣтъ -- не все-ли равно! Одно ясно: приближается часъ гибели стараго міра:
Le monde fait naufrage --
Vieux bâtiment, usé par tous les flots,
Il s'engloutit: sauvons-nous à la nage!
Надо спасаться вплавь, надо найти новую твердую землю, надо
съ того берега
окинуть взглядомъ и погибающій старый міръ, и первые ростки міра новаго, которому суждено обновить человѣчество. Въ книгѣ "Съ того берега" (написанной въ 1848--1849 г.) Герценъ приводитъ, между прочимъ, два примѣра такого новаго строительства на новомъ берегу: съ одной стороны это -- старый Римъ и христіанство, съ другой -- англійскіе пуритане XVII-го вѣка и Сѣверная Америка. Гдѣ этотъ новый берегъ?-- спрашиваетъ Герцена его собесѣдникъ (въ главѣ "Передъ грозой"),-- куда плыть, куда бѣжать? "Гдѣ эта новая Пенсильванія, готовая..." --"...Для новыхъ построекъ изъ стараго кирпича"...--иронически подхватываетъ Герценъ и продолжаетъ:-- Вильямъ Пеннъ везъ съ собою старый міръ на новую почву; Сѣверная Америка -- исправленное изданіе прежняго текста, не болѣе. А христіане въ Римѣ перестали быть римлянами,-- этотъ внутренній отъѣздъ полезнѣе"...
Извѣстно, что тема эта -- разложеніе стараго міра -- стала основной, главной темой Герцена пятидесятыхъ годовъ; рядъ книгъ и статей былъ посвященъ имъ этой темѣ. "Съ того берега", "Письма изъ Франціи и Италіи", "Старый міръ и Россія" и многое множество болѣе мелкихъ статей, написанныхъ послѣ 1848 года, развивали тему неизбѣжности гибели стараго міра, этого vieux bâtiment, usé par tous les flots... Все это хорошо извѣстно. Менѣе извѣстно, что и въ тридцатыхъ годахъ тѣ-же самыя темы занимали молодого Герцена; по крайней мѣрѣ обѣ его юношескія драмы, "Лициній" и "Вильямъ Пеннъ", написанныя въ 1838--1839 году, касались все того-же вопроса гибели стараго міра и зарожденія новаго. Недаромъ въ главѣ "Передъ грозой" Герценъ, какъ мы видѣли, вспомнилъ по этому поводу римскихъ христіанъ и англійскихъ квакеровъ: это именно и была тема -- съ одной стороны "Лицинія", съ другой -- "Вильяма Пенна". Я остановлюсь на этихъ драмахъ, уничтоженныхъ въ свое время самимъ авторомъ; до насъ дошелъ однако сценарій обѣихъ пьесъ, одна сцена первой и почти полный списокъ второй изъ нихъ.-- Все это представляетъ большой интересъ особенно потому, что рисуетъ намъ тѣ взгляды и настроенія молодого Герцена, которые развились впослѣдствіи въ глубокое и стройное соціально-философское воззрѣніе.
Какъ и когда родились впервые у Герцена эти мысли о борьбѣ двухъ міровъ?-- Это случилось въ 1833 году, когда Герцену и Огареву впервые "попались въ руки сенъ-симонистскія брошюры, ихъ проповѣди, ихъ процессъ"... Это былъ знаменитый процессъ Базара и Анфантена въ 1832 году, когда обвиняемые превратились въ обвинителей и бичевали фарисейство и мѣщанскую мораль своихъ судей. Апостолы сенъ-симонизма, предтечи соціализма,-- говоритъ Герценъ,-- "торжественно и поэтически являлись середь мѣщанскаго міра... Они возвѣстили новую вѣру, имъ было что сказать и было во имя чего позвать передъ свой судъ старый порядокъ вещей... Новый міръ толкался въ дверь, наши души, наши сердца растворялись ему. Сенъ-симонизмъ легъ въ основу нашихъ убѣжденій и неизмѣнно остался въ существенномъ" ("Былое и Думы", гл. VII). И съ этихъ поръ мысль о глубокой драмѣ
борьбы двухъ міровъ
не переставала занимать Герцена; онъ предвидѣлъ эту драму впереди, въ близкомъ или далекомъ будущемъ,-- онъ видѣлъ ее и позади, въ далекомъ или недавнемъ прошедшемъ. Конечно, "всегда прошедшее съ грядущимъ вело тяжелый долгій споръ",-- и въ этомъ заключается вся драма всемірной исторіи; но бывали рѣзкіе и острые моменты, когда эта обычная драма достигала до вершинъ общественной и личной трагедіи, когда съ всемірнымъ грохотомъ рушился старый міръ -- старый Римъ,-- когда что-то новое, невѣдомое подымалось на развалинахъ стараго. Такъ было отчасти и въ великой французской революціи, такъ будетъ и въ величайшей всемірной революціи будущаго. Этому вѣрилъ Герценъ и вѣрилъ, что крушеніе стараго міра близко, "при дверяхъ", что Catilina ante portas, что надо создавать новое содержаніе для новыхъ формъ. "Сенъ-симонизмъ -- писалъ онъ тогда-же Огареву -- имѣетъ право насъ занять. Міръ ждетъ обновленія, потому что революція 89-го года ломала и только, но надобно создать новое,
палингенезической
время, надобно другія основанія положить обществамъ Европы"...
Таковы были мысли и чувства двадцати-двухъ-лѣтняго Герцена, когда онъ былъ арестованъ (21 іюля. 1834 года), заключенъ въ тюрьму, судимъ "за образъ мыслей несвойственный духу правительства, за мнѣнія революціонныя и проникнутыя пагубнымъ ученіемъ Сенъ-Симона", и высланъ подъ надзоръ полиціи въ Вятку,-- куда и прибылъ въ серединѣ мая 1835 года и гдѣ пробылъ два съ половиною года. Здѣсь онъ встрѣтился (23-го ноября 1835 г.) и близко сошелся съ геніальнымъ и несчастнымъ Витбергомъ {О Витбергѣ и Герценѣ см. между прочимъ статью въ февральской книжкѣ журнала "Старые годы'' за 1912 годъ, а также статьи въ "Русск. Стар." 1872 г. т. V, 1876 г. т. XVII и 1897 г. т. ХСІІ.}: о немъ надо сказать потому, что онъ оказалъ въ эти годы сильное вліяніе на молодого Герцена, а тѣмъ самымъ и на замыселъ двухъ его "соціально-религіозныхъ драмъ". Витбергъ былъ глубокій мистикъ, и мистицизмъ этотъ. окрасилъ всѣ соціальные идеалы и вѣрованія Герцена той эпохи.
"Пріѣздъ сюда Витберга,-- писалъ Герценъ изъ Вятки Кетчеру 22 ноября 1835 года, -- есть для меня вещь важная. Онъ понимаетъ всякій восторгъ, цѣнитъ всякое чувство, онъ артистъ въ душѣ, артистъ не zum Zeitvertrieb, а потому, что онъ не могъ бы быть не артистомъ. Въ его головѣ родилась мысль высокая, сбыточная или нѣтъ -- что за дѣло. Мысль эта обвила все его существованіе, была сердцемъ его жизни и не удалась. Пусть другіе назовутъ его сумасшедшимъ: я думаю, что онъ великій человѣкъ среди мелочнаго времени"... Такъ говорилъ Герценъ о Витбергѣ; тридцатью годами позднѣе онъ могъ бы съ горечью повторить это о самомъ себѣ: и у него была мысль высокая (сбыточная или нѣтъ -- что за дѣло!), которая обвила все его существованіе, была сердцемъ его жизни; впервые мысль эта выражена Герценомъ и Огаревымъ въ 1827 году на Воробьевыхъ горахъ, какъ разъ на мѣстѣ закладки грандіознаго и неосуществленнаго храма Витберга: тамъ они дали клятву пожертвовать жизнью въ борьбѣ за свободу. Тогда они еще не знали, за какую "свободу" готовы они отдать жизнь; лѣтъ черезъ пять-шесть Герценъ сталъ "сенъ-симонистомъ" и готовъ былъ бороться не за одну свободу политическую, а за новыя соціальныя формы, за "новый міръ" противъ стараго. И теперь, въ Вяткѣ, сойдясь съ Витбергомъ, Герценъ не могъ не вспомнить своей клятвы, данной на развалинахъ Витбергова храма: всѣмъ пожертвовать, ради участія въ построеніи новаго всемірнаго храма счастья человѣческаго.
Съ Витбергомъ Герценъ сошелся близко и всецѣло отдался религіозному вліянію геніальнаго неудачника. Недаромъ въ одномъ изъ писемъ 1838 года къ Герцену Витбергъ говоритъ о томъ сѣмени, которое посѣялъ онъ въ душѣ Герцена, о томъ "рожденіи въ духовную жизнь", которое совершилось съ Герценомъ, о его обращеніи въ христіанство. Витбергъ имѣлъ право говорить такъ -- это достаточно ясно хотя-бы изъ одной переписки Герцена съ Витбергомъ, отчасти опубликованной {"Русск. Старина" тт. XVII и XCII.}; и Герценъ имѣлъ основаніе впослѣдствіи воздать должное Витбергу и признать его вліяніе на себя; еще въ письмѣ 1838 года изъ Владимира Герценъ писалъ о себѣ Витбергу: "вы были Виргилій, взявшійся вести Данта, сбившагося съ дороги". Мистицизмъ Витберга отразился на взглядахъ Герцена. "Вліяніе Витберга поколебало меня, -- говорилъ Герценъ: --...Но именно въ ту эпоху, когда я. Жилъ съ Витбергомъ, я болѣе чѣмъ когда нибудь былъ расположенъ къ мистицизму. Разлука, ссылка, религіозная экзальтація писемъ, получаемыхъ мною, любовь...-- все это помогало Витбергу. И еще два года послѣ я былъ подъ вліяніемъ идей мистически-соціальныхъ" ("Былое и Думы", гл. XVI).
"Два года послѣ" -- это значитъ года 1838--1839, время пребыванія Герцена во Владимирѣ на Клязьмѣ и время созданія имъ двухъ "соціально-религіозныхъ драмъ". Вообще это было время усиленныхъ попытокъ художественнаго творчества Герцена. Онъ пишетъ повѣсть "Его Превосходительство" (утеряна), задумываетъ повѣсть "Граница Ада съ Раемъ", пишетъ "Лицинія", сообщаетъ Витбергу, что "поэма Вильямъ Пеннъ почти окончена" и шутливо замѣчаетъ въ письмѣ 1838 года къ Кетчеру: "говорятъ. Нилъ способствовалъ плодородію женщинъ; но я начинаю думать, что Клязьма способствуетъ
литерацпому
плодородію; впрочемъ всѣ статьи у меня родятся per abortum -- естественный недостатокъ"... Такими драмами "per abortum" были соціально-религіозныя сцены "Лициній" и "Вильямъ Пеннъ". Въ литературно-художественномъ отношеніи обѣ эти драмы крайне слабы, но представляютъ теперь большой историколитературный интересъ; въ нихъ мы находимъ первое яркое проявленіе той драматической коллизіи, которая была "сердцемъ жизни" Герцена -- коллизіи разложенія стараго міра и зарожденія новаго.
"Я въ 1838 году написалъ въ соціально-религіозномъ духѣ историческія сцены, которыя тогда принималъ за драмы. Въ однѣхъ я представлялъ борьбу древняго міра съ христіанствомъ; тутъ Павелъ, входя въ Римъ, воскрешалъ мертваго юношу къ новой жизни. Въ другихъ -- борьбу офиціальной церкви съ квакерами и отъѣздъ Вильяма Пенна въ Америку, въ Новый Свѣтъ. Я эти сцены, не понимая почему, вздумалъ написать
стихами.
Вѣроятно я думалъ, что всякій можетъ писать пятистопнымъ ямбомъ безъ риѳмъ".
Такъ писалъ впослѣдствіи Герценъ въ "Быломъ и Думахъ"; а въ 1838-омъ году (4-го октября) онъ вотъ что писалъ на эту же тему къ Кетчеру: "при первой оказіи я пришлю тебѣ первую часть фантазіи
Палингенезія,--
я написалъ Сазонову, что это драма. Нѣтъ, просто сцены изъ умирающаго Рима. Это первые стихи съ 1812 года мною писанные,-- кажется, пятистопный ямбъ дѣло человѣческое"..Если вспомнить выраженіе Герцена въ цитированномъ выше письмѣ его 1833-го года къ Огареву о необходимости создать новое
палингенитическое
время и обновить старый міръ, -- то этимъ сразу освѣтятся задачи "драматическихъ фантазій" Герцена, носившихъ общее заглавіе "Палингенезія". Обратимся же къ двумъ этимъ драмамъ и сперва къ первой изъ нихъ -- "Лицинію".
II.
На площадяхъ Рима раздается проповѣдь Евангелія, и всѣ рабы, бѣдняки, всѣ труждающіеся и обремененные жадно слушаютъ новую вѣсть искупленія, въ то время какъ римская аристократія съ улыбкой презрѣнія смотритъ на эту проповѣдь,-- такъ писалъ впослѣдствіи Герценъ въ четвертомъ изъ своихъ "Писемъ объ изученіи природы" (1844 г.). "Тацитъ не понялъ сначала и Плиній не понялъ потомъ, что совершалось передъ ихъ глазами",-- а совершилось не болѣе и не менѣе какъ разложеніе стараго римскаго міра, гибель его отъ руки
пролетарія,
ищущаго новыхъ и духовныхъ, и соціальныхъ цѣнностей. Вотъ тема "Лицинія", на которую натолкнуло Герцена въ 1838-мъ году чтеніе Тацита. "Задыхаясь, съ холоднымъ потомъ на челѣ, читалъ я страшную повѣсть (Тацита),-- какъ отходилъ въ корчахъ, судорогахъ, съ рѣчью предсмертнаго бреда вѣчный городъ... Есть особое состояніе трепета и безпокойства, мучительнаго стремленія и боязни, когда будущее, чреватое цѣлымъ міромъ, хочетъ развернуться, отрѣзать все былое, но еще не разверзалось; когда сильная гроза предвидится; когда ея неотразимость очевидна, но еще царитъ тишина"... И вотъ -- "рядомъ съ мрачнымъ, окровавленнымъ, развратнымъ, снѣдаемымъ страстями Римомъ, предстала мнѣ бѣдная община гонимыхъ, угнетенныхъ проповѣдниковъ Евангелія, сознавшая, что ей вручено пересозданіе міра"... Столкновеніе этихъ двухъ міровъ -- вотъ содержаніе всѣхъ четырехъ картинъ "Лицинія", извѣстныхъ намъ въ позднѣйшемъ сценаріи Герцена и въ отрывкѣ одной сцены (напечатанномъ въ запискахъ Т. Пассекъ "Изъ дальнихъ лѣтъ", откуда и предыдущая цитата).
Лициній, молодой, больной, недавно вернувшійся въ Римъ изъ Аѳинъ, присутствуетъ на "пышной оргіи а l'antique" у своего дяди, патриція Пизона, который работаетъ надъ заговоромъ противъ Нерона. Пиръ въ полномъ разгарѣ: горячія рѣчи, тосты, политическіе намеки заговорщиковъ, вино, цвѣты. Лициній одинъ не участвуетъ въ общемъ разгулѣ, и "на веселый тостъ отвѣчаетъ печальною рѣчью". Онъ говоритъ, что старый Римъ умеръ, не воскреснетъ, что безумно вызывать прошлое изъ могилы. На старомъ Римѣ лежитъ грѣхъ раздѣленія, грѣхъ братоубійства: не Ромулъ убилъ Рема, а патриціи угнетали и убивали плебеевъ; и теперь, вызывая прошедшее изъ могилы, какъ бы не вызвать вмѣсто Ромула -- Рема, голоднаго и одичалаго въ подземной жизни своей! И его уже ждутъ -- но ждутъ "не граждане Рима, не патриціи, его ждутъ безправные, покрытые рубищемъ, чернь спартаковская", ждутъ его рабы, пролетаріи... Рѣчь Лицинія заключаетъ собою шумную оргію; она угнетаетъ гостей; пиръ разстраивается.
Во второмъ дѣйствіи Лициній, тяжело больной, лежитъ подъ деревомъ въ саду; съ нимъ другъ его Мевій, "блестящій умомъ и красотой, пылающій здоровьемъ". Мевій проповѣдуетъ философію эпикуреизма (ту самую, которую впослѣдствіи въ безконечно углубленномъ и облагороженномъ видѣ отчасти проповѣдовалъ, какъ "философію настоящаго", самъ Герценъ), а Лициній мучается въ вѣчномъ колебаніи, въ тяжеломъ невѣріи и въ жизнь, и въ смерть, и въ боговъ. Одинъ только платоновскій
Логосъ
занимаетъ его душу, какъ тайна, какъ гіероглифъ, который онъ не можетъ разгадать. И еще другая тайна, другой гіероглифъ -- это то, что совершается теперь въ мірѣ, въ исторіи. "Что-то великое совершается. Этимъ путемъ міръ дальше идти не можетъ: онъ своими когтями разорвалъ свою грудь и пожираетъ свои внутренности"... Мевій ведетъ разговоръ съ подошедшимъ патриціемъ о заговорѣ; оба они бранятъ "подлыхъ рабовъ", "подлое отродье подлыхъ корней" -- плебеевъ, пролетаріевъ, которые позволяютъ себѣ "нечестивыя рѣчи" противъ патриціевъ и аристократовъ. Плебеевъ поощряетъ Неронъ. Но заговоръ зрѣетъ; и Мевій хочетъ вѣрить, что "разъ, два сядетъ солнце и въ третій взойдетъ надъ освобожденнымъ Римомъ и онъ, какъ фениксъ," воскреснетъ въ лучахъ прежней славы, пробудится отъ тяжелаго лихорадочнаго сна, въ которомъ грезилъ чудовищныя событія"... И снова эту вѣру разрушаетъ Лициній горячей, убѣжденной рѣчью. "Домъ падаетъ, -- восклицаетъ онъ, -- столбы покачнулись, скоро рухнутъ, а вы хотите поддержать его! Чѣмъ? руками?-- васъ раздавитъ, а зданіе все-таки упадетъ... Римъ кончилъ свое бытіе... Что хотите? Воскресить Римъ? Зачѣмъ?.. Для кого вы работаете, на кого обопретесь? На плебеевъ, что ли? Да они васъ ненавидятъ! Было время, плебей считалъ патриція за отца. Хорошо воспиталъ отецъ сына: онъ его ограбилъ, замучилъ на тяжкой работѣ, прогналъ изъ дома, рѣзалъ мясо его на куски за долги, морилъ въ тюрьмѣ, ругаясь надъ нимъ, спрашивалъ, глядя на закорузлую руку -- не четвероногій ли онъ {Острота Сципіона Африканскаго.}?.. При первомъ же шагѣ онъ васъ растерзаетъ на части, и нечему дивиться... Въ основѣ своей Римъ носилъ зародышъ гибели. Время казни настало. Онъ богами посвященъ! Ремъ, облитый кровью, всталъ, онъ требуетъ наслѣдія; отчета; онъ не забылъ, что его зарѣзалъ родной братъ изъ корысти. Онъ одичалъ въ преисподней; безумье блеститъ въ его глазахъ, лишенныхъ свѣта нѣсколько вѣковъ, у него въ груди одно чувство -- месть!.. Онъ -- огонь, прокравшійся всюду и сожигающій со всѣхъ сторонъ ветхое зданіе!.." -- Мевій не хочетъ слушать такія рѣчи, "полныя отравы"; онъ хочетъ лучше погибнуть съ вѣрою въ Римъ, "неужели дать мѣсто въ груди ядовитымъ пѣснямъ фурій". Но Лицинію и самому больно; "не брани меня, плачь обо мнѣ",-- отвѣчаетъ онъ на упреки друга. "Я люблю Римъ, но не могу не видѣть, что стою у изголовья умирающаго. Если бъ можно было создать новый Римъ -- прочную, обширную храмину!.. Теперь --
дѣлать нечего.
Да, нечего, и это худшая кара, которая можетъ пасть на людей... Бѣдные, несчастные! Фатумъ призвалъ насъ быть страдательными свидѣтелями позорной смерти нашего отца, и не далъ никакихъ средствъ помочь умирающему, даже отнялъ уваженіе къ развратному старику. А между тѣмъ въ груди бьется, сердце, жадное дѣяній и полное любви. Ни Эсхилу, ни Софоклу не приходило въ голову такого трагическаго положенія. Можетъ, придутъ другія поколѣнія, будетъ у нихъ вѣра, будетъ надежда, свѣтло имъ будетъ, зацвѣтетъ счастье... Но мы -- промежуточное кольцо, вышедшее изъ былого, не дошедшее до грядущаго. Для насъ темная ночь -- ночь, потерявшая послѣдніе лучи заходящаго солнца и не нашедшая алой полосы на востокѣ. Счастливые потомки, вы не поймете нашихъ страданій, не поймете, что нѣтъ тягостнѣе работы, нѣтъ злѣйшаго страданія, какъ
ничего не дѣлать!
Душно!.."
Я намѣренно привожу съ такой полнотой эти рѣчи Лицинія, такъ изумительно предвосхитившаго (въ 1838-мъ году) все то, что самъ отъ себя высказалъ Герценъ десятью годами позднѣе, въ книгѣ "Съ того берега". Подъ этой сценой и слѣдующей стоитъ подпись: "1838 г. Владиміръ на Клязьмѣ"; если бы не эта подпись, то можно было бы подумать, что это уже въ пятидесятыхъ годахъ Герценъ, возстановляя по памяти сценарій "Лицинія", переложилъ въ прозу и значительно развилъ то, что десять лѣтъ тому назадъ было написано пятистопнымъ ямбомъ и что въ первоначальномъ видѣ было значительно примитивнѣе. Но дата, которую мы не имѣемъ основанія оспаривать, заставляетъ придти къ другому возможному предположенію: задумавъ "Лицинія", Герценъ сперва набросалъ главную сцену прозой, а затѣмъ уже перевелъ ее на пятистопный ямбъ -- первые стихи, писанные имъ съ 1812 года, по его шутливому выраженію. Объ этомъ "пятистопномъ ямбѣ", сохранившемся во второй драмѣ Герцена -- рѣчь впереди; здѣсь надо было только подчеркнуть поразительную близость словъ Герцена, высказанныхъ устами Лицинія въ 1838 году, и suo nomine -- десятью годами позднѣе.
Возвращаюсь къ сценарію, къ концу второго дѣйствія. Измученный болѣзнью, измученный невѣріемъ въ міръ и Римъ, Лициній вспоминаетъ о своей встрѣчѣ въ Аѳинахъ съ какимъ-то старикомъ-пророкомъ, вѣра котораго была полна покоя и надежды въ будущее... {Слишкомъ очевидно, что для Лицинія-Герцена этимъ старикомъ пророкомъ въ 1838 году былъ старикъ Витбергъ.} Лициній впадаетъ въ забытье и видитъ этого старика, который зоветъ его за собой. Дыханіе останавливается, Лициній умираетъ.
Третье дѣйствіе -- forum Арри. Поютъ пѣвцы, шумитъ народъ, требуетъ panem et circenses; императорскіе шпіоны успокаиваютъ народъ: львы и тигры уже готовы и скоро ими будутъ травить какихъ-то назареевъ. Какая-то женщина говоритъ, что только-что сама видѣла одного изъ назареевъ на Аппіевой дорогѣ: онъ проповѣдывалъ, поучалъ своей вѣрѣ. "Онъ такъ утѣшительно говорилъ, такъ хорошо, не могу всего пересказать. Говорилъ онъ, что пора каяться, что новая жизнь началась, что Богъ послалъ сына своего спасти міръ, спасти притѣсненныхъ и бѣдныхъ"... Голоса подхватываютъ: "слышите! слышите! Говорятъ, нелѣпые стали видѣть, и мертвые воскресаютъ!",-- но толпа реветъ: "въ циркъ его, въ циркъ! Но сначала пойдемте его смотрѣть!"
Послѣднее дѣйствіе -- via Арріа: похоронная процессія, несутъ въ родовой колумбарій тѣло Лицинія; родные Лицинія, Сенека, патриціи, сенаторы и толпа съ форума. На встрѣчу процессіи идетъ поднимающійся въ гору апостолъ Павелъ со своими спутниками; онъ благословляетъ раскинувшійся передъ нимъ вѣчный городъ. Отецъ Лицинія съ сарказмомъ требуетъ, чтобы апостолъ воскресилъ его сына. "Молись и вѣрь",-- отвѣчаетъ Павелъ и, обращаясь съ проповѣдью къ народу, пророчитъ кончину стараго міра и водвореніе новаго; окончивъ проповѣдь, онъ молится, колѣнопреклоненный. Лициній приходитъ въ себя и узнаетъ въ Павлѣ аѳинскаго старика-пророка. Народъ въ ужасѣ, видя воскрешеніе мертваго. Отецъ Лицинія предлагаетъ апостолу часть своего состоянія, но Павлу этого не нужно: "раздай бѣднымъ",-- отвѣчаетъ онъ. Отецъ зоветъ сына съ собой, но тотъ кротко отвѣчаетъ ему: "Лициній твой умеръ, вотъ мой отецъ и моя родина, я иду по стопамъ его", и идетъ вслѣдъ за Павломъ. Народъ, разступаясь, привѣтствуетъ Апостола. "Сенека не вѣритъ въ воскрешеніе, онъ думаетъ, что Лициній былъ въ летаргическомъ снѣ. Какой-то жрецъ находитъ, что это гораздо опаснѣе, нежели думаютъ, и идетъ во имя боговъ дѣлать доносъ въ языческую консисторію".
Такъ содержаніе "Лицинія", насколько можно возстановить его изъ сохранившихся отрывковъ и возстановленнаго самимъ Герценомъ въ 1860 году по памяти, "sauf erreur et omission", сценарія. Ошибки и пропуски здѣсь очень возможны, если судить по сценарію "Вильяма Пенна" въ сравненіи съ имѣющимся въ нашихъ рукахъ спискомъ этой второй драмы: но конечно, все существенное передано вѣрно и полно. Тѣмъ цѣннѣе значеніе этой юношеской драмы для характеристики взглядовъ молодого Герцена въ связи съ его воззрѣніями уже послѣ февральской революціи. Мистическое вліяніе Витберга могло отразиться на двухъ послѣднихъ дѣйствіяхъ "Лицинія"; но два первые въ безмѣрно большей степени говорятъ о самостоятельной работѣ мысли молодого автора, стоявшаго уже давно на почвѣ соціально-религіозныхъ устремленій сенъ-симонизма.
Автобіографическое -- въ самомъ общемъ смыслѣ -- значеніе этой пьесы не подлежитъ сомнѣнію, и самъ Герценъ подчеркивалъ именно такое значеніе своей драмы. И это не только въ томъ отношеніи, что есть несомнѣнная связь между Лициніемъ и воскресившимъ его апостоломъ Павломъ съ одной стороны, и Герценомъ съ "возродившимъ" его Витбергомъ съ другой {Стоитъ только прочесть письмо Витберга къ Герцену отъ 18 января 1838 г., чтобы увидѣть "апостольское" отношеніе Витберга къ "рожденному" имъ духовно Герцену. См. "Русск. Стар.", т. ХСІІ, стр. 479.}; дѣло не въ этомъ внѣшнемъ сходствѣ положеніе, и, разумѣется, полной аналогіи здѣсь нѣтъ. Гораздо важнѣе та внутренняя созвучность, которая соединяетъ Герцена съ героемъ его драмы (или "поэмы", какъ онъ ее иногда называлъ). Недаромъ писалъ онъ, посылая вятскимъ друзьямъ отрывокъ "Лицинія": "посылаю отрывокъ изъ моей поэмы, которая сама есть отрывокъ изъ меня самаго, а я -- отрывокъ человѣчества, а человѣчество -- вселенной"; онъ чувствовалъ, что драма души его есть именно драма Лицинія, и что драма эта -- міровая. И недаромъ Витберъ, отвѣчая ему о "Лициніи", писалъ: "предметъ, вами избранный, хорошъ и вѣрно очень счастливо выполните; я между прочимъ понялъ тогда-же, что этотъ трудъ будетъ заключать въ себѣ нѣчто относящееся собственно къ вамъ"... Витберъ былъ правъ; но ни онъ, ни самъ Герценъ не могли предполагать, до какой степени грядущая драма жизни Герцена повторитъ собою "драматическую фантазію" -- Лицинія...
Надъ "Лициніемъ" Герценъ работалъ много и долго. Въ письмѣ къ Кетчеру отъ 4 октября 1838 года Герценъ, какъ мы это видѣли, собирался "при первой оказіи" прислать своему другу "сцены изъ умирающаго Рима" -- первую часть фантазіи
Палингенезія".
Это былъ "Лициній"; Герценъ послалъ его вятскимъ друзьямъ, послалъ и Кетчеру, но уже черезъ полгода требовалъ назадъ эту рукопись для исправленія и продолженія. Сохранилось шутливое письмо его къ Кетчеру изъ Владиміра отъ 28 іюня 1839 года, гдѣ упоминается о "Лициніи"; вотъ относящаяся къ "Лицинію" часть письма:
"Александръ Герценъ Николаю Кетчеру, Ваго ab Upsala, здравія желаетъ...
&
nbsp; Rp.
Уложи Витберговой работы портретъ 33.
Adde:
Писаную книгу мою 3vj.
"Лицинія" 6ij.
Перемѣшать съ ароматическими травами "сѣно", propr. sic. dictum.
DMS.
Для втиранія въ мозговую плеву
Pro D-по А. Herzen.
Louis Philippe
Docteur en médecine.
18--28/VI -- 39.
Представь себѣ, что хочу поправить Лицинія и продолжать -- и не могу, потому что m-me Ogareff, точно черниговская дворянская опека, перенесла все дѣло о "Лициніи" въ Упсальское (transbasmano) владѣніе {"Baro ab Upsala", "Упсальскимъ барономъ" называли въ дружескомъ кругу H. X. Кетчера, который жилъ въ это время въ Москвѣ за Басманной (trans-basmano); "Витберговой работы портретъ" -- портретъ Герцена 1836 г., рисованный Витбергомъ въ Вяткѣ; "писанная книга" -- вѣроятно, та тетрадь, которую Герценъ велъ въ Вяткѣ и Владимирѣ съ 6-го марта 1836-го по 12 февраля 1838-го года, и которая была въ 1872 году найдена г-жой Е. Некрасовой у букиниста.}...
Такимъ образомъ еще въ серединѣ 1839 года Герценъ работалъ надъ первой своей драмой; въ это самое время онъ писалъ Витбергу, что "почти окончилъ" вторую часть своей
Палингенезги --
"Вильяма Пенна", къ. которому мы теперь и перейдемъ -- онъ тѣсно связанъ съ "Лициніемъ": "та-же мысль, тотъ-же основной мотивъ... Опять разрывъ двухъ міровъ, опять отходящее старое тѣснитъ возникающее юное, опять двѣ нравственности съ ненавистью глядятъ другъ на друга"...
Это -- слова самого Герцена въ позднѣйшемъ предисловіи къ сценарію "Вильяма Пенна"; но та же основная мысль сопровождала и зарожденіе этой драмы, какъ это можно видѣть изъ сохранившагося отрывка письма Герцена къ Витбергу отъ 18 апрѣля 1839 года. "Мое поэтическое настроеніе не истощается,-- пишетъ Герценъ {Подлинникъ по французски; привожу въ переводѣ. Кстати замѣтить-изъ даты этого письма ясно, что "Вильямъ Пеннъ" начатъ и написанъ въ 1839 году (а не въ 1838-омъ, какъ утверждаетъ въ другихъ позднѣйшихъ мѣстахъ самъ Герценъ).},-- начата новая поэма:
Вильямъ Пеннъ,
то есть уже не христіанство въ зародышѣ, не христіанство, какъ религія мистическая, поэтическая, восточная, какою оно является съ апостоломъ Павломъ въ Римъ (Лициній),-- но христіанство, какъ религія соціальная, прогрессивная, однимъ словомъ, квакерство"... Но попрежнему здѣсь будетъ и проповѣдникъ-апостолъ -- сапожникъ Фоксъ, родоначальникъ квакеровъ; попрежнему будетъ здѣсь и воскрешаемый имъ къ новой жизни юноша, Вильямъ Пеннъ -- онъ же Лициній, онъ же Герценъ. Есть однако и разница, которую подчеркиваетъ самъ Герценъ: мотивы
соціальные
выступятъ здѣсь на первый планъ и перебросятъ этимъ мостъ отъ драмы мистической къ драмѣ соціальной, которую Герцену еще суждено будетъ не написать, но пережить...
Все это можно было до сихъ поръ заключать по возстановленному Герценомъ сценарію драмы. Сценарій этотъ доселѣ считался всѣмъ, что осталось отъ второй драмы Герцена; но въ архивѣ А. Н. Пыпина сохранился списокъ этой пьесы, написанной (какъ и "Лициній") "пятистопнымъ ямбомъ". Извѣстна судьба обѣихъ этихъ драмъ -- о ней разсказалъ самъ Герценъ. "Въ 1839 или 1840 году я далъ обѣ тетрадки Бѣлинскому и спокойно ждалъ похвалъ. Но Бѣлинскій на другой день прислалъ мнѣ ихъ съ запиской, въ которой писалъ: "вели, пожалуйста, переписать сплошь, не отмѣчая стиховъ, я тогда съ охотой прочту, а теперь мнѣ все мѣшаетъ мысль, что это стихи"... Убилъ Бѣлинскій обѣ попытки драматическихъ сценъ!" ("Былое и Думы", гл. XVI). И въ примѣчаніи къ возстановленному четверть вѣка спустя сценарію обѣихъ пьесъ Герценъ тоже вспоминаетъ, какъ Бѣлинскій "просилъ переписать стихи
въ строку,
чтобы нельзя было замѣтить, что они писаны рубленой прозой на манеръ стиховъ"; этимъ Бѣлинскій "безжалостно убилъ" и Лицинія, и Вильяма Пенна.
Теперь, когда мы имѣемъ возможность ознакомиться съ подлинными "стихами" Герцена, можно убѣдиться, насколько былъ правъ Бѣлинскій въ своемъ безжалостномъ приговорѣ. Дѣйствительно, "пятистопный ямбъ" герценовскаго "Вильяма Пенна" -- простая рубленая проза, неуклюже вдавленная въ ямбическій размѣръ. Достаточно привести хоть одинъ примѣръ, въ родѣ слѣдующаго:
...Я видѣлъ ихъ житье-бытье
При Іаковѣ, покойномъ королѣ,
И волосъ становился дыбомъ у
Меня. Намъ въ голову съ тобою не
Придетъ, что ежедневно дѣлаютъ
Они...
Эту невозможную рубленую прозу Герценъ наивно считалъ пятистопнымъ ямбомъ, добродушно полагая, что "пятистопный ямбъ,-- дѣло человѣческое"... Правда, это были "первые стихи съ 1812 года", писанные Герценомъ; но къ счастью первые его стихи оказались и послѣдними; онъ вполнѣ подчинился приговору Бѣлинскаго и никогда больше не пробовалъ писать стихами. Итакъ литературно-художественное значеніе "Вильяма Пенна" -- совершенно нулевое, если не отрицательное; но это не мѣшаетъ, повторяю, имѣть этой пьесѣ, подобно "Лицинію", большое значеніе историко-литературное. Остановившись подробно на первой драмѣ, мы подробно остановимся и на второй.
III.
"Вильямъ Пеннъ" -- "сцены въ стихахъ" -- распадается на три дѣйствія или "отдѣленія", каждое изъ двухъ или трехъ сценъ, и каждое подъ особымъ заглавіемъ. Дѣйствіе первое --
"Пролетарій".
Сцена первая происходитъ въ 1650 году, въ Лейчестерѣ, въ подвалѣ сапожника. Величайшая бѣдность; на соломѣ въ углу лежитъ больной ребенокъ -- сынъ сапожника; въ подвалѣ холодъ, стужа -- и нѣтъ дровъ, чтобы затопить печку. Сапожникъ надѣется купить самое необходимое --
Когда заплатитъ долгъ
Пасторъ. Да что ты давича къ нему
Ходилъ, что-жъ онъ?--
спрашиваетъ сапожникъ своего подмастерья Жоржа. Тотъ разсказываетъ:
Прогналъ меня и разругалъ.
Я говорилъ ему: помилуйте,
У насъ нѣтъ дровъ, сегодня день торговый
И надо бы для праздника купить
Говядины. Но онъ отвѣтилъ мнѣ:
"Не знаешь развѣ, скотъ, что по субботамъ
Я предики пишу всегда? Оселъ,
Пришелъ мѣшать съ своими пустяками,
И нить мнѣ мыслей перервалъ!
Развѣ не зналъ хозяинъ твой
Вчера, что дровъ не будетъ у него?
И попоститься завтра не бѣда!"
Потомъ съ сердцами дверь захлопнулъ онъ
И заперъ изнутри, ворча сквозь зубы.
"Сапожникъ, слушавшій весь разсказъ скрестивъ руки на груди и мѣняясь въ лицѣ, говоритъ громко и отрывисто и подъ конецъ съ какимъ-то восторгомъ":
Онъ пишетъ предику, онъ пишетъ предику.
А сынъ мой осьмилѣтній съ холоду,
Быть можетъ, околѣетъ; а мнѣ
Куска нѣтъ завтра перкусить *);
Ему, вишь, помѣшали мы!
О милосердіи, конечно, онъ
Писалъ, наемный проповѣдникъ,
Торгашъ даровъ Святаго Духа!
Не милостыню, а свои я деньги
Просилъ, и тутъ осмѣлился онъ выгнать,
Осмѣлился не дать -- слуга Христовъ!
Они служители Ваала, не Христа.
Позоръ на нихъ, на фарисеевъ.
Мы помогли имъ иго папства свергнуть,
Нужна была тутъ грудь власатая
И жесткая рука простолюдина;
Тогда ласкали насъ, а вышло что-жъ?
Себѣ они искали правъ, искали,
Чтобъ имъ изъ десятины беззаконной
Дѣлежки съ Римомъ не чинить, а брать себѣ:
Теперь не нужны мы, опять мри съ голоду
Простолюдинъ!
*) "Перкусить" -- сокращеніе, согласно просодической теоріи Шевырева, усиленно развивавшейся послѣднимъ въ тридцатыхъ годахъ. Слѣдуя Шевыреву, Герценъ сокращаетъ "въ сам-дѣлѣ" ("въ самомъ дѣлѣ"), "перкусить" и т. п. Еще въ восьмидесятыхъ годахъ это пробовалъ привить К. Случевскій. но высмѣивалъ Надсонъ и мн. др.
Здѣсь уже ясно проявляется "христіанство, какъ религія соціальная, прогрессивная" -- и въ этомъ сущность второй драмы Герцена; сапожникъ говоритъ однако то самое, что пятнадцатью вѣками ранѣе говорили пролетаріи того времени -- "чернь спартаковская":
И утро скоро, скоро ужъ займется,
Ужъ пѣтухи не разъ кричали громко.
(пауза).
Намъ нѣтъ досуга помолиться Богу,
Мы сутки цѣлыя должны работать,
Чтобъ хлѣбъ имѣть насущный:
Есть для другихъ науки, книги,
Досугъ, чѣмъ хочешь заниматься,
Для нихъ раскрытъ весь міръ Господень,
И отъ избытка притупились ихъ
Желанья вялыя. А намъ что на
Замѣнъ всего ограбленнаго дали?--
Работу тяжкую и униженье.
Кто надѣлилъ землею ихъ?
Да кто бъ ни надѣлилъ, какое право
Имѣлъ надъ Божіимъ созданьемъ онъ?
Всѣ эти лорды, сиры, камергеры
Лакеи подлые, и больше ничего.
Награбили откуда денегъ тьму такую?
Полгосударственныхъ доходовъ,
Исторгнутыхъ съ клоками мяса
У бѣдняковъ, у поселянъ, имъ въ даръ
Идутъ, а на два пенса пользы нѣтъ
Отъ всѣхъ...
А на другую половину денегъ
Солдатъ содержатъ, чтобы насъ душили,
Чтобъ лили кровь такихъ же христіанъ,
Какъ ты и я; ну мудрено-ль, что при
Такомъ премудромъ управленьи
Мретъ съ голоду честной и добрый гражданинъ!
А представители Христа молчатъ --
Епископы, Искаріотскіе Іуды...
Но теперь эти фарисеи не обманутъ больше народъ; теперь народъ самъ читаетъ Евангеліе на своемъ родномъ языкѣ и разберется въ "глупыхъ обманахъ" и продѣлкахъ фарисеевъ:
Чего хотѣлъ Христосъ, теперь мы знаемъ,
Вѣдь англинской языкъ ужъ не латынь --
-- Хотѣлъ онъ братства, равенства, свободы,
Хотѣлъ, чтобъ не было богатыхъ вовсе,
Хотѣлъ, чтобъ бѣднымъ слезы отирали,
Хотѣлъ, чтобъ всѣ любили всѣхъ;
А вмѣсто этого подъ именемъ
Божественнымъ Христа Спасителя
Устроили порядокъ намъ прекрасный
Монахи римскіе и лорды.
Камеръ-лакеи, чуждые народу,
Которые народа не спросясь,
Явились представлять его предъ трономъ.
Египетскій пора окончить плѣнъ,
Израилю пора проснуться,
И утро радостнаго дня
Для искупленья отъ цѣпей
Займется скоро,-- уже пѣтухи
Не разъ кричали громко, громко!.. *)
*) Нѣкоторыя строки Герценъ вычеркнулъ, другія вписалъ. Я привожу первоначальный текстъ, какъ наиболѣе полный.
Сапожникъ выростаетъ въ проповѣдника и пророка; вѣроятно тѣ же рѣчи говорилъ народу и апостолъ Павелъ, когда входилъ въ Римъ и воскрешалъ Лицинія... Христіанство не спасло міра: черезъ полторы тысячи лѣтъ послѣ Павла снова идетъ борьба между патриціями и плебеями, снова "грудь власатая и жесткая рука простолюдина" ведетъ борьбу со старымъ Римомъ на новой почвѣ. Само христіанство извращено и постепенно подготовляется разложеніе уже не римскаго, а христіано-европейскаго міра: бѣдный сапожникъ, самъ того не зная, является однимъ изъ грозныхъ memento mori для европейскаго общества и его соціальныхъ формъ. Подмастерье Жоржъ видитъ въ сапожникѣ пророка и учителя: "ты не для шила родился въ свѣтъ",-- говоритъ онъ ему и совѣтуетъ пойти въ солдаты и пробить себѣ дорогу въ жизни. Но сапожникъ не хочетъ сражаться этимъ оружіемъ:
Не мечъ вручилъ намъ Богъ, а слово,--
Оно врожденное, святое право,
И мощь его обширна, велика.
Между тѣмъ стучится въ дверь и входитъ ободранный и дрожащій отъ холода нищій, онъ боленъ и второй день ничего не ѣлъ. У сапожника ничего нѣтъ, ни онъ оставляетъ у себя нищаго, дѣлится съ нимъ скуднымъ ужиномъ, предлагаетъ ему ночлегъ и отдыхъ. Нищій тронутъ, плачетъ: "ты душу отогрѣлъ больную,-- и ей вѣдь надо подаянье"... Онъ хочетъ знать имя хозяина, чтобы поминать его въ молитвахъ, и сапожникъ, пожимая руку нищему, называетъ себя: "Карлъ Фоксъ, рабъ Божій!" Этимъ заканчивается первая сцена, и мы узнаемъ, что пролетарій-сапожникъ -- историческое лицо, Фоксъ, родоначальникъ общины квакеровъ {Фокса звали не Карломъ, а Джорджемъ; случайно или нѣтъ Герценъ перенесъ это имя на эпизодическую личность подмастерья. Вообще самъ Герценъ признавалъ, что исторической правды нѣтъ въ его драмѣ: "я плохо зналъ исторію Англіи того времени и имѣлъ самыя общія понятія о Пеннѣ, населившемъ Пенсильванію"...}.
Вторая сцена происходитъ десятью годами позднѣе, на дорогѣ отъ Лейчестера въ Лондонъ. Подъ деревомъ лежитъ больная старуха нищая, слѣпая; тутъ же присѣли отдохнуть Фоксъ, теперь уже бродячій проповѣдникъ, и его ученикъ Жоржъ. Нищая разсказываетъ о своихъ злоключеніяхъ, о гибели сыновей на войнѣ, о несправедливыхъ притѣсненіяхъ лордовъ. Проѣзжаютъ охотники, глумятся надъ старухой; скачетъ юноша -- сынъ лорда Пенна, Вильямъ, и не хочетъ остановиться, подать милостыню: скучно искать кошелекъ, онъ далеко его засунулъ... Фоксъ схватываетъ коня за узду и произноситъ горячую рѣчь о жестокосердіи богатыхъ. Юноша бьетъ его хлыстомъ, но потомъ раскаивается, бросаетъ горсть денегъ на землю старухѣ и даже, подъ вліяніемъ укоризненныхъ словъ Фокса, соскакиваетъ съ коня, подбираетъ разсыпанныя деньги и даетъ ихъ слѣпой. Фоксъ тронутъ, и они разстаются друзьями съ Вильямомъ Пенномъ, чтобъ увидѣться еще не одинъ разъ.
Третья сцена открываетъ собою уже второе дѣйствіе, озаглавленное
Лордъ-отецъ.
Лордъ Пеннъ, отецъ Вильяма, вернулся въ Лондонъ послѣ пятилѣтняго отсутствія и успѣшнаго окончанія порученныхъ ему военныхъ дѣлъ; его чествуютъ пэры, представители короля, парламента, города. Входитъ Вильямъ Пеннъ въ темной и простой одеждѣ особаго покроя, въ шляпѣ съ широкими полями и бросается на шею отцу; онъ молится со слезами, чтобы Богъ простилъ отцу человѣческую кровь, пролитую имъ на войнѣ. "Онъ сумасшедшій!" -- мрачно говоритъ лордъ-отецъ; "нѣтъ, онъ квакеръ", язвительно отвѣчаетъ присутствующій пасторъ. Отецъ въ гнѣвѣ гонитъ сына съ глазъ долой и проклинаетъ его, если тотъ останется квакеромъ. Въ это время секретарь приноситъ письмо къ Вильяму "отъ лорда Букингама"; въ письмѣ этомъ сообщается, что король въ видѣ особой награды лорду Пенну, соизволилъ сдѣлать Вильяма Пенна "камергеромъ", и что завтра Вильямъ будетъ имѣть счастье нести шлейфъ королевы при большомъ выходѣ...
Вильямъ. Принять я не могу -- вотъ мой отвѣтъ!
Секретарь
(съ ужасомъ):
И это лорду первому министру написать?
Вильямъ
(холодно)
Пожалуй хоть второму Карлу
(уходитъ).
Такъ кончается третья сцена. Въ четвертой -- семейный совѣтъ для увѣщанія непокорнаго сына; но Вильямъ является не подсудимымъ, а судьей и обличителемъ. Самъ Герценъ указалъ по этому поводу, что "процессъ сенъ-симонистовъ (Базара и Анфантена) въ 1832 году былъ еще живъ въ памяти", когда онъ въ 1839 году писалъ эту сцену суда надъ Вильямомъ Пенномъ. Родные требуютъ, чтобы Вильямъ отрекся отъ "лжеученія гнусной шайки сапожника Фокса"; а Вильямъ требуетъ, чтобы съ нимъ говорили не холодными формулами, а словами сердца:
Вильямъ. Пилатъ зла не желалъ Христу,
Но онъ былъ человѣкъ холодный;
И на Голгоѳу прямо отъ него
Пошелъ Христосъ. Пилатъ-же вымылъ руки
И вѣрно преспокойно спалъ ту ночь.
Докт. Теологіи. Невѣдѣнье писанія: землетрясенье было,
И слѣдственно онъ спать не могъ.
Вильямъ. Хотѣлъ сказать я только, что въ такихъ
Дѣлахъ судей нѣтъ хуже, какъ людей холодныхъ,
Такихъ, которыхъ колебаніе земли одно
Изъ равнодушной косности выводитъ...
Его убѣждаютъ раскаяться, обвиняютъ "въ вредномъ направленіи образа мыслей", а онъ обрушивается на своихъ судей, на церковное христіанство: "пятнадцать ужъ вѣковъ прошло, какъ мы окрещены водою,-- пора намъ духомъ окреститься, пора пеленки снять... Не стыдно-ль христіанами вамъ зваться, и не обманъ-ли то позорный, низкій -- съ Евангельемъ въ рукахъ тѣснить милліоны бѣдныхъ?" Вильямъ схватываетъ со стола Евангеліе и читаетъ, говоря:
Тутъ ясно все, двусмысленности нѣтъ,
Не такъ, какъ въ вычурныхъ проповѣдяхъ.
"У вѣрующихъ всѣхъ душа была одна,
Они отдѣльно не имѣли ничего,
Все было общее, и между ними
Нуждающійся быть не могъ"...
Докт. Теологіи. Глава четвертая Дѣяній -- знаю!
Вильямъ. Вотъ бытъ общественный, текущій ясно
Изъ словъ Спасителя...
И Вильямъ горячо нападаетъ на фарисеевъ поповъ и юристовъ, оправдывающихъ насиліе, богатство, власть -- все то, что ниспровергало подлинное христіанство. Всѣ въ ужасѣ и негодованіи:
Докт. Юриспр. Ниспроверженье humanarum всѣхъ
Ac Divinarum, правъ гражданскихъ вѣковыхъ,
Подкопъ подъ бытъ общественный!
Всегда, конечно, были люди
Мечтавшіе о невозможномъ,
Платонъ и Томасъ Морусъ напримѣръ...
Но ежели-бъ вы вникли, лордъ,
Въ науку правъ и Corpus Juris прочитали...
А это явный бунтъ, возстановленье
Плебеевъ, пролетаріевъ противъ сената,
Возстановленье сына на отца:
За это diminutio capitis
Въ законахъ даже децемвировъ....
Вильямъ. Не вѣрю той наукѣ я,
Которая цвѣтетъ межъ Каракаллой
И отвратительнымъ паденьемъ Рима!
Предсмертное они могли боренье
Искусственными формами продлить
Преступной и развратной воли,
А не грядущимъ поколѣньямъ дать
Незыблемый законъ и право.
И что у васъ права?-- Капканы, чтобъ ловить
Людей неосторожныхъ, вы которыхъ
На преступленіе зовете сами
Общественнымъ нелѣпымъ учрежденьемъ.
Топоръ и бичъ -- вотъ ваше право,
И судьи ваши -- палачи, отъ короля
До волостного Альдермана!..
Вильяма прерываютъ, ему угрожаютъ лишеніемъ наслѣдства, изгнаніемъ, позоромъ: "подумайте, вѣдь вы лишаетесь всѣхъ титловъ, сиръ"...-- "Не всѣхъ -- я человѣкъ",-- гордо отвѣчаетъ Вильямъ. Всѣ покидаютъ его, а на дворѣ толпа народа встрѣчаетъ его свистомъ, ругательствами, грязью и камнями...
Пятая сцена -- смерть лорда-отца {Въ оригиналѣ здѣсь недостаетъ трехъ листковъ.}; его окружаютъ жадные наслѣдники. Но онъ допускаетъ къ себѣ Вильяма, примиряется съ нимъ и умираетъ, оставляя сына наслѣдникомъ всѣхъ своихъ богатствъ.
Третье дѣйствіе носитъ подзаголовокъ
Вильямъ Пеннъ.
Сцена шестая -- разговоръ старика Фокса съ Вильямомъ, теперь уже богатымъ и самостоятельнымъ человѣкомъ. Вильямъ говоритъ, что почва Англіи и Европы отравлена, что для созданія царства равенства, братства и любви надо искать новый міръ; онъ видятъ неизбѣжный распадъ старой Европы и ищетъ новой земли обѣтованной... Онъ такъ говоритъ о временахъ реформаціи и ослабленія папства:
Когда второй разъ одряхлѣвшій Римъ
Въ предсмертную впадалъ свою болѣзнь
И связи рваться начали Европы,
Сколоченной насильемъ кое-какъ,
И части, спаянныя неповинной
Народовъ кровью, расторгались --
Казалось, рухнуться готовъ былъ міръ...