Иванов Федор Владимирович
Без дороги

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Поэзия имажинистов - Вл. Маяковский.

   

ФЕДОРЪ ИВАНОВЪ

КРАСНЫЙ ПАРНАСЪ

ЛИТЕРАТУРНО-КРИТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ

РУССКОЕ УНИВЕРСАЛЬНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
БЕРЛИНЪ
1922

   

БЕЗЪ ДОРОГИ

ПОЭЗІЯ ИМАЖИНИСТОВЪ -- ВЛ. МАЯКОВСКІЙ

0x01 graphic

   Они появились давно. Еще тогда, когда о міровой революціи мечтала кучка завсегдатаевъ эмигрантскихъ кафе, а міръ, какъ бы въ чаяніи грядущихъ бѣдъ, скрывалъ истинный ликъ свой подъ маской безпечнаго веселья. Пришли они подъ забраломъ. Развѣ не маска -- желтая кофта Маяковскаго, ложки въ петлицахъ остальныхъ -- всѣ эти атрибуты, созданные для того, чтобы щекотать нервы сытаго буржуа? И, какъ это часто случается,-- подъ внѣшней буффонадой рѣдко кто угадалъ настоящее лицо. Старая и вѣчно новая исторія. Такъ когда-то Вольтера, Дидеро -- выростилъ дворъ Людовиковъ, и изнѣженные царедворцы первые аплодировали стрѣламъ комедіи Бомарше. Изъ подваловъ, гдѣ старались перещеголять другъ-друга по части изысковъ, выросъ футуризмъ, духовный отецъ нынѣшняго имажинизма. Культура, дошедшая до предѣла, сама заговорила объ уничтоженіи. "Сбросить Пушкина, Лермонтова, Гоголя съ корабля современности" -- было не только фразой, пикантно рѣжущей обывательскій слухъ. Кое-кто уловилъ здѣсь не только литературную браваду: вспомните Горькаго и его: "въ нихъ что-то есть". Старый революціонеръ почувствовалъ въ нихъ волю къ разрушенію, какъ почувствовалъ то же самое человѣкъ, совершенно иного склада, работавшій въ иной атмосферѣ, на страницахъ журнала "Аполлонъ".
   "У нынѣшнихъ уновителей есть черта дѣйствительно новая. О, какъ остро чувствуетъ эту новизну тотъ, въ чьихъ жилахъ течетъ вѣковое святое преданіе исторіи: эта черта новизны обща многимъ враждующимъ между собою толкамъ обновленія. Въ ней вся суть. Ею не долженъ пренебрегать мыслитель. Одно изъ двухъ: либо эта черта ничтожна и разсѣется, какъ мгновенное увлеченіе, либо она отъ купола до основанія опрокинетъ все то, чѣмъ ужъ такъ давно живетъ человѣчество, опрокинетъ такъ, какъ нѣкогда христіанство опрокинуло античную культуру".
   И когда революція, разрушивъ весь этотъ налаженный строй, выбросила изъ насиженныхъ теплыхъ гнѣздъ въ холодную тьму эмиграціи многихъ изъ тѣхъ, что выростили въ своей средѣ этихъ уновителей, послѣдніе сбросили маскарадный костюмъ, выявивъ свой подлинный ликъ, ликъ безпощаднаго жестокаго разрушенія.
   Разрушеніе -- вотъ основное содержаніе всей этой поэзіи имажинистовъ отъ стараго знакомца Вадима Шершеневича до вынесеннаго гребнемъ революціонной волны на поверхность литературы Анатолія Маріенгофа... Въ то время, какъ писатели старые, пріявшіе революцію, стремятся къ оправданію ея, къ идеологическому обоснованію переворота Октября, въ Голгофѣ настоящаго видятъ тяжелый, но свѣтлый путь къ Воскресенію, когда поэты деревни вродѣ Клюева и Есенина принимаютъ ее, какъ религію новаго Спаса, имажинисты-разрушители только потому, что рушительство -- ихъ стихія, ибо они настоящія дѣти выкормившаго ихъ вѣка, атеисты, невѣрующіе, яркіе, но ядовитые цвѣты, вынесенные накипью революціи и только. Идеологія Октября? Вотъ какъ выявляетъ ее Анатолій Маріенгофъ, наиболѣе яркій представитель этого литературнаго теченія:
   
   Покорность топчемъ сыновью,
   Взяли вотъ и въ шапкѣ
   Нахально сѣли,
   Ногу на ногу задравъ...
   (Октябрь).
   
   Разрушеніе во имя разрушенія. Своего рода гурманство. Исканіе острыхъ и болѣе острыхъ ощущеній. Не во имя какой-либо идеи, а во имя свое. И развѣ откажешь этому въ искренности:
   Мы! Мы! Мы всюду
   
   У самой рампы, на аванъ-сценѣ,
   Не тихіе лирики,
   А пламенные паяцы.
   
   Религія прошлаго? Но у нихъ нѣтъ завѣтовъ. Они какъ будто не знали традицій старой культуры. Для нихъ -- она "ветошь, которую надо скорѣе бросить въ огонь". Вся революція -- только острая приправа. Бездорожье, но имъ и не надо дорогъ:
   
   Кто на землѣ насъ теперь звонче?
   Говорите -- Бедламъ,
   Ни столбовъ верстовыхъ, ни вѣхъ --
   Къ дьяволу! На паперти великолѣпенъ
   Нашъ красный канканъ.
   
   Мелкіе бѣсы русской литературы, они цинично, безсмысленно рушатъ религію. Богохульники они просто изъ озорства, даже чаще отъ усталой тоски. Выбраниться, чтобы заглушить въ себѣ сознаніе тяжелой злобы.
   
   Я молюсь на червонную даму игорную.
   Я иконы ношу на сломъ
   И похабную надпись заборную
   Обращаю въ священный псаломъ.
   ("Плавильня словъ" -- Вадимъ Шершеневичъ).
   
   Или у того же Маріенгофа:
   
   Твердь, твердь за вихры зыбимъ,
   Святость хлещемъ свистящей нагайкой,
   И хилое тѣло Христа на дыбѣ
   Вздыбливаемъ въ чрезвычайкѣ.
   Что же, что же, прощай намъ грѣшникамъ,
   Спасай, какъ на Голгофѣ разбойника.
   Кровь твою, кровь бѣшенную
   Выплескиваемъ, какъ воду изъ рукомойника.
   
   Но порою въ этой литературной матерщинѣ проскользнетъ что-то зловѣщее, не то жалоба побитой собаки, не то затаенная обида вдругъ срывающаго маску балаганнаго шута, за которою искаженное смертельною тоской, обезумѣвшее и совсѣмъ не страшное, человѣческое лицо.
   
   Боженька, самъ ты за пазухой
   Выносилъ Каина,
   Самъ пригрѣлъ периною
   Мужицкій топоръ.
   
   И сейчасъ же непристойная клоунада:
   
   Молюсь тебѣ матерщиной
   За рабьихъ годовъ позоръ.
   (Анатолій Маріенгофъ).
   
   Стоитъ ли приводить остальные примѣры. Русская революція уже отбросила имажинистовъ, и все здоровое, что есть въ совѣтскомъ творчествѣ, ошатнулось отъ нихъ въ поискахъ созидающаго начала, какъ въ жизни, такъ и въ литературѣ. Будущій лѣтописецъ, конечно, отмѣтитъ творчество имажинистовъ, какъ протрясающій человѣческій документъ въ эпоху всеобщаго озвѣренія и паденія нравовъ. Но когда читаешь ихъ, то не хочется выносить имъ суроваго приговора. Они жалки, эти запутавшіеся въ бездорожьи современности люди. Ихъ проклятья -- отъ опустошенности. Они не вѣдаютъ, что творятъ.
   И развѣ они сами не вынесли себѣ приговора, когда устами одного изъ соратниковъ своихъ, въ рѣдкія минуты искренности, вдругъ бросаютъ трагическое, жуткое:
   
   И когда ночью сжимаете въ постелькѣ тѣло ближнее,
   Иль устаете счастье аршинами считать,
   Я выхожу площадями орать:
   Продается сердце абсолютно лишнее!
   Эй, кто хочетъ пудами тоску покупать!
   
   Маяковскій -- футуристъ. Но его футуризмъ -- просто очередной этапъ ищущаго таланта. Сила, душевное здоровье, какъ это можетъ быть ни парадоксально на первый взглядъ, выдѣляетъ этого поэта въ толпѣ маленькихъ надругателей отъ отчаянія, за отрицаніемъ которыхъ не чувствуется подлиннаго горѣнія, подлиннаго таланта.
   
   Знаменитое Маяковскаго:
   Бѣлогвардейца найдете и къ стѣнкѣ.
   Время пулямъ
   А Рафаэля забыли?
   По стѣнкамъ музеевъ тенькать!
   Выстроили пушки на опушкѣ,
   Глухи къ бѣлогвардейской ласкѣ.
   А почему не атакованъ Пушкинъ?
   
   Только озорство разгулявшагося, еще не опредѣлившагося таланта, отъ избытка силъ рубящаго якобы устарѣвшихъ боговъ. Старая и вѣчно новая исторія.
   Впрочемъ, и теперь уже достаточно опредѣлилось: Маяковскій -- позитивистъ.
   
   Бетонно-желѣзный современный городъ наложилъ на него свою печать. Обрѣзалъ крылья романтики. Девизъ Маяковскаго: я знаю, что знаю. И не самъ ли онъ характерно обмолвился:
   
   Что мнѣ до Фауста,
   Фееріей ракетъ
   Скользящаго съ Мефистофелемъ въ небесномъ паркетѣ?
   Я знаю:
   Гвоздь у меня въ сапогѣ.
   Кошмарнѣе, чѣмъ вся фантазія Гете.
   
   Позитивизмъ отразился прежде всего на пріемахъ творчества Маяковскаго. Онъ -- экспрессіонистъ по манерѣ письма. Вмѣсто юмора -- шаржъ, вмѣсто образа -- плакатъ. Въ интимномъ, лирическомъ -- у него нѣтъ полутоновъ, недоговоренности. Онъ кричитъ, онъ выноситъ лирику души -- на людную улицу:
   
   Вотъ и вечеръ въ ночную жуть
   Ушелъ отъ оконъ хмурый, декабрый.
   Въ дряхлую спину хохочутъ и ржутъ
   Канделябры.
   Меня-бъ не узнали, жилистая громадина --
   Стонетъ, корчится.
   Что можетъ хотѣться эдакой глыбѣ?
   А глыбѣ многое хочется!
   Вѣдь для себя не важно
   И то, что бронзовый,
   И то, что сердце -- холодной, желѣзной
   Ночью хочется звонъ свой спрятать
   Во что нибудь мягкое, женское.
   И вотъ громадный горблюсь въ окнѣ,
   Плавлю лбомъ стекло окошечное.
   Какая будетъ любовь,
   Большая или крошечная?
   
   Революція захватила Маяковскаго, какъ и многихъ другихъ, своимъ размахомъ, своей стихійностью. Въ этомъ отношеніи у него что-то отъ Блока. Оба пріемлютъ разрушеніе. Но одинъ -- аристократъ, пресыщенный тяготѣющей надъ нимъ вѣковой культурой, романтикъ, фантастъ. Другой -- плебей. Его ненависть отъ пресыщенія, въ ней гнѣвъ и месть взбунтовавшагося раба. Маяковскій не станетъ подобно Блоку навязывать революціи Христа. Ничего" потусторонняго. Какъ реальна въ его изображеніи революція: въ ней больше отъ фотографіи, чѣмъ отъ творческаго озаренія:
   
   Раздулся блескомъ по дуламъ и лезвіямъ
   Разсвѣтъ. Рдѣлъ багрянъ и дологъ
   Въ холодной промозглой казармѣ,
   Суровый, трезвый молился гвардіи
   Волынскій полкъ.
   Жестокимъ солдатскимъ Богомъ божились роты.
   Бились объ полъ головой многолобой
   И первому, приказавшему стрѣлять за голодъ,
   Заткнули пулей орущій ротъ.
   Кто-то "смирно" не кончилъ. Заколотъ.
   Ворвалась въ городъ буря ротъ.
   
   Послѣднее время отмѣчено уходомъ Маяковскаго въ сторону темъ, гдѣ иной подходъ къ жизни, я сказалъ бы, сатирическій. Не случайно появленіе его на страницахъ сатирическаго журнала Совѣтороссіи "Бова", послѣдней поэмы "Сто пятьдесятъ милліоновъ?" Здѣсь у мѣста и обычная манера письма, жестковатый юморъ, какая-то своя недобрая, жгучая усмѣшка:
   
   Васъ встрѣчаетъ лакей,
   Булава въ кулакѣ.
   Такъ пройдетъ лакеевъ пять
   И опять булава И опять лакей.
   
   И развѣ не плакатенъ этотъ шаржированный портретъ, президента Вильсона?
   
   Мяса,
   Масла.
   Какой-нибудь король поэтовъ
   Сто волочитъ со сливками кринокъ.
   
   И не въ этомъ ли истинное призваніе Маяковскаго? Въ этомъ отрицаніи -- положительное: ненависть Маяковскаго" къ Мѣщанству міровому, мѣщанству съ большой буквы. Это мѣщанство создало свой бытъ въ самой Совѣтской Россіи, прилѣпилось къ ней и потихонько-полегонечко прядетъ, свою паутинку:
   
   Стеклися они,
   Наскоро физіономіи перемѣнивъ,
   Засѣли во всѣ Совѣтскія учрежденія,
   И натеревъ отъ трехлѣтнихъ засѣданій зады,
   Крѣпкіе, какъ мраморные умывальники,
   Живутъ и понынѣ тише воды,
   Свивъ уютные кабинетки и спаленки.
   Что, молъ, коммуна,
   Когда еще, молъ...
   А пока
   Одинъ за другимъ завелъ
   Академическій,
   Пролеткульскій,
   2 красноармейскихъ
   И 4 тыловыхъ пайка,
   И вечеромъ та или иная мразь,
   На жену
   За піаниномъ обучающуюся, глядя,
   Говоритъ отъ самовара разморясь:
   Товарищъ Надя,
   Къ празднику прибавка --
   24 тыщи
   Тарифъ,
   Эхъ, и заведу я себѣ тихоокеанскія галифища,
   Чтобы изъ штановъ выглядывать, какъ коралловый рифъ.
   
   Въ борьбѣ съ одолѣвающимъ мѣщанствомъ корни творчества Маяковскаго. Они отъ жизни мѣняющейся, волнующей и непостоянной. И если онъ не ушелъ, то уйдетъ отъ искусственной вымученной поэзіи футуризма, поэзіи разложенія, къ здоровому, настоящему творчеству.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru