Иванов Вячеслав Иванович
Символика эстетических начал

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Вяч. И. Иванов

Символика эстетических начал

  
   Источник: Вяч. И. Иванов. Собрание сочинений. Брюссель, 1971. Т. 1. С. 823--830

Б. Н. Бугаеву

   I
  
   Восходящая, взвивающаяся линия, подъем порыва и преодоления, дорога нам как символ нашего лучшего самоутверждения, нашего "решения крепкого -- к бытию высочайшему стремиться неустанно".
  
   Du regst und rührst ein kräftiges Beschliessen,
   Zum höchsten Dasein immerfort zu streben...
   (Goethe, Faust, II, 1.)
  
   Взмывший орел; прянувший вал; напряжение столпное, и башенный вызов; четырегранный обелиск, устремленный к небесной монаде, -- суживающийся в меру взлета и преломляющийся в верховной близости предельного; таинственные лестницы пирамид, с четырех концов земли возводящие к единой вершине; "sursum corda" горных глав, -- незыблемый побег земли от дольнего, окаменелый снеговым осиянным престолом в отрешенном торжестве последнего достижения,--вот образы того "возвышенного", которое взывает к погребенному я в нас: "Лазаре, гряди вон!" -- и к ограниченному я в нас заветом Августина: "Прейди самого себя" ("transcende te ipsum"). Ибо, как, по слову Языкова,
  
  гений радостно трепещет,
  Свое величье познает,
  Когда пред ним горит и блещет
  Иного гения полет, --
  
   так вид восхождения будит в наших темничных глубинах божественные эхо дерзновенной воли и окрыляет нас внушением нашего "забытого, себя забывшего" могущества.
   И когда на высших ступенях восхождения совершается видимое изменение, претворение восходящего от земли и земле родного, тогда душу пронзает победное ликование, вещая радость запредельной свободы. Последний крик Тютчева, при зрелище радуги:
  
   Она полнеба обхватила
   И в высоте -- изнемогла;
  
   и при виде Монблана:
  
   А там, в торжественном покое,
   Разоблаченная с утра,
   Сияет Белая Гора,
   Как откровенье неземное.
  
   "Возвышенное" в эстетике, поскольку оно представлено восхождением, по существу своему выходит за пределы эстетики, как феномен религиозный. В нем скрыта символика теургической тайны и мистической антиномии, чья священная формула и таинственный иероглиф: "богоносец -- богоборец". Не все благодатные дары нисходят к душе при одном условии ее светлой боговосприимчивости; другие требуют богоборческого почина; предлагая их, Божество шепчет душе: "приди и возьми!" Правое богоборство Израиля исторгает благословление. Возносящий жертву низводит божественное и становится богоносцем. Богоборческий и богоносный пафос восхождения разрешается в жертвенное свершение. Это -- пафос трагедии; она же есть жертвенное действо.
   В самом деле, подвиг восхождения -- подвиг разлуки и расторжения, утраты и отдачи, отрешения от своего и от себя ради дотоле чуждого и ради себя иного.
  
   Дерзни восстать земли престолом,
   Крылатый напряги порыв,
   Верь духу -- и с зеленым долом
   Свой белый торжествуй разрыв!
   ("Кормчие Звезды")
  
   В этом подвиге -- любовь к страданию, свободное самоутверждение страдания. Страдание же может быть вообще определено как оскудение и изнеможение чрез обособление. И само искупительное страдание за мир не что иное, как обособление жертвоприносимого, взявшего на себя одного грехи всего мира. В мире--круговая порука живых сил, -- равно вины и благости; жертва -- расплата одного, собою одним, за вселенскую поруку. Кто от мира обособляется за мир, --за мир умирает; он должен изнемочь и умереть, как семя не прорастет, если не умрет... Восторгом жертвенного запечатления исполняет нас наша семицветная, над пышноцветной землей воздвигшаяся радуга, когда она
  
   полнеба обхватила
   И в высоте -- изнемогла.
  
   Восхождение -- символ того трагического, которое начинается, когда один из участвующих в хороводе Дионисовом выделяется из дифирамбического сонма. Из безличной стихии оргийного дифирамба подъемлется возвышенный образ трагического героя, выявляясь в своей личной особенности, -- героя, осужденного на гибель за это свое выделение и обличие. Ибо жертвенным служением изначала был дифирамб, и выступающий на середину круга -- жертва.
   Во всяком восхождении--"incipit Tragoedia". Трагедия же знаменует внешнюю гибель и внутреннее торжество человеческого самоутверждения. Идея трагедии -- вместе идея героизма и идея человечества; и слово этой двойственной идеи -- богоборство.
   Как начало существенно трагическое, восхождение по преимуществу человечно. Его одушевляют воля и алчба невозможного. Из избытка своей безграничности Божественное пожелало невозможного. И невозможное совершилось: Божественное забыло себя и опозналось раздельным в мире граней. Кто выведет его из граней? Тот же извечный Эрос Невозможного, божественнейшее наследие и печать человеческого духа.
  
   II
  
   Но отрешенный, белый разрыв с зеленым долом -- еще не красота. Божественное благо, и нисходит, радуясь, долу. Достигнув заоблачных тронов, Красота обращает лик назад -- и улыбается земле.
  
   И между тем как, полусонный,
   Наш дольний мир, лишенный сил,
   Проникнут негой благовонной,
   Во мгле полуденной почил:
   Горе, как божества родные,
   Над усыпленною землей
   Играют выси ледяные
   С лазурью неба огневой.
   (Тютчев)
  
   Здесь впечатление красоты достигнуто столь же примирением, сколь противоположением, небесного и дольнего, улыбчивым сорадованием и содружеством разделенного родного. И не даром, по Теогнису, Музы воспели, что "прекрасное мило", когда небожители
  
   низошли на свадебный пир Кадма и Гармонии: так пели Музы, и боги вторили, радуясь, за ними о милости прекрасного.
  
   "Когда могущество становится милостивым и нисходит в зримое, -- Красотой зову я такое нисхождение", -- говорит Заратустра*.
   Склонение вознесшейся линии впервые низводит на нас очарование прекрасного. Прекрасен нагнувшийся венчиком к земле цветок, и Нарцисс прекрасен над зеркалом влаги. Прекрасны наклон древесных ветвей и наитие летнего ливня из нависшей тучи. И ночь прекрасна осенением многоочитой тайны.
   Нас пленяет зрелище подъема, разрешающегося в нисхождение. Вселенским благовестием красоты целует и милует нас небосклон, и мирит и уверяет радуга. Купол и дуга устрояют душу. Все взоры, горя, обращаются к заходящему солнцу; но уже восход зачинает тайно восторги заката.
   Гармоничны треугольный тимпан -- "орел" (ἀέτωμα) -- греческого портика и пирамидальные группы Рафаэля. Солнечными игристыми брызгами ниспадают, разрешившись в искристых scherzi, на землю звездные adagio Бетховена. Волнистыми колебаниями восклонов и падений пьянят хороводы Наяд и ритмы Муз.
  
   Смотри, как облаком живым
   Фонтан сияющий клубится,
   Как пламенеет, как дробится
   Его на солнце влажный дым.
   Лучом поднявшись к небу, он
   Коснулся высоты заветной, --
   И снова пылью огнецветной
   Ниспасть на землю осужден.
   (Тютчев)
  
   Нисхождение -- символ дара. Прекрасен нисходящий с высоты дароносец небесной влаги: таким, среди античных мраморов, предстоит нам брадатый Дионис, в широкой столе, возносящий рукой плоскую чашу, -- влажный бог, одождяющий и животворящий землю амбросийным хмелем, веселящий вином сердца людей... "И только дар мил. Только для дара стоит жить"...
   Смех, эта "радость преодоления", -- убийство, или земная пощада. Улыбка -- пощада окрыленная. Улыбчива милостивая Красота.
   Восхождение -- разрыв и разлука; нисхождение -- возврат и благовестие победы. То -- "слава в вышних"; это -- "на земле мир". Восхождение -- Нет Земле; нисхождение -- "кроткий луч таинственного Да".
   Мы, земнородные, можем воспринимать Красоту только в категориях красоты земной. Душа Земли -- наша Красота. Итак, нет
  
   для нас красоты, если нарушена заповедь: "Верным пребудь Земле".
  
   Оттого наше восприятие прекрасного слагается одновременно из восприятия окрыленного преодоления земной косности и восприятия нового обращения к лону Земли. Эти восторги в нас -- как бы дыхание самой Матери, воздыхающей к Небу и снова вбирающей в свою грудь Небо. Тяжки ее вздохи, и легки вдыхания. Легка Красота. "Легкою стопой приближается божественное"...
   И в наши мгновения восторгов красоты, мы знаем:
  
   Крылья души над Землей поднимаются,
   Но не покинут Земли...
   (Вл. Соловьев)
  
   Так Красота, всякий раз снова нисходя на землю с дарами Неба, знаменует вечное обручение Духа с Душою Мира, являясь пред нами непрестанно обновляющимся прообразом и обетованием вселенского Преображения.
  
   Я ношу кольцо,
   И мое лицо --
   Кроткий луч таинственного Да.
   ("Кормчие Звезды")
  
   Явственно внутреннее тожество красоты и добра. Ибо скрытое начало добра -- то же, что начало красоты; имя ему -- нисхождение. Дух подымается из граней личного, чтобы низойти в сферу того личного, которое лежит уже вне тесного я. Божественное солнце как бы притягивает вверх влагу чувства, чтобы оросить ее истаявшим облаком землю. Это восхождение и нисхождение -- психологическая основа добра; только справедливость направляется по горизонтальной линии, линии равенства, которую она излюбила.
   В нисхождении, этом принципе красоты и добра вместе, нет гордости. Напротив, восхождение, взятое как отвлеченное начало, имеет в себе что-то горделивое и жестокое. Доброе чувство и к сильнейшему и высшему -- все же нисхождение. Тем и прекрасна доброта, направленная на могущество, что она все же нисхождение и предполагает предварительным условием возвышение слабейшего в сферу, высочайшую могущества. Allegretto Седьмой Симфонии Бетховена и из детских глаз исторгнет слезы. Но что это allegretto? Плач лито Бога над миром? Или--человека над Богом?
   Красота христианства -- красота нисхождения. Христианская идея дала человеку прекраснейшие слезы: слезы человека над Богом. Прекрасен плач мироносиц...
   Эти восхождение и нисхождение -- лестница, приснившаяся Иакову, и то взаимное тайнодеяние встречных духов, двигателей и живителей земной и горней сферы, обменивающихся водоносами мировой влаги, -- которое Фауст созерцает в сокровенном начертании Макрокосма: "как силы небесные восходят и нисходят, простирая друг другу золотые бадьи!"
  
   Wie Himmelskräfte auf und nieder steigen,
   Und sich die goldnen Eimer reichen!
  
   III
  
   Но не всегда нисхождение-- милость мира, благодатный возврат и радостное воссоединение. Есть нисхождение, как разрыв. Есть "упоение на краю мрачной бездны": его знал Пушкин в миги своих запредельных проникновении...
  
   Взоры, что, канув, назад не вернутся --
   Поведать дно
   Вихрю души
   (Она ж схватилась, прильнула
   К лозе висячей,
   Что шепчется с Ужасом!) --
   Это ты!..
   ("Кормчие Звезды")
  
   Кто? -- Дионис, бог нисхождения, как разрыва, Дионис -- жертва божественная, -- отрок, заглянувший в темное зеркало и растерзанный внезапно обставшими младенца Титанами.
  
   И в бездне мчатся, как Мэнады,
   Разлуки жадные струи...
   И горы белые мои --
   Как лунный сон...
   (Ibidem.)
  
   Туда, за низвергающимися, кипящими в бездонности силами, в пропасть, зияющую мутным взором безумья!..
  
   Следом! следом! следом!--
   (В. Брюсов, "Видение Крыльев")
  
   вот -- чарующее внушение и властный голос бездны...
   Таково, после "возвышенного", в выше определенном смысле, и после "прекрасного", принцип которого-- милость нисхождения, -- третье, демоническое, начало наших эстетических волнений: имя ему -- хаотическое. Его образы -- оборвавшийся, прядающий в глубь ключ и рушащийся водопад, магия провалов и темных колодцев, чудовищные тайны подземных и подводных глубин, ларвы лабиринтных блужданий, молнийные личины смесившихся в буре стихий. Это царство не золотосолнечных и алмазно-белых подъемов в лазурь и не розовых и изумрудных возвратов к земле, но темного пурпура преисподней.
   Всякое переживание эстетического порядка исторгает дух из граней личного. Восторг восхождения утверждает сверхличное. Нисхождение, как принцип художественного вдохновения (по словоупотреблению Пушкина), обращает дух ко внеличному. Хаотическое, раскрывающееся в психологической категории исступления, -- безлично. Оно окончательно упраздняет все грани.
   Это царство не знает межей и пределов. Все формы разрушены, грани сняты, зыблются и исчезают лики, нет личности. Белая кипень одна покрывает жадное рушенье вод.
   В этих недрах чреватой ночи, где гнездятся глубинные корни пола, нет разлуки пола. Если мужественно восхождение, и нисхождение отвечает началу женскому, если там лучится Аполлон и здесь улыбается Афродита, -- то хаотическая сфера -- область двуполого, мужеженского Диониса. В ней становление соединяет оба пола ощупью темных зачатий.
   Эта область поистине берег "по ту сторону добра и зла". Она демонична демонизмом стихий, но не зла. Это -- плодотворное лоно, а не дьявольское окостенение. Дьявол разводит свои костры в ледяных теснинах, и сжигая -- завидует горящему, и не может сам отогреться у его пламеней.
   Ужас нисхождения в хаотическое зовет нас могущественнейшим из зовов, повелительнейшим из внушений: он зовет нас -- потерять самих себя.
  
   Мы -- Хаоса души. Сойди заглянуть
   Ночных очей в пустую муть!..
   Отдай нам, смертный, земную грудь --
   Твой плен размыкать и разметнуть!
   ("Прозрачность")
  
   И могущественнейшее из искусств -- Музыка -- властительно поет нам этими голосами ночных Сирен глубины, -- чтобы потом вознести нас по произволу из своих пучин (как "хаос рождает звезду") взвивающейся линией возвышенного и возвратить очищенными и усиленными земле благим нисхождением Красоты. Как Антей изнемогает отъединением от земли, так мы оскудели бы конечным отрешением от "древнего", от "родимого" хаоса. Где-то, глубоко, глубоко под нами, "поют нам песнь родного звона неотлучимые ключи"...
  
   Полночь и День знают свой час:
   (Бальмонт)
  
   ритм природы не может не быть ритмом нашей жизни. Все наше строительство -- только перестроение граней. Все грани становятся ложными. Но живому-- нет грани. "Хаос волен, хаос прав"!..
   Выше возноси веющее знамя, Эксцельсиор! Толпа внизу будет кричать тебе вслед: "Отступник! изменник! беглец!" За тобой твоя святая тропа, открытая дерзновенным. И знамя водружено... --
  
   Но когда чудесной властью исполненье вдруг прильет,
   Сердце вновь изменит счастью, нектар цельный разольет.
   Вскрикнут струны искупленья, смолкнут жалобой живой...
   Вновь разрыв и исступленья, и растерзан Вакх! Эвой!..
   ("Прозрачность")
  
   Для наших земных перспектив нисхождение есть поглощение частного общим. Нужен и свят первый миг дионисийских очищений: соединение с низшим, глубинным богом, говорящим Да Природе, как она есть. Все нужно принять в себя, как оно есть в великом целом, и весь мир заключить в сердце. Источник всей силы и всей жизни это временное освобождение от себя и раскрытие души живым струям, бьющим из самых недр мира. Тогда только человек, утративший свою личную волю, себя потерявший, находит свое предвечное истинное воление и делается страдательным орудием живущего в нем бога, -- его носитель, тирсоносец, богоносец. Тогда впервые говорит он свое правое Да своему сокровенному богу, свое сверхличное Да -- уже не миру, а сверхмирному, тогда впервые волит творчески: ибо волить творчески, значит валить безвольно.
   В образе "пенорожденной" Афродиты древнее проникновение совместило все три начала прекрасного. Из пенящегося хаоса возникает, как вырастающий к небу мировой цветок, богиня, -- "Афрогения", "Анадиомена". Пучиной рожденная, подъемлется -- и уже объемлет небо, -- "Урания", "Астерия". И, "златотронная", уже к земле склонила милостивый лик; "улыбчивая", близится легкою стопой к смертным... И влюбленный мир славословит, коленопреклоненный, божественное нисхождение "Всенародной" (Πάνδεμος).
  
  
   ПРИМЕЧАНИЯ
   Статья "Символика эстетических Начал", появившаяся впервые в "Весах" 1905. V., ставит вопрос о восхождении и нисхождении. В "Весах" она была озаглавлена -- "О Нисхождении". К вопросу этому В. И. возвращается всякий раз при исследованьи процессов художественного творчества и духовной жизни.
   В первоначальном тексте вместо "горизонтальной" стояло -- "продольной". /Поправка карандашем на полях/.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru