Иванов-Разумник Р. В.
Марксистская критика

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВЕННОСТЬ.

ИВАНОВЪ-РАЗУМНИКЪ.

КНВО-ПРОМЕТЕЙ.
Н. Н. МИХАЙЛОВА

   

Марксистская критика.

І.

   Два "великихъ раскола" пришлось пережить русской общественности, русской интеллигенціи за послѣднія сто лѣтъ: въ первой половинѣ XIX вѣка она раскололась на славянофильство и западничество, во второй половинѣ ХІХ вѣка -- на народничество и марксизмъ. И если первый изъ этихъ расколовъ оказался настолько глубокимъ, что слѣды его не изгладились до настоящаго времени, что въ наши дни замѣчается даже новое углубленіе старой розни, то точно также есть основаніе предполагать, что и второй великій расколъ надолго останется реальнымъ фактомъ въ исторіи русской общественности и русской литературы. Слишкомъ глубоки, слишкомъ остры тѣ разногласія, которыя разъединили и продолжаютъ разъединять насъ на идейно враждебные другъ другу станы.
   Противоположность между славянофильствомъ и западничествомъ гораздо непримиримѣе, конечно, чѣмъ противорѣчіе между народничествомъ и марксизмомъ. Глубочайшій расколъ среди славянофиловъ и западниковъ обусловливается коренной разницей психологическихъ типовъ, діаметральной противоположностью міропониманія мистическаго и позитивнаго; это расколъ философо-религіозный въ своей основѣ -- и уже на этой почвѣ выросли тѣ соціальныя и политическія разнорѣчія, вокругъ которыхъ велась борьба западничества со славянофильствомъ. Въ этой борьбѣ западничество скоро побѣдило, но основа славянофильства осталась невредимой: мистическое и романтическое міропониманіе лежитъ внѣ позитивной плоскости и не разрушимо никакими ударами реализма. Были и вѣчно будутъ люди двухъ противоположныхъ психологическихъ типовъ, мистики и позитивисты, романтики и реалисты; а потому и старая борьба ихъ между собою вѣчно была, будетъ и никогда не приведетъ къ окончательной побѣдѣ.
   Казалось бы, что между народничествомъ и марксизмомъ нѣтъ такой непроходимой пропасти. Дѣйствительно, и народничество и марксизмъ всегда стояли на одной и той же почвѣ позитивнаго міропониманія, разногласія ихъ всегда ограничивались, казалось бы, областью соціально-политическихъ вопросовъ, да и то почти исключительно вопросовъ о средствахъ, такъ какъ конечная цѣль, идеалъ -- были общими. Казалось бы, что въ славянофильствѣ и западничествѣ мы имѣемъ два разныхъ міропониманія, двѣ разныхъ философскихъ и религіозныхъ системы, а въ народничествѣ и марксизмѣ -- только двѣ разныхъ соціологическихъ теоріи, два разныхъ соціально-политическихъ воззрѣнія. И однако мы видимъ какое-то гораздо болѣе глубокое, коренное противорѣчіе между народничествомъ и марксизмомъ, какую-то преграду между ними, раздѣляющую ихъ не только соціологически, но и психологически. Да, это несомнѣнно: глубокій расколъ между народниками и марксистами есть въ основѣ своей расколъ соціально-этическій. Центральный вопросъ о соціальномъ и этическомъ значеніи и положеніи человѣческой личности, различное пониманіе не только роли Этой личности въ исторіи; но и ея значенія въ святая святыхъ всего міровоззрѣнія, въ нашей теодицеѣ и, выражаясь по аналогіи, въ нашей антроподицеѣ -- вотъ та преграда, которая стоитъ между народничествомъ и марксизмомъ, вотъ основа второго великаго раскола русской общественной мысли. И уже на этой почвѣ выросли тѣ соціальныя и политическія разнорѣчія, вокругъ которыхъ велась борьба народничества съ марксизмомъ; каковы бы ни были результаты этой борьбы, несомнѣнно во всякомъ случаѣ одно: разногласія слишкомъ остры, слишкомъ глубоки, чтобы можно было надѣяться на скорое примиреніе.
   Критическое народничество Михайловскаго клало во главу угла человѣческую личность и уже на этомъ фундаментѣ воздвигало стройное общественное ученіе; марксизмъ отнесся къ личности пренебрежительно и поставилъ на ея мѣсто понятіе соціальной группы. Прошло много лѣтъ; теперь и старое народничество и старый марксизмъ -- уже пройденныя ступени нашей общественности и литературы; возникаютъ новые вопросы, новыя проблемы и въ области соціально-политической и въ сферѣ философо-этической. Но несмотря на это -- старое противорѣчіе осталось попрежнему непревзойденнымъ, и попрежнему противорѣчіе это -- человѣческая личность. Для однихъ она исходный и конечный пунктъ, для другихъ она только промежуточное средство; и эти двѣ точки зрѣнія въ ихъ крайнихъ проявленіяхъ несводимы одна къ другой. Индивидуалистическое общественное ученіе и анти-индивидуалистическое общественное теченіе были и будутъ двумя несводимыми другъ къ другу воззрѣніями реалистической части русской интеллигенціи.
   Когда сталкиваются два представителя этихъ столь различныхъ группъ, то принципіальный споръ межда ними настолько же безплоденъ, насколько противоположны ихъ исходныя точки. Наоборотъ, очень поучительнымъ можетъ оказаться ихъ споръ о тѣхъ или иныхъ фактахъ нашей общественности: тутъ и факты эти будутъ освѣщены съ разныхъ сторонъ, и самыя теоріи въ это же время подвергнутся испытанію фактами. Вотъ, напримѣръ, статья г. Г. Плеханова "Идеологія мѣщанина нашего времени" ("Современный Міръ" 1908 г. VI, 112--138 и VII, 72--129), громадная статья, посвященная подробному разбору книги пишущаго эти строки "Исторія русской общественной мысли": заранѣе можно сказать, что статья эта не можетъ не быть поучительной во многихъ отношеніяхъ. Не въ томъ дѣло, что г. Плехановъ является однимъ изъ наиболѣе крупныхъ могиканъ стараго марксизма, а любопытно само по себѣ столкновеніе двухъ намѣченныхъ выше противоположныхъ точекъ зрѣнія и притомъ въ столь богатой содержаніемъ области, какъ исторія русской общественности XIX вѣка.
   Уже одно это обстоятельство является достаточнымъ оправданіемъ появленія настоящей статьи, посвященной разбору марксистской критики "Исторія русской общественной мысли" {Кромѣ статьи г. Г. Плеханова, намъ придется коснуться столь же обширной статьи г. А. Луначарскаго "Мѣщанство и индивидуализмъ" (въ сборникѣ "Очерки философіи коллективизма", Спб., 1909 г., стр. 221 -- 349); статья эта также является "марксистской критикой" вышеуказанной книги пишущаго эти строки.
   Прим. къ настоящему изданію. Статья г. Плеханова вошла позднѣе въ сборникъ его статей "Отъ обороны къ нападенію"; по сравненію съ журнальнымъ текстомъ въ ней нѣтъ заслуживающихъ вниманія перемѣнъ, почему мы и сохраняемъ ссылки на страницы журнала. Самая существенная перемѣна -- неоднократная замѣна имени "Ивановъ-Разумникъ" именованіемъ "Ивановъ-Забавникъ". Это для невзыскательныхъ читателей. Мичманъ Дырка и родные ему по духу люди были бы въ восторгѣ, если бы мы стали, напримѣръ, именовать г. Плеханова -- г-номъ Брехановымъ, но мы не доставимъ имъ удовольствія и не употребимъ столь незатѣйливый "полемическій пріемъ".}; отвѣчая г-дамъ марксистамъ на ихъ очень неблагосклонную и рѣзкую критику, мы тѣмъ самымъ будемъ освѣщать основной пунктъ расхожденія новаго народничества и стараго марксизма. Примиреніе, соглашеніе -- здѣсь невозможно; можно и должно только выяснить основу непримиримаго разногласія и затѣмъ прекратить споръ, который далѣе становится безплоднымъ.
   Къ сожалѣнію, во всякой "анти-критикѣ" (какой съ внѣшней стороны является и настоящая статья) нельзя избѣжать иногда довольно значительныхъ уклоненій въ сторону отъ главной темы, вызываемыхъ всякими ложными полемическими диверсіями нападающаго; а марксистская критика искони была большой любительницей такихъ диверсій. Михайловскій, въ своемъ спорѣ съ марксистами вообще и съ г. Плехановымъ въ особенности, могъ не обращать вниманія на такія нападенія и лишь изрѣдка указывалъ читателямъ на "грязныя перчатки" въ полемикѣ г. Н. Бельтова. Пишущій эти строки лишенъ завидной возможности отвѣчать молчаніемъ на многіе мало достойные выпады марксистской критики: онъ защищаетъ не себя, а дорогое ему возрождающееся міровоззрѣніе, имѣющее пока въ современной литературѣ весьма немногихъ выразителей.
   

II.

   Г. Плехановъ является однимъ изъ тѣхъ "твердокаменныхъ ортодоксовъ" марксизма, которыхъ я позволилъ себѣ въ своей книгѣ назвать "любопытными окаменѣлостями". Г. Плехановъ -- крупная величина въ области практическаго соціализма и одинъ изъ піонеровъ русскаго ортодоксальнаго марксизма, какъ теоріи; но въ этой послѣдней области онъ "окаменѣлъ духомъ" вотъ уже скоро тридцать лѣтъ... Онъ увѣренъ, что владѣетъ абсолютной, непререкаемой истиной, отнынѣ и до вѣка не нуждающейся въ критикѣ; онъ обладаетъ непоколебимой вѣрой, что "марксистская истина" есть истина безъ кавычекъ...
   А между тѣмъ теперь даже многіе "твердокаменные ортодоксы" начинаютъ, кажется, понимать, что есть области, въ которыхъ марксистская истина оказывается самой грубой ложью. Эта марксистская истина заключается, какъ извѣстно, въ соціально-экономическомъ объясненіи историческихъ явленій. Не буду останавливаться здѣсь на этой набившей оскомину теоріи, особенно въ томъ ея однобокомъ видѣ экономическаго монизма, въ какомъ она торжествовала побѣду въ девяностыхъ годахъ: эта марксистская истина уже давно признана вполнѣ неосновательной и знаменитое ученіе о "надстройкѣ" уже давно погребло подъ своими развалинами ортодоксальный марксизмъ. Такова была судьба марксистской истины -- отождествленія экономики съ соціологіей {Обо всемъ этомъ см. "Ист. русск. общ. мысли", т. II, стр. 370--372 и 379--380 (изд. 2-ое и 3-ье): тамъ указана та доля истины, которая заключается въ этомъ положеніи.}; могикане ортодоксальнаго марксизма, во главѣ съ г. Плехановымъ, теперь уже неохотно защищаютъ эту безнадежную позицію. Но зато съ тѣмъ большимъ и достойнымъ лучшей участи рвеніемъ объясняютъ они всѣ историческія (въ широкомъ смыслѣ) явленія своимъ соціально-экономическимъ критеріемъ и принципомъ.
   Пишущій эти строки подчеркнулъ въ своей "Исторіи русской общественной мысли" методологическое значеніе этого принципа въ его примѣненіи къ общественнымъ явленіямъ; марксизмъ же хочетъ видѣть въ немъ универсальный аршинъ, которымъ можно измѣрять всѣ проявленія человѣческаго духа. И вотъ начинаютъ измѣрять этимъ универсальнымъ аршиномъ философію, этику, эстетику, религію... Въ результатѣ получается та ужасающая плоскость мысли, изъ которой не можетъ выйти марксистская критика. И находясь въ этихъ низинахъ мысли, не умѣя поднять голову.вверхъ, могикане марксизма продолжаютъ считать себя обладателями единой истины.
   Поймутъ ли они когда-нибудь, въ чемъ ихъ ошибка? Конечно нѣтъ: нельзя безнаказанно сидѣть тридцать лѣтъ на одномъ мѣстѣ, уставясь глазами въ одну точку. Они никогда не поймутъ ограниченности своего универсальнаго измѣрителя; они не поймутъ, что этимъ своимъ аршиномъ они могутъ измѣрять только оіраниченную плоскость, а не глубину человѣческаго духа. Посмотрите, какъ марксистская критика "объясняетъ" Толстого, Чехова, Ибсена, Канта, Нитщпе, какъ она аккуратно и старательно прикладываетъ къ нимъ свой соціально-экономическій аршинчикъ: вѣдь становится вчужѣ стыдно за русскую литературу, когда слышишь эти "объясненія" марксистской критики... Какая убогость мысли, какое неумѣніе понять глубокую сущность вопроса, какая дѣтская рѣзвость, какое непониманіе! "Мелкій буржуа", "идеологъ мелкой буржуазіи" -- вотъ два волшебныхъ слова, которыми объяснятъ вамъ и Чехова, и Нитцше, и кого вамъ угодно! А не то, такъ наоборотъ -- назовутъ Ибсена борцомъ противъ мелкой буржуазіи и будутъ думать, что вполнѣ "объяснили" Ибсена!" {См. статью Г. Плеханова "Генрихъ Ибсенъ", очень характерную для марксистской литературной критики.}. "Ибсенъ родился, выросъ и возмужалъ въ мелко-буржуазной средѣ, и характеръ его отрицанія былъ, такъ сказать, предопредѣленъ характеромъ этой среды..." И это -- критика! Но если это критика, то что же тогда называется непониманіемъ?
   Чего же не могутъ понять могикане ортодоксальнаго марксизма? Они не понимаютъ, что ихъ соціально-экономическій критерій безсиленъ проникнуть въ глубь явленій, что есть вещи навѣки недоступныя для ихъ плоскаго, поверхностнаго измѣренія, что никакими сложнѣйшими соціально-экономическими формулами не передать и не объяснить простѣйшаго вопроса философіи: зачѣмъ жизнь? зачѣмъ смерть? Они не хотятъ понять того, что соціально-экономическій критерій остается въ своей силѣ, но что сверхъ него и за нимъ неизбѣженъ другой критерій -- этическій, философскій, религіозный. Хорошо, пусть Ибсенъ "выросъ въ мелко-буржуазной Средѣ", пусть Чеховъ не можетъ быть понятъ внѣ почвы восьмидесятыхъ годовъ, а Толстой -- внѣ атмосферы крупнаго помѣстнаго дворянства второй половины XIX вѣка: вѣдь "великіе люди не съ неба сваливаются на землю, а изъ земли растутъ къ небесамъ" (Михайловскій). Но поймите же, наконецъ, что какъ подробно вы ни измѣрили бы этимъ соціально-экономическимъ аршиномъ Толстого, Чехова, Ибсена -- вы все же еще не проникли въ глубь ихъ творчества, вы еще не сдѣлали для этого ни одного шага. Рядъ глубочайшихъ философскихъ проблемъ поставленъ Толстымъ въ "Войнѣ и Мирѣ", Достоевскимъ -- въ"Братьяхъ Карамазовыхъ": какъ вы подступите къ нимъ со своимъ экономическимъ критеріемъ? Вы будете безпомощно лепетать, что Достоевскій -- "мелко-буржуазный" разночинецъ, а Толстой -- "крупно-буржуазный" дворянинъ? Пусть такъ; это отмѣтилъ еще за четверть вѣка до васъ Михайловскій и въ этомъ есть доля истины; но дальше? Дальше идти вы не можете, а потому и утверждаете, что дальше ничего нѣтъ и ничего не нужно, въ этомъ и заключается ваша марксистская истина.
   Во всемъ этомъ ясно сказывается та основная черта марксизма, о которой мы говорили выше: пренебреженіе къ глубокой, неповторяемой, индивидуальной человѣческой личности, къ ея жгучимъ и болѣзненнымъ запросамъ, къ ея внутренней сущности. Личность эта вырастаетъ на соціальной почвѣ, но глубочайшіе этическіе запросы этой личности могутъ быть объяснены только этическими и философскими критеріями. Соціально-экономическій критерій законенъ, какъ методологическій пріемъ при объясненіи общественныхъ явленій; но рядомъ съ нимъ и надъ нимъ долженъ стоять критерій философскій и этическій, безъ котораго и общественность и индивидуальность равно непонятны.
   "Кромѣ соціально-экономической группировки (явленій) и рядомъ съ ней должна имѣть мѣсто и группировка соціально-этическая" -- на этомъ положеніи построена вся "Исторія русской общественной мысли" (см. т. I, стр. XXII, изданія 2-го). Кромѣ соціально-экономическихъ группъ -- классовъ -- съ которыми только и оперируетъ марксизмъ, мы устанавливаемъ нѣкоторую соціально-этическую группировку не по внѣшнимъ, а по внутреннимъ признакамъ. Мы говоримъ о внѣклассовой и внѣсословной интеллигенціи, изучаемъ ея отношенія къ личности, ея индивидуализмъ, ея борьбу съ этическимъ мѣщанствомъ; мы не останавливаемся на убогомъ утвержденіи, что Достоевскій былъ "мелко-буржуазный разночинецъ", но стремимся подойти къ самой сущности его геніальныхъ откровеній, его философіи. Такъ мы прослѣживаемъ всю исторію русской интеллигенціи, всю исторію русской общественной мысли; само собой разумѣется, какъ къ этому долженъ отнестись марксизмъ, упорно ставящій точку тамъ, гдѣ мы ставимъ только двоеточіе.
   Вотъ коренное, непримиримое противорѣчіе, лежащее между г. Плехановымъ и пишущимъ эти строки. Г. Плехановъ, сказали мы выше, -- одинъ изъ крупнѣйшихъ представителей стараго ортодоксальнаго марксизма, уже нѣсколько десятилѣтій упорно отстаивающій ту марксистскую истину, о которой идетъ рѣчь. Всякая "критика" ему ненавистна; онъ убѣжденъ, что обладаетъ полной и цѣльной истиной и на прокрустово ложе этой "истины" укладываетъ всѣ общественныя явленія, все творчество человѣческаго духа; на всѣхъ инако мыслящихъ онъ смотритъ съ презрительнымъ сожалѣніемъ. Чернышевскій когда-то очень мѣтко охарактеризовалъ этотъ типъ доктринера, убѣжденнаго въ своей абсолютной правотѣ: "Г. Плехановъ считаетъ себя непогрѣшительнымъ мудрецомъ (въ словахъ Чернышевскаго мы измѣняемъ только имя.-- И.-Р.). Онъ все обдумалъ, все взвѣсилъ, все рѣшилъ. Онъ выше всякихъ заблужденій. Этого мало. Онъ одинъ имѣетъ эту привилегію на мудрую непогрѣшимость..." Онъ держитъ въ рукахъ универсальный аршинъ марксистской истины и добросовѣстно мѣряетъ имъ все, что попадется подъ руку: и аграрную программу, и Ибсена, и голодъ 1891--92 г., и философію Канта. И если измѣреніе соціально-экономическимъ критеріемъ политико-экономическихъ вопросовъ даетъ удовлетворительные результаты (ибо здѣсь аршиномъ измѣряется длина), то зато что получается изъ бѣднаго Ибсена или Канта -- объ этомъ лучше и не говорить... Конечно, они оказываются сознательными или безсознательными "идеологами буржуазіи" -- крупной или мелкой... Это ужъ такой неизбѣжный выводъ, что его можно предсказать заранѣе и безошибочно.
   Могу гордиться тѣмъ, что и мнѣ приходится раздѣлять въ глазахъ г. Плеханова печальную участь всѣхъ инако-мыслящихъ: конечно, "г. Ивановъ-Разумникъ" является "идеологомъ буржуазіи", его міровоззрѣніе представляетъ изъ себя "идеологію образованнаго и "критически-мыслящаго" мѣщанина нашего времени" (VI, 138). Если бы г. Плехановъ не сказалъ этого, то на что годилась бы его универсальная марксистская истина? Но что дѣлать! Признаюсь откровенно: я предпочитаю оставаться во мнѣніи г. Плеханова "идеологомъ буржуазіи" рядомъ съ Михайловскимъ или Чеховымъ, чѣмъ считаться "идеологомъ пролетаріата" вкупѣ и влюбѣ съ могиканами ортодоксальнаго марксизма... Ибо, какъ извѣстно г. Плеханову, я считаю окаменѣвшее въ догмѣ міровоззрѣніе его и немногихъ могиканъ старозавѣтнаго марксизма тѣмъ типичнымъ этическимъ мѣщанствомъ, съ которымъ всегда вела борьбу русская интеллигенція и въ которое неизбѣжно вырождается современный марксизмъ, когда-то полный жизни и движенія, а теперь все болѣе и болѣе обращающійся въ схему, въ догму, въ катехизисъ.
   

III.

   "Самъ съѣшь." Симъ выраженіемъ въ энергическомъ нарѣчіи нашего народа замѣняется болѣе учтивое, но столь же затѣйливое выраженіе: обратите это на себя.... Самъ съѣшь есть нынѣ главная пружина нашей журнальной полемики". Эти ядовитыя слова Пушкина вполнѣ оправдываются, къ сожалѣнію, и на современной марксистской критикѣ. Въ "Ист. русск. общ. мысли" я назвалъ авторовъ сборника "Очерки реалистическаго міровоззрѣнія" (въ ихъ числѣ и г. Луначарскаго) эпигонами марксизма, -- въ отвѣтъ на это г. Луначарскій именуетъ меня "эпигономъ народничества"; я назвалъ высохшій и застывшій въ догмѣ ортодоксальный марксизмъ мѣщанствомъ, -- въ отвѣтъ на это гг. Плехановъ и Луначарскій кричатъ мнѣ unissono: "самъ мѣщанинъ!" Ужасное самъ съѣшь!
   Правда, г. Плехановъ вкладываетъ въ понятіе "мѣщанства" не совсѣмъ тотъ смыслъ, какъ пишущій эти строки. Для г. Плеханова мѣщанство есть буржуазія и буржуазія есть мѣщанство, и когда онъ кричитъ мнѣ свое "самъ мѣщанинъ!" -- то это должно означать "идеологъ буржуазіи". Для меня "мѣщанство" отнюдь не связано исключительно съ буржуазіей, а объединяетъ собою людей всѣхъ классовъ, всѣхъ званій и состояній, но нѣкотораго общаго духовнаго уровня; говоря такъ, я лишь слѣдую за Герценомъ, впервые заговорившимъ объ этомъ этическомъ мѣщанствѣ {См. выше статью "Герценъ и Михайловскій" и главу о Герценѣ въ "Ист. русск. общ. мысли".}. На послѣднее мое утвержденіе стремительно обрушивается г. Плехановъ; онъ утверждаетъ, что Герценъ ничего подобнаго никогда не думалъ и не говорилъ, онъ даетъ свое собственное толкованіе воззрѣній Герцена. Вотъ объ этомъ стоитъ поговорить, вмѣсто того, чтобы угощать другъ друга взаимными сам] съѣшь.
   Какъ понимаетъ Герцена пишущій эти строки -- это читатель знаетъ изъ страницъ, посвященныхъ выше характеристикѣ еге міровоззрѣнія; какъ понимаетъ Герцена г. Плехановъ -- это мы сейчасъ увидимъ. Отношеніе Герцена къ буржуазіи и мѣщанству, съ одной стороны, отношеніе его къ соціализму -- съ другой: вотъ два главныхъ пункта, на которые обращаетъ свое вниманіе г. Плехановъ.
   Г. Плехановъ начинаетъ съ того, что приводитъ рядъ цитатъ для характеристики отношенія Герцена къ буржуазіи и доказываетъ, что для Герцена "мѣщанство" было духовнымъ свойствомъ буржуазіи. Для г. Плеханова все ясно: буржуазія есть классъ, "буржуазность" есть характерное свойство этого класса; но вѣдь вопросъ вовсе не въ этомъ, а вотъ въ чемъ: если все это даже и такъ, то распространяется ли духовное свойство буржуазіи на другіе классы? И какъ отвѣчалъ на подобный вопросъ Герценъ?-- Герценъ отвѣчалъ на этотъ вопросъ съ категорической опредѣленностью, и отвѣтъ этотъ мы найдемъ хотя въ тѣхъ цитатахъ, которыя повторяетъ г. Плехановъ и которыя читатель найдетъ въ "Ист. русск. общ. мысли" (т. I, стр. 344--349) {Дальнѣйшія ссылки на "Ист. русск. общ. мысли" относятся ко 2-му изданію; въ 3-ьемъ изданіи измѣнилась пагинація вслѣдствіе дополненій. Прим. къ настъ изданію.}. Буржуазія -- это центръ мѣщанства,-- такъ формулировали мы мысль Герцена,-- но мѣщанство шире: эта общая безличность, эта общая узость понятій и плоскость чувствованій переступила сословную черту и разлилась широкимъ потокомъ по всей Европѣ... "Переднюю часть европейскаго камелеопарда составляетъ мѣщанство, -- говоритъ Герценъ:-- объ этомъ можно было бы спорить, еслибъ дѣло не было такъ очевидно; но однажды согласившись въ этомъ, нельзя не видѣть всѣхъ послѣдствій такого господства лавки и промышленности. Ясно, что кормчій этого міра будетъ купецъ, и что онъ поставитъ на всѣхъ его проявленіяхъ свою торговую марку". Вы видите: буржуазія составляетъ только часть европейскаго общества, но ставитъ свою "торговую марку" -- этическое мѣщанство -- "на всѣхъ его проявленіяхъ". Мѣщанство, характерное для буржуазіи, распространяется на всѣ другіе классы, на все общество -- такова была мысль Герцена; "объ этомъ можно было бы спорить, еслибъ дѣло не было такъ очевидно"... Перечтите хотя бы только тѣ десятка два цитатъ, которыя приводятся въ "Ист. русск. общ. мысли" (I, 344--349).
   Но г. Плеханову хочется спорить. Онъ доказываетъ, что этическое мѣщанство есть свойство буржуазнаго класса и не можетъ подвергнуться процессу отвлеченія, что такого отвлеченнаго пониманія оно не имѣло у Герцена. Онъ не устаетъ иронизировать надъ такимъ "нуменальнымъ смысломъ" мѣщанства и насмѣшливо заявляетъ, что "г. Ивановъ-Разумникъ даже и природу не прочь обвинить въ буржуазности". А ужъ это дѣйствительно -- верхъ "отвлеченія", дальше идти некуда, не такъ ли? И представьте себѣ, что это "мѣщанство природы" -- не только мысль, но даже буквальныя слова Герцена! "Въ самой природѣ, можно сказать, бездна мѣщанскаго": мы уже встрѣчались съ этими словами Герцена и знаемъ, какое широкое развитіе получила эта мысль въ теоріи идеальныхъ и практическихъ типовъ Михайловскаго (см. выше). Г. Плехановъ, повидимому, не имѣетъ понятія объ этомъ фактѣ -- пусть такъ; но отсюда ясно, какъ плохо понимаетъ онъ герценовское "мѣщанство": онъ не знаетъ, что мысль о "мѣщанствѣ въ природѣ" есть мысль Герцена, ясно показывающая, насколько далеко ушелъ Герценъ отъ любезной сердцу г. Плеханова экономики въ своемъ отвлеченномъ пониманіи мѣщанства.
   Но оставимъ въ сторонѣ природу, вернемся къ людямъ. Для Герцена понятіе этическаго мѣщанства, отвлеченнаго отъ буржуазіи, распространялось на всѣ классы, на всѣ сословія; онъ видѣлъ мѣщанство и въ купцѣ, и въ крестьянинѣ, и въ профессорѣ, и въ рабочемъ -- и не боялся высказывать это открыто. Сама борьба пролетаріата съ буржуазіей казалась ему въ общемъ борьбою двухъ становъ мѣщанъ: "съ одной стороны мѣщане-собственники, упорно отказывающіеся поступиться своими монополіями, съ другой -- неимущіе мѣщане (подчеркнуто Герценомъ), которые хотятъ вырвать изъ ихъ рукъ достояніе, но не имѣютъ силы"... Но здѣсь мы уже переходимъ отъ вопроса о буржуазіи къ вопросу о соціализмѣ, и здѣсь снова встрѣчаемся съ совершеннымъ непониманіемъ г. Плехановымъ Герцена.
   Для Герцена соціализмъ не былъ такимъ фетишемъ, какимъ онъ является для ортодоксальнаго марксизма. Марксизмъ обладаетъ религіозной вѣрой -- которую считаетъ "научнымъ прогнозомъ",-- что въ ближайшемъ будущемъ царство буржуазіи падетъ и воцарится соціализмъ марксистскаго образца; тогда рѣки потекутъ млекомъ и медомъ, человѣчество совершитъ мгновенный прыжокъ "изъ царства необходимости въ царство свободы". И тогда -- "о, навѣрное, какая это будетъ жизнь, какая жизнь!" Мнѣ уже приходилось указывать, что въ этой фанатической вѣрѣ таилась и таится сила марксизма, что именно этой вѣрѣ марксизмъ обязанъ своимъ быстрымъ распространеніемъ среди изстрадавшихся и истомившихся рабочихъ массъ. Такой слѣпой вѣры въ соціализмъ не было у Герцена. Быть можетъ, современемъ соціализмъ побѣдитъ, говорилъ онъ, а быть можетъ и нѣтъ; въ послѣднемъ случаѣ Европа кристаллизуется въ мѣщанствѣ, и это будетъ печальнымъ концомъ европейской исторіи. Если же соціализмъ и побѣдитъ, то и это не будетъ конечнымъ этапомъ развитія человѣчества; Герценъ съ геніальной прозорливостью предвидѣлъ, какъ много будетъ въ этомъ побѣдоносномъ соціализмѣ элементовъ ненавистнаго ему этическаго мѣщанства; если бы Герценъ могъ увидѣть современный застывшій въ догмѣ ортодоксальный марксизмъ, то онъ еще больше утвердился бы въ своемъ пророческомъ предчувствіи. "Герценъ былъ до того глубоко убѣжденъ въ мѣщанствѣ, какъ основѣ всего европейскаго уклада, что высказывалъ еретическую мысль о томъ, что соціализмъ, оставшись побѣдителемъ на полѣ битвы, неизбѣжно самъ выродится въ мѣщанство: "соціализмъ разовьется во всѣхъ фазахъ своихъ до крайнихъ послѣдствій, до нелѣпостей. Тогда снова вырвется изъ титанической груди революціоннаго меньшинства крикъ отрицанія, и снова начнется смертная борьба, въ которой соціализмъ займетъ мѣсто нынѣшняго консерватизма"... Эту мысль о потенціальномъ мѣщанствѣ соціализма уразумѣло только поколѣніе русской интеллигенціи начала XX вѣка, такъ что въ этомъ случаѣ Герценъ на пятьдесятъ лѣтъ опередилъ свое время..." ("Ист. русск. общ. мысли", т. I, стр. 369). А вотъ г. Плехановъ и до сего дня не можетъ "уразумѣть" этой мысли и тѣмъ самымъ на пятьдесятъ лѣтъ отстаетъ отъ своего времени и даже отъ Герцена.
   Это клевета на Герцена и на соціализмъ!-- возмущается г Плехановъ. "...У Герцена дѣло происходитъ совсѣмъ не такъ просто: вотъ, молъ, соціализмъ останется побѣдителемъ на полѣ битвы и сейчасъ же выродится въ консерватизмъ" (VI, 131). Но гдѣ же г. Плехановъ нашелъ у меня это подчеркнутое мною "сейчасъ же"? У меня сказано: соціализмъ, оставшись побѣдителемъ на полѣ битвы, неизбѣжно самъ выродится въ мѣщанство. Но и съ этой неизбѣжностью г. Плехановъ не согласенъ: "никакія соображенія объ игрѣ жизни не убѣдятъ меня въ неминуемости неизвѣстной революціи, которой, будто бы, суждено явиться отрицаніемъ соціализма" -- торжественно восклицаетъ онъ (VI, 132). Ну, еще бы: марксистскій Zukunftstaat -- уже абсолютная и конечная форма общественной жизни; эта сентиментальная вѣра г. Плеханова, какъ и всякая вѣра, не подлежитъ оспариванію: пусть себѣ вѣритъ! Но зато пусть же онъ и не приписываетъ Герцену своего марксистскаго отношенія къ соціализму. А г. Плехановъ это дѣлаетъ и дѣлаетъ очень неискусно; чтобы убѣдиться въ этомъ, приходится переписать изъ статьи г. Плеханова большую цитату, къ счастью наполовину состоящую изъ словъ Герцена. "...Согласно представленію Герцена, -- пишетъ г. Плехановъ, -- соціализмъ, пока онъ шелъ бы по восходящей части кривой линіи своего историческаго движенія, характеризовался бы полнымъ исчезновеніемъ того разлада между развитыми личностями съ одной стороны и "толпой, массой" -- съ другой, которымъ отличается періодъ мѣщанства. Эпоха восходящаго соціализма была бы одной изъ благодатныхъ эпохъ такъ изображаемыхъ Герценомъ:
   "Есть эпохи, когда человѣкъ свободенъ въ общемъ дѣлѣ. Дѣятельность, къ которой стремится всякая энергическая натура, совпадаетъ тогда съ стремленіемъ общества, въ которомъ она живетъ. Въ такія времена, тоже довольно рѣдкія (подчеркнутыя слова пропущены г. Плехановымъ), все бросается въ круговоротъ событій, живетъ въ немъ, страдаетъ, наслаждается, гибнетъ. Однѣ натуры своеобразно геніальныя, какъ Гете, стоятъ поодаль, и натуры пошло безцвѣтныя остаются равнодушными. Даже тѣ личности, которыя враждуютъ противъ общаго потока, также увлечены и удовлетворены въ настоящей борьбѣ. Эмигранты были столько же поглощены революціей, какъ якобинцы. Въ такое время нѣтъ нужды толковать о самопожертвованіи и преданности, -- все это дѣлается само собою и чрезвычайно легко. Никто не отступаетъ, потому что всѣ вѣрятъ. Жертвъ собственно нѣтъ, жертвами кажутся зрителямъ такія дѣйствія, которыя составляютъ простое исполненіе воли, естественный образъ поведенія" ("Съ того берега", гл. VII).
   "Нашъ историкъ умалчиваетъ обо всемъ этомъ, -- продолжаетъ г. Плехановъ,-- и это его умолчаніе даетъ представленіе о томъ, какъ много можно полагаться на его "исторію русской общественной мысли". Истинно, истинно говорю вамъ, читатель: и Ивановъ-Разумникъ, подобно герою извѣстной басни Крылова, слона-то и не замѣтилъ"... (VII, 132 -- 133).
   Ну, что же -- разсмотримъ поближе плехановскаго "слона", хотя бы для разсмотрѣнія его и пришлось пользоваться микроскопомъ. Обратимся для этого къ Герцену. О чемъ говоритъ онъ въ приводимой г. Плехановымъ цитатѣ? Онъ говоритъ объ эпохахъ революцій вообще, и все сказанное имъ одинаково можетъ быть отнесено и къ 1789-му, и къ 1905-му году, и къ революціи буржуазной, и къ революціи соціально-демократической, и къ революціи политической, и къ будущей соціалистической революціи. Это рѣдкія и бурныя эпохи общественныхъ взрывовъ, когда, по словамъ Герцена, "все бросается въ круговоротъ событій, живетъ въ немъ, страдаетъ, наслаждается, гибнетъ", когда всѣ личности "увлечены и удовлетворены въ настоящей борьбѣ". Г. Плехановъ увѣряетъ, что такою-де, по мнѣнію Герцена, будетъ и "эпоха восходящаго соціализма": откуда намъ сіе? Вѣдь мы уже теперь давно живемъ въ "эпохѣ восходящаго соціализма" ("восходъ" этотъ начался, конечно, съ появленіемъ марксизма -- не такъ ли?), но гдѣ же то кипѣніе всѣхъ людей въ круговоротѣ событій, о которомъ говорилъ Герценъ? гдѣ поглощеніе всѣхъ, увлеченіе и удовлетвореніе въ настоящей борьбѣ? гдѣ общее дѣло личности и среды? Все это будетъ въ грядущей соціалистической революціи, какъ бываетъ и во всякой революціи -- въ одной изъ тѣхъ быстрыхъ и бурныхъ вспышекъ, тѣхъ эпохъ, которыя самъ Герценъ называетъ рѣдкими; а г. Плехановъ хочетъ заставить Герцена считать такой эпохой чуть ли не перманентную эпоху "соціализма, пока онъ шелъ бы по восходящей части кривой линіи своего историческаго движенія!" Напрасная попытка! И хотя бы г. Плехановъ нагромоздилъ другъ на друга еще десятокъ родительныхъ падежей, все же остается неоспоримымъ, что Герценъ говоритъ вовсе не о "восходящей части кривой линіи историческаго движенія соціализма", а про эпоху каждаго революціоннаго разряда, рѣдкую эпоху, поглощающую всѣхъ въ одномъ быстромъ круговоротѣ событій.
   Итакъ, все то, что Герценъ говоритъ о процессѣ революціи, хотя бы и соціалистической, нисколько не опровергаетъ его же мысли о неизбѣжномъ мѣщанствѣ того же соціализма послѣ его побѣды. Пройдетъ эпоха борьбы, соціализмъ останется побѣдителемъ послѣ переворота и сдѣлается нормой общественной жизни -- такой же нормой, какой теперь является буржуазно-капиталистическій укладъ. И вотъ въ эту-то эпоху ("высшей части кривой линіи историческаго движенія соціализма"), въ эту эпоху -- думаетъ Герценъ -- "снова вырвется изъ титанической груди революціоннаго меньшинства крикъ отрицанія", и снова начнется борьба этого революціоннаго меньшинства -- съ соціализмомъ, какъ съ нормой, съ догмой, съ обыденностью. Какъ относился Герценъ вообще къ такой пореволюціонной эпохѣ, а значитъ и къ по-революціонной эпохѣ соціализма -- это мы сейчасъ увидимъ изъ словъ Герцена, и ей о средственно слѣдующихъ за переписанной г. Плехановымъ цитатой, но почему-то незамѣченныхъ нашимъ марксистомъ. Указавъ на революціонныя эпохи, эпохи яркой жизни и борьбы, Герценъ продолжаетъ:
   "Есть другія времена -- и они всего обыкновеннѣе -- времена мирныя, сонныя даже, въ которыя отношенія личности къ средѣ продолжаются, какъ они были поставлены послѣднимъ переворотомъ. Они не настолько натянуты, чтобъ лопнуть, не настолько тяжелы, чтобъ нельзя было вынести, и, наконецъ, не настолько исключительны и настойчивы, чтобъ жизнь не могла восполнить главные недостатки и сгладить главныя шероховатости. Въ такія эпохи вопросъ о связи общества съ человѣкомъ не такъ занимаетъ. Являются частныя столкновенія, трагическія катастрофы, вовлекающія въ гибель нѣсколько лицъ, раздаются титаническіе стоны скованнаго человѣка; но все это теряется безслѣдно въ учрежденномъ порядкѣ, признанныя отношенія остаются незыблемыми, покоятся на привычкѣ, на человѣческомъ безпечіи, на лѣни, на недостаткѣ демоническаго начала критики и ироніи".
   Вотъ какъ смотрѣлъ Герценъ на эпоху установившихся отношеній, когда люди, лишенные начала критики, пытаются создать изъ этихъ отношеній постоянную норму, будь то буржуазный укладъ или марксистскій Zukunftstaat. И вотъ теперь люди, лишенные "демоническаго начала критики и ироніи" л, наоборотъ, щедро одаренные, подобно г. Плеханову, божественнымъ началомъ догмы, -- теперь эти люди хотятъ сдѣлать изъ Герцена такого же вѣрующаго соціалиста, какъ они сами! Герценъ во многомъ ошибался, во многомъ былъ не правъ -- объ этомъ мнѣ приходилось говорить достаточно подробно; но его мысль о потенціальномъ мѣщанствѣ соціализма является поистинѣ геніальнымъ прозрѣніемъ -- въ этомъ насъ, задолго до побѣды соціализма, достаточно ясно убѣждаетъ современный насквозь догматичный и не критическій ортодоксальный марксизмъ.
   Выводъ изъ предыдущаго: если г. Плехановъ утверждаетъ, что видитъ "слона", то не вѣрьте ему на слово: этотъ "слонъ" можетъ оказаться "субъективной иллюзіей" нашего марксиста, несмотря на весь его (не слона, а г. Плеханова) величественный объективизмъ. И если г. Плехановъ, приводя одну цитату, умалчиваетъ о сосѣдней, главнѣйшей, то -- скажу его словами -- это его умолчаніе даетъ представленіе о томъ, какъ много можно полагаться на его критику "Исторіи русской общественной мысли".
   А теперь пусть самъ читатель судитъ о степени пониманія или непониманія г. Плехановымъ Герцена. Пока Герценъ говоритъ съ г. Плехановымъ понятнымъ послѣднему языкомъ -- языкомъ соціально-экономическихъ положеній -- г. Плехановъ его понимаетъ; но чуть только Герценъ покидаетъ эту родную для нашего марксиста стихію, какъ послѣдній становится совершенно неспособнымъ слѣдить мыслью за великимъ родоначальникомъ русскаго народничества. И тогда онъ начинаетъ "объяснять" Герцена sub specie marxismi: громаднаго Герцена онъ пытается втиснуть въ схему универсальной марксистской истины. Тутъ мы узнаемъ, что вся трагедія Герцена заключалась, разумѣется, въ томъ, что онъ не дошелъ до пониманія догматовъ марксистскаго вѣроученія, "не доработался до этой спокойной увѣренности"... "...Въ этомъ было его величайшее несчастіе, въ этомъ заключался глубочайшій трагизмъ его борьбы съ Западомъ"... (VI, 135). Изъ такого обезаруживающе-плоскаго пониманія ясно только одно: трагедія Герцена лежитъ за предѣлами досягаемости г. Плеханова.
   И что характерно: вѣдь это не къ одному Герцену г. Плехановъ примѣняетъ свой универсальный діагнозъ; нѣтъ, всѣ ошибки всѣхъ мыслителей, публицистовъ, художниковъ заключается или въ незнаніи, или непониманіи единоспасающей марксистской истины. Въ этомъ основная болѣзнь не только Герцена, Бѣлинскаго, Чернышевскаго, Михайловскаго, но и Максима Горькаго, и Достоевскаго, и Толстого. А разъ универсаленъ діагнозъ, то и лекарство отъ всѣхъ болѣзней тоже универсальное: прими марксистскую истину -- и спасенъ будешь, и всѣ трагедіи какъ рукой сниметъ... ("Только марксизмъ могъ бы вылечить М. Горькаго" -- слова г. Плеханова). Точь въ точь, какъ тотъ пресловутый мольеровскій докторъ, который противъ всѣхъ болѣзней зналъ только одно универсальное лекарство:
   
   Clysterium donare,
   Postea purgare...
   
   А хоръ savantissimorum doctorum удовлетворенно подтверждаетъ: "bene, bene respondere"...
   Bene, bene respondere, г. Плехановъ!
   

IV.

   Обратимся, однако, къ главному пункту нападеній г. Плеханова -- къ понятіямъ "мѣщанства" и "интеллигенціи", независимо отъ того, что и какъ думалъ Герценъ по этимъ вопросамъ; мы уже видѣли, что тщетна попытка г. Плеханова обстричь Герцена подъ марксистскую гребенку.
   Центромъ нападенія г. Плеханова является слѣдующая характеристика мѣщанства -- переписываю дословно: "мѣщанство есть группа преемственная, внѣклассовая и внѣсословная. Въ этихъ признакахъ -- главное отличіе "мѣщанства" отъ "буржуазіи", типично сословной и классовой группы. Буржуазія это прежде всего -- третье сословіе; далѣе это общественный классъ, рѣзко опредѣленный и характеризуемый, какъ экономическая категорія, понятіемъ ренты въ томъ или иномъ ея видѣ (подъ рентой, въ условномъ широкомъ смыслѣ, мы понимаемъ и доходъ предпринимателей и доходъ землевладѣльцевъ). Понятіе "мѣщанства" -- неизмѣримо шире, такъ какъ внѣклассовость и внѣсословность являются его характерными признаками"... ("Ист. русск. общ. мысли", т. I, стр. 14).
   Такая характеристика вызываетъ въ г. Плехановѣ цѣлый рядъ недоумѣній; онъ "настоятельно проситъ" автора разрѣшить его, г. Плеханова, сомнѣнія. А въ чемъ заключаются эти сомнѣнія -- о томъ слѣдуютъ пункты. "Во-первыхъ, -- спрашиваетъ г. Плехановъ, -- на какомъ основаніи онъ утверждаетъ, что "буржуазія это прежде всего -- третье сословіе"? Вѣдь третье сословіе обнимало собою и буржуазію и пролетаріатъ, поскольку существовали тогда эти общественныя категоріи. Но когда существовало третье сословіе, буржуазія была еще далека отъ полнаго господства въ западно-европейскомъ обществѣ. Этого господства она достигла уже послѣ того, какъ уничтоженъ былъ сословный строй (ancien regime), т.-е. послѣ того, какъ устранено было всякое логическое основаніе для того, чтобы именовать буржуазію сословной группой. Мнѣ кажется, что я догадываюсь, почему нашъ историкъ позабылъ въ этомъ случаѣ исторію, но я не хочу высказывать свою догадку. Я предпочитаю дождаться отвѣта отъ г. Иванова-Разумника" (VI, 120).
   Я заранѣе увѣренъ, что какіе бы отвѣты я ни далъ, хотя бы діаметрально противоположные -- г. Плехановъ торжествующе заявитъ, что вотъ именно этотъ самый отвѣтъ онъ и имѣлъ въ виду... Поэтому заранѣе поздравляю г. Плеханова съ его догадливостью и отвѣчаю въ немногихъ словахъ на его вопросъ, почему я назвалъ буржуазію "третьимъ сословіемъ". Классъ есть явленіе капиталистическаго строя; въ феодальномъ строѣ (ancien rуgime) ему соотвѣтствуетъ сословіе. Переходъ сословія въ классъ есть переходъ постепенный, совершавшійся во Франціи въ XVIII и началѣ XIX вѣка, а въ Россіи -- въ серединѣ XIX вѣка и до конца его. А потому -- "буржуазія это прежде всего -- третье сословіе": это справедливо и хронологически, и соціологически, и какъ тамъ еще ни смотрите. Это такъ ясно, что мнѣ даже неловко объяснять г. Плеханову такія истины, но вѣдь онъ самъ "настоятельно просилъ" отвѣта... Ну, что-жъ: по просьбѣ вашей дастся вамъ.
   Но у г. Плеханова есть еще и другіе вопросы, на которые онъ столь же "настоятельно" проситъ отвѣта. "...Я прошу еще разъ г. Иванова-Разумника отвѣтить мнѣ, -- вопрошаетъ г. Плехановъ: -- имѣютъ ли какой-нибудь классовый характеръ тѣ группы, которыя, вмѣстѣ съ буржуазіей, входятъ... въ собирательную группу мѣщанства? Если -- да, то какой именно; а если -- нѣтъ, то почему не имѣютъ? И что это значитъ? Я буду съ нетерпѣніемъ ждать отвѣта" (VI, 121).
   Прежде, чѣмъ отвѣчать на эти столь изобильные вопросы (не сомнѣваюсь, что г. Плехановъ можетъ еще и zehn Mal mehr fragen), надо объяснить, что собственно такъ смущаетъ и безпокоитъ нашего марксиста? Его смущаетъ опредѣленіе "мѣщанства" какъ внѣклассовой группы. "Хотя мѣщанство, какъ группа, неизмѣримо шире буржуазіи, -- иронизируетъ г. Плехановъ, -- но, очевидно, что въ составъ мѣщанства входитъ также и буржуазія... Значитъ... буржуазный классъ является составною частью внѣклассовой... группы мѣщанства. Но если это такъ {Это совершенно "не такъ", ибо во внѣклассовую группу мѣщанства вовсе не входитъ "буржуазный классъ" въ своемъ цѣломъ: этическое подраздѣленіе не совпадаетъ съ экономическимъ. Но объ этомъ еще будетъ сказано ниже.}, -- а это, какъ видитъ читатель, не можетъ быть иначе, -- то имѣемъ ли мы право называть мѣщанскую группу -- внѣклассовой? Очевидно, нѣтъ! Та общественная группа, одной изъ составныхъ частей которой является буржуазный классъ, сама должна имѣть по крайней мѣрѣ до нѣкоторой степени классовый характеръ..." Поэтому мы не имѣемъ права называть группу мѣщанства -- внѣклассовой группой. "Если -- продолжаетъ г. Плехановъ -- одною изъ составныхъ ея частей является буржуазный классъ, то другими ея составными частями могутъ явиться только какіе-нибудь другіе классы или слои. Вѣдь это же ясно, какъ день. А если ясно, то спрашивается: какіе же классы или слои? Г. Ивановъ-Разумникъ хранитъ на этотъ счетъ глубокое молчаніе. Но молчаніе не аргументъ" (VI, 120--121). А потому г. Плехановъ "настоятельно проситъ" отвѣта, котораго "будетъ съ нетерпѣніемъ ждать"...
   Я очень радъ, что могу успокоить нетерпѣніе г. Плеханова: дѣло въ томъ, что отвѣтъ на всѣ столь смущающіе моего критика вопросы данъ мною какъ разъ въ той самой "Исторіи русск. общ. мысли", въ которой критикъ нашелъ по указаннымъ вопросамъ только "глубокое молчаніе"... Нѣсколько позднѣе я еще подробнѣе остановился на этихъ вопросахъ въ книгѣ "Что такое махаевщина?", вышедшей въ свѣтъ почти за годъ до появленія этой статьи г. Плеханова {См. въ настоящее время второе изданіе этой книги: "Объ интеллигенціи". Спб., 1910 г.}. Правда, я говорилъ тамъ не о "мѣщанствѣ", а объ "интеллигенціи"; но вѣдь г. Плехановъ знаетъ, что для меня "мѣщанство" -- такая же (соціально-этическая) группа, какъ и интеллигенція, характеризуемая одними и тѣми же четырьмя основными формальными признаками. Подчеркнутая фраза находится въ томъ самомъ опредѣленіи "мѣщанства", которое мы привели выше и которое г. Плехановъ столь тщательно переписалъ на страницѣ 117-ой своей статьи; впрочемъ, подчеркнутыя слова г. Плехановъ предусмотрительно замѣнилъ многоточіемъ... Во всякомъ случаѣ я могъ бы теперь отвѣтить моему критику: на всѣ ваши вопросы о "мѣщанствѣ" я уже неоднократно и давнымъ давно отвѣтилъ, говоря объ "интеллигенціи"; обратитесь къ вышеуказаннымъ книгамъ и статьямъ. Но, памятуя, что repetitio est mater studiorum, и входя въ положеніе г. Плеханова, который такъ "настоятельно проситъ" отвѣта и ждетъ его съ такимъ "нетерпѣніемъ" -- я готовъ еще разъ, какъ это ни скучно, повторить свой старый отвѣтъ на вопросы г. Плеханова.
   Точно такъ же, какъ частью "интеллигенціи" являются "умственные рабочіе", такъ и частью "мѣщанства" является "буржуазія" -- это мы уже отмѣтили выше; но отсюда далеко до утвержденія, что весь классъ умственныхъ рабочихъ входитъ въ интеллигенцію или характеризуетъ ее, что весь классъ буржуазіи входитъ въ мѣщанство или характеризуетъ его. Тутъ два совершенно различныхъ принципа дѣленія: умственные рабочіе и буржуазія -- это дѣленіе соціальноэкономическое, интеллигенція и мѣщанство -- это дѣленіе соціально-этическое, и вторая группировка совершенно не опровергается первой. Въ интеллигенцію входятъ рѣшительно всѣ соціально-экономическіе классы, точно такъ же, какъ и въ мѣщанство; наоборотъ, въ классъ буржуазіи или въ любой иной входятъ рѣшительно всѣ соціально-этическія группы. Неужели это такъ трудно понять? Для г. Плеханова это, повидимому, не легко, а потому позволю себѣ дать ему самый простой примѣръ. Возьмемъ любыя двѣ группировки людей -- хотя бы, напримѣръ, національную и экономическую: съ одной стороны европейцы -- это русскіе, англичане, французы и т. д., съ другой стороны тѣ же самые люди являются землевладѣльцами, капиталистами, мелкими собственниками, пролетаріями и т. п. Это двѣ параллельныя группировки, нисколько не опровергающія одна другую; въ нихъ каждый изъ членовъ одного ряда является суммой частей другого ряда. Такъ, напримѣръ, всѣ русскіе неизбѣжно будутъ землевладѣльцами, капиталистами, пролетаріями, всѣ англичане также, всѣ французы точно также и т. д. Но и наоборотъ: всѣ капиталисты являются русскими, англичанами, французами, всѣ землевладѣльцы также, всѣ пролетаріи точно также и т. д. Все это отъ слова до слова примѣнимо къ двумъ любымъ рядамъ подобныхъ параллельныхъ группировокъ, все это буквально примѣнимо и къ группировкамъ экономической и этической. Если и это непонятно г. Плеханову, то я, къ сожалѣнію, лишенъ умѣнія выразиться еще яснѣе.
   Но во всякомъ случаѣ г. Плеханову теперь ясенъ, надѣюсь, тотъ отвѣтъ на его вопросы, котораго онъ ждетъ, по его же словамъ, съ такимъ нетерпѣніемъ? "Имѣютъ ли какой-нибудь классовый характеръ тѣ группы, которыя входятъ въ собирательную группу мѣщанства,?" На это позволю себѣ отвѣтить встрѣчнымъ вопросомъ: имѣютъ ли какой-либо экономическій характеръ тѣ группы, которыя входятъ въ собирательную группу національности? Конечно, да: среди русскихъ будутъ и капиталисты, и землевладѣльцы, и пролетаріи, и всѣ прочія группы; точно также среди духовныхъ "мѣщанъ" будутъ и буржуа, и умственные работники и т. д., и они же будутъ среди группы "интеллигенціи". И въ "мѣщанство" и въ "интеллигенцію" входятъ люди всѣхъ классовъ, всѣхъ сословій -- и именно потому эти Безклассовыя группы суть группы внѣклассовыя, точно также, какъ экономическія группы капиталистовъ, землевладѣльцевъ и пролетаріевъ суть категоріи всѣнаціональныя, а потому и внѣнаціональныя.
   Итакъ, пусть г. Плехановъ успокоится: въ "мѣщанство", какъ и въ "интеллигенцію", неизбѣжно будутъ входить частями рѣшительно всѣ классовыя группы; каждый представитель и интеллигенціи и мѣщанства неизбѣжно принадлежитъ къ какому-либо классу, точно такъ же какъ неизбѣжно онъ долженъ быть либо брюнетомъ, либо блондиномъ... Но при чемъ же тутъ этотъ признакъ цвѣта волосъ или принадлежность къ такой-то экономической группѣ, разъ мы производимъ дѣленіе по этическимъ признакамъ?
   Но тутъ г. Плехановъ, какъ одинъ изъ могиканъ ортодоксальнаго марксизма, несомнѣнно поспѣшитъ укрыться подъ сѣнь старой "марксистской истины": между экономикой и этикой -- скажетъ онъ -- существуетъ тѣсная причинная связь; экономическія отношенія -- это тотъ фундаментъ, на которомъ... и прочее, а этика является той "надстройкой", которая... и тому подобное. Здѣсь это чеховское "и прочее", "и тому подобное" -- какъ-разъ у мѣста: можно не договаривать, всѣмъ извѣстна эта марксистская истина о "надстройкѣ". Но выше мы уже выяснили наше отношеніе къ этой марксистской истинѣ, а потому и предполагаемое возраженіе г. Плеханова является аргументомъ лишь для адептовъ марксистскаго вѣроученія. Для насъ же и экономическая и этическая группировки являются двумя главными параллельными рядами, руководствуясь которыми, мы изучаемъ внѣшнюю и внутреннюю исторію общественной мысли. Г. Плехановъ полагаетъ, что "объяснить" эту исторію -- значитъ свести ее къ соціально-экономической точкѣ зрѣнія: "всякая данная философія исторіи лишь постольку и имѣла теоретическую цѣнность, поскольку она переходила на эту почву, поскольку ей удавалось опредѣлить соціологическій эквивалентъ тѣхъ или другихъ этическихъ явленій"... (VI, 124). Но вѣдь это только половина работы, вѣдь отсюда только и начинается настоящая философія исторіи, задача которой какъ-разъ обратная: дать этическій и философскій эквивалентъ тѣхъ или другихъ соціологическихъ явленій! И тотъ, кто не видитъ и не понимаетъ этого -- пусть лучше забудетъ о философіи исторіи: она не для него писана.
   

V.

   Разобранные выше "вопросы" г. Плеханова почему-то представляются нашему марксисту вопросами "непреодолимой трудности"; но все-таки онъ великодушно готовъ не заканчивать ими свою критику, а продолжаетъ ее дальше, въ поискахъ за новыми "непреодолимыми трудностями". "...Допустимъ,-- дѣлаетъ онъ невѣроятное предположеніе, -- допустимъ, что эти трудности превзойдены, допустимъ, что г. Ивановъ-Разумникъ уже объяснилъ намъ, -- чего онъ, правда, еще не сдѣлалъ, да, пожалуй, и не сдѣлаетъ (тщетная надежда г-на Плеханова!) -- въ какомъ отношеніи стоитъ, напримѣръ, французская буржуазія къ другимъ общественнымъ группамъ, вмѣстѣ съ нею составляющимъ во Франціи, какъ и во всѣхъ буржуазныхъ странахъ, несравненно болѣе широкую группу мѣщанства"... (VI, 122).
   Остановимся еще немного на этой "непреодолимой трудности", прежде чѣмъ слѣдовать за г. Плехановымъ дальше. Нашему марксисту хочется провести ту мысль, что въ "мѣщанствѣ" доминируетъ буржуазія, что она накладываетъ свою печать на всѣ остальные группы и классы -- ну, конечно, за исключеніемъ пролетаріата. Мы сказали выше, что "центромъ" мѣщанства, по мнѣнію Герцена, является буржуазія -- но еще въ "Исторіи русск. общ. мысли" мы указали, что не считаемъ это "буржуазное мѣщанство" общимъ случаемъ мѣщанства вообще, что оно является только частнымъ, хотя и характернымъ случаемъ, что различныя другія группы представляютъ не менѣе характерные признаки мѣщанства ("Исторія русск. общ. мысли", т. I, стр. 14--15). Collaboratio simplex -- простое сотрудничество -- вотъ отношеніе части буржуазіи, части, входящей въ группу "мѣщанства", ко всѣмъ другимъ сотоварищамъ по группѣ -- хотя бы, напримѣръ, къ тѣмъ "идеологамъ пролетаріата", которые застыли въ схемѣ, въ догмѣ и стали типичными этическими мѣщанами... Г. Плехановъ полагаетъ, якобы вслѣдъ за Герценомъ, что "этическое мѣщанство (является) духовнымъ свойствомъ буржуазіи временъ упадка" (VI, 123); онъ не замѣчаетъ, что всякая "идеологія временъ упадка" неизбѣжно падаетъ въ мѣщанство... А современный ортодоксальный марксизмъ переживаетъ теперь несомнѣнно періодъ самаго явнаго идейнаго упадка.
   Возвращаемся, однако, къ "непреодолимымъ трудностямъ" г. Плеханова. Мы уже слышали отъ него, что онъ готовъ предположитъ, что всѣ эти трудности превзойдены; при этой мысли нашъ критикъ "испытываетъ значительное облегченіе" (VI, 123), но очень скоро имъ "опять овладѣваетъ мучительное безпокойство" (ibid.). И намъ опять приходится успокаивать г. Плеханова.
   Въ чемъ дѣло на этотъ разъ? Все въ тѣхъ же новыхъ варіаціяхъ на старый ладъ, все въ томъ же сопоставленіи "мѣщанства" и "буржуазіи". "Одновременно съ нарушеннымъ равновѣсіемъ сословныхъ слоевъ въ эпоху великой французской революціи, -- читаетъ г. Плехановъ въ "Исторіи русск. общ. мысли" (т. I, стр. 59) -- ложно-классическая трагедія была отодвинута на задній планъ "мѣщанской драмой", параллельно съ выступленіемъ буржуазіи, tiers-etat, передъ высшимъ дворянствомъ, аристократіей. Поэтому несомнѣнно; что "мѣщанская драма" была сословно-мѣщанской, но настолько же несомнѣнно, что въ то же время она была литературно анти-мѣщанской: она была протестомъ противъ узкихъ, заледенѣлыхъ формъ псевдо-классицизма"... Какъ!?-- возмущается г. Плехановъ: -- мѣщанское анти-мѣщанство! борьба майора Ковалева со своимъ собственнымъ носомъ, буржуазіи со своей духовной сущностью! "Выходитъ, стало быть, что было такое время, когда буржуазія не являлась составною частью группы мѣщанства, а стояла внѣ ея и боролась съ нею. Буржуазія противъ мѣщанства...-- вотъ это-то положеніе меня и смущаетъ"... (VI, 123). Да не смущается сердце ваше: стоитъ только сообразить, что экономическая группа буржуазіи не тождественна этической группѣ мѣщанства. А потомъ -- позвольте!-- не отъ васъ ли только-что слышали мы сочувственное подтвержденіе мысли Герцена, что этическое мѣщанство является духовнымъ свойствомъ буржуазіи временъ упадка? Но вѣдь въ такомъ случаѣ "ясно, какъ день", что этическое мѣщанство не является духовнымъ свойствомъ буржуазіи временъ подъема, это даже г. Луначарскій -- и тотъ понимаетъ... {"Этическое мѣщанство представлялось ему (Герцену) духовнымъ свойствомъ буржуазіи временъ упадка, -- пишетъ и одобряетъ г. Плехановъ; -- поэтому-то онъ и могъ сочувственно говорить о другихъ фазисахъ ея развитія, о тѣхъ эпохахъ, когда на исторической сценѣ появлялись Рафаэли и Буанаротти, Вольтеры и Руссо, Гете и Шиллеры, Дайтоны и Мирабо"... (VI, 123). По этому поводу г. Луначарскій замѣчаетъ: "повидимому, Плехановъ самъ вполнѣ сочувствуетъ такому ограниченію: этическое мѣщанство есть свойство буржуазіи въ эпоху ея упадка. Изъ этого опредѣленія мы логично выводимъ заключеніе: буржуазія въ эпоху своего подъема не отличается мѣщанствомъ... Когда буржуазія находится на высотѣ культуры, когда она выдвигаетъ крупные таланты, она выходитъ за предѣлы мѣщанства: Вольтеръ, Шиллеръ и Мирабо -- не мѣщане"... (стр. 281). Совершенно вѣрно, г. Луначарскій! Но г. Луначарскій съ этимъ несогласенъ: "я думаю, -- заключаетъ онъ, -- что Плехановъ разсуждаетъ въ данномъ случаѣ не какъ марксистъ"... Вотъ, что называется, а un marxiste -- marxiste et demi!} Эпоха "мѣщанской драмы" -- эпоха Вольтеровъ и Руссо, Дантоновъ и Мирабо, эпоха великой французской революціи -- была именно временемъ величайшаго духовнаго подъема буржуазіи, и буржуазія боролась тогда съ тѣмъ "мѣщанствомъ", которое проявлялось въ другихъ общественныхъ группахъ, въ разныхъ "упадочныхъ идеологіяхъ" того времени... Придетъ время -- не будетъ буржуазіи; но и тогда останется этическое мѣщанство, останутся представители сухихъ, мертвыхъ, отжившихъ догмъ -- хотя бы то были и соціалисты типа г. Плеханова: въ предвидѣніи этого Герценъ говорилъ о будущей борьбѣ выродившагося соціализма съ новой, грядущей, неизвѣстной революціей...
   Успокоили ли мы "мучительное безпокойство" нашего критика -- не знаемъ; но мы знаемъ зато, что имъ опять овладѣваютъ новыя безпокойства, новыя тревоги! Какъ! "мѣщанство" есть вѣчная этическая категорія! даже при соціализмѣ возможно мѣщанство! "Вѣдь мы лучше соціализма пока еще ничего не придумали, а оказывается, что и соціализмъ страдаетъ мѣщанствомъ, по крайней мѣрѣ "потенціальнымъ"! Какъ же тутъ не пріуныть? Какъ не воскликнуть: о, горе намъ, рожденнымъ въ свѣтъ!" (VI, 113). Еще и еще разъ намъ приходится успокаивать нашего критика; къ счастью, это будетъ въ послѣдній разъ.
   Здѣсь намъ приходится коснуться вопроса объ соотношеніи понятій мѣщанства и интеллигенціи. "...Интеллигенція и мѣщанство, -- говорили мы, -- это двѣ силы, дѣйствующія въ діаметрально противоположныхъ направленіяхъ, двѣ непримиримо враждебныя силы: мѣщанство -- это та среда, въ неустанной борьбѣ съ которой происходилъ процессъ развитія интеллигенціи"... ("Исторія русск. общ. мысли", т, I. стр. 16). Эта борьба противъ мѣщанства велась и ведется за человѣческую личность, за индивидуальность, за ея широту, глубину и яркость; и люди, ведущіе эту борьбу, объединяются нами въ одну внѣсословную, внѣклассовую, преемственную группу "интеллигенціи". Избавленіе отъ мѣщанства -- въ ростѣ этой внѣсословной и внѣклассовой интеллигенціи; Герценъ думалъ найти спасеніе въ анти-мѣщанствѣ "крестьянскаго тулупа", но вскорѣ самъ понялъ свою ошибку. "Ошибка Герцена была въ томъ, что анти-мѣщанство онъ искалъ въ классовой и сословной группѣ, между тѣмъ какъ сословіе и классъ -- всегда толпа, масса сѣраго цвѣта, съ серединными идеалами, стремленіями, взглядами; отдѣльныя болѣе или менѣе ярко окрашенныя индивидуальности изъ всѣхъ классовъ и сословій составляютъ внѣклассовую и внѣсословную группу интеллигенціи, основнымъ свойствомъ которой и является анти-мѣщанство" (ibid., т. I, стр. 375--376).
   Боже мой, какой шумъ подняли наши марксисты по поводу только-что приведенной фразы! Достаточно сказать, что г. Плехановъ переписываетъ ее, частями и полностью, цѣлыхъ шесть разъ, если не больше! И г. Луначарскій тоже негодуетъ. Презрѣніе къ массѣ! Аристократизмъ! Оскорбленіе народа! Хула на святая-святыхъ коллективизма!
   "Ясно, что масса всегда останется пропитанной мѣщанствомъ, -- негодующе подчеркиваетъ г. Плехановъ; -- а такъ какъ освобожденіе личности предполагаетъ "прежде всего" ея освобожденіе отъ мѣщанства, то ясно, какъ божій день, что тотъ идеалъ, за который боролась и борется, по словамъ г. Иванова-Разумника, русская интеллигенція, для массы недостижимъ; ясно, какъ божій день, что это идеалъ, до котораго могутъ -- по народному выраженію -- достукаться только избранные люди, цвѣтъ націи, "отдѣльныя болѣе или менѣе ярко окрашенныя индивидуальности изъ всѣхъ классовъ и сословій". Иначе сказать -- это идеалъ, достижимый лишь для нѣкіихъ внѣсословныхъ и внѣклассовыхъ сверхъ-человѣковъ"... (VI, 128).
   Плохо понялъ меня г. Плехановъ; вѣрнѣе -- совсѣмъ не поняла". И причина непониманія все та же самая: нашъ марксистъ попрежнему продолжаетъ отожествлять соціально-экономическое съ соціально-этическимъ. "Освобожденіе личности" можетъ и должно быть двоякимъ -- экономическимъ и этическимъ, внѣшнимъ и внутреннимъ. Нашъ идеалъ -- общественное освобожденіе человѣка изъ-подъ власти машины-капитализма и левіаѳана-государства, обобществленіе орудій производства, возвращеніе всей "прибавочной стоимости" трудящимся, при полной политической свободѣ; однимъ словомъ, нашъ идеалъ -- побѣда реальнаго соціализма надъ капиталистическимъ строемъ и надъ всѣми его губящими личность противорѣчіями. Этотъ идеалъ долженъ быть осуществленъ и -- вѣримъ -- будетъ осуществленъ; онъ не является конечнымъ пунктомъ пути -- наоборотъ, это лишь одинъ изъ первыхъ этаповъ на пути къ освобожденію человѣка. Вотъ почему нашъ марксистъ очень ошибается, навязывая намъ мысль, что освобожденіе личности предполагаетъ "прежде всего" ея освобожденіе отъ мѣщанства: прежде всего должно быть достигнуто и будетъ достигнуто общественное освобожденіе личности, политическое, экономическое и соціальное освобожденіе всѣхъ людей безъ исключенія.
   Но это только одна половина вопроса, только первый шагъ къ полному раскрѣпощенію личности; кромѣ этого внѣшняго соціально-экономическаго освобожденія, рядомъ съ нимъ идетъ и борьба за внутренне соціально-этическое освобожденіе личности отъ путъ мѣщанства, изъ-подъ ферулы сословной, классовой,.партійной и всякой иной ограниченности. Эта борьба съ духовной косностью, узостью и ограниченностью во много и много разъ тяжелѣе и труднѣе борьбы за соціальное раскрѣпощеніе; часто бываетъ такъ, что борцы за это раскрѣпощеніе не могутъ избѣжать въ концѣ концовъ той духовной ограниченности, узости и самоудовлетворенности, которую мы видимъ въ современномъ вырождающемся ортодоксальномъ марксизмѣ. Въ этой области соціально-этическаго творчества слишкомъ сильна консервативная власть массы, толпы -- объ этомъ много горькихъ словъ сказалъ въ свое время Герценъ, а послѣ него хотя бы Ибсенъ (напримѣръ, въ своемъ "Докторѣ Штокманѣ"). Мѣщанская масса, толпа -- будь то масса студентовъ или толпа профессоровъ, безразлично -- всегда относится сначала враждебно ко всякой новой "истинѣ", рождающейся на свѣтъ; и лишь тогда, когда эта истина развивающейся науки достаточно постарѣетъ, она становится достояніемъ этой "массы", и притомъ иногда въ тотъ самый моментъ, когда въ мукахъ творчества появляется на свѣтъ другая "истина", призванная замѣнить первую (вѣдь абсолютная, неизмѣнная истина имѣется лишь у однихъ ортодоксальныхъ марксистовъ...). И этой новой истинѣ приходится вести трудную борьбу съ консервативной по своему существу массой, толпою; это справедливо по отношенію и къ наукѣ, и къ искусству, и къ системамъ міровоззрѣнія -- вообще ко всей области творчества человѣческаго духа.
   И все это относится ко всякой "массѣ", ко всякой "толпѣ": и къ сословнымъ и къ классовымъ группамъ, и къ толпѣ студентовъ, и къ массѣ крестьянъ, и къ толпѣ изысканной "культурной публики", и къ толпѣ рабочихъ, и къ массѣ ученнѣйшихъ профессоровъ. Но въ каждой изъ этихъ группъ есть часть интеллигенціи, ведущей борьбу съ этимъ мѣщанствомъ за духовную свободу личности; къ этой внѣсословной и внѣклассовой въ ея цѣломъ интеллигенціи могутъ принадлежать и ученый профессоръ, и безграмотный крестьянинъ, и студентъ, и рабочій, общіе не по уровню знаній, а по уровню своего соціально-этическаго сознанія; и наоборотъ -- ученнѣйшій академикъ и профессоръ, savantissimus doctor, можетъ и не принадлежать къ интеллигенціи, можетъ, по уровню своего соціально-этическаго сознанія, быть типичнымъ представителемъ массы, толпы {Въ который уже разъ мнѣ приходится повторять это -- и все-таки г. Плехановъ не можетъ этого понять! См. книгу "Объ интеллигенціи" и введеніе въ "Ист. русск. общ. мысли".}. И я еще разъ повторяю, для удовольствія моего критика, столь ужаснувшую его фразу: да, "сословіе и классъ -- всегда толпа, масса сѣраго цвѣта, съ серединными идеалами, стремленіями, взглядами"; только "отдѣльныя болѣе или менѣе ярко окрашенныя индивидуальности изъ всѣхъ классовъ и сословій составляютъ внѣклассовую и внѣсословную группу интеллигенціи, основнымъ свойствомъ которой и является анти-мѣщанство"... Пусть нашъ марксистъ прочтетъ, что. пишетъ о "толпѣ" и "массѣ" Герценъ, -- тогда, быть можетъ, онъ немного успокоится.
   Г-ну Иванову-Разумнику "непріятна" толпа, масса, -- возмущается мой критикъ: -- "онъ" воскрешаетъ "теорію героевъ и толпы" въ ея самомъ "мѣщанскомъ изданіи" (VI, 129). Не слѣдовало Сы г. Плеханову упоминать объ этой теоріи, памятуя объ афронтѣ, понесенномъ имъ въ спорѣ о "герояхъ и толпѣ" съ H. К. Михайловскимъ еще въ 1895 году, когда г. Плехановъ такъ же навыворотъ понялъ Михайловскаго. "Но, мой бѣдный г. Бельтовъ, вѣдь вы понимаете вещи совершенно, такъ сказать, наоборотъ!"-- воскликнулъ Михайловскій въ отвѣтъ на "критику" г. Плеханова {См. "Русское Богатство" 1895 г., No 1.}. Исторія повторяется: теперь г. Плехановъ дѣлаетъ мнѣ честь "понимать совершенно наоборотъ" мои слова. Я говорю объ этическомъ значеніи массы и толпы, а г. Плехановъ переводитъ мои слова на единственно понятный ему соціологическій языкъ. Въ соціологической "теоріи героевъ и толпы" герои ведутъ толпу за собою, стоятъ во главѣ ея и направляютъ ее; въ указанномъ же выше противопоставленіи интеллигенціи и мѣщанства интеллигенція борется съ мѣщанствомъ, идетъ противъ него. И это г. Плехановъ называетъ "самымъ мѣщанскимъ изданіемъ теоріи героевъ и толпы"! Какъ же тутъ не сказать, вмѣстѣ съ Михайловскимъ: "но, мой бѣдный г. Плехановъ, вѣдь вы понимаете вещи совершенно, такъ сказать, наоборотъ!"...
   Въ области соціально-экономической идетъ борьба массы за общественное освобожденіе человѣка; въ области соціально-этической, наоборотъ, -- идетъ борьба съ массой за нравственное освобожденіе личности. Обѣ эти борьбы идутъ одновременно, но въ первой области побѣда будетъ достигнута прежде, чѣмъ во второй. Побѣда надъ мѣщанствомъ не совпадетъ съ торжествомъ соціализма: до нея гораздо дальше -- это понималъ уже Герценъ, предвидя будущее мѣщанство соціализма. Будетъ ли когда-нибудь окончательно превзойдено это этическое мѣщанство? Не знаемъ -- но вѣримъ въ будущую свободу человѣческаго духа такъ же, какъ вѣримъ и въ соціальное освобожденіе человѣчества. Mens libera in corpore libero, свободный духомъ человѣкъ на свободной землѣ -- вотъ величайшій идеалъ, едва мерцающій намъ изъ туманной дали грядущихъ столѣтій; и если невозможно абсолютное достиженіе его, то постоянное и величайшее приближеніе къ нему -- вотъ задача, стоящая передъ человѣчествомъ и субъективно осмысливающая его существованіе.
   Не знаю, нужно ли мнѣ послѣ всего этого отвѣчать на обильные выпады марксистскихъ критиковъ противъ моего "аристократизма", противъ моей "буржуазности" и тому подобныхъ придуманныхъ ими преступленій? Вѣдь какъ подробно ни отвѣчай -- все-равно марксистскихъ обвиненій не убавишь, а на читателей тоску наведешь. Отвѣчу кратко: въ области соціально-экономической и политической я былъ и остаюсь сторонникомъ самаго крайняго и послѣдовательнаго демократизма, но думаю въ то же время, что этическій "аристократизмъ" обязателенъ для каждаго изъ насъ, начиная отъ "мыслящаго крестьянина" и кончая самимъ г. Плехановымъ. А что касается того обстоятельства, что я, будто бы, являюсь "идеологомъ буржуазіи", то вѣдь это уже само собой разумѣется, разъ "идеологами буржуазіи" являются всѣ не марксисты... Но, къ счастью, это только наивное мнѣніе самихъ марксистовъ, -- мнѣніе, которымъ можно немного позабавиться, предоставляя марксистской критикѣ и впредь всегда пользоваться такимъ безвреднымъ полемическимъ пріемомъ. Правда, г. Плехановъ идетъ дальше и утверждаетъ, что мысли и мнѣнія пишущаго эти строки "въ настоящее время... свидѣтельствуютъ... о томъ, что (люди, высказывающіе ихъ) -- себѣ на умѣ..... Теперь это мнѣніе служитъ "духовнымъ оружіемъ" тому разряду "мыслящихъ личностей", которому хотѣлось бы увѣковѣчить свое право на "принадлежащую имъ долю прибавочной стоимости"... (VI, 130). Вотъ на такіе выпады уже нельзя отвѣчать смѣхомъ, потому что они заслуживаютъ только "презрительнаго хладнокровія", говоря словами Михайловскаго изъ той же его статьи о г. Плехановѣ. Такіе нечистоплотные полемическіе пріемы этого критика насъ не удивляютъ, ибо мы помнимъ слова того же Михайловскаго о "грязныхъ перчаткахъ" г-на Плеханова; но все-таки жаль, что г. Плехановъ и до сихъ поръ -- вѣдь уже пятнадцать лѣтъ прошло!-- сохраняетъ въ своей полемикѣ все тѣ же грязныя перчатки. И даже -- перчатки эти стали теперь еще грязнѣе...
   

VI.

   Мы исчерпали всѣ "возраженія" г. Плеханова.по существу; во второй части своей статьи онъ переходитъ къ частностямъ -- къ разбору главъ "Ист. русск. общ. мысли", посвященныхъ Бѣлинскому, Герцену, Чернышевскому, Михайловскому, ортодоксальному марксизму... Всѣ эти главы, вмѣстѣ взятыя, составляютъ, кстати сказать, едва третьею часть "Исторіи русск общ. мысли", да и на эту третью часть г. Плехановъ дѣлаетъ только наѣздническіе налеты, выбирая, конечно, самые слабые -- съ его точки зрѣнія -- пункты для атаки. Это его право, право критика; а намъ остается только слѣдовать за критикой г. Плеханова. Это тѣмъ необходимѣе, что попутно намъ придется возстановлять истинные облики такихъ большихъ людей, какъ Чернышевскій и Михайловскій, совершенно искаженные въ зеркалѣ марксистской критики.
   Прежде всего -- о Бѣлинскомъ. Ну, конечно: я совершенно не понялъ Бѣлинскаго, я не примѣтилъ слона, я стеръ грани съ мыслей великаго критика и т. п.-- все это уже заранѣе подразумѣвается. Въ противовѣсъ всему этому г. Плехановъ выдвигаетъ впередъ обычное марксистское толкованіе хода развитія Блѣинскаго: первоначальный "утопизмъ", затѣмъ попытка отказаться отъ "бунта субъективнаго мнѣнія противъ объективнаго разума исторіи", неудача этой попытки изъ-за "отсталости" русскихъ экономическихъ отношеній, и, наконецъ, разрывъ съ "объективнымъ разумомъ" и возвращеніе къ утопизму. Все это очень хорошо и не хватаетъ здѣсь только немногаго: не хватаетъ душевныхъ мукъ и духовныхъ скитаній Бѣлинскаго въ поискахъ за рѣшеніемъ этическихъ и философскихъ вопросовъ, т.-е. не хватаетъ безъ мала всего Бѣлинскаго... Нечего и говорить, что отношеніе Бѣлинскаго къ человѣческой личности, его требованія оправданія міра и зла, его величайшій этическій индивидуализмъ и вообще всѣ его глубочайшіе философскіе запросы остаются для г. Плеханова книгой за семью печатями. И если все это называется -- понять Бѣлинскаго, замѣтить "слона" и т. п" то что же тогда будетъ называться "оцѣживаніемъ комара и поглощеніемъ верблюда"?
   Иначе, конечно, и не могло быть. Разъ считать задачей философіи исторіи "опредѣленіе соціологическаго эквивалента этическихъ явленій", какъ это дѣлаетъ нашъ марксистъ, то. разумѣется, никогда не выйдешь изъ узкой и ограниченной сферы соціально-экономическаго толкованія. Вотъ, не угодно ли: Бѣлинскій рѣзко разрываетъ со своимъ былымъ примиреніемъ съ дѣйствительностью и требуетъ отъ философіи отвѣта за каждую страдающую личность; а г. Плехановъ снисходительно осуждаетъ его за такое "возстаніе противъ дѣйствительности не во имя реальныхъ интересовъ трудовой части общества, вызванныхъ къ жизни ростомъ скрывавшихся въ той же дѣйствительности противорѣчій, а во имя отвлеченнаго принципа" (VII, 77). Вотъ вамъ типично марксистское пониманіе величайшихъ этическихъ проблемъ русской литературы! Бѣлинскій рѣзко и геніально ставитъ ту проблему, которая впослѣдствіи заняла собою все творчество Достоевскаго, которою жива вся русская литература, и которую нужно такъ или иначе оцѣнить, понять, принять или отвергнуть, -- а марксисты вмѣсто отвѣта мямлятъ что-то о "реальныхъ интересахъ трудовой части общества, вызванныхъ къ жизни ростомъ скрывавшихся въ дѣйствительности противорѣчій"... Какое непониманіе, какая убогость мысли, какое неумѣніе возвыситься надъ привычными вопросами о капитализмѣ, соціализмѣ, пролетаріатѣ! Только въ этой плоскости они и умѣютъ разсуждать; чуть явленіе вышло изъ этой плоскости -- кончено дѣло!
   Таково общее пониманіе (или непониманіе) марксизмомъ главныхъ пунктовъ исторіи русскаго сознанія; то же самое буквально можно повторить и о любомъ изъ частныхъ вопросовъ. Остановимся на томъ, котораго касается г. Плехановъ, -- на вопросѣ о пониманіи Бѣлинскимъ "разумной дѣйствительности". Мой критикъ негодуетъ, что я "стираю грани съ мыслей геніальнаго человѣка" и называю примиреніе Бѣлинскаго съ дѣйствительностью -- "его умѣреннымъ анти-индивидуализмомъ" (VII, 73 и 74); по мнѣнію критика, примиреніе съ дѣйствительность было у Бѣлинскаго проявленіемъ необходимости перейти отъ субъективной утопіи къ конкретной дѣйствительности.
   По поводу этого возраженія невольно вспоминается старая фраза: все вѣрное здѣсь не ново, а все новое -- не вѣрно Вотъ, напримѣръ, будто бы я называю примиреніе Бѣлинскаго съ дѣйствительностью -- "его умѣреннымъ анти-индивидуализмомъ": это и для меня ново, но все же это невѣрно. Слова "умѣренный анти-индивидуализмъ", у меня встрѣчаются по слѣдующему поводу: разбирая "Очерки бородинскаго сраженія", я указываю, что въ этой статьѣ мы имѣемъ крайне характерный ходъ мысли о значеніи личности. Съ одной стороны Бѣлинскій не рѣшается категорически провозгласить: пусть гибнетъ личность во славу Общаго, будь то общество или государство; а съ другой стороны -- онъ еще болѣе далекъ отъ своего будущаго знаменитаго возгласа: "человѣческая личность -- выше исторіи, выше общества, выше человѣчества!" Нѣтъ, теперь онъ пытается лавировать между Сциллой и Харибдой, онъ пытается примирить права личности и общества, онъ пытается соединить этическій индивидуализмъ съ соціологическимъ анти-индивидуализмомъ. Попытка такого соединенія (очень не рѣдкаго въ исторіи русскаго сознанія) не могла удаться, на что я и указываю. Вотъ смыслъ термина "умѣренный анти-индивидуализмъ"; здѣсь еще вовсе нѣтъ рѣчи о "примиреніи съ дѣйствительностью", и если мой критикъ ставитъ отъ моего имени знакъ равенства между этими двумя понятіями, то хотя это и ново, но вполнѣ невѣрно: никогда ничего подобнаго я не говорилъ.
   Что же касается смысла признанія Бѣлинскимъ "разумной дѣйствительности", то тутъ г. Плехановъ высказываетъ хотя и не новыя, но вѣрныя мысли: да, признаніе "разумной дѣйствительности" было переходомъ Бѣлинскаго отъ абстрактнаго къ конкретному Но и тутъ нашъ марксистъ не сумѣлъ опредѣлить "философскій эквивалентъ" этого перехода: онъ не видитъ, что "разумную дѣйствительность" Бѣлинскій сталъ понимать въ смыслѣ дѣйствительности эмпирической, что гегельянство было понято Бѣлинскимъ въ смыслѣ философскаго реализма, что въ немъ онъ видѣлъ спасеніе отъ "фихтіанской отвлеченности". Какое громадное значеніе имѣлъ такой переходъ -- объ этомъ мнѣ приходилось говорить достаточно подробно {"Ист. русск. общ. мысли", т. I, стр. 257 -- 271. См. еще вышедшее подъ моей редакціей съ обширными комментаріями собраніе сочиненій Бѣлинскаго (1911 г.), а также мою книгу "Великія исканія". Прим. къ наст. изд.}. Не видѣть этого "философскаго эквивалента" или не признавать его важности можетъ только тотъ, кто съ такой легкостью оцѣживаетъ комаровъ и поглощаетъ верблюдовъ. Г. Плехановъ отличается этой способностью; но зачѣмъ же ею злоупотреблять?
   Эти бѣглыя замѣтки о Бѣлинскомъ я закончу небольшимъ отступленіемъ pro domo sua, касающимся терминологіи "Исторія русск. общ. мысли". Г. Плехановъ цитируетъ ту схему, которою я заключаю рѣчь о Бѣлинскомъ, указывая на его этическій индивидуализмъ эпохи фихтіанства, соціологическій анти-индивидуализмъ эпохи гегельянства и т. п.: "такова -- заключаю я -- въ самыхъ общихъ чертахъ схематическая картина постепеннаго развитія міровоззрѣнія Бѣлинскаго" (т. I, стр. 288). Мой критикъ полагаетъ, что я закрываю главный вопросъ "кулисами схематическихъ построеній, оставляя на сценѣ лишь отвлеченныя понятія -- всѣ свои индивидуализмы и анти-индивидуализмы"... (VII, 73). Не думаю, чтобы мой критикъ былъ правъ по существу: менѣе неблагосклонный читатель несомнѣнно увидитъ всюду за этой схемой ту внутреннюю сущность вопроса, о которой только и идетъ рѣчь въ "Исторіи русск. общ. мысли". Схемой и терминологіей я пользовался лишь для резюмированія предыдущаго или для сжатаго выраженія мыслей, подобно тому, какъ, напримѣръ, Михайловскій въ свое время вкладывалъ свою теорію въ схемы объективнаго антропоцентризма, эксцентризма, субъективнаго антропоцентризма и т. п. Такой пріемъ имѣетъ свои положительныя стороны, но -- пользуясь случаемъ высказать это -- онъ сильно загромождаетъ мысли, дѣлаетъ ихъ съ внѣшней стороны излишне тяжелыми, вредно отзывается на стилѣ и слогѣ; и я долженъ признать, что все это отразилось на внѣшней сторонѣ "Исторіи русск. общ. мысли". Надъ излишествами терминологіи,-- еще за шестьдесятъ лѣтъ до г. Плеханова, добродушно подсмѣивался Шевченко, говоря, что москали пишутъ "чорт-зна по якому: натовкмачать якихось индивидуализмів, то то, так що аж язик отерпне поки вимовишь"... Но все это совершенно не касается сущности книги; это исключительно вопросъ формы. Терминологія, схема -- это только лѣса, за которыми лишь чрезмѣрно близорукій читатель или критикъ не пожелаетъ увидѣть построеннаго зданія. Обрастаетъ ли схема плотью, получаетъ ли она жизнь и движеніе въ "Исторіи русск. общ. мысли" -- это вопросъ, въ рѣшеніи котораго г. Плехановъ расходится со многими другими критиками этой книги.
   

VII.

   Объяснивъ Бѣлинскаго sub specie marxismi, г. Плехановъ переходитъ къ Герцену и продѣлываетъ надъ нимъ такую же операцію. Но мы уже останавливались выше на толкованіи Герцена г. Плехановымъ и можемъ теперь пройти мимо этого измѣренія Герцена универсальнымъ марксистскимъ аршинчикомъ; скучно повторять и доказывать все то же самое: что мы не найдемъ у нашего марксиста главной стороны творчества Герцена, что нашъ марксистъ не въ состояніи подняться надъ плоскостью соціально-экономическаго мышленія, что глубокая и яркая философія Герцена находится внѣ предѣловъ досягаемости марксизма. Все это -- старая "сказка про твердокаменнаго марксиста", которую приходится повторять десятки разъ; воля ваша -- это слишкомъ скучно.
   Но мы не можемъ, къ сожалѣнію, избѣжать еще болѣе скучной работы: отвѣта на цѣлый рядъ крупныхъ и мелкихъ "критическихъ замѣчаній" нашего критика о разныхъ мѣстахъ критикуемой имъ книги. Какъ-разъ говоря о Герценѣ, г. Плехановъ дѣлаетъ рядъ полемическихъ диверсій противъ невѣжества, безграмотности, путаницы, непониманія и прочихъ ошибокъ автора "Исторіи русск. общ. мысли"; и хотя всѣ эти диверсіи оказываются, какъ мы сейчасъ увидимъ, ложными диверсіями, но приходится отвѣчать и на нихъ. Это очень скучно, и я заранѣе прошу для г. Плеханова снисхожденія читателей.
   Герценъ, въ своемъ спорѣ со славянофильствомъ, доказывалъ необоснованность ходячихъ нападокъ на "эгоизмъ", ошибочность противопоставленія его альтруизму общиннаго начала и т. п. Это было блестящей защитой правъ индивидуальности и притомъ первой на этой почвѣ защитой въ спорѣ между западничествомъ и славянофильствомъ. "Герценъ -- говорю я -- первый указалъ вѣрный путь отъ этическаго индивидуализма къ соціологическому и перебросилъ въ этомъ мѣстѣ мостъ между славянофильствомъ и западничествомъ". ("Ист. русск. общ. мысли", т. I, стр. 341). Вы ни за что не угадаете, какое возраженіе дѣлаетъ на это г. Плехановъ. Вотъ оно: "ни на какое первенство въ этомъ отношеніи Герценъ не могъ бы претендовать по той простой причинѣ, что, отрицая противоположеніе эгоизма и альтруизма, онъ просто-напросто повторялъ мысль, не одинъ разъ высказанную Гегелемъ"... (VII, 88). Это прямо-таки изъ области юмористики! Если бы славянофильство и западничество были теченіями западно-европейской мысли, или если бы, наоборотъ, Гегель былъ русскимъ мыслителемъ, или если бы, наконецъ, нѣмецкій философъ Гегель имѣлъ бы понятіе о русскомъ славянофильствѣ и писалъ бы о немъ -- вотъ тогда бы, въ одномъ изъ этихъ трехъ случаевъ, "возраженіе" г. Плеханова имѣло бы хоть какой-нибудь смыслъ. Но такъ какъ всѣ эти три случая одинаково неправдоподобны, то позвольте мнѣ попрежнему думать, что мостъ между славянофильствомъ и западничествомъ перебросилъ впервые именно Герценъ, а не Гегель.
   Г. Плехановъ еще разъ повторяетъ совершенно такую же полемическую диверсію; это, очевидно, не случайный пріемъ полемики, а система. Въ статьѣ о "Робертѣ Оуэнѣ" Герценъ приводитъ мысль о противоположности національнаго богатства и народнаго благосостоянія. Я указываю, что мысль эта имѣла свою исторію въ развитіи русскаго сознанія; что намекъ на нее можно встрѣтить уже у Радищева, затѣмъ у декабристовъ; что болѣе ясно, хотя и мимолетно, она выражена у Герцена, сдѣлавшаго попытку разграничить смѣшанныя въ славянофильствѣ понятія "націи" и "народа" ("Ист. русск. общ. мысли", т. I, стр. 36--37, 124--125, 370 и др.). Наконецъ, мысль эта была положена во главу народничества Чернышевскимъ: "въ западно-европейскомъ соціализмѣ -- говорю я -- понятія націи и народа впервые были разграничены Энгельсомъ, а вслѣдъ за нимъ и Марксомъ; въ русскомъ соціализмѣ вполнѣ самостоятельно пришелъ къ этой мысли Чернышевскій" (ibid, т. II, стр. 9). "Ужъ не Радищевъ ли?" -- иронически вопрошаетъ г. Плехановъ по поводу послѣдней фразы.
   Да, и Радищевъ: онъ первый въ русской литературѣ такъ рѣзко противопоставилъ "полноту житницъ" и "пустоту желудковъ" -- а это именно и есть начало мысли о противоположности между національнымъ богатствомъ и народнымъ благосостояніемъ. Но дѣло не въ этомъ, а въ дальнѣйшихъ диверсіяхъ г. Плеханова. Онъ заявляетъ, что истина: "ростъ національнаго богатства далеко не равносиленъ увеличенію народнаго благосостоянія" -- была впервые "сознана" вовсе не Энгельсомъ, а утопическими соціалистами, за полъ-вѣка до появленія марксизма. Что мысль о противоположности интересовъ націи и народа вышла вовсе не какъ Аѳина во всеоружіи изъ головы Энгельса -- это мнѣ извѣстно не хуже, чѣмъ г. Плеханову; въ исторіи западно-европейскаго соціализма мысль эта проявлялась такъ же постепенно, какъ и въ исторіи русскаго сознанія. Мысль эту высказывали и развивали Радищевъ, Пнинъ, Н. Тургеневъ, Пестель, Герценъ -- но все же впервые завершилъ разграниченіе этихъ понятій Чернышевскій, указавшій тотъ случай, когда "масса населенія пользуется вдвое большимъ благосостояніемъ, хотя масса производимыхъ цѣнностей вдвое меньше". И на Западѣ мысль эту высказывали до Энгельса Оуэнъ, Фурье и многіе другіе; но, быть можетъ, и г. Плеханову извѣстно, кто впервые выразилъ эту мысль въ ея окончательной формѣ: "національное богатство есть нищета народа"?
   Все это настолько не существенно, что досадно тратить время на такія разъясненія; но такъ и быть, коснемся еще нѣсколькихъ мелочей.
   "Г. Ивановъ-Разумникъ открываетъ въ славянофильствѣ несомнѣнныя анархистскія концепціи" -- приводитъ г. Плехановъ мои слова, очевидно, не одобряя ихъ; черезъ десятка два страницъ онъ находитъ, что я вкладываю въ уста славянофиловъ ироническую фразу Герцена: "лицо для государства, иначе что же это будетъ -- эгоизмъ, своеволіе!" ("Ист. русск. общ. мысли", т. I, стр. 324 и 339--341). Тутъ, дѣйствительно, явное противорѣчіе: -- славянофилы не могли повторить текстуально фразу Герцена, но они сказали бы: "лицо для общины, для общества", какъ они всегда и говорили {Въ 3-ьемъ изд. "Ист. русск. общ. мысли" эта оговорка мною исправлена -- см. т. І, стр. 374. Приношу благодарность г-ну Плеханову за указаніе этого промаха; это единственное, чѣмъ я могъ воспользоваться изъ всей сотни страницъ его критики. Прим. къ наст. изд.}. Съ одной стороны, для нихъ "государство -- это ложь", а съ другой -- личность должна быть обуздана "общиной" въ своемъ эгоистическомъ бунтѣ; соединеніе этихъ двухъ рядовъ мыслей очень характерно для славянофильства. Но на это нашъ марксистъ не обращаетъ ни малѣйшаго вниманія, не замѣчаетъ онъ и явныхъ "анархическихъ концепцій" въ славянофильствѣ; попрежнему онъ оцѣживаетъ комара и поглощаетъ верблюда. Не слишкомъ ли часто?
   Еще одна мелочь. Въ отвѣтъ на мои слова, что молодой Пушкинъ "въ качествѣ вѣрнаго ученика Вольтера бралъ уроки чистаго аѳеизма" -- мой критикъ язвительно замѣчаетъ: "даже многіе приготовишки знаютъ, какъ рѣшительно боролся Вольтеръ съ атеизмомъ въ теченіе всей своей жизни" (VII, 110). Но въ такомъ случаѣ эти "приготовишки" знаютъ, вѣроятно, также и то, что почти всѣ "ученики Вольтера" отвергали деизмъ своего учителя и были чистыми атеистами. Опять, какъ видите, г Плехановъ занимается оцѣживаніемъ комаровъ -- и попрежнему безъ успѣха. Такими ненужностями и мелочами переполнена его критика.
   Правда, иногда и мелочи бываютъ очень характерны. Вотъ и примѣръ: мнѣ какъ-то пришлось къ слову привести извѣстную шутку, что при нагрѣваніи хлора (Cl) -- C улетучится, а l останется. Мой критикъ тягуче пересказываетъ это своими словами, въ формѣ "анекдота о человѣкѣ, который собирался добывать углеродъ изъ хлора: формула хлора -- Cl; если вы будете нагрѣвать хлоръ, то l улетучится и останется C, а C есть формула искомаго углерода"... (VII, 87). Вѣдь это, кажется, мелочь: г. Плехановъ прочелъ нашу шутку "какъ-разъ наоборотъ"... Но если мы вспомнимъ, какъ часто г. Плехановъ понимаетъ "какъ-разъ наоборотъ" и совершенно серьезныя вещи, то мелочь эта станетъ очень характерной для нашего критика.
   Вотъ кстати и примѣръ: "Герценъ объявилъ подобное отдѣленіе и устраненіе (хорошаго отъ дурного въ прошломъ русскаго народа, -- И.-Р.) совершенно невозможными, -- говоритъ г. Плехановъ.-- И онъ же долженъ былъ признать ихъ не только возможными, но прямо необходимыми для осуществленія его программы. Г. Ивановъ-Разумникъ, конечно, не замѣчаетъ этой ошибки, общей Герцену со славянофилами. Мало того, онъ видитъ въ этой ошибкѣ преимущества народничества передъ славянофильствомъ" (VII, 87). Такъ утверждаетъ г. Плехановъ. А теперь позвольте привести небольшую цитату изъ критикуемой нашимъ марксистомъ книги: "вѣра въ такую возможность (принимать благодѣтельные дары цивилизаціи и отмѣтить дары гибельные,-- И.-Р.) была дѣйствительно необоснованной, и въ этомъ ошибка всѣхъ народниковъ, начиная съ Герцена и кончая Михайловскимъ..... Положеніе это было главной фатальной ошибкой народничества" (т. II, стр. 147-- 148). Вотъ, не угодно ли: написано -- "главная ошибка народничества", а г. Плехановъ читаетъ -- "преимущество народничества"; ошибка народничества мною подчеркивается, а г. Плехановъ увѣряетъ, что "г. Ивановъ-Разумникъ, конечно (конечно!), не замѣчаетъ этой ошибки"... Какъ видимъ, г. Плехановъ не только наоборотъ понимаетъ, но даже и читаетъ совершенно, такъ сказать, наоборотъ! Пока онъ продѣлываетъ это на мелочахъ -- не бѣда: пусть добываетъ себѣ, на здоровье, углеродъ изъ хлора! Но не лучше ли воздержаться отъ такой неудобной привычки, когда дѣло идетъ о болѣе серьезныхъ вопросахъ?
   Однако довольно. Общій характеръ полемическихъ диверсій нашего критика достаточно уже выясненъ всѣмъ предыдущимъ; а такъ какъ и въ послѣдующемъ мы еще не одинъ разъ встрѣтимъ повтореніе подобныхъ же полемическихъ пріемовъ, то тѣмъ болѣе необходимо покончить пока со всѣми этими мелочами. Насъ ждутъ теперь два главныхъ подвига г. Плеханова: совершенное искаженіе имъ воззрѣній Чернышевскаго и, разумѣется, еще въ большей степени -- Михайловскаго. Вотъ это дѣйствительно большіе вопросы, и на нихъ мы остановимся подробно.
   

VIII.

   "Я не имѣю рѣшительно никакой возможности оцѣнить по ихъ высокому достоинству всѣ драгоцѣнные перлы, разсыпанные г. Ивановымъ-Разумникомъ въ главѣ о Чернышевскомъ" -- заявляетъ г. Плехановъ (VII, 102). А потому онъ выбираетъ изъ этой главы только нѣкоторые, наиболѣе яркіе "перлы" -- вы понимаете, конечно: перлы безсмыслицы, безграмотности, невѣжества и т. п.,-- и подноситъ ихъ въ соотвѣтственной оправѣ своимъ читателямъ, отмѣчая попутно, какъ слѣдуетъ понимать Чернышевскаго sub specie marxismi.. Послѣдуемъ же за нашимъ марксистомъ.
   Г. Плехановъ очень оскорбленъ тѣмъ, что романъ Чернышевскаго "Что дѣлать" я назвалъ "намѣренно-лубочнымъ произведеніемъ". Конечно, г. Плехановъ сейчасъ же заявляетъ, что, во-первыхъ, "Ист. русск. общ. мысли" есть произведеніе лубочное, и что, во-вторыхъ, авторъ этой книги "одаренъ отъ природы поистинѣ лубочнымъ вкусомъ"... (VII, 96). Это обычное "самъ съѣшь" разгнѣваннаго марксиста меня такъ мало задѣваетъ, что я готовъ сдѣлать моему критику удовольствіе и еще разъ повторить: да, романъ Чернышевскаго есть намѣренно-лубочное произведеніе. Повидимому, моему разгнѣванному критику непонятно выраженіе "намѣренная лубочность"; что же, я готовъ ему это объяснить простѣйшими примѣрами. Масса бездарныхъ художниковъ изъ года въ года, заваливаетъ картинныя выставки хламомъ своихъ "лубочныхъ" произведеній, и въ то же время немногіе талантливые художники -- напримѣръ, Е. Полѣнова, М. Добужинскій, И. Билибинъ -- дали и даютъ намъ красочные образцы "намѣренно-лубочнаго" стиля. Многія стихотворенія талантливѣйшихъ поэтовъ являются великолѣпными образцами "намѣренной лубочности", а многія вирши гражданскихъ и всякихъ иныхъ поэтовъ -- произведенія просто лубочныя. Прелестная опера Римскаго-Корсакова "Сказка о царѣ Салтанѣ" -- произведеніе намѣренно-лубочное, а оперы какого-нибудь Леонковалло -- произведенія просто лубочныя {Изъ этого, конечно, вовсе не слѣдуетъ, что всякое "намѣренно-лубочное" произведеніе непремѣнно будетъ художественнымъ. Иногда бываетъ такъ, что авторъ пишетъ "намѣренно лубочное" произведеніе, а выходитъ -- просто лубочное. Но все это не касается Чернышевскаго, а приводится здѣсь только для пополненія свѣдѣній г. Плеханова.}.
   Но г. Плехановъ продолжаетъ гнѣваться. Теперь онъ оскорбленъ за Маркса, теперь онъ негодуетъ на слѣдующія мои слова: "и Марксъ, и Чернышевскій -- оба заимствовали свое опредѣленіе капитала у Рикардо, причемъ Марксъ подъ вліяніемъ Родбертуса, нѣсколько видоизмѣнилъ, а Чернышевскій заимствовалъ почти буквально" ("Ист. русск. общ. мысли", т. II, стр. 11). Во-первыхъ -- сердится г. Плехановъ, -- Родбертусъ не имѣлъ никакого вліянія на Маркса, а во-вторыхъ, Чернышевскій взялъ опредѣленіе капитала не у Рикадро, а у Милля и у старыхъ буржуазныхъ экономистовъ (VII, 101). Что касается вліянія Родбертуса на Маркса, то это вопросъ, имѣющій, какъ вѣроятно извѣстно г. Плеханову, цѣлую литературу и pro и contra, а потому вполнѣ возможно, что здѣсь мы не сойдемся съ г. Плехановымъ. Что же касается вопроса о томъ, отъ кого взялъ Чернышевскій опредѣленіе "капитала", то здѣсь г. Плехановъ ломится въ открытую дверь: самъ Чернышевскій указываетъ, что его опредѣленіе капитала идетъ еще отъ А. Смита (Чернышевскій, Собр. сочин., т. VII, стр. 135). Могу увѣрить моего критика, что это мнѣ извѣстно; но кромѣ того мнѣ извѣстно еще и нѣчто другое, а именно, что въ своихъ Комментаріяхъ къ Миллю Чернышевскій былъ подъ сильнымъ вліяніемъ Рикардо. "Капиталъ" онъ опредѣляетъ словами Рикардо, принимаетъ и его теорію ренты, принимаетъ и его теорію цѣнности, изъ которой вышелъ также и Марксъ. Все это, конечно, хорошо извѣстно г. Плеханову -- вѣдь это же область его спеціальности; но ему нужно защищать Маркса, который слишкомъ великъ, чтобы нуждаться въ защитѣ г. Плеханова.
   Не менѣе негодуетъ г. Плехановъ и на то, что соціализмъ Чернышевскаго я осмѣлился назвать "реальнымъ соціализмомъ". Какъ извѣстно, марксисты различаютъ два вида соціализма: "научный соціализмъ" -- это марксизмъ, и "утопическій соціализмъ" -- это весь остальной соціализмъ. Коротко и ясно. Что такое утопическій соціализмъ?-- Tout le socialisme moins les marxistes, -- смѣло отвѣчаютъ марксисты въ стилѣ аббата Сійеса. А такъ какъ Чернышевскій не былъ марксистомъ, то слѣдовательно онъ былъ представителемъ утопическаго соціализма. Мы не держимся этой наивной терминологіи, такъ какъ и въ марксизмѣ видимъ утопическіе элементы, и въ утопическомъ соціализмѣ видимъ элементы реалистическіе. Мы думаемъ, что реальный соціализмъ полагается на соціальныя силы народа, а утопическій соціализмъ -- на соціальныя свойства націи; утопическій соціализмъ вѣрить въ реформу сверху, съ высоты отвлеченныхъ теорій, а реальный соціализмъ знаетъ, что жизнь никогда не уложится въ теорію. Вотъ почему вѣра Герцена въ анти-мѣщанскія свойства русскаго народа была утопизмомъ, а мысль Чернышевскаго, что народъ самъ освободитъ себя -- проявленіемъ реализма; вотъ почему "научный прогнозъ" марксизма, втискивающій жизнь въ рамки теоріи, является въ значительной степени проявленіемъ утопизма, а отношеніе марксизма къ соціальнымъ силамъ народа -- характернымъ примѣромъ реальнаго соціализма. И когда г. Плехановъ называетъ Чернышевскаго типичнымъ утопистомъ за то, что онъ возлагалъ свои надежды не на "объективную логику дѣйствительности", а на "субъективную логику людей", то я позволю себѣ въ видѣ примѣра замѣтить нашему марксисту, что Герценъ возлагалъ свои надежды именно въ "объективную логику вещей" (анти-мѣщанство, какъ свойство русскаго народа) и что именно въ этомъ былъ его утопизмъ. Вѣдь весь вопросъ именно и заключается въ томъ, насколько вѣрно "субъективная логика людей" оцѣниваетъ и понимаетъ "объективную логику вещей"; можно опираться въ столь любезныя марксистамъ "противорѣчія дѣйствительности", но понимать ихъ настолько невѣрно, что въ результатѣ "научный соціализмъ" впадетъ въ типично утопическія построенія, въ теоретичность, въ произвольность. Примѣромъ можетъ служить хотя бы марксистская Zusammenbruchstheorie, или теорія о "скачкѣ изъ царства необходимости въ царство свободы": это не менѣе утопично, чѣмъ герценовская вѣра въ анти-мѣщанство русскаго народа.
   Слѣдуемъ далѣе за "критикой" г. Плеханова. Онъ касается вопроса объ отношеніи экономическаго либерализма къ личисти и дѣлаетъ слѣдующее замѣчаніе, которое мы приведемъ полностью: "Кстати, неужели г. Ивановъ-Разумникъ воображаетъ, будто кто-нибудь изъ буржуазныхъ экономистовъ отказался бы признать, что цѣль правительства -- польза индивидуальнаго лица, что государство существуетъ для блага отдѣльнаго лица и т. д. Если да, то онъ жестоко ошибается. Каждый изъ этихъ экономистовъ обѣими руками подписался бы подъ этими положеніями. Дѣло было не въ томъ, что буржуазные противники Чернышевскаго не признавали ихъ, -- за что нашъ авторъ и долженъ былъ бы поставить ихъ "въ одинъ рядъ съ величайшими представителями индивидуализма". Дѣло было въ томъ, что буржуазные экономисты отстаивали такой общественный порядокъ, при которомъ эти положенія превращались въ пустую фразу. Вотъ тутъ-то и билъ ихъ Чернышевскій. Но нашъ авторъ и этого "не замѣтилъ". Въ этомъ случаѣ его, какъ кажется, сбилъ съ толку Спенсеръ со своей теоріей общества-организма" (VII, 102--103).
   Вотъ видите, какъ опредѣленно сказано. Сперва въ формѣ вопроса: "неужели г. Ивановъ-Разумникъ воображаетъ"... и "если да, то"...; а въ концѣ -- уже прямое утвержденіе, что слона-то я и "не замѣтилъ", и даже указаніе, что меня "сбилъ съ толку" Спенсеръ... А теперь обратите вниманіе на слѣдующее мѣсто изъ "Исторіи русск. общ. мысли": Чернышевскій, говорю я, въ статьѣ "Экономическая дѣятельность и законодательство" (не въ ней одной, конечно) ясно высказалъ, что экономическій либерализмъ не есть экономическій индивидуализмъ. "Они утверждаютъ,-- говоритъ Чернышевскій про буржуазныхъ экономистовъ,-- что, кто желаетъ прямого участія законодательства въ опредѣленіи экономическихъ отношеній, тотъ отдаетъ личность въ жертву деспотизма общества. Мы постараемся показать, что ихъ собственная теорія именно и ведетъ къ этому...; эта теорія повертывается рѣшительно въ невыгоду для личности"... "Изложивъ далѣе теорію laissez faire, aissez passer,-- продолжаю я,-- Чернышевскій приводитъ ее къ абсурду послѣдовательнымъ развитіемъ ея же основныхъ началъ; онъ доказываетъ, что система эта "въ теоріи ведетъ къ поглощенію личности государствомъ, а на практикѣ служитъ оправданіемъ для реакціоннаго терроризма... Мы недовольны теоріею невмѣшательства власти въ экономическія отношенія вовсе не потому, чтобы были противниками личной самостоятельности. Напротивъ, именно потому и не нравится намъ эта теорія, что приводитъ къ результатамъ совершенно противнымъ своему ожиданію"... ("Ист. русск. общ. мысли", т. II, стр. 30-- 31). Не цитирую больше, такъ какъ тогда пришлось бы переписать еще цѣлыя страницы (см., напр., ibid., т. II, стр. 140--141 и др.), но и приведеннаго выше достаточно для того, чтобы осудитъ по заслугамъ критическій пріемъ г. Плеханова: онъ, ничтоже сумняся, моимъ же добромъ бьетъ мнѣ челомъ и храбро заявляетъ, что я "не замѣтилъ" какъ разъ того, о чемъ подробно и не одинъ разъ говорится въ моей книгѣ. Кто же изъ насъ и чего "не замѣтилъ"?
   Но все это только цвѣточки. До сихъ поръ нашъ марксистъ "не замѣчалъ", не понималъ или понималъ "какъ разъ наоборотъ" мнѣнія и мысли пишущаго эти строки -- и я охотно извиняю ему это; въ дальнѣйшемъ же онъ позволяетъ себѣ прилагать такой же пріемъ къ мыслямъ и мнѣніямъ Чернышевскаго -- и это уже непростительно. Отношеніе Чернышевскаго къ общинѣ -- вотъ вопросъ, который г. Плехановъ рѣшаетъ настолько "по-марксистски", что глазамъ своимъ не вѣришь -- до такой степени искажается при этомъ центральная мысль Чернышевскаго. И вотъ почему мы долго остановимся на этомъ пунктѣ и рѣшимся даже полностью переписать цѣлую страницу изъ критики г. Плеханова; надо, наконецъ, обратить вниманіе на то невѣроятное толкованіе мыслей и словъ Чернышевскаго, которое уже не въ первый разъ проповѣдуется г. Плехановымъ.
   

IX.

   Не въ первый разъ производитъ нашъ марксистъ эту свою операцію надъ Чернышевскимъ: онъ впервые сдѣлалъ это въ своей старой статьѣ начала девяностыхъ годовъ (см. въ сборникѣ статей г. Бельтова-Плеханова: "За двадцать лѣтъ" 1905 г. стр. 405), повторялъ въ другихъ статьяхъ и замѣткахъ (см. No 1 журнала "Соціалъ-демократъ" за 1905 годъ), повторяетъ и теперь въ разбираемой нами статьѣ. Въ чемъ же заключается столь упорно выставляемое г. Плехановымъ положеніе? Оно касается статьи Чернышевскаго "Критика философскихъ предубѣжденій противъ общиннаго владѣнія". Дѣло въ томъ, что нашъ марксистъ долгое время "не замѣчалъ" первыхъ страницъ этой статьи, а потомъ, въ одинъ прекрасный день, вдругъ замѣтилъ, понялъ ихъ и сдѣлалъ свое открытіе, о которомъ идетъ рѣчь. Открытіе заключалось въ томъ, что Чернышевскій-де со времени этой своей статьи измѣнилъ свой взглядъ на общину и сталъ считать ее вредною длянароднаго благосостоянія... И это подтверждается словами самого Чернышевскаго какъ-разъ первыми страницами его вышеназванной статьи... Слушайте:
   "Статья "Критика философскихъ предубѣжденій противъ общиннаго владѣнія" доказываетъ,-- пишетъ г. Плехановъ,-- что страны, въ которыхъ сохранилось общинное владѣніе, могутъ, минуя фазисъ индивидуальной собственности, сразу перейти въ фазисъ собственности соціалистической. И она доказываетъ это поистинѣ блестящимъ образомъ. Но она доказываетъ это именно вообще, въ отвлеченномъ смыслѣ, но не примѣнительно къ Россіи. Что же касается Россіи, то судьба общины въ ней, какъ видно, уже тогда представлялась Чернышевскому совершенно безнадежной. Въ этомъ легко убѣдится всякій, кто дастъ себѣ трудъ прочитать внимательно первыя три страницы знаменитой статьи. Чернышевскій говоритъ тамъ:
   "Мнѣ совѣстно вспоминать о безвременной самоувѣренности, съ которою поднялъ я вопросъ объ общинномъ владѣніи. Этимъ дѣломъ я сталъ безразсуденъ,-- скажу прямо, сталъ глупъ въ своихъ собственныхъ глазахъ" (Соч. Чернышевскаго, т. IV, стр. 304).
   "Почему же? Потому ли, что противники обнаружили предъ Чернышевскимъ слабость его аргументаціи? Нѣтъ.
   "Напротивъ, говоритъ Чернышевскій, со стороны успѣха именно этой защиты я могу признать за своимъ дѣломъ чрезвычайную удачу: слабость аргументовъ, приводимыхъ противниками общиннаго владѣнія, такъ велика, что безъ всякихъ опроверженій съ моей стороны начинаютъ журналы, сначала рѣшительно отвергавшіе общинное владѣніе, одинъ за другимъ дѣлать все больше и больше уступокъ общинному поземельному принципу" (ibid., стр. 306). "Въ чемъ-же дѣло? А вотъ въ чемъ:
   "Какъ ни важенъ представляется мнѣ (продолжаетъ Чернышевскій) вопросъ о сохраненіи общиннаго владѣнія, но онъ все-таки составляетъ только одну сторону дѣла, которому принадлежитъ. Какъ высшая гарантія благосостоянія людей, до которыхъ относится, этотъ принципъ получаетъ смыслъ только тогда, когда уже даны другія низшія гарантіи благосостоянія, нужныя для доставленія его дѣйствію простора (ibid., стр. 306).
   "Вотъ этихъ-то низшихъ гарантій и не видѣлъ Чернышевскій въ тогдашней Россіи, -- заключаетъ г. Плехановъ.-- Тѣ конкретныя условія, среди которыхъ суждено было развиваться русской общинѣ, были до такой степени неблагопріятны для нея, что невозможно было ожидать ея непосредственнаго перехода въ высшую фазу общественнаго владѣнія землей. Она становилась вредной для народнаго благосостоянія. А потому нелѣпо было защищать ее. И потому же стыдился Чернышевскій того, что онъ выступилъ на ея защиту.
   "Отсюда слѣдуетъ (это все еще продолжаетъ г. Плехановъ), что ссылаться въ свою пользу на статью "Критика философскихъ предубѣжденій противъ общиннаго владѣнія" народники и субъективисты не имѣли ни малѣйшаго права. Напротивъ, она должна была бы вызывать въ нихъ довольно непріятныя представленія. Они должны были бы сказать себѣ: если Чернышевскій стыдился самого себя потому, что онъ защищалъ русскую общину въ концѣ 50-хъ годовъ, то кольми паче сталъ бы онъ стыдиться насъ, требующихъ отъ полицейскаго государства "закрѣпленія общины" въ 70-хъ, 80-хъ и даже 90-хъ годахъ. Задалъ бы онъ намъ, еслибъ жестокая судьба не удалила его съ литературной сцены".
   "Народники не говорили себѣ этого, такъ какъ они совсѣмъ не были расположены вдумываться въ первыя страницы статьи "Критика философскихъ предубѣжденій". Не говоритъ этого своему читателю и г. Ивановъ-Разумникъ"... (VII, 103--105).
   Такъ говоритъ г. Плехановъ. Посмотримъ же теперь, чего онъ не говоритъ своему читателю.
   Когда была написана Чернышевскимъ эта его статья "Критика философскихъ предубѣжденій"? Въ концѣ 1858 года. Вотъ моментъ, начиная съ котораго Чернышевскій сталъ "стыдиться самого себя" за то, по мнѣнію г. Плеханова, что выступилъ на защиту русской общины; начиная съ этого момента, Чернышевскій понялъ, что въ виду неблагопріятныхъ конкретныхъ условій русской жизни община "становилась вредной для народнаго благосостоянія; а потому нелѣпо было защищать ее"... Чернышевскій понялъ это въ концѣ 1858 года -- понялъ и устыдился самъ себя... Запомнимъ это и пойдемъ дальше.
   Въ то самое время, когда Чернышевскій писалъ эту свою статью, въ которой стыдился своей былой защиты общиннаго владѣнія въ современной ему Россіи и признавалъ эту общину вредной для народнаго благосостоянія,-- въ это самое время Чернышевскій написалъ письмо къ Герцену, а въ немъ -- свое знаменитое воззваніе къ русской молодежи: "умрите за сохраненіе равнаго права каждаго крестьянина на землю, умрите за общинное начало!" Вы видите, такимъ образомъ, что Чернышевскій признавалъ общину вредной для народнаго благосостоянія -- въ "Современникѣ", а въ "Колоколѣ" онъ въ то же самое время призывалъ русскую молодежь умереть за это вредное для народа начало!... Тутъ какъ будто что-то не такъ, и читатели г. Плеханова, вѣроятно, не мало смущены такимъ пассажемъ... Но этотъ пассажъ, къ довершенію всего, не является случайнымъ: въ концѣ 1858 года Чернышевскій окончательно устыдился самъ себя и призналъ общинное землевладѣніе вреднымъ для Россіи, и тутъ же, немедленно сталъ во всѣхъ своихъ дальнѣйшихъ статьяхъ 1859--1862 гг. продолжать свою прежнюю защиту общины, доказывать ея пользу для современной ему Россіи. Этого г. Плехановъ не говоритъ своимъ читателямъ. Въ No 7 "Современника" за 1859 годъ, въ библіографіи журнальныхъ статей по крестьянскому вопросу, Чернышевскій попрежнему отстаиваетъ русскую общину, полемизируя съ нѣкіимъ Тернеромъ; въ No 10 за тотъ же годъ, въ статьѣ "Суевѣріе и правила логики", онъ снова отстаиваетъ общину, но при этомъ снова подчеркиваетъ, что стыдится какихъ-то былыхъ своихъ подвиговъ, "не можетъ не краснѣя вспомнить" о нихъ. Какіе же это подвиги? Ужъ вѣрно не отстаиваніе русской общины, которую Чернышевскій продолжаетъ отстаивать въ этой же самой статьѣ! И позднѣе, въ 1860 и 1861 году, Чернышевскій продолжаетъ стоять на прежней точкѣ зрѣнія на русскую общину; въ заключительныхъ строкахъ (1861 г.) своего комментированнаго перевода Милля онъ снова повторяетъ свои исконныя мысли и требуетъ "законодательнаго охраненія" общины. Можно привести еще десятки и десятки цитатъ изъ статей Чернышевскаго 1859--1861 г., и во всѣхъ нихъ будетъ все то же отстаиваніе русской поземельной общины, и ни въ одной не будетъ подтвержденія невѣроятной теоріи г. Плеханова. И въ то же время Чернышевскій все болѣе и болѣе "стыдится" былыхъ своихъ "подвиговъ", не можетъ вспоминать о нихъ "не краснѣя"; впервые это и высказано имъ на первыхъ страницахъ "Критики философскихъ предубѣжденій".
   Какіе же это "подвиги"? Чего "стыдится" Чернышевскій? Почему восклицаетъ онъ: "какъ я былъ глупъ!"? Это осталось совершенно непонятнымъ г. Плеханову; онъ принялъ a la lettre всѣ восклицанія Чернышевскаго, рѣшилъ, что Чернышевскій призналъ общину вредной и стыдился ея былой защиты... Трудно вѣрить, что на этомъ можетъ настаивать человѣкъ, имѣющій хоть небольшое понятіе объ исторіи общественныхъ теченій шестидесятыхъ годовъ... Дѣлать нечего, приходится объяснить г. Плеханову въ чемъ тутъ было дѣло {Подробнѣе см. въ нашей статьѣ: "Общественныя и умственныя теченія шестидесятыхъ годовъ", "Ист. русск. литер. XIX в.", изд. "Міръ", т. III.}.
   Чего "стыдился" Чернышевскій?-- "Трудно объяснить причину моего стыда, но постараюсь сдѣлать это какъ могу",-- отвѣчаетъ самъ Чернышевскій. Отчего же это ему "трудно объяснить"? Трудно, конечно, лишь по внѣшнимъ, цензурнымъ условіямъ, потому что причина "стыда" Чернышевскаго лежитъ въ области роста политическаго сознанія отъ 1856 до 1861 года. Когда Чернышевскій впервые выступилъ съ рядомъ статей въ защиту общиннаго землевладѣнія (это было въ 1856 году), -- между обществомъ и правительствомъ не было еще расхожденія. Общество вѣрило въ благія начинанія правительства, въ широту великой реформы -- освобожденія крестьянина. Въ 1857 г. это отношеніе еще продолжалось, несмотря на нерѣшительныя дѣйствія правительства, на его колебанія, на его непослѣдовательность. Когда въ концѣ 1857 года появились знаменитые рескрипты (отъ 20 ноября, 5 и 24 декабря 1857 г.), то въ "либеральномъ" лагерѣ было всеобщее ликованіе; а въ то время почти все прогрессивное русское общество стояло въ рядахъ "либерализма". Чернышевскій радовался и умилялся вмѣстѣ со всѣми, вѣрилъ въ возможность коренной реформы сверху и не отставалъ въ проявленіи своихъ чувствъ отъ самыхъ пылкихъ либераловъ. Просмотрите его "Замѣтки о журналахъ" 1856--1857 г.-- и вы увидите, какъ Чернышевскій, пережившій черную полосу 1848--1855 гг., восхищался "кроткимъ и правосуднымъ правленіемъ Александра II", какъ онъ возлагалъ "непоколебимыя надежды на счастливыя судьбы русскаго народа", ибо онѣ составляютъ "предметъ заботъ и желаній нашего Монарха, любящаго Свой народъ и любимаго имъ"... ("Современникъ", 1856 г., No 9). Въ 1857 году Чернышевскій менѣе экспансивно выражаетъ свои восторги -- онъ видитъ медлительность и нерѣшительность правительства; онъ начинаетъ возлагать надежды не на благія намѣренія высокопоставленныхъ лицъ, а на "главную движущую силу жизни" той эпохи -- экономическое развитіе ("Современникъ", 1857 г., No 11). но какъ-разъ въ это время появляются рескрипты отъ 20 ноября, 5 и 24 декабря 1857 г.-- объ открытіи Губернскихъ Комитетовъ въ нѣсколькихъ губерніяхъ; этимъ положено начало освобожденія крестьянъ. Въ самомъ началѣ 1858 года Чернышевскій пишетъ статью "О новыхъ условіяхъ сельскаго быта", эпиграфомъ къ которой беретъ слова: "возлюбилъ еси правду и возненавидѣлъ еси беззаконіе, сего ради помаза тя Богъ твой"... ("Современникъ", 1858 г., No 2).
   И вдругъ, въ концѣ того же самаго 1858 года Чернышевскій пишетъ-покаянныя первыя страницы "Критики философскихъ предубѣжденій". Что случилось? Въ серединѣ 1858 г. случился быстрый, но давно назрѣвавшій переходъ лѣваго крыла русскаго общества въ оппозицію, сперва умѣренную, а чѣмъ дальше, тѣмъ болѣе рѣзкую, революціонную. Совершалась дифференціація русскаго общества шестидесятыхъ годовъ на разныя политическія группы; былой, наивный, всеобщій либерализмъ отжилъ свое время. Въ серединѣ 1858 года окончательно опредѣляется демократическое и соціалистическое направленіе "Современника"; Добролюбовъ рѣзко разрываетъ съ "либералами" на извѣстномъ обѣдѣ въ память Бѣлинскаго 6 іюня 1858 г.; "Современникъ" начинаетъ безпощадно высмѣивать многоглаголаніе либераловъ, ихъ безпочвенныя надежды, ихъ вѣру въ реформу свыше. Чернышевскій безповоротно отказывается отъ этой вѣры, отъ мысли о возможности провести освобожденіе крестьянъ въ полномъ размѣрѣ -- съ достаточнымъ количествомъ общинной земли и безъ отягощенія выкупными платежами. Что было тѣмъ послѣднимъ толчкомъ, который заставилъ Чернышевскаго и его группу покончить всѣ счеты съ былыми упованіями и надеждами? Этимъ толчкомъ было окончательно опредѣлившееся направленіе бюрократическаго творчества и первые практическіе шаги Губернскихъ Комитетовъ въ серединѣ того же 1858 года. Сразу выяснилась безповоротность двухъ главныхъ пунктовъ приближавшейся реформы: громадность выкупной суммы и нищенскіе надѣлы. При этихъ условіяхъ даже община не можетъ спасти крестьянство отъ разоренія, -- думалъ Чернышевскій. А если такъ, то пусть лучше реформы совсѣмъ не будетъ, пусть лучше остается крѣпостное право: "чѣмъ хуже, тѣмъ лучше". Тогда, быть можетъ, реформа не будетъ дана въ урѣзанномъ видѣ сверху, а будетъ взята и добыта снизу, въ полномъ своемъ объемѣ. Такъ перешелъ Чернышевскій на революціонный путь и продолжалъ идти по немъ все дальше и дальше до самаго конца своей короткой дѣятельности.
   Въ автобіографическомъ романѣ "Прологъ пролога", написанномъ Чернышевскимъ уже въ Сибири, мы найдемъ яркую обрисовку этихъ мыслей Чернышевскаго послѣ его разрыва съ либерализмомъ. "Толкуютъ: освободимъ крестьянъ, -- говоритъ герой этого романа, Волгинъ, въ лицѣ котораго Чернышевскій хотѣлъ дать свой портретъ.-- Гдѣ силы на такое дѣло? Еще нѣтъ силъ. Нелѣпо приниматься за дѣло, когда нѣтъ силъ на него. А видите, къ чему идетъ: станутъ освобождать. Что выйдетъ?-- сами судите, что выходитъ, когда берешься за дѣло, котораго не можешь сдѣлать. Натурально, что: испортишь дѣло, выйдетъ мерзость... Эхъ, наши господа эмансипаторы, всѣ эти ваши Рязанцевы съ компаніею!-- вотъ хвастуны-то, вотъ болтуны-то, вотъ дурачье-то!" {Чернышевскій относитъ этотъ разговоръ къ осени 1857 года; въ. дѣйствительности онъ могъ происходить только осенью 1858 г., когда Чернышевскій-Волгинъ разошелся во взглядахъ съ "либералами" -- Кавелинымъ (Рязанцевъ) и другими "эмансипаторами".}. И, стоя на такой точкѣ зрѣнія, Волгинъ-Чернышевскій склоняется къ теоріи "чѣмъ хуже, тѣмъ лучше": "пусть дѣло объ освобожденіи крестьянъ будетъ передано въ руки людямъ помѣщичьей партіи. Разница не велика"... Съ нимъ спорятъ: "изъ-за чего идетъ борьба между прогрессистами и помѣщичьей партіей? Изъ-за того, съ землею или безъ земли освободитъ крестьянъ. Это колоссальная разница".-- "Нѣтъ, не колоссальная, а ничтожная, -- отвѣчаетъ Волгинъ.-- Была бы колоссальная, если бы крестьяне получили землю безъ выкупа. Взять у человѣка вещь или оставить ее у человѣка, но взять съ него плату за нее -- все равно... Выкупъ -- та же покупка. Если сказать правду, лучше пусть будутъ освобождены безъ земли.
   -- Я не ждалъ услышать отъ васъ это, -- сказалъ Соколовскій {Подъ именемъ Соколовскаго выведенъ Сѣраковскій, офицеръ-полякъ (о немъ см. въ перепискѣ Плещеева), впослѣдствіи казненный во время возстанія 1863--64 гг.}: -- вы говорите, какъ человѣкъ помѣщичьей партіи.
   -- Вопросъ поставленъ такъ,-- вяло отвѣчалъ Волгинъ:-- поэтому я и не интересуюсь имъ.
   -- Чего же вы хотѣли бы? Освобожденія съ землею безъ выкупа? Это невозможно.
   -- Я и говорю: вопросъ поставленъ такъ, что я не нахожу причинъ горячиться даже изъ-за того, будутъ или не будутъ освобождены крестьяне"... (Чернышевскій, Собр. соч., т. X, ч. г. "Прологъ пролога", стр. 91, 13--164 и др.; курсивъ нашъ).
   Если читателю извѣстно все это, то онъ легко пойметъ и три первыя страницы "Критики философскихъ предубѣжденій", непонятыя г. Плехановымъ. Чернышевскій не вѣритъ больше въ реформу свыше; онъ стыдится своихъ былыхъ увлеченій, своихъ диѳирамбовъ правительству, своего "легкомыслія" по вопросу объ освобожденіи съ сохраненіемъ или разрушеніемъ общины. Точно тутъ въ общинѣ дѣло!-- говоритъ Чернышевскій: -- вѣдь все дѣло въ освобожденіи безъ выкупа или съ самымъ небольшимъ выкупомъ: "на предположеніи этихъ двухъ условій была основана та горячность, съ какою я выставлялъ общинное владѣніе необходимымъ довершеніемъ гарантій благосостоянія" (ibid., т. IV, стр. 307). Но теперь надежды эти рухнули,-- а если такъ, то и община ничему не поможетъ; если такъ, то хоть обезземеливайте крестьянъ, хоть оставляйте крѣпостное право -- хуже не будетъ... "Какъ бы то ни было, но пошло въ ходъ глупымъ образомъ начатое мною дѣло объ общинномъ владѣніи. Не всѣ смотрятъ на него съ тѣмъ чувствомъ отвращенія и негодованія, какое внушаетъ оно мнѣ теперь, по разрушеніи надеждъ, въ которыхъ было начато мною. Теперь, я уже сказалъ, я желалъ бы, быть можетъ, чтобы все оно пропало"... (ibid.; подчеркнуто нами). А такъ какъ все равно оно "пропасть" не можетъ, то Чернышевскій -- "дѣлать нечего" -- участвуетъ въ его дальнѣйшемъ веденіи (ibid.) и все-таки продолжаетъ отстаивать общину, а не обезземеливаніе и не частную земельную собственность. И тутъ же, сознавая свою былую "глупость" и "стыдясь" ея, онъ восклицаетъ (въ письмѣ къ Герцену): "умрите за общинное начало!" {Характерной иллюстраціей къ этимъ "революціоннымъ" взглядамъ Чернышевскаго можетъ служить знаменитая прокламація "Къ барскимъ крестьянамъ", составленная навѣрное Чернышевскимъ. Что же касается указаннаго письма къ Герцену, то оно несомнѣнно принадлежитъ Чернышевскому, какъ это свидѣтельствуетъ А. А. Слѣпцовъ, извѣстный въ 60-хъ годахъ членъ "Земли и воли", другъ Н. Серно-Соловьевича, хорошо знавшій Чернышевскаго.-- Оставшіеся послѣ смерти А. А. Слѣпцова бумаги, находятся теперь въ архивѣ М. К. Лемке.}.
   А теперь перечтите тѣ цитаты, которыя сдѣлалъ изъ статьи Чернышевскаго г. Плехановъ, перечтите слова самого г. Плеханова -- и вы увидите, до какой степени "наоборотъ" понялъ Чернышевскаго нашъ марксистъ. Это nec plus ultra пониманія навыворотъ. "Община становилась вредной для народнаго благосостоянія"! "Чернышевскій стыдился самого себя потому, что онъ защищалъ русскую общину въ концѣ 50-хъ годовъ"!-- Вѣдь это же крайній предѣлъ непониманія! Бюрократическая реформа сверху -- вотъ что становилось вреднымъ для народнаго благосостоянія; своей былой вѣры въ эту реформу -- вотъ чего "стыдился" Чернышевскій. "Мы увлекались, да увидѣли, что насъ дурачили", -- такъ характеризовалъ Чернышевскій (въ 1861 г.) періодъ своего либерализма; вотъ почему восклицалъ онъ: "какъ я былъ глупъ!". А г. Плехановъ съ неподражаемымъ простодушіемъ увѣряетъ, что Чернышевскій устыдился своей защиты русской общины! Еще бы, помилуйте: самъ Чернышевскій заявилъ, что съ отвращеніемъ и негодованіемъ смотритъ на начатое имъ дѣло объ общинномъ владѣніи!
   Эта душевная простота г. Плеханова до того меня трогаетъ, что я, въ pendant ему, хочу открыть еще два совершенно новыхъ к никѣмъ раньше не замѣченныхъ основныхъ воззрѣнія Чернышевскаго. Вотъ первый пунктъ: въ романѣ "Прологъ пролога" Соколовскій уговариваетъ Волгина добиваться уничтоженія тѣлеснаго наказанія розгами и шпитцрутенами, а Волгинъ-Чернышевскій отвѣчаетъ: "...я не хочу помогать вашему проекту. Я не желаю, чтобы дѣлались реформы, когда нѣтъ условій, необходимыхъ для того, чтобы реформы производились удовлетворительнымъ образомъ"... (op. cit., стр. 121). Слово въ слово то самое, что и объ освобожденіи крестьянъ съ землею въ общинномъ владѣніи! И если въ послѣднемъ случаѣ это означало, что Чернышевскій признаетъ русскую общину "вредной для народнаго благосостоянія", то въ случаѣ только-что указанномъ это означаетъ -- эврика!-- что по мнѣнію Чернышевскаго отмѣна розги тоже вредна для народнаго благосостоянія! Удивительно, какъ никто раньше этого не замѣтилъ! И чего смотрѣлъ г. Плехановъ?-- А вотъ и пунктъ второй: если въ концѣ 1858 года Чернышевскій сознался въ своей "глупости" за защиту имъ русской общины и если г. Плехановъ съ умилительнымъ простодушіемъ понялъ это текстуально, то позвольте мнѣ принять за чистую монету и слѣдующее "сознаніе" Чернышевскаго -- на этотъ разъ ужъ не въ "глупости", а въ "измѣнѣ народу". Въ первомъ изъ знаменитыхъ "Писемъ безъ адреса" (т.-е. писемъ къ Александру II) Чернышевскій говоритъ о самомъ себѣ: "...я понимаю, что дѣлаю: я измѣняю народу... Да, я измѣняю своему убѣжденію и своему народу. Это низко"... и т. д. (Собр. соч., т. X, ч. II, стр. 295). Это "сознаніе" говоритъ само за себя: Чернышевскій въ началѣ 1862 года "измѣнилъ народу" и перешелъ на сторону бюрократіи,-- какъ этого "не замѣтилъ" г. Плехановъ, удивляюсь! Странно, правда, что за эту "измѣну народу" Чернышевскаго скоро посадили въ крѣпость, а затѣмъ держали двадцать лѣтъ въ Сибири; странно -- но что подѣлаешь! Вѣдь это не болѣе странно, чѣмъ то необъяснимое обстоятельство, что только-что признавъ въ одной статьѣ русскую общину "вредной для народнаго благосостоянія", Чернышевскій тѣмъ же перомъ и тѣми же чернилами тутъ же написалъ другую статью, въ которой восклицалъ: "умрите за сохраненіе равнаго права каждаго крестьянина на землю, умрите за общинное начало"...
   Вотъ сколько новыхъ открытій ad usum г. Плеханова! Чернышевскій -- сторонникъ сохраненія розги и Чернышевскій -- измѣнникъ народу: это открытіе не меньшей цѣнности, чѣмъ невѣроятное открытіе г. Плеханова о Чернышевскомъ -- противникѣ русской общины! Г. Плехановъ выпустилъ въ свѣтъ толстую книгу о Чернышевскомъ sub specie marxismi: странно, что мы не находимъ въ ней всѣхъ этихъ новыхъ точекъ зрѣнія на Чернышевскаго...
   

X.

   Я позволилъ себѣ сказать, что г. Плехановъ исказилъ одинъ изъ основныхъ пунктовъ міровоззрѣнія Чернышевскаго; полагаю, что это теперь достаточно подтверждено неоспоримыми данными. Но если даже обликъ Чернышевскаго былъ такъ грубо искаженъ въ зеркалѣ марксистской истины, то можно себѣ представить, что получилось въ этомъ зеркалѣ отъ міровоззрѣнія Михайловскаго! Весь хваленый "объективизмъ" нашего марксиста сразу сошелъ на нѣтъ, лишь только рѣчь зашла о "субъективизмѣ"! Отнестись къ Михайловскому пристрастнѣе и несправедливѣе г. Плеханова -- довольно мудрено; какъ видно, г. Плехановъ и до сихъ поръ еще злобствуетъ на него, сводитъ съ нимъ старые полемическіе счеты... А казалось бы, можно съ большей вдумчивостью остановиться передъ еще свѣжей могилой и безпристрастнѣе оцѣнить послѣдняго изъ ряда великихъ русскихъ публицистовъ XIX вѣка.
   Но г. Плехановъ не хочетъ воздать должное своему былому противнику; онъ силится смотрѣть на него сверху внизъ, несмотря на то, что ихъ взаимное положеніе какъ разъ обратное... Онъ заявляетъ, что Чернышевскій былъ "по крайней мѣрѣ на три головы" выше Михайловскаго, что міровоззрѣніе Михайловскаго было "страшнымъ пониженіемъ" уровня русской общественной мысли по сравненію съ уровнемъ начала сороковыхъ годовъ и -- договоримъ за г. Плеханова -- съ уровнемъ девяностыхъ годовъ. Послѣднее само собой разумѣется: чѣмъ ниже Михайловскій, тѣмъ выше г. Плехановъ, чѣмъ слабѣе и ошибочнѣе народничество, тѣмъ сильнѣе и истиннѣе марксизмъ. Но именно потому нашему марксисту и слѣдовало, хотя бы изъ чувства личнаго достоинства и самоуваженія, скорѣе переоцѣнить, чѣмъ недооцѣнить Михайловскаго. А онъ вмѣсто этого занялся измѣреніемъ роста... Я сильно опасаюсь однако, какъ бы г. Плехановъ не оказался "по крайней мѣрѣ на три головы" ниже того человѣка, на котораго онъ столь тщетно пытается смотрѣть сверху внизъ...
   Но оставимъ въ сторонѣ всѣ эти партійные счеты; Михайловскій выше ихъ. И тѣмъ хуже для г. Плеханова, если онъ не хочетъ или не умѣетъ воздать должное своему былому противнику: этимъ онъ себя не возвеличитъ. Обратимся лучше къ той критикѣ, которой г. Плехановъ въ тысячу первый разъ подвергаетъ "субъективизмъ" Михайловскаго съ высоты своего объективнаго величія.
   "...Въ чемъ заключается главная отличительная черта субъективизма?" -- спрашиваетъ г. Плехановъ, обращаясь за отвѣтомъ къ "Исторіи русск. общ. мысли", и приводитъ отвѣтъ: "субъективизмь есть признаніе телеологизма въ соціологіи". Если г. Плехановъ пожелалъ обратиться за отвѣтомъ къ моей книгѣ, то онъ долженъ былъ привести полный отвѣтъ на поставленный имъ вопросъ, а не замалчивать двѣ трети отвѣта. На страницахъ 175--187 второго тома своей книги я подробно говорю о томъ, что "субъективизмъ" Михайловскаго характеризуется тремя главными отличительными чертами -- примѣненіемъ къ соціологіи телеологизма, категоріи справедливости и категоріи возможности: "эти три стороны главнымъ образомъ и опредѣляютъ собой субъективизмъ Михайловскаго" (т. II, стр. 179; см. еще стр. 184 и др.). Кажется, это достаточно ясно сказано; отчего же нашъ критикъ умалчиваетъ о двухъ изъ этихъ трехъ сторонъ? Причина простая: о категоріи справедливости, о примѣненіи этики къ соціологіи онъ молчитъ потому, что ему слишкомъ памятны тѣ удары критики, которые испыталъ на себѣ марксизмъ за отрицаніе этого примѣненія. Именно въ этой области субъективизмъ Михайловскаго одержалъ полную побѣду надъ марксизмомъ; именно въ этой области марксисты стали въ концѣ концовъ растерянно отмалчиваться на всѣ возраженія -- характерные примѣры этого приводятся въ моей книгѣ (напр., т. II, стр. 381--384). И г. Плехановъ предпочитаетъ не упоминать объ этомъ щекотливомъ вопросѣ; не думаю, чтобы эта тактика замалчиванія могла помочь марксизму. Молчитъ г. Плехановъ также и о примѣненіи къ соціологіи категоріи возможности, характерномъ для "субъективизма". Причина тоже простая: вся дальнѣйшая критика г. Плеханова построена на смѣшеніи понятій детерминизма и фатализма; его возраженія не могли бы имѣть мѣста, если бы онъ обратилъ вниманіе свое и читателей на то положеніе субъективизма, что "въ соціологіи примѣнима не только категорія необходимости, но и категорія возможности" (ibid, т. II, стр. 176). Таковы пріемы критики г. Плеханова. Что прикажете дѣлать съ людьми, которые не то что не могутъ понять, а просто не хотятъ понять, не хотятъ даже услышать, и, заткнувъ пальцами уши, кричатъ по-фамусовски: "не слушаю! подъ судъ! подъ судъ!"
   Читатель видитъ, до какой степени "не объективно" (мягко говоря) поступаетъ нашъ объективный соціологъ съ ненавистнымъ ему "субъективизмомъ": онъ на двѣ трети замалчиваетъ его. Такъ и быть, оставимъ въ сторонѣ то, о чемъ "не говоритъ" г. Плехановъ; посмотримъ, что же онъ "говоритъ" о субъективизмѣ. Вотъ его главный доводъ: субъективизмъ противопоставляетъ субъективныя стремленія людей объективному ходу общественнаго развитія, а это "просто-напросто нелѣпо", ибо первыя обусловливаются вторымъ. "Другими словами, ошибка субъективизма, -- какъ и всякаго утопизма вообще, -- заключается въ томъ, что онъ, смотря на сознательную дѣятельность людей, какъ на причину общественнаго развитія, не понимаетъ того, что прежде чѣмъ стать его причиной, дѣятельность эта по необходимости должна явиться его слѣдствіемъ" (VII, 109 и 114). Нѣтъ, Михайловскій хорошо понималъ эту старую истину, но кромѣ того онъ понималъ еще и другую, недоступную сознанію господъ объективныхъ соціологовъ: онъ понималъ, что, будучи слѣдствіемъ общественнаго развитія, сознательная дѣятельность людей въ свою очередь неизбѣжно является причиной его. Между объективнымъ ходомъ общественнаго развитія и субъективными стремленіями людей имѣется не простое одностороннее дѣйствіе, а взаимодѣйствіе, и отрицать это -- "просто-напросто нелѣпо"...
   Но тутъ нашъ марксистъ выставляетъ слѣдующую неотразимую дилемму: "или субъективныя стремленія соціологовъ противорѣчатъ объективному ходу общественнаго развитія и тогда такому соціологу не суждено видѣть свои стремленія осуществленными; или же его субъективныя стремленія опираются на объективный ходъ общественнаго развитія и выражаютъ его собой, и тогда соціологу нѣтъ ни малѣйшей надобности становиться на особую субъективную точку зрѣнія по той простой причинѣ, что тогда субъективное совпадаетъ съ объективнымъ" (VII, 109). Пусть такъ; намъ осталось только узнать этотъ единый и неизбѣжный "объективный ходъ общественнаго развитія". Марксисты и даютъ намъ его въ своемъ "научномъ прогнозѣ", увѣренные въ его фатальности. Блаженны вѣрующіе -- и такими вѣрующими фаталистами всегда были ортодоксальные марксисты; они не видѣли возможности разнопричинности тождественныхъ слѣдствій, возможности того, что одно и то же слѣдствіе можетъ быть результатомъ различныхъ причинныхъ рядовъ (см. объ этомъ въ "Ист. русск. общ. мысли", т. II, стр. 366--367). Это значитъ, иными словами, что остается неопровергнутой возможность различныхъ путей объективнаго хода общественнаго развитія, остается неопровергнутымъ примѣненіе категоріи возможности къ соціологіи. Все наше отношеніе къ живымъ вопросамъ общественности покоится на этомъ неопровергнутомъ -- ибо неопровержимомъ -- положеніи; наша практика исходитъ изъ этой теоріи {См. выше послѣднія страницы статьи "Жизнь и теоріи".}. А если такъ, то и неотразимая дилемма г. Плеханова рѣшается совсѣмъ просто: да, мои субъективныя стремленія или противорѣчатъ, или не противорѣчатъ объективному ходу развитія; но какъ быть, если этотъ "объективный ходъ" можетъ направиться по двумъ путямъ? Марксисты вѣрятъ, что путь этотъ только единъ и что они стоятъ на немъ -- въ-этомъ вѣдь и заключается абсолютная марксистская истина; эта вѣра марксизма въ свой "научный прогнозъ" умилительна, но не общеобязательна, это не наука, а религія. Въ области же науки мы здѣсь вплотную подошли къ ряду глубочайшихъ философскихъ проблемъ -- о детерминизмѣ, о свободѣ воли, о категоріи возможности и т. п.; разобраться во всѣхъ этихъ вопросахъ г. Плехановъ совершенно безсиленъ, такъ какъ стоитъ на почвѣ наивной матеріалистической философіи. Объ этомъ, впрочемъ, ниже.
   Мнѣ незачѣмъ подробно останавливаться на вопросѣ: что же лежитъ въ основѣ этого расхожденія марксистскаго "объективизма" съ народническимъ "субъективизмомъ"? Читатели знаютъ, что въ основѣ этого расхожденія лежитъ различное отношеніе къ человѣческой личности. Анти-индивидуалистическая теорія марксизма и индивидуалистическая концепція народничества не примиримы и не соединимы; выборъ между ними дѣлается безсознательно и на психологической почвѣ. Читатель знаетъ, что для насъ личность есть высшая точка человѣческаго міровоззрѣнія и всемірной исторіи; отношеніе же марксизма къ личности достаточно извѣстно. Спорить тутъ не о чемъ; тутъ надо только установить фактъ расхожденія.
   Но когда отъ этого общаго положенія споръ переходитъ на частные вопросы, то тутъ уже нельзя оставлять безъ вниманія явныя искаженія и намѣренныя или ненамѣренныя Извращенія. Мы уже видѣли, что г. Плехановъ дѣйствительно исказилъ центральную мысль Чернышевскаго; мы вынуждены теперь показать, до какой степени "наоборотъ" понимаетъ нашъ критикъ Михайловскаго. И, къ сожалѣнію, при этомъ безспорно выяснится, что искаженіе это является явно намѣреннымъ.
   Рѣчь идетъ о синтезѣ "соціализма" и "политики" во второй половинѣ семидесятыхъ годовъ народовольцами вообще и Михайловскимъ въ особенности. Какъ извѣстно, Михайловскій сначала отрицательно относился ко всякимъ политическимъ реформамъ, полагая, что буржуазная конституція можетъ ухудшить положеніе народа; свобода и права, конечно, желательны, но -- "да будутъ они прокляты, если они не только не дадутъ намъ возможности разсчитаться съ долгами (народу), но еще увеличатъ ихъ!" Такъ восклицалъ Михайловскій (въ 1873 году) и высказывалъ этимъ завѣтнѣйшую мысль всего современнаго ему народничества. Но скоро онъ созналъ свою ошибку; онъ понялъ, что, отстраняясь отъ политической борьбы, соціалисты только способствуютъ развитію буржуазіи; уже въ 1876 году Михайловскій твердо сталъ на эту точку зрѣнія, къ которой вскорѣ склонилось почти все народничество. Въ первыхъ нумерахъ "Народной Воли" за 1879 г. Михайловскій имѣлъ возможность ясно и открыто высказать эту свою мысль, отъ которой впослѣдствіи никогда не отказывался. (См. обо всемъ этомъ "Ист. русск. общ. мысли", т. II, стр. 109--111, 114--116 и др.).
   Все это общеизвѣстно. Но вотъ г. Плеханову хочется доказать, что и въ восьмидесятыхъ годахъ Михайловскій стоялъ на своей первоначальной точкѣ зрѣнія. Это онъ доказываетъ двумя путями. Первый -- ссылка на статью г. Николадзе "Освобожденіе Н. Г. Чернышевскаго" ("Былое", 1906 г., No 9). Г. Николадзе разсказываетъ, что когда онъ -- дѣло было въ 1882 году -- въ разговорѣ съ Михайловскимъ выразилъ изумленіе, что народовольцы въ своихъ переговорахъ со Священной Дружиной предъявляютъ лишь "требованія узко-соціалистическаго характера, безъ политической подкладки", то Михайловскій будто бы отвѣтилъ, что партія теперь убѣдилась, что политическія реформы поведутъ къ упроченію во власти буржуазіи и что это будетъ не прогрессъ, а регрессъ (loc. cit, стр. 255--256). "Нечего сказать, превосходный синтезъ соціализма и политики!" -- иронически комментируетъ это г. Плехановъ. Нечего сказать, превосходный способъ критики! Имѣя передъ собою десятокъ томовъ сочиненій Михайловскаго, г. Плехановъ обращается къ статьѣ г. Николадзе. Онъ забываетъ при этомъ сообщить своимъ читателямъ, что сама редакція "Былого" дважды подчеркиваетъ крайнюю субъективность этой статьи; онъ забываетъ при этомъ обратить вниманіе на воспоминанія самого Михайловскаго и его отзывъ о г. Николадзе (напечатано въ No 54 "Революціонной Россіи" и перепечатано въ "Быломъ", 1907 г., No 9, стр. 212). Если даже и допустить, что память не измѣнила г. Николадзе и что Михайловскій дѣйствительно произнесъ приписываемую ему фразу, то это еще нисколько не рѣшаетъ вопроса, почему Михайловскій могъ сказать это г. Николадзе, которому онъ "не особенно довѣрялъ" (ibid.). Все это надо принять во вниманіе, прежде чѣмъ позволять себѣ судить обо всемъ этомъ.
   Но главное: вѣдь отъ Михайловскаго намъ осталось богатое литературное наслѣдство, въ которомъ г. Плехановъ можетъ искать подтвержденія своей невѣроятной мысли о томъ, что Михайловскій не признавалъ "синтеза соціализма и политики". И г. Плехановъ пытается сдѣлать это. Онъ переписываетъ изъ статьи Михайловскаго (1873 года!) большую цитату, заканчивающуюся извѣстнымъ намъ "проклятіемъ" правамъ и свободѣ, -- и заключаетъ: "этотъ "синтезъ" такъ хорошъ, что теперь рѣшительно не стоитъ вдаваться въ его критику" (VII, 116). Да, дѣйствительно, не стоитъ, такъ какъ самъ Михайловскій три-четыре года спустя призналъ, какъ мы знаемъ, ошибочность этой мысли; это не мѣшаетъ ей оставаться яркимъ, рѣзкимъ и характернымъ выраженіемъ міровоззрѣнія семидесятыхъ годовъ. Но г. Плеханову хочется доказать, что и въ восьмидесятыхъ годахъ Михайловскій держался своего прежняго ошибочнаго взгляда. "Достаточно сказать одно, -- заявляетъ онъ: -- Михайловскій уже значительно позже, въ "Литературныхъ замѣткахъ" 80-хъ годовъ, съ гордостью вспоминалъ этотъ свой "синтезъ" и снова формулировалъ его такъ"... (VII, 116). И г. Плехановъ цитируетъ слѣдующія слова Михайловскаго: "свобода великая и соблазнительная вещь, но мы не хотимъ свободы, если она, какъ было въ Европѣ, только увеличитъ нашъ вѣковой долгъ народу... Я твердо знаю, что (сказавъ это) выразилъ одну изъ интимнѣйшихъ и задушевнѣйшихъ идей нашего времени"...
   Странная вещь, непонятная вещь! Неужели же дѣйствительно Михайловскій, въ 1876--1878 г. увидѣвшій свою былую ошибку отрицанія "политики", теперь, два года спустя, снова впадаетъ въ свою прежнюю ошибку? Чтобы отвѣтить на этотъ вопросъ, стоитъ только перечесть "инкриминируемую" Михайловскому его статью въ т. IX "Отечественныхъ Записокъ" за 1880 годъ (Собр. соч., т. IV, стр. 940--952). Перечтите -- и вы увидите, въ чемъ заключается легкомысленная передержка г. Плеханова. Въ этой статьѣ Михайловскій подводитъ итогъ міровоззрѣнію семидесятыхъ годовъ; вспоминаетъ онъ и о своей старой формулѣ, такъ ярко характеризующей эту эпоху. Тутъ-то и встрѣчается та фраза, первую половину которой привелъ г. Плехановъ: "я твердо знаю, что выразилъ одну изъ интимнѣйшихъ и задушевнѣйшихъ идей нашего времени; ту именно, которая придаетъ семидесятымъ годамъ оригинальную физіономію и ради которой они, эти семидесятые годы, принесли страшныя, неисчислимыя жертвы, о чемъ впрочемъ говорить еще рано"... (Собр. соч., т. IV, стр. 949). И далѣе Михайловскій переходитъ къ разсказу о томъ, какъ и почему создалось такое воззрѣніе: "наше дѣло вотъ какъ происходило", -- начинаетъ разсказывать онъ. Вы понимаете, что теперь, въ 1880 году, все это для Михайловскаго -- уже исторія, общіе контуры которой онъ мастерски набрасываетъ въ этой своей статьѣ. А г. Плехановъ убѣждаетъ своихъ читателей, что Михайловскій говоритъ здѣсь не о прошломъ, а о настоящемъ, о восьмидесятыхъ годахъ!
   Что это: незнаніе или намѣренное искаженіе мыслей былого противника? Конечно, не незнаніе, такъ какъ г. Плехановъ, какъ видимъ, знаетъ эту статью 1880 года. Если же онъ не знаетъ этого (допустимъ!), то ужъ зато, конечно, знаетъ статьи Михайловскаго въ "Русскомъ Богатствѣ" конца девяностыхъ годовъ, въ эпоху жаркой полемики Михайловскаго съ марксистами, въ томъ числѣ и съ г. Плехановымъ; эти статьи г. Плехановъ, конечно, знаетъ гораздо лучше, не такъ ли? Въ такомъ случаѣ разрѣшите мнѣ напомнить про небольшой урокъ, данный Михайловскимъ одному изъ марксистскихъ критиковъ -- бойкому, небездарному, но крайне поверхностному Евгенію Соловьеву (Андреевичу). Этотъ марксистскій критикъ цитировалъ тѣ же самыя, что и г. Плехановъ, слова Михайловскаго о долгѣ народу, о проклятіи правамъ и свободѣ -- и тоже находилъ, подобно г. Плеханову, что этотъ "синтезъ" Михайловскаго такъ хорошъ, что заслуживаетъ только насмѣшекъ. Отвѣчая ему, Михайловскій приводитъ рядъ цитатъ изъ своей статьи 1873 года и замѣчаетъ по поводу ихъ: "ахъ, это очень молодо, и тѣ же семидесятые годы научили меня многому -- см., напримѣръ, замѣтки 1880 г., Сочиненія IV, 952. (Здѣсь Михайловсклй ссылается на ту самую статью, которую мы цитировали выше и которая извѣстна г. Плеханову.-- И.-Р.). Но вѣдь это написано четверть вѣка назадъ, напечатано сначала въ журналѣ и перепечатано четыре раза въ изданіяхъ сочиненій. Какой же конструкціи лобъ надо имѣть, чтобы nз поводу именно этой статьи утверждать..." -- то, что утверждалъ слишкомъ развязный Е. Соловьевъ (см. "Русское Богатство" 1899 г., No 10). Послѣ этого прошло, еще много лѣтъ; и теперь г. Плехановъ не желаетъ замѣчать того, что было уже не четыре, а шесть разъ перепечатано въ сочиненіяхъ Михайловскаго по вопросу о синтезѣ политики и соціализма. Какъ думаетъ г. Плехановъ, не повторилъ ли бы теперь Михайловскій свой прежній вопросъ о "конструкціи лба", но только въ еще болѣе рѣзкихъ выраженіяхъ? Я этого не повторю, но скажу только: да будетъ г. Плеханову стыдно.
   Въ заключеніе -- вторая, не менѣе любопытная параллель. Какой-то фельетонистъ казенной газеты "Россія", озлобленно разбирая въ рядѣ фельетоновъ (1907 г.) мою книгу и въ частности мою критику Михайловскаго, заявилъ: "г. ИвановъРазумникъ старается доказать, что въ этой области (мнимой научности и дремучей идейности) онъ умнѣе покойнаго Михайловскаго. Но, повидимому, въ этой области "умнѣе" -- неумѣстно. Возможенъ только одинъ вопросъ: кто глупѣе?" -- Г. Плехановъ повторяетъ то же самое, nur mit ein bischen anderen Worten: "г. Ивановъ-Разумникъ, -- говоритъ онъ,-- могъ только перепутать то, что было и безъ того запутано въ утопическихъ построеніяхъ Михайловскаго" (VII, 113). Какъ видите, это все тотъ же вопросъ: "кто глупѣе?". Долженъ признаться, что такая постановка вопроса является для меня незаслуженно лестной: если г. Плехановъ и фельетонистъ "Россіи", вкупѣ и влюбѣ, хотятъ поставить меня по "глупости" и "запутанности" рядомъ съ Михайловскимъ, то я чувствую себя болѣе, чѣмъ удовлетвореннымъ...
   Сотрудника "Россіи" -- самъ Богъ проститъ; но какъ же не стыдно г. Плеханову писать о Михайловскомъ весь тотъ вздоръ, который такъ обильно разсыпанъ имъ въ главкѣ, посвященной этому большому писателю?
   

XI.

   По-марксистски расправившись съ Михайловскимъ, г. Плехановъ переходитъ къ апологіи марксизма. Ортодоксальный марксизмъ есть система абсолютной истины; и хотя Энгельсъ когда-то утверждалъ, что "діалектическая философія" марксизма на всемъ видитъ печать неизбѣжнаго паденія и что устоять передъ нею не можетъ ничто -- но, разумѣется, это не относится къ марксизму, который именно и есть та діалектическая философія, предъ которой ничто не устоитъ... О чемъ же тутъ спорить? Нашъ марксистъ поэтому обходитъ мимо всѣ общіе вопросы моей критики марксизма и останавливается лишь на частныхъ вопросахъ -- объ общинѣ, о "чѣмъ хуже, тѣмъ лучше", о Zusammenbruchs и Verelendungstheorie и т. д. При этомъ онъ обвиняетъ меня въ искаженіи марксизма, въ недобросовѣстномъ къ нему отношеніи и тому подобныхъ преступленіяхъ...
   Прежде чѣмъ отвѣчать на это по существу, отмѣчу мимоходомъ слѣдующее курьезное обстоятельство: спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ появленія разбираемой нами статьи г. Г. Плеханова, въ томъ же журналѣ появилась рецензія нѣкоего г. Г. П. на мою книгу "О смыслѣ жизни" -- рецензія, подобно статьѣ г. Г. Плеханова, очень неблагосклонная. Подобно г. Г. Плеханову, г. Г. П. крайне недоволенъ и изложеніемъ и содержаніемъ моей книги, но въ то же время такъ аттестуетъ пишущаго эти строки: "авторъ -- трудолюбивый и добросовѣстный писатель, и долженъ же онъ понимать, что..." ("С'овр. Міръ", 1909 г., No 3, стр. 132). Что я долженъ понимать -- это намъ здѣсь неинтересно, а интересно вотъ что: кому же вѣрить? Почтенному г. Г. Плеханову, который обвиняетъ меня въ недобросовѣстности, или не менѣе, надѣюсь, почтенному г. Г. П., который тогда же и на страницахъ того же журнала столь лестно именуетъ меня "добросовѣстнымъ писателемъ"?
   Но это только къ слову: конечно, г. Г. Плехановъ не отвѣтствененъ за мнѣнія г. Г. П., а г. Г. П. въ свою очередь можетъ писать нѣчто діаметрально противоположное тому, что пишетъ г. Г. Плехановъ; но все-таки любопытно, насколько мнѣнія людей могутъ расходиться... А теперь оставимъ въ сторонѣ лестную для меня аттестацію г. Г. П. о моей добросовѣстности и обратимся къ г. Г. Плеханову, который негодуетъ на мою недобросовѣстность въ очень нелестныхъ выраженіяхъ. Замѣчу кстати, что и г. А. Луначарскій, слѣдуя по стопамъ г. Г. Плеханова, обвиняетъ меня въ шуллерствѣ, недобросовѣстности, чудовищно-наглой лжи и прочихъ милыхъ преступленіяхъ по отношенію къ марксизму. Tantaene animis marxistibus ігае! Я еще не теряю однако надежды, что какъ послѣ такихъ же обвиненій г. Г. Плеханова меня оправдалъ нѣкій г. Г. П., такъ и послѣ брани г. А. Луначарскаго меня, быть можетъ -- сладкая надежда!-- похвалитъ какой-нибудь г. А. Л. Но если даже эта лестная надежда и не осуществится, то все же я могу только съ улыбкой сожалѣнія смотрѣть на всю эту кучу брани, выдвинутую господами Г. Плехановымъ и А. Луначарскимъ вмѣсто аргументовъ. Оба моихъ Юпитера сердятся, но не опровергаютъ. Приведя изъ "Ист. русск. общ. мысли" цитату, относящуюся къ марксистской теоріи "чѣмъ хуже, тѣмъ лучше", г. Плехановъ замѣчаетъ: "безполезно оспаривать это, но полезно обратить на это вниманіе для характеристики г. Иванова-Разумника" (VII, 122). И г. Луначарскій повторяетъ вслѣдъ за г. Плехановымъ чуть ли не слово въ слово: "спорить съ этимъ, доказывать, что это безпардонное вранье -- совершенно безполезно" (273). Это очень грубо сказано -- новѣдь зато же это и вѣрно сказано: да, господа, вамъ "совершенно безполезно" спорить съ этимъ "безпардоннымъ враньемъ" -- безполезно потому, что мнѣ очень легко доказать истинность своихъ утвержденій.
   Главный вопросъ здѣсь въ томъ -- какъ построена въ "Исторіи русск. общ. мысли" глава объ ортодоксальномъ марксизмѣ? А построена она на основаніи слѣдующихъ соображеній, которыя я считаю вѣрными и въ настоящее время. Послѣ крупныхъ именъ Герцена, Чернышевскаго, Лаврова, Михайловскаго -- именъ, характеризующихъ и опредѣляющихъ собою цѣлыя направленія русской общественной мысли,-- появился рядъ почтенныхъ, но сравнительно мелкихъ именъ, сумма которыхъ характеризовала собою большое по значенію теченіе марксизма. Гг. Бельтовъ-Плехановъ, Ленинъ-Ильинъ, П. Струве, М. Туганъ-Барановскій, Л. Аксельродъ, П. Масловъ, М. Филипповъ и многіе иные въ суммѣ характеризуютъ собою русскій марксизмъ девяностыхъ годовъ. Нѣкоторые изъ нихъ потомъ ушли отъ марксизма, а изъ оставшихся наиболѣе крупнымъ и талантливымъ несомнѣнно былъ и остался г. Плехановъ (что отмѣчено и въ моей книгѣ). Но, конечно, -- не настолько крупнымъ и не настолько талантливымъ, чтобы имъ однимъ можно было характеризовать весь русскій марксизмъ, чтобы вмѣсто главы "Девяностые годы" можно было въ "Исторіи русск. общ. мысли" помѣщать главу "Плехановъ". А потому мнѣ пришлось, говоря о марксизмѣ, взять своего рода средній типъ ортодоксальнаго марксиста, какимъ онъ сложился въ моемъ пониманіи послѣ добросовѣстнаго (апеллирую къ мнѣнію г. Г. П...) изученія марксистскихъ журналовъ, книгъ и брошюръ той эпохи. Утверждаю, что вся глава "Исторіи русск. общ. мысли" о марксизмѣ построена на данныхъ, почерпнутыхъ мною, главнымъ образомъ, изъ статей "Новаго Слова", "Начала", "жизни", "Научнаго Обозрѣнія" -- марксистскихъ журналовъ девяностыхъ годовъ, гдѣ подъ псевдонимами писалъ и самъ г. Плехановъ.
   Правда, такой процессъ своего рода "интегрированія" марксизма отъ "Новаго Слова" до "Искры", черезъ всѣ иногда безконечно-малыя статьи и статейки, является дѣломъ довольно затруднительнымъ вслѣдствіе массы взаимныхъ противорѣчій, которыми былъ такъ богатъ марксизмъ девяностыхъ годовъ именно изъ-за отсутствія одного большого, центральнаго писателя. Тутъ приходилось выбирать наиболѣе общій взглядъ, не обращая вниманія на частныя противорѣчія. Позволю себѣ привести одинъ примѣръ, случайно подвернувшійся подъ руку. Въ "Исторіи русск. общ. мысли" вы найдете слѣдующую фразу: "мы не придаемъ никакого вѣса кассандровскимъ пророчествамъ (марксистовъ) о грядущей скорой гибели русской внѣсословной и внѣклассовой интеллигенціи" (т. II, стр. 520). По поводу этой фразы одинъ изъ мало замѣтныхъ марксистовъ (г. Кранихфельдъ) полемизируетъ съ авторомъ, считая, что авторъ навязываетъ марксистамъ "невообразимую чепуху"... "Гдѣ и когда, -- спрашиваетъ онъ, -- гдѣ и когда ортодоксальные русскіе марксисты пророчили русской (внѣсословной и внѣклассовой -- И.-Р.) интеллигенціи быстрое увяданіе и умираніе? Гдѣ и когда сопоставляли они судьбу интеллигенціи съ судьбами русской общины? Гдѣ и когда строили они тѣ "поистинѣ удивительные силлогизмы", которые имъ приписываетъ Ивановъ-Разумникъ?-- Нигдѣ и никогда, долженъ будетъ отвѣтить намъ самъ авторъ этой игривой выходки. Вѣдь онъ, такъ добросовѣстно точно цитирующій чужія слова (еще разъ добросовѣстность!-- И.-Р.), такъ старательно сопровождающій каждую взятую имъ цитату ссылкой на соотвѣтствующаго автора и даже на страницу -- здѣсь, въ интерпретаціи марксистской позиціи, даже не намекнулъ о томъ, отъ кого онъ могъ слышать весь этотъ вздоръ". Это напечатано на 38-й страницѣ февральскаго тома журнала "Совр. Міръ" за 1908 г. А на страницахъ 84--95 той же книги, того же года и того же журнала помѣщена статья другого марксиста (г. Іорданскаго) подъ заглавіемъ "Кризисъ интеллигенціи"; въ статьѣ этой доказывается именно та мысль, что внѣклассовая русская интеллигенція самимъ ходомъ вещей обречена на увяданіе и умираніе. Итакъ, второй марксистъ высказываетъ именно то самое, что первый марксистъ полусотней страницъ выше называлъ "вздоромъ" и "невообразимой чепухой"... Какъ тутъ быть бѣдному будущему историку? Правда, оба эти марксиста -- не то что dii minimi, а просто незамѣтно малыя величины во всемъ теченій русскаго марксизма; но все же правъ-то вѣдь только кто-нибудь одинъ изъ нихъ! Выборъ сдѣлать не трудно: г. Іорданскій выражаетъ очень распространенный взглядъ марксистовъ на интеллигенцію, а г. Кранихфельдъ, считающій этотъ взглядъ "вздоромъ" к "невообразимой чепухой", занимаетъ совершенно одинокую позицію, которая представитъ интересъ только для будущаго біографа и истолкователя твореній г. Кранихфельда... А все-таки любопытная картина: одинъ марксистъ спрашиваетъ -- гдѣ и когда марксисты пророчили гибель русской интеллигенціи, гдѣ и когда они говорили такую "невообразимую чепуху", а другой марксистъ тамъ же и тогда же пророчитъ русской интеллигенціи скорую гибель... Маленькое недоразумѣніе двухъ сотрудниковъ одного журнала.
   Итакъ, читатель видитъ, какимъ путемъ дѣлается выборъ общаго взгляда, характеризующаго марксизмъ, независимо отъ частныхъ противорѣчій отдѣльныхъ мелкихъ представителей марксизма. Я не намѣренъ въ настоящей статьѣ доказывать правильность такого отбора, произведеннаго въ "Исторіи русск. общ. мысли" надъ цѣлымъ рядомъ частныхъ вопросовъ; но я готовъ, если пожелаетъ г. Плехановъ, взять любой вопросъ -- напримѣръ, вопросъ о "чѣмъ хуже, тѣмъ лучше", якобы столь невѣрно освѣщенный въ моей книгѣ -- и доказать путемъ обращенія къ журнальной марксистской литературѣ девяностыхъ годовъ, что мною правильно выбрана изъ ряда марксистскихъ мнѣній та равнодѣйствующая, которая характеризуетъ собою весь марксизмъ. Конечно, г. Плехановъ можетъ пожелать, чтобы я характеризовалъ марксизмъ инымъ путемъ -- путемъ изученія мнѣній и мыслей одного его, г. Плеханова; вѣдь общая тенденція критическихъ статей этого писателя можетъ быть выражена формулой "marxisme -- c'est moi", ибо всѣхъ марксистовъ, несогласныхъ съ нимъ, нашъ авторъ не желаетъ признавать настоящими марксистами: русскій марксизмъ -- это г. Плехановъ съ немногими подобными ортодоксами. Но читателю извѣстно, почему мы держимся иного мнѣнія и не считаемъ возможнымъ замѣнить главу о девяностыхъ годахъ главою о г. Плехановѣ.
   Итакъ, повторяю: если г. Плехановъ выразитъ желаніе, то я готовъ ему доказать указаннымъ выше путемъ правильность своей характеристики марксизма. Читатели тогда будутъ еще разъ имѣть случай убѣдиться, что если г.г. Плехановъ и Луначарскій вкупѣ и влюбѣ говорятъ: "безпардонное вранье", то это надо читать: "истина". Неужели же и наоборотъ? Это было бы очень печально для марксистской истины... А. что иногда дѣло обстоитъ именно такъ, въ этомъ читатель сейчасъ убѣдится.
   Г. Плехановъ встрѣтилъ въ "Исторіи русск. общ. мысли" слѣдующую фразу: ортодоксальный марксизмъ опирался на "перевернутаго вверхъ ногами Гегеля" (т. II, стр.. 447). Эта фраза возмутила нашего марксиста и онъ замѣчаетъ по ея поводу: "любопытны критическіе пріемы... г. Иванова-Разумника. Ортодоксальный марксизмъ опирается у него на перевернутаго вверхъ ногами Гегеля. Приписавъ марксизму столь "шаткую" опору, онъ съ удовольствіемъ констатируетъ потомъ, что марксизмъ рухнулъ внизъ отъ легкаго толчка. Откуда же взялся перевернутый вверхъ ногами Гегель? Марксъ говорилъ, что діалектика Гегеля даетъ въ общихъ чертахъ вѣрное изображеніе процесса развитія дѣйствительности, но, благодаря своему идеалистическому характеру, переворачиваетъ его вверхъ ногами. Поэтому необходимо перевернуть это изображеніе, поставить его на ноги, т.-е. сдѣлать діалектику матеріалистической. Такова была мысль Маркса. Кто не соглашается съ ней, разумѣется, имѣетъ полное право критиковать ее. Но нашъ авторъ предпочелъ ограничиться извращеніемъ этой мысли: онъ перевернулъ ее вверхъ ногами и написалъ, что марксизмъ опирался на перевернутаго вверхъ ногами Гегеля. Я уже сказалъ, -- заканчиваетъ г. Плехановъ изысканной любезностью, -- что неразуміе обнаруживаетъ подчасъ тоже порядочную хитрость"... (VII, 124). Вотъ вамъ примѣръ обвиненія пишущаго эти строки въ "извращеніи", въ "неразумной хитрости", въ "безпардонномъ враньѣ" и проч., и проч.; за марксистскую истину вступается г. Плехановъ и возстановляетъ извращенную мною мысль Маркса. Прекрасно. А теперь позвольте мнѣ привести слѣдующія слова Энгельса: "діалектика понятій (въ марксизмѣ) сама становилась лишь сознательнымъ отраженіемъ діалектическаго движенія внѣшняго міра. Вмѣстѣ съ этимъ гегелевская діалектика была перевернута на голову, а лучше сказать, на ноги, такъ какъ на головѣ стояла она прежде"... Какъ "лучше сказать" -- въ этомъ мы разойдемся съ марксистами; но не ясно ли зато, что моя фраза о перевернутомъ вверхъ ногами Гегелѣ, фраза, которую г. Плехановъ считаетъ возмутительнымъ извращеніемъ, является почти текстуально словами Энгельса! Энгельсъ говоритъ: "гегелевская діалектика была перевернута на голову", я говорю о "перевернутомъ вверхъ ногами Гегелѣ", а г. Плехановъ возмущается, что я извращаю мысли марксистовъ! Какъ прикажете это назвать? Мое "безпардонное вранье" оказалось истиной; но чѣмъ же оказалась въ такомъ случаѣ марксистская "истина"?..
   Я охотно извинилъ бы г. Плеханова тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ -- какъ это ни невѣроятно -- не знаетъ вышеприведенныхъ словъ Энгельса: вѣдь лучше незнаніе, чѣмъ завѣдомо ложное обвиненіе противника. Но къ великому своему сожалѣнію я лишенъ возможности сдѣлать такое хоть слегка извиняющее моего критика допущеніе, и вотъ по какой причинѣ: приведенныя выше слова Энгельса взяты мною изъ его брошюры L. Feuerbach und der Ausgang der klassischen Philosophie" въ переводѣ на русскій языкъ самого г. Плеханова... {"Ф. Энгельсъ Людвигъ Фейербахъ". Переводъ съ предисловіемъ и примѣчаніями Г. В. Плеханова. Изд. "Всеобщей библіотеки" Г. Ѳ. Львовича. Спб. 1906 г., стр. 62.}
   

XII.

   Пора, однако, и распрощаться съ г. Плехановымъ. Отвѣтить подробно на его критику было необходимо, а столковаться мы съ съ нимъ все-равно не столкуемся: слишкомъ различны наши исходныя точки. Но это не мѣшаетъ намъ, сторонникамъ "субъективизма", относиться объективно къ противнику и видѣть не только его слабыя, но и его сильныя стороны. Такой сильной стороной г. Плеханова всегда была область вопросовъ соціально-политическихъ; методологическій пріемъ марксизма и даже марксистскія шоры въ этой области являлись вполнѣ умѣстными. Зато слабая сторона г. Плеханова -- эти же шоры, этотъ же пріемъ въ примѣненіи ко всѣмъ другимъ областямъ, а также и та его "философія", которая приводитъ къ такимъ плачевнымъ результатамъ не одного нашего критика, но и весь марксизмъ. Объ этой "философіи" мы и скажемъ въ заключеніе нѣсколько словъ.
   "Философія" ортодоксальнаго марксизма -- это перевернутый вверхъ ногами Гегель, это "діалектическій матеріализмъ" Энгельса; вотъ "законъ и пророки" г. Плеханова, который, разъ увѣровавъ въ Энгельса, такъ и остался до сихъ поръ въ такой позиціи. И онъ твердо увѣренъ, что эта "философія" -- послѣдняя, окончательная, вѣчная истина, "единственно правильная философія" (VII, 126); онъ не подозрѣваетъ, что философія и близко не проходила около марксистской истины... Нашъ марксистъ соглашается съ тѣмъ, что въ "философской... литературѣ къ матеріализму Энгельса-Маркса относятся теперь совершенно отрицательно", но онъ утѣшаетъ себя той мыслью, что вся современная немарксистская ("идеалистическая") философія "во всемъ цивилизованномъ мірѣ представляетъ собой философію буржуазіи временъ упадка", а потому, -- заявляетъ г. Плехановъ, -- "я горжусь тѣмъ, что мои философскіе взгляды не нравятся декадентамъ философіи"... (VII, 126).
   Вотъ вамъ примѣръ марксистскихъ шоръ, марксистской истины: философія есть надстройка на экономическомъ фундаментѣ; на почвѣ буржуазно-капиталистической можетъ вырасти только "философія буржуазіи"... Какое печальное непониманіе сущности вопроса! Поймите, наконецъ, что вѣсъ философскихъ истинъ вы измѣряете своимъ экономическимъ аршиномъ! Вѣдь это все равно, какъ если бы мы сказали: система Коперника выросла на почвѣ феодализма временъ упадка, а потому мы гордимся тѣмъ, что отрицаемъ эту систему! Поймите же, наконецъ, что вопросъ объ истинности той или иной системы лежитъ совершенно въ иномъ измѣреніи, чѣмъ вопросъ объ ея происхожденіи! Вотъ еще наглядный примѣръ: мы знаемъ, что Михайловскій считалъ дарвинизмъ типично буржуазнымъ растеніемъ {См. выше статью "Герценъ и Михайловскій", а также "Ист. русск. общ. мысли", т. II, стр. 157--162.}, но развѣ это является аргументомъ въ пользу истинности или неистинности дарвинизма? Эти аргументы мы должны искать не въ области соціологіи, а въ области біологіи; пусть дарвинизмъ дѣтище буржуазіи, но развѣ это умаляетъ его научное назначеніе? Неужели возможно, вмѣсто аргументовъ, ограничиваться безсильнымъ восклицаніемъ: "что добраго изъ Виѳлеема!"? Неужели же есть "буржуазная" и "пролетарская" истина въ наукѣ и философіи?
   Все это труизмы, которые совѣстно повторять, до того все это элементарно, но вѣдь марксисты и до сихъ поръ не понимаютъ всей этой элементарщины. Они не понимаютъ, что одна страница "буржуазной философіи" не то что Канта (далеко до Канта!), а какого-нибудь профессора Александра Введенскаго -- по своему философскому значенію перевѣшиваетъ всю "пролетарскую философію" Энгельса-Маркса вмѣстѣ взятую. Прочтите хотя бы крошечную брошюрку только-что названнаго профессора: "Новое и легкое доказательство философскаго критицизма" (Спб. 1909 г.) -- и посмотрите, до чего безпомощно-дѣтскимъ покажется вамъ послѣ нея "пролетарско-философское" лепетанье хотя бы г. Плеханова... Послѣдній не можетъ даже понять, даже поставить тѣ вопросы, которые составляютъ центръ тяжести современной "буржуазной философіи". А вѣдь г. Плехановъ -- самый крупный представитель русскаго ортодоксальнаго марксизма...
   До какихъ глубинъ непониманія доходила и доходитъ эта "пролетарская философія", видно хотя бы изъ знаменитаго утвержденія Энгельса, что философскія положенія кантіанства "лучше всего разбиваются... самой практикой, т.-е. опытомъ и промышленностью. Мы можемъ доказать, правильность нашего (матеріалистическаго) пониманія даннаго явленія природы тѣмъ, что мы сами его вызываемъ, порождаемъ его изъ его условій и заставляемъ его служить нашимъ цѣлямъ"... (Энгельсъ, op. cit., стр. 42--43). Это по заслугамъ высмѣянное критиками юмористическое "возраженіе" всецѣло принимаетъ и г. Плехановъ; онъ пытается оправдать злосчастную фразу Энгельса, объяснить ее. Онъ говоритъ: занимаясь промышленностью, я долженъ производить продукты, а производя ихъ, я заставляю кантовскую "вещь въ себѣ" дѣйствовать на мое "я" и такимъ образомъ познаю свойства непознаваемаго (ibid., стр. 118). Вотъ Кантъ и опровергнутъ! Центральный вопросъ критической философіи именно объ этомъ "дѣйствіи", т.-е. объ отношеніи субъекта къ объекту, рѣшенъ, какъ видите, въ четырехъ-пяти строкахъ... Нашъ марксистъ, повидимому, и не подозрѣваетъ, что выставляемое имъ противъ кантіанства "возраженіе" (примѣненіе категоріи причинности къ вещи въ себѣ) имѣетъ цѣлую философскую литературу, въ которой -- увы!-- возраженія Энгельса и г. Плеханова даже и не упоминаются... Философія идетъ себѣ впередъ и возраженій г. Плеханова совсѣмъ не примѣчаетъ! {Мнѣ уже приходилось однажды (въ книгѣ "О смыслѣ жизни") упоминать о книгѣ И. Лапшина "Законы мышленія и формы познанія"; пусть хотя бы изъ нея г. Плехановъ почерпнетъ свѣдѣнія объ отношеніи категорій, формъ созерцанія и ощущеній къ "вещамъ въ себѣ".}
   Вотъ почему такъ курьезно видѣть "гордость" г. Плеханова по тому поводу, что его "философскіе взгляды" "не нравятся" философамъ. Это курьезно потому, что на "философскіе взгляды" г. Плеханова и всего ортодоксальнаго марксизма и икто изъ философовъ не обращаетъ ровно никакого вниманія! Г. Плехановъ дивитъ свой только муравейникъ; вся "марксистская философія" относится всецѣло къ области той семейной литературы, которая совершенно не интересна для всѣхъ прочихъ смертныхъ. А потому всѣ эти "воинствующіе матеріализмы" г. Плеханова ("materialismus militans" -- заглавіе его статей) бьютъ по пустому мѣсту: никто съ нимъ не сражается, никто его не замѣчаетъ. Гг. Плехановъ, Ленинъ, Богдановъ, Базаровъ, Луначарскій, П. Юшкевичъ и прочіе марксистскіе философы, "марксисты и махисты" -- всѣ они варятся въ собственномъ соку, пишутъ другъ о другѣ, возражаютъ другъ другу, дополняютъ и исправляютъ другъ друга, признаютъ произведенія другъ друга "дѣлающими эпоху",-- и не выходятъ изъ рамокъ этой семейной философіи... Но часть даже и этихъ представителей одного муравейника поняла, наконецъ, всю безнадежную слабость позиціи "діалектическаго матеріализма", всю шаткость перевернутаго вверхъ ногами Гегеля; появились попытки "примирить" Маркса съ Авенаріусомъ, съ Махомъ. А г. Плехановъ остался сидѣть у разбитаго корыта "діалектическаго матеріализма", упорно не мѣняя своей позиціи даже и до сего дня... Помните великолѣпнаго прутковскаго барона фонъ-Гринвальдуса? Отвергла жестокая Амалія баронову руку -- и сидитъ баронъ, принахмурясь, предъ замкомъ Амаліи:
   
   Года за годами..
   Бароны пируютъ,
   Бароны воюютъ, --
   Баронъ фонъ-Гринвальдусъ,
   Сей доблестный рыцарь,
   Все въ той же позиціи
   На камнѣ сидитъ...
   
   А Амалія попрежнему неблагосклонна... Такъ и съ г. Плехановымъ: философія попрежнему неблагосклонна къ нашему марксисту, попрежнему она даже близко не проходила около него, а онъ все сидитъ предъ недоступнымъ ему замкомъ философіи и держится за свой діалектическій матеріализмъ. "Года за годами... Георгій Плехановъ, сей доблестный рыцарь, все въ той же позицьи на камнѣ сидитъ"... И давно уже слѣдовало бы г. Плеханову понять, что его "философскіе взгляды" уже отжили свой вѣкъ, что въ настоящее время они являются "философіей" только для дѣтей младшаго возраста, что они далеко оставлены позади даже многими былыми соратниками г. Плеханова. А если онъ пойметъ это, то онъ послѣдуетъ извѣстному совѣту, данному когда-то итальянкой Руссо: "lasciate la donna е studiate la matematica". Донна-философія не ко всякому бываетъ благосклонна, а насильно милъ не будешь; есть другая область -- соціальныхъ и политическихъ вопросовъ въ ихъ практическомъ приложеніи къ жизни -- гдѣ г. Плехановъ силенъ и представляетъ изъ себя крупную величину среди современныхъ ему общественныхъ дѣятелей. Пусть онъ туда и обратится: зачѣмъ пытаться работать въ совершенно несвойственной ему области философской мысли?
   Впрочемъ, если занятіе своей семейно-марксистской философіей доставляетъ ему удовольствіе, то отчего же и не позаняться ею; надо только помнить, что такое мирное семейное удовольствіе не имѣетъ никакого общественнаго и философскаго значенія. "Діалектическій матеріализмъ" сыгралъ свою значительную роль въ исторіи русскаго сознанія девяностыхъ годовъ (см. объ этомъ въ "Исторіи русск. общ. мысли", т. II, стр. 450 и сл.); остановиться на этомъ "энгельсированномъ гегельянствѣ", не идти впередъ, замереть на точкѣ могутъ только послѣдніе могикане ортодоксальнаго марксизма, но русская общественная мысль пройдетъ мимо этой мертвой точки. Правда, г. Плехановъ заявляетъ, что онъ идетъ впередъ, что онъ не слѣпо повторяетъ и перефразируетъ энгельсированное гегельянство, а истолковываетъ Энгельса своимъ умомъ, даетъ намъ, такъ сказать, уже "плеханизированное энгельсіанство"... Быть можетъ, явятся въ марксизмѣ и дальнѣйшіе эпигоны, которые будутъ продѣлывать съ г. Плехановымъ то самое, что онъ теперь продѣлываетъ надъ Энгельсомъ, но это еще болѣе ускоритъ выясненіе всей философской убогости "діалектическаго матеріализма". Энгельсируйте, плеханизируйте его, дѣлайте съ нимъ все, что вамъ угодно, но кромѣ "томпаковой посредственности" (говоря словами Герцена), вы все-равно ничего не получите. Русская общественная мысль уже сдвинулась съ этой точки, и куда бы она ни пошла, но ужъ назадъ, конечно, не вернется.
   Г. Плехановъ, разумѣется, думаетъ иначе; кто изъ насъ правъ -- покажетъ будущее, а въ ожиданіи этого будущаго мы можемъ считать нашу задачу рѣшенной. Мы шагъ за шагомъ шли за "критикой" г. Плеханова, отвѣчали на его столь многочисленные вопросы, указывали на невѣроятныя ошибки его въ пониманіи основныхъ теченій русской общественной мысли, отмѣчали его свойство понимать многое "какъ-разъ наоборотъ" и т. п. Но если бы вся суть настоящаго отвѣта заключалась только въ характеристикѣ подобныхъ пріемовъ г. Плеханова или въ указаніи его ошибокъ, то мы совершенно отказались бы отъ удовольствія вести разговоръ съ г. Плехановымъ: это было бы слишкомъ мелочной задачей для большой статьи. Я полагаю, однако, что многое въ этомъ спорѣ представляетъ и общій интересъ для уясненія различныхъ эпизодовъ исторіи русской общественной мысли, для пониманія воззрѣній Герцена, Чернышевскаго, Михайловскаго; въ этомъ главная задача настоящихъ строкъ. Возражая г. Плеханову, я говорю не съ нимъ, а съ тѣми читателями, которые еще не застыли безъ движенія на разъ принятой догмѣ, которые не останавливаются на отжившей свое время истинѣ, которые вѣрятъ въ вѣчное творчество человѣческаго духа и не соединяютъ соціальную революціонность съ духовной консервативностью. Для нихъ я пишу; г. Плехановъ далъ только поводъ. И, прощаясь съ г. Плехановымъ, я могу только напомнить ему, что раньше или позже духовная и идейная консервативность неизбѣжно обращается въ духовную реакціонность -- и къ этому концу давно идетъ, если уже не пришелъ, ортодоксальный марксизмъ. Спорить объ этомъ незачѣмъ, это, повторяю, покажетъ будущее; а пока -- мы съ г. Плехановымъ можемъ прекратить безплодный споръ и разойтись въ разныя стороны. Пусть нашъ марксистъ все ближе и ближе подходитъ къ идейной и духовной реакціонности, но мы за нимъ не послѣдуемъ:
   
   Ступай себѣ направо,
   А я пойду налѣво...
   

XIII.

   Когда я впервые прочелъ извѣстную теперь читателямъ статью г. Плеханова, я былъ очень удивленъ однимъ бросающимся въ глаза обстоятельствомъ. Дѣло вотъ въ чемъ: критикъ твердитъ на тысячи ладовъ, что книга моя -- невѣжественное, безграмотное, лубочное произведеніе; читатели достаточно часто слышали это. Но въ такомъ случаѣ меня удивляетъ только одно обстоятельство: зачѣмъ Мальбругъ въ походъ поѣхалъ? Вѣдь какъ-никакъ, а г. Плехановъ считается генераломъ-отъ-марксизма; и если книга моя дѣйствительно такъ слаба, какъ объ этомъ настойчиво твердитъ г. Плехановъ, то онъ долженъ былъ бы, вмѣсто того, чтобы ѣхать на нее походомъ, сказать своимъ товарищамъ по брани:
   
   Туда умнаго не надо --
   Вы пошлите-ка Реада,
             А я посмотрю...
   
   Но нѣтъ: г. Плехановъ распалился гнѣвомъ, вооружился, поѣхалъ въ походъ и посвятилъ мелочному разбору ничтожной книги громадную статью чуть не въ сотню страницъ... Что сей сонъ значитъ?
   Этого я не могъ понять, пока на мою книгу не поѣхалъ новымъ походомъ одинъ изъ марксистскихъ Реадовъ -- г. Луначарскій. Что у г. Плеханова на умѣ, то у г. Луначарскаго на языкѣ: только съ этой точки зрѣнія и представляетъ извѣстный интересъ еще болѣе громоздкая статья этого марксистскаго Реада. Прочитавъ ее, я знаю теперь причины, побудившія гг. марксистовъ поѣхать въ столь продолжительный походъ... Но объ этихъ причинахъ -- потомъ; теперь нѣсколько словъ вообще о статьѣ г. Луначарскаго.
   Если и г. Плехановъ -- эта тяжелая артиллерія марксистовъ-меньшевиковъ -- не заставилъ меня отказаться ни отъ одного положенія моей книги, то еще менѣе это могло удасться поверхностному г. Луначарскому, этому гарцующему кавалеристу "большевиковъ". Поэтому я позволю себѣ уклониться отъ сомнительнаго удовольствія разбирать шагъ за шагомъ "критику" этого марксиста -- довольно съ насъ и г. Плеханова! Ограничусь лишь двумя-тремя примѣрами критическихъ пріемовъ г. Луначарскаго; это намъ покажетъ, стоитъ ли разговаривать съ этимъ марксистскимъ критикомъ.
   Пріемъ полемики г. Луначарскаго отличается своеобразною развязностью. Тамъ онъ ошибочно перепишетъ цитату, тамъ пропуститъ главную мысль, тутъ вставитъ въ кавычки фразу, совершенно не обрѣтающуюся въ контекстѣ, здѣсь извратитъ ясный смыслъ до неузнаваемости и внесетъ отъ себя такіе "комментаріи", что остается только руками развести...
   Вотъ одинъ изъ безчисленныхъ примѣровъ. Характеризуя восьмидесятые годы XIX вѣка какъ "эпоху общественнаго мѣщанства", я указываю (Ист. русск. общ. мысли", т. II, гл. V), что идеологія "культурнаго общества" той эпохи стояла на трехъ китахъ -- самосовершенствованіи, постепеновствѣ и теоріи малыхъ дѣлъ. Сами по себѣ эти факторы являются неизбѣжными и величайшими двигателями человѣческой дѣятельности, если мы подчиняемъ ихъ болѣе общему началу нашего міровоззрѣнія, нашей общей конечной (хотя и субъективной) цѣли. Если же мы возведемъ ихъ въ принципъ независимо отъ этой конечной цѣли, если мы провозгласимъ, напримѣръ, что самосовершенствованіе есть самоцѣль, то раньше или позже мы впадемъ въ безпросвѣтное мѣщанство. Этой участи, какъ извѣстно, едва не подверглись "кающіеся дворяне" шестидесятыхъ годовъ; Михайловскій отмѣчаетъ, что кающихся дворянъ отъ такой участи спасъ, разночинецъ. Восьмидесятниковъ же отъ этой участи никто не спасъ: они возвели въ принципъ самосовершенствованіе, постепеновство, теорію малыхъ дѣлъ, ибо не имѣли болѣе общаго начала міровоззрѣнія, той основной движущей идеи, которая даетъ возможность человѣку отвѣчать на вопросъ -- что есть твой Богъ? Для чего ты живешь?
   Такова основная мысль главы о восьмидесятыхъ годахъ. Иллюстрируя эту мысль, я привожу прелестную сказочку Салтыкова -- о двухъ бобылкахъ, Умѣренности и Аккуратности, проживающихъ на задворкахъ Добродѣтелей и потихоньку водящихъ знакомство съ Пороками, которымъ онѣ разводятъ вѣчную канитель: "помаленьку-то покойнѣе, а потихоньку -- вѣрнѣе"... Если возвести эту Умѣренность и Аккуратность въ принципъ ("понятія эти мы прилагаемъ, конечно, къ области идеологій" -- тамъ же замѣчаю я), то мы придемъ къ картофельной нравственности и къ морали рабовъ; но это не значитъ, что, если мы возведемъ въ принципъ Неумѣренность и Неаккуратность, то мы избавимся отъ мѣщанства: оба эти пути приводятъ въ мѣщанское болото. Нельзя въ основу міровоззрѣнія класть самосовершенствованіе или постепенство, умѣренность или аккуратность: "лишь только мы возведемъ (ихъ) въ принципъ, какъ тѣмъ самымъ немедленно впадемъ въ мѣщанство" (т. II, стр. 324--325).
   "Какая пошлость!-- восклицаетъ въ отвѣтъ на это г. Луначарскій -- надо быть, видите ли, умѣреннымъ въ аккуратности, неумѣренная аккуратность это уже крайность! Надо быть также аккуратно-умѣреннымъ, неаккуратная умѣренность это уже черезчуръ серединность! Да, перещеголялъ г. ИвановъРазумникъ западныхъ мѣщанъ съ ихъ juste milieu. Нѣтъ, говоритъ, золотая середина это уже крайность, а надо держать какъ-то этакъ: на золотую середину между золотой серединой и крайностью!" (стр. 228).
   Не буду касаться того, что всю предыдущую цитату изъ моей книги г. Луначарскій переписалъ съ различными произвольными вставками и пропусками; это еще мелочь. Но неужели у меня еще есть хоть немного столь же "проницательныхъ" читателей, какъ г. Луначарскій? Неужели же еще кто-нибудь, кромѣ этого марксистскаго Реада, не понялъ, что "умѣренность и аккуратность" въ данномъ случаѣ есть только конкретное выраженіе любого практическаго правила поведенія, неправильно кладущагося во главу угла міровоззрѣнія? Вѣдь это же подчеркнуто въ текстѣ, вѣдь тамъ указано, что понятія эти мы прилагаемъ, конечно, къ области идеологій! Объ этомъ г. критикъ почему-то умолчалъ... И смыслъ всей цитаты не въ томъ, что надо быть "умѣренно-аккуратнымъ" или "аккуратно-умѣреннымъ" (какое поистинѣ пошлое пониманіе! Вотъ ужъ дѣйствительно: избавь насъ, Боже, отъ такихъ читателей!), а въ томъ, что не надо быть по принципу ни "умѣреннымъ", ни "неумѣреннымъ", что не надо возводить на степень общей идеи міровоззрѣнія подчиненныя ему правила поведенія -- напримѣръ, хотя бы принципъ самосовершенствованія. Неужели это не ясно, и неужели хоть кто-нибудь изъ читателей могъ понять меня столь пошло, какъ этого хочетъ г. Луначарскій?
   Пропустивъ страницъ тридцать столь же вѣской "критики", остановимся еще на любопытномъ образчикѣ другого полемическаго пріема. На страницѣ 19 перваго тома "Исторіи русск. общ. мысли" читатели найдутъ ту мысль, что авторъ счелъ возможнымъ "избѣжать загроможденія центральнаго понятія личности вспомогательными философско-метафизическими построеніями", и что въ дальнѣйшемъ авторъ будетъ понимать личность исключительно эмпирически. "Авторъ не стоитъ на точкѣ зрѣнія позивитизма, -- говорится далѣе, -- будучи сторонникомъ имманентной школы. Однако, въ предлагаемой работѣ идетъ рѣчь исключительно объ эмпирической личности, ибо метафизическая сторона этого вопроса вышла на большую дорогу исторіи русской интеллигенціи только въ начала XX вѣка, почему мы и считали себя въ правѣ миновать эту проблему, изучая исторію интеллигенціи XIX столѣтія"... Съ подчеркнутою мною теперь фразой можно не соглашаться, можно доказывать необходимость философско-метафизическаго опредѣленія "личности" для цѣлей "Ист. русск. общ. мысли"; такъ и поступали другіе критики (напр., г. Волжскій въ статьѣ "Новая книга о русской интеллигенціи", "Русская Мысль", 1907 г., No 6). Можно спорить о правильности соображеній автора, но нельзя одного -- нельзя говорить о томъ, какъ авторъ рѣшаетъ проблему, разъ онъ категорически заявляетъ, что не рѣшаетъ, а мину е тѣ ее. Но естественно, что г. Луначарскій и поступаетъ именно такъ, какъ не слѣдуетъ поступать. Онъ пишетъ: "невозможно не отмѣтить одного курьеза: говоря такъ много о личности, о ея правахъ, свойствахъ, о ея цѣнности и т. п., г. Ивановъ-Разумникъ лишь въ одномъ примѣчаніи пытается опредѣлить, что же такое эта личность? И насколько ясное получается у него опредѣленіе, объ этомъ пусть судитъ самъ читатель"... (стр. 255). Затѣмъ г. критикъ переписываетъ, съ добрымъ десяткомъ ошибокъ, слѣдующую цитату все съ той же 19-ой страницы, являющуюся непосредственнымъ продолженіемъ подчеркнутой выше фразы: "вкратцѣ точка зрѣнія автора такова: имманентная философія неизбѣжно приводитъ къ солипсизму и даже болѣе того -- къ признанію, что "я" есть только рядъ безсвязныхъ элементовъ сознанія. Признаніе этого ряда элементовъ сознанія за цѣльную "личность" есть уже вполнѣ метафизическое построеніе; на метафизической почвѣ дѣлается и дальнѣйшій шагъ -- преодолѣніе солипсизма, утвержденіе цѣльности и дѣйствительности "личностей" вообще, и далѣе -- признаніе "эмпирической личности". Все это тѣ метафизическіе лѣса, которые необходимы при построеніи міровоззрѣнія, но которые нужно снять, чтобы увидѣть построенное зданіе" (т. I, стр. 19). "Что за жалкая участь!-- восклицаетъ въ отвѣтъ на это г. критикъ: -- быть яростнымъ индивидуалистомъ и растерянно бормотать что-то невразумительное, когда отъ васъ потребуютъ опредѣлить основное понятіе вашего міросозерцанія!" (стр. 255).
   Вотъ вамъ образчикъ пріемовъ этого марксистскаго критика. Авторъ заявляетъ, что намѣренно минуетъ опредѣленіе личности, обходитъ его по такимъ-то причинамъ, а марксистскій критикъ заявляетъ: вотъ какъ авторъ "пытается опредѣлить" личность! А вѣдь кажется ясно, что въ приведенной выше цитатѣ я вовсе не "пытаюсь опредѣлить" личность, а только вкратцѣ и схематически намѣчаю ту точку зрѣнія, съ которой надо подходить къ такому опредѣленію, намѣчаю рядъ этаповъ мысли на пути къ опредѣленію "личности" имманентной философіей. Отъ ряда безсвязныхъ элементовъ сознанія (о чемъ см. у Джемса) до признанія "я", до трансцендентальнаго единства апперцепціи (говоря словами Канта), и далѣе -- отъ этого признанія до преодолѣнія солипсизма имманентной философіей (о чемъ см. у Шуппе и Шуберть-Зольдерна) -- вотъ путь, который кажется г. критику "невразумительнымъ". Пусть это для него невразумительно, но гдѣ же здѣсь "попытка опредѣленія личности -- недоумѣваю; вполнѣ вхожу въ положеніе того читателя, къ которому апеллируетъ г. Луначарскій, говоря: "насколько ясное получается у г. Иванова-Разумника опредѣленіе (личности), объ этомъ пусть судитъ самъ читатель"... Читатель, можетъ быть, и радъ бы "судить", но, увы!-- судить нечего, ибо никакого corpus delicti не имѣется, никакого "опредѣленія" нѣтъ... А что касается того обстоятельства, что приведенныя выше мысли кажутся г. критику неясными и невразумительными, то, быть можетъ, онѣ стали бы ему яснѣе, если бы онъ хоть немного ознакомился съ главными работами на эту тему Джемса, Шуппе, Шубертъ-Зольдерна, не говоря уже о Кантѣ. Впрочемъ, по словамъ г. Луначарскаго, Кантъ -- это просто "кенигсбергскій китаецъ... безсмертный Далай-Лама мѣщанства" (290). Относясь съ такой "дѣтской рѣзвостью" къ титану философіи, неужели же г. Луначарскій будетъ обращать вниманіе на какого-нибудь Шуппе? Его воля, конечно: пусть не обращаетъ вниманія, но пусть и не жалуется тогда на "невразумительность", которая происходитъ только отъ его собственнаго незнанія и отъ его дѣтской рѣзвости по отношенію къ философіи. Правда, я выразился хотя и вполнѣ опредѣленно, но недостаточно элементарно; если когда-нибудь мнѣ вздумается выпустить въ свѣтъ упрощенное и облегченное изданіе "Исторіи русской общественной мысли", то я непремѣнно буду имѣть въ виду уровень пониманія гг. Луначарскихъ.
   Еще одно замѣчаніе -- и мы отпустимъ г. Луначарскаго на ней четыре стороны. Мнѣ уже случилось упомянуть, что г. Луначарскій именуетъ меня "эпигономъ народничества"; обиднаго въ этомъ, разумѣется, нѣтъ ничего, такъ какъ всѣ мы въ буквальномъ смыслѣ -- "эпигоны", т.-е. "лослѣ-рожденные", это еще Михайловскій сказалъ. Но есть и другого рода эпигоны -- эпигоны не въ смыслѣ "послѣ-рожденія", а въ смыслѣ "вырожденія"; эпигонами въ этомъ смыслѣ являются тѣ, которые боятся сдѣлать хоть одинъ шагъ за черту, проведенную "раньше-рожденными", тѣ, которые боятся новыхъ путей и продолжаютъ упираться лбомъ въ ту стѣну, черезъ которую уже перешагнула общественная и философская мысль ихъ времени. Эти эпигоны-вырожденцы доводятъ до идейнаго тупика творчество своихъ духовныхъ предковъ, отказываясь отъ творчества своей мысли; эти эпигоны-вырожденцы -- типичные консерваторы, духовные реакціонеры, вѣчные догматики, сторонники принципа magister dixit, слѣпые ученики великихъ учителей. Такіе люди бываютъ во всѣхъ партіяхъ, во всѣхъ общественныхъ группахъ, во всѣхъ соціальныхъ и философскихъ школахъ, -- конечно, не только въ марксизмѣ, но и въ народничествѣ, не только въ области соціальной мысли, но и въ философіи, и въ религіи, и въ наукѣ, и въ искусствѣ -- всюду. Они типичные "дикари высшей культуры", говоря словами Лаврова, типичные мѣщане, лишенные дара творчества и способные лишь держаться за разъ навсегда установленному догму. Это о нихъ я высказываю цитируемое г. Луначарскимъ положеніе: "несомнѣнно, что среди многихъ интеллигентовъ, твердо и.безповоротно увѣровавшихъ въ ту или иную догму и приходящихъ въ ужасъ отъ малѣйшаго вѣянія критики -- не мало самыхъ настоящихъ мѣщанъ; но они и не входятъ въ группу интеллигенціи, для которой творчество есть альфа и омега бытія" ("Ист. русск. общ. мысли", т. I, стр. XXIX). Г. Луначарскій комментируетъ: "читай: марксистовъ, соціалъ-демократію я не защищаю; но пощадите эсеровъ, ради такихъ праведниковъ, какъ н.-с., анархистовъ -- ради такихъ, съ позволенія сказать, представителей, какъ анархо-мистики!" (стр. 232).
   Нѣтъ, читатель, не читайте того, что у меня не написано, ибо и на этотъ разъ г. комментаторъ попадаетъ, съ позволенія сказать, пальцемъ въ небо. Рѣчь идетъ не о марксистахъ, не о народникахъ, не о соціалъ-демократахъ, не о соціалистахъ-революціонерахъ; насъ интересуютъ не мистики, позитивисты, идеалисты, матеріалисты, не тѣ или иныя соціальныя и идейныя группы; нѣтъ, мы говоримъ о всѣхъ ихъ вмѣстѣ взятыхъ, о тѣхъ входящихъ въ ихъ составъ людяхъ, которые отказались отъ творчества, уцѣпились за догму, привели къ вырожденію исповѣдуемые ими взгляды. Эти эпигоны-вырожденцы толкутся на одномъ мѣстѣ въ хвостѣ общественной мысли, думая, что идутъ впередъ во главѣ ея. Такіе эпигоны марксизма -- слѣпые сторонники былой "ортодоксіи"; такіе эпигоны народничества -- упорные послѣдователи Михайловскаго, блюдущіе каждую іоту его ученія. Всякое ученіе, всякое міровоззрѣніе имѣетъ такихъ эпигоновъ. И я думаю, что эпигонство въ этомъ смыслѣ -- не мой удѣлъ; ошибаюсь ли я или не ошибаюсь, но въ этомъ меня не могутъ убѣдить или разубѣдить голословныя завѣренія марксистскихъ критиковъ.
   Этимъ небольшимъ отступленіемъ pro domo sua я позволю себѣ закончить навсегда всякіе разговоры съ г. Луначарскимъ. Подробно отвѣтивъ на тяжеловѣсную критику г. Плеханова, я считаю себя въ правѣ обойти молчаніемъ легковѣсныя нападенія г. Луначарскаго. Если мы остановились на статьѣ этого марксиста, то только оттого, что нашли въ ней разъясненіе любопытнаго вопроса: зачѣмъ марксистскіе Мальбруги поѣхали въ столь дружный походъ на столь ничтожную, по ихъ мнѣнію, книгу? Согласитесь, вѣдь странно же: книга ничтожная, слабая, а на нее наваливаются двѣ громадныя статьи, свыше двухсотъ страницъ, цѣлая книга! Въ чемъ же причина этого марксистскаго похода?
   Г. Плехановъ на это не отвѣчаетъ, а г. Луначарскій, по простотѣ душевной или въ азартѣ полемики, объясняетъ намъ простыя причины такой странной непослѣдовательности...
   

XIV.

   Дѣло, оказывается, вотъ въ чемъ. Гг. марксистовъ очень безпокоитъ возможность "концентраціи интеллигенціи" въ настоящее время; а пишущаго эти строки они считаютъ "идеологомъ интеллигенціи", "поднимающимъ обще-интеллигентское знамя, враждебное пролетаріату"... Эта ужасная мысль становится навязчивой идеей г. Луначарскаго. То онъ пишетъ: "если бы интеллигенція могла серьезно сплотиться и стать силой въ Россіи въ нашу эпоху -- г. Ивановъ-Разумникъ былъ бы личностью до нѣкоторой степени исторической, хотя, конечно, избраніе въ вожди г. Иванова-Разумника отнюдь не говорило бы въ нашихъ глазахъ въ пользу интеллигенціи" (стр. 225). То ему рисуется слѣдующая идиллическая, но и опасная картина: "г. Ивановъ-Разумникъ -- разумный интеллигентъ, здравосмысленный; тихонько говоритъ онъ свое: клу-клу-клу, какъ умная и добрая насѣдка, и собираетъ цыплятъ подъ крыло" (стр. 226). Какъ тутъ не перепугаться! И нашъ встревоженный марксистъ убѣждаетъ русскую интеллигенцію, что, если ужъ она такъ-таки не хочетъ идти въ единоспасающій марксизмъ, то пусть лучше погрузится она въ "метафизическій и старчески-сладострастный пессимизмъ" Ѳ. Сологуба или пусть лучше возьметъ своимъ credo "безнадежный пессимизмъ Л. Андреева" -- лишь бы только не пошла она по пути имманентнаго субъективизма: "все это было бы красивѣе и почетнѣе, чѣмъ взять себѣ въ руководители такого разсудительнаго ментора, какъ г. Ивановъ-Разумникъ, этотъ настоящій нѣкто въ сѣромъ нашей литературы. Впрочемъ -- утѣшаетъ себя и успокаиваетъ читателей г. Луначарскій -- врядъ-ли это случится" (стр. 277). Вотъ какъ заботится этотъ марксистъ о той самой интеллигенціи, на голову которой онъ съ такой комичной безпощадностью обрушиваетъ свои громы не изъ тучи, и которую онъ считаетъ безнадежно проникнутой духомъ мѣщанства... Если такъ, то казалось бы -- что онъ Гекубѣ, что ему Гекуба? А онъ вотъ какъ себя безпокоитъ: предостерегаетъ, утѣшаетъ, совѣты даетъ, вооружается, въ походъ ѣдетъ...
   Напрасно гг. марксисты такъ себя безпокоятъ; но напрасно также они себя и утѣшаютъ. Быть "вождемъ", "насѣдкой", "менторомъ" или чѣмъ-либо подобнымъ -- пишущій эти строки никогда не собирался и не собирается; но это не мѣшаетъ ему думать, что субъективизму въ той или иной его формѣ предстоитъ еще широкая дорога, что геніальныя концепціи Герцена и взгляды его преемниковъ еще не одинъ разъ привлекутъ къ себѣ русскую интеллигенцію {Подробнѣе объ этомъ см. въ моей книгѣ "О смыслѣ жизни".}. Конечно, это не будетъ значить, что интеллигенція "взяла себѣ въ руководители г. Иванова-Разумника", а будетъ значить только то, что тѣ чувства и мысли, однимъ изъ выразителей которыхъ является пишущій эти строки, вновь пробили себѣ дорогу среди трансцендентныхъ -- и позитивныхъ и мистическихъ -- теченій русской общественной мысли. Вопросъ о личности выразителя отходитъ при этомъ на второй планъ: "пусть я бездаренъ, да тема-то моя талантливая!" -- остроумно замѣтилъ по тождественному поводу одинъ современный очень талантливый публицистъ.
   Оттого-то и наши Мальбруги въ походъ поѣхали. Пусть авторъ бездаренъ, пусть книга ничтожна, но тема -- "талантливая", этого они не могутъ скрыть ни отъ себя, ни отъ читателей. Тема это -- человѣческая личность, къ которой марксизмъ всегда былъ совершенно равнодушенъ, и отъ которой всегда исходило народничество; въ этомъ -- центръ нашей антроподицеи, та вѣчная истина, противъ которой безсильны всѣ марксистскія "истины" въ кавычкахъ.
   Въ марксизмѣ, кромѣ его методологіи, имѣетъ извѣстное значеніе то чувство общественности, которое столь враждебно ультра-индивидуализму подпольнаго человѣка; но и въ народничествѣ эта "общественность" была однимъ изъ краеугольныхъ камней, и притомъ была соединена съ высокимъ культомъ человѣческой личности. "Личность никогда не должна быть принесена въ жертву, -- писалъ Михайловскій въ своихъ "Письмахъ о правдѣ и неправдѣ" (1877 г.) -- она свята и неприкосновенна"; и тотъ же Михайловскій былъ однимъ изъ величайшихъ противниковъ ультра-индивидуализма, однимъ изъ величайшихъ борцовъ за общественность. Герценъ задолго до Михайловскаго обосновалъ "русскій соціализмъ" на этомъ двойномъ фундаментѣ -- и никакія марксистскія истины не разрушатъ его. Но и обратно: никакіе доводы и доказательства не пошатнутъ марксистскаго презрѣнія къ человѣческой личности, ибо здѣсь безсильна логика, здѣсь рѣшающій голосъ имѣетъ различіе психологическихъ типовъ. Примиреніе, соглашеніе -- повторю еще разъ свои слова -- здѣсь невозможно; можно и должно только выяснить основу непримиримаго разногласія и затѣмъ прекратить споръ, который далѣе становится безплоднымъ. Для Бѣлинскаго "человѣческая личность выше исторіи, выше общества, выше человѣчества", для марксизма она -- quantite nulle: о чемъ же тутъ спорить? Тутъ только и можно повторить: или себѣ направо, а я пойду налѣво...
   Но зато можно и должно возставать противъ тѣхъ марксистскихъ "истинъ", которыя претендуютъ на абсолютное значеніе и которыя оказываютъ такое печальное вліяніе на развитіе общественной мысли, сдавливая ее въ тискахъ узкаго догматизма, принижая и обѣдняя ее, суживая ея горизонтъ. Психологическіе типы людей останутся различными, но эти "истины" уже и теперь удовлетворяютъ только нетребовательныхъ людей. И такъ какъ сами марксисты утверждаютъ, что ихъ "діалектическая философія разлагаетъ всѣ представленія объ окончательной, безусловной истинѣ", что философія эта "на всемъ и во всемъ видитъ печать неизбѣжнаго паденія и ничто не можетъ устоять передъ нею, кромѣ непрерывнаго процесса возникновенія и уничтоженія" (такъ говоритъ Энгельсъ въ переводѣ г. Плеханова, op. cit., стр. 33),-- то мы только позволяемъ себѣ приложить эти слова къ самому ортодоксальнму марксизму, къ его "истинамъ". Мы думаемъ, что пришло время разложенія, неизбѣжнаго паденія и уничтоженія этихъ марксистскихъ истинъ, какъ ни распространены онѣ въ нѣкоторыхъ кругахъ европейской и русской интеллигенціи.
   Послѣднее, впрочемъ, вполнѣ естественно; объ этомъ остроумно говорилъ еще ибсеновскій докторъ Штокманъ. "Всякая нормальная (не абсолютная) истина -- говорилъ онъ -- живетъ обыкновенно... лѣтъ двадцать, не болѣе того; и въ такомъ почтенномъ возрастѣ эти истины чаще всего страшно худосочны и тощи. но какъ-разъ въ это время ими и начинаетъ интересоваться большинство, навязывающее ихъ обществу въ качествѣ здоровой пищи; а питательнаго-то матеріала въ этихъ истинахъ уже почти совсѣмъ не осталось... Всѣ такія истины, любезныя сердцу большинства, похожи на прошлогоднюю селедку или на высохшую пересоленную ветчину. Вотъ эти-то истины и даютъ начало той нравственной цынгѣ, которая заражаетъ собою все общество"... Эту нравственную цынгу мы называемъ этическимъ мѣщанствомъ; и этой болѣзнью все серьезнѣе и сильнѣе болѣетъ ортодоксальный марксизмъ, когда-то бодрый и живой, а нынѣ -- высохшій, догматичный, отмирающій, нетерпимый, по инерціи выговаривающій мертвымъ языкомъ мертвыя слова.
   Конечно, марксисты съ этимъ не согласятся; для нихъ вся истина заключается въ міркѣ марксизма, а марксизмъ съ давнихъ поръ считаетъ этотъ свой мірокъ -- цѣлой вселенной. Старая исторія! Но не худо бы вспомнить, что еще Мефистофель ядовито высмѣивалъ то людское самообольщеніе, которое
   
   .... die kleine Narrenwelt
   Gewöhnlich für ein Ganzes hält.
   
   Марксисты злоупотребляютъ такимъ самообольщеніемъ, считая себя обладателями абсолютной истины и полагая, что смерть ортодоксальнаго марксизма была бы равносильна гибели Истины вообще... Мы, "субъективисты", въ этомъ случаѣ послѣдовательнѣе примѣняемъ къ развитію идеологій "діалектическую философію", столь любезную сердцу марксистовъ: было и прошло старое народничество, былъ и прошелъ ортодоксальный марксизмъ -- остались однѣ развалины. Но снова и снова будетъ человѣчество строить на развалинахъ старыхъ теорій и вѣрованій новыя ученія и системы, снова и снова цѣнные элементы стараго будутъ входить въ новыя воздвигаемыя зданія; разрушеніе и гибель стараго должны придавать человѣку новыя силы для новой постройки, для новаго стремленія впередъ. Чудесно сказалъ Гете,-- и эти его слова вѣчно звучатъ въ исторіи всего человѣчества:
   
   Mächtiger
   Der Erdensöhne,
   Prächtiger
   Baue sie wieder,
   In deinem Busen baue sie auf!
   Neuen Lebenslauf Beginne,
   Mit hellem Sinne,--
   Und neue Lieder
   Tönen darauf!
   
   1909 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru