Иванов-Разумник Р. В.
Письмо А. Белому

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О Ф. Сологубе

  

Р. В. Иванов-Разумник

  

<Письмо А. Белому.>

  
   Сологуб Ф. Творимая легенда. Кн. 2.
   М., "Художественная литература", 1991.-- (Забытая книга).
  

7 декабря 1927
Ц<арское> Село

   Дорогой и сердечно-любимый Борис Николаевич,
   Только что вернулись мы с Варв<арой> Ник<олаевной> с похорон Федора Кузьмича. Устал я смертельно за три последние дня (да и вообще устал), прошел за гробом с добрый десяток верст, промерз; вернулся в девятом часу вечера домой -- и ничего делать не могу. Не читается, не сидится, не лежится. Потянуло написать Вам -- хоть и без оказийно, рассказать о последних днях Сологуба.
   Три года прожили мы с ним "стена в стену",-- и я благодарен судьбе, что она дала мне узнать милого, простого, детски-смеющегося Федора Кузьмича, а не гого Сологуба, каким раньше я его знал (вернее -- представлял): "комнатного", обидчивого, брюзгливого, резкого, тщеславного. Все это -- было, но было той внешней шелухой, за которой таилась детская, добрая душа; он был очень застенчив (право!) -- и скрывал эту застенчивость в резкости; он был очень добр и отзывчив -- и стыдился своей доброты; был широк -- и окутывал себя часто досадной мелочностью. Я никогда не верил Андерсену, что "позолота -- сотрется, свиная кожа -- остается". Свиная кожа -- истлевает, а золото под ней -- останется.
   Девять месяцев не вставал он с постели; мучился страшно, и чем дальше, тем больше. Я заезжал к нему часто, сидел у него не долго, чтобы не утомлять. Он лежал детски-радостный, или бессильно-измученный, смотря по состоянию минуты; страшно радовался, когда я говорил ему, что Варв<ара> Ник<олаевна> и я ищем ему квартиру в Царском Селе, что как только ему станет немного лучше -- его перевезут туда, что там он окрепнет, поправится... Умирать -- страшно не хотел, не хотел и говорить об этом. И лишь месяца полтора назад впервые сказал, задыхаясь от боли: "Нет уж, видно, перееду не в Царское Село, а в общую яму..." Но на следующий же раз -- опять: "Нет, видно не поправлюсь, пока не перееду в Царское Село..."
   В последний раз я был у него в пятницу, 2 декабря, за три дня до смерти. Предыдущий день был для него тяжел, он криком кричал от болей (почки не работали). Потом боли утихли, он успокоился, был слаб, но говорил без умолку и плакал горько. Я пробыл у него минут десять; попробовал глупо уговорить, что "вредно" так плакать. "Ах, дайте же мне выплакаться; разве вы не знаете, какая радость слезы... И что теперь для меня "вредно"? Дайте мне на прощанье поплакать. Господи, прибери меня -- вот единственная теперь моя молитва. Господи, прибери меня; Господи, довольно..." И тут же: "Простите меня, простите меня за эти слезы и стоны; но не могу, не могу больше..." Я сказал, что пусть он меня простит, пусть всех нас простит за то, что языки у нас деревянные, что ни одного слова утешения нет у нас за душой... "Да разве есть -- слова утешения? разве есть слова (подчеркнул) утешения? Есть лишь Слово (тоже подчеркнул). И вот -- плачу, выплакаться хочу, дайте мне плакать"... И потом -- о Достоевском, о Соне Mармеладовой, о чиновнике Мармеладове... "Тоже, утешили: поминальный обед ... с дракой. Всякий поминальный обед непременно с дракой. Господи, какая! Бедная, бедная Соня! Дайте мне с нею поплакать!"
   Таким видел я его в последний раз. Потом два дня, субботу и воскресенье, сидел дома простуженный. В субботу возобновились мучения, он кричал -- но уже не "Господи, прибери меня!" а,-- "не хочу умирать! Как она смеет, костлявая! Что я, разве лягушка, чтобы тащить меня в болото! Не хочу!" В воскресенье -- успокоился, заснул; сон к утру понедельника перешел в конец. В понедельник утром я получил телеграмму: "Началась агония; выезжайте". Мы сейчас же поехали с Варв<арой> Ник<олаевной>; приехали к 12 часам. Он уже лежал тихий, спокойный, не суровый, но серьезный; за болезнь оброс серебряной бородой -- и очень был похож на Сологуба 1905--1906 года, когда я увидал его впервые. Умер он тихо, не приходя в сознание, в 10 1/2 ч. утра.
   День прошел в суете и хлопотах; вечером была уже панихида. Ночь я провел у тела; просил остаться со мной милого Дм<итрия> Мих<айловича>, и мы вдвоем просидели за разговором до утра. Вчера, во вторник -- перевезли его в залу Союза Писателей, -- в залу нашей Вольфилы. Вот судьба! Два года тому назад провел последние часы в Вольфиле Есенин, перед отправкой тела в Москву; теперь провел ночь Сологуб. Хор Капеллы исполнил реквием Моцарта.-- Сегодня в 12 часов после трех речей (очень хороших, потому что очень кратких) двинулись на Смоленское кладбище. Отпели. И теперь Сологуб лежит в нескольких десятках саженей от Блока.-- Поклонился я Федору Кузьмичу и от Вас -- поцеловал его -- простился навсегда. Кто-то третий будет проводить ночь в зале бывшей Вольфилы?..
   Две недели тому назад Федор Кузьмич дал мне пять тетрадей последних своих стихов (1925--1927), чтобы Варв<ара> Ник<олаевна> переписала отмеченные им, а я попытался бы устроить в каком-нибудь издательстве сборник его стихов. Я и устроил -- сегодня, на похоронах; теперь -- легко, когда человек умер; а вот при жизни...-- да что говорить!
   Вот последнее его стихотворение, которым кончается последняя тетрадь; написано 17 (30) июля 1927 года:
  
   Подыши еще немного
   Тяжким воздухом земным.
   Бедный, слабый воин Бога,
   Странно-зыблемый, как дым.
  
   Что Творцу твои страданья?
   Кратче мига -- сотни лет.
   Вот -- одно воспоминанье.
   Вот и памяти уж нет.
  
   Страсти те же, что и ныне...
   Кто-то любит пламя зорь...
   Приближался к кончине.
   Ты с Творцом своим не спорь.
  
   Бедный, слабый воин Бога,
   Весь истаявший, как дым.
   Подыши еще немного
   Тяжким воздухом земным.
  
   Ну вот, милый Борис Николаевич, написал Вам -- и полегчало. Простите. Мало нас, ох как мало остается; а новые поколения когда еще доживут и доработаются до своего Сологуба. Сологуба, как и Блока, надо заслужить; а это -- работа поколений.
   Надеюсь скоро написать Вам по-настоящему; сегодня только так, "заказное письмо". Трудно и тяжело мне очень и всячески, так хоть в письме отведешь душу. Письмо и стихи -- только для Вас и Клавдии Николаевны (ей -- сердечный привет Варв<ары> Ник<олаевны> и мой) и для тех немногих, кому захотите сообщить. (Алекс<ею> Серг<еевичу>) -- ему тоже искренний прибег). Крепко обнимаю и целую Вас; будем живы и пойдем, куда нам назначено. А Федору Кузьмичу -- вечная память, и спасибо ему за все. Пусть не забывает нас, любящих его, если "там" -- есть память.
   Еще раз целую крепко

Всегда любящий Вас,
Р. Иванов.

  
   Иванов-Разумник (наст. фамилия Иванов) Разумник Васильевич (1878--1946) -- русский критик, публицист, литературовед, мемуарист.
   Письмо А. Белому. Впервые -- "Russian Literature Triquarterly", 1978, No 15, с. 365--367. Текст -- ГБЛ, ф. 25, карт. 16, ед. хр. 66, л. 60.
   Стр. 256. Три года прожили мы с ним "стена в стену"...-- ср.: "Жил он (Сологуб.-- A.C.) в 1923--1924 гг. в Царском Селе, стена в стену с нашей квартирой на Колпинской улице, и ежедневно -- в ответ на мой условный стук в стену -- приходил к нашему послеобеденному чаю".-- Иванов-Разумник Р. В. Писательские судьбы. Нью-Йорк, 1951, с. 11. "Позолота -- сотрется, свиная кожа -- остается".-- Из сказки Г. X. Андерсена "Старый дом" (1848). Варвара Николаевна Иванова (урожд. Оттснберг; 1881--1946) -- жена Иванова-Разумника.
   Стр. 258. Дмитрий Михайлович Пинес (1891--1937) -- литературовед, библиограф. Вольфа -- Вольфнла -- Вольная философская ассоциация, работавшая в 1919--1923 гг. в Петербурге под председательством А. Белого и при непосредственном участии Иванова-Разумника. Подыши еще немного...-- Другой вариант стихотворения см.: СТ., 495 496.
   Стр. 259. Клавдия Николаевна Бугаева (Васильева) (1886--1970) -- жена Андрея Белого. Алексей Сергеевич Петровский (1881--1958) -- переводчик, библиограф, близкий друг Андрея Белого.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru