Иванов Вячеслав Иванович
С. Д. Титаренко. Вяч. Иванов в "Зеркале зеркал"Русско-Итальянского архива

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 2.25*5  Ваша оценка:

С. Д. Титаренко

Вяч. Иванов в "Зеркале зеркал" Русско-Итальянского архива {*}

   Русская литература, No 3, 2003
  
   {* Archivio Italo-Russo. Русско-итальянский архив / Сост. Д. Рицци и А. Шишкин. Trento, 1997. 625 с; Archivio Italo-Russo П. Русско-итальянский архив II / Сост. Д. Рицци и А. Шишкин. Салерно, 2002. 471 с; Archivio Russo-Italiano III. Vjaceslav Ivanov. Testi Inediti. Русско-итальянский архив III. Вяч. Иванов. Новые материалы / Сост. Д. Рицци и А. Шишкин. Салерно, 2001. 574 с. Статьи и другие материалы публикуются здесь на русском, итальянском, английском и французском языках. В настоящей рецензии используются следующие сокращения: РИА I, РИА II, РИА III с указанием страницы. При повторном цитировании в тексте указывается только страница в скобках.}
  
   Издание трех книг Русско-итальянского архива, описанного и систематизированного при участии научных сотрудников Римского архива и их коллег из ИРЛИ, {Первоначальное текстологическое обследование материалов архива было проведено А. Б. Шишкиным и М. Б. Плюхановой, составившими опись, которая включает около двух тысяч единиц (см.: Архив Вячеслава Иванова в Риме / Сост. А. Б. Шишкин. Рим, 1996. Вып. I). Систематизация материала и описание архива выполнены Л. Н. Ивановой (см.: Иванова Л. Н. Римский архив Вячеслава Иванова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1997 год. СПб., 2002. С. 296--340). Описание шестнадцати тетрадей с поэтическими текстами сделала О. А. Кузнецова (см.: Кузнецова О. А. Материалы к описанию тетрадей стихотворных автографов из Римского архива Вяч. Иванова // Русский модернизм: Проблемы текстологии. СПб., 2001. С. 232--253). На протяжении последнего времени сотрудники ИРЛИ неоднократно публиковали материалы из своего Рукописного отдела. См., например: Переписка Вяч. Иванова с С. А. Венгеровым / Публ. О. А. Кузнецовой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993. С. 72--100; Обатнин Г. В. Из материалов Вяч. Иванова в Рукописном отделе Пушкинского Дома // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1991 год. СПб., 1994. С. 29--51; Письма Вяч. Иванова к Александре Чеботаревской / Публ. А. В. Лаврова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1997 год. СПб., 2002. С. 238--295 и др.} как и публикация в последнее десятилетие других материалов из архива Вячеслава Ивановича Иванова при участии ученых из ИМЛИ и зарубежных стран, {Вячеслав Иванов. Материалы и публикации / Сост. Н. В. Котрелев // Новое литературное обозрение. 1994. No 10; Вячеслав Иванов. Архивные материалы и исследования / Ред. В. А. Келдыш, И. В. Корецкая. М., 1996; Вячеслав Иванов. Архивные материалы и исследования. М., 1999. Публикации из Римского архива писателя см. также в кн.: Вячеслав Иванов. Творчество и судьба: К 135-летию со дня рождения / Сост. Е. А. Тахо-Годи. М., 2002.} -- явление знаменательное и во многом знаковое.
   Ровно сто лет назад, в 1903 году, вышел первый сборник стихов поэта "Кормчие звезды" (СПб., 1903), сделавший его имя значимым не только для русского символизма, но и для последующего развития литературы и культуры.
   Три книги Русско-итальянского архива Вяч. Иванова вышли как серийное издание с небольшим перерывом во времени (I -- в 1997-м, II -- в 2002-м, а III -- в 2001 году). Они уже вызвали отклики в периодической печати, однако, к сожалению, только на отдельные тома, в основном, на последний том, посвященный Вячеславу Иванову (см.: Новое литературное обозрение. 2002. No 57; Вопросы литературы. 2002. Ноябрь-Декабрь). Между тем, взятые вместе, все три книги представляют собой уникальную публикацию архивных и исследовательских материалов, ценных по характеру намеченных в них тем, которые выводят нас к фундаментальным проблемам гуманитарной мысли XX века. Они объединены присутствием в публикуемых материалах и исследованиях единой европейской традиции -- традиции культурного диалога. Материалы Римского архива Вяч. Иванова оказываются здесь в своеобразной метапозиции: в них как в "зеркале зеркал" ("speculum speculorura", говоря словами самого поэта) преломляются духовные искания русской и европейской мысли.
   При знакомстве с трехтомником обращает на себя внимание редкостная по глубине и масштабу исследовательская деятельность русских и зарубежных ученых, осуществивших совместное изучение и издание уникальных архивных источников. Кроме материалов из Римского архива Вяч. Иванова, здесь помещены публикации текстов, эпистолярия и проч. из личных и государственных архивов, в том числе и зарубежных, а также исследования, связанные с судьбой образа Италии в России и проблемой взаимовлияния русской и итальянской культур от древности до XX века.
   Так, первый том РИА открывает статья В. Топорова "Из ранних русско-итальянских встреч", а завершают публикации А. Шишкина, И. Панфидо, Д. Руффоло, связанные с именем Вяч. Иванова. При изучении материалов, включенных в издание, становится понятной логика их подбора. Все они объединены проблемой формирования "итальянского текста" в русской культуре, что позволяет проследить этот процесс в динамике -- от первых русско-итальянских "встреч" до начала XX века, когда взаимоотношения двух культур перерастают в диалог, а иногда и в полилог. Ивановский образ Италии оказывается близок восприятию его русскими романтиками (см. статью Т. Цивьян об образе Италии у Баратынского в РИА I, a также статью А. Янушкевича об итальянских встречах и впечатлениях Жуковского в РИА II) или писателями родственного Вяч. Иванову символистского круга (см. публикацию итальянских писем Нины Петровской, подготовленную Н. Богомоловым, или исследование И. Вишневецкого о трансформации образа Италии в поздней поэзии Сергея Соловьева -- РИА I).
   Особенно важной представляется нам подготовленная В. Кейданом публикация писем русских философов за 1911--1914 годы, которые как в зеркале отражают культурфилософские искания самого Вяч. Иванова. С участниками этой переписки, например с В. Эрном и С. Булгаковым, поэт сблизился в московский период своей жизни и творчества, когда его наиболее значительными собеседниками стали мыслители, группировавшиеся вокруг издательства "Путь". Несомненный интерес представляют во втором томе итальянские письма Андрея Белого (публикация Г. Нефедьева), письма Эллиса к Мережковскому и Вяч. Иванову (публикация Ф. Полякова) и, безусловно, письма Ф. Зелинского к Вяч. Иванову (публикация Е. Тахо-Годи). В публикациях итальянских ученых -- Д. Рицци, С. Гардзокио, Д. Руффоло, И. Панфидо, Р. Факкани, П. Деотто, Ч. Де Лотто, М. Ди Сальво, В. Лоаджистро, Д. Майелларо и др. -- также представлены редкие архивные материалы. Так, например, работа Ч. Де Лотто посвящена "Поучению" Агапита в итальянском переводе Н. В. Гоголя, Д. Руффоло публикует письма Вяч. Иванова к поэту и переводчику Р. Кюфферле, С. Гардзонио представляет материалы из архива Василия Сумбатова, а Р. Факкани -- исследование Ю. М. Лотмана "Заметки о пространственной композиции стихотворения Джакомо Леопарди "L'Infinito" ("Бесконечность")". Вяч. Иванов переводил это стихотворение в 1887 году. Благодаря всем этим материалам формируется контекст мифа, близкого к ивановскому восприятию образа Италии и России: спасение -- не бегство, а "встреча", "родное и вселенское". Все три книги архивных разысканий являются "зеркалом зеркал" судьбы и творчества Вяч. Иванова. Рассмотрим в этом аспекте лишь некоторые основные материалы издания.
   В. Топоров в своих заметках о первых русско-итальянских встречах указывает на их знаковый характер в культуре, определяя это явление как "расширение "антропного", личностного, духовного компонента цивилизации", как "благодать ниспосылаемых встреч" (РИА I, 16, 18). Не случаен и исследуемый им текст: "Антоний Римлянин в "Житии"", складывавшийся с XII по XVI век. Согласно легенде, положенной в основу его жития, Антоний Римлянин приплыл из Рима в Великий Новгород, "молясь Господу и Богородице и считая, видимо, что такова их воля относительно его места" (24). Прибыв в Новгород, он, "чуженин", превратился в "своего". Образ "встречи" как нельзя лучше подходит для экуменического по духу мировоззрения Вяч. Иванова, представлявшего христианство в виде Мирового Древа и считавшего мировую культуру единым целым. {См. об этом: Аверинцев С. С. "Скворешниц вольный гражданин..." Вячеслав Иванов: Путь поэта между мирами. СПб., 2001.} И Антоний Римлянин, и Вяч. Иванов -- знаковые фигуры русско-итальянских "встреч", перерастающих в культуре XIX и XX веков в диалог и полилог культур, религий, концепций жизнестроительства.
   Диалогу итальянского и русского "текста" посвящена в этом томе и статья Т. Цивьян ""Образ Италии" и "образ России" в последнем стихотворении Баратынского". Если работа В. Топорова вводит нас в ситуацию "итальянец на Руси", то исследование Т. Цивьян развивает тему "русские в Италии": формирование "итальянского текста" и образа итальянского мира как зеркала романтической культуры. Последнее стихотворение Баратынского "Дядьке-итальянцу", написанное за считанные дни до внезапной смерти в Италии в июне 1844 года, символически соединяет в себе два образа: образ Италии и образ России. Так со времен романтизма складывается восприятие Италии как утраченного рая, "земного Элизия". Миф о такой Италии будет воплощен в поэзии Вяч. Иванова задолго до его вынужденного отъезда в Рим. А сам отъезд в этом контексте станет не бегством, а возвращением.
   Романтический образ Италии запечатлен в дневниках и письмах В. А. Жуковского, которые рассматриваются А. Янушкевичем в статье "Итальянские впечатления и встречи В. А. Жуковского" (РИА II, 277--308). Путешествия Жуковского по Италии были столь характерным для поэта, по словам исследователя, странствием по "садам романтизма". Каждое из этих путешествий (первое было предпринято в 1821 году) преломляет сквозь призму его романтической натурфилософии различные грани итальянского мира. От сосредоточения на пространственном образе Италии поэт устремляется к постижению культуры этой страны "живописи, поэзии и быстрых страстей" (278) через ее символы (Помпеи, Геркуланум, Форум и др.), что сближает русского романтика с символистами начала XX века. Не случайно реальный образ Италии превращается у Жуковского в сновидческий. Так, в 1833 году он пишет Елагиной: "...видел чудесный лихорадочный сон -- Италию" (282).
   Иной вариант "встречи" с Италией представлен в опубликованных Н. Богомоловым итальянских письмах Нины Петровской (РИА I, 115--155). Италия в восприятии Петровской, переживающей тяжелейшую депрессию после разрыва с В. Я. Брюсовым, "чужая", "серая", "цветы кажутся мертвыми, точно фарфоровые", "вообще здесь вся зелень не живая" (136). Иногда кажется, что образ Италии заимствован ею из "петербургского текста". Кроме того, эти письма дают богатейший материал для изучения биографии В. Я. Брюсова, а также феномена жизнестроительства в символистской культуре.
   Итальяно-русский локус находит воплощение и в творчестве Сергея Соловьева, которому посвящена статья И. Вишневецкого "Живые и "блистательная тень": трансформация образа Италии в поздней поэзии Сергея Соловьева". Сергей Соловьев, племянник Владимира Соловьева, оказался в Италии в 1912--1913 годах. Он приехал туда, как и Нина Петровская, после тяжелого душевного кризиса, сопровождавшегося покушениями на самоубийство. Его "бегство-изгнание" из "питерского Содома" было, по словам И. Вишневецкого, попыткой "духовного паломничества": поэт отправился "назад, втродной с детства мир нравственной веры и вселенского смысла (хотя и представленный чуждою ему культурой)" (РИА I, 346). Для Сергея Соловьева это был "акт причащения, когда душа полна отравой и соблазном", как он сам свидетельствует в письме к А. К. Виноградову (345). Исследователь отмечает несомненное сходство между Сергеем Соловьевым и Вяч. Ивановым: "общие для обоих серьезные занятия классической филологией, раздумья над соотношением античного и христианского наследия в европейской культуре, наконец, взаимный интерес к эстетике театра (в первую очередь, античного, проецируемого в современность)" (348). Не последнюю, а пожалуй, главную роль играл для них и вопрос об отношении к православию и католичеству. Как и Вяч. Иванов, Сергей Соловьев принял католичество, но раньше своего старшего современника на три года -- в 1923 году. Кроме того, в статье И. Вишневецкого приводятся фрагменты переписки Сергея Соловьева с Э. К. Метнером и Е. С. Любимовой. Исследователь анализирует факты "итальянского присутствия" в его биографии и творчестве: поэму "Италия", включенную в сборник "Возвращение в дом отчий" (1916); попытку сделать перевод "Божественной комедии" Данте в 1930 году. Здесь же рассматривается обширный и остающийся в значительной части неопубликованным архивный материал 1915--1930 годов, который так или иначе связан с творчеством Сергея Соловьева. По мнению И. Вишневецкого, большой интерес представляет его поэма "Призраки Италии", в которой Италия присутствует "как образно-композиционный субстрат". В поэме намечена платоническая тема Vita Nuova, что неизбежно приводит автора к использованию традиционной символики. Так намечается связь мифопоэтического метода Сергея Соловьева с творчеством Вяч. Иванова: "при этом заимствует он, как правило, из античной мифологии, но так, что за чередой языческих "отсылок" проступает "христианская" (а точнее, "иудео-христианская") подоснова его" (364).
   Помещенная в первом томе статья Г. Толстых "Итальянская художественная литература в русской книге 1890--1917 гг." (99--114) посвящена книговедческому анализу российский "Италианы". Используя литературоведческий, текстологический и искусствоведческий подходы, автор вместе с тем пытается продемонстрировать, какими возможностями располагают книговедческие методы при изучении процессов сближения двух национальных культур -- русской и итальянской. Г. Толстых анализирует обширную базу данных, представленных в российских библиографических справочниках, а также каталоги РГБ. Ею подготовлены материалы к библиографическому указателю "Италия в русской книге 1890--1917 гг.", задача которого -- показать значение книги как "средства освоения инонациональной литературы", что позволяет установить иерархию книжных ценностей как ценностей культуры.
   Большое место в первой книге РИА занимает публикация писем русских философов, группировавшихся вокруг издательств "Путь" и "Мусагет", в обстоятельной работе В. Кейдана "Путь, что на карты не попал. Письма русских философов. 1911--1914" (РИА I, 157--339). Выбор именно этого материала не случаен. Как поясняет публикатор, "выбор четырехлетия 1911--1914 годов объясняется еще и тем, что авторы и адресаты писем в этот период сильнее всего переживают притяжение Италии: здесь подолгу живут и работают кн. Е. Трубецкой, Н. Бердяев, В. Эрн и др." (161). В. Кейдан вводит в научный оборот письма С. Н. Булгакова, Г. А. Рачинского, С. А. Аскольдова и др., хранящиеся в РГАЛИ, а также архивные материалы из Отдела рукописей РГБ: переписку М. К. Морозовой и Е. Н. Трубецкого, семейный архив В. Ф. и Е. Д. Эрнов. Публикуя разрозненные материалы, он использует метод, уже оправдавший себя, и в частности, принятый в томах "Литературного наследства". Письма философов группируются по хронологическому принципу. Поэтому рядом оказываются близкие по времени написания тексты, содержащие самую разную информацию -- от характеристики жизни и быта русской либеральной интеллигенции начала века до религиозно-философских и историософских раздумий о духовных путях обновления России. В них затрагиваются важнейшие религиозные вопросы, например проблема "национального мессионизма". Так, Е. Н. Трубецкой пишет М. К. Морозовой 25 декабря 1911 года: "..."национальный мессионизм" -- это уродливая смесь религии и патриотического кваса, русификация Христа и Евангелия" (246). По его мнению, "национальный мессионизм есть глубоко антихристианская идея" (247). Разногласия Е. Н. Трубецкого с С. Булгаковым касались и проблемы "полноты" православия. В письме к тому же адресату он сообщает о недовольстве С. Булгакова тем, что для него (Трубецкого) "православие -- только часть христианства и не исчерпывает его полноты" (254). Эта проблема, стоявшая перед представителями религиозно-философской мысли, как известно, волновала и Вяч. Иванова. Ему не были чужды и обсуждаемые в той же переписке вопросы философского осмысления творчества Л. Н. Толстого и Достоевского, а также интерес к учению Р. Штейнера, которое находилось в фокусе внимания русских религиозных философов во многом благодаря увлечению Андрея Белого и ряда других современников антропософией.
   Особенно ценны среди публикаций архивного наследия русских философов письма С. Булгакова и В. Эрна. Контекст писем важен не только для понимания создававшихся в те годы работ С. Булгакова, например книг "Два града" (М., 1911) и "Философия хозяйства" (М., 1912), но и для осмысления избранного им пути. (Как известно, в 1918 году С. Булгаков принял сан священника.) В. Эрн был особенно духовно близок Вяч. Иванову. Ему присущ тот же пафос признания общего наследия европейской культуры, поиски вселенского начала в религии и культуре. В период, к которому относится публикуемая переписка, В. Эрн выпустил в свет сборник "Борьба за Логос" (М., 1911) и исследование о религиозном философе Г. С. Сковороде (М., 1912). Его "Письма о христианском Риме" публиковались в "Богословском вестнике" за ноябрь--декабрь 1912 года и с января по октябрь 1913 года и отразили религиозно-философские и культурно-исторические взгляды философа.
   Эпистолярий русских философов содержит интересный материал, связанный с известным богословским спором об Имени Божием. Многие философы, и прежде всего С. Булгаков, Н. Бердяев, В. Эрн, а также Вяч. Иванов и впоследствии А. Ф. Лосев, оказались сторонниками имяславцев, в переписке они выступают с их защитой. {См. об этом: Иванова Л. В. Воспоминания. Книга об отце. М., 1992. С. 64--65. Споры об Имени Божием нашли отражение в работах В. Эрна "Разбор послания Святейшего Синода об Имени Божием" (М., 1917), С. Булгакова "Философия имени" (Париж, 1983), А. Ф. Лосева "Имяславие" (Вопросы философии. 1993, No 9), последняя была написана в 1918 году и предназначалась для швейцарского сборника "Russland". Имяславие было одной из проблем, связанных с философией символа у Вяч. Иванова. См. об этом, например: Гоготишвили Л. А. Между именем и предикатом. (Символизм Вяч. Иванова на фоне имяславия) // Вячеслав Иванов. Архивные материалы и исследования. С. 305--395.}
   В письмах философов неоднократно возникает "итальянская тема". Италию они понимают, подобно Вяч. Иванову, как некий космопсихологос. Кроме того, здесь постоянно упоминается Вяч. Иванов и появляются противоречивые отклики на события его жизни. В материалах переписки содержатся интересные факты, которые важны для составления летописи жизни и творчества Вяч. Иванова. Например, подробности его знакомства со скульптором А. Голубкиной, выполнившей портрет поэта (РИА I, 337), сведения о переводе "Пира" Данте В. Эрном и Вяч. Ивановым (338), о посещении В. Эрном и Вяч. Ивановым Сергиева Посада, где 19 мая 1914 года состоялась защита магистерской диссертации о. Павла Флоренского "О духовной истине" (337--339), и др.
   К публикации В. Кейдана примыкает материал, подготовленный Д. Рицци: "Lettere rii Boris Jakovenko a Odoardo Carapa (1921--1941)". Переписка русского философа Б. Яковенко, возглавлявшего в 1912--1914 годах международный журнал "Логос", который выходил в издательстве "Мусагет", представляет значительный историко-культурный интерес. После 1917 года Б. Яковенко жил в Италии, затем в Германии. Переписка связана с изданием за рубежом ряда его книг, например "Очерков русской философии" (Берлин, 1922) или "Очерков американской философии" (Берлин, 1922), а также переводов и изданий за рубежом произведений русских классиков, прежде всего Толстого и Достоевского. С Вяч. Ивановым Б. Яковенко связывает не только любовь к Риму и стремление к расширению контактов между разными европейскими культурами, но и путь духовного подвижничества.
   В работе А. Б. Шишкина "Вячеслав Иванов и Италия" (РИА I, 503--562) жизнь и творчество писателя исследуются на основе материалов его римского архива. Свое исследование А. Б. Шишкин начинает с рассмотрения итальянских образов в поэзии Вяч. Иванова, которые составляют не только культурный, но и биографический локус. Так, Колизей символизирует его "вечную" встречу с Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, ознаменовавшую духовный переворот и приобщение к стихии дионисийства. Цикл "Итальянские сонеты", вошедший в первую книгу Вяч. Иванова "Кормчие звезды", по мнению А. Б. Шишкина, воплощает Италию в "памяти формы и жанра" (506). Многие сонеты представляют собой живописные и пластические образы итальянских художников и скульпторов: Леонардо, Микеланджело, Рафаэля, Боттичелли. Принцип живописи словом -- один из важнейших в поэтике Вяч. Иванова -- был заявлен им в статье "Мысли о символизме" (1912), в которой поэт писал: "...если я поэт, я умею живописать словом... живописать так, что воображение слушателя воспроизводит изображаемое мною с отчетливой наглядностью виденного". {Иванов В. Собр. соч.: В 4 т. / Под ред. Д. В. Иванова и О. Дешарт. Брюссель, 1971--1987. Т. II. С. 605. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.} Исследователи называют этот принцип экфрастическим {См.: Цимборска-Лебода М. Экфрасис в творчестве Вячеслава Иванова (Сообщение -- Память -- Инобытие) // Экфрасис в русской литературе: Труды лозаннского симпозиума / Под ред. Л. Геллера. М., 2002. С. 53.} и связывают его со стремлением Вяч. Иванова говорить "языками культур". {Аверинцев С. С. Гномическое начало в поэтике Вяч. Иванова // Studia Slavica. 1996. Т. 41.} Кроме того, А. Б. Шишкин анализирует различные аспекты диалога Вяч. Иванова с Данте, Петраркой, Микеланджело-поэтом. "Большой диалог" с классиками итальянской литературы осуществлялся "в подсознании, в жизни, в поэтической экзегезе, поэтике, эстетическом дискурсе" Вяч. Иванова (511).
   В последующих главах своей работы А. Б. Шишкин касается вопросов, относящихся к римскому периоду жизни Вяч. Иванова: принятия католичества в 1926 году, к чему поэт шел, по словам исследователя, почти тридцать лет; замысла, связанного с основанием Русской академии в Риме, цель которой -- представлять русскую культуру и одновременно интегрировать в нее достижения европейской культуры. Этот проект после долгих переговоров с Луначарским был отклонен, и Вяч. Иванов занялся преподавательской и творческой деятельностью в Павии, сотрудничая с поэтами и издателями многих стран Европы. Заключительные главы исследования А. Б. Шишкина посвящены рассмотрению сочинений Вяч. Иванова 1930--1940-х годов на итальянском языке.
   Важнейшей частью этой публикации являются материалы из Римского архива Вяч. Иванова: итальянские стихотворные опыты и поэтические переложения, переписка Вяч. Иванова и Н. А. Оцупа (с приложением фрагментов воспоминаний Д. В. Иванова), письмо Вяч. Иванова к С. Алерамо от 5 апреля 1945 года (с приложением воспоминаний Д. В. Иванова), а также переписка с Луначарским о проекте Русской академии в Риме и документы, направленные в Конгрегацию восточной церкви.
   Среди опубликованных во второй книге РИА наибольший интерес представляют итальянские письма Андрея Белого и переписка Эллиса с Д. Мережковским и Вяч. Ивановым. Г. Нефедьев в предисловии к публикации писем Белого, озаглавленном "Итальянские письма Андрея Белого: ракурс к "Посвящению"" (РИА II, 115--133), ставит проблему дополнения архивными материалами художественно-публицистических и мемуарных текстов писателя, посвященных "итальянской теме". Цель публикации -- рассмотреть лишь одну из граней "итальянской темы", связанную с поиском Андреем Белым "путей посвящения". Этот аспект своей духовной биографии писатель выстраивает как "инициатический" сюжет, намеченный А. Р. Минцловой. К союзу Белый -- Минцлова был приобщен и Вяч. Иванов. Речь шла о создании "в России розенкрейцерских лож (вокруг Белого и Иванова)" (120). Однако, так как предлагавшийся Минцловой проект был отвергнут, Белый оказался в ситуации ожидания "встречи". Его письма содержат интересный материал, подтверждающий это. По свидетельству Г. Нефедьева, "в самих письмах Белого <...> есть также и другие "оккультные знаки" -- имена, соединяющие в единый семантический и символический контекст рецепции розенкрейцерской мифологемы и "посвятительный" маршрут путешествия" (122). Письма Белого публикуются по автографам, хранящимся в фондах Э. К. Метнера (РГБ) и Эллиса (РГАЛИ).
   Из Римского архива Вяч. Иванова во второй книге РИА публикуются имеющие несомненный научный интерес письма Эллиса к Д. Мережковскому и Вяч. Иванову. Вступление и комментарии написаны Ф. Поляковым, подготовка текста осуществлена А. Б. Шишкиным (РИА II, 141--167). Письма содержат факты, связанные с духовными исканиями русских философов и писателей-символистов в 1930-е годы. Позиция Эллиса в эту эпоху была отмечена экуменическим по своей сути стремлением установить связи с западноевропейскими богословами и писателями. Этому соответствовало направление духовных исканий как Д. Мережковского, так и Вяч. Иванова. Эллис, как и Вяч. Иванов, перешел в католичество под воздействием "жизнетворческой парадигмы" В. С. Соловьева. Как указывает Ф. Поляков в предисловии к публикации, Эллис мечтал "о консолидации символистских литераторов (с привлечением Иванова и Мережковского) на почве соловьевской идеи воссоединения Церквей и нового диалога между московско-петербургским кругом символистов и западноевропейской, преимущественно немецкой, католической традицией" (146). В письмах Эллиса звучит чрезвычайно важная для культурфилософских и религиозных исканий Серебряного века тема создания Вселенской Церкви как экуменического царства победы и возрождения Рима и Святой Руси. В письме к Д. Мережковскому от 14 апреля 1936 года он указывает на связь Святой Руси и Рима. В других письмах возникает тема нацизма, например в связи с пророческим сном Эллиса о Достоевском (151). Кроме того, в них содержатся любопытные рассуждения о влиянии Вагнера на сознание и творчество русских символистов. В качестве приложения публикуется записка, адресованная Эллисом Вяч. Иванову и охарактеризованная автором как очень интимная (160--167). Она представляет собой попытку духовного общения с адресатом.
   Интересна и нашедшая здесь отражение негативная реакция Эллиса на идеи К. Юнга и З. Фрейда, получившие широкое распространение в Европе. Русский символист склонен связывать их с духовным кризисом и распадом Германии. Например, в письме к Вяч. Иванову он объясняет свой духовный разлад с Э. К. Метнером его общением с К. Юнгом (155--156). Вяч. Иванов, как известно, интересовался идеями К. Юнга и даже просил Э. К. Метнера прислать его сочинения, однако ивановское отношение к психоанализу было неоднозначным. {Подробнее об этом см.: Вяч. И. Иванов и Э. К. Метнер. Переписка из двух миров / Вступит. статья и публ. В. Сапова // Вопросы литературы. 1994. No 3. С. 303, 306. "Из моего протеста против Юнга, -- писал Вяч. Иванов Э. К. Метнеру 22 сентября 1929 года, познакомившись с книгой Юнга "Психологические типы", -- не делайте вывода, что я осуждаю выход "Психологических типов" под маркою "Мусагета". Считаться с Юнгом стоит, и "Мусагет" еще выяснит окончательно со временем свое отношение к его теориям..." (С. 307).} Во всяком случае, письма Эллиса интересны для изучения "символизма после символизма".
   Е. Тахо-Годи публикует во втором томе РИА (181--276) сорок два письма Ф. Ф. Зелинского к Вяч. Иванову, которые хранятся в Римском архиве писателя и охватывают период с 9 октября 1924 года по 28 июня 1940 года (183). Ф. Ф. Зелинский, живший и работавший в Варшаве, выступал как популяризатор идей Вяч. Иванова в Европе, в первую очередь, его книги "Дионис и прадионисийство". Эта работа Вяч. Иванова, по мнению Е. Тахо-Годи, была близка Ф. Ф. Зелинскому -- автору исследования "Древнегреческая религия" (Пг., 1918). "Не случайно в тридцатые годы, -- пишет исследовательница, -- рассказывая Вяч. Иванову о своей работе над "Религией древнего мира", Зелинский подчеркивал, что его труд был написан "для доказательства тезиса, что античная религия -- настоящий Ветхий Завет нашего христианства"" (РИА II, 185). Действительно, и Вяч. Иванов, и Ф. Ф. Зелинский были личностями ренессансного типа. Для них судьбы европейской культуры определялись притяжением к античности. Письма Ф. Ф. Зелинского дают богатый материал для изучения жизни и творчества двух замечательных знатоков и ценителей античной культуры. Кроме того, в них запечатлены издательские начинания как Вяч. Иванова, так и Ф. Ф. Зелинского, в частности, планы издания ивановских переводов Эсхила и его новых стихов, а также замыслы переводов поэзии Микеланджело. Важнейшие события личной жизни Вяч. Иванова, например его переход в католичество, также обсуждаются на страницах этих писем. {Пять писем Ф. Ф. Зелинского к Вяч. Иванову опубликованы Е. Тахо-Годи в кн.: Вяч. Иванов -- творчество и судьба. С. 227--243. Здесь же публикуется рецензия Ф. Ф. Зелинского на книгу Вяч. Иванова "Дионис и прадионисийство" (Баку, 1923), а также его работы "Поэт славянского возрождения Вячеслав Иванов" и "Введение в творчество Вячеслава Иванова" (С. 246--261).} В публикацию включена рецензия Ф. Ф. Зелинского на книгу Вяч. Иванова "Дионис и прадионисийство" (Баку, 1923) в переводе с польского языка М. А. Тахо-Годи и с итальянского А. Б. Шишкина, а также работы Ф. Ф. Зелинского о Вяч. Иванове "Поэт славянского возрождения Вячеслав Иванов" (пер. с польского Н. В. Маршалок) и "Введение в творчество Вячеслава Иванова" (пер. с итальянского О. В. Осиповой).
   Из завершающих вторую книгу РИА публикаций хотелось бы отметить работу М. Талалая "Российский некрополь в Неаполе, Венеции и Сан-Ремо", которая основана на составленной автором картотеке и чрезвычайно важна для уточнения фактов биографии русских писателей, живших в Италии.
   Особое значение для изучения творчества Вяч. Иванова имеет третья книга РИА, которая состоит из материалов и исследований, вводящих в научный оборот ранее не публиковавшееся творческое и эпистолярное наследие поэта. Она открывается публикацией Н. В. Котрелева и Л. Н. Ивановой "Вячеслав Иванов на пороге Рима: 1892 год" (РИА III, 7--24).
   Ранее уже отмечалось, что тема Рима воспринималась русским человеком прежде всего как культурфилософская и историософская, связанная с особым образом Вечного города, с представлением о нем как о важной составляющей "русской идеи" (например, у Эллиса). Ощущение вечности Рима и притяжение к нему были всегда характерны для Вяч. Иванова. В Рим поэт отправился, согласно его собственным воспоминаниям, после занятий римской историей, "не довольно подготовленным", но с "избытком благоговейных чувств к Вечному городу" (ССII, 19).
   Истоки ивановского мифа о Риме прослеживаются в публикации Н. В. Котрелева и Л. Н. Ивановой. Исследователи понимают тему Рима как "один из важнейших сенсорных, эмоциональных и предметно-содержательных топосов экзистенции и литературного творчества Вяч. Иванова" (23). Она изучается на основании публикуемых фрагментов -- незавершенных замыслов писателя и его черновиков, которые хранятся в Рукописном отделе Пушкинского Дома. Трудность для интерпретации материала заключается в наличии нескольких листов записей, составлявшихся как варианты одного волнующего поэта замысла. Н. В. Котрелев и Л. Н. Иванова проводят сложный текстологический анализ вариантов, устанавливая сюжет и фиксируя композиционный замысел Вяч. Иванова. Таким образом, публикуемые ими фрагменты ивановского путевого очерка свидетельствуют о формировании у поэта мифа о Риме как "примирительном, гармоническом всеединстве", как воплощенной в камень и символически понятой Вечности, существующей вне времени. Не случайно его "вечное возвращение" в Рим, отмечаемое биографами. {См., например: Иванов Д. В. От Иванова до Невселя. Фрагменты беседы с Ж. Невселем, проведенной Р. Обером и Ю. Гфеллером // Europa Orientalis. 1999. Vol. XVIII. С. 190.}
   Из неопубликованного творческого наследия Вяч. Иванова в третьей книге представлены малоизвестные произведения: стихи, дружеские послания и переводы (публикация Д. В. Иванова и А. Б. Шишкина), музыкальная трагикомедия "Любовь -- мираж?" (предисловие Д. В. Иванова и А. Б. Шишкина, подготовка текста А. Б. Шишкина), а также сентенции и фрагменты в записях О. Шор (предисловие С. С. Аверинцева, подготовка текста А. Б. Шишкина).
   Пьеса Вяч. Иванова "Любовь -- мираж?", написанная в 1924 году, впервые печатается полностью. Публикация предваряется фрагментом из воспоминаний Д. В. Иванова, свидетельствующих, что Вяч. Иванов всегда находился в гуще театральной жизни, особенно в бакинский период, когда и была написана эта оперетта, основанная на сюжете драмы А. И. Косоротова "Мечта любви", которая относится к 1911 году. Эта пьеса, по мнению Д. В. Иванова, носит лейтмотивный характер по отношению к ивановскому творчеству и представляет собой, скорее, мюзикл. "Чувство иронии -- веселой, а не романтически горестной, любовь к словесной игре были всегда живы у Вяч. Иванова. <...> Смеха во всех его формах не боялся", -- пишет он (50).
   Действительно, пьеса не типична для эллиниста и переводчика Эсхила. Говоря о судьбе трагикомедии Вяч. Иванова, А. Б. Шишкин -- автор предисловия к публикации -- приводит противоречивые факты ее восприятия. Он справедливо отмечает, что трагикомедия связана с пародийно-гротескной традицией русского символизма, берущей начало в творчестве В. С. Соловьева, например с шуточной пьесой философа "Белая лилия". Отдельные лейтмотивы сближают ее и с "Незнакомкой" А. Блока -- антиутопичной по отношению к соловьевской софиологии. История создания оперетты, безусловно, не исчерпывается событиями бакинского периода. Она восходит к "башенным" постановкам, к чтению на "Башне" "Незнакомки" А. Блоком. Кроме того, в пореволюционные годы Вяч. Иванов принимал участие в театральной реформе. Концепция новой музыкальной драмы -- "мюзикла" (Д. В. Иванов), воплощенная в пьесе "Любовь -- мираж?", близка по духу идеям Ф. Ницше, высказанным в "Веселой науке", где он писал о том, что нужно быть "поверхностным из глубины": "Нет, если мы, выздоравливающие, еще нуждаемся в искусстве, то это другое искусство -- насмешливое, легкое, летучее, божественно безнаказанное..." {Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 496.} Очевидно, что автор стремится использовать банальное, профанирующее слово как "расподобление" концептов символистского языка. "Мираж любви" или метаморфозы любви -- вечное повторение вечных сюжетов как игра с прошлым и будущим. Это копия символистских копий (ведь не случайно трагикомедия опирается на эпигонскую пьесу А. И. Косоротова). В статье "Предчувствия и предвестия" Вяч. Иванов обозначил сновидения, не связанные с реальностью, словами "simulacra mania" -- "бесплотные тени" (СС II, 89). Платоновское слово "симулякр" означает "копия", "предполагающая некую сущностную перверсию, некое сущностное отклонение". {Делез Ж. Платон и симулякр // Новое литературное обозрение. 1993. No 5. С. 48.} Не отсылает ли к этому название пьесы "Любовь -- мираж?". И многочисленные автореминисценции, цитаты, не выявляют ли принцип игры, присущий постмодернизму? {На постмодернистский характер некоторых тенденций в поэтике Вяч. Иванова указывал С. С. Аверинцев в докладе "Мировое культурное предание как тема поэзии и мысли Вяч. Иванова", прочитанном на конференции "Вячеслав Иванов -- Петербург -- мировая культура", которая состоялась в Пушкинском Доме в сентябре 2001 года. См. также: Самохвалова В. И. Вяч. Иванов и русский постмодернизм // Вопросы философии. 2001. No 8. С. 66--77.} Этим маскируется подлинная реальность, возникает постсимволистский тип дискурса как словесная игра с сотворенной ранее реальностью мифа.
   Публикация сентенций и фрагментов Вяч. Иванова в записях О. Шор сопровождается вступительной статьей С. С. Аверинцева, который, в частности, отмечает, что их "чтение представляет специфические трудности" (133). Поэтому как главную, наиболее глубокую и органическую для Вяч. Иванова интуицию можно выделить "мотив возвратного движения, Антиройи, соединяемый с аристотелевским пониманием цели как особого рода причины" (135). Путь понимания -- выделение отчетливых лейтмотивов, выступающих сквозь видимость хаоса. Кроме того, некоторые фразы могут рассматриваться как творческие декларации поэта. Стоит обратить внимание, пишет С. С. Аверинцев, и на свободный тон обсуждения религиозных вопросов, и на присутствие во многих высказываниях Вяч. Иванова юмора, что можно определить бахтинским термином "смеховая культура".
   Переписка Вяч. Иванова с Ольгой Шор, которая составляет значительную часть третьего тома РИА, имеет большое значение для изучения биографии и творчества поэта в римский период его жизни. О. А. Шор на протяжении почти четверти века была не только корреспондентом, но и другом Вяч. Иванова и его детей, а также доверенным лицом поэта, который называл ее "мой добрый гений", биографом, комментатором, критиком и даже соавтором. Публикация обширной переписки с О. А. Шор, охватывающая первое десятилетие пребывания Вяч. Иванова в Италии, подготовлена А. А. Кондюриной, Л. Н. Ивановой, Д. Рицци и А. Б. Шишкиным на основе материалов Римского архива. В текстологической справке указано, что сохранилось сто тридцать три письма, четыре записки и одна телеграмма Вяч. Иванова и двести писем, семь записок и пятнадцать телеграмм О. А. Шор. Полностью публикуются все письма Вяч. Иванова и десять писем его корреспондентки. Некоторые даются в комментариях. Проблемы, затронутые в переписке, многочисленны: от вопросов частного порядка (здоровье, гражданство, имущественные дела, взаимосвязи с Наркомпросом, забота о могилах близких в Москве) до творческих планов. Письма Вяч. Иванова и О. А. Шор свидетельствуют, по мнению автора предисловия А. А. Кондюриной, о том, что они оба относились к жизни как к реальности онтологической, будучи реалистами в философском смысле слова.
   Письма Вяч. Иванова -- это не только факт словотворчества, но и вид эпистолярного искусства, образцы не только литературной критики, но филологической и философской герменевтики, показывающие процесс созидания смысла текста через его "герметизм". {См. недавно опубликованную работу Лены Силард "Герметизм и герменевтика" (СПб., 2002), в которой уделено значительное внимание характеристике герменевтического метода Вяч. Иванова.} Особенность диалога Вяч. Иванова и О. А. Шор состоит в многоплановости, мифологичности, обилии цитат из мировой и русской поэзии (особенно пушкинских). Кроме того, весь материал этой переписки глубоко связан с римской темой в жизни и творчестве Вяч. Иванова, а также проектами международного сотрудничества.
   Не меньший интерес представляет и переписка Вяч. Иванова с О. Ресневич-Синьорелли (публикация Э. Гаретто) -- переводчицей и популяризатором русской культуры в Италии. Ее письма, как указывает Э. Гаретто, связаны с изданием за рубежом "Переписки из двух углов" Вяч. Иванова и М. Гершензона, а также других произведений поэта, и охватывают период с 1924 по 1948 год.
   Ю. Заранкина и М. Вахтель публикуют переписку Вяч. Иванова с Ш. Дю Босом, отдельные письма которого к Вяч. Иванову уже публиковались его сыном Д. В. Ивановым. Ш. Дю Бос (1882--1939) -- писатель, эссеист, литературный критик, знаток европейской литературы.
   Поводом для обмена письмами послужило издание "Переписки из двух углов" в Германии, принесшее Вяч. Иванову известность на Западе. Немецкий перевод был помещен в журнале "Die Kreatur". Именно эту публикацию прочитал Ш. Дю Бос и решил перевести "Переписку..." на французский язык. В 1931 году она появилась в журнале "Vigile". Как отмечают Ю. Заранкина и М. Вахтель, Ш. Дю Бос был самым важным корреспондентом во Франции для Вяч. Иванова. Космополитическое сознание и религиозно-философская ориентация выделяли его среди других французских мыслителей. В Ш. Дю Босе Вяч. Иванов нашел замечательного, родственного себе собеседника. По мнению авторов публикации, хотя Вяч. Иванов и Ш. Дю Бос встречались только один раз, переписка подтверждает факт их особой духовной близости. Недаром смерть Ш. Дю Боса в 1939 году означала для Вяч. Иванова конец поиска общей экуменической культуры. Их письма -- это гуманистический диалог в эпоху социальных и политических потрясений.
   В заключение хотелось бы еще раз подчеркнуть, что выход в свет трех книг Русско-итальянского архива, вводящих в научный оборот обширный новый материал, безусловно, будет способствовать подготовке академических изданий сочинений Вяч. Иванова и других писателей и философов Серебряного века.
  
Оценка: 2.25*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru