Lib.ru/Классика: Ибсен Генрик. Ибсен и Жорж Занд

ИБСЕНЪ и ЖОРЖЪ ЗАНДЪ.

КРИТИЧЕСКІЙ ОЧЕРКЪ.

8-го (20-го) марта исполнилось 70 лѣтъ со дня рожденія извѣстнаго норвежскаго драматурга Геприка Ибсена, идеи котораго нашли отголосокъ въ литературахъ всѣхъ европейскихъ народовъ и слава котораго давно переступила за предѣлы его суровой родины. Юбилей вызвалъ въ заграничной печати цѣлый рядъ статей, изъ которыхъ несомнѣнный интернъ представляетъ статья Виктора Баша: французскій критикъ разбираетъ распространенное во французской литературѣ мнѣніе, что норвежскій драматургъ является какъ бы повтореніемъ Жоржъ Зандъ. Прежде чѣмъ познакомить читателей съ этой остроумной статьей, сдѣлаемъ краткій біографическій очеркъ норвежскаго писателя.

Генрикъ Ибсенъ родился въ 1828 году въ маленькомъ норвежскомъ городкѣ Скіенѣ, на берегу залива Христіаніи, въ семьѣ богатыхъ судохозяевъ. Уже въ раннемъ возрастѣ онъ испыталъ тяжелые удары судьбы: въ 1836 году отецъ его, Кнутъ Ибсенъ, потерялъ все свое состояніе и тогда начались для семьи Ибсена всевозможныя невзгоды и лишенія; прежніе друзья покинули ихъ и осыпали насмѣшками. Нужда и людская жестокость тяжело отразились на впечатлительной душѣ ребенка; будучи по природѣ необщительнымъ и дикимъ, Генрикъ Ибсенъ озлобился противъ людей, сдѣлался еще угрюмѣе и мрачнѣе. На 16 году онъ поступилъ въ аптекарскіе ученики въ Гримштадтѣ, гдѣ пробылъ 5 лѣтъ, мечтая со временемъ получить докторскій дипломъ. Но судьба рѣшила иначе. Вспыхнувшее въ 1848 году венгерское возстаніе нашло живой отголосокъ въ душѣ мечтательнаго юноши. Въ первыхъ своихъ стихахъ онъ горячо воспѣлъ венгерскихъ патріотовъ и открыто сталъ проповѣдывать революціонныя идеи; вслѣдствіе этого онъ принужденъ былъ покинуть не только свою аптеку, но и самый Гримштадтъ и переселиться въ Христіанію. Здѣсь онъ познакомился съ Біернсономъ, впослѣдствіи сдѣлавшимся его заклятымъ врагомъ, и вмѣстѣ съ нимъ и нѣкоторыми другими лицами сталъ издавать газету, въ которой помѣщалъ свои поэмы. Послѣ прекращенія газеты, познакомившись съ директоромъ народнаго театра въ Бергенѣ Оль-Булемъ, Ибсенъ сдѣлался режиссеромъ, а затѣмъ и директоромъ театра, сначала въ Бергенѣ, а потомъ въ Христіаніи. Въ 1858 году Ибсенъ женился, а въ 1864 году, получивъ пенсію, уѣхалъ за-границу.

Первая пьеса Ибсена "Каталина", написанная имъ въ 1850 году,-- историческаго содержанія. Таковы же "Воители Гельголанда", "Императоръ и Галилеянинъ", "Претенденты на корону" и др. Пьесы, относящіяся къ эпохѣ среднихъ вѣковъ, имѣли большой успѣхъ въ Швеціи, Норвегіи и Германіи, гдѣ и были поставлены на сценѣ.

Но не историческія пьесы составили славу Ибсена. Наибольшею извѣстностью пользуются его драмы изъ современной жизни, драмы тенденціозно обличительныя и психологическія, къ которымъ относятся: "Брандъ", "Врагъ народа", "Нора", "Дикая Утка", "Привидѣнія", "Росмерсгольмъ", "Женщина моря", "Гедда Габлеръ", "Строитель Сольнесъ" и др. Въ нихъ Ибсенъ -- представитель безграничнаго индивидуализма, онъ ярый врагъ всѣхъ формъ жизни, которыя обезличиваютъ человѣка: семьи, общества, государства -- ярый врагъ тиранніи большинства. Его лозунгъ -- самый сильный человѣкъ тотъ, кто остается одинъ; самый опасный врагъ истины и свободы -- это большинство людей. Кромѣ того, Ибсенъ фаталистъ. Людьми, по его словамъ, управляетъ неумолимый рокъ, надъ дѣтьми тяготѣетъ наслѣдственность, завѣщанная имъ отцами и дѣдами.

* * *

Случайно и какъ бы шутя вылились изъ подъ остроумнаго пера Жюля Леметра слѣдующія строки: "Нора, эта граціозная куколка, эта птичка-щебетунья, преобразовывается вдругъ въ знаменитой сценѣ объясненія съ мужемъ въ сѣвернаго Руссо, въ Жоржъ Зандъ фіордовъ и пловучихъ льдовъ". Эти строки не замедлили встрѣтить отголосокъ. Сарсэ нашелъ въ горькой филиппикѣ доктора Штокмана противъ тиранніи большинства и въ безумной гордости "Строителя Сольнеса" "только общія мѣста литературы 1828 года", а по мнѣнію Зола, Ибсенъ всецѣло возродился на почвѣ французскаго романтизма. Впослѣдствіи Леметръ снова возбудилъ этотъ вопросъ на болѣе серьезныхъ и широкихъ началахъ въ своей блестящей статьѣ "Вліяніе сѣверной литературы". Идеи Ибсена заключаютъ въ себѣ ядро первыхъ романовъ Жоржъ Зандъ: нападки на бракъ, столкновенія между свѣтской и духовной моралью и моралью непрописной; борьба личности съ обществомъ, вражда оффиціальной религіи съ религіей духа, все то, что въ глазахъ его поклонниковъ составляетъ гордую и суровую самобытность идей скандинавскаго драматурга, не только встрѣчается у автора "Валентины", но подвергнуто художественной разработкѣ. "Индіана" -- это родная сестра "Норы"; "Лелія" -- это "Гедда Габлеръ"; "Женщина моря" -- это "Жакъ" безъ развязки.

Возраженіемъ на эти мнѣнія является статья Георга Брандеса "Генрикъ Ибсенъ во Франціи", въ которой знаменитый датскій критикъ отказывается признать какое бы то ни было сходство между интеллектуальнымъ протестомъ Ибсена и Ж. Зандъ. Но возможно ли, чтобы такой талантливый и глубокій критикъ, какъ Леметръ, статьи котораго о "Норѣ" и "Привидѣніяхъ" являются истинными chefs-d'oeuvr'ами по глубинѣ психологическаго анализа, впалъ въ крайность? Можно ли допустить съ другой стороны, чтобы Брандесъ, такъ прекрасно знающій французскую литературу и вмѣстѣ съ тѣмъ посвятившій себя изученію Ибсена, во всѣхъ отношеніяхъ ошибался? Чтобы разрѣшить эту задачу, стоитъ только прочесть Ибсена, и не только современныя, позднѣйшія его драмы, но прочесть его цѣликомъ, начиная съ его первыхъ поэтическихъ произведеній и кончая "Воркманомъ", останавливаясь главнымъ образомъ на его "идейныхъ" драмахъ: "Пэръ Гинтъ", "Брандъ", "Императоръ и Галилеянинъ"; прочесть или перечесть характеристичныя произведенія трехъ литературныхъ періодовъ Жоржъ Зандъ, включая "Исторію моей жизни", а главнымъ образомъ знаменитую "Переписку", въ которой молодая женщина, мать и бабушка, одаренная всѣми свойствами геніальной натуры, является нашимъ взорамъ въ настоящемъ свѣтѣ безъ всякихъ прикрасъ. Затѣмъ сопоставимъ между собою главныхъ героевъ обоихъ писателей, ихъ мысли, ихъ рѣчи и воскресимъ въ нашей памяти умственный и нравственный образъ великаго сѣвернаго отшельника и вдохновенной вѣщательницы изъ Ногана.

При первомъ взглядѣ оказывается, что родственныя черты преобладаютъ. Оба были борцами, оба были, говоря словами Леметра, примѣненными по отношенію къ Ибсену, геніальными революціонерами. Оба возставали противъ непоколебимости общественныхъ устоевъ. Оба противопоставляли соединеннымъ силамъ вѣковыхъ завѣтовъ, соціальныхъ условій и религіи самобытную, свободную личность. Въ жизни обоихъ совершился глубокій переломъ; оба перешли отъ идеальнаго романтизма къ рѣшенію животрепещущихъ вопросовъ современной дѣйствительности. Оба считали, что задача писателя состоитъ не въ томъ, чтобы развлекать читателей, но чтобы внушить имъ черезъ посредство книги и сцены извѣстныя истины, и прежде всего истины нравственныя. Оба за этой жизнью горя, нищеты и грѣха чаяли новую, лучшую жизнь, для которой стоило жить. Оба были, такимъ образомъ, идеалистами, моралистами, трудились надъ разрѣшеніемъ соціальныхъ вопросовъ, оба были до извѣстной степени индивидуалистами. Между этими двумя писателями, несмотря на различіе пола, времени, нравственныхъ и умственныхъ свойствъ, существуетъ нѣчто общее; это двѣ родственныя души, глаза ихъ обращены на одну точку, они плачутъ однѣми слезами, и, казалось, должны были бы породить однѣ и тѣ же идеи.

Но вглядимся поближе и мы не замѣтимъ ничего подобнаго. Нѣтъ ни одинаковыхъ мыслей, ни одинаковыхъ словъ. Борьба съ современной жизнью у обоихъ писателей носитъ характеръ различный, чтобы не сказать противоположный, и сѣмена, посѣянныя ими, принесли далеко не одинаковые плоды. Да и могло ли быть иначе? Жоржъ Зандъ душой и тѣломъ принадлежитъ Франціи XVIII и XIX вѣковъ. Ея умъ, постоянно искавшій себѣ пищи, ея душа, вѣчно жаждущая творчества, совершенствованія, горячо восприняли всѣ литературныя, философскія и соціальныя идеи, среди которыхъ ей пришлось жить. Она была какъ бы отголоскомъ всей Франціи, отголоскомъ сильнымъ и блестящимъ. Она воплотила въ себѣ всѣ иллюзіи, всѣ заблужденія своего народа, она была яркимъ и полнымъ порожденіемъ французскаго генія. Ибсенъ -- чистокровный германецъ. Если въ Исландіи и Норвегіи до сихъ поръ живы религіозныя и героическія преданія народовъ сѣвера, то тамъ же, въ этихъ, странахъ сохранился во всей своей чистотѣ и силѣ и германскій духъ. Европейскія идеи дошли до Ибсена, пройдя сквозь призму датскаго міросозерцанія, и эта призма, несмотря на всѣ попытки къ сближенію, предпринятыми такими передовыми людьми, какъ Георгъ Брандесъ, порой набрасывала на нихъ какой-то странный колоритъ. Къ тому же Ибсенъ -- натура глубокая, склонная къ воспріятію чужеземныхъ идей. Въ одной изъ своихъ лучшихъ поэмъ онъ говоритъ, что этотъ благодѣтельный и укрѣпляющій даръ онъ получилъ отъ своего народа, народъ закалилъ его въ борьбѣ со страданіями, заботами и невзгодами скитальческой жизни. Подобно Пэру Гинту, онъ скитался вдали отъ родины, но вездѣ и всегда думалъ о своемъ народѣ, писалъ для него и остался его вѣрнымъ сыномъ.

Утверждать, что Жоржъ Зандъ и Ибсенъ оба идеалисты, моралисты, пессимисты и индивидуалисты, значитъ въ общемъ сказать очень немногое. Задача въ томъ, чтобы найти оттѣнокъ, различіе въ идеализмѣ, пессимизмѣ и индивидуализмѣ каждаго изъ этихъ писателей, разрѣшить вопросъ, какіе практическіе результаты вынесли они изъ своихъ идей для разрѣшенія великихъ вопросовъ, волновавшихъ умы людей ихъ эпохи и націи.

Если мы взглянемъ на Ибсена и Жоржъ Зандъ съ этой точки зрѣнія, то станетъ очевиднымъ, что эти великіе умы не родственны между собою, что они молятся разнымъ богамъ. Безъ сомнѣнія, трудно облечь въ строго опредѣленныя формулы взгляды Жоржъ Зандъ на жизнь, на любовь, на общество, на судьбу человѣчества. Ея взгляды мѣнялись по мѣрѣ того, какъ мужалъ ея геній, сообразно тѣмъ слѣдамъ, которые оставляли въ ея душѣ ея сердечныя увлеченія, согласно капризамъ ея таланта, и въ особенности смотря по источнику ея вдохновенія. Всѣ проявленія въ области чувства находили отголосокъ въ ея душѣ; она была увлечена бурнымъ потокомъ самыхъ разнообразныхъ идей. Она сама говорила и повторяла, что ни разу въ теченіе ея жизни ей не приходило въ голову поучать, создавать теоріи.

Жоржъ Зандъ была прежде всего, несмотря на противоположные внѣшніе признаки, подобно великимъ писателямъ XVIII вѣка, ея наставникамъ, по самому существу своей натуры оптимисткой. "Я оптимистка, несмотря на всѣ свои терзанія; можетъ быть, это мое единственное достоинство". Она оставалась оптимисткой въ продолженіе всей своей бурной, полной горькихъ разочарованій жизни; вопреки жизненному опыту, отрезвлявшему ее отъ ея свѣтлыхъ и благородныхъ мечтаній, вопреки тѣмъ іюньскимъ днямъ, когда она видѣла народъ погрязшимъ въ крови, тотъ народъ, который представлялся ей такимъ славнымъ, великимъ, чистымъ и благороднымъ, вопреки государственному перевороту, вопреки войнѣ и, наконецъ, коммунѣ, когда она, "пробудившись отъ сна, видитъ больное поколѣніе кретиновъ и людей въ бѣлой горячкѣ". Она вѣрила, подобно Руссо, что природа создаетъ человѣка совершеннымъ и что отвѣтственность за его пороки лежитъ на обществѣ. Она вѣрила всѣми силами своей души въ свободу человѣчества, и Мопра, восклицавшій: "Если бы я былъ законодателемъ, я приказалъ бы вырвать языкъ или отрубить руку тому человѣку, который осмѣлился бы проповѣдывать или писать, что человѣческая природа не поддается измѣненіямъ и что передѣлать характеръ человѣка столь же трудно, какъ насытить кровожаднаго тигра" -- говорилъ ея устами. Она вѣрила -- и здѣсь сказывается въ ней дитя XVIII вѣка -- во всеобщее равенство. "Скажу тебѣ,-- заявляетъ "путешественникъ" въ письмѣ къ Эверарду (Мишель де-Буржэ),-- скажу тебѣ, что великій законъ равенства, несмотря на то, что въ глазахъ людей, которые страшатся его, онъ является въ настоящее время непримѣнимымъ, несмотря на то, что врядъ ли когда-нибудь наступить его царство на землѣ, есть единственный непреложный законъ, существовавшій во всѣ вѣка". Также въ другомъ письмѣ, относящемся къ тому же времени и обращенному къ Адольфу Герульту, она пишетъ: "Думаю, что любовь къ свободѣ есть единственное, чему я не измѣняла въ теченіе всей моей жизни". Она вѣрила, что разъ виновникомъ человѣческихъ недуговъ является общество, строй котораго представляетъ явленія временныя и преходящія, то эти недуги излечимы, и что человѣчество подвигается, хотя медленными шагами, сквозь топи и болота туда, гдѣ ждетъ его лучшая жизнь. Каковы будутъ проявленія этого прогресса и къ чему приведетъ онъ человѣчество? Прежде всего заря новой жизни является ей въ поэтической окраскѣ. "Мнѣ грезятся послѣ бурь и непогоды новые свѣтлые дни, яркое, горячее солнце, жертвенники, осыпанные цвѣтами, мудрые законодатели въ лавровыхъ вѣнкахъ, полноправный человѣкъ, мужчина и женщина, освобожденные отъ тиранніи себѣ подобныхъ, мужчина, любовно оберегающій женщину.

Она пытается затѣмъ точнѣе опредѣлить свои идеалы общественнаго устройства, признавая при этомъ, что не только осуществленіе ихъ, но и точное опредѣленіе весьма трудно. Въ "Meunier d'Angibault" и въ "Compagnon du Tour de France" встрѣчаются страницы, посвященныя соціальнымъ вопросамъ, которыя необходимо перечесть и въ которыхъ она пытается примирить два противоположные принципа: право счастливаго человѣка на счастіе и горькаго бѣдняка, находящагося въ крайней нуждѣ. Она знаетъ, что богачи добровольно не разстанутся со своими богатствами, и она видѣла, съ другой стороны, что народъ, явившійся возстановлять свои права, былъ далеко не тѣмъ великодушнымъ судьею, какимъ она его себѣ представляла. Она всегда была и оставалась въ глубинѣ души "коммунисткой", такъ гласитъ ея письмо къ Маццини отъ 15 октября 1850 года, въ которомъ она, впрочемъ, оговариваетъ, что ея "коммунизмъ предполагаетъ людей не такими, какими они есть на самомъ дѣлѣ, но такими, какими они должны быть". "Если примириться съ настоящимъ положеніемъ вещей, сохранить въ неприкосновенности неравенство имущественнаго раздѣла и исключительность правъ, то это неизбѣжно приведетъ народъ къ нищетѣ, каторгѣ или эшафоту. Если, напротивъ, допустить тотъ всеобщій раздѣлъ, о которомъ мечтали наши предки, раздробить землю еще на большее число владѣній, потомки будутъ производить дѣлежъ до безконечности, каждое поколѣніе потребуетъ новаго раздѣла, который будетъ все болѣе и болѣе уменьшать владѣнія отцовъ и наслѣдіе дѣтей. Наступитъ время, когда на долю каждаго человѣка придется лишь песчинка, если только голодъ и другія разрушительныя начала, плоды варварства, отъ времени до времени не будутъ, кстати, истреблять населеніе. А такъ какъ варварство является неизбѣжнымъ результатомъ раздѣла и абсолютнаго индивидуализма, будущее человѣчество зиждется на войнахъ, потопахъ и другихъ бичахъ, которые должны вернуть міръ къ его прежнему первобытному состоянію, уменьшить число людей на землѣ и водворить суровое владычество природы, вернуть человѣчество къ дикой и бродячей жизни". Исходной точкой изъ этихъ противорѣчивыхъ положеній она считаетъ прежде всего абсолютный коммунизмъ, на который и ссылается; но въ виду того, что "соціальныя ученія исказили его истинный смыслъ, отнимая у человѣка его домъ, поле, садъ, одежду и даже жену", она приходитъ къ заключенію, что "существуетъ два рода собственности: общая и частная. Пути сообщенія -- дороги, каналы, рѣки, которые по самой природѣ своей составляютъ общее достояніе, обширныя финансовыя предпріятія, могущія измѣнить народное благосостояніе, все это должно быть со временемъ "соціализировано", если таково будетъ общее желаніе". Она предполагаетъ, что общество потребуетъ отъ насъ пожертвованія нашими наслѣдствами, но тогда оно же будетъ заботиться о нашихъ дѣтяхъ, воспитаетъ ихъ честными и свободными въ кругу людей, гдѣ права на существованіе будетъ имѣть лишь тотъ, кто трудится. Общество можетъ лишить человѣка чего бы то ни было лишь съ тѣмъ, чтобы возвратить отнятое всему человѣчеству.

Но не въ этихъ матеріальныхъ преобразованіяхъ видитъ Жоржъ Зандъ спасеніе будущихъ поколѣній. Свѣтъ новой лучшей жизни блеснетъ лишь тогда, когда люди сдѣлаются лучше, когда всѣми будетъ признанъ и осуществленъ великій законъ любви. Она сама можетъ съ гордостью сказать про себя, что вся ея жизнь была полной, всеобъемлющей любовью. Она любила всѣхъ тѣхъ, съ кѣмъ связывали ее узы родства и дружбы, она чтила память своего отца, бабушки, матери, умственное убожество которой нерѣдко набрасывало мрачный колоритъ на ея юные годы, она любила своихъ монастырскихъ подругъ, своихъ друзей по Ногану, Дювернэ, Роллина, Неро, память о которыхъ сохранилась въ потомствѣ, только благодаря тѣмъ сердечнымъ чувствамъ, которыя питала къ нимъ ихъ несравненная подруга; она любила всѣми силами своего горячаго сердца свою дочь и особенно сына, дочерей послѣдняго, и однимъ изъ трогательнѣйшихъ и прелестнѣйшихъ образовъ, когда-либо написанныхъ ею, является образъ ея бабушки. Она любила -- это невозможно обойти молчаніемъ -- любила страстно, хотя всегда съ оттѣнкомъ материнской нѣжности, людей, которыхъ хотя и не всегда могла сдѣлать счастливыми, но которымъ отдавалась всѣмъ своимъ существомъ безъ малѣйшаго разсчета и колебанія. Она любила природу во всѣхъ ея образахъ; любила ея грозныя явленія, которыя открываютъ передъ глазами человѣка всю глубину его ничтожества и охватываютъ его священнымъ трепетомъ при мысли о "Безконечномъ", любила и самыя ничтожныя, мелкія ея творенія, холодный и бездушный камень, пеструю бабочку и скромный, дрожащій цвѣтокъ. Она любила человѣчество, избранныхъ представителей его, окруженныхъ ореоломъ генія, наравнѣ съ бѣднымъ, темнымъ людомъ. Она любила человѣчество страждущее прежде всего, и вездѣ, начиная съ первой строки, вылившейся изъ подъ ея пера, и кончая послѣдней, она является покровительницей всѣхъ обиженныхъ, ходатаемъ во всѣ трудныя минуты ихъ жизни, заступницей слабыхъ и гонимыхъ. Въ письмѣ къ Флоберу она ясно высказываетъ свой основной принципъ въ слѣдующихъ выраженіяхъ: "Любить, жертвовать собою и пры видѣ безполезности жертвы не падать духомъ, но принести вторичную жертву въ надеждѣ послужить великому дѣлу любви. Не о личной страсти говорю я, но о любви къ человѣчеству, о любви всеобъемлющей, обо всемъ, отвращающемъ ужасъ эгоизма".

Этотъ великій законъ любви былъ впервые открытъ не учеными и не философами, а дѣтьми природы: женщиной, ребенкомъ, простолюдинами, получившими откровеніе свыше.

Любовь къ народу, великому двигателю общества, занимала въ сердцѣ Жоржъ Зандъ первое, лучшее мѣсто. "Я люблю пролетаріевъ,-- восклицаетъ она,-- во-первыхъ, потому что они пролетаріи, во-вторыхъ, потому что вѣрю, что они носятъ въ себѣ сѣмена истины, зародыши будущей цивилизаціи". "Мы любимъ народъ, какъ свое дитя; мы любимъ его, какъ любимъ всѣхъ несчастныхъ, слабыхъ, обиженныхъ и угнетенныхъ; какъ любимъ все, что молодо, невинно и чисто и что носитъ въ себѣ зачатки идеальнаго будущаго. Мы любимъ его, какъ невинную жертву роковой судьбы, какъ любимъ распятаго Христа, какъ надежду, какъ свою родину, какъ Божество".

Законъ любви исходитъ отъ Бога; онъ одно изъ самыхъ высокихъ, яркихъ проявленій Его бытія. Вспомнимъ страстную рѣчь "Валентины", гдѣ Жоржъ Зандъ говоритъ о божествёнвомъ дарѣ любви, который человѣкъ получаетъ свыше, для того, чтобы излить этотъ даръ на существо, предначертанное ему небесной волей, вспомнимъ, что Жоржъ Зандъ и Альфредъ Мюссе къ удивленію и даже негодованію многихъ, въ самыя грѣховныя минуты ихъ бурной страсти, призывали имя Божіе. Не смѣйтесь: въ глазахъ Жоржъ Зандъ любовь мужчины къ женщинѣ и женщины къ мужчинѣ, такъ же, какъ и любовь человѣка къ ближнему, являлась доказательствомъ божественнаго милосердія, невидимымъ присутствіемъ Бога среди человѣчества. Безъ сомнѣнія, ея религіозныя убѣжденія не сохранились въ полной чистотѣ и непоколебимости во время ея пребыванія въ монастырѣ Шотландокъ. Она утратила вѣру въ какіе бы то ни было религіозные догматы и порой выказывала себя врагомъ католическаго духовенства. А между тѣмъ, это было натура глубоко религіозная; и среди того громаднаго запаса любви, который она носила въ своемъ сердцѣ, мы находимъ и любовь къ Богу. "Найти Бога въ природѣ, пишетъ она, задача многихъ вѣковъ. Человѣкъ не можетъ отрицать того, что Богъ существуетъ; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, не можетъ доказать и бытія Божія. Но не имѣть возможности отрицать Его уже есть величайшее благо. Мы съ вами, мой другъ, художники, слѣдовательно люди чувства; удовольствуемтесь же этимъ. Будемъ смѣло вѣрить; скажемъ: "Вѣрю!" это не значитъ "Утверждаю"; скажемъ "Надѣюсь!" это не значитъ "Знаю". Пусть наши души сольются въ этой мысли, въ этомъ желаніи, въ этомъ вѣрованіи простыхъ и честныхъ душъ. Мы чувствуемъ, что это необходимо, что для того, чтобы быть милосерднымъ, необходимы вѣра и надежда, какъ необходимо братство тамъ, гдѣ есть свобода и равенство". Но она уже не довольствуется тѣмъ, что существованіе Бога подсказываетъ ей ея художественное чутье; она стремится постичь Его бытіе путемъ философскаго мышленія и поднимается при этомъ на ту высоту, которой достигъ Лессингъ въ своемъ сочиненіи "Воспитаніе человѣчества". Ученіе атеистовъ о томъ, что ту вѣру, которую мы признаемъ несостоятельной, надо оставить на долю женщинъ, дѣтей и народа, всегда было, есть и будетъ ложью. Религія необходима для всѣхъ, необходимо общественное богослуженіе и необходимы законы, которые заставляли бы уважать то, чего требуетъ совѣсть народовъ, что является высшимъ проявленіемъ ихъ нравственной и духовной жизни. Но этой религіи необходимо опираться на вѣру, исповѣдываться добровольно, она не должна быть введена насильно, изъ государственныхъ соображеній. Никто не имѣетъ права навязывать религію своему ближнему, прежде чѣмъ послѣдній не постигнетъ ея и самъ не пожелаетъ ее исповѣдывать... Всякая религія, отрицающая законъ прогресса въ человѣчествѣ, всякій якобы божественный законъ, утверждающій, что въ какой-либо моментъ существованія міра Богъ сказалъ людямъ Свое послѣднее слово, долженъ роковымъ образомъ быть погребеннымъ подъ своими собственными развалинами.

Если мы окинемъ бѣглымъ взглядомъ сдѣланный нами краткій и неполный очеркъ идей Жоржъ Зандъ, то замѣтимъ, что многіе употребленные нами термины требуютъ поясненія. Мы сказали, во-первыхъ, что Жоржъ-Зандъ не была пессимисткой, но, напротивъ, одной изъ самыхъ убѣжденныхъ оптимистокъ нашего времени. Конечно, мы не станемъ отрицать того, что "Лелія" есть какъ бы сборникъ пессимистическихъ идей, гдѣ мы находимъ полную коллекцію тѣхъ чувствъ, которыя терзали души Вертера, Ренэ, Фауста и Манфреда: жажду любви, ея безсиліе успокоить и заглушить пылъ мечтаній, выйти незапятнанной изъ борьбы, жажду знаній и безсиліе человѣка къ пріобрѣтенію положительныхъ знаній, невозможность для науки дать полное счастіе, борьбу между наукой и жизнью и сверхъ всего міровую тоску, неопреодолимое отвращеніе къ жизни. Но Жоржъ Зандъ говоритъ сама: "Лелія -- это не я. Я лучше ея", и поэтому для всѣхъ тѣхъ, кто представляетъ себѣ ясно ея произведеніе, не можетъ быть сомнѣнія въ томъ, что жалобы Леліи суть не что иное, какъ отраженіе идей, навѣянныхъ романтизмомъ, подъ вліяніемъ которыхъ находилась Жоржъ Зандъ въ эпоху, когда вступила на литературное поприще, но не сердечный вопль, вырвавшійся изъ глубины ея души. Кромѣ того, Жоржъ Зандъ идеалистка, и идеалистка оптимистическая, которая, видя страшную пропасть, лежащую между ея грезами и дѣйствительностью, не отчаивается, но продолжаетъ надѣяться на исполненіе своихъ мечтаній и рисуетъ себѣ людей такими, какъ если бы они были насквозь проникнуты ея идеалами. "Я хотѣла бы, -- пишетъ она Бальзаку, -- быть поэмой человѣчества, его романомъ. Вы, въ сущности, стремитесь изображать человѣка такимъ, какимъ вы его видите, прекрасно! Мое призваніе -- изображать человѣка такимъ, какимъ я желаю, чтобъ онъ былъ, какимъ онъ, по моему мнѣнію, долженъ быть". Наконецъ, какъ бы тамъ ни было, Жоржъ Зандъ не индивидуалистка. Прочтите ея письмо къ сыну отъ 1-го сентября 1851 года, въ которомъ она дѣлаетъ послѣднюю отчаянную попытку къ протесту противъ ученія объ индивидуализмѣ, проповѣдуемаго социніанскимъ пасторомъ Шаннингомъ. Прислушайтесь къ этому крику ужаса, вырвавшемуся изъ ея груди въ 1845-мъ году: "Я не успокоюсь, не давъ себѣ клятвы бороться до тѣхъ поръ, пока во мнѣ будетъ теплиться малѣйшая искра жизни, съ этимъ возмутительнымъ принципомъ, на которомъ зиждется міръ: каждый для себя, каждый за себя". А послушайте, какъ двадцать пять лѣтъ спустя она восклицаетъ съ прежнимъ жаромъ: "Я не признаю такого небеснаго или земного рая, который существовалъ бы для меня одной... Жить личной жизнью дурно. Пріятно замкнуться въ самого себя, лишь поживъ достаточно для другихъ; но постоянно служить своему "я", этому самому требовательному и своенравному изъ властелиновъ, не слѣдуетъ". Прочтите, наконецъ, ту страницу, гдѣ Жоржъ Зандъ уже въ 1849-мъ году предвидитъ воплощеніе индивидуализма въ тотъ образъ, въ которомъ мы видимъ его у Генрика Ибсена и его горячаго послѣдователя Нитше и противъ котораго глубоко возмущается душа убѣжденной соціалистки: "Счастливые міра сего стремятся доказать себѣ, что необходимо лелѣять, устраивать и украшать свое собственное существованіе, чтобы создать изъ себя дѣятельное и полезное орудіе на служеніе ближнимъ; что жертвовать собою, обезличивать себя, какъ это дѣлали христіанскіе пустынники первыхъ вѣковъ. значитъ обезсиливать общество, гасить въ себѣ священный огонь, дарованный Господомъ людямъ для ихъ просвѣщенія и спасенія. Но сколько гордости въ такихъ рѣчахъ, какъ бы ни казались онѣ справедливыми въ устахъ передовыхъ и убѣжденныхъ людей! Это "аристократическія убѣжденія". Не думайте, что приведенныя выдержки взяты изъ соціалистическихъ романовъ Жоржъ Зандъ или изъ ея писемъ, написанныхъ въ старости, когда, умудренная опытомъ и, просвѣтленная духомъ, заглушивъ въ себѣ пылъ юношескихъ страстей и стремленій, она отказалась отъ горделиваго служенія своему "я". Вглядитесь, къ какому времени относятся ея письма и произведенія, названныя мною, и вы убѣдитесь, что въ продолженіе своей полувѣковой писательской дѣятельности она оставалась вѣрна самой себѣ, своимъ важнѣйшимъ убѣжденіямъ; или лучше всего, возьмите "Индіану" и прочтите ту страницу, гдѣ Жоржъ Зандъ сказалась вся такою, какою я пытался ее охарактеризовать. "Я болѣе вѣрущая, чѣмъ вы; мы служимъ не одному Богу, но я служу Моему лучше и чище. Вашъ Богъ -- человѣческій Богъ, царь, зиждитель и покровитель васъ, людей; мой Богъ -- Богъ вселенной, создатель, покровитель и надежда всего творенія. Вашъ Богъ создалъ все для васъ однихъ; мой Богъ создалъ всѣхъ тварей другъ для друга... Ему не угодно, чтобы притѣсняли и унижали созданія рукъ Его. Еслибъ Онъ пожелалъ снизойти до участія въ нашихъ ничтожныхъ дѣлахъ, Онъ сокрушилъ бы сильнаго и превознесъ бы слабаго, Онъ простеръ бы Свою всемогущую руку надъ нашими головами и сравнялъ бы насъ, какъ капли въ морѣ".

Теперь вызовите въ вашемъ воображеніи вмѣстѣ съ образомъ Жоржъ Зандъ, для воспроизведенія котораго понадобились бы въ одно время и романтическій пылъ Делакруа, и граціозная нѣжность красокъ Грёза, и сочная и широкая кисть Рубенса,-- гордый и суровый образъ Генрика Ибсена. Всеобъемлющіе умы XVIII столѣтія не были его вдохновителями. Онъ не черпалъ своихъ идей у Лейбница, Попа, Лова или Мабли. Его воспитательницей не была одна изъ прелестнѣйшихъ современницъ Людовика XV. Его жизнь не протекала среди мягкой и чарующей природы. Онъ родился въ странѣ, гдѣ природа является врагомъ человѣка и гдѣ послѣднему приходится употреблять отчаянныя усилія, чтобы не пасть въ борьбѣ съ нею. Въ первые годы своей юности онъ былъ свидѣтелемъ того, какъ рухнуло состояніе его родителей. Онъ позналъ всѣ униженія, которыя влекутъ за собой превратности судьбы, всю горечь бѣдности. Онъ пережилъ тяжелые уроки, полученные въ борьбѣ за существованіе, и, преодолѣвъ всѣ препятствія, вкусилъ горькіе плоды своей побѣды, купленной цѣною страшнаго напряженія воли. Онъ былъ воспитанъ въ пуританской средѣ, гдѣ нравственные и религіозные вопросы являлись постоянной и главной пищей всѣхъ умовъ. Въ двадцать лѣтъ онъ былъ свидѣтелемъ того, какъ пасторъ его родного города, обрекая свою жену и дѣтей на голодную смерть, покинулъ свой приходъ и церковь, съ цѣлью основать отдѣльную общину, подчиненную самымъ строгимъ правиламъ, и обрушиться въ горячихъ проповѣдяхъ на духовенство. Идеи Ибсена были внушены ему нѣмецкой философіей. Кантъ возвѣстилъ первенствующее значеніе моральнаго "я" среди прочихъ проявленій душевной жизни, а Фихте довелъ до конца эту теорію, утверждая, что вся вселенная проистекаетъ изъ этого "я", что міръ существуетъ лишь для того, чтобы человѣкъ могъ выполнить свое назначеніе. Шеллингъ и романтики перенесли этотъ эгоизмъ (служеніе своему "я") въ область эстетики; самое высшее "я" -- это то, которому открываются въ мистическомъ откровеніи тайны мірозданія, это "я" художника, "я" генія, обладающее неограниченной властью надъ существами и предметами, которому все дозволяется, для котораго все законно. Оригинальный датскій писатель Сиренъ Киркегоръ облекъ эстетическій индивидуализмъ романтиковъ въ образъ мистическаго и божественнаго индивидуализма. Каждый изъ насъ носитъ въ себѣ "душу гиганта", всякій индивидуализмъ имѣетъ божественное начало. Онъ проявляется въ религіозныхъ убѣжденіяхъ, въ вѣрѣ, и эта вѣра находится въ полномъ противорѣчіи съ разумомъ и является чистѣйшимъ продуктомъ внутренняго міра души. Христіанство не можетъ быть предметомъ изученія никакой объективной науки, это тѣсный союзъ человѣка съ Богомъ.

Такова была среда Ибсена, его жизнь, таковы были его учителя. Результаты слѣдующіе. Прежде всего Ибсенъ пессимистъ, одинъ изъ самыхъ убѣжденныхъ, глубокихъ пессимистовъ. Онъ пессимистъ въ прошедшемъ, въ настоящемъ и даже, чтобы ни говорилъ Брандесъ, въ будущемъ. Онъ является пессимистомъ тамъ, гдѣ дѣло касается отношеній между мужчиной и женщиной, между личностью и обществомъ, между человѣкомъ и Богомъ. Его идеалъ такъ высокъ, люди и предметы ему кажутся такъ безконечно отъ него далекими, и онъ не надѣется, чтобы они когда-нибудь могли его достичь. И въ томъ чувствѣ грусти, которое причиняетъ ему это убѣжденіе, не кроется ни малѣйшей частицы жалости, ни малѣйшей доли состраданія. Ни на одну минуту у него не является мысли отнестись сочувственно къ слабостямъ, порокамъ и страданіямъ этихъ существъ, къ которымъ, какъ бы тамъ ни было, принадлежитъ и онъ самъ; ему совершенно чуждъ этотъ "культъ человѣческихъ страданій", ревностнымъ проповѣдникомъ котораго является Жоржъ Зандъ наравнѣ съ Джоржемъ Эліотомъ, съ Львомъ Толстымъ и Достоевскимъ. Не жалкое состраданіе, надъ которымъ такъ жестоко глумится Брандъ, необходимо людямъ: имъ нуженъ мечъ правосудія, громъ негодованія, бичъ сатиры. Если Жоржъ Зандъ была идеалисткой-оптимисткой, написавшей эклогу и идиллію человѣчества, Ибсенъ является идеалистомъ-пессимистомъ, написавшимъ однѣ изъ самыхъ ѣдкихъ сатиръ нашего времени. Ибсенъ не вѣритъ тому, чтобы природа создавала человѣка совершеннымъ: онъ слишкомъ хорошо изучилъ душевный міръ послѣдняго, врожденную испорченность его инстинктовъ и ненасытную жажду наслажденій. Ибсенъ не вѣритъ, чтобы люди рождались одинаковыми. Это краеугольный камень, на которомъ зиждутся всѣ его убѣжденія. Подобно тому, какъ въ животномъ царствѣ отдѣльныя породы представляютъ коренныя различія, неизмѣримыя пропасти отдѣляютъ одного человѣка отъ другого. Какъ бы ни возмущалось человѣчество, но міромъ управляетъ законъ неравенства. Существуетъ физическая, умственная и нравственная іерархія, которая неизбѣжно влечетъ за собой и соціальную іерархію. Самаго сильнаго напряженія воли недостаточно, чтобы изъ одной моральной касты перейти въ другую, болѣе совершенную. Мы являемся рабами физической и нравственной организаціи, противъ которой всякая борьба безплодна. До рожденія еще мы носимъ въ себѣ исторію нашей судьбы, начертанную неизгладимыми письменами. Мы наслѣдуемъ какъ пороки, такъ и добродѣтели нашихъ предковъ: Освальда Альвинга неизбѣжно ждетъ сумасшествіе, тогда какъ пасторъ Росмеръ волей рока долженъ подчиняться соціальнымъ и моральнымъ законамъ, противъ которыхъ онъ тщетно пытается бороться. Неумолимый "рокъ" тяготѣетъ какъ надъ каждой отдѣльной личностью, такъ и надъ жизнью цѣлыхъ народовъ. Изъ этого не слѣдуетъ, чтобы законы не управляли народами или отдѣльными личностями: необходимо только познать эти законы. Если человѣкъ достигнетъ этой цѣли, если ему удастся проникнуть въ тайны будущаго, слиться съ безсознательными стремленіями своей эпохи, то онъ счастливъ. Но если въ порывѣ заблужденія человѣкъ захочетъ пойти наперекоръ своей судьбѣ, онъ постыдно падетъ въ этой борьбѣ; и если бы даже онъ обладалъ смѣлостью и геніемъ Юліана, онъ будетъ не болѣе, какъ орудіе кары въ рукахъ Творца. Богъ Ибсена не походитъ на Бога Жоржъ Зандъ, того Бога, Который создалъ людей равными и свободными, создалъ ихъ изъ любви къ нимъ и вложилъ въ ихъ сердца законъ любви и братства. Богъ Ибсена -- грозный Богъ, судья и неумолимый каратель. По словамъ Бранда, это не немощный старецъ, исполненный кротости и снисходительнаго милосердія, но сильный мужъ, воитель съ огненнымъ мечомъ. Путь, по которому ведетъ Онъ человѣчество, есть путь страданій. Страданіе -- неизбѣжное условіе всякаго моральнаго прогресса, оно, какъ говоритъ Скальдъ въ "Претендентахъ на корону", является источникомъ геніальности, благодаря тому, что Юліанъ, печальное орудіе судьбы, обрекалъ христіанъ на жесточайшія мученія, христіанство могло восторжествовать въ борьбѣ со всѣми силами, сплотившимися противъ него.

Прослѣдимъ теперь этого человѣка, раба судьбы и своихъ атавистическихъ инстинктовъ въ его главнѣйшихъ отношеніяхъ съ окружающей его средой. Начнемъ съ отношеній между мужчиной и женщиной. Послѣднее является главной и, можно сказать, единственной темой произведеній Жоржъ Зандъ, такъ какъ даже соціальный вопросъ она рѣшала путемъ браковъ дамъ высшаго общества съ простолюдинами; и то единодушіе, которое выказали оба писателя въ разрѣшеніи вопроса о любви и бракѣ, и дало поводъ признать геній Ибсена родственнымъ по духу генію Жоржъ Зандъ. Замѣтимъ прежде всего, что любовь, какъ страсть, играетъ поразительно блѣдную роль въ драмахъ Ибсена. Хотя извѣстно, что въ раннихъ своихъ произведеніяхъ Ибсенъ отдалъ дань любви, облеченной въ романтическую форму, но, какъ только вполнѣ опредѣлился и созрѣлъ его талантъ, онъ сталъ какъ-то обходить этотъ вопросъ, относиться къ нему съ пренебреженіемъ. Это, впрочемъ, вполнѣ понятно. Ибсена мало интересуетъ вопросъ любви, потому что самъ онъ, въ качествѣ писателя, немного любилъ, потому что онъ представляетъ яркій и поразительный примѣръ одной изъ тѣхъ натуръ, которыя совершенно неспособны къ любви, къ увлеченію, къ самопожертвованію.

Можно возразить на это, что идеи Ибсена окрѣпли и вылились въ опредѣленныя формы въ такомъ возрастѣ, когда въ жизни серьезнаго и порядочнаго человѣка любовь отходитъ на второй планъ. Это возможно, но тутъ невольно напрашивается сравненіе его съ Жоржъ Зандъ, которая до конца дней своихъ служила въ своихъ произведеніяхъ дѣлу любви; и я въ правѣ думать, что та незначительная роль, которую играетъ любовь въ главныхъ произведеніяхъ Ибсена, показываетъ, какая неизмѣримая пропасть отдѣляетъ послѣдняго отъ той, которая такъ сильно и много любила.

Итакъ, разсмотримъ теперь любовь съ соціальной точки зрѣнія и вопросъ о бракѣ. Казалось бы, что въ этомъ отношеніи между взглядами обоихъ писателей существуетъ полное согласіе. Но вглядимся поближе. Противъ чего возстаетъ Жоржъ Зандъ въ своихъ первыхъ романахъ, чего она добивается? Она сама пишетъ объ этомъ Ламеннэ по поводу своихъ "Lettres à Магсіе", напечатанныхъ въ журналѣ "Le Monde" въ 1837 году. "Я тщетно искала средство, которое уничтожило бы вопіющія несправедливости, безконечныя страданія, страстныя увлеченія, мѣшающія полному единенію двухъ, половъ, и нашла единственный исходъ въ преобразованіи и возможности расторженія брака. Я не стою за то, чтобы сдѣлать это поспѣшно и необдуманно, безъ причинъ, столь же уважительныхъ, какъ тѣ, на которыя опирается нынѣ дѣйствующій законъ о разводѣ. Хотя лично для себя я предпочла бы просидѣть остатокъ дней моихъ въ заключеніи, чѣмъ выйти во второй разъ замужъ, я знаю нѣсколько примѣровъ такихъ сильныхъ и прочныхъ привязанностей, что, казалось бы, древній гражданскій и церковный законъ долженъ былъ скрѣпить ихъ болѣе прочными узами. Къ тому же эти привязанности по мѣрѣ того, какъ облагораживается и просвѣтляется человѣческій умъ, становятся болѣе сильными и заслуживающими вниманія. Несомнѣнно, что прежде на нихъ не могли быть наложены узы, и онѣ нарушали общественный строй.

"Безпорядокъ въ обществѣ, являвшійся продуктомъ человѣческихъ пороковъ и развращенности, не могъ служить доказательствомъ несостоятельности закона. Но были и великія души, сильные характеры, сердца, исполненныя вѣры и добра, волнуемыя такими страстями, которыя, казалось, были ниспосланы имъ самимъ небомъ". Нерасторгаемость брака, нравственная зависимость женщины отъ мужчины, подчиненность ея -- вотъ противъ чего возстаетъ Жоржъ Зандъ; права для нѣкоторыхъ избранныхъ сердецъ, въ которыхъ небесный огонь зажегъ пламя страсти, наслаждаться своимъ чувствомъ безъ угрызенія совѣсти -- вотъ чего она требуетъ.

Что же говоритъ по этому поводу Ибсенъ? Замѣтимъ прежде всего, что въ вопросѣ о бракѣ, какъ вообще во всѣхъ главныхъ вопросахъ, затронутыхъ въ его драмахъ, его идеи расходятся одна съ другой. "Мое призваніе -- поднимать извѣстные вопросы, но не разрѣшать ихъ", говоритъ онъ самъ. Ибсенъ слишкомъ глубокій критикъ, чтобы разрѣшать сложные вопросы однимъ путемъ: несмотря на кажущуюся непоколебимость его идей, послѣднія труднѣе включить въ общую рамку, чѣмъ идеи Жоржъ Зандъ, которыя на первый взглядъ представляются гораздо менѣе устойчивыми. Замѣтьте при этомъ, что въ драмахъ Ибсена мы встрѣчаемъ два типа женщинъ, къ которымъ онъ относится съ одинаковымъ благоволеніемъ. Съ одной стороны, это воплощеніе идеала германской женщины: покорная, безотвѣтная раба своего мужа или возлюбленнаго, отдающаяся ему душой и тѣломъ и находящая въ этомъ самопожертвованіи свое счастье, готовая покорно склонить голову передъ всякимъ его требованіемъ; это Маргарита въ "Претендентахъ на корону", объявляющая, что она готова цѣловать руку у того, кто собирается подписывать смертный приговоръ ея отцу, это Даньи въ "Воителяхъ Гельголанда", это Агнеса въ "Брандѣ", Сольвейгъ въ "Пэръ Гинтѣ", г-жа Берникъ, Лина и Марта въ "Столпахъ общества", Беата въ "Росмергсгольмѣ" и женщина въ "Врагѣ народа". Съ другой стороны, женщины, олицетворяющія собой протестъ: Швангильда въ "Комедіи любви", Нора, Женщина моря, г-жа Альвингъ, Гедда Габлеръ, и Гильда, среди которыхъ еще нужно различать больныхъ и здоровыхъ, такихъ, которыхъ жалобы законны и носятъ серьезный характеръ, и такихъ, которыя находятся въ состояніи какого-то невроза. Въ чемъ собственно заключается смыслъ "Комедіи любви", "Дома куколъ" и "Привидѣній"? Обратите вниманіе на то, что первая соціальная драма Ибсена называется не "Комедія брака", а "Комедія любви". Если мы видимъ, что сатирикъ осмѣиваетъ съ одной стороны смѣшныя стороны сватовства, если онъ возмущается противъ церемоніи бракосочетанія, безцеремонно выставляющей напоказъ самыя сокровенныя чувства души, противъ опошленія и измельчанія ума и сердца, къ которому неизбѣжно приводятъ жалкія хозяйственныя заботы самыя возвышенныя души, вспомнимъ съ другой стороны ту сцену, когда чудаковатый пасторъ Штроманнъ, являющійся всегда въ сопровожденіи двѣнадцати отпрысковъ своего благороднаго рода, блестящимъ образомъ защищаетъ бракъ, противъ котораго обрушивается Фалькъ, а главнымъ образомъ послѣднюю сцену между Фалькомъ и Швангильдой, когда послѣдняя вырывается изъ объятій поэта, который не можетъ поручиться ей, что будетъ любить ее вѣчно, чтобы стать женою стараго, сѣдого Гольдштадта. Неправда ли, что единственный выводъ изъ этой драмы тотъ, что любовь, любовь, которая сильнѣе жизни и смерти, любовь, которую воспѣли всѣ поэты, не можетъ существовать въ жизни, что лучше довольствоваться крохами того мѣщанскаго счастья, которыя даетъ бракъ по разсудку, чѣмъ подвергаться неизбѣжнымъ разочарованіямъ въ бракѣ по любви. А посмотрите вы на Нору, эту Нору, которая могла бы называться Индіаной. Чего она хочетъ, на что жалуется? На то, что была связана, и, замѣтьте, совершенно добровольно, съ мужемъ, который ее очень любилъ и котораго она сама думала, что очень любитъ, но который въ минуту опасности не сумѣлъ возвыситься до того благородства и нравственной высоты, о которой она мечтала, мужа, съ которымъ она жила, не зная его и не зная самой себя. Зачѣмъ бросаетъ она этого мужа и своихъ дѣтей, съ которыми такъ мило играетъ въ началѣ драмы? Чтобы выучиться познавать себя, чтобы передѣлать свое нравственное и религіозное воспитаніе, чтобы умѣть различать свои дѣйствительныя обязанности отъ тѣхъ, которыя навязывало ей воспитаніе, чтобы узнать жизнь. Объ этомъ ли мечтаютъ героини Жоржъ Зандъ? Нѣтъ онѣ мечтаютъ о любви, только объ одной любви. Если Индіана бросаетъ полковника Дельмара, то лишь для того, чтобы броситься въ объятія Раймонда де-Рамьера; и лишь только Ральфъ признается ей въ той страстной, тайной любви, которую питалъ къ ней съ дѣтства, она отбрасываетъ мысль о самоубійствѣ и идетъ за нимъ, счастливая и довольная. Если де-Лансакъ внушаетъ непреодолимое отвращеніе Валентинѣ, то потому, что въ сердцѣ ея зажглось пламя страсти къ Бенедикту. Если Лелія ищетъ утѣшенія въ божественной любви, то потому, что земная любовь ей измѣнила, что ея первый возлюбленный не сумѣлъ оцѣнить благородную душу, отдавшуюся ему, и она увидѣла, что духовный міръ Стеніо ниже ея собственнаго. А теперь взгляните на г-жу Аловингъ. Принеся въ жертву требованіямъ условной морали свои юношескіе глухіе порывы къ протесту, она вдругъ замѣчаетъ, что ея жертва была безполезной, что принципы, на которые она опиралась, разрушаются, что вся нить ея жизни, подобно дурно сшитой матеріи, расползающейся по всѣмъ швамъ, постепенно разрывается, и она объявляетъ, что готова дать въ любовницы своему сыну, желающему выпить до дна чашу жизненныхъ утѣхъ, свою сводную сестру. Развѣ это одна изъ тѣхъ протестующихъ натуръ, которыхъ такъ любила изображать Жоржъ Зандъ? Нѣтъ. Мы видимъ здѣсь протестъ чисто нравственнаго и умственнаго свойства, а не страстныя, сердечныя вспышки Индіаны, Валентины и подобныхъ имъ женщинъ. Наконецъ, посмотримъ, что такое Ревекка въ "Росмергсгольмѣ". Вспомните, какъ она вторгается въ тихій семейный кругъ Росмера, какъ она влюбляется въ пастора, какъ для удовлетворенія своей любви она толкаетъ путемъ своихъ коварныхъ внушеній бѣдную Беату на путь безумія и самоубійства и какъ въ моментъ достиженія желанной цѣли, подавленная благородствомъ взглядовъ своего друга, она чувствуетъ, что сила воли оставляетъ ее, что она готова отречься отъ своей любви. Развѣ героиня Жоржъ Зандъ поступила бы такъ когда-нибудь? Она бы довела до конца свой замыселъ, она никогда не отказалась бы отъ того, чтобы насладиться плодами своего злодѣянія, и рѣшилась бы на самоубійство лишь переживъ всѣ адскія муки страсти. Женщины Ибсена -- это женщины разсудка, моралистки, а не существа изъ плоти и крови, созданныя для любви, подобно героинямъ Жоржъ Зандъ. Въ сущности Ибсенъ не любить женщины; онъ не интересуется серьезно ея судьбою, и если онъ затрогиваетъ вопросъ о бракѣ, то только потому, что бракъ является однимъ изъ главныхъ соціальныхъ договоровъ, потому что это одинъ изъ основныхъ вопросовъ той великой проблемы индивидуализма, разрѣшенію которой съ такимъ страстнымъ увлеченіемъ предается Ибсенъ.

Перейдемъ теперь къ отношеніямъ между человѣкомъ и окружающей его средой. Здѣсь идеи Ибсена становятся болѣе опредѣленными и вытекаютъ строго логически изъ вышеизложенныхъ принциповъ. Всякое общество уже въ силу своей внутренней организаціи зиждется на лжи и лицемѣріи. Какъ только человѣкъ поступается чѣмъ-нибудь изъ своего личнаго "я", какъ только онъ вступаетъ въ союзъ съ другими людьми, онъ отрѣшается отъ своей главной, единственной прерогативы: свободно располагать самимъ собою. Такимъ образомъ всѣ формы общественнаго строя одинаково пагубны. Ибсенъ послѣдовательно развѣнчиваетъ либераловъ и консерваторовъ, буржуазію и пролетаріевъ, аристократовъ и демократовъ. Онъ пишетъ, во-первыхъ, "Союзъ молодежи", который есть своего рода норвежскій "Rabadas"; затѣмъ "Столпы общества", въ которыхъ обличаетъ ложь и лицемѣріе, царящія въ высшей буржуазіи, и, наконецъ, "Брандъ" и "Врагъ народа", наиболѣе характерныя изъ его произведеній, въ которыхъ онъ является на высотѣ своего призванія. Онъ мужественно возстаетъ противъ той лести, которую демократы расточаютъ передъ народомъ. Онъ доказываетъ всю нелѣпость теоріи, на основаніи которой истина должна появиться изъ среды темнаго народа. Онъ обрушивается съ самыми ядовитыми сарказмами на народное правленіе, на всеобщую подачу голосовъ, на то, во что слѣпо и непоколебимо вѣрила Жоржъ Зандъ. Онъ утверждаетъ, что правда всегда на сторонѣ меньшинства, а не большинства; и послѣдняя и высшая истина, которая открывается глазамъ доктора Штокмана, заключается въ томъ, что человѣкъ только тогда силенъ, когда онъ одинъ.

"Горе одному", возвѣщаетъ Жоржъ Зандъ устами всѣхъ своихъ героевъ и героинь. "Слава одному", говоритъ Ибсенъ устами Бранда и Штокмана; это лозунгъ его жизни, его произведеній. Здѣсь на землѣ лишь одно священно, неподкупно, достойно уваженія -- это наше "я", наша личность это самостоятельный, свободный человѣкъ. Необходимо хранить наше "я" подъ семью замками, чтобы кто-нибудь силой не проникъ къ нему: всякая дружба опасна, всякій союзъ пагубенъ, всякій парламентъ вреденъ, всякая община смѣшна. "Самымъ жизненнымъ и священнымъ понятіемъ, священнымъ съ прогрессомъ человѣческаго ума является, говоря языкомъ нашего времени, понятіе солидарности", пишетъ Жоржъ Зандъ въ началѣ "Исторіи моей жизни".-- "Я никогда не стоялъ за солидарность,-- пишетъ въ свою очередь Ибсенъ,-- я считалъ ее лишь понятіемъ, передающимся по преданію; и если бы у кого-нибудь хватило смѣлости совершенно отрѣшиться отъ этого чувства, тотъ человѣкъ снялъ бы съ себя тяжелое бремя, болѣе всего тяготѣющее надъ личностью".

Изъ всего вышесказанннаго ясно слѣдуетъ, что Жоржъ Зандъ представляетъ изъ себя типъ соціалистки, тогда какъ Ибсенъ является поборникомъ самаго крайняго индивидуализма. По его мнѣнію, человѣчество это -- слѣпая и глухая толпа, способная на всевозможныя низости, на какія угодно сдѣлки съ совѣстью, та толпа, которая поднесла чашу съ цикутой къ устамъ Сократа, которая распяла Христа, которая сожгла Іоанну д'Аркъ, на ряду съ этой толпою стоять нѣсколько рѣдкихъ избранниковъ, которымъ доступно пониманіе высшихъ истинъ, которые борятся съ опасностью жизни противъ увлеченій толпы, которые употребляютъ отчаянныя усилія, чтобы вырвать съ корнемъ плевелы человѣчества, которые знаютъ заранѣе, что будутъ побѣждены и, несмотря ни на что, слѣдуя непреодолимому влеченію -- выполняютъ свое апостольское призваніе.

Между тѣмъ, невольно возникаютъ вопросы, важность и сложность которыхъ не отрицаетъ самъ Ибсенъ. Какимъ образомъ отличить человѣка, отмѣченнаго печатью высшаго разума, отъ человѣка зауряднаго? Ибсенъ сознается, что такого критеріума не существуетъ. "Пэръ Гинтъ" и "Дикая Утка" являются самыми ядовитыми сатирами "Бранда" и "Врага народа". Пэръ Гинтъ тоже слышалъ голосъ, предсказывающій ему, что онъ будетъ императоромъ, и онъ тоже служилъ только своему "я", давая полную волю всѣмъ своимъ чувствамъ и стремленіямъ, но голосъ оказался лживымъ, его "я" было только жалкимъ рефлексомъ, онъ такъ мало былъ самимъ собою, что даже не удостоился понести особое наказаніе, но душа смѣшалась съ толпою душъ такихъ же ничтожныхъ, какъ и его собственная. Грегоръ Верль охваченъ той же лихорадкой честности, обуреваемъ той же страстью къ правдѣ, что Брандъ и докторъ Штокманъ; онъ тоже испытываетъ непреодолимое желаніе обновить окружающихъ его людей, открыть имъ глаза на всѣ ихъ пороки, чтобы зажечь въ ихъ сердцахъ благородную искру раскаянія, и въ результатѣ только разрушаетъ счастіе, основанное, правда, на низкихъ и грязныхъ дѣяніяхъ, но которое все же было счастіемъ, и доводитъ до самоубійства чистую душу ребенка.

Далѣе, какой же будетъ жизненный лозунгъ этого "я", этой высшей личности, этого сверхчеловѣка? Будетъ ли онъ рабомъ своихъ инстинктовъ? Дерзнетъ ли онъ прожить всю жизнь со всѣми ея страстями и бѣдствіями? Осмѣлится ли онъ вкусить этого наслажденія жизнью, которое пуританскіе предразсудки убили въ душѣ капитана Альвинга или, вѣрнѣе, превратили въ самый безпутный развратъ? Дерзнетъ ли онъ послѣдовать своему безсознательному влеченію и кинуться въ бездну неудержимой страсти, которая охватила Ревекку Вестъ, заставила ее отбросить всѣ сомнѣнія и, подобно бурному потоку, повлекла ее къ самымъ ужаснымъ преступленіямъ? Или не есть ли это высшее "я" Ревекки то, которое откликнулось на философію Росмера, эту философію, которая облагораживаетъ, но и убиваетъ, и въ которомъ грубая чувственность преобразовалась въ великую, самоотверженную любовь? Этотъ сверхчеловѣкъ, не есть ли это Брандъ, воплощеніе категорическаго императива, который приноситъ въ жертву на алтарь долга спокойствіе своей матери, жизнь сына, разсудокъ своей жены?

И потомъ, какимъ образомъ это высшее "я" можетъ проявить себя, какимъ образомъ этотъ сверхчеловѣкъ можетъ дѣйствовать, и какая его заслуга въ томъ, что онъ будетъ поступать благородно, если подобно всѣмъ его братіямъ надъ нимъ тяготѣетъ неумолимый рокъ, если онъ желаетъ только потому, что долженъ желать? Или, можетъ быть, Ибсенъ думаетъ, что этотъ высшій человѣкъ ускользаетъ изъ сѣтей предопредѣленія, что онъ разрываетъ непрерывную цѣпь причинъ и слѣдствій и создаетъ подобно Божеству вѣчныя начала?

Представьте себѣ, наконецъ, общество, состоящее, съ одной стороны, изъ этихъ высшихъ единицъ, а съ другой -- изъ милліоновъ атомовъ, безъ роду и племени, тяготѣющихъ къ первымъ. Разрушить всѣ соціальныя узы, сокрушить всѣ преграды, воздвигнутыя цивилизаціей противъ врожденной грубости инстинктовъ, предоставить людямъ жить безъ законовъ, безъ религіи, безъ какой бы то ни было узды,-- вотъ разрушительное дѣяніе, о которомъ мечтало много свободныхъ умовъ. А затѣмъ?... Аристократическій анархизмъ -- такова настоящая формула соціальнаго идеала Ибсена -- не повлечетъ ли онъ за собою худшей тиранніи, не приведетъ ли онъ человѣчество къ состоянію варварства?

* * *

Допустимъ, что идеи Ибсена полны противорѣчій, но не забудемъ, что мы имѣемъ дѣло съ драматургомъ, призваніе котораго создавать типы и изображать ихъ взаимныя отношенія, а не разрѣшать политическіе и соціальные вопросы. Допустимъ, что жизненный идеалъ Ибсена узокъ и суровъ, что это исключительное служеніе своему "я" является однимъ изъ самыхъ безплодныхъ идеаловъ, но представимъ себѣ, какое громадное значеніе можетъ имѣть подобная теорія въ эпоху, которая не страдаетъ избыткомъ благоволенія къ аристократизму или избыткомъ презрѣнія къ требованіямъ толпы. Допустимъ, наконецъ, что жизненный идеалъ Жоржъ Зандъ шире и человѣчнѣе, что онъ болѣе намъ близокъ это вполнѣ понятно, но согласитесь -- и въ этомъ пѣлъ настоящаго очерка -- что между ея и идеаломъ Ибсена нѣтъ ничего общаго. Безъ сомнѣнія, можно преклоняться и восхищаться великимъ древомъ лѣсовъ Франціи, дружески простирающимъ раскидистыя вѣтви своимъ собратіямъ, сквозь узорчатую листву котораго сквозитъ яркій, горячій лучъ солнца, на зеленыхъ вѣтвяхъ котораго сотни птицъ поютъ свои звонкія пѣсни. Но можно глубоко благоговѣть и передъ могучимъ древомъ Сѣвера: величественный силуэтъ его возвышается на одинокомъ утесѣ, который одинъ среди всѣхъ жертвъ зимы и непогоды гордо отражаетъ напоры бури и льдовъ.

"Вѣстникъ Иностранной Литературы", No 4, 1898

Оставить комментарий Ибсен Генрик (yes@lib.ru) Год: 1898 Обновлено: 07/03/2023. 55k. Статистика. Статья: Критика О творчестве автора	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: "Вѣстникъ Иностранной Литературы", No 4, 1898.

Ибсен Генрик Ибсен и Жорж Занд

ИБСЕНЪ и ЖОРЖЪ ЗАНДЪ.

Ибсен Генрик
Ибсен и Жорж Занд