Хвощинская Надежда Дмитриевна
Семья и школа

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

СЕМЬЯ И ШКОЛА.

I.

   Въ половинѣ іюньскаго дня прошлаго года, къ N--скому дебаркадеру пришелъ московскій поѣздъ и вслѣдъ за тѣмъ долженъ былъ отойти другой на югъ, "въ степь". Съ этимъ поѣздомъ больше всего отправляются жители N--скихъ уѣздовъ, рабочіе и крестьяне, почему публика бываетъ не нарядная.
   Въ вагонѣ третьяго класса ѣхали двѣ путешественницы. Въ дорогѣ, дамы, "рискующія" сѣсть въ трети классъ, постоянно взаимно учатъ другъ друга вѣжливости и порядочнымъ манерамъ; это дѣлается посредствомъ молчанія и маленькихъ неучтивостей, и если совершается сближеніе, то почти всегда къ концу пути, когда одна сторона уступитъ, или обѣ пострадаютъ отъ какого-нибудь общаго неудобства. На этотъ разъ, впрочемъ, путешественницы мирно разговаривали отъ самой Москвы. Въ N. онѣ вышли. Обѣ были немолоды. Первая, закутанная и толстая, съ трудомъ вылѣзла изъ двери вагона, спускалась съ ступеньки, хватаясь за скобки, и ступала на платформу, будто переходила бездну. Подъ полой бурнуса у не: былъ прижатъ порядочный узелокъ, а въ рукѣ она держала высоко, защищая отъ толчковъ, корзинку, нагруженную, увязанную, должно быть, тяжелую. Она тутъ же опустила ее на земь, едва ступила сама; тамъ что-то зазвенѣло.
   -- Позвольте, сказала другая дама, спрыгивая на платформу.
   Ей было удобно прыгать. Ея сѣрое платье было довольно узко, чтобъ не цѣпляться и ровно на столько широко, чтобы казаться "степеннымъ". Ту же степенность выражала и шляпка, хотя такъ закинутая на затылокъ, что на маковкѣ едва виднѣлся признакъ кружева, но съ завязками; подъ бородой былъ широчайшій бантъ. Путешественница передъ городомъ все это оправила и застегнула на всѣ пуговки свои перчатки; она знала приличія. Потому, она какъ-будто даже отвергла свою спутницу и нѣсколько презрительно отнеслась къ ея затрудненіямъ; опуская шлейфъ, она даже задѣла имъ по корзинкѣ.
   -- Охъ, матушка!.. вскричала первая барыня.
   -- Позвольте, что же вы, на дорогѣ...
   -- Да какъ же, матушка, везла чайный приборъ; вонъ, молочничекъ...
   -- Boris, où êtes-vous donc? восклицала дама, проходя далѣе.
   Она пробѣжала платформу среди проходящихъ, призывая Бориса, пробилась на минуту въ залу и выбилась оттуда опять напротивъ толпы, все не находя кого искала. Наконецъ, она толкнулась на молодого человѣка, который, заложа руки въ карманы, стоялъ неподвижно, глядя передъ собою.
   -- Борисъ, вотъ ты! Куда-жь ты уходилъ?
   -- Въ курительномъ былъ.
   -- Но вотъ, подъѣхали...
   -- Что-жь. Вы вышли, я видѣлъ.
   -- Ну, руку бы подалъ, картонки... Я тебя звала.
   -- Да я все тутъ; видѣлъ -- вы бѣгали; въ одномъ платьицѣ летаете.
   -- Ахъ, Боже, въ самомъ дѣлѣ! гдѣ-жь моя тальма? я, вѣрно, обронила...
   Онъ засмѣялся.
   -- Штука хорошая. Кто-нибудь поднялъ.
   -- Спроси...
   -- Кого спрашивать. Кто поднялъ, унесъ.
   -- Нѣтъ, я не могла обронить, я бы почувствовала. Нѣтъ, я оставила въ вагонѣ; войди, посмотри...
   -- Да куда-жь идти. Народъ валитъ.
   -- Но это невозможно... Кондукторъ!
   Она бросалась въ отчаяніи. Молодой человѣкъ смотрѣлъ въ сторону.
   -- Кондукторъ!.. Mais, Boris, je vous prie... Кондукторъ!
   Она поймала кондуктора и объясняла свое несчастіе
   -- Моя тальма, ротонда... понимаете, мантилья... въ родѣ... я не могу... въ одномъ платьѣ...
   -- Да ужь всѣ вышли и вагоны осмотрѣны, возразилъ кондукторъ:-- хоть сами извольте взглянуть -- ничего нѣтъ. У насъ это строго, сударыня; ежели найдется... Да нѣтъ... Пассажиры разошлись. Вы, сударыня, здѣсь останетесь?
   -- Нѣтъ, я дальше...
   -- Не "прямого сообщенія"?
   -- Не знаю... нѣтъ... Борисъ!
   -- Такъ вамъ надо поторопиться, сударыня. Вѣдь съ вами багажъ? Получить, да опять сдать, да билеты; зачѣмъ вы себя затрудняли, не взяли "прямого"...
   -- Борисъ, зачѣмъ ты взялъ такіе билеты...
   -- Да я же не зналъ! Экая важность. Онъ еще наскажетъ...
   -- Поторопитесь, повторилъ кондукторъ.-- Вонъ, багажъ провезли. Чрезъ три четверти часа пойдетъ. Вамъ куда?
   -- Борисъ, у тебя записана станція?
   Молодой человѣкъ засунулъ руку въ карманъ.
   -- Бумажка была, обронилъ, сказалъ онъ, послѣ напрасныхъ поисковъ.
   -- Ахъ, Боже! что-жь намъ дѣлать? я не помню... Борисъ, ты помнишь?
   -- Забылъ.
   -- Эхъ, баринъ, сказалъ, смѣясь, кондукторъ.-- Да которая станція-то?
   -- А я почему знаю!
   -- Третья... нѣтъ, четвертая, отвѣчала дама:-- въ имѣніе генеральши Нельчинской.
   -- Да станція-то какая? Третья -- Хребтово, четвертая -- Становищи...
   -- Ахъ, Становищи! вскричала дама.-- Вы нашъ избавитель! Да, точно, Становищи. Дикое названіе; тамъ стояли татары; курганы...
   -- Десять минутъ девятаго придете, прервалъ кондукторъ: -- остановокъ нѣтъ. Берите, баринъ, багажъ, а то его въ сарай стащутъ...
   -- Ну, поговори! прервалъ молодой человѣкъ: -- безъ тебя знаютъ. Ваше дѣло вагоны подметать.
   -- Мы свои дѣла помнимъ, сказалъ кондукторъ, повертываясь къ нему спиной, и отошелъ.
   -- Постойте... вскричала дама.-- Ахъ, онъ ушелъ... и моя тальма... Boris, vous avez de la petite monnaie?
   -- Что?
   -- Il faut lui donner quelque chose, un гривенникъ...
   -- Еще чего. Онъ вамъ нагрубитъ, а вы ему гривенникъ. Проходите въ вокзалъ-то. Люди обѣдаютъ, а мы мѣста пустого ищемъ.
   -- Нужно тоже спросить чего-нибудь, Борисъ. Мы пріѣдемъ поздно. Я, признаюсь, проголодалась.
   -- Съ Москвы-то, у всякаго, я думаю, животы подвело, замѣтилъ онъ, идя къ буфету.
   -- Пришли мнѣ туда, сказала она, махнувъ на залу перваго класса.
   Господа, пріѣхавшіе изъ Москвы, ужь отправились изъ вокзала въ городъ; тѣ, что намѣревались продолжать путь далѣе, въ свои деревни, обѣдали въ залѣ перваго класса, на маленькихъ "мраморныхъ" столахъ, что избавляло отъ труда накрывать эти столы скатертью. Было жарко, несмотря на открытыя форточки; окна не могли быть открыты: изъ нихъ, ради краткости сѣвернаго лѣта, не были вынуты зимнія рамы.
   Дама вошла было и вернулась; ей показалось какъ-то конфузно войти одной въ эту, сравнительно, нарядную комнату, съ публикой, вокругъ которой суетится прислуга... всѣ смотрятъ.
   -- Ахъ, вотъ вы! вскричала она, увидя толстую барыню съ узелкомъ, которая, заваривъ свой собственный чай, располагала усѣсться на скамейкѣ у двери.-- Зачѣмъ же вы хотите здѣсь? пойдемте, тамъ просторнѣе.
   Спутница была, конечно, не важная, но на ней былъ прекрасный драповый бурнусъ; съ головы она сбросила платокъ хоть старинный, но шелковый, дорогой; ея платье было черное, тоже шелковое, чепчикъ свѣженькій; спутница -- "ничего, такъ, старушка", хотя она и лицомъ не казалась старше проѣзжей дамы.
   -- Идите сюда, говорила дама, развязно вступая въ залу: -- вотъ, къ столу... Ахъ, да не безпокойтесь за ваши вещи; ихъ никто не тронетъ. Вотъ, у меня унесли ротонду...
   -- Какъ, унесли?
   -- Мой сынъ разыщетъ, отвѣчала дама громко, и выпрямилась, проходя мимо большого зеркала.-- Ничего; маленькое приключеніе. Садитесь.
   Она отдвигала стулья у большого стола, накрытаго среди комнаты и пустого. Посреди его, окруженная круглыми и длинными бутылками, въ красномъ глиняномъ чану, чахла и умирала латанія; земля подъ несчастнымъ растеніемъ, твердая какъ камень, была утыкана окурками папиросъ; рядомъ, горящая свѣчка коптила и коробила повисшее, совсѣмъ сѣрые листья.
   -- Нынче вездѣ цвѣты, сказала громко пріѣзжая.-- Я люблю; безъ цвѣтовъ невозможно. А вы любите?
   "Старушка" проглотила на скоро и поперхнулась.
   -- У кого сады, хорошо, отвѣчала она.
   -- Нѣтъ, тропическіе. Ахъ, вотъ я нагляжусь цвѣтовъ -- и садовыхъ, и тропическихъ -- у кузины Мари Нельчинской! У нея всегда была страсть, съ дѣтства... Вѣдь мы росли вмѣстѣ...
   -- Вы разсказывали.
   -- И наша молодость... Мари Нельчинская -- вдова государственнаго человѣка... Ахъ, какая очаровательная женщина! Мы такъ дружны. Но вѣдь и не мудрено: знаете, когда молодость прошла вмѣстѣ... И какой характеръ! Сколько такимъ достается на долю выносить! казалось бы, другая... Потеря мужа, огорченія, потомъ Анатоль, ея единственный сынъ...
   Ей подали обѣдъ. Спутница пила свой чай, не отзываясь ни однимъ словомъ.
   -- Анатоль... говорила ли я вамъ? Ахъ, это ужасъ! Чего ей стоило! Вѣдь пятьдесятъ тысячъ, посудите, проиграть... Она была въ такомъ положеніи... Я полетѣла къ ней... не могу всего выразить! Я ее успокоила. Я говорю: Мари, это до тебя не касается!.. Она тогда же сказала:-- "Barbe Шеванова одна меня понимаетъ!.." Я взяла на себя написать Анатолю. Ну, конечно, онъ былъ внѣ себя. Но я тутъ устроила... Онъ благодарилъ меня, писалъ:-- "Варвара Ивановна, я не забуду, что я вамъ обязанъ"... Хотѣлъ уѣхать въ Америку, умеръ. Что-жь, помилуйте, эти эмиграціи...
   Раздался звонокъ; кругомъ засуетились и заходили.
   -- Что это?
   -- Билеты пошли брать, отвѣчала, спутница, убирая посуду.
   -- Билеты... А вы?
   -- У меня есть, отвѣчала та, уходя.
   -- Боже! Борисъ...
   Борисъ явился передъ нею.
   -- Дайте денегъ, сказалъ онъ.
   -- На что?.. Ахъ, да, сейчасъ... Сколько?
   -- Да ужь давайте, некогда.
   Она рылась въ сумкѣ и вынула десятирублевую бумажку.
   -- Mon cher, je n'ai plus presque rien... Два мѣста, одинъ чемоданъ...
   -- За обѣдъ позвольте, спросилъ лакей, останавливая ее.
   -- Вотъ, они сами въ буфетѣ... Борисъ, кстати, vous changerez, размѣняешь...
   Выбѣгая за нимъ въ общую залу, г-жа Шеванова завидѣла опять свою "старушку".
   -- Мы опять вмѣстѣ сядемъ, заговорила она:-- вотъ какъ, отъ самой Москвы! такъ пріятно...
   Та казалась совершенно равнодушна къ этому удовольствію и завязывала свой узелокъ.
   -- Вы такъ раскрывшись и поѣдете? спросила она, оглянувъ даму.
   -- Что-жь, въ вагонѣ такъ душно, а тамъ, на станціи, меня ждетъ карета. Вечеромъ, въ полѣ, наслажденіе...
   -- Извините... сказали подлѣ нея.
   Къ скамейкѣ, которую она загораживала, подходила молодая особа, возвращаясь отъ кассы и пряча свой билетъ. Г-жа Шеванова успѣла видѣть: билетъ третьяго класса. Молодая особа была одѣта не нарядно и не по модѣ, не высока ростомъ и худа. Изъ подъ надвинутой войлочной шляпки смотрѣли темные, красивые, но усталые глаза; маленькое круглое лицо было свѣжо только своей молодостью. Это было лицо замученное. Такія нынче стали являться опять. Одно время, не такъ давно, въ большинствѣ, лица дѣвушекъ поражали здоровьемъ, румянцемъ, полнотой -- признакомъ житья въ волю, отсутствіемъ выраженія -- признакомъ отсутствія заботы, какой-то отвагой -- несомнѣннымъ доказательствомъ свободы. Красота въ настоящемъ поколѣніи рѣдкость; ее замѣняло довольство, не веселье, не оживленіе, а хладнокровное довольство. Личики въ распущенныхъ, выхоленныхъ кудряхъ были всегда неподвижно равнодушны; полныя губки и тонкія бровки сжимались только движеніемъ презрѣнія или каприза... Теперь, между этими спокойными, хотя изрѣдка, но ужь случается мелькаетъ взглядъ удивленный, недоумѣвающій, устремленный предъ собою, будто отыскивающій отвѣта на что-то далекое, вдругъ, неожиданно, въ самой глубинѣ оскорбившее душу; взглядъ тревожный, съ зловѣщимъ, не дѣтскимъ огонькомъ, и чаще всего -- застывшій взглядъ рѣшимости и терпѣнія, настойчиво-твердый, безжалостный и несчастный. Такихъ лицъ еще не много, но они ужь являются, выдаваясь среди розовой цвѣтущей толпы, и отжившее, помнящее поколѣніе узнаетъ въ нихъ себя, съ несознанными сомнѣніями, негодованіемъ и отчаяніемъ своей молодости...
   Госпожа Шеванова посмотрѣла на новую спутницу и почувствовала вдругъ усталость говорить и совершенно неопредѣленную досаду.
   -- Eh bien. Boris, заговорила она по-французски, завидя своего сына:-- чего-жь мы ждемъ? когда же, наконецъ, мы отправимся?
   -- Дайте три рубля, выговорилъ онъ, запыхавшись.
   -- Encore? Mais pourquoi? Ты взялъ десять...
   -- Да ужь давайте. Сейчасъ звонокъ.
   -- Но на что же?
   -- Обѣдъ брали? Кофей вамъ подавали?
   -- Я не видала кофе...
   -- Вольно же вамъ. Давайте.
   Она достала.
   -- Mais àprésent, il ne me reste plus que deux roubles... comment faire?.. Пожалуйста, не забудь же картонки...
   Она схватила его за руку.
   -- И мѣста, mon cher, чтобы порядочно... Видишь, здѣсь Богъ знаетъ кто, какія особы...
   Звонокъ раздался. Молодая дѣвушка взяла съ скамейки свой свернутый плэдъ и пошла къ выходу. Барыня со корзинкой поспѣшала за нею; онѣ сошлись у вагона.
   -- Входите, я подержу, сказала дѣвушка, схвативъ корзинку.
   -- О, матушка, благодарствуйте! выговорила та, влѣзая.
   Дѣвушка прошла впередъ, уставила корзинку въ уголъ, накинула на нее свой плэдъ и кликнула:
   -- Пройдите сюда.
   -- Молодой-то человѣкъ, проворный, сказала съ удовольствіемъ барыня, усаживаясь и крестясь.
   -- Я окно открою. Вамъ ничего?
   -- Сдѣлайте одолженіе; жара. Какъ съ зари самой выѣдешь... я вѣдь изъ Москвы. И вы изъ Москвы?
   -- Нѣтъ, я изъ N.
   -- Далеко ѣдете?
   -- Въ Становищи.
   -- Тамъ останетесь?
   -- Я тамъ живу.
   -- У родственниковъ?
   -- Нѣтъ, у постороннихъ.
   -- Не у генеральши ли? Тамъ генеральша есть, знаете?
   -- Статская генеральша, знаю, отвѣчала дѣвушка, улыбнувшись.-- Нѣтъ, я не у нея.
   -- Мнѣ про нее съ самой Москвы одна барыня уши прожужжала. Видѣли барыню? съ сынкомъ ѣдетъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Длинная такая. И чего-чего не насказала; и должно быть, привираетъ... Да вонъ она, лѣзетъ. Ахти, по важности своей, мѣста себѣ не найдетъ!
   Госпожа Шеванова и ея сынъ входили съ большими затрудненіями; вагонъ былъ полонъ.
   -- Mais, Boris, кричала она: -- я не выношу продольныхъ скамеекъ! Я здѣсь минуты не останусь!
   -- Сейчасъ тронется, возразилъ онъ.
   Дверь захлопнулась; строенія дебаркадера, люди на платформѣ поплыли передъ окнами...
   -- Ecoutez, Boris... начала г-жа Шеванова когда поѣздъ ужь прошелъ одну станцію и нѣсколько пассажировъ вышли.
   Борисъ скинулъ изъ угла на полъ чей-то узелъ и положилъ свой саквояжъ.
   -- Ecoutez...
   -- Ну?
   -- Я присяду тутъ подлѣ тебя. Ты хочешь лечь?
   -- Ну, что-жь вамъ?
   -- Усни. Я тутъ...
   Онъ устроивался и разстилалъ свое пальто аккуратно, съ хозяйской бережью, съ какой-то старческой заботой; попробовалъ, ловко ли будетъ лежать, всталъ опять, сѣлъ, взялъ опять свой саквояжъ, не торопясь отыскалъ ключъ въ карманѣ, отперъ и вынулъ свертокъ апельсиновъ. Потомъ также неторопливо и заботливо, онъ пристроилъ саквояжъ по прежнему въ изголовье, выбралъ апельсинъ, оглядѣлъ его и принялся чистить.
   -- Ты купилъ? спросила нерѣшительно мать.
   -- На вокзалѣ, отвѣчалъ онъ, занятый.-- Не прикажете ли половиночку? А то, пожалуй, и цѣлый; ихъ тамъ десятокъ.
   -- Нѣтъ, merci. Кушай. По-чемъ они въ N.?
   -- Да на вокзалѣ, извѣстно, дерутъ, отвѣчалъ онъ, раскидывая сѣмечки, отъ которыхъ мать торопливо и стараясь незамѣтно, оберегала свое платье.-- Дай не дай два цѣлковыхъ. Я торговался; уступили. Пряниковъ еще себѣ взялъ, да карамели. Карамель, точно, отличная.
   -- Въ деревнѣ... тамъ... Фруктовъ много, замѣтила мать.
   -- Оранжереи-то генеральскія не про насъ, возразилъ онъ, усмѣхнувшись.-- Вы скушайте, что-жь. Все равно, что напьешься... Я такъ про васъ и думалъ, что вы пить захотите.
   -- Милый мой!.. сказала она грустно.-- Нѣтъ, не хочу.
   -- Я такъ думалъ, потому, если дожидаться генеральскаго угощенія, продолжалъ онъ: -- такъ это, что-жь! Потому, велѣлъ вамъ и полный обѣдъ подать. Что ужь! въ послѣдній разъ мы съ вами...
   -- Милый мой!.. А вѣдь мнѣ подали только супъ...
   -- Вишь, мошенники! Ну, подожди они, я...
   -- Нѣтъ, я, вѣроятно, не успѣла... зазвонили... Ты самъ-то, кушалъ ли что-нибудь?
   -- Ужь въ послѣдній разъ, такъ и быть!
   -- Но я тебѣ признаюсь, душа моя, я въ такомъ затрудненіи; у меня осталось всего...
   -- Ну, что-жь. Да вамъ на что тамъ деньги. Все готовое -- обѣдъ, чай, сахаръ. Ежели прислугѣ, такъ и безъ васъ она свое жалованье получаетъ. Что баловать-то! Вы охотница. Вонъ, сейчасъ кондуктору. А онъ, шельма, вашу тальму завтра торговкѣ спуститъ.
   -- Нѣтъ, Борисъ, это вѣрно кто-нибудь изъ пассажировъ...
   -- Изъ пассажировъ -- кому? А эти желѣзнодорожные, на чемъ же они милліоны-то наживаютъ?
   Г-жа Шеванова засмѣялась.
   -- Почему ты знаешь? сказала она, гладя его волосы.
   -- Вы не знаете, а я знаю, возразилъ онъ равнодушно.-- Вы меня извините, вы всякому въ ротъ лѣзете. Вонъ той (онъ кивнулъ на толстую барыню) вы чего, съ Москвы, не разсказали. Думаю себѣ, ей-Богу, къ чему это она несетъ? Что за знакомства со всякой швалью? А она же отъ васъ воротитъ. Вы бы ужь вонъ и съ другой полюбезничали, съ пиголицей... Э! у нихъ окошко открыто...
   Онъ замахнулся выбросить апельсинныя корки черезъ головы пассажировъ. Г-жа Шеванова схватила его за руку.
   -- Борисъ!
   -- Чего вы? Да я бы, ей-Богу, не промахнулся. Ну, можетъ, ей бы въ шляпку украшеніе присадилъ, такъ это еще къ лицу...
   Онъ зажегъ папироску и легъ. Мужикъ, чье мѣсто онъ занялъ, не осмѣлился тревожить ни его, ни дамы, смотрѣвшей такъ величаво, и покорно подобралъ свой узелъ, когда Борисъ указалъ ему:
   -- Заваливаете; пройти негдѣ. За это вашу братью...
   -- Я что хотѣла сказать тебѣ, Борисъ, начала г-жа Шеванова, присаживаясь, какъ могла, чтобы говорить ему почти на ухо:-- ты не дремлешь?
   -- Вотъ скоро.
   -- Подожди. Переговоримъ, покуда намъ свободно...
   -- Да что говорить-то?
   -- Мы ѣдемъ въ чужой домъ...
   -- Знаю.
   -- Ты познакомишься. Это -- лучшее аристократическое общество... Поставь себя, другъ мой... ну, я прошу тебя... такъ, чтобы другимъ было пріятно... чтобы тебѣ никто не могъ замѣтить...
   -- Не безпокойтесь, я и сдачи дамъ. Прихвостнемъ я еще сроду не бывалъ, чтобъ кому смолчать.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не то... Ты благородный человѣкъ, я увѣрена... благородная гордость... Но ты знаешь наши обстоятельства. Если и здѣсь неудастся, я и ума не приложу.
   -- Начали опять! прервалъ онъ.-- Да не смущайте вы меня, дайте хоть теперь покой. Цѣлый годъ я эту музыку слушаю, наизусть выучилъ...
   -- Parlez plus bas, mon ami...
   -- И въ какіе вы меня петиметры производите, и Богъ васъ знаетъ, съ чего французите. Не понимаю я и понимать по хочу. Ежели вы -- напередъ говорю, было бы вамъ извѣстно -- ежели вы и тамъ мудрить начнете, я просто сбѣгу, да такое что-нибудь сдѣлаю, что и вы у вашей генеральши не засидитесь...
   -- Здѣсь не курятъ, сказалъ, проходя, старшій кондукторъ.
   -- Оно и лучше уйти, сказалъ, вставая, Борисъ: -- вы все равно тутъ покоя не дадите. Постерегите... да, нѣтъ, вы, какъ вашу тальму, посѣете...
   Онъ накинулъ пальто, схватилъ саквояжъ и догналъ кондуктора.
   Госпожа Шеванова осталась одна. Она прислонилась къ окну и уныло смотрѣла на великолѣпно освѣщенное поле. Ей было отъ чего унывать и задумываться.
   Нѣтъ человѣка, которому бы не случалось притворяться веселымъ передъ своими и чужими, и чѣмъ тяжелѣе печаль, тѣмъ выше заслуга притворства: тогда оно уже -- мужество, добродѣтель. Но бываетъ, и очень нерѣдко, что, взявъ на себя роль спокойствія, люди такъ хорошо въ нее входятъ, что успокоиваются въ самомъ дѣлѣ, и, разсказывая о себѣ утѣшительныя вещи, начинаютъ имъ вѣрить. Это не помѣшательство, не бредъ; по гдѣ-то, въ какой-то складкѣ души, залегло какое-то пріятное чувство отдыха и.... Почему не сбыться всему такъ, какъ оно кажется, какъ сейчасъ оно ловко разсказалось чужому человѣку? Вѣдь все могло бы и такъ сложиться. Но, можетъ быть, ужь такъ и есть, только еще неизвѣстно... Или еще: развѣ обстоятельства на мѣняются иногда вдругъ, неожиданно? Это бываетъ. Мужикъ одинъ, еще сторожъ какой-то, выигрывали по двѣсти тысячъ... Все бываетъ. Измѣняются и характеры людей, такъ, вдругъ. Приходятъ воспоминанія или такъ что-нибудь, религіозное наитіе, и люди вдругъ становятся щедры, великодушны...
   Г-жа Шеванова невольно продолжала мечтать, хотя твердо рѣшилась обдумать свое положеніе какъ можно яснѣе въ эти два часа, которые оставались до свиданія съ "другомъ дѣтства". Правда, что это положеніе было уже сто разъ обдумано. Г-жа Шеванова была вдова. Мужъ, чиновникъ, оставилъ ей пенсію, небольшой домъ въ одномъ губернскомъ городѣ и двухъ сыновей. Между братьями была разница лѣтъ на семь. Старшій кончилъ курсъ, не пожелалъ жить въ семьѣ, и скоро очутился далеко. Право пользоваться своимъ докторскимъ дипломомъ давало возможность молодому человѣку существовать, не обязываясь, или, какъ говорится, не стѣсняя матери. Впрочемъ, онъ и безъ того никогда не стѣснялъ ее: со смерти отца, съ своего третьяго курса, онъ жилъ уроками, не пріѣзжая даже на вакаціи. Какъ разъ въ то время, какъ онъ уѣзжалъ далеко, у г-жи Шевановой была другая забота: ея Борисъ долженъ былъ оставить гимназію. Это ее встревожило, хотя не огорчило, потому что Борисъ логически заявилъ безполезность ученія, доказывая ее примѣромъ брата. Впрочемъ, чтобы совершенно успокоить мать, онъ согласился вступить еще въ одно училище, вскорѣ перемѣнилъ его на третье, съ которымъ его также попросили разстаться, и, пробывъ нѣсколько мѣсяцевъ въ четвертомъ, оставилъ его самъ, уже не совѣтуясь съ матерью. Мать нашла ему мѣсто, но онъ легко убѣдилъ ее, что тамъ не его общество и не выноситъ его здоровье. Какъ ни быстро слѣдовали эти перемѣны, но подготовка къ нимъ брала время и въ особенности утомляла. Г-жа Шеванова позволила себѣ нѣсколько отдохнуть отъ просьбъ, разъѣздовъ, хлопотъ и мирно, празднично провела лѣто съ своимъ Борисомъ, положившись ждать, что Богъ дастъ. Богъ далъ 1877 годъ... Бываютъ на свѣтѣ вещи и чувства ни съ чѣмъ несообразныя, невозможныя для выдумки на заказъ. Такое случилось съ г-жей Шевановой. Казалось бы, кому лучше знать и лучше помнить, что въ апрѣлѣ 1877 года ея любимцу минетъ 21 годъ, и что за тѣмъ стоитъ нѣчто неотразимое, неизбѣжное: но только манифестъ о войнѣ заставилъ г-жу Шеванову сознательно подумать о воинской повинности. До манифеста это было еще тамъ, гдѣ-то далеко; теперь грянуло. Борисъ повѣсилъ голову. Мать была увѣрена, что онъ не трусъ, и увѣряла его. Онъ отмалчивался. Опять начались хлопоты, просьбы, разъѣзды, совѣщанія, мечты о квитанціи, поиски денегъ -- разумѣется, напрасные. Дѣлать было нечего. Борисъ непритворно захворалъ за недѣлю до пріема. Его лихорадка, обмороки матери, состраданіе при напоминанія, что эта мать "ужь одного лишена" (хотя объ этомъ "одномъ" она до тѣхъ поръ не вспоминала), наконецъ, снисхожденіе къ "особѣ изъ общества" сдѣлали то, что Борисъ былъ признанъ больнымъ и оставленъ на годъ на испытаніе. Но всякому году, какъ и всякому испытанію, бываетъ конецъ, и опять, непостижимо мечтая и ожидая, г-жа Шеванова спохватилась объ этой истинѣ, только замѣтивъ, что цифра года перемѣнилась. Она заказала молебенъ наканунѣ розыгрыша лотереи перваго марта и отправила знакомому въ Петербургъ телеграмму съ оплаченнымъ отвѣтомъ, чтобы въ тотъ же мигъ получить извѣстіе о выигрышѣ двухъсотъ тысячъ. Богъ ихъ не далъ. Она слегла бы въ постель, еслибы было кому ухаживать, еслибы были "средства". Но пенсія была невелика, а долговъ вволю. Разбитая и измученная, г-жа Шеванова вспомнила о Николаѣ, о своемъ "старшемъ". Они не видались много лѣтъ, съ окончанія его курса; отправляясь, въ Петрозаводскъ, онъ натурально не заѣзжалъ прощаться. Онъ писалъ даже нерѣдко; говорилъ, что ему живется не дурно; уже съ годъ, какъ онъ могъ бы и возвратиться, но не захотѣлъ; у него была практика. Онъ даже присылалъ подарки -- два раза денегъ для уплаты долга, муфту матери изъ шкурки гагарокъ. Тамъ, въ самомъ дѣлѣ, очень хорошо... Еслибы онъ былъ здѣсь, онъ бы спасъ Бориса. Какъ -- г-жа Шеванова не опредѣляла, но ей это казалось. Какъ же не спасти человѣку со средствами, съ практикой? Николай могъ бы имѣть, непремѣнно бы имѣлъ мѣсто здѣсь, въ N, и тогда отъ него бы зависѣло... вся участь брата... Николай эгоистъ. Она, однако, ему написала очень убѣдительно. Конечно, она не могла воздержаться отъ нѣкоторыхъ упрековъ; но въ ея положеніи и среди жаркихъ моленій, сынъ не долженъ былъ обращать вниманія на упреки. Она подробно и настоятельно говорила ему о необходимости квитанціи. Ихъ, кажется, больше не принимаютъ, или не дѣлаютъ -- что-то такое. Но это все равно: законъ обратнаго дѣйствія не имѣетъ. Квитанцію примутъ. А тамх, въ глуши, скорѣе можетъ найтись такая квитанція, и дешевле. И притомъ легче найти ее мужчинѣ, нежели ей, женщинѣ, такъ поставленной въ обществѣ. И притомъ, матери неловко: ее упрекнутъ въ недостаткѣ гражданскаго чувства. (За двѣ строки передъ тѣмъ, г-жа Шеванова говорила о всевышнемъ превосходствѣ чувства материнскаго надъ всѣми другими). И свободныя деньги у Николая всегда подъ рукою: всякій паціентъ, котораго онъ спасъ отъ смерти, сочтетъ за обязанность сохранить жизнь его матери, будетъ содѣйствовать... Письмо было длинно.
   Николай поступилъ, какъ неблагодарный и безчувственный. Матери, съ сожалѣніемъ (о, конечно, притворнымъ!), онъ отказалъ въ помощи, расписавъ подробности, сколько заработываетъ. Конечно, это была ложь: на такой заработокъ можно имѣть только одну пару платья и ѣсть только щи и кашу -- такъ люди не живутъ. Ложь, и очень неловкая. А притворство сожалѣнія -- на лицо. Къ Борису онъ приложилъ особенную записку: "Стыдно отлынивать отъ обязанности, и пеняй самъ на себя, что своей лѣнью сдѣлалъ эту обязанность тяжелѣе..."
   -- Нравоученія про себя бы поберегъ, замѣтилъ Борисъ.-- Не попадайся онъ мнѣ.
   Разсчетъ на Николая пришлось оставить. Но... г-жа Шеванова много читала; ей это было необходимо для отвлеченія отъ наплыва житейскихъ заботъ. Она читала одна, не навязывая своихъ вкусовъ Борису и всегда примѣняя прочитанное къ собственному положенію. Она нашла въ какой-то книжкѣ что-то о "надеждѣ, сестрѣ небожителей", и принялась опять надѣяться.
   Тутъ явилась случайность изъ такихъ, которыя будто нарочно являются къ людямъ, живущимъ спустя рукава, мечтаніями и взываніями; случайность, какими эти люди питаются, выручаются изъ бѣдъ, и живутъ не въ примѣръ лучше вседумающихъ рабочихъ. Г-жа Шеванова получила французское письмо:
   "Chère amie, наконецъ, я разбила мою палатку на родинѣ и возвратилась изъ Европы. Вы, конечно, знаете, каковъ нашъ курсъ. Потому, беру перо, чтобъ извѣстить васъ, какъ всѣхъ, кого люблю, что я и дочь моя прибыли на пироскафѣ въ Петербургъ, откуда выѣхали по желѣзной дорогѣ въ Москву и находимся въ моемъ N--скомъ имѣніи; сюда есть тоже желѣзная дорга. Видите ли, какой прогрессъ! Дайте мнѣ извѣстій о васъ. По всей вѣроятности, это моя послѣдняя поѣздка; когда сердце переполнено, все, что можно сдѣлать -- это похорониться. Постараюсь не совсѣмъ соскучиться. Есть добрые сосѣди и, во всякомъ случаѣ, есть природа. Пишите мнѣ. Цѣлую васъ, какъ люблю. Всегда вамъ преданная

Marie de Neltschinsky.

   P. S. Очень была бы рада видѣть васъ. Что вы объ этомъ скажете?"
   Госпожа Шеванова сказала, что... "это -- самъ Богъ!.." и внезапно осѣнилась новой надеждой. Надо ѣхать къ Мари, переговорить съ нею. Вслѣдствіе этого, она отправилась съ Борисомъ въ Москву, написала Мари, назначила день своего пріѣзда, прося выслать за нею quelque véhicule на станцію. Она шутила; она была увѣрена, что вышлется карета. Она была глубоко тронута. Такое милое письмо! такая милая память!..
   Она могла бы вспомнить, что дорогая Мари лѣтъ пять о ней не вспоминала и что передъ тѣмъ онѣ видались очень рѣдко. Онѣ были родственницы, ровесницы, жили долго вмѣстѣ, но не съ дѣтства. Barbe взяли къ себѣ въ домъ родители Marie. Она разливала чай, дѣлала для Marie покупки лентъ, перчатокъ и прочихъ мелочей, дошивала за нее сонетки, донашивала ея шляпки, сопутствовала ей въ церкви, на маленькіе вечера и въ театръ, если въ ложѣ оставалось мѣсто, и т. д.-- лѣтъ десять. Barbe уже называли старой дѣвой; Marie была, годомъ старше, но для Marie не было возраста. Marie вышла за богача-сановника. Barbe была ужь болѣе не нужна родителямъ и ей тоже нашли жениха, чиновника Шеванова, съ которымъ она отправилась въ губернскій городъ, въ домъ, на покупку котораго родственники прибавили кое-что, въ счетъ приданаго... Съ тѣхъ поръ прошло полъ-жизни. Старые родственники скончались. Г-жа Шеванова пріѣзжала на ихъ похороны, убѣждаясь всякій разъ, что дядюшка и тетушка не вспоминали о ней у дверей гроба; но Мари передала ей на память капотъ тетушки, тотъ, который... Но Barbe сама покупала марслинъ въ магазинѣ Сапожникова. Еще тогда, тогда, въ былое время! Теперь больше не фабрикуютъ и марслина! Все прошло!.. Послѣ кончины дядюшки, г-жа Шеванова получила бронзовые часы съ пастушкой. Они всегда стояли въ его кабинетѣ и никогда не заводились; стрѣлки были сломаны.
   -- Папа все бывало на нихъ смотрѣлъ, говорила по-французски m-me Нельчинская.-- Цѣлые дни, не сводя глазъ. Можно сказать, что въ нихъ онъ искалъ образъ вѣчности. Помните, chère amie:
   
   Et l'aiguille у tourne sans fin,
   Sans fin, sur un cadran sans heures...
   -- Oui! L'ame du purgatoire, Delavigne...
   
   -- Ah, ma bonne, помолимся, чтобъ онъ тамъ успокоился...
   Въ Москвѣ, г-жа Шеванова молилась и плакала. Пріѣхавъ домой въ В., она отдала придѣлать стрѣлки къ часамъ, которыми украсила свою гостинную, и старалась заинтересовать ими своего мужа. Но Шевановъ былъ человѣкъ довольно грубый; онъ въ это время отпускалъ старшаго сына въ университетъ, а меньшого отдавалъ въ гимназію, и разбранилъ жену, зачѣмъ она, вмѣсто побѣгушекъ въ Донской, не пріискала заранѣе квартиры для Николая... Г-жа Шеванова не осмѣлилась признаться, что она закидывала Мари словечко о Николаѣ. Но Мари было некогда; ея Анатоль былъ ужь въ правовѣденіи; она сама уѣзжала за-границу...
   Ахъ, во всемъ милость Божія: хорошо, что Мари не обратила вниманія... нѣтъ! что ей было некогда принять участіе въ Николаѣ. Можно лучше воспользоваться теперь... Николай -- что же? и безъ того живъ, и живетъ. Конечно, Николай трудолюбивъ... подумала г-жа Шеванова, вздохнувъ и пристальнѣе взглянувъ въ окно вагона.
   Въ полѣ длиннѣли тѣни; солнце ужь было низко.
   "Николай трудолюбивъ..." Похвала была похожа на упрекъ, но г-жа Шеванова не могла обвинить себя. Она сознавалась въ своемъ предпочтеніи къ меньшому сыну... Но это симпатія необъяснимая, глубокая, непреодолимая, равная только антипатіи къ старшему. Что-жь дѣлать! Мы не властелины нашихъ чувствъ... Мужъ -- мелкочиновничья замашка -- считалъ себя господиномъ въ домѣ, даже хозяйничалъ, все сравнялъ дѣтей... Мать не могла ничѣмъ побаловать своего ребенка, безсильная! Что-нибудь хочется матери... матери!!!.. дать своему ребенку, утѣшить его... карманныя деньги, чтобы онъ могъ иногда...
   Воспоминанія ее слегка затруднили.
   Когда мужъ умеръ, Николай, ужь совершеннолѣтній, формально отказался отъ наслѣдства въ пользу брата... Но велико ли наслѣдство? Un rien!.. Начальство отхлопотало пенсію, сумму всего жалованья, которое получалъ мужъ; говорили, что это "не въ примѣръ прочимъ", что пенсія большая... Juste Dieu, большая! Конечно, какой-нибудь чиновникъ умѣлъ жить тысячью рублей... но когда ростетъ сынъ, молодое поколѣніе -- его воспитаніе, его содержаніе, книги, mille riens, столько заботъ...
   Въ ея головѣ вдругъ закружились счеты. Она никогда не могла свести ихъ. Тутъ къ нимъ примѣшивалась еще горькая мысль о двухъ рубляхъ, оставшихся въ сумкѣ... кажется, съ мелочью?.. Г-жа Шеванова постаралась поскорѣе разогнать все это и начала думать опять сначала, какъ она встрѣтится съ Мари, что скажетъ...
   "Но, Боже, дошло ли письмо? что ежели на станціи нѣтъ экипажа? Невозможно! такія письма, "ея превосходительству", всегда доходятъ... Она не извѣстила, что привезетъ Бориса... почему? Она сама не знала... вѣрнѣе, она знала и могла бы объяснить, но не хотѣла объяснять и самой себѣ. Страхъ, совѣстливость, память множества прошлыхъ и недавнихъ мелочей... назвать ли? память многихъ горькихъ слезъ -- всѣ эти отклоняемыя и настойчиво опять приходящія мученія, она перенесла и переносила ихъ. Защищаясь отъ всего, что кипѣло въ сердцѣ и терзало, она повторяла себѣ, что сдѣлала только неловкость, привезла сына въ домъ, не предупредивъ хозяйку. Неловкость -- да, по ей необходимо! страшно необходимо! Она обожала своего Бориса и боялась, что его увидятъ; она боялась за него, она боялась его...
   Поѣздъ летѣлъ, въ полѣ примеркало.
   -- Становищи! крикнулъ кондукторъ.
   Толпа поднялась... Г-жа Шеванова встрепенулась, схватилась за свои картонки, бросилась къ окну, клича Бориса.

-----

   Молодая путешественница взяла на платформѣ свой багажъ -- плетеную корзину, запертую на замокъ, и, таща ее, перешла рельсы въ сторону, гдѣ стояли извощичьи телеги. Станцію окружалъ молодой лѣсокъ; въ зелени красиво вилась проселочная дорога. Должно быть, недавно были дожди -- въ воздухѣ тянуло влагой и запахомъ грибовъ. Изъ духоты вагона пріятно очутиться на такомъ привольи. Дѣвушка оставила на землѣ свою корзинку, расправила руки и отдыхала. Ее окликнули.
   -- Зинаида Николаевна!
   -- А! вскричала она, оглядываясь: -- Захаръ, здравствуйте; зачѣмъ вы здѣсь?
   На дорогѣ стоялъ маленькій, заслуженный тарантасикъ, скрипѣвшій отъ всякаго движенія Захара на козлахъ. Захаръ, человѣкъ почтенныхъ лѣтъ, соскочилъ бодро, взялъ и уставилъ корзину.
   -- За вами пріѣхали. Петра не видали?
   -- Нѣтъ. Что это вздумали за мной присылать? Впрочемъ, очень рада. Но Петръ-то еще зачѣмъ?
   -- Всѣмъ парадомъ. Такъ случилось, что вы обѣщались сегодня пріѣхать, а ея превосходительство письмо получили, что къ ней сегодня же одна барыня пожалуетъ. Вотъ и выслали, кстати. Петръ пошелъ эту барыню искать. Вы не видали?
   -- Мало ли барынь, отвѣчала она.-- Если гостья къ Марьѣ Павловнѣ, то вѣрно не въ третьемъ классѣ сидѣла. Подождемъ, что-жь; тутъ хорошо. Все ли у васъ благополучно?
   -- Ничего. Комнату вамъ выбѣлили, ужь просохло, и внесено все на мѣсто.
   -- Славно. Значитъ, и самоварчикъ будетъ, какъ пріѣдемъ?
   -- И! ужь и теперь, я думаю, три раза скипѣлъ. Какъ съѣздили, барышня?
   Ея лицо, оживленное на минуту, опять отуманилось.
   -- Ничего, хорошо, отвѣчала она.
   -- Мамаша ваша здорова?
   -- Ничего, повторила она:-- спасибо вамъ, Захаръ.
   -- Ужь вы не убивайтесь, не огорчайтесь, барышня, заговорилъ онъ: -- ну, скучно вамъ, извѣстно. Мы про васъ между собой говорили: вотъ, барышня воротится, сядетъ совсѣмъ на мѣсто, такъ и свою мамашу къ себѣ возьметъ. Комната есть...
   -- Право? Говорили? прервала она опять весело: -- какіе вы умные люди! какъ вы это догадались?
   -- Догадаться-то не мудрено, отвѣчалъ онъ, смѣясь.-- Вы за собой не замѣчаете, а у васъ что ни слово: "мамаша, мамаша". Заботливы вы, барышня, все убиваетесь.
   -- Ничего я не убиваюсь, возразила она:-- а вотъ, вы тоже одно затвердили; что ни слово: "барышня, барышня..."
   Она передразнила его, смѣясь тоже.
   -- Барыня-то ваша пропала. Пора бы и ѣхать.
   -- Да, пора, подтвердилъ онъ.-- Все-таки четыре версты; лошадки плохія. Развѣ Петръ зашелъ почту взять...
   Петръ приближался, неся на плечѣ чемоданъ, въ рукѣ саквояжъ Бориса и ухитрившись прицѣпить себѣ на пальцы двѣ картонки. Г-жа Шеванова спѣшила за нимъ, что убавляло величіе у ея походки, но обременила ссья только миніатюрнымъ рабочимъ ящичкомъ, появившимся неизвѣстно откуда. Борисъ курилъ и слѣдовалъ не спѣша, безъ всякой ноши.
   -- Тарантасъ? И еще -- съ нами... Но чтожь это такое? говорила, приближаясь, вся взволнованная г-жа Шеванова.-- Это невозможно!.. Варвара Ивановна Шеванова, обратилась она къ молодой дѣвушкѣ.-- Я и мой сынъ ѣдемъ къ m-me Нельчинской. Я никакъ не думала... Намъ никакъ нельзя помѣститься...
   -- Не безпокойтесь, отвѣчала дѣвушка.-- Петръ, пожалуйста, передайте мою корзинку.
   Она махнула извощику и пошла къ телегѣ.
   -- Въ Становищи, полтинникъ.
   -- Позвольте; мы вѣдь туда же... у васъ, я вижу, плэдъ, лишняя тяжесть... заговорила г-жа Шеванова, почувствовавъ, что въ открытомъ платьѣ несовсѣмъ пріятно на вечерней прохладѣ.
   Дѣвушка не слушала и сѣла.
   -- Скорѣе васъ доѣду, закричала она Захару.
   

II.

   Господская усадьба въ Становищахъ была далеко отъ крестьянскихъ дворовъ; изрытая мѣстность, заросшая кустами сорной травы въ ростъ человѣческій, напоминала переселеніе. Въ сумеркахъ, эти кусты казались будто продолженіемъ парка, который тянулся за ними, черный, съ старинными прудами. Пруды свѣтились съ высоты косогора, по которому спускался тарантасъ.
   Борисъ спалъ, г-жа Шеванова думала. Дорожныя думы вообще нескладны; тутъ онѣ еще безпрестанно прерывались страхомъ.
   -- Не выдти-ли намъ? спросила она Захара.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ:-- тутъ широко.
   -- Что это внизу? вода?
   -- Нѣтъ-съ, это поле, овесъ, отозвался Петръ, оборачиваясь съ козелъ:-- роса сильна, блеститъ.
   -- Ахъ, я думала, вода...
   -- Не безпокойтесь, сударыня, ободрялъ Захаръ: -- ничего; сейчасъ съѣдемъ. Лошади привычныя. Чего бояться.
   -- Ну, начали, разговорились, сказалъ съ просонка Борисъ.
   -- Pourquoi les brusquer, mon cher...
   Онъ опять отвернулся лицомъ въ уголъ, сдвинувъ ее съ мѣста. Ей стало еще страшнѣе; тарантасъ клонился на ея сторону. Думать было ужь совсѣмъ невозможно, но и поздно. Косогоръ кончился, подъ колесами захрустѣлъ хворостъ гати; Захаръ обогнулъ паркъ и погналъ по ровной дорогѣ. Сквозь деревья мелькнулъ огонь.
   -- Nous arrivons, Boris.
   Онъ не шевельнулся; г-жа Шеванова крестилась.
   Господскій домъ былъ большой, какъ всѣ старинные дома, нарядно-неуклюжій и обветшалый. Пріѣзжихъ ждали. Въ прихожей, г-жа Шеванова не успѣла оглянуться и оправиться, какъ почувствовала себя въ объятіяхъ.
   -- Вотъ она, эта дорогая Barbe, восклицала по французски высокая, изящная дама, слегка поранивъ друга брошкой, и сейчасъ это замѣтивъ.-- Ахъ, я все такая-же неловкая!.. Войдите, милый другъ, покажитесь. У насъ тысячи разсказовъ. Въ Москвѣ, не правда ли, ужасная духота?.. Не отпрягать, приказала она лакеямъ:-- сейчасъ отвезти Ольгу Васильевну... А гдѣ же... Pardon, chère amie, я вамъ дала спутницу. Гдѣ же она? Петръ!
   Петръ втаскивалъ чемоданъ.
   -- Pardon, вступилась г-жа Шеванова: -- я виновата... Я не одна... я себѣ позволила... Со мной мой сынъ...
   -- Вашъ сынъ?
   -- Да, ma bonne amie; я прошу васъ извинить...
   -- О, это ничего не значитъ...
   -- Борисъ!
   Борисъ занимался своими вещами. Мать давно мучилась, что онъ не подлѣ нея.
   -- Вотъ онъ. Я позволила себѣ эту смѣлость...
   -- Enchantée, прервала хозяйка, подавая ему руку.-- Надѣюсь, по крайней мѣрѣ, это не старшій? шепнула она матери, съ неуловимой улыбкой.
   -- О, нѣтъ... я бы себѣ не позволила...
   -- Прежде всего, мы будемъ пить чай, прервала m-me Нельчинская.-- Monsieur Борисъ, покуда... Vous m'excuserez, m-r Boris; васъ не ждали, стало быть...
   -- Oh, mon Dieu, Marie...
   -- Снесите ихъ вещи въ мезонинъ, приказала m-me Нельчинская.-- Eh bien, vous savez, la chambre octogone? Ахъ, но вы, кажется, здѣсь никогда не бывали? Да, точно; Становищи я. купила ужь послѣ смерти Анатоля. Съ такимъ домомъ, ma chère, что вы скажете? Прекрасная комната, и видъ съ балкона; ему будетъ очень хорошо, вашему молодому человѣку...
   -- Oh, Marie!
   -- Но вы, вы -- внизу, ma bonne... Приходите пить чай, m-r Борисъ.
   Говоря, онѣ проходили комнаты. Въ большой гостиной, за лампой сидѣли двѣ особы; на столѣ были разложены карты.
   -- Alexandrine! сказала m-me Нельчинская.-- Barbe, вы помните мою дочь?
   Александрина встала.
   -- Какъ выросла! сказала г-жа Шеванова, съ чувствомъ пожимая ея руку.
   Она мгновенно подумала, что Александрина старше ея Николая, и что въ десятокъ лѣтъ, какъ онѣ не видались, она могла только состарѣться. Но останавливаться на подобной мысли было неловко и некогда: на душѣ было смутно, въ глазахъ -- все непривычно. Старая госпожа, сидѣвшая за столомъ, не поднялась съ мѣста, а только смотрѣла изъ за лампы, тасуя карты.
   -- Мы рѣшили, маменька, сказала Александрина: -- Ольга Васильевна остается ночевать у насъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? А я было приказала, чтобъ дожидался véhicule.
   -- Нѣтъ, я въ немъ не рискну, возразила старуха.
   -- Прикажи отложить, Alexandrine.
   Александрина взялась за колокольчикъ. Она звонила особенно громко и смѣло, будто призывая къ порядку. Г-жа Шеванова полюбовалась на ея маншеты, твердыя какъ картонъ, и золотыя застежки, величиной въ половину ладони. Александрина была смугла, въ дурномъ видѣ похожа на мать, меньше ея ростомъ, стройна, но далеко не такъ величава, хотя гораздо внушительнѣе: въ ней было что-то точное, безповоротно-опредѣленное. Позвонивъ, она сѣла на свое мѣсто, сильно, по мужски двинувъ кресло, и оперлась обоими локтями на столъ, видимо не заботясь, что обращалась спиною къ матери и ея гостьѣ.
   -- Вы уже разложили пасьянсъ, Ольга Васильевна? Я очень хочу, чтобъ вышло.
   За приказаніемъ не приходили.
   -- Sonnez encore une fois, je vous prie, Alexandrine.
   Не повертывая головы, совершенно занятая пасьянсомъ, Александрина повторила звонокъ. М-me Нельчинская приказывала вошедшему лакею. Г-жа Шеванова молчала и какъ-то ждала, чтобы что-то кончилось.
   -- Вы насъ такъ позабавили вашимъ "véhicule", обратилась къ ней m-me Нельчинская.-- Какъ пришло ваше письмо, три дня повторяемъ: "véhicule", а нашъ сосѣдъ m-r Драгаевъ... Ah, mille pardons, я васъ не познакомила: вотъ его сестрица -- Ольга Васильевна...
   Она представляла. Старуха поклонилась, не вставая, и подала руку, не поднимая глазъ отъ каргъ. Александрина, казалось, ничего не видѣла и не слышала.
   -- М-r Драгаевъ хочетъ насъ увѣрить, что это латинское слово, продолжала m-me Нельчинская: -- и даже... Какъ это, Alexandrine?.. даже выдумалъ déclinaisons латинскія. C'est à mourn' de rire. Онъ очень ученъ, m-r Драгаевъ... Однако, что-же... Sonnez, je vous prie, Alexandrine... Чаю дайте, приказала она лакею.-- Да позвать Бориса... Pardon, ma bonne, я все забываю: какъ же звали вашего мужа?
   -- André... отвѣчала г-жа Шеванова, сама не зная зачѣмъ, по французки.
   -- Позвать Бориса Андреевича, закричала вслѣдъ лакею m-me Нельчинская. Pardon, chère. Недостатокъ памяти. Когда видишь такую бездну людей...
   -- Нѣтъ, я просила бы васъ, chère amie, выговорила г-жа Шеванова: -- зовите его просто "Борисъ", "Боря"... Онъ еще такъ молодъ... и притомъ...
   Она какъ-то смутно желала какъ-нибудь напомнить что-то... родство... однимъ словомъ, она не знала что, не умѣла, не могла. Впрочемъ, конфузилась совсѣмъ напрасно: m-me Нельчинская ничего не замѣчала и не подозрѣвала.
   -- Молодые люди, напротивъ, любятъ, чтобы ихъ... начала она и не кончила, хотя намѣревалась объяснить что-то особенно-тонкое.-- Прежде всего, ma bonne, напьемся чаю!
   Борисъ вошелъ вслѣдъ за подносомъ, который вносили. Гостиная была велика, лампа всего одна, и та подъ абажуромъ, За лакеемъ съ подносомъ шелъ еще лакей съ сухарницей.
   -- Mon fils, выговорила г-жа Шеванова, указывая на Бориса Александринѣ.
   Наконецъ, усѣлись. М-me Нельчинская приказала поставитъ маленькій дрожащій столикъ между собой и своей гостьей. Борисъ сѣлъ въ тѣни, подальше отъ компаніи, но тѣмъ доставилъ себѣ другое неудобство: некуда было дѣвать накрахмаленную салфетку и крошечную чашку жидко-холоднаго чая, который не шелъ въ душу; микроскопическихъ сухарей юноша догадался не брать. Онъ бы очень охотно угостился чѣмъ-нибудь посущественнѣе. Онъ былъ сердитъ, неловокъ и жалокъ. Онъ прислушивался: тихій, глухой разговоръ -- и маменька шепчетъ; французскія фразы такъ и летаютъ, "bonne amie", "mon Dieu" -- и маменька тоже французитъ; и связи никакой: то покосъ, то Парижъ... Отъ темноты и скуки, Борисъ жмурилъ глаза. Сонъ, который соскочилъ съ него отъ кувшина воды, вылитаго на голову, нападалъ опять, и даже нельзя разсѣяться папироской!.. Онъ сдалъ свою недопитую чашку, чуть не опрокинувъ ея тяжелой ложечкой, мысленно проклялъ "посуду на курьихъ ножкахъ", и слегка оживился, проклиная все остальное; сыновняя любовь не дѣлала исключеній. А о ней, какъ разъ въ эту минуту, жарко шептала г-жа Шеванова.
   -- Il s'est fait beau, замѣтила, оглядываясь на него m-m Нельчинская.-- Вы очень устали, monsieur Борисъ?
   -- Да, признаться, отвѣчалъ онъ громко, заставивъ оглянуться даже Александрину.
   -- Въ деревнѣ, chère amie, я веду правильную жизнь, продолжала madame Нельчинская:-- встаю въ восемь, въ одиннадцать уже сплю... Это не былое доброе время!.. Впрочемъ, я никого не стѣсняю; какъ кому угодно располагать своимъ временемъ. Сегодня, только для васъ, я отступаю отъ порядка: мы поужинаемъ! заключила она съ какимъ-то торжествомъ.-- Я такъ рада; вотъ вы, наконецъ...
   -- Могла ли я, mon excellente amie... мои лучшіе годы... такая священная память! Всѣ эти мелочи, mon oncle, ma tante...
   -- Hélas, oui, ma chère!.. А помните, приключенія: ваша первая любовь? сколько было забавнаго!
   -- Ah, Marie...
   -- Ахъ, какъ она мила, она еще конфузится! Въ нашъ возрастъ, ma bonne, можно все говорить! Вы все таже, tête créole, tête de folle! Васъ надо исповѣдывать, подождите. Столько намъ надо сказать другъ другу...
   -- Мнѣ много надо сказать вамъ, рискнула г-жа Шеванова.
   -- Какъ вы это сказали! много? надѣюсь, не страшное, не помѣшаетъ мнѣ уснуть на оба уха? вскричала смѣясь madame Нельчинская.-- Но нѣтъ, нѣтъ, вы всегда умѣли смѣшить. Во всякомъ случаѣ -- до завтра; ужь поздно...
   -- Покойной ночи, прервала ее старуха, вставая изъ-за картъ.
   -- А вы ужинать, Ольга Васильевна?
   -- Нѣтъ, благодарю.
   Она ушла, слегка кивнувъ г-жѣ Шевановой и не взглянувъ на Бориса, который употребилъ всѣ усилія, чтобы подняться.
   -- Pardon, сказала madame Нельчинская и вышла тоже.
   Борисъ расхаживалъ, чтобы не заснуть опять; мать слѣдила за нимъ съ безпокойствомъ. Александрина, не оборачиваясь, вертѣла и разбрасывала карты, серьёзно, будто дѣлала необходимое дѣло. Г-жа Шеванова подумала, что нужно съ ней заговорить. Неловко: остались вдвоемъ... потому что Борисъ, что же?.. И притомъ, онѣ еще не говорили. Придется прожить здѣсь; надо поставить себя въ такія отношенія...
   Она подошла.
   -- Я думаю, вы не могли воспользоваться прошлымъ лѣтъ, какъ бы хотѣли: ужасы войны... Вы провели лѣто на водахъ? Конечно, Германія была спокойна...
   Александрина взглянула и продолжала свое занятіе.
   -- Оживленъ ли Киссингенъ? Воды, вѣдь это чаще всего выставка красоты и нарядовъ... Но какъ до сихъ поръ хороша ваша мать! И я люблю ее особенно, вотъ какъ теперь, просто! это еще лучше высказываетъ натуральную грацію... Ваше гаданье не удается?
   -- Я не гадаю, отвѣчала по-русски Александрина, бросила карты и встала.-- Какая здѣсь духота!
   Она толкнула стеклянную дверь и ушла въ темноту, вѣроятно, на садовую террасу. Г-жа Шеванова немножко не знала, что дѣлать, даже что думать. У ней проходило въ головѣ, что во столько лѣтъ, въ губернской глуши, она разучилась говорить пофранцузски; что домъ тутъ прекрасный... Кто такая эта Драгаева? сосѣдка, но видно не бѣдная; старая дѣвица; въ пріязни съ Александриной, а не съ матерью. Александрина эта... непріятно, если она все будетъ такъ... Потомъ, главное -- цѣль пріѣзда. Эта мысль схватывала за сердце. Хотѣлось бы скорѣе. Скорѣе, чтобы ужь было рѣшено, кончено. А это все отошло вдругъ какъ-то далеко; точно будто нѣтъ и не бывало никакой цѣли... И никакъ не подойдешь въ разговорѣ. Всѣ заняты. Конечно, время впереди; нельзя же вдругъ! "Véhicule"!-- это ихъ смѣшило... Для чего же нибудь Marie приглашала. Ей, конечно, скучно; общество -- эта старая дѣва; дочь, какъ видно (да и навѣрное), недовольна... вѣдь тоже старая дѣва...
   Г-жа Шеванова, никогда бы не собралась съ своими разорванными мыслями, но ей все-таки показалось, что ихъ прервали.
   -- Кушать подано, доложилъ лакей.
   -- Arrivez, chère amie! кричала изъ столовой madame Нельчинская.
   За ѣдою Борисъ проснулся.
   -- Je meurs de faim; faites moi compagnie, любезничала съ нимъ хозяйка.
   Александрина появилась на порогѣ.
   -- Стало быть, Зинаида Николаевна не возвращалась? сказала она, не садясь за столъ и глядя на лакеевъ.
   -- Пріѣхала! отвѣчала ей мать: -- вообрази, прямо на свою квартиру, а твои порученія...
   Алексадрина опять оглянулась вопросительно.
   -- Свертки отнесли въ вашу комнату, доложили ей.
   -- Хорошо. Въ чемъ же она пріѣхала?
   -- Въ телегѣ, объяснилъ лакей.
   -- Та молодая особа? вмѣшалась г-аса Шеванова, наблюдая за Борисомъ.-- Мы такъ виноваты передъ нею...
   -- Eh, ma bonne, что за церемоніи. Это учительница. Я открываю у себя школу; въ нынѣшнее время безъ этого невозможно... Здѣшніе крестьяне выдумали, собрали денегъ. Какъ это у нихъ... старшина, созвалъ этотъ міръ, un meeting, et on а décidé. Это еще до моего пріѣзда, безъ меня. Натурально, я главная владѣлица, имѣю вліяніе. Эту маленькую особу старшина нашелъ гдѣ-то; она учила дѣтей у одного помѣщика. Она приходила, тутъ... Vous saurez tout cela. Ей даютъ помѣщеніе. Прекрасно это нынче: обстановка. Помилуйте! двѣсти пятьдесятъ рублей въ годъ и помѣщеніе. Mais, mon dieu, въ нашей молодости, кто намъ давалъ двѣсти пятьдесятъ рублей на булавки? Я, до самаго замужества не имѣла такой суммы въ моемъ безотчетномъ распоряженіи: все въ рукахъ отца и матери! Меня одѣвали, вывозили... я имѣла обѣдъ, какой угодно старшимъ! Я не могу видѣть супъ pot-au-feu, а бывала принуждена его ѣсть! Помните?
   -- О, помню! отвѣчала со вздохомъ г-жа Шеванова.
   -- А теперь молодымъ особамъ полная свобода! Но мы къ Николѣ-Явленному, à deux pas, не ходили безъ провожатаго, а теперь какая-нибудь mademoiselle Теребенева мѣняетъ мѣста, живетъ гдѣ угодно! Ей ничего не значитъ вскочить въ телегу, летѣть...
   Борисъ засмѣялся.
   -- Vous êtes de mon avis, m-r Boris?
   Мать испуганно на него взглянула; это его разсердило.
   -- Нѣтъ-съ, это вы правду говорите. Она точно, живо вскочила въ эту самую телегу. Ямщикъ бубенчиковъ навязалъ, звонъ подняли. Одна лошаденка всего, а ровно какъ тройка.
   -- Какъ онъ похожъ на васъ, Barbe! замѣтила, прислушиваясь, madame Нельчинская: -- cette même pointe... насмѣпіливость... Такъ вы уже обратили вниманіе на молодую особу, M-r Борисъ? Успѣли? Понравилась вамъ?
   -- Сумерки, не разглядѣлъ, отвѣчалъ онъ равнодушно.-- Барышня онѣ, должно быть, точно, смѣлыя. Впереди онѣ ѣхали. Лощину, онѣ точно летѣли; я думалъ, вывалятся. Перья у нея на шляпкѣ трепались; это я видѣлъ...
   -- Ты спалъ, Борисъ, перервала мать.
   -- Это я послѣ спалъ, возразилъ онъ.-- А на лощинѣ, вы сами кричали; гдѣ же было спать.
   -- Ali, il est charmant! воскликнула madame Нельчинская.
   -- Покойной ночи, сказала всѣмъ Александрина.
   

III.

   Деревня давно спала. Въ домикѣ съ тесовой крышей, недалеко отъ церкви, еще нѣсколько времени свѣтилось окошко; скоро оно потемнѣло.
   Тамъ была сельская школа. Крестьяне купили для нея избу у вдовы-дьячихи. Семнаршинная горница, за нею другая въ половину меньше, и черезъ темныя сѣни -- настоящая изба, гдѣ вдова-дьячиха выговорила себѣ жить по смерть, или покуда вздумается. У нея не было ни дѣтей, ни родныхъ. Учительница, которую отыскалъ волостной старшина, сказала, что хорошо бы принанять дьячиху присмотрѣть за домомъ, истопить, прибрать что нужно. Жалованья за это дьячихѣ не назначили, но позволили пользоваться огородомъ, водить птицу и корову. Все это было прописано въ мірскомъ приговорѣ. Дьячиха согласилась охотно: она такимъ образомъ оставалась, по прежнему, хозяйкою своего проданнаго дома. За услуги лично себѣ и за свой обѣдъ, учительница условилась платить ей сама, особенно. Школа должна была открыться съ осени. Покуда старшина заботился о столахъ и скамейкахъ. Учительница дѣлала списокъ книгъ и всего, что было нужно, научила какъ сдѣлать лучше, скорѣе и дешевле, но не взялась ничего сама ни покупать, ни выписывать. Это заставило заключить, что она -- барышня разсудительная, осторожная, и очень подняло ее въ общественномъ мнѣніи. Такъ, что когда она сказала, что съѣздитъ на нѣсколько времени въ N, гдѣ живетъ ея мать, а тѣмъ временемъ проситъ осмотрѣть печку и выбѣлить обѣ горницы, предлагая заплатить изъ своихъ денегъ, то ее не допустили убытчиться: старшина принялъ на себя издержки за мѣлъ, печникъ и маляръ нашлись свои, деревенскіе, а время покуда было свободное.
   Madame Нельчинская какъ-то проходила мимо школы во время этихъ переправокъ: двери и окошки настежь, рамы скрипятъ, качаясь и отсвѣчивая зелеными стеклами; на завалинѣ, придорожники и молочаи забрызганы мѣломъ; на крышѣ бродятъ голуби...
   -- Но, Боже, это эдемъ! цѣлый день послѣ этого восклицала изящная дама.-- Спрашиваю васъ: чего еще нужно?..
   Та, которая должна была тамъ поселиться, въ самомъ дѣлѣ ничего больше не желала.
   Зинаида Николаевна была очень довольна, когда на крыльцѣ ее встрѣтила хозяйка-дьячиха и тотчасъ повела смотрѣть какъ все хорошо убрано. Въ школьной комнатѣ, правда, еще не было ни столовъ, ни скамеекъ, но хозяйка дала свои собственные три стула и столикъ, который ждалъ ужь накрытый. Покуда хозяйка ходила за самоваромъ, Зинаида Николаевна достала и засвѣтила привезенную маленькую лампочку.
   -- Откуда такая? вскричала радостно хозяйка.
   -- Мамашина, отвѣчала дѣвушка.
   -- Ну, знать и мамаша скоро сама будетъ, продолжала та:-- заживете тогда чудесно. Скоро, что ли?
   -- Да, мнѣ хотѣлось бы ее сюда еще за-тепло, отвѣчала Зинаида Николаевна:-- отдохнетъ она въ деревнѣ, на чистомъ воздухѣ.
   -- Извѣстно. Да и хозяйствомъ заведетесь лучше лѣтомъ, и все, сказала дьячиха, осторожно выспрашивая.
   -- Гдѣ моей мамашѣ хозяйничать! возразила дѣвушка, тихо улыбаясь.-- Лишь бы жива была, да поздоровѣла.
   -- Все Богъ, милая! сказала хозяйка, повеселѣвъ и отчего-то успокоясь.
   Зинаида Николаевна угостила ее чаемъ съ городскими калачами и разбирала свою дорожную корзинку.
   -- Вотъ канва и шерсти, поручала Александра Алексѣевна, сказала она.-- Завтра надо пораньше отнести.
   -- Да вонъ ихъ сторожъ идетъ -- сейчасъ отнесетъ.
   Отославъ покупку въ господскій домъ и убравъ чашки, хозяйка устала и напомнила, что спать пора.
   -- Въ добрѣ своемъ завтра разберетесь, сказала она: -- что оставалось тутъ, все цѣло. Тамъ вашъ и комодъ на мѣстѣ; видѣли? ложитесь съ Богомъ.
   Въ маленькой комнатѣ стоялъ этотъ комодъ и узенькая кровать съ сѣннымъ тюфякомъ и ситцевой подушкой. Зинаида Николаевна перенесла туда столъ и лампочку, достала бѣлье, постлала и оглядывалась. Коморка стала казаться жилою. Дѣвушка смотрѣла, будто мысленно убирала ее еще уютнѣе. Она не улыбалась, но въ ея глазахъ свѣтилось какое-то задумчивое веселье, тихое, какъ тишина, которая ее окружала. Большая комната тускло бѣлѣла въ отворенную дверь, охватывало пустотой и холодомъ...
   Зинаидѣ Николаевнѣ было двадцать-четыре года. Изъ нихъ послѣдніе семь она провела въ чужихъ домахъ, уча дѣтей тому, что выучила сама въ N--ской гимназіи. Правда, у нея былъ дипломъ изъ университета, но все-таки ей удавалось пристроиться только "для приготовленій", "для меньшихъ", и ея труды никогда не оплачивались дороже трехсотъ рублей въ годъ. Она искренно считала себя счастливицей; десятки труженицъ не имѣютъ и этого; живя на готовомъ, иногда получая подарки, она могла отдавать свое жалованье матери. Зинаида Николаевна была у матери одна. Отецъ, мѣщанинъ Теребеневъ, былъ цирюльникъ и парикмахеръ. Лѣтъ пятнадцать назадъ, онъ состоялъ при N--скомъ театрѣ, которому тогда повезло; сборы были хорошіе, труппа не ссорилась и внушала своему "Фигаро", какъ прозвали Теребенева, что нельзя оставить единственную дочь безъ образованія. Дѣвочка была ловкая; отецъ приводилъ ее съ собою въ театръ; она прислуживала въ женской уборной, гдѣ ее кое-чѣмъ дарили, смотрѣла спектакли изъ-за кулисъ и, сама не зная какъ, выучилась читать. Мать была этимъ недовольна; она была прачка, не знала граматы и желала лучше "пріучать дочь къ корыту". Она такъ и выражалась, и именно, это выраженіе рѣшило участь дѣвочки: за нее вступились, похлопотали и городская дума взяла ее въ число своихъ стипендіатокъ въ гимназіи. Года три еще продолжалась въ N--скомъ обществѣ любовь къ театру и Теребеневы жили не унывая. Но когда антрепренеръ уѣхалъ инкогнито, первый, предоставивъ своей труппѣ разъѣзжаться, какъ кто хотѣлъ и могъ, "Фигаро" спохватился, что ему далеко не все уплачено за поставленные имъ парики и шиньоны, бросился искать правосудія и убѣдился, что эти розыски раззорятъ его совсѣмъ. Онъ благоразумно прекратилъ ихъ. У него была мастерская, въ ней три ученика-работника, и еще года два, благодаря модѣ на толстыя косы, прожить было можно. Но подошла зима земскихъ выборовъ, начались балы, изъ Москвы явился богатый конкуррентъ, переманилъ учениковъ, и къ веснѣ Теребеневу осталось только покровительство содержателя одной гостинницы, который позволилъ ему проводить всякое утро въ корридорѣ, предлагая услуги господамъ пріѣзжимъ. Но этихъ услугъ требовалось очень мало; мода на бороды не проходила, а завиваться всѣ перестали. Хорошій дневной заработокъ -- полтина, на которую приходилось существовать троимъ. Женѣ, во времена достатка, поручали дорогое бѣлье и дорого платили; съ бѣдностью пришла тѣснота: хорошихъ вещей Теребеневой ужь не давали, да она и сама боялась брать ихъ; комнатка цѣлый день отперта, стирать приходилось на хозяйской кухнѣ -- еще хорошо, что хозяйка позволила. Въ хозяйскую нечь она ставила свой горшокъ щей или каши, рѣдко того и другого вмѣстѣ, и утюги, за которые шла вѣчная ссора. Гдѣ же тутъ взяться за что хорошее; не увидишь, какъ и утащатъ. Глаженое положить негдѣ, только за перегородкой, на сундукъ, гдѣ спитъ Зиночка, да на столикъ, гдѣ она уроки готовитъ, книги кладетъ. Еслибы не мужъ, мать сейчасъ заставила бы "барышню" все это бросить и стирать. Но мужъ сказалъ, что нельзя взять ее изъ гимназіи: голова обидится, просили-просили и вдругъ ни съ чего взяли; скажетъ, по пустякамъ безпокоили, не подорожили милостью. Къ тому же, дѣвочкѣ всего пятнадцатый годъ; говорятъ, будто она успѣваетъ въ наукахъ, она изъ первыхъ. Что-жъ, можетъ, изъ этого что-нибудь и выйдетъ, а нѣтъ, такъ еще успѣется ко всему ее повернуть. Мать полагала, что это непремѣнно такъ придется и будетъ нетрудно. Дѣвочка не балована, къ нуждѣ пріучена, тихая; расходъ на нее -- лишняя свѣчка, когда урокъ учитъ ночью; нарядовъ не проситъ, никакимъ дѣломъ въ домѣ не брезгаетъ, все шьетъ и чинитъ сама на себя и на мать. Скоро, впрочемъ, мать убѣдилась, что ученье и книжки могутъ доставлять что-нибудь. Какіе-то господа брали Зиночку къ себѣ лѣтомъ учить дѣтей граматѣ. Что заплатили, она все привезла до копейки и отдала на расходъ, и такъ равнодушно отдала, будто не ея это были деньги. Мать даже удивилась, взяла, и вдругъ ей стало какъ-то жалко. Она какъ будто тутъ только въ первый разъ замѣтила, что ея дочка какая-то всѣмъ чужая; учится ихъ тамъ дѣвочекъ много, а она не ходитъ ни къ одной; къ себѣ ужь куда звать. Ребенокъ.она, вѣдь ей и скучно. Мать тутъ только оглянулась, что у этого ребенка нѣтъ и праздниковъ; но воскресеньямъ мать не работала, а Зиночка все за книжкой, да за шитьемъ. Другія гуляютъ, ей не съ кѣмъ пойти, не въ чемъ. Мать вглядывалась, какъ она худа и мало ростетъ. Ей стало жалко, точно, жалко. Другого чувства быть не могло, кромѣ томительной, щемящей жалости, которая выражалась не лаской, этой непривычной роскошью, а торопливымъ желаніемъ все скорѣе справить, въ полной увѣренности, что все сейчасъ справится. Что "все?" И худоба, и неподвижность дочери, и, пуще всего, эта тишина, выводившая мать изъ себя. Хоть бы она пожаловалась, заплакала, хоть бы нагрубила! Точно каменная. Ни она въ окошко взглянетъ,-- вѣдь пятнадцатый годъ!-- ни заноетъ; если случится, чему разсмѣется, и смѣхъ у нея какой-то чужой. Кто на такую поглядитъ? И изъ себя бы недурна, и ходитъ ловко, и за все берется какъ слѣдуетъ, а Богъ ее знаетъ. Жалко ее, а замужъ такую никто не возьметъ... Теребенева неразъ громко кляла, что вышла замужъ, но все-таки очень желала этого для дочери.
   Дѣвочка ничего для себя не желала; она знала только одно: что безъ памяти любитъ отца и мать. Это началось тоже съ жалости. Ей было больно видѣть, какъ мать зябнетъ, задыхается, поднимая тяжелое, едва съѣдаетъ кусокъ изъ того бѣднаго, что сама готовитъ, и главное, бережетъ-бережетъ для нея! Мать бранила дочь, зачѣмъ она не ѣстъ; дочь понимала, что мать бранитъ изъ жалости, и изъ жалости не могла ѣсть... Отца она видала мало; онъ проводилъ половину дня въ гостинницѣ, ожидая работы, а другую -- бродилъ по городу, ища работы. Возвращался хоть не поздно, усталый, смущенно вытряхалъ изъ кармана принесенныя копейки, безропотно, какъ виноватый, выслушивалъ упреки, что жить нечѣмъ... Кто изъ нихъ былъ несчастнѣе -- дѣвочка, конечно, не рѣшала, заливаясь слезами и притворяясь, что спитъ за перегородкой. Скоро вдругъ у ней явилась къ отцу совсѣмъ новое чувство. Оно пришло нежданно, нечаянно, въ классѣ. Учитель читалъ исторію... Славный былъ учитель; лѣнивыя, шалуньи, и тѣ его заслушивались. Онъ говорилъ о силахъ народа и помянулъ "достоинство человѣка"... Какъ онъ говорилъ, какъ онъ объяснялъ,-- Богъ знаетъ; слова пропали... да никогда такъ и не повторишь! Что-то сжало въ горлѣ. Вдругъ, изъ-за того, что слушалось, внимательно слушалось, вдругъ выглянуло что-то темное, мучительное, свое, свое смѣшное, униженное, безрадостное дѣтство; въ памяти замелькали странныя, неумныя, нескладныя рѣчи, въ глазахъ -- тусклыя уборныя, суматоха, вороха тряпья, волосъ... и вдругъ, лицо отца, но живое, живое! растерянное, обиженное... Вдругъ вспомнилось, что только какой-нибудь разъ въ годъ, въ свѣтлый праздникъ видала она отца одѣтаго чисто, спокойнаго, съ той увѣренностью въ лицѣ, съ тѣмъ достоинствомъ, которыя (вотъ, говорятъ!) -- "неотъемлемая принадлежность честнаго человѣка"... А отецъ -- человѣкъ честный! о, какой честный! Еслибы не былъ честный, не такъ бы жили! Она знала, какъ живутъ; четырнадцатилѣтняя, она слыхала и видала примѣры. Отецъ -- мученикъ. Не одни великіе мученики за истину"... (это сейчасъ сказали!) "Не всякому дается свершить дѣло, но основаніе всякаго дѣла -- совѣсть... Свѣтъ все тотъ же отражается, что въ океанѣ, что въ дождевой каплѣ"... Ей хотѣлось заплакать; она привычно удержалась и только слушала, блѣдная, не сводя глазъ съ учителя. Классъ кончился, всѣ разошлись. Она ушла тоже, какъ всегда, одна, отставъ отъ другихъ, шла задумавшись, скоро, и вдругъ увидѣла учителя. Онъ прежде никогда не встрѣчался на этой дорогѣ; должно быть, заходилъ къ кому-нибудь. Она невольно пріостановилась; хотѣлось убѣжать, хотѣлось что-то сказать...
   -- А, это вы! сказалъ онъ и протянулъ ей свою маленькую пухлую руку.
   Она совсѣмъ оторопѣла; онъ этого никогда не дѣлалъ; онъ даже никогда не разговаривалъ; что ему вздумалось? Но покуда это вертѣлось у нея въ головѣ, онъ продолжалъ:
   -- Я вамъ хотѣлъ сказать. Не возьмете ли урокъ на вакацію, въ деревню? Не трудно, дѣти маленькія. Я знаю, что вы справитесь.
   У нея стучали зубы; она сама не знала, что отвѣчала, но должно быть складно; онъ далъ ей адресъ, сказалъ, что отрекомендуетъ, и, прощаясь, опять подалъ ей руку. Это было какъ-то ласково-холодно, серьёзно-весело и хорошо. Она спохватилась, зачѣмъ ничего не сказала о его лекціи, но не могла. И что сказать? Домой она пришла, странно счастливая совсѣмъ новымъ чувствомъ: ужасно хотѣлось обнимать отца и наплакаться. Потомъ она подумала, что вотъ заработокъ. Это и былъ тотъ первый заработокъ, который она отдала "такъ равнодушно"... Она бы жизнь свою отдала.
   Осенью, классы начались, но учителя уже не было: подъ самый конецъ вакаціи, онъ захворалъ и умеръ. Зинаида Николаевна узнала объ этомъ, только придя въ гимназію; написать ей было некому.
   Она почувствовала, что это -- потеря. Она была второй ученицей, но учитель никогда не отличалъ никого исключительно, что даже многимъ бывало непріятно. Ей это было все равно. Она не подумала, что онъ могъ бы доставить ей еще заработокъ и что теперь этого не будетъ. Потеря была другая, особенная и подобнаго чувства она еще не знала. Ей было пусто; недоставало. этого голоса, и она поняла, что этотъ голосъ живилъ ее, что этотъ человѣкъ догадался о чемъ-то въ глубинѣ ея души, чего не угадывали никто, ни отецъ, ни мать. Она любила ихъ... больше чѣмъ прежде! Но этотъ человѣкъ какъ будто научилъ ее, какъ полюбить ихъ больше. И вдругъ, ей странно показалось чего-то нужно для самой себя...
   Она была еще ребенокъ, она не разбиралась, она жила, но тѣмъ больше она мучилась. Хоть недолго, нѣсколько недѣль вакаціи, но она побыла съ людьми другого склада, посмотрѣла на другую жизнь. Ей стало скучно одной, захотѣлось сблизиться съ подругами. Это было довольно трудно: во всей гимназіи не было дѣвушки бѣднѣе и невиновнѣе ея. Если не всѣ подруги обращали на это особенное вниманіе, за то очень хорошо знали и поняли всѣ родители, и менѣе чиновные оказывались самыми взыскательными. Дѣвушка поняла, что такое отчужденіе. Ее позвала къ себѣ только Анночка Иванова, но той была своя воля. У Анночки не было матери; она жила у бабушки, купчихи, богатой, старой и больной, которая въ внучкѣ души не чаяла. Отецъ Анночки, чиновникъ Ивановъ, жилъ въ другомъ губернскомъ городѣ; у него былъ еще сынъ. Бабушка-купчиха уже давно составила завѣщаніе, которымъ "отказывала" все, что имѣла, этимъ внукамъ, дѣтямъ своей единственной дочери. Говорили, что Ивановъ, овдовѣвъ, для того и отдалъ Анночку бабушкѣ на воспитаніе, чтобы дѣвочка была у нея на глазахъ и чтобы старуха не перемѣнила своего распоряженія: она не очень любила зятя, а онъ былъ опекуномъ дѣтей. Незадолго передъ тѣмъ, какъ Зинаида Николаевна стала бывать у Анночки, отецъ прислалъ въ N. и сына, переведя его въ N--скую гимназію, въ одинъ изъ старшихъ классовъ. Это было сдѣлано уже не для наблюденія за бабушкой, а за какую-то провинность. Ивановъ терпѣть не могъ сына и прогналъ его съ глазъ долой; бабушка приняла молодого человѣка ласково, не спрашивая ни о какихъ провинностяхъ, которыхъ, впрочемъ, и не было, заботливо помѣстила у себя въ домѣ; но молодой Ивановъ смотрѣлъ, въ самомъ дѣлѣ, дикаремъ. Онъ только ночевалъ въ домѣ бабушки, одѣвался на уроки, которые скоро себѣ нашелъ, а питался Богъ знаетъ гдѣ, приходя обѣдать лишь тогда, когда его заранѣе звали. Только однажды, при Зинаидѣ Николаевнѣ онъ спросилъ сестру:
   -- Могу я здѣсь остаться?
   Онъ выговорилъ это вскользь, сквозь зубы, глядя въ сторону. Сестра, и безъ того удивленная, что онъ пришелъ прямо изъ класса, расхохоталась. Зинаида Николаевна на вѣкъ запомнила эту сцену. Она знала, что люди чуждаются, считаются -- она не видала, какъ это дѣлается въ семьяхъ. Анночка была добра, хотя ея всегдашнее веселье, беззаботность, смѣлость иногда будто пугали небогатую подругу; но Зинаида Николаевна въ первый разъ видѣла ее какой-то хозяйкой дома, властью. Было какъ-то обидно за молодого человѣка; мелькнуло что-то общее въ ихъ положеніи, какая-то зависимость, какая-то тѣснящая необходимость, заставляющая молчать, заставляющая, скрѣпя сердце, принимать помощь, подарки... Ивановъ, должно быть, тоже что-то понялъ. Они ничего не сказали другъ другу, но вдругъ сблизились. Она не знала, какъ это сдѣлалось, но, разговаривая съ нею, Ивановъ сталъ разговорчивѣе съ сестрой, пересталъ убѣгать на цѣлые дни. Анночка попросила его помочь ей готовить уроки, просматривать ея сочиненія; онъ взялся охотно и самъ предложилъ свою помощь Зинаидѣ Николаевнѣ. Они стали видѣться почти каждый день, она стала звать Иванова Мишей, оба говорили другъ другу ты. Онъ приходилъ и къ Теребеневымъ, хотя рѣдко и не надолго, навѣдаться, если Зинаида Николаевна давно не приходила; приносилъ множество книгъ, читалъ у сестры вслухъ по вечерамъ... Можетъ быть, такъ начинается любовь. Зинаида Николаевна не знала. Она не читала романовъ: не попадалось, да и было некогда.
   Весной ея экзамены шли необыкновенно удачно; тутъ только она увидѣла, какъ много успѣла за этотъ годъ; пробужденная мысль работала ужь не по дѣтски, хотя дѣвочка радовалась подѣтски. Ивановъ смѣялся надъ нею. Его экзамены, напротивъ, шли дурно.
   -- Полно, сказалъ онъ ей, когда она спросила и пожалѣла:-- переводные балы есть, а тамъ мнѣ все равно.
   -- Отецъ будетъ недоволенъ, замѣтила она.
   -- Отецъ?.. Я занимаюсь не для его утѣшенія. Если не переведутъ, я здѣсь не останусь.
   Она хотѣла спросить, что-жь тогда онъ сдѣлаетъ, и въ первый разъ передъ нимъ оробѣла.
   -- Что ты смотришь такъ? продолжалъ онъ.-- Отецъ? Что-жь онъ мнѣ сдѣлаетъ? Онъ былъ мой опекунъ, теперь попечитель. Ну, денегъ не дастъ?-- тѣмъ, лучше: мнѣ награбленныхъ не надо. Уморительная дѣвчонка! сама знаетъ и сама спрашиваетъ.
   Иванова перевели въ слѣдующій классъ; онъ остался въ гимназіи.
   Зинаидѣ Николаевнѣ исполнилось шестнадцать лѣтъ. Она не видала, какъ прошла вакація, какъ проходилъ годъ...
   Много читали вмѣстѣ; онъ говорилъ много и жарко. Сначала его рѣчи казались страшны, но вдругъ что-то схватило за сердце. Его рѣчи... это было свое, это было давно передумано... Нѣтъ, это не передумалось, а все пережилось печалью, скукой отупляющей бѣдности, горечью одиночества и униженія, невольными движеніями зависти, мученіями стыда, порывами къ знанію, жалостно къ близкимъ и чужимъ. Все, что скрывалось въ молодой душѣ, отозвалось на молодой голосъ, слилось какъ огонь съ огнемъ. Тоска стала тяжелѣе и неопредѣленнѣе, тоска не за себя; къ жалости порывами примѣшивалась какая-то злая радость. Прежде, когда, бывало, плакала, она знала, о чемъ плачетъ; теперь, она рыдала обо всемъ, чего назвать не умѣла и не могла -- обо всемъ! Въ ея маленькое, слабое, забитое и забытое существо вошло это все и терзало.

-----

   Въ открытое окно послышалось, какъ сторожъ около господскаго дома вдругъ застучалъ въ доску; залаяла собака; далеко прогремѣла телега, звуки раскатились въ воздухѣ и растаяли. Зинаида Николаевна загасила свою лампочку и присѣла на окно. Передъ домомъ была полянка, дорога, опять поляна, легкимъ склономъ уходящая въ даль, въ туманъ безлунной ночи. Заря желтѣла, черныя верхушки молодыхъ елокъ перехватывали ее зубцами и крестами. Напротивъ, на пригоркѣ, деревянная церковь съ шаткими колонками и острой крышей мягко и смутно сливалась съ сумракомъ неба, только блѣдно мерцали мелкія стекла въ окошкахъ. Тихо, тепло и влажно; минутами въ воздухѣ трепетъ, будто чья душа вылетаетъ...
   Зинаида Николаевна зажала руками лицо...
   Въ этой церкви она однажды разсмотрѣла въ углу, внизу, между рѣзьбой иконостаса, маленькую живопись. Притча, сказаніе, она не знала что. Маленькая фигура съ золотымъ вѣнчикомъ, кругомъ пустыня, вдали холмикъ и на немъ еще такая же фигура и также въ сіяніи. Первая идетъ къ ней, протягивая руки, и та протягиваетъ руки. Онѣ встрѣтятся и пустыня уже не будетъ пустыней. Живой ли другъ или дорогой идеалъ, но найдено то, что было нужно, что призывалось, что жарко и нетерпѣливо преслѣдовалось или отыскивалось съ покорной младенческой вѣрой... Найдено!
   Гдѣ же онъ, этотъ свѣтъ? Это ли раздумывалось, ждалось, ощущалось, какъ живое? Это ли внушалъ онъ... милый? Да, милый! теперь она знала, что онъ былъ лимми, что это была любовь первая, чистая, единственная, любовь во имя всѣхъ... Виновата ли она передъ этой любовью, передъ нимъ?
   Но что бы на было, вѣдь все кончено, все кончено, ничего не воротишь, жизнь дожита, дорога оборвана, вспоминать нечего! Вотъ все, что осталось -- безнадежная поденщина... Что фразировать! Учебники, кубики, присказки, программа, инспекторъ и рабскій страхъ изъ-за грошеваго существованія... Все промѣняно во имя долга, во имя другого идеала; молодость прошла; вотъ здѣсь потонутъ ея послѣднія силы, и хорошо еще, что есть этотъ пріютъ, есть кусокъ хлѣба, что послѣ семи лѣтъ скитаній и труда, цѣною всего своего счастья -- можно, наконецъ, взять ее къ себѣ, не разставаться больше съ нею, съ той, за которую все отдано и отдалось бы опять, успокоить мученицу-мать, запропавшую на черной работѣ... Она еще жива, слава Богу; ну, отдохнетъ...
   Она закрывала глаза, сердце ныло отъ тупой боли, сонъ не клонилъ и все вспоминалось, вспоминалось, мелькало, будто еще живое...

-----

   Отецъ умеръ. Нищета. Казалось, мудрено было бы жить бѣднѣе, чѣмъ они жили, по стало еще хуже. Отецъ умеръ скоро, какъ всегда умираютъ бѣдные люди: въ нѣсколько дней. Зинаида Николаевна только-что кончила свои выпускные экзамены. Приступилась бабушка Анночки, дала на что похоронить. Мать въ тотъ же день нанялась въ работницы къ хозяйкѣ, у которой они жили на квартирѣ. Хозяйка стала говорить ей ты.
   -- Переходить на новое мѣсто недалеко, говорила она, смѣясь:-- черезъ сѣни, дорожка знакомая. И печка знакомая, и ухватъ -- все старые знакомые. Вотъ куда только ты свою барышню дѣнешь? У меня, не взыщи, мѣста ей нѣтъ; и воротнички ей нужно глаженые и къ кушанью деликатному, поди, привыкла, въ богатомъ домѣ бываетъ; это не по нашему состоянію...
   Мать говорила тоже...
   День, слѣдовавшій за похоронами, Зинаида Николаевна помогала матери перебираться въ уголъ, который ей отвели. Комнату ужь нанялъ новый постоялецъ. Онъ ужь расхаживалъ тутъ, поглядывая на узелъ, въ который "барышня" связала свое добро, и предлагалъ ей папироски. Она убѣжала къ Анночкѣ.
   Анночка была добрая, но ей надо было все разсказывать; она понимала, что нужно гдѣ-нибудь жить, обѣдать, одѣваться, но другія печали для нея не существовали. Она хохотала разсказу о постояльцѣ, разбранила хозяйку безчувственной и затѣмъ разбранила безчувственной Теребеневу.
   -- Вѣдь ты у нея одна, могла бы она подумать! убѣждала она Зинаиду Николаевну.-- Нѣтъ, ты больше туда, ради Бога, не ходи, оставайся у насъ.
   Зинаидѣ Николаевнѣ было семнадцать лѣтъ и дѣваться некуда, ночевать негдѣ. Но жить въ чужомъ домѣ, изъ милости -- только этого недоставало.
   -- Нѣтъ, Анночка, довольно того, что и похороны...
   -- Это еще что? Умеръ человѣкъ, извѣстно хоронить надо. Ты странная. А если я тебя но дружбѣ прошу и ты не хочешь для меня дѣлать, извини, это гордость самая глупая, я тебя всегда отъ души любила... не хорошо это!
   Она взволновалась, какъ Зинаида Николаевна не ожидала.
   -- Ну, хорошо, Анночка, милая, ну, на день, на два, а потомъ что? Какъ бы поразвѣдать... Я хотѣла посовѣтоваться, спросить у Миши, не найдется ли урока. Я недѣлю Миши не видала. Мнѣ надо найти себѣ мѣсто, сейчасъ найти. Гдѣ Миша? какъ это онъ всѣ эти дни къ намъ не зашелъ? Какое хочешь мѣсто...
   -- Ахъ, какъ ты мечешься, прервала Анночка:-- бѣда съ тобой. Развѣ можно все въ одинъ часъ? И что тебѣ Миша? Да и гдѣ Миша-то? Онъ что натворилъ: прошеніе подалъ, изъ гимназіи вышелъ, да и былъ таковъ -- уѣхалъ съ какимъ-то пріятелемъ; а папенькѣ послалъ телеграмму. Да еще что: въ насмѣшку, отвѣтъ уплатилъ! Вотъ онъ, отвѣтъ ужь безъ него принесли: "Пропадай, не знай меня"... Такъ ты подумай, Зиночка, одно ли твое горе; бабушка-то слегла. Хорошо прикащикъ Андрей Степанычъ толковый, вѣрный человѣкъ, а то, пожалуй, и въ лавкѣ путаница пойдетъ. Каково это отцу -- вѣдь состояніе! Жить-то надо. Я думала, кончу гимназію, хоть какъ-нибудь время проведу, а видишь, сколько несчастій случилось...
   Зинаида Николаевна слушала, думая, что тоже "кончила гимназію", что ей жить тоже надо и ночевать негдѣ, что ея отецъ слегъ тоже, только не въ постель, а въ могилу. Говорить объ этомъ напрасно. Она сама испугалась того, что шевельнулось у нея въ душѣ, когда она подумала, что говорить -- напрасно...
   Но эти люди помогли ей. Бабушка, строгая купчиха, вѣкъ свой изжившая на трудѣ и разсчетѣ всякаго гроша, лучше всѣхъ поняла то, что назвала "совѣстливостью" дѣвушки. Она, въ глаза, безцеремонно похвалила ее, что она даромъ жить не хочетъ, но нашла ей дѣло. Старуха хворала, перебрала всѣхъ N--скихъ докторовъ, всѣми осталась недовольна и рѣшила, что поѣдетъ лечиться въ Москву. Кстати, въ Москвѣ у нея былъ какой-то процессъ и безпрестанно требовались то деньги, то справки; надо было присмотрѣть за адвокатомъ. Правда, это ужь было поручено однимъ московскимъ роднымъ, но свой глазъ лучше. Бабушка хотѣла было взять Анночку, но Анночка вертушка, а Зинаида Николаевна, если понадобится, и бумагу перепишетъ, и за вещами приглядитъ, и уберетъ, и за старухой походитъ. Изъ дома взять некого; вся прислуга богачки была -- ключница и работница, которая готовила на сидѣльцевъ.
   -- Безъ дѣла не будешь, объяснила старуха Зинаидѣ Николаевнѣ.
   Зинаида Николаевна пошла спросить позволенія у своей матери; это было начало ихъ жизни врозь. Въ нѣсколько дней, отупленная горемъ, работой, которую на нее навалили, бранью, которой прежде она не слыхала, несчастная женщина перестала чувствовать все, кромѣ собственнаго положенія. Дочь стояла передъ нею. Она тащила бадью изъ колодца и повторяла:
   -- Мнѣ что-жь... Какъ хочешь. Мнѣ что-жь. Такая моя участь. Такъ мнѣ и пропадать.
   Воротясь къ Ивановымъ, Зинаида Николаевна упала въ ноги Анночкѣ.
   -- Да Господь съ тобой, ужь будь покойна. Я безъ тебя тутъ ей дамъ. Ты посуди, что-жь я сдѣлаю? Она нанимается; ну, отъ этой хозяйки она отойдетъ, все равно будетъ и въ другомъ мѣстѣ; вездѣ все тоже.
   Зинаида Николаевна уѣхала въ Москву. Бабушка была, въ самомъ дѣлѣ, хорошая женщина, капризничала только съ N--скими докторами и не любила только модницъ. Съ нею было легко именно отъ грубости ея доброты. Она помогала просто, не придавая важности помощи, хотя считала сколько дарила и записывала въ расходъ, который, по ея приказанію, провѣряла Зинаида Николаевна. Случалось, она ей же самой приказывала записывать; но это дѣлалось, какъ вещь обыкновенная и необходимая.
   -- Деньга счетъ любитъ. Богъ велитъ дѣлить, а не сорить. Тебѣ самой не надо, а мать помни, бери.
   Дѣвушка брала эту милостыню. Мать, по крайней мѣрѣ, могла не продавать своей шубенки и мочальнаго тюфяка, могла купить себѣ чаю и сахару. Какое же утѣшеніе бѣдному человѣку? прилечь, погрѣться... И еще человѣку, для котораго всегда, всѣ блага, всѣ мечтанія состояли въ одномъ, въ довольствѣ, въ питьѣ, въ ѣдѣ, въ хорошемъ платьѣ, которое и не надѣвается никогда, да вотъ люди его видятъ, когда оно лѣтомъ мотается, просушивается на дворѣ, на веревкѣ... Смѣхъ и ужасъ!.. Она заламывала руки. У нея въ глазахъ стояло это потерянное лицо, исплаканное, въ пятнахъ. И безъ того она не высока ростомъ, а тутъ стала будто еще меньше, сжалась къ землѣ, дрожитъ, вся облилась водою... Можно, должно для нея взять милостыню! Какъ хотѣлось бы написать ей... что написать? ну, хоть назвать, какія есть на свѣтѣ милыя имена! что на душѣ, того не скажешь, да и не прочтетъ она; ей надо писать чрезъ чужихъ людей, и отъ нея не получишь ея собственнаго слова -- вотъ она разлука!... И тутъ чужіе люди, и надо молчать, надо притворяться. Неужели и всю жизнь будетъ такъ? Трудъ, тревога -- все нераздѣленное. Хотѣлось не жаловаться, жаловаться стыдно, но кому-нибудь сказать слово, кто бы отозвался тоже хоть словомъ. Такая страшная, такая ранняя забота о кускѣ хлѣба! Некогда быть молодой. Но никто будто и не считаетъ ее молодою, даже добрые люди. Они понимаютъ, что ей нужно необходимое; никто и не подумаетъ, что ей, можетъ быть, хочется веселья. Веселье -- для нея это роскошь, прихоть. Она случайно чему-нибудь засмѣется -- на нее оглядываются, удивленные: какъ это она смѣется? Какъ она можетъ забывать кто она, что она?
   Уже съ недѣлю она была въ Москвѣ, когда дворникъ подалъ ей записку:
   "Не понимаю, какъ ты глупо теряешь время, цѣлый день одни праздные вздоры. Ты могла бы держать экзаменъ въ университетѣ, покуда еще не перезабыла того, что выучила въ своей гимназіи -- пригодилось бы. Развѣ обязательно, между не людьми, самой дѣлаться не человѣкомъ"?
   Записка была безъ подписи.
   Миша въ Москвѣ! Гдѣ? Какъ бы увидаться? Кого спросить? Показать кому-нибудь эту записку -- и думать нечего. Но и показать некому -- все чужіе. Что сдѣлать, какъ узнать? Перечитавъ, она оскорбилась. За что эти упреки? развѣ не могъ онъ посовѣтовать просто? Стало быть, ему тяжело живется, когда онъ могъ подумать, что и она -- она, которая, говорилъ онъ, одна его понимала -- что и она рада сдѣлаться пустой, безсовѣстной приживалкой! стало быть, тяжело, когда сорвалось такое слово!
   Она сказала бабушкѣ, что хочетъ экзаменоваться. Та позволила охотно, еще похвалила. Зинаида Николаевна сказала себѣ, что должна выдержать и выдержала. Вечеромъ того дня, когда были кончены экзамены, она получила еще записку:
   "Молодецъ, Зиночка. Поздравляю".
   Теперь, только бы одно: увидать его! Они не встрѣтились.
   Бабушка убѣдилась, что N--скіе доктора были не всѣ неучи: московскіе не помогли ей. Она держалась, покуда стояли теплые дни, но пришелъ сентябрь, и въ одно утро, едва дышащая, съ какой-то покорной злостью, она поднялась съ постели.
   -- Вези меня умирать домой! сказала она Зинаидѣ Николаевнѣ.
   Едва возвратясь, въ тотъ же день, покуда заспула больная, не отпускавшая ее отъ себя, Зинаида Николаевна побѣжала искать квартиру для матери на деньги, которыя скопила по грощамъ. Коморка съ хозяйскими дровами -- это счастье, царство небесное, свобода. Работа была таже, но не было униженія...
   -- Охъ, тебѣ хорошо, сказала мать, устроиваясь на новомъ мѣстѣ:-- а тутъ иной день куска не будетъ.
   Дѣвушка сказала себѣ, что будетъ. Она бросилась искать, спрашивала вездѣ мѣста, занятія -- въ няньки, въ швеи, въ сидѣлицы въ лавку, на телеграфъ -- все занято, нигдѣ ее не надо. Спросить бы, чтобы научили какъ и куда обратиться толковѣе: спросить некого, некогда; старуха-бабушка не могла обойтись безъ нея, звала ее каждую минуту; Анночка схватывала ее за платье, едва она поднималась, чтобы идти. Это продолжалось двѣ недѣли. Анночка написала отцу, онъ пріѣхалъ. Бабушка вспоминала и звала Мишу, его не было. Зинаида Николаевна не посмѣла сказать, что этимъ временемъ онъ былъ въ Москвѣ: было ясно, что онъ не хотѣлъ видѣть своихъ родныхъ. Умирая, старуха держала ее за руку и приказывала зятю:
   -- Грѣхъ на тебѣ, если ты ее забудешь. И ты, Анна, смотри и брату своему скажи. И скажи ему, что я его благословила.
   Ивановъ распоряжался похоронами и приказывалъ въ домѣ какъ хозяинъ. Ему всѣ повиновались, какъ попечителю безспорныхъ и единственныхъ наслѣдниковъ, дѣльцу, и тоже богатому человѣку. Въ N. его не знали, а знакомые покойницы догадывались, что она не любила зятя, но тѣмъ неменѣе, всѣ оказывали ему особенное уваженіе. Домъ былъ безпрестанно полонъ приходящаго и уходящаго разнаго народа -- торговаго, мелко и крупно служащаго, даже нѣкоторыхъ дамъ изъ "свѣта", у которыхъ были дочки, подруги Анночки по гимназіи и сынки -- искатели богатыхъ невѣстъ. Приходила и Теребенева поклониться покойницѣ и кланялась живому хозяину, называя его благодѣтелемъ. Зинаида Николаевна увела ее. Зинаида Николаевна думала только о Мишѣ, котораго не вспоминалъ никто. Отецъ ей былъ ужасенъ; она отъ него пряталась какъ могла. Вечеромъ, наканунѣ похоронъ, когда отецъ ушелъ спать, Анночка, вся расплаканная, сказала ей тайкомъ, что папенька не хочетъ оставаться въ N. до сороковаго дня и увезетъ ее съ собою.
   -- А тамъ -- ужь не знаю что будетъ. То-то я и стараюсь всячески передъ нимъ. Потому -- либо панъ, либо пропалъ: угожу -- буду хозяйка, а то, не прогнѣвайся, также, вотъ, выкинетъ на улицу... Ты. Зиночка, какъ себѣ знаешь, а меня съ нимъ одну не оставляй.
   Она тоже ушла спать; весь домъ отдыхалъ, въ ожиданіи хлопотъ завтрашняго дня. Даже ключница, преданная старой госпожѣ, не разъ въ слезахъ о ней помянувшая и свою собственную участь, утомилась и попросила Зинаиду Николаевну:
   -- Посиди тутъ, матушка, постереги, чтобы, избави Богъ, съ огнемъ чего не случилось. Свѣчи сама давай, когда понадобятся.
   Зинаида Николаевна усѣлась за дверью въ углу залы. Толстыя свѣчи въ большихъ бѣлыхъ подсвѣчникахъ были погашены; высокій столъ, высокій гробъ съ подвернутымъ покровомъ чернѣли въ общей темнотѣ, только кое-гдѣ сверкали серебрянныя точки. Вдали трепеталъ красный огонекъ у образа и другой, въ рукѣ читавшаго псаломщика. Онъ читалъ не протяжно, но какъ-то холодно-отчетливо, настойчиво, отчаянно. Однообразіе чтенія было не утомительно, но ужасно. Часы стучали, будто плескалась вода.
   -- Что это я все хороню? вдругъ подумала Зинаида Николаевна.-- Человѣкъ ко мнѣ приступился -- умеръ. Два мѣсяца назадъ -- отецъ. Вотъ -- опять. Кто только мнѣ милъ...
   У нея стучало въ ушахъ, сжималось въ горлѣ, но не хотѣлось ни отдыхать, ни плакать. Кругомъ все чуждо, непонятно, будто она сама умерла... Умереть! въ семнадцать лѣтъ страшно... А жить-то, легко? Всякій день упреки... но вѣдь она голодная!.. Помочь ей своимъ трудомъ дочь не можетъ, раздѣлить ея трудъ -- не умѣетъ. Лучше бы выучилась котлы ворочать; голодали бы вмѣстѣ, понимали бы другъ друга. Ну, что въ этомъ университетскомъ дипломѣ? Кто на него смотритъ?.. Умереть бы -- вотъ такъ... Инымъ людямъ и умирать хорошо...
   Становилось поздно; дьячка замѣнилъ другой, сильно дремавшій. На улицѣ послышался шумъ разъѣзда съ желѣзной дороги. Звѣзды все ярче смотрѣли въ окна.
   -- Вотъ оставили одну. Другую такъ бы не оставили одну на ночь съ покойницей. Теперь, видно, я не окаянная, за то, что не труслива? Досадно, сна нѣтъ. Взять бы книжку; говорятъ, не годится. Холодно; накинуть на себя нечего, идти искать -- всѣхъ перебудишь...
   Она сжалась въ углу и старалась задремать.
   Вдругъ скрипнула дверь. Она вскочила. У гроба стоялъ кто-то, приподнявъ кисею и глядя мертвой въ лицо.
   -- Миша!
   Другой человѣкъ стоялъ у дверей; она узнала старшаго прикащика.
   -- Ты здѣсь? давно? Что-жь до сихъ поръ не приходилъ? придешь завтра? здѣсь останешься?
   Она сама не знала что спрашивала. Онъ не отвѣчалъ, закинулъ покрывало и отошелъ.
   -- Пріѣхалъ сейчасъ. Завтра не приду. Я все знаю, что здѣсь у васъ; не разсказывай.
   -- Ты все время былъ въ Москвѣ? какъ ты узналъ...
   -- Я написалъ, сказалъ, подходя, прикащикъ.-- Уговорите его, можетъ быть, онъ васъ послушаетъ, завтра, послѣдній долгъ отдать...
   -- Эти долги безъ меня отдадутъ, прервалъ Ивановъ.-- Мнѣ хотѣлось еще ее видѣть.
   Онъ указалъ рукой на гробъ.
   -- И тебя видѣть. Прощай.
   Онъ хотѣлъ идти. Прикащикъ клалъ земной поклонъ; Ивановъ еще остановился и смотрѣлъ.
   -- Честный человѣкъ была, выговорилъ онъ и пошелъ въ дверь.
   Зинаида Николаевна побѣжала за нимъ.
   -- Потише, сказалъ прикащикъ.
   -- Не говори, что я былъ, прибавилъ Ивановъ.
   Дьячекъ привыкъ, что кругомъ входили и уходили, почти спалъ, не оглянулся, но и не разсмотрѣлъ бы никого въ темнотѣ. Они пробирались корридоромъ на заднее крыльцо, никого не потревожа: господа были но своимъ комнатамъ; женщины, монахини, всѣ спали; оглянулся новый лакей, пріѣхавшій съ бариномъ, но -- мало ли знакомыхъ у прикащика? должно-быть, знакомый: собаки не залаяли.
   -- Андрей Степановичъ, стало-быть, зналъ, гдѣ онъ былъ?.. Останется ли онъ здѣсь? Увидимся ли?.. думала Зинаида Николаевна, возвращаясь въ залу.

-----

   На другой день, когда кончилась суматоха погребенія и обѣда, Анночка предложила Зинаидѣ Николаевнѣ "посумерничать", то есть, полежать въ ожиданіи чая и вечера. Папенька почивалъ.
   -- Надо завтра все осматривать, да укладывать, говорила Анночка.-- Въ недѣлю только разберемся. Папенька домъ ужь въ наймы отдалъ, и съ мебелью. Какъ мы уѣдемъ, такъ сюда жильцы -- товарищъ предсѣдателя суда. Ты видѣла, онъ въ церкви былъ.
   -- Не замѣтила.
   -- Странно, ты не замѣчаешь.
   -- Онъ у васъ не былъ знакомъ.
   -- Ахъ, папенька всѣхъ ихъ знаетъ. Съ бабушкой что-жь было знакомиться. Онъ папенькѣ обѣщалъ какъ разъ утвердить наслѣдство. Маменька-покойница была единственная дочь, тутъ и спора нѣтъ. Мы одни наслѣдники.
   -- То есть, ты и Миша?
   -- Кто его знаетъ, гдѣ Миша... Хорошо, что папенька попечитель, а будь Миша совершеннолѣтній -- такая была бы путаница... Безумный человѣкъ! что только онъ съ собою дѣлаетъ!
   Зинаида Николаевна приподнялась.
   -- Анночка...
   -- Что?
   -- Миша, конечно, не хочетъ встрѣчаться съ отцомъ...
   -- Это почему? Что отецъ ему сдѣлалъ?
   -- Все равно, что бы ни было...
   -- Нѣтъ, не все равно, а кто виноватъ?
   -- Кто бы ни виноватъ, прервала Зинаида Николаевна: -- но, согласись, встрѣтиться неловко...
   -- А, что-жь дѣлать! пришелъ бы, да попросилъ прощенія.
   -- Правый? Анночка, это правому-то просить прощенія?
   -- Кто его знаетъ, правъ ли онъ... А теперь, сидитъ гдѣ-нибудь, можетъ быть, укусить нечего.
   -- Анночка, вотъ, ты сама говоришь...
   -- А, пеняй онъ на себя!.. Всегда такой былъ... Не по газетамъ же его разыскивать!
   -- Такъ ты, стало-быть, брата никогда не любила?
   Анночка вскочила и съ минуту молчала, будто теряясь.
   -- Нѣтъ, Зиночка, не грѣши, выговорила она наконецъ: -- я вижу, что у тебя на умѣ. Я не низкая какая-нибудь, не обрадовалась, что, вотъ, все мнѣ одной... Но говорю тебѣ: глупости онъ дѣлаетъ...
   Она горько заплакала.
   -- Мишу-то я не люблю... Господи-батюшка!.. Ты что ты больше его любишь?..
   Не признаться ли ей, что онъ здѣсь? Но еще здѣсь-ли онъ?.. Утромъ, на похоронахъ, Зинаида Николаевна одну минуту видѣла прикащика, но не могла сказать ему ни слова.
   -- Андрея Степановича вчера папенька совсѣмъ разсчелъ, заговорила она.-- Прогналъ. Только позволилъ сегодня придти, бабушку вынести. Андрей Степановичъ самъ признался, что когда Миша вышелъ изъ гимназіи, онъ ему изъ лавки триста рублей выдалъ; будто бы бабушка приказывала. На мертвыхъ что хочешь говори...
   -- Это твой отецъ такъ выразился?
   Анночка посмотрѣла на нее и помолчала.
   -- Мой отецъ такъ выразился, повторила она.-- Я Андрею Степановичу вѣрю, что бабушка точно приказывала -- она Мишу любила, и прекрасно дѣлала...
   Ея большіе красивые глаза сверкнули.
   -- Ты, пожалуйста, не вообрази о себѣ одной; мы, глупыя, тоже кое-что понимаемъ...
   Потомъ она задула свѣчку и тихо легла. Зинаида Николаевна услышала, что она плачетъ.
   -- Зиночка, поди ко мнѣ, лягъ тутъ!
   Она прижималась къ ней своимъ мокрымъ лицомъ.
   -- Ради самого Бога, не считай ты меня за колоду какую-нибудь безчувственную. Не тебѣ одной горе. Люблю я Мишу... Помогла бы ему; это при бабушкѣ я могла, а теперь... Отецъ... Ради Бога, не говори никому! Грѣшу я, но что-жь мнѣ дѣлать... Вотъ, увезетъ. Вѣдь тамъ, я знаю, каторга! Говоритъ, замужъ меня отдастъ...
   Она металась.
   -- Зиночка, слушай: сохрани тебя Богъ роптать. Ты счастливица. Тебѣ есть кого любить, есть для кого жить, мать у тебя. Безграматная, закорузлая работница твоя мать, да хорошая; сказать не умѣетъ, а для нея, что Богъ, что ты... Если бы меня кто-нибудь такъ любилъ! Толкуете вы: "бурлаки, рудокопы"... Посмотрите на свое, поближе... чтобы оно съ голоду не умерло. Тоже вѣдь "человѣчество" мать-то твоя! А хоть бы и Миша: "слезы, слезы льются..." а вотъ, я, сестра, я слезъ не лью?
   -- Черезъ золото... прошептала Зинаида Николаевна.
   Анночка разслышала.
   -- Что?.. Злая ты, вотъ что! Гдѣ у меня золото? Меня на продажу вырядятъ, меня все равно, какъ арестантку, закуютъ да запрутъ! Слово скажу... Ты знаешь, знаешь? Онъ вчера меня побилъ!
   -- И ты не бѣжишь? вскричала Зинаида Николаевна.
   -- Куда я убѣгу? Куда я дѣнусь? Что я сдѣлаю? Что я умѣю? Ну, былъ братъ... А онъ меня бросилъ! Вѣдь онъ меня бросилъ... умные! вы это поняли, или нѣтъ? Онъ не хочетъ съ отцомъ встрѣчаться, а меня кому онъ оставилъ? Ты чего руки ломаешь, пальцы хрустятъ? Ты свободна. Забота у тебя -- милая. Если потяготишься ею, значитъ, въ тебѣ совѣсти нѣтъ. А я... Что-жь меня золотомъ упрекать?
   -- О, голубушка, прости меня!
   Анночка обхватила ее и цѣловала.
   -- Зинка, злая, не забудь ты меня, не покинь, хоть когда-нибудь напиши словечко! Еслибы намъ вмѣстѣ... Ахъ, постой, постой, теперь вспомнила!.. Голова у меня пустая, да вчера эта исторія...
   -- Скажи, за что?
   -- Богъ съ нимъ, Богъ съ нимъ, вскричала Анночка, будто отбиваясь: -- не хочу! Больше не помяну, во вѣки! скверная я, что и это сказала... Нѣтъ, давай о тебѣ. Тебѣ вѣдь нужно, слушай. Тамъ, отца знакомая барыня все гувернантокъ мѣняетъ, къ мужу ревнуетъ. Хочешь къ ней?
   -- Мнѣ все равно, пойду.
   -- Вмѣстѣ будемъ, въ одномъ городѣ. Попробуй. Ты у меня не красавица, кокетничать не станешь...
   Она ласкалась, вздрагивая и хохоча сквозь слезы.
   -- Я поѣду, разузнаю...
   -- А до тѣхъ поръ?
   -- До тѣхъ поръ... Я говорю, что я съума сошла, все забываю! Нашъ постоялецъ двухъ своихъ дочекъ записалъ въ гимназію; я ему скажу, ты будешь съ ними уроки готовить.
   -- Анночка, если только можно!
   -- Сдѣлаю.
   Она сдѣлала. "Жилецъ", товарищъ предсѣдателя, на другой день предложилъ Зинаидѣ Николаевнѣ занятія съ его дочерьми. Университетскій дипломъ пригодился.
   Но она думала не о томъ; сказавшись, что идетъ къ матери, она обѣгала городъ, отыскивая прикащика. На квартирѣ его не было; въ лавкѣ, откуда его, при свидѣтеляхъ, обидно выгналъ новый господинъ, отвѣчали, что ничего не знаютъ, что послѣ "непріятности" его не видали. О самой "непріятности" сказали вскользь и съ усмѣшкой, что если обиженный былъ правъ, то могъ бы и пожаловаться; стало быть...
   Чрезъ нѣсколько дней Анночка уѣхала.

-----

   Люди теряются въ большихъ городахъ. N. не великъ, Зинаида Николаевна родилась въ немъ, но терялась, какъ чужая. Она сама не знала, какъ жила. Утромъ она шила, стряпала, прибирала въ каморкѣ, покуда мать стирала въ хозяйской кухнѣ. Было какъ-то совѣстно взять книгу изъ тѣхъ немногихъ, что были и что Анночка подарила на прощанье. Отецъ Ивановъ исполнилъ завѣщаніе старухи, "не оставилъ": торжественно, при прислугѣ, вручилъ Зинаидѣ Николаевнѣ двадцати-пяти рублевую бумажку и другую, въ десять "отъ дочери". Зинаида Николаевна хотѣла бросить ихъ и взяла... Въ сумерки она ходила репетировать уроки, которые Анночка доставила ей у своего жильца; ею были довольны и отрекомендовали еще въ другой домъ. Она не знала какъ дожить до вечера; эти часы занятій были единственные, которые она проводила полегче.
   Она строго спрашивала себя... Не надо ей нарядовъ, не надо вкусной ѣды, она и просто сыта не бывала; ни угла покойнѣе и просторнѣе, ничего не надо. Жива, и довольно. Вотъ, благодаря ея труду, легче живется матери. Но какъ-то не то мерещилось. Не дворцы, но и не поденный заработокъ для собственной нужды. Міръ полонъ страданія. Прежде думалось только объ этомъ. Теперь всякая мысль объ общемъ, высокомъ ежеминутно сталкивается съ собственной заботой, тонетъ и гаснетъ. Кругомъ все "насущное", все "житейское". Оно темно, оно грязно. Какъ то некогда думать и такая безпорядочная дума. И нѣтъ ни выхода, ни просвѣта, ни живого человѣка. Все заглохло. Цѣлый день скука, одиночество, молчаніе или отупляющіе разговоры съ людьми... Можетъ быть и добрыми, но не помышляющими ни о чемъ, кромѣ хлѣба, кромѣ денегъ. Прежде, она видала, знала этихъ людей, но была слишкомъ молода, не вглядывалась; просто думалось другое. У нихъ, отъ бѣдности, нѣтъ ни о чемъ понятій, и ужасъ! отъ бѣдности -- шатка и совѣсть. Они жалки, но съ ними мученье. Когда они веселы, ихъ шутки, росказни, пересуды -- мученье вдвое... Мила, больно, свято мила только мать... Но, лишь бы она не причитала надъ всякимъ грошомъ, который ей приноситъ дочь, не горевала о ея трудѣ, потому что этотъ трудъ -- единственное утѣшеніе! Не выспрашивала бы о женихахъ, не попрекала бы... въ невѣденіи, конечно, но не попрекала бы, не кляла бы своей горькой участи, потому что, вѣдь не участь свою она клянетъ, а эту барышню, что "отъ своихъ отстала, къ людямъ не пристала".
   -- О, безъ меня ей легче будетъ! подумала дѣвушка въ одно тяжкое утро и ушла изъ дома.
   Терпѣнія не хватило. Она бродила по улицамъ и возвратилась. Стало стыдно.
   -- Гдѣ ты была? спокойно спросила мать, забывшая все, что насказала.
   Стало еще стыднѣе: приходилось лгать.
   -- За дѣломъ ходила, отвѣчала она.
   Мать вглядывалась въ ея замученное лицо и вдругъ кинулась къ ней.
   -- Дочка ты моя! родная! прости ты меня, грѣшную, Христа ради! Только ты у меня и есть, не покинь меня...
   Откуда у нея взялось это слово? какъ она подслушала то, что было страшно назвать -- смутное желаніе перемѣны, свободы, это искушеніе мелькнувшее мыслью: "безъ меня ей легче будетъ"? Стало быть, не легче будетъ, стало быть, нужна не одна ея помощь, а ея странная рѣчь, ея стѣсняющее присутствіе, нужна ея ласка, нужна она сама, "барышня?" Несчастная сознала, что ей не къ кому приклониться, кромѣ "этой", которая одна ее любить...
   Зинаида Николаевна шла съ урока. Октябрь стоялъ тихій и безъ дождей; мѣсяцъ не ярко свѣтилъ сквозь мягкій теплый туманъ; деревья городскаго сада темнѣли еще не совсѣмъ облетѣлыя. Зинаиду Николаевну поманило пройтись. Пусто, хорошо. Она шла, вскидывая концомъ ботинки вороха шуршащихъ листьевъ, забавляясь по-дѣтски; на вымощенныхъ дорожкахъ блѣдно мелькала ея тѣнь. Вдругъ, она вглядѣлась: за нею приближалась другая тѣнь; походки она не разслышала за шумомъ, который сама поднимала.
   -- Зинаида Николаевна!
   Это былъ Ивановъ.
   -- Я давно за тобой иду. Ждалъ на улицѣ, хотѣлъ сюда позвать; ты сама догадалась, зашла. Ну, здравствуй.
   Онъ обнялъ ее.
   -- Откуда ты, Миша?
   Онъ засмѣялся тихо и кротко и обнялъ ее крѣпче.
   -- Я тебя ждала, все передумала, отыскивала...
   -- Меня?
   -- Андрея Степаныча. Спросила въ лавкѣ...
   -- Очень было нужно!
   -- Нужно было тебя. Къ тебѣ письмо...
   -- У тебя?
   -- Нѣтъ; получила Анночка...
   -- А чортъ! вскричалъ онъ.-- Распечатала? прочла?
   -- Твоя сестра честный человѣкъ; она тебя любитъ. Она... она честная! повторила она, волнуясь и не находя словъ.
   -- Пожалуй, отвѣчалъ онъ, наконецъ.
   Онъ замолчалъ, глядя въ темноту; мѣсяцъ, выплывая, выглянулъ свѣтлѣе, тѣни шевельнулись. Это будто разбудило Иванова.
   -- Мы время теряемъ, сказалъ онъ: -- десятый часъ. Я за тобою.
   -- За мной? Куда?
   Онъ посмотрѣлъ на нее.
   -- Куда я поведу, отвѣчалъ онъ тихо, будто улыбнувшись.
   Она опустила голову.
   -- Ты такъ говорила. Что-жь, собираться нечего. Дойдемъ до вокзала, а завтра, объ эту пору, ужь будемъ далеко.
   -- А мамаша? сказала она.
   -- Съ собой возьмешь, отвѣчалъ онъ, нервно смѣясь.
   Она молчала.
   -- Это, Миша, невозможно.
   -- Что?..
   -- Я съ тобой не пойду, отвѣчала она рѣшительно.
   Въ молчаніи, которое еще разъ наступило за этими словами, было что-то страшное. Дѣвушка стояла отвернувшись и постукивая ногой въ землю, не то этимъ настойчивымъ движеніемъ убѣждая себя въ своей силѣ, не то поддерживая свое раздраніе. Ивановъ смотрѣлъ ей въ лицо.
   -- Я съ тобой не пойду, сказала она еще разъ.
   -- Слышалъ-съ. Знаете, какъ это называется?
   Она смѣло оглянулась.
   -- Какъ?
   -- Назвать?..
   -- Миша, Миша! сказала она тихо, качая головою.
   -- Ну, что?.. Я тебя любилъ! Всякой жилкой, тебя одну въ цѣломъ свѣтѣ!... Я тебя люблю. Я такъ рѣшилъ...
   -- Я остаюсь тамъ, гдѣ меня нужно, прервала она.-- Постой. Выслушай... Такъ не разстаются!
   Она бросилась ему на шею.
   -- Милый, слушай... Развѣ мнѣ легко?.. Печаль, нужда... Загляни ко мнѣ. Тьма, предразсудокъ, нищета, разладъ... Вѣдь, Миша, еслибъ мнѣ было хорошо, покойно...
   -- Пусти меня, сказалъ онъ, отклоняясь.
   -- Миша, но еслибъ ты ее видѣлъ! еслибъ только видѣлъ! больная, почти съ ума сходитъ, всякій обижаетъ... Конуры не было бы, еслибъ не я...
   -- Довольно. Прощай...
   -- Миша!
   Онъ пошелъ, она бросилась за нимъ. Онъ отнялъ отъ себя ея помертвѣлыя руки и посадилъ ее на скамейку.

-----

   Годъ прошелъ, другой... Все переживается.
   Переживать помогала не радость, не молодость, а все та же неотвязная нужда: жить надо. Но его предсказаніе сбылось: не было отрады, не было удачи, не было просто покойно проведеннаго дня, чтобы въ самую минуту этой бѣдной удачи, этого жалкаго наслажденія не отзывалось что-то на самомъ днѣ сердца, вдругъ, болью незаживающей раны, отъ которой хотѣлось кричать и метаться. Въ памяти стояли слова... никто больше не говорилъ такихъ словъ. Ихъ жадно хотѣлось еще услышать, и твердо, отчаянно помнилось, что они никогда больше не услышатся. Все, что погребено въ душѣ, должно истлѣть въ ней. Кончено. Обязанность исполнена, "милая забота" отдыхаетъ... Наконецъ, встрѣчаются добрые люди, наживаются друзья... О, Богъ съ ними!
   Анночка написала два раза и замолчала. Кто-то говорилъ, она вышла замужъ. Кто-то видѣлъ ее въ Петербургѣ, въ оперѣ, въ брилліантахъ... Богъ съ нею!
   Скоро пришлось разлучиться съ матерью. Уроками въ N жить нельзя; тамъ и частные пансіоны, и приготовительная школа; учителя и учительницы берутъ учениковъ къ себѣ на житье; гимназисты и семинаристы тоже даютъ уроки. Для Зинаиды Николаевны начались скитанія. Она уѣхала на мѣсто, помѣстивъ мать у знакомой. Было ужь три года, какъ она простилась съ Ивановымъ.
   Осенью, она съ своими "господами" пріѣхала на время въ Москву. "Госпожа" сидѣла съ дѣтьми въ номерѣ и посылала гувернантку по лавкамъ. Зинаида Николаевна торговалась цѣлые дни. Разъ, пробиралась она съ узелками и коробками по закоулку города, отъ усталости, толчковъ и шума.
   -- Покупку обронили, сударыня.
   Ее догналъ человѣкъ въ картузѣ, надвинутомъ на глаза, въ высоко запахнутой чуйкѣ, и совалъ ей въ руки свертокъ бумаги.
   -- Я ничего не роняла.
   -- Обронили. Вѣрно! повторилъ онъ настойчиво.
   Испуганная, она остановилась; онъ приподнялъ картузъ.
   -- Андрей Степанычъ!
   -- Берите.
   -- Гдѣ? выговорила она.
   -- Умеръ, отвѣчалъ онъ и пропалъ въ толкотнѣ.
   Она прошла еще нѣсколько шаговъ, кликнула дрожки, назвала гостинницу, вошла, сдала господскія покупки; не глядя спрятала и заперла въ свой чемоданъ свертокъ, который ей дали, привѣсила ключъ себѣ на крестъ... Черезъ три недѣли, она опомнилась отъ горячки въ больницѣ. Господа не могли же тащить съ собой больную, ихъ дѣти не должны были терять время безъ занятій, а потому, сдавъ Зинаиду Николаевну въ больницу, они наняли другую гувернантку, которая и уѣхала съ ними. Все это стоило большихъ хлопотъ. Но все-таки они были такъ внимательны, что не затеряли ни паспорта, ни диплома Зинаиды Николаевны. То и другое было у начальства больницы. Зинаида Николаевна получила также и росписку гостинницы, гдѣ былъ оставленъ на сохраненіе ея чемоданъ. Въ первую минуту сознанія, она схватилась за шнурокъ на шеѣ: ключъ былъ тутъ. Очутившись на улицѣ, она припоминала знакомыхъ. Приходилось просить милостыни... для себя.
   Всякое бывало!.. И чужой уголъ, котораго оплатить нечѣмъ: ни мѣста, ни работы. И чужая шуба: своя осталась тамъ, въ деревнѣ, у "господъ", которые ждутъ оказіи, чтобы выслать вещи, а недоплаченное жалованье зачли за больницу. И чужой обѣдъ, отъ котораго, въ чужой шубѣ, уходила она будто по дѣлу и гуляла до вечера, заходила въ церкви, погрѣться...
   И цѣлый мѣсяцъ не прочесть, что тамъ въ сверткѣ. Тамъ записка, она видѣла, но писана блѣдно, чѣмъ-то разведеннымъ, на затертой бумагѣ. Отъ горячки и слезъ у дѣвушки ослабѣли глаза; разбирать надо долго; на улицѣ нельзя, въ домѣ, у чужихъ -- ни угла, ни минуты. Но еслибы какъ-нибудь и удалось -- она боялась читать: взволнуешься, опять занеможешь, у чужихъ...
   Она лгала матери, писала, что нанялась; о болѣзни ни слова. Мать извѣстила, что нуждается. Почтенное лицо, писавшее за нее, сочло обязанностью присовокупить, что неотмолимый грѣхъ не пещись о давшихъ намъ жизнь, и затѣмъ -- подробности о лишеніяхъ, которыя терпитъ родительница. Зинаида Николаевна была въ домѣ одна, когда это получила. Вся охолодѣвъ, она подумала, что вотъ прочесть бы и то... Отчаяніе иногда вдругъ, однимъ вопросомъ пытается измѣрить свое несчастіе...
   "Зиночка, я тебя любилъ и люблю. Мы разстались дурно. Дѣлать нечего... Плохо мнѣ, но все равно -- изъ могилы въ могилу. Не жалѣй... Тебѣ удалось то, чего ты хотѣла. Не жалѣй меня.".
   Что такое эти голоса невозвратнаго? Что такое живо въ этихъ клочкахъ бумаги, въ мелочахъ, къ которымъ притронуться больно и страшно -- будто больно тому, отшедшему, забытому всѣми, кромѣ этой дрожащей души, которая слушаетъ, ищетъ, безумно видитъ милую душу во всякой блеснувшей искрѣ, во всякомъ листѣ, летящемъ по вѣтру?..
   

IV.

   Г-жа Шеванова унесла въ постель думу о томъ, что "другъ" ведетъ правильную жизнь, и, отъ страха проспать восемь часовъ, не спала до свѣта. Она разсчитывала, что на ранней прогулкѣ, глазъ на глазъ съ Marie, когда природа... однимъ словомъ -- все!.. она объяснится съ нею о своемъ положеніи.
   Натурально, она сочинила весь разговоръ. Marie намекнула вчера: у нея есть какая-то тайна, какое-то желаніе. Еслибъ было возможно для нея, чтобы она, въ свою очередь... О, въ дружбѣ такъ отраденъ взаимный обмѣнъ услугъ, пожертвованій!.. Г-жа Шеванова созидала планы. Сны, мечтанія, затѣи, сотни разныхъ еслибы, которые говорятся на досугѣ -- всего лучше выражаютъ характеръ людей...
   Наконецъ, она задремала. Къ несчастью, въ ея комнатѣ не было часовъ. Проснувшись отъ солнца и крика воробьевъ, г-жа Шеванова вскочила въ испугѣ: вѣрно ужь десять. Она позвонила, но, сдѣлавъ это стремительно, испугалась еще другого: своей смѣлости. Какъ покажется такой шумъ хозяйкѣ и прислугѣ? Но что же? Marie встала, а прислуга должна знать свою обязанность... Г-жа Шеванова еще не опредѣлила своихъ отношеній къ прислугѣ.
   Выждавъ, какъ ей показалось, довольно долго, она повторила звонокъ, но, сама не зная почему, ужь осторожно. Ей вспомнились ея два рубля съ мелочью и Борисъ, и ея сердце еще разъ облилось чѣмъ-то горячимъ. Борисъ, конечно, спитъ. Дай Богъ, чтобы спалъ.
   Она не смѣла больше звонить, присѣла на край постели и ждала. Подъ окномъ раздался страшный стукъ; окна были во дворъ. Г-жа Шеванова отмахнула немного тюлевую драпировку и увидѣла лакея, который выколачивалъ мебельныя подушки.
   -- Нельзя ли дѣвушку, мой любезный? сказала она, стараясь придать нѣжность своему голосу.
   За стукомъ это было излишне: лакей не слышалъ.
   -- Пошлите мнѣ горничную! закричала г-жа Шеванова совсѣмъ по-барски.
   Онъ оглянулся, она поспѣшила скрыться, потянувъ драпировку. Драпировка была перекрахмаленная, ветхая, затрещала и разорвалась. Г-жа Шеванова остановилась въ ужасѣ. Вдругъ рѣшаясь, она собрала занавѣску въ складки, закинула за крючки, расправила, отошла, посмотрѣла и даже вслухъ выговорила:
   -- Непримѣтно.
   Кстати, она увидѣла и всю свою комнату; все было въ родѣ драпировки, собрано кое-что, старенькое, полинялое, поломанное. Г-жа Шеванова чувствовала себя нехорошо. Конечно, деревня... другъ дѣтства... Церемоніи -- доказательство холодности... но что-то сосало за сердце. Вотъ вчера барыня и за полверсты въ тарантасишкѣ не рискнула... Проснулось вдругъ чувство обиды. Въ горячую молодость, обида выносилась, была не разъ оплакана и перекипѣла, будто вошла въ привычку, потомъ сгладились другими годами. Правда, ея чувство воспоминалось, но память умѣла обѣгать его. Воображеніе подхватывало въ прошедшемъ какія-нибудь блесточки, расцвѣчало ихъ, составляло картинки; приходило сентиментальное умиленіе; передъ посторонними какъ-то нечаянно являлось хвастовство, и оно уносило ужь такъ далеко, что само не чувствовало своего излишества и не могло разобрать, что правда, что выдумка Когда посторонніе вѣрили -- было даже какъ-то лукаво-пріятно... Теперь проснулась какая-то ничѣмъ не прикрашенная правда. Засоренная комната, невнемлющая прислуга, ужасъ отъ дыры на старой тряпкѣ -- все это то самое, далекое...
   -- Но вѣдь надо же себя поставить...
   Она не успѣла придумать. Входила горничная, не нарядная, видимо, сейчасъ съ постели, сердитая. Г-жа Шеванова мгновенно озарилась мыслью: когда нѣтъ денегъ платить прислугѣ, нужно платить смѣлостью... "Payer d'audace..."
   Ей это понравилось; она даже улыбнулась, но въ сторону, и съ истиннымъ величіемъ дѣлала свой туалетъ, не глядя въ лицо прислужницѣ, въ молчаніи, только жестомъ -- и даже нетерпѣливо -- выражая свои желанія. Но пришлось заговорить.
   -- Я пока надѣну вчерашнее, дорожное. На верху мой баулъ; его надо внести сюда; я открою. Надо выгладить мнѣ платье. Marie въ паркѣ?
   Горничная убирала комнату, не оглядываясь.
   -- Я спрашиваю, гдѣ Марья Павловна? внушительно повторила г-жа Шеванова.
   -- Въ постели, отвѣчала дѣвушка.
   -- Нездорова?
   -- Не знаю.
   -- Какъ же не знать? Что-нибудь случилось? Она имѣетъ привычку вставать рано!
   -- Въ десять часовъ у нея открываютъ ставни, отвѣчала спокойно дѣвушка.-- Александра Алексѣевна вотъ ужь идетъ гулять.
   Она показала въ окно. Александрина, очень изящная, въ небѣленомъ холщевомъ платьѣ, подъ большимъ зонтикомъ, проходила но двору.
   -- Куда же она? въ садъ? спросила, нѣсколько оторопѣвъ, г-жа Шеванова.
   -- Не знаю.
   -- Спросите же мой баулъ. На верху, у моего сына. У Бориса Андреевича. И спросите, проснулся ли Борисъ Андреевичъ?
   -- Онъ давно ушелъ на деревню, отвѣчала дѣвушка и вышла.
   "На деревню... Давно... Зачѣмъ? спрашивала себя г-жа Шеванова, оставшись одна.-- Что дѣлать? Не пойти ли, догнать Александрину, постараться тутъ... Нѣтъ, напрасно!.. А если и не напрасно, то все-таки лучше выдержать характеръ. Александрина все-таки при матери нуль. Покойный Нельчинскій все передалъ женѣ въ пожизненное владѣніе. Не мѣшаетъ доказать этой особѣ, что посѣщеніе сдѣлано не для нея, а для ея матери. А она -- есть ли, нѣтъ ли ее, все равно. Для нея не стоило бы и шага дѣлать, нетолько сотня верстъ. Мать -- о, это совсѣмъ другое! тутъ дружба, тутъ такія отношенія... Это ей все выскажется, дѣвицѣ этой на новый ладъ..."
   Мысленно г-жа Шеванова сыграла сильную сцену съ Александриной; вырывались даже восклицанія вслухъ. Она только не могла придумать повода.
   Рѣшившись не уходить и ждать пробужденія Marie... только какъ же она о немъ узнаетъ?-- г-жа Шеванова поискала занятія. Въ углу этажерки валялась французская книжка безъ заглавія, безъ первыхъ страницъ, середній томъ какого-то романа. Г-жа Шеванова занялась имъ, все-таки прислушиваясь. Часа черезъ два, она начала уже нѣсколько увлекаться, отмѣчая нѣкоторыя подходящія выраженія, и сожалѣла, что нѣтъ карандаша, чтобы писать на поляхъ замѣчанія. Карандашъ вдругъ напомнилъ Бориса и ключъ отъ чемодана. Гуляя, легко потерять ключъ. И чемоданъ ("баулъ", поправилась она) не несутъ. Платье останется неглаженое...
   Въ дверь сильно застучали.
   -- Неужели еще не встала? раздался веселый голосъ m-me Нельчинской.-- Ouvrez, ma chère, не церемоньтесь. Я вѣдь знаю всѣ тайны вашего туалета. Развѣ завелись новыя?
   Она входила.
   -- А! ужь во всеоружіи... браво! Bonjour, chère. А я думала, что вы, какъ помните, старая княжна... Vous réparez des ans l'irréparable outrage... Взглянемъ другъ на друга!
   -- Ахъ, Marie, вы очаровательно свѣжи! блескъ глазъ, цвѣтъ кожи... и -- днемъ, это днемъ! изумительно!
   -- Холодная вода, ma bonne, правильная жизнь,-- и какъ видите! А вы тоже думали, что я, какъ старая княжна... Между нами, какое счастіе, что мы съ вами не остались старыми дѣвами! Ахъ, какъ онѣ смѣшны! Вотъ мы однѣ: такъ и быть, позлословимъ.
   Г-жа Шеванова затруднялась смѣяться.
   -- Есть исключенія, замѣтила она.
   -- О! никакихъ... Дайте же мнѣ чаю! закричала она въ окно -- Никакихъ, ma bonne. Вы, я вижу... ахъ, эта Barbe, вѣчная плутовка! Вы думаете объ Александринѣ? Et voilà, justement, и я о ней думаю. Я на ней изучаю... какъ это ныньче: роды, виды? У васъ сынъ молодой челевѣкъ; они ныньче всѣ dans les choses naturelles...
   -- О! мой сынъ... вымолвила г-жа Шеванова, у которой похолодѣло внутри.-- Мой сынъ... Нѣтъ, я должна сказать вамъ, моя дорогая Marie, тутъ совсѣмъ другое...
   -- На террасу чай! закричала въ окно m-me Нельчинская.-- Ah, ils sont stupides, ces domestiques... Простоквашу мнѣ подайте, и чтобы яйца... Pardon. Вы пили чай?
   -- Нѣтъ еще.
   -- Я съ голоду умираю. Пойдемте. Посмотрите домъ; вы его вечеромъ не разглядѣли.
   Г-жа Шеванова смотрѣла, восхищалась, подала совѣтъ вывернуть на другое лицо портьеры.
   -- Ali, c'est une idée. Но завтракъ на воздухѣ... Что это, мой Богъ, вскричала она, входя на террасу:-- тутъ опять канки!
   -- Ваше превосходительство изволили ихъ пріучить, отвѣчалъ, сгоняя, лакей.
   -- "Изволили", j'aime cette déférence... чтобы не забывались, шепнула она пріятельницѣ.-- Я занимаюсь хозяйствомъ до конца ногтей. Дайте масла. Я васъ всѣмъ угощаю... И холодное жаркое подайте... Ахъ, это тоже къ тому, что мы начали говорить. Я называю своихъ канокъ....
   -- On dit: "индюшки", поправила г-жа Шеванова.
   -- Vraiment? Mais c'est la птичница qui les nomme ainsi. Я беру слово народное, ma chère, я слѣдую за всякимъ.
   Она хохотала.
   -- Ныньче все народъ... Ахъ, Боже! вашъ Борисъ ужь не занимается ли народомъ?
   -- Quelle idée!
   -- То-то; я думаю, вы слишкомъ умны, чтобы это позволить.
   -- Нѣтъ, онъ самъ, его правила, его благородное сердце... Но тутъ другое несчастье...
   -- Non, mais figurez vous, я ихъ изъ себя вывожу, старыхъ дѣвъ! я называю индюшекъ "старыя дѣвы", продолжала, хохоча, m-me Нельчинская.-- Ахъ, Barbe, благословляю минуту, когда вы пріѣхали. Я начинала каменѣть. И еслибъ могло осуществиться... Что-жь тутъ стоять? Я и одна могу ѣсть, обратилась она къ лакею.
   Лакей удалился.
   -- Моя Александрина... Она ужь давно встала.
   -- Она гуляетъ.
   -- Да, прогулки! Поиски жениха!.. Что вы удивленные глаза дѣлаете? Ахъ, какъ она мила, эта Barbe! Ну, да, женихъ. Тутъ есть у насъ. Вы вчера видѣли сестрицу.
   -- Драгаевъ?
   -- Да, да. Старый холостякъ... Но, прошу васъ, что же это? Трувилль, Баденъ, Біаррицъ -- не знаю всѣ мѣста!... всѣ восхожденія, всѣ ледники, и балы, и скачки... Все! Вы повѣрите, я ничего не жалѣла!
   -- О, вѣрю, отозвалась г-жа Шеванова съ глубокимъ чувствомъ, потому что "другъ" говорилъ съ негодованіемъ.
   -- И ничего! Ни малѣйшаго успѣха! Вы замѣтили: она черна et puis, elle est... какъ это? trapue...
   -- Приземиста. О, Marie, вы хотите, чтобы у всѣхъ была ваша стройность и эта distinction.
   -- Однако же... Ma bonne, я не спорю съ вами, но вѣдь это несносно! я потеряла терпѣніе. Согласитесь, не могу же я ходить въ маскѣ или какъ-нибудь искривиться, чтобы m-lle Alexandrine не теряла рядомъ со мной. Наконецъ... Я вамъ исповѣдуюсь... Въ исповѣди имена не спрашиваются.
   -- Oh, Marie!..
   Г-жа Шеванова бросилась съ объятіями. М-me Нельчинская приняла ихъ, отклоняя тартинку и откидываясь въ креслѣ.
   -- Вы стащите мой шиньонъ, ma bonne, сказала она съ маленькимъ радостнымъ смѣхомъ.-- Что-жь вы хотите! Послѣдняя глупость бываетъ пріятнѣе первой.
   -- О, нѣтъ, это не послѣдняя! Съ этой красотой не жить...
   -- И такъ, начнемъ съ начала. Прошлымъ лѣтомъ, въ Баденѣ. Мы встрѣчались. Первыя встрѣчи -- какъ всегда. Я, впрочемъ, замѣтила: было впечатлѣніе, и онъ мнѣ самъ говорилъ потомъ. Устроилась une partie верхами. Я поѣхала...
   -- Я воображаю васъ въ сѣдлѣ! амазонка gros-bleu?
   -- Все черное, черное, ma chère, огненный бантикъ... Мы отстали, заблудились... настоящая сцена изъ романа! La nature, ma chère, mais de toute beauté! Онъ былъ такъ счастлизъ. Онъ плакалъ, повѣрите ли?
   На глазахъ г-жи Шевановой были слезы.
   -- Эта милая Barbe... Вы не осудили меня?
   -- Я? Васъ?
   -- Я только тутъ узнала, какъ сильно могу любить. Онъ несчастенъ. Русскій -- надо ужь сказать вамъ. Но положеніе! И avait des dettes. Тутъ я поняла счастіе быть полезной тому, кто дорогъ.
   -- О, это счастье! поспѣшила подтвердить г-жа Шеванова:-- и дай Богъ, чтобы оно встрѣчалось чаще.
   -- Но развязка, развязка... слушайте! Эта -- Александрина -- дѣлаетъ мнѣ сцены! послѣ каждой нашей встрѣчи -- сцены!
   -- Въ обществѣ?
   -- Еще бы она осмѣлилась! Но дома, это адъ былъ.
   -- Соперничество?
   -- Вообразите, нѣтъ! Я даже спросила ее: изъ-за чего? Но вы не отгадаете, чѣмъ кончилось!
   -- Не отгадаю!
   -- Она разлучила насъ.
   -- О!.. вскричала г-жа Шеванова въ неизобразимомъ ужасѣ.
   -- Въ одинъ прекрасный день, его нѣтъ на гуляньи. Мнѣ говорятъ знакомые: въ ночь уѣхалъ. Я... Мы не властны надъ нашими чувствами. Je me suis trouvée mal. Она увела меня домой и призналась... Какова дерзость: призналась мнѣ въ глаза! Наканунѣ, она отвела его во время прогулки и сказала: "Если вы благородный человѣкъ -- уѣзжайте..."
   -- И онъ послушался? Уѣхалъ?
   М-me Нельчинская грустно поникла головою.
   -- Вы больше не видались?
   -- Нѣтъ. Онъ, кажется, былъ въ Парижѣ. Я провела тамъ зиму; но мы не встрѣтились. Парижъ ужь не тотъ... И что же я сдѣлаю? какъ я могу узнать одна, когда дочь моя слѣдитъ за мной?
   -- О, еслибъ я была съ вами! вскричала г-жа Шеванова.
   Она подумала, что въ такую чувствительную минуту, тутъ бы и заговорить о своихъ огорченіяхъ, но не знала, какъ перейти къ нимъ. Черезъ минуту она убѣдилась, что это было бы и безполезно.
   М-me Нельчинская вдругъ захохотала.
   -- Я вѣдь не такъ глупа, какъ кажусь, заговорила она: -- прошу васъ вѣрить! Я отмщаю. Въ Парижѣ m-lle Alexandrine слушала курсы какіе-то... сдѣлайте одолженіе! я не мѣшаю. Но какое бы то ни было развлеченіе я не предложила и не предложу. N-i-ni, c'est fini! она можетъ сколько угодно перешивать свои платья... Ахъ, я вамъ покажу нѣкоторыя свои вещи, c'est une poésie!.. Потомъ, я сказала, что возвращаюсь сюда. Угодно ей возвратиться тоже, или тамъ остаться? Но я, кромѣ карманныхъ денегъ, ничего ей не дамъ.
   -- Превосходно!
   -- Мой мужъ, какъ вы знаете, оставилъ мнѣ все.
   -- Да! этотъ человѣкъ понималъ васъ. Вы были счастливы.
   -- Ну, это еще вопросъ!
   -- О, все-таки вы счастливѣе, нежели... когда бѣдность...
   -- Она, разумѣется, поѣхала, продолжала m-me Нельчинская:-- и вотъ тутъ-то и тонкость. Она вообразила, что я и въ самомъ дѣлѣ намѣрена похорониться. Увидимъ, кто похоронится... Пріѣхавъ, я ей сказала, что если она потрудилась заботиться обо мнѣ, то пусть сама заботится о себѣ, а я больше не намѣрена; что этой своей великолѣпной выходкой она убила своего мужа... помните, какъ la Grande Mademoiselle de Montpensier... le coup de canon... eh bien, la Fronde!
   -- Ахъ, какая у васъ память!
   -- И что я ей ничего не дамъ. Вотъ теперь охота за Драгаевымъ. Mais je m'en moque pas mal: я ничего не дамъ. Между нами: Драгаевъ очень порядочная партія. Чего ей больше, мой Богъ! Онъ мировой судья... какъ это... гласный; въ съѣздѣ еще что-то, по училищамъ -- que sais-je! Знаете, эта педагогія; пишетъ. Онъ надѣется быть выбранъ предводителемъ. Онъ мнѣ объяснялъ это. Вѣдь мы на стражѣ, ma chère, вы знаете... Стара, дурна, но въ провинціи это еще очень хорошо. Но я сказала: я отмщаю. Конечно... мнѣ говорили, есть какой-то пунктъ: въ какомъ-то случаѣ, я должна ей выдѣлить, и что это какъ-то пожизненно, et après ma mort... Выдѣлить!.. Вотъ когда ей останется только выбирать между Страстнымъ и Зачатейскимъ, я тогда ей и выдѣлю.
   Madame Нельчинская немного задохнулась и проглотила чаю.
   -- Вы меня осуждаете? спросила она.
   -- Я? трагически вскричала г-жа Шеванова.-- О, вы, стало быть, не знаете меня! Дѣти, оскорбленіе отъ дѣтей... Но когда мы видимъ нашихъ дѣтей страдающихъ, непризнанныхъ, униженныхъ, Богъ знаетъ за что, когда всякій позволяетъ себѣ осуждать ихъ, клеветать, отыскивать въ нихъ какіе-то пороки... когда видишь ребенка...
   Она не замѣчала, что говоритъ Богъ знаетъ что. Madame Нельчинская тоже этого не замѣтила.
   -- Покуда, я забавляюсь, прервала она весело.-- Что-жь вы хотите, надо что-нибудь дѣлать! Вотъ, я знаю, теперь m-lle Alexandrine на свиданіи, которое устроила вчера, чрезъ сестрицу... Ахъ, что за кумушка!... Какъ бы она не услышала, однако. Она не носитъ каблуковъ и вездѣ прокрадывается какъ кошка. Pardon, ma chère.
   Она позвонила.
   -- Встала ли Ольга Васильевна?
   -- Чай кушаетъ, доложилъ лакей.
   -- У себя? Прекрасно. Убирать здѣсь. Пройдемтесь въ цвѣтникъ, ma chère... ахъ, еще лучше: въ оранжерею. Покушаемъ съ вами землянички. Для всѣхъ, victoria -- слишкомъ роскошно!
   Они проходили по песчанымъ дорожкамъ, отъ которыхъ страдалъ шлейфъ г-жи Шевановой. Хозяйка говорила о цвѣтахъ, а она думала о своемъ неглаженномъ платьѣ и еще больше думала о другомъ. Въ оранжереѣ, кушая викторію съ кустовъ, madame Нельчинская предложила "другу" нѣсколько ягодъ. Пользуясь тѣмъ, что она не смотрѣла, г-жа Шеванова обшарила у себя въ карманѣ конвертъ и сунула туда землянику, ужасаясь передавить ее и очень желая домой. Madame Нельчинская не такъ скоро оставила бы оранжерею, но увидѣла вдали Драгаеву.
   -- Уйдемъ, ma chère, она любитъ здѣсь бродить.
   Г-жа Шеванова взяла "друга" подъ руку и прижималась.
   -- О, Marie, хорошо, вотъ такъ пошалить... я возрождаюсь! молодость, все... Pardon, я повторю: вы все-таки были счастливы; и теперь, вы счастливы тоже. Alexandrine -- какая же это забота? вы -- сильнѣйшая, за вами власть, за вами красота... Нѣтъ, но когда видишь своего ребенка въ положеніи безвыходномъ... Ваше сердце само найдетъ кому сдѣлать добро, если ищетъ отдыха, привязанности...
   -- Такъ посадить ее здѣсь, ничего ей не давать? весело вскричала madame Нельчинская.
   -- О, Marie, когда ваше сердце...
   -- А бѣжать, вы меня благословите?
   -- Бѣжать? васъ? куда?
   -- Folle! Она ничего не понимаетъ! Неужели вы не догадываетесь?
   -- Ахъ, но когда на душѣ столько огорченій...
   -- Минутку, ma bonne. Надо поздороваться съ старой дѣвой. Bonjour, Ольга Васильевна! звонко закричала она и юношески легко побѣжала ей на встрѣчу.
   Г-жа Шеванова опустила голову, но тоже учтиво поспѣшила вслѣдъ за другомъ. По крайней мѣрѣ, вотъ домъ, терраса; покуда онѣ между собой, можно хоть незамѣтно отнести спрятать ягоды...
   -- Какъ провели ночь, Ольга Васильевна? Ахъ, я не спросила Barbe, снился ли ей véhicele. Утро прелестное. Не увидимъ ли сегодня Сергѣя Васильевича?
   -- Не знаю, отвѣчала Ольга Васильевна:-- у него занятія.
   -- Ну, поговори!.. раздался голосъ, будто съ неба.
   Этотъ голосъ оставался въ памяти всякаго, кто хоть разъ его слышалъ.
   -- Вашъ сынокъ, кажется? сказала Ольга Васильевна, между тѣмъ, какъ madame Нельчинская испуганно оглянулась на верхній балконъ. Тамъ мелькнуло что-то бѣлое.
   -- Это напоминаетъ мнѣ... сказала, улыбаясь, г-жа Шеванова.-- Вы такъ нарядны, mesdames... Надо и мнѣ позаботиться о моемъ костюмѣ. Pardon.
   Она взбѣжала на террасу, тоже стараясь исполнить это юношески легко, но "съ смертью въ сердцѣ"... Не даромъ она отчеркнула ногтемъ эту фразу въ романѣ, который читала по утру.
   

V.

   Зинаида Николаевна тоже рано проснулась по привычкѣ. Чтобы осмотрѣть днемъ свое подновленное помѣщеніе, ей было довольно пройти десятокъ шаговъ; на уборку одной постели и перекладку одного платья и связки бѣлья изъ дорожной корзинки въ комодъ понадобилось только десять минутъ. Книги, во все время ея отсутствія, оставались прекрасно уложены въ сундукѣ и заперты на замокъ. Оставалось разобраться въ тѣхъ, что она привезла съ собою и это заняло немножко больше времени: полку выбѣлили заодно съ стѣной, что было не удобно для переплетовъ. Зинаида Николавна застлала ее газетной бумагой и уставила книги. Затѣмъ, дѣлать больше нечего. Она пробыла у матери три недѣли. Мать, уже съ годъ едва ходила и жила на квартирѣ у знакомой. Дойдя утромъ до своего кресла, она сидѣла за шитьемъ неподвижно цѣлый день. Кресло было широкое, мягкое; всякій день, садясь, она его хвалила, выговаривая, зачѣмъ это Зиночка раззорилась на такую дорогую вещь: еще забалуешься. Въ эти три недѣли, не сводя глазъ съ Зиночки, сидѣвшей у столика напротивъ, она перешила и перечинила всѣ ея пожитки.
   -- Такъ и знай, что у мамаши своей въ отпуску была, приговаривала она наставительно:-- за что ни хватись, все крѣпко.
   Эти слова повторялись всякій день и не наскучили. Они вспомнились и въ это утро, когда оказалось нечего работать. Зинаида Николаевна смѣряла глазами, какъ у окна уставится широкое кресло, подумала, будетъ ли тепло зимою, и даже не жарко ли отъ близкой печки. На завалинѣ копалась курица и пищали цыплята. Мать это любитъ. Будетъ кормить.
   Солнце свѣтило прелестно, еще съ холодкомъ отъ не высохшей росы. Вдали, поле гречихи было все розовое. На мягкій склонъ лощины, отъ молодой рощи ложилась ровная спокойная тѣнь. Было что-то торжественное въ неподвижности тѣней, лучей, облаковъ; только ласточки мелкими точками кружились надъ церковью.
   Зинаида Николаевна положила въ карманъ клубокъ шерсти и спицы, зашла къ хозяйкѣ, взяла кусокъ хлѣба и ушла въ рощу. Хотѣлось отдохнуть отъ прошлой ночи...
   Природа, тишина... Тысячи людей въ этомъ забываются... Да, кому забывать нечего!..
   Она остановилась. Днемъ никакъ еще хуже, чѣмъ ночью. И вотъ, когда кругомъ ясно, въ жизни удача хуже. Въ заботѣ, въ нуждѣ... да, пожалуй легче... Правду сказалъ онъ, напророчилъ: какъ что кругомъ просвѣтитъ, тутъ-то все на сердцѣ и поднимается... Ничего не нужно! Гдѣ онъ?... Не дозовешься!.. Хотѣлось броситься на землю, хвататься руками, какъ умирающіе, хотѣлось кричать...
   Что-жь, такъ будетъ и при матери? Для нея все это сдѣлано, такъ пусть любуется, чего стоило? Давать, давать, для нея трудиться, нѣжить, ублажать, а въ душѣ попрекать вѣчно? честно это? И кто знаетъ... грѣхъ тяжкій! вѣдь не знаешь до чего дойдешь, не знаешь, какое, ну, вдругъ, подвернется искушеніе... возненавидѣть, клясть?.. Да ужь лучше бы столько лѣтъ назадъ, разомъ, бросить ее: умирай, какъ знаешь!.. Маму-то?..
   Или притворяться передъ ней, переламывать себя?.. Да чьей же силы на это достанетъ? И развѣ это честно тоже? И будто она не пойметъ!.. Мудрые люди толкуютъ: "неразвитыя души"... Мудрецы-фарисеи проклятые! они-то что понимаютъ?-- "Чѣмъ она, можетъ вознаградитъ".. Проклятые!.. Имъ что ли поручить на попеченіе? Вся ихъ жалость -- или не замѣчаютъ, или все "блажь!" А подошелъ конецъ, несчастное существо пищитъ, бьется, въ ногахъ у нихъ корчится, имъ будто совѣстно, что не приступились, не помогли во-время, и рады, если что-нибудь помимо ихъ его пришибетъ, покончитъ, и утѣшены: "Богъ милосердъ, прекратилъ страданія"... Господи, она будетъ со мною! Вся замретъ, охватитъ своими костлявыми ручонками, и дрожитъ, вся тутъ, едва живая, больная птица... Со мной будетъ, отдохнетъ, разсмѣется на мой смѣхъ... разсмѣется... я для нея вѣчно ребенокъ! Помолится, какъ я, грѣшная, не умѣю!.. О, Богъ съ ней, съ молодостью: вотъ жизнь! есть кусокъ хлѣба, есть домъ... Вонъ онъ, видѣнъ вдали. Славно тамъ. Въ полѣ славно. Надо цвѣтовъ завести на окно. Вотъ, гвоздичекъ высадить съ поля. Мама ихъ любитъ... Но, милая, когда она и въ полѣ-то бывала!.. Ничего, и въ поле дойдетъ. Докторъ сказалъ: только бы уходъ, тепло, здоровую пищу. Вѣдь ей и пятидесяти лѣтъ нѣтъ, мамѣ. Еще поживемъ!.. Неблагодарная, да у кого есть столько счастья?.. Покой, свобода, тишина, прелесть-то какая кругомъ! Отроду не бывало такого приволья; ненадышишься... Надъ головой нѣжный, шелестъ. Гдѣ-то заливается какая-то пѣвунья. Цвѣты сверкаютъ въ полутѣни. Вотъ, гдѣ-то невидимое колыхнуло былинку; вездѣ жизнь, вездѣ свѣтъ...
   -- Здравствуйте, сударыня, закричали ей на перекресткѣ дороги.-- Куда такъ поспѣшно стремится? и не досмотритъ!
   Изъ-за деревьевъ выходилъ господинъ ужь не молодой, солидный, красивый, во всемъ свѣтломъ, по лѣтнему, и замѣтно, дорогомъ, въ широкополой шляпѣ, къ которой поднялъ руку въ перчаткѣ. Изъ кармана его высовывалась брошюрка и листы иностранной газеты.
   -- Здравствуйте, Сергѣй Васильевичъ, сказала Зинаида Николаевна.
   -- Когда воротились?
   -- Вчера.
   -- Ну, какъ дѣла, юная просвѣтительница Становищъ? утверждены на вашей каѳедрѣ?
   -- То-то, что еще нѣтъ назначенія. Я рада, что васъ встрѣтила, спросить васъ, какъ быть. Весь этотъ мѣсяцъ, или три недѣли, добивалась я видѣть инспектора: то занятъ, то нездоровъ, то дома нѣтъ, а теперь -- и совсѣмъ уѣхалъ.
   -- На ревизію, или на экзамены?
   -- Нѣтъ, просто къ себѣ въ деревню.
   -- Отдохнуть-то дайте. Охъ, эти просвѣтители дѣятели о, сударыня!
   Онъ, шутя, ей погрозилъ.
   -- Сами вы по лѣсамъ, по полямъ. Войдите въ кожу человѣка: сколько васъ!
   -- Сколько же и всякой нужды.
   -- Но онъ-то одинъ. Вы просьбу подали?
   -- Конечно, подала, и бумаги, и дипломъ, все. Ужь я эти формальности въ точности соблюла; еще привяжутся.
   Драгаевъ нахмурился.
   -- Вы не одна, повторилъ онъ:-- подождите. Успѣете еще засѣять вашу умственно-нравственную ниву. Всякіе посѣвы -- по осени, добавилъ онъ опять шутливо.
   -- Да, но вотъ видите, ему только прочесть, да подписать, а мнѣ еще много хлопотъ, возразила она.-- Положеніе было бы опредѣленнѣе; знали бы ужь навѣрное и крестьяне, и Кузьма Петровичъ...
   -- Кто?
   -- Старшина, нашъ попечитель.
   -- Мужикъ тоже, возразилъ онъ.-- Будьте покойны, О, честолюбивая насадительница словеснаго вертограда! Хочется ей скорѣе почета: вотъ-де, нашъ Песталоцци, Фребель, Дистервегъ...
   -- Будетъ вамъ, прервала она.
   Онъ шелъ молча.
   -- Куда вы направлялись? спросилъ онъ, наконецъ.
   -- Такъ, гуляла; дѣла нѣтъ.
   Она подумала, что напрасно это сказала;, ей вдругъ стало съ нимъ скучно. Можно было бы оставить его и уйти назадъ, а теперь неловко, и дорога пойдетъ все одна.
   -- А вы куда? спросила она.
   -- Можетъ быть, въ замокъ, отвѣчалъ онъ.-- Выкупался, напился чаю, захватилъ почту, прочелъ дорогой, а вотъ это несу на обсужденіе многодумной барышнѣ.
   Онъ тронулъ брошюрку.
   -- Кому?
   -- Александрѣ Алексѣевнѣ. Она занимается, прибавилъ онъ уже серьёзно.-- Когда женщина захочетъ, то во всякой пустопорожней обстановкѣ найдетъ время и средства развиться.
   -- Еще бы! Времени дѣвать некуда, а средствъ -- куры не клюютъ, замѣтила Зинаида Николаевна.
   Драгаевъ улыбнулся.
   -- Да-съ, прекрасная дѣятельница, но и помѣхи-то великія. Такія помѣхи, какихъ намъ съ нами и не выдумать.
   -- Напримѣръ?
   -- Но вотъ эти свѣтскія условія... отвѣчалъ онъ лѣниво и опять нахмурился.-- Зачѣмъ это ко всему прилагать предвзятыя понятія? У васъ предвзятыя понятія. А потрудитесь разсудить, такъ и сами сознаетесь, что вотъ вамъ, напримѣръ, въ спокойствіи, въ тишинѣ, съ людьми, которые не предъявляютъ правъ на васъ, вамъ въ тысячу разъ легче быть самостоятельной...
   Зинаида Николаевна засмѣялась.
   -- Даже когда не съ кѣмъ слова сказать? прервала она.-- Ни обсудить, ни подумать? Ни посмотрѣть, ни пошутить? Едва имѣть что прочесть, брать все изъ себя...
   -- Позвольте! что же? Одинъ разъ вы знаете, что кругомъ васъ пошлость -- и живите сами собою. Ваша голова цѣла...
   -- Если кого-нибудь живаго зарыть по горло въ землю...
   -- Позвольте...
   -- Нѣтъ, позвольте! Голова-то будетъ цѣла, а съ самимъ человѣкомъ что будетъ дѣлаться?
   -- Фу, какія гадости! перестаньте...
   -- Нѣтъ, тоже и вы потрудитесь, подумайте! вскричала она, продолжая раздраженно смѣяться. Впрочемъ, ее и забавлялъ баринъ.
   Драгаевъ серьёзно и даже сердито глядѣлъ въ сторону.
   -- Человѣкъ съ разумомъ и волей всегда избавится отъ всякаго гнета, произнесъ онъ.
   -- Даже если этотъ гнетъ -- мать сыра земля?
   Драгаевъ слегка махнулъ рукой, вынувъ ее для этого нарочно изъ кармана, и шелъ молча.
   -- Преувеличиваете вы, заговорилъ онъ опять.-- Разумѣется, придетъ время, отрезвитесь; но лучше бы поскорѣе. Войдите вы въ душу этихъ людей... напримѣръ, тамъ. (Онъ кивнулъ впередъ головою). Они страшно жалки. Будьте справедливы. Они физически не могутъ того вынести, что мы съ вами вынесемъ. Въ какихъ-нибудь обстоятельствахъ, мы съ вами извернемся -- они потеряются. Намъ съ вами многое вовсе не нужно... ну, извѣстный комфортъ, развлеченія... а для нихъ это потребность, безъ которой они существовать не могутъ. Вы признаете же... Естественница!.. вы признаете разницу условій жизни: птицѣ нуженъ воздухъ...
   -- Рыбѣ -- вода, подсказала она.-- Вы, однако, остерегитесь, Сергѣй Васильевичъ: такимъ манеромъ вы договоритесь, что ваши обитательницы замка -- совсѣмъ животныя.
   Она расхохоталась. Драгаевъ улыбнулся.
   -- Шалунья вы, сказалъ онъ.-- Славно это, право; живучесть такая. Завидно... Ну, вотъ, какъ же вамъ сравнивать ихъ со собою? Вотъ, они такъ по горло въ своихъ стѣсненіяхъ, а вы -- вольная пташка, куда захотѣла, вспорхнула... А что въ прошломъ году, не тянуло васъ туда, на поле брани?
   -- Не тянуло.
   -- Почему?
   -- Потому что я ничего не имѣю и есть свое дѣло.
   Онъ какъ будто затруднился отъ ея отрывистаго тона, впрочемъ, его лицо выражало не смущеніе, а скорѣе неудовольствіе, или, еще вѣрнѣе, устало-скучающую лѣнь.
   -- Да... протянулъ онъ, оглядываясь по сторонамъ.-- Годикъ былъ... дѣятельность!.. А вы знаете, какую штуку продѣлала Александра Алексѣевна въ прошломъ году на водахъ?
   -- Не знаю.
   -- Славную штуку. Въ курзалѣ съ тарелочкой обошла своихъ соотечественниковъ, да пятьдесятъ талеровъ слишкомъ собрала для раненыхъ; вдругъ, экспромтомъ, просто...
   -- Еще проще достать изъ своего кармана, сказала Зинаида Николаевна, тоже оглядываясь по сторонамъ.
   -- Да! Но важно было то, чтобъ, поймать на словѣ, на сочувствіи... Охъ, юная барышня! все бы вамъ только карманъ! Тутъ вопросъ народной чести, прибавилъ онъ наставительно.-- Нѣтъ, она хорошая госпожа, что ни говорите.
   -- Да я ничего не говорю, возразила Зинаида Николаевна.
   -- Ее все интересуетъ. Посмотрите, какъ она трудится, сколько она читаетъ. Видѣли ея акварели?.. Ботаника... И художница. Надо ей честь отдать. И у нея не рутина, какъ у большинства, нѣтъ: изобрѣтательность. Напримѣръ, попросите ее показать: она начала лѣпить вазу съ цвѣтами. Вѣдь это скульптура! И какъ вы думаете, изъ чего? Изъ хлѣбнаго мякиша!
   -- Что? вскричала Зинаида Николаевна.
   -- Изъ хлѣба. Черный, ситный, бѣлый. Просто, пальцами, иголкой. Что за нѣжность, всякій листокъ! И какіе она придаетъ оттѣнки...
   -- Не хочетъ ли я ей для оттѣнковъ принесу лебёднаго... прервала Зинаида Николаевна.-- Эхъ, Сергѣй Васильевичъ!
   Она махнула рукой и остановилась, удержавъ его.
   -- Вы хорошій человѣкъ, вы честный человѣкъ, заговорила она поспѣшно, не находя словъ, между тѣмъ какъ сверкали ея впалые глаза.-- Ну зачѣмъ вы это говорите? Вѣдь вы сами знаете -- это недостойный вздоръ, насмѣшка надъ мыслью, надъ дѣломъ... Ну, другіе ахаютъ: барышня катушки изъ хлѣба катаетъ, а вы-то, вы-то что? Что съ вами сдѣлалось...
   -- О, грозная! прервалъ Драгаевъ и, смѣясь, поймалъ и пожалъ ея руку.-- Положите гнѣвъ на милость. Не будьте односторонни... Охъ, общій это ныньче порокъ -- односторонность. Почему когда-нибудь не развлечься красивой бездѣлицей? И сколько же самаго полезнаго... да и великаго начиналось съ бездѣлицъ! Припомните -- яблоко, Ньютонъ... Охъ, вы, дѣятельница!
   Онъ опять пожалъ и выпустилъ ея руку.
   -- А знаете ли, никто больше Александры Алексѣевны не принимаетъ въ васъ участія!
   -- Очень признательна, выговорила сквозь зубы Зинаида Николаевна.
   -- Заранѣе въ восторгѣ отъ школы: говоритъ, что положитъ въ нее душу. И положитъ, увидите.
   -- Что такое?
   -- Она составила конспектъ разсказовъ, въ родѣ лекцій, о разныхъ предметахъ, приспособленныхъ къ дѣтскому понятію...
   -- Читать въ школѣ? Но она не имѣетъ права.
   -- Здѣсь-то у себя? Развѣ попъ вступится. Но онъ ничего не скажетъ.
   -- Маменька ея еще не пожелаетъ ли? La lithurgie... почувствительнѣе? При васъ она тогда подъ титлами читала?
   -- То -- маменька!.. Формализмъ вамъ не къ лицу, милая новь!
   -- Она на имѣетъ права, равнодушно повторила Зинаида Николаевна.
   Драгаевъ оглянулся на нее, будто мелькомъ.
   -- Конечно, у Александры Алексѣевны нѣтъ университетскаго диплома, сказалъ онъ холодно.-- Но, извините, я повторю: это формализмъ.
   -- Не формализмъ, возразила Зинаида Николаевна тихо, хотя вспыхнувъ:-- но я не хочу, чтобъ мѣшались въ мое дѣло. И не позволю, продолжала она отчетливо и еще спокойнѣе.-- Нечего ей дѣлать съ крестьянскими ребятами. Надо прежде выучиться ими не брезгать; они вѣдь чутки. А понятія, которыя она берется передавать, имъ негодятся.
   -- Научныя понятія? сказалъ Драгаевъ, пожавъ плечами, но также сдержанно.
   -- Ея точка зрѣнія не годится, возразила Зинаида Николаевна.-- Да что толковать. Я не хочу, имѣю право отказать и отказываю. Лучше заранѣе. Я къ господамъ не пристаю, не приставай и они ко мнѣ... Я только вамъ удивляюсь, Сергѣй Васильевичъ, продолжала она послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, котораго Драгаевъ не прерывалъ, будто огорченный или обиженный.-- Что съ вами сдѣлалось въ эти три недѣли? Припомните, какъ вы разобрали этихъ барынь, когда онѣ сюда пріѣхали. Вы и меня натолкнули ихъ разглядѣть. Вы же сами мнѣ сказали -- и какъ я хототала!-- что Александра Алексѣевна "человѣкъ набитый", набитый, какъ мѣшокъ, чѣмъ попало, всякой мудростью, свѣтскостью, дѣятельностью, философіей, политикой, литературой... Теперь ей скука бѣшеная, ну, и понадобилась моя школа. Такъ я и позволю тамъ умничать, какъ же!
   -- Ваша воля, сказалъ Драгаевъ.-- Разумѣется, вы можете даже запереть для Александры Алексѣевны дверь вашего училища, но... хорошо ли вы сдѣлаете?
   -- Намъ ихъ не надо, отвѣчала Зинаида Николаевна, взглянувъ на него прямо, сама немного смутясь отъ вырвавшейся рѣзкости и раздражаясь своимъ смущеніемъ.-- Намъ, бѣднымъ людямъ, не нужно ихъ вниманія, и безъ ихъ общества обойдемся. Оставьте намъ свободу заработывать нашъ хлѣбъ и поживайте себѣ...
   Драгаевъ не отвѣчалъ. Она замолчала.
   -- Не было бы сегодня грозы, заговорилъ онъ, приподнявъ шляпу.-- Славныя грозы были здѣсь на-дняхъ.
   Она опять вдругъ остановилась, удержала порывное движеніе и спросила, какимъ-то не своимъ голосомъ:
   -- Сергѣй Васильевичъ, для чего вы заговорили о погодѣ?
   -- А что? спросилъ невозмутимо Драгаевъ.
   -- Послушайте... Нѣтъ, это невозможно! Невозможно! Я тутъ ничего не понимаю!.. Сергѣй Васильевичъ! когда я только что сюда пріѣхала, вы меня встрѣтили, какъ свой человѣкъ... Отъ васъ я слышала такія хорошія, ободряющія слова... Что же это? Что съ вами сдѣлалось? для чего вы ломаетесь? Для чего вы представляетесь хуже чѣмъ, вы есть? что вы хвалите?..
   -- Я ничего не хвалю, отвѣчалъ онъ спокойно, хотя тоже вспыхнувъ.-- Я только не бранюсь направо и налѣво. Живя съ людьми, надо знать и приличія.
   -- "Приличія..." повторила она, усмѣхаясь и наклоняя голову.-- Хорошо, Сергѣй Васильевичъ, я не знаю приличій; но вѣдь я живу съ мужиками. Такъ вы, тоже изъ приличія вспомните, что въ моемъ обществѣ принято быть искреннимъ.
   -- Кажется, я, сколько могъ, доказывалъ вамъ мое участіе...
   -- И я вамъ всегда благодарна. Но я не о себѣ, я о васъ самихъ говорю. Вы все сглаживаете, все уклоняетесь, все мирволите... Прежде, я думала, вы это отъ доброты сердца; я не приглядывалась. И не такъ ужь это было... сильно; по теперь... Какая вамъ необходимость? Вы человѣкъ независимый. Вѣдь этакъ, пожалуй, вы когда-нибудь не спохватитесь, какъ выдадите и праваго, изъ "приличія-то". Но помилуйте, вы рискуете поступить дурно, унизиться въ угоду тѣмъ, кого сами презираете!
   Драгаевъ шелъ отвернувшись, рисуясь самъ передъ собой контрастомъ своего порядочнаго спокойствія съ этой рѣзкой говорливостью. Но все-таки онъ былъ замѣтно сердитъ. Не возвышая голоса, онъ выговорилъ, будто для себя:
   -- Если я осуждалъ... свѣтъ вообще, то ужь конечно, основываясь на фактахъ, на серьёзныхъ соображеніяхъ, а не на какихъ-нибудь слухахъ съ черной лѣстницы.
   -- Сергѣй Васильевичъ, что такое "черная лѣстница?" спросила Зинаида Николаевна очень хладнокровно, по такъ, что онъ невольно оглянулся.
   -- Вы понимаете... я не имѣлъ намѣренія...
   -- "Черная лѣстница" -- узкій путь, которымъ идетъ правда. Это, можетъ быть, ново? договорила она и засмѣялась.
   Ея раздраженный смѣхъ будто далъ ему разрѣшеніе перемѣнить тонъ.
   -- Умствуете, барышня! выговорилъ онъ снисходительно задумчиво и, прищуриваясь, вглядывался впередъ.
   Между деревьями мелькало свѣтлое платье. Зинаида Николаевна машинально посмотрѣла туда же.
   -- Такъ-то-съ... продолжалъ Драгаевъ разсѣянно, покровительственно, будто желая все покончить и уладить.-- Примите мой совѣтъ. Я, вы можете быть увѣрены, желаю вамъ всего лучшаго... Иногда, ну, просто, помолчите. Крайности до добра не доводятъ. За примѣрами ходить нечего.
   -- А что, прервала она, захохотавъ громко: -- скажите, есть для людей особенная пріятность, когда ихъ дурныя предсказанія сбываются? Бываетъ такое... пророческое самолюбіе?
   Драгаевъ былъ избавленъ отъ отвѣта: передъ ними стояла Александрина.
   -- Здравствуйте, сказалъ онъ, снимая шляпу, между тѣмъ, какъ Александрина подавала руку Зинаидѣ Николаевнѣ, затрудняясь своимъ огромнымъ зонтикомъ.
   -- Спасибо вамъ за мою комиссію, сказала она привѣтливо:-- я ужь все осмотрѣла; шелки, шерсти, все чудесно. Теперь, разсчитываю на васъ: помогите впялить и начать.
   -- Что это предполагается? спросилъ Драгаевъ.
   -- Я сюрпризовъ не люблю, отвѣчала Александрина: -- это будетъ вамъ на диванъ подушка. Благодарить не стоитъ, прибавила она, улыбаясь, когда онъ взялъ ея руку.-- У васъ нѣтъ ни одной порядочной подушки. Это будетъ только милосердіе къ ближнему, обязательное.
   -- Да! Но мало ли что обязательно... началъ онъ.
   -- Что вы какъ будто не въ духѣ?
   -- Нездоровится.
   -- Воды для васъ вчера привезли, ящикъ у насъ; да глупо -- вчера къ вамъ не отослали, опоздали. Пріѣхала пріятельница маменьки... Но сейчасъ, со мной приключеніе. Иду но дорогѣ, мимо селенія, вдругъ, сынъ этой госпожи -- она съ сыномъ -- шагаетъ, машетъ палкой, съ нимъ двое мужиковъ... Словомъ, такъ это было прекрасно, что я бѣжать...
   -- Чего же вы испугались? спросилъ Драгаевъ.
   Зинаида Николаевна засмѣялась.
   -- Какъ же... Но вы видѣли этого молодого человѣка? обратилась къ ней Александрина.
   -- Видѣла.
   -- Сергѣй Васильевичъ его тоже увидитъ!
   -- Но что-жь такое?..
   -- Я ничего подобнаго никогда не встрѣчала! вскричала съ ужасомъ Александрина, между тѣмъ, какъ Зинаида Николаевна хохотала безъ церемоніи.-- Дикарь, дубина въ рукахъ, кричитъ Богъ знаетъ что...
   -- Вы давно знакомы съ этимъ молодымъ человѣкомъ? спросилъ Драгаевъ.
   -- Вчера десять минутъ его видѣла.
   -- Вы скоро узнаете людей?
   -- Всякій день приходится ихъ узнавать.
   Всѣ замолчали. Роща кончилась. Зинаида Николаевна пропустила своихъ спутниковъ впередъ, на дорогу, примыкавшую къ господскому парку, поклонилась и пошла прямо полемъ въ деревню.
   -- До свиданія, сказала ей вслѣдъ Александрина: -- зайдите ко мнѣ вечеромъ.
   Драгаевъ ничего не сказалъ и не оглянулся, довольный, что она ушла. Но онъ крѣпко задумался, и было о чемъ. Если эти двѣ особы сойдутся вмѣстѣ, стоитъ разговориться, стоитъ проговориться, и все будетъ разстроено... Ну, положимъ, эта не начнетъ, а та не посмѣетъ. Но кто ихъ знаетъ? эта можетъ выпытать, а та -- припадокъ великодушной искренности, по принципу "говори всегда правду"... Наказаніе!..
   -- Вы положительно не въ духѣ, замѣтила Александрина.
   -- Я просто золъ, отвѣчалъ онъ: -- рѣзкости меня коробятъ.
   -- Вы изнѣжены, другъ мой, сказала она насмѣшливо:-- берегитесь, отстанете отъ вѣка.
   -- Я въ угоду этому вѣку не пущусь въ присядку.
   -- "Никто не приглашаетъ васъ". Но теперь, вы гнѣваетесь напрасно. Не гонитесь за словами: она сказала рѣзко, но сказала правду. Я ее уважаю; не слукавитъ.
   -- Да; только отлично насплетничаетъ, выговорилъ сквозь зубы Драгаевъ.
   -- Какъ это?
   -- Очень просто. Развитія вѣдь тутъ очень немного, настоящаго развитія, настоящаго пониманія вещей, не того р-р-развитія, о которомъ онѣ кричатъ! прибавилъ онъ, вдругъ не удержавъ голоса, и, передохнувъ, старался воротиться въ свой апатически-презрительный тонъ.-- Общества повыше своего кружка онѣ не видятъ, тонкости отношеній не признаютъ, оттѣнковъ слова... вы знаете ихъ диксіонеръ!.. Ну, что-нибудь услышатъ, по-своему сообразятъ, на свой языкъ переведутъ, и вы нетолько вашихъ словъ, вы вашего поступка не узнаете, какъ они будутъ объяснены и переданы. Вотъ и сплетня. Кажется, ясно. Вы возразите, что это дѣлается невольно, по невѣденію. Да вѣдь все на свѣтѣ по невѣденію.
   Александрина задумалась.
   -- Прошу васъ... это, можетъ быть, капризъ, но я васъ прошу, заговорилъ снова Драгаевъ.-- Вы затѣваете мнѣ подарокъ; не приглашайте эту госпожу помогать вамъ.
   -- Почему? спросила она почти кокетливо.
   -- Ну... я не хочу.
   -- Сказано грозно.
   -- Интимность M-lle Теребеневой вамъ совершенно безполезна.
   -- Вы, кажется, протежировали M-lle Теребеневой.
   -- Когда есть школа, долженъ быть и учитель -- вотъ и все. А нынче всѣ такіе. Выбираешь изъ золъ меньшее... Но тутъ, кажется, даже и не меньшее, прибавилъ онъ съ озабоченной злостью и потупился.
   -- Что такое?
   -- Такъ... Оставимъ это!.. Идеи разныя...
   -- Ахъ, тѣмъ болѣе! прошу васъ помнить, что я женщина и любопытна, сказала Александрина уже совсѣмъ кокетничая.
   Драгаевъ оглянулся и схватилъ ея руку.
   -- Не нужно вамъ ея идей, а мнѣ не нужно ничьей работы, кромѣ вашей, сказалъ онъ, цѣлуя эту руку между манжетой и перчаткой о четырехъ пуговицахъ.-- Занимаемся мы этими пустяками и время теряемъ, прибавилъ онъ послѣ нѣсколькихъ минутъ пріятнаго молчанія.-- Что новаго? Какая пріятельница къ вамъ пріѣхала?
   -- О, не ко мнѣ, благодаря Бога. Это подруга юности маменьки, госпожа... невозможная! Мечтаютъ, вспоминаютъ. Я -- подальше отъ этого.
   -- Энергичный вы, славный человѣкъ, сказалъ, повеселѣвъ, Драгаевъ.
   -- И смѣшно было бы жеманиться въ мои лѣта, да и нужна энергія. Мое положеніе... рабское.
   Она выговорила тихо, со злостью, даже покраснѣла. Драгаевъ задумался.
   -- Маменька выписала эту пріятельницу; объявила мнѣ вчера, въ видѣ шутки, за полчаса до ея прибытія. Какіе-то des grands projets. Ничего не знаю! Предполагаю только, что при сотрудничествѣ m-me Шевановой, можетъ выйти нѣчто неизобразимое. Та самая Шеванова, что внушила не платить долги брата и кинуть ему какую-то помощь... милостыню... Теперь она еще подастъ какой-нибудь благой совѣтъ. И безъ того, вѣчныя безумныя затраты, и все-таки -- вѣчная скука, вѣчное неумѣнье ни собрать людей кругомъ себя, ни устроить порядокъ дома... все вверхъ дномъ, до разстановки мебели, все точно наканунѣ выѣзда. Не умѣть даже влюбиться толкомъ; все "хочу и не могу!" сантиментальности, надъ которыми добрые люди хохотали. А то вдругъ, отвага, пламенные порывы на шестомъ десяткѣ лѣтъ. Опять что ли скакать куда-нибудь хотятъ, опять сорить состояніе по свѣту -- что-жь останется? вѣдь я тоже имѣю право на существованіе, рано ли, поздно ли...
   Помянувъ себя, Александрина будто опомнилась. Она была слишкомъ умна, чтобъ позволить себѣ неловко сконфузиться, но вдругъ прервалась и отвернулась почти рѣзко.
   -- Не высказаться вамъ... кому-жь я выскажусь?
   Драгаевъ не отвѣчалъ рукопожатіемъ на этотъ вызовъ. Онъ крѣпко думалъ. Уже двѣ недѣли, какъ они взаимно открыли свои чувства, какъ люди, чувствующіе хотя сильно, но болѣе глубоко, нежели страстно, люди испытанные, размышляющіе и практическіе. Оба хорошо понимали -- Александрина, что Драгаеву хочется имѣть Становищи, Драгаевъ -- что тридцатилѣтней дѣвицѣ, уже играющей въ карты, хочется замужъ. Говорить объ этомъ было совершенно излишне, также какъ увѣрять или разбираться въ любви. Это чрезвычайно облегчало отношенія. Александрина была слишкомъ умна, чтобы желать любовныхъ комедій, а Драгаевъ былъ очень доволенъ, что его поняли сразу. Но въ настоящую минуту онъ смутился. Исторія зашла уже на столько далеко, что становилось неловко держаться на одномъ благоразуміи: оно могло показаться совсѣмъ корыстолюбіемъ. Съ другой стороны, поиграть на чувствѣ -- кто знаетъ до чего доиграешься. Дѣвица можетъ предположить слишкомъ много безкорыстія, а такъ какъ ея желаніе выйти замужъ несомнѣнно и нескрываемо, то легко можно очутиться пойманнымъ на словѣ отреченія отъ Становищъ за себя и своихъ наслѣдниковъ... Это неудобно. Къ тому же, вотъ сейчасъ пролетѣвшій вихрь потребности "высказаться" открылъ хотя подозрѣваемыя, но еще не вполнѣ изслѣдованныя стороны характера дѣвицы. Онѣ выносимы только при Становищахъ...
   -- Я усталъ, сказалъ Драгаевъ, вступивъ въ аллею парка и опускаясь на диванчикъ изъ необтесанной березы.-- Это, кажется, любимое мѣсто вашей матушки?
   -- Да, по ея вкусу, rustique и деретъ платье на всякомъ сучкѣ. Она, конечно, приведетъ сюда свою пріятельницу.
   -- Знаете, я думалъ объ этой пріятельницѣ, началъ Драгаевъ.
   -- Вы хвалились, что никогда не теряете времени, замѣтила Александрина, садясь на траву.
   -- Вы какъ-то разсказывали, продолжалъ Драгаевъ, не обращая вниманія на ея шутку:-- что когда... были непріятности у вашего брата...
   -- Ну, что же? прервала она нетерпѣливо.
   -- Что этой пріятельницѣ удалось уговорить вашу мать не оставить его совсѣмъ безъ помощи...
   -- Но какая-жь была и помощь!
   -- Да; но это все-таки доказательство, что она имѣетъ на вашу мать нѣкоторое... даже большое вліяніе. И теперь, вы сказали, ваша мать ее вызвала...
   Александрина молчала. Драгаевъ ждалъ и потерялъ терпѣніе.
   -- Этимъ можно бы воспользоваться, выговорилъ онъ, будто равнодушно и глядя въ сторону.
   Александрина разсматривала какую-то былинку.
   -- Мы, люди другого поколѣнія, другого склада, продолжалъ онъ:-- мы понять не можемъ, какія тутъ могутъ быть нѣжныя пружины... Ну, сантиментальность -- уступаю вамъ! Мелочи, ненормальное, но это есть, а существующаго отрицать нельзя. Безспорно, это доживаетъ свой вѣкъ, это кончается; но покуда, это еще дѣйствуетъ, служитъ своимъ цѣлямъ, и, до своему, можетъ... Можетъ служить какимъ-нибудь разумнымъ цѣлямъ, наконецъ!
   -- Elle me dégoûte, сказала Александрина и выдернула былинку.
   Драгаевъ засмѣялся: отозвалась, заговорила -- этого довольно. Онъ всталъ, будто только что замѣтилъ, что она сидѣла передъ нимъ на землѣ.
   -- О, милая! сказалъ онъ, протятивая руку за ея рукою:-- нѣтъ, знаете, это въ насъ съ вами порокъ -- демократическая аристократичность. Мы разборчивы до щепетильности. Нехорошо. И непослѣдовательно: признаемъ, что въ природѣ ничто не мелко, ничто негрязно, а сами раздумываемъ, можно ли пользоваться услугами человѣка... но, относительно, даже не дурного! Я глубоко убѣжденъ, что тутъ, въ этой госпожѣ Шевановой (вы такъ ее назвали?..) много и теплоты сердца, и готовности на добрый поступокъ... всего, что въ былое время развивалось стѣсненіемъ, и чего, ne vous eu déplaise... Я, какъ вы, начинаю французить!.. Чего вы, при новой свободѣ, не найдете! Примѣръ -- ваша мамзель Теребенева!
   -- Моя?
   -- Ваша, ваша, повторилъ онъ, шутя.-- Да встаньте; вы боялись изорвать платье о скамейку, а не замѣчаете, что его измяли.
   Она повиновалась. Перемѣна мѣста перемѣняетъ расположеніе духа. Собесѣдники были оба не молоды, устали, съ нихъ обоихъ сошло оживленіе; они какъ будто даже надоѣли другъ другу. Драгаевъ заложилъ руки въ карманы и, выпрямляясь, сказалъ озабоченно:
   -- Надо, наконецъ, что-нибудь дѣлать.
   Александрина закусывала губы. Ей вспоминался полковникъ баронъ фонъ-деръ-Штурмъ, который лечился на водахъ послѣ Тіонвилля и все разсказывалъ ей о своей славной кампаніи... Кажется, было бы благоразумнѣе... Что же, ужь столько лѣтъ!..
   -- Я двухъ словъ не сказала этой барынѣ! вскричала она, вдругъ нервно засмѣявшись.
   -- Напрасно, вымолвилъ Драгаевъ.-- А что дѣлаетъ у васъ Ольга Васильевна?
   -- Ничего, отвѣчала она, пожавъ плечами.
   -- Стало быть... Это теперь зависитъ отъ васъ, сказалъ онъ, будто вскользь.-- Я хотѣлъ идти къ вамъ, но, полагаю, это ненужно. Вотъ статья о шелководствѣ; вы хотѣли пробѣжать... Да! Мы только тогда можемъ говорить, что не успѣли въ какомъ-нибудь дѣлѣ, когда испытали всѣ возможности его сдѣлать, прибавилъ онъ, не то давая совѣтъ, не то грустно размышляя про себя.-- До свиданія.
   Но онъ не ушелъ. Въ концѣ аллеи послышалось восклицаніе:
   -- Eh, bonjour, monsieur Драгаевъ!
   М-me Нельчинская шла къ нимъ, подъ руку съ своей пріятельницей. Она такъ привѣтливо махала платкомъ и такъ спѣшила, что было необходимо поспѣшить ей на встрѣчу. Она между тѣмъ шептала г-жѣ Шевановой:
   -- Ma chère, мы попали какъ собаки среди кеглей: помѣшали свиданію. Прошу васъ, наблюдайте!
   

VI.

   Но наблюдать пришлось больше Александринѣ, и, еще болѣе, удивляться и страдать отъ досады, какой она еще никогда не испытывала. Едва увидя m-me Нельчинскую, Драгаевъ мгновенно будто забылъ о существованіи Александрины, будто обрадовался избавленію отъ смертельной скуки, оживился, разговорился, развеселился. Онъ разсказалъ какія-то приключенія своего вчерашняго дня; хотя вовсе не было никакихъ приключеній, но онъ это какъ-то разцвѣтилъ и прикрасилъ; какія-то глупости изъ своей судебной практики, какіе-то деревенскіе анекдоты; онъ смѣшилъ и хохоталъ, онъ былъ неузнаваемъ. Съ первой минуты представленія, онъ выказалъ г-жѣ Шевановой необыкновенную внимательность. У нихъ нашлись общіе знакомые въ Москвѣ. Драгаевъ зналъ разныя московскія "исторіи" ея времени; оказывалось, что они, случалось, присутствовали при одномъ и томъ же событіи, видѣли одно и тоже представленіе въ театрѣ, слышали одни и тѣже толки. Они положительно были одного и того же мнѣнія. Драгаевъ совсѣмъ впадалъ въ ея тонъ, соглашался со всѣмъ, что она говорила, отгадывалъ, что она хотѣла сказать, подсказывалъ, хвалилъ заранѣе. М-me Нельчинская что-то возразила; онъ заспорилъ.
   -- Ахъ, вскричала она:-- но вы сговорились съ Barbe!
   -- Но мы никогда не встрѣчались! возразила г-жа Шеванова, польщенная, но пугаясь, не далеко-ли зашла, пріятно ли Marie, да вотъ еще Александринѣ...
   -- Сродство душъ, Wahlverwandtshaft, сказалъ Драгаевъ и объяснилъ короче:-- сразу спѣлись!
   -- "Спѣлись!" подхватили дамы.
   "Спѣлись" вышло такъ же мило, какъ "véhicule". И "véhicule" припомнили. Было удивительно весело. Г-жа Шеванова успокоилась: Marie было пріятно, что бесѣда оживлена. Г-жа Шеванова, по добротѣ души и по привычкѣ, даже рѣшилась нѣсколько пожертвовать собою, для большаго оживленія, разсказала о себѣ разныя разности, сказала нѣсколько наивностей, доставила случай посмѣяться надъ собою. М-me Нельчинская хохотала "comme une folle". Драгаевъ подшучивалъ тоже, но сглаживалъ рѣзкости то пожимая руку г-жи Шевановой, будто подъ наплывомъ внезапнаго чувства, слѣдствія "сродства душъ", то безцеремонно подмигивая, какъ будто подшучивая надъ самой Marie. Это приводило г-жу Шеванову въ несказанный, но пріятный ужасъ. Но m-me Нельчинская ничего не замѣчала и только восхищалась, что нескучно; она давно не слыхала какъ смѣются, какъ перебрасываются словами, какъ изъ-за ничего выходятъ и толки, и споръ, и пари, и остроуміе... какое?-- она въ жизнь свою не разбирала! Но словомъ, поднимается этотъ особенный, салонный шумъ, котораго она вѣчно жаждала въ своемъ вѣчно скучномъ салонѣ и жаждала напрасно: она была слишкомъ высокопоставленная особа, чтобы допускать у себя рѣзкость, фамильярность, а люди другого склада... настоящіе, словомъ -- свѣтскіе, пожалуй, des artistes... ну, словомъ, умные люди... почему-то не приходили.
   -- Ахъ, я никогда такъ не забавлялась! восклицала она: -- я никогда не чувствовала себя такъ хорошо!
   Въ саду, въ прекрасной бесѣдкѣ, было въ самомъ дѣлѣ очень пріятно. Александрина не уходила; недоумѣвая, она ждала что еще скажетъ ея поклонникъ, что еще будетъ изъ этой внезапной дружбы съ приживалкой. Она ужь назвала пріятельницу приживалкой. Онъ поддѣлывается къ ней. Откуда такая ловкость? Александрина видала продѣлки на своемъ вѣку, но еще ничего подобнаго... Ухаживать за такой особой! Но вѣдь эти особы ничего даромъ не дѣлаютъ.
   Александрина никогда не восклицала, что "хочетъ быть русскою", но бѣготня по отелямъ Европы, которые, въ досаду матери, она называла трактирами, затраты на необходимый и безполезный туалетъ, который вслѣдствіе этого она возненавидѣла, злость при безденежьи, унизительныя хлопоты въ таможняхъ, все это сдѣлало ее "русскою" до глубины сердца. Это сдѣлало ее даже отчасти правдивѣе, хотя ея правдивость была довольно податлива и откровенно смотрѣла сквозь пальцы. Она принимала вещи какъ онѣ есть, вступаясь только въ то, что касалось ея самой, потому что не оградить себя -- глупо, не въ порядкѣ вещей, даже не въ законѣ природы. Тѣмъ, что въ людскихъ продѣлкахъ было для нея выгодно, она пользовалась не смущаясь: почему не пользоваться, если такъ случилось? Въ жизни, какъ въ карточной игрѣ, которую она очень любила, она не устроивала никому ловушекъ, но и не остерегала отъ нихъ, не считая себя въ правѣ мѣшать тѣмъ, кто устроивалъ. Если она бралась сдѣлать для другихъ какое-нибудь дѣло, всегда хорошее, она дѣлала его энергично и честно; на нее можно было положиться. Она чутко различала людей, дурныхъ и хорошихъ и никого не любила. По ея собственной логикѣ, холодной, благоразумной, черствой и справедливой, она бывала всегда права... Въ "свѣтѣ", такія женщины еще изъ многихъ лучшія.
   Драгаевъ отвернулся, встрѣтившись съ ея удивленно-злыми глазами. Она задумалась и развлеклась. Прислушалась опять: говорили что-то серьёзнѣе, чувствительнѣе; идиллическія мечтанія о счастьи среди роскошной, не нашей природы, о счастьи въ тѣсномъ кругу дорогихъ людей... Фантазировалъ Драгаевъ. М-me Нельчинская была растрогана; пріятельница улыбалась, благоговѣйно-завистливо. Драгаевъ очаровывалъ, воображая жизнь гдѣ-нибудь подальше отъ главныхъ центровъ, въ горахъ, на берегу моря въ прелестномъ уголкѣ, среди цвѣтовъ и музыки, далеко отъ стѣсненій и пересудовъ толпы и главное, главнѣйшее, съ людьми, которые бы отзывались на всякій сердечный порывъ, понимали насъ...
   -- Un réduit... выговорила г-жа Шеванова.
   -- Вы, mesdames... pardon, безъ церемоній!.. Вы все на широкую руку: наряды, развлеченія. И все неудачно. Почему? Единственно потому, что забываете главное: всѣ удачи, все счастье зивиситъ отъ нашей интимной, домашней обстановки. Неустроена она -- и ничто не можетъ быть устроено.
   Александрипа краснѣла пятнами. Не оставалось сомнѣнія: если до сихъ поръ ничто неудавалось m-me Нельчинской, если она "не жила" -- всему мѣшала дочь. М-me Нельчинская даже оглянулась на нее. Александрина была такъ дурна въ эту минуту, что мать пришла въ еще лучшее расположеніе духа.
   -- Admirez, ma chère, шепнула она пріятельницѣ, дѣтски весело и нѣжно обхвативъ ее за талію.
   Драгаевъ, оглянувшись на нихъ, очень ловко и невозмутимо серьёзно, къ слову о наслажденіяхъ жизнью, помянулъ "вѣчно-юныхъ тридцатилѣтнихъ" красавицъ Бальзака, истинныхъ женщинъ, сохранившихъ поэзію чувства, изящество любви, рѣшительныхъ и осторожныхъ предъ судомъ свѣта... Эти не теряли даромъ своихъ дней. Эти находили себѣ и пріютъ, и друзей, и вѣрное сердце, способное понимать...
   Въ бесѣдѣ не замѣчали какъ шло время. Ея превосходительству доложили, что кушать готово. Обѣдъ былъ ранній, въ три часа, по деревенски.
   -- Ah, quelle prose! воскликнула m-me Нельчинская.-- Но кто прошелся такъ много...
   Драгаевъ и вовсе усталъ отъ ходьбы и разговора. Идя въ домъ, онъ только угрюмо оглянулся на Александрину.
   -- И моя сестрица за вѣчнымъ пасьянсомъ! сказалъ онъ, увидя ее въ дверь балкона.
   -- Неподвижна, какъ утесъ, замѣтила m-me Нельчинская.
   -- Какъ кочанъ капусты, сказалъ онъ сквозь зубы и такъ серьёзно, что хозяйка расхохоталась.
   Пріятельница не осмѣлилась засмѣяться; къ тому же, возвращеніе подъ кровлю, пробѣжавшее время снова болѣзненно поразили ее въ сердце. Она еще ничего не успѣла сказать Marie и, если такъ продолжится, когда можно будетъ сказать? И обѣдъ, поданъ, а между тѣмъ, Борисъ...
   -- Ахъ, пяльцы! вскричала она, увидя ихъ въ гостиной: -- чьи это?
   -- Мои, отвѣчала Александрина.
   -- Какъ ваши? сказалъ Драгаевъ, будто это была для него новость.-- Вы намѣреваетесь работать?
   -- А вы -- противникъ работъ иголкой? спросила г-жа Шеванова, внимательно наклоняясь надъ пустой канвой.
   -- Я -- противникъ? напротивъ, я уважаю женщину за шитьемъ. Еще въ древности говорили...
   -- "Сиди дома, точи веретена", прервала Александрина.
   -- Да-съ, рѣзко возразилъ онъ, обернувшись къ ней:-- и являлись великія классическія женщины, какихъ не разовьетъ нынѣшняя гистологія, токсикологія...
   -- Всякія бывали, замѣтила она, взглянувъ на него.
   Онъ тоже посмотрѣлъ на нее пристально. Секунда была рѣшительная. Онъ будто спрашивалъ: -- "Что-жь вы, въ самомъ дѣлѣ, хотите замужъ, или только шутите?" Александрина смутилась, хотя пожала плечами.
   -- Ça vous dégoûte? спросилъ онъ, будто мелькомъ.
   -- Маменька говорила, что вы мастерица вышивать, сказала Александрина г-жѣ Шевановой:-- посовѣтуйте.
   -- О, съ большимъ удовольствіемъ! И помогу, если позволите.
   Александрина помедлила отвѣтомъ, гляда на Драгаева. Вѣдь онъ поцѣловалъ ея ручку, желая только ея работы.
   -- О, помогите! вскричалъ Драгаевъ: -- я предчувствую, что если тутъ не приступятся добрые люди...
   -- Пойдемте, прервала m-me Нельчинская, приглашая въ столовую.-- Займемся этой прозой, m-r Драгаевъ; садитесь подлѣ Barbe... Dieu merci, le couvert est mis.
   -- Да. Это играютъ и у насъ: "слава Богу, столъ накрытъ".
   -- Но какъ играютъ! замѣтила г-жа Шеванова.
   -- Что-жь вы хотите, переводъ! Это -- наши циклопы
   
   Россійскимъ лечать молоткомъ
   Издѣлье легкое Европы...
   
   -- М-r Драгаевъ, вы даже импровизируете; я жду куплетовъ въ концѣ обѣда! вскричала m-me Нельчинская.
   -- Это ужь будетъ совсѣмъ un petit bout de l'Europe въ деревенской тишинѣ, прибавила г-жа Шеванова.
   -- А гдѣ же... вдругъ сказала m-me Нельчинская изъ-за суповой чаши.-- Борисъ Андреевичъ? обратилась она къ лакею: -- докладывали?
   Г-жа Шеванова поблѣднѣла. Сестра Драгаева подняла на нее задорно-прищуренные глазки. Александрина, развертывая салфетку, почти закрылась ею, готовая расхохотаться. Драгаевъ ѣлъ.
   -- Супъ горячъ, я обжегся, берегитесь, сказалъ онъ своей сосѣдкѣ.-- А! вѣрно тоже несчастье и съ вами?
   Она вспыхнула, моля для него всѣхъ наградъ у Бога. М-me Нельчинская продолжала неумолимо:
   -- Говорили Борису Андреевичу?
   -- Онъ спитъ, отвѣчалъ лакей.
   -- Спитъ?
   -- Ахъ, ma bonne, я не хотѣла безпокоить... Онъ прогуливался; un coup de soleil... Онъ подверженъ частымъ головнымъ болямъ...
   -- Вашъ сынъ? вступился Драгаевъ, бросивъ сестрѣ взглядъ болѣе, нежели строгій.-- Охъ, эта молодежь! Обрадовался чистому воздуху, забѣгался въ полѣ и, поручусь, въ полдень выкупался?
   -- Вы отгадали...
   -- Ну, обыкновенная исторія. Не тревожьтесь, Варвара Ивановна. Мы это сами испытывали. Какъ, бывало, бросалось здоровье! Ничего не нужно, кромѣ хорошаго, крѣпкаго сна, хоть на сутки.
   -- Да, но нужна и пища, сказала m-me Нельчинская.-- Что-нибудь кушалъ Борисъ Андреевичъ?
   -- Oh, Marie, столько вниманія...
   -- Закусывалъ, отвѣчалъ лакей, такъ просто и вмѣстѣ выразительно, что сразу не нашелся даже и Драгаевъ.
   -- Ничего, кромѣ сна, повторилъ онъ:-- помню, разъ, въ мое студентство... О, золотые годы! Вотъ когда мечталось, вотъ когда хотѣлось летѣть куда глаза глядятъ! Только и помышленія: котомку за плеча и -- въ Европу! А она была тогда такая недоступная...
   -- И теперь недоступна, возразила m-me Нельчинская.
   -- Почему? дорого?.. Помилуйте, но я же вамъ доказывалъ, что вы ошибаетесь. Ну, позвольте, позвольте мнѣ разсчитать примѣрно, во что можетъ обойтись путешествіе, какъ я говорилъ...
   Онъ принялся считать, приводя примѣры, заманивая, составляя планы, весело, очаровательно, не давая возражать себѣ. Все дешево, въ Европѣ все спокойно. Послушавъ Драгаева, стоило только укладываться и ѣхать. Его разговоръ одинъ оживлялъ обѣдъ; г-жа Шеванова будто поблекла. Выходя изъ-за стола, Драгаевъ заботливо ей напомнилъ:
   -- Вы, конечно, навѣстите вашего больного?
   Она не вытерпѣла и пожала ему руку. М-me Нельчинская кричала ей вслѣдъ, прося скорѣе воротиться на террасу, пить кофе. Драгаевъ, хмурясь, удержалъ сестру въ столовой и сказалъ тихо:
   -- Кто такъ держится? Это просто неучтиво!
   -- Ничего не понимаю! возразила она.
   -- Не понимаете, такъ не мудрите, дѣлайте что люди дѣлаютъ, продолжалъ онъ, прохаживаясь.-- Много важничаете, вотъ что. Догадайтесь, да потолкуйте съ барышней. Я успѣлъ сказать ей; надѣюсь, поняла. Пусть и она, съ своей стороны...
   На террасу онъ воротился задумчивый. Тамъ, madame Нельчинская сидѣла одна, тоже задумчиво устремивъ взоръ въ темную аллею.
   -- Да-съ... протяжно сказалъ Драгаевъ:--
   
   Дай счастья намъ, судьба, но дай намъ впору,
   Покуда грудь желанія полна...
   
   -- Въ васъ много поэзіи, М-r Драгаевъ.
   -- Какая поэзія, возразилъ онъ, усмѣхнувшись:-- такъ, раздумался. За людей грустно. Всю жизнь все пережидаютъ, все откладываютъ, а глядишь -- жизнь уходитъ. Еслибы еще была за плечами какая-нибудь обязанность, еслибы еще пугала издержка -- нѣтъ! Грустно. И, пожалуй, завидно.
   -- Вы завидуете?
   -- Не тому, что называется матерьяльными средствами, возразилъ онъ рѣзко и внушительно:-- благодаря Бога, не нуждаюсь! А свободѣ. Связанъ службой, долгомъ передъ обществомъ; усядешься по неволѣ. И къ тому же, одинокъ... Но вотъ -- вы, напримѣръ...
   -- Я?...
   Онъ спохватился, но въ ту же минуту рѣшилъ, что этой дамѣ никакая глупость не покажется удивительна и слишкомъ поспѣшна.
   -- Да, вы. Вы совершенно свободны. Вѣдь это нашему брату, земскому честолюбцу, впору похорониться въ какихъ-нибудь Становищахъ, утѣшаться исполненіемъ гражданскаго долга, когда заметутъ сугробы... Да еще хозяйство! почти вскричалъ онъ, будто выйдя изъ терпѣнія.-- А вы... И даже... я сегодня только узналъ! Какая у васъ преданная, славная подруга, Варвара Ивановна. Вдвоемъ, не разставаясь съ нею, вы бы могли... да Боже, на край свѣта! Такое складное, понимающее васъ существо. Это сейчасъ видно. Варвара Ивановна съ такой охотой, съ такой самоотверженной любовью приметъ на себя всѣ заботы о вашихъ удобствахъ, о вашей обстановкѣ. Вы ее осчастливите, если дадите ей случай...
   -- А здѣсь? слабо выговорила Madame Нельчинская.
   -- Что здѣсь?
   -- Нашъ курсъ... Il faut donc que les biens rapportent quelque chose.
   -- И вы думали этимъ заняться? спросилъ онъ съ какимъ-то состраданіемъ.
   -- Mais au moins, Становищи, гдѣ я живу...
   -- Становищи -- домъ, да паркъ. Бездоходное имѣніе, почему и дошло до аукціона, объяснилъ онъ хладнокровно.-- Но, полагаю, для присмотра за имѣніями всегда можно найти кого-нибудь...
   -- Barbe! вскричала Madame Нельчинская, увидя пріятельницу.-- Слышите? слышите? М-r Драгаевъ отправляетъ васъ со мной за-границу. Такъ какъ же, ma chère? Когда ѣдемъ? A quand la noce?
   Г-жа Шеванова была потеряна и блѣдна, какъ смерть; на ея губахъ была какая-то улыбка, очевидно, устроенная заранѣе, стоившая страшныхъ усилій, застывшая такъ, что несчастной женщинѣ, казалось, было бы больно перемѣнить выраженіе своего лица. Она могла только вымолвить:
   -- Comment?..
   Драгаевъ подвинулъ ей кресло.
   -- Жаль, что я не подержала пари, очаровательно продолжала madame Нельчинская: -- m-r Драгаевъ ручался, что для меня вы готовы на всякое самоотверженіе...
   -- И ручаюсь, подтвердилъ онъ.
   -- Но вы ничего не говорите?
   -- О, Marie, такъ скоро...
   -- Les grandes résolutions, ma bonne, все великое дѣлается по вдохновенію. Помните, сегодня утромъ...
   -- Такъ это не шутка? выговорила г-жа Шеванова.
   -- Какая шутка, ma bonne! Мы съ вами реализируемъ... проэкты m-r Драгаева. Я помолодѣла, я ожила! Скорѣе, ваше согласіе!
   Г-жа Шеванова сознавала только, что за минуту отдала одинъ изъ своихъ двухъ рублей лакею, который присутствовалъ при пробужденіи Бориса.
   -- Конечно, вамъ не затруднительно, заговорила она: -- но я... Сохрани Боже, Marie, чтобъ для васъ я поколебалась пожертвовать... но мое положеніе... мой сынъ...
   Вдругъ что-то настоящее, неподготовленное схватило ее за душу; вдругъ какъ-то непривычно забылось все, что было кругомъ, вдругъ пропали слова и силы; она не выдержала и зарыдала.
   -- Mon Dieu, qu'avez-vous donc? вскричала madame Нельчинская:-- sonnez, je vous prie, m-r Драгаевъ!
   Драгаевъ самъ догадался принести графинъ съ водой изъ гостиной. Онъ догадался и больше.
   -- Развѣ вамъ жаль разстаться... начала m-me Нельчинская.
   -- Нѣтъ, прервалъ Драгаевъ:-- не то... Успокойтесь, Варвара Ивановна! будьте откровенны, скажите...
   -- Онъ погибъ! вскричала г-жа Шеванова, овладѣвъ собою на столько, что ужь могла рисоваться.
   -- Какъ? развѣ онъ тоже... avec tous ces... вскричала m-me Нельчинская въ ужасѣ и негодованіи.
   -- Борисъ? Мой Борисъ? Боже! Возможно ли? Нѣтъ, Marie, я могу гордиться моимъ сыномъ!.. Онъ можетъ, какъ ребенокъ, быть виноватъ, не размышляя, непосредственно, глупо... виноватъ! я не оправдываю, я непристрастна, но это... это...
   -- Понимаю, сказалъ Драгаевъ твердо, даже нѣсколько строго, но съ участіемъ принимая на себя обязанность разспрашивать.-- Но, наконецъ, что же?
   М-піе Нельчинская непріятно оторопѣла; это портило ея день. Г-жа Шеванова отгадала ея чувства, и ужь не знала, какъ и быть. Продолжать въ высокомъ тонѣ невозможно; разсказывать просто -- не произведетъ эффекта. Она, впрочемъ, сообразила, что Драгаевъ, кажется, больше Marie понимаетъ вещи... Самъ Богъ послалъ Драгаева... Лучше начать съ конца.
   -- Воинская повинность... выговорила она, закрываясь платкомъ.
   -- Что это такое? спросила m-me Нельчинская.-- Ахъ, да! такъ что же?
   Г-жа Шеванова объяснила. Разсказъ удавался ей ужь легче. Она описала свою горесть, свои надежды, неудачи, болѣзнь Бориса... Слабонервный, впечатлительный, чувствительный мальчикъ; ему одно слово "война" звучитъ всѣми страданіями человѣчества!.. Но старшій сынъ ужь оставилъ, забылъ мать, неблагодарный! И за вину его, этотъ, любящій, единственный...
   -- Но это отклоняется какъ-нибудь, замѣтилъ Драгаевъ, слушавшій задумчиво.
   -- Да, квитанція... сказала робко г-жа Шеванова.
   -- О, квитанціи такъ дороги, вамъ и думать нечего! прервала m-me Нельчинская.
   Ея пріятное настроеніе упало. Слезы, да еще неожиданныя, и такъ некстати. Были планы... пріятные, серьёзные, и вдругъ какая-то материнская любовь у особы... Но хотя бы эта особа вспомнила, что она такое. Вѣдь есть чувства, которыя, право, въ иныхъ положеніяхъ -- неприличны...
   -- Но что-жъ такое, ma chère? вашъ сынъ будетъ какъ-нибудь устроенъ. Поймите же, отъ какого бремени вы избавитесь...
   -- О, Marie! а я надѣялась...
   Доброе согласіе могло рушиться въ минуту. Богачи всегда подозрѣваютъ эксплуатацію, а бѣдняки всегда забываютъ объ этомъ подозрѣніи. Драгаевъ поспѣшилъ вступиться.
   -- И вы не напрасно надѣялись, сказалъ онъ.-- Дружба Марьи Павловны доставляетъ вамъ возможность развлечься въ вашемъ огорченіи, а вы, въ этомъ случаѣ, можете доказать Марьѣ Павловнѣ, что вы точно... что вы все та же!
   Онъ пожалъ ей руку.
   -- Вы поѣдете, успокоитесь; къ вамъ возвратится вся игривость вашего характера. Марьѣ Павловнѣ необходимъ именно энергичный другъ!
   -- Но Борисъ?.. прошептала она, догадываясь, что онъ чему-то ее учитъ, и оглянулась на Marie, которая, надувшись, упорно смотрѣла въ аллею.-- Marie, qu'avez-vous donc?
   -- Mais, mon Dieu, rien, отвѣчала m-me Нельчинская: -- эти сцены меня разбиваютъ, прибавила она Драгаеву, встала и ушла въ садъ.
   Г-жа Шеванова съ ужасомъ поднялась за ней вслѣдъ.
   -- Ничего, сказалъ, удерживая ее Драгаевъ: -- ничего, успокойтесь. Эти дамы привыкли, чтобы все дѣлалось по-нихъ. Могутъ и подождать немножко.
   Она еще больше ужаснулась. Драгаевъ засмѣялся.
   -- Намъ некогда долго объясняться, продолжалъ онъ.-- Того, что я вамъ говорю, вы, конечно, ей не перенесете: вамъ ни къ чему не послужитъ, а еще можетъ повредить. Соглашайтесь ѣхать съ нею, вотъ мой совѣтъ, и скорѣе.
   -- Но мое положеніе...
   -- Вы поѣдете на ея счетъ.
   -- Мой сынъ...
   -- Это можно легко устроить.
   -- Можно? Легко? вскричала она:-- можно? Послушайте... нѣтъ, послушайте!.. я не знаю... Самъ Богъ послалъ мнѣ васъ. Все, что можетъ мать, всѣ мои молитвы...
   Въ слезахъ, въ искреннемъ порывѣ, она бросилась на колѣни.
   -- Полноте, ради Бога, прервалъ онъ, удерживая ее.
   -- Голубчикъ мой, вскричала она, ничего не помня, охватывая и цѣлуя его голову:-- дорогой, родной! Видите, ну, я виновата... Онъ -- негодяй, онъ... ну, все, что хотите! Но онъ мой, онъ мнѣ милъ! Спасите! вообразить, что его возьмутъ у меня -- Господи, да легче въ гробъ! Господи, какую тебѣ угодно муку... Милый! что только я въ силахъ... Спаситель мой!..
   -- Послушайте, Варвара Ивановна, не сходите съ ума, сказалъ, освобождаясь, Драгаевъ.
   Онъ былъ тронутъ и смѣялся.
   -- Полноте. Все сдѣлается. Вы, главное, при всѣхъ не плачьте; слезы -- плохая помощь; тутъ надо веселить. У васъ веселый характеръ -- ну, и веселите. Вѣдь Марьѣ Павловнѣ тоже забота.
   -- Какая у нея забота!!..
   -- А, нѣтъ-съ. Дочь.
   Г-жа Шеванова оглянулась.
   -- Дочери ей съ собой за-границу не надо, продолжалъ онъ и опять остановился.-- Дочь помѣха. Такъ?
   -- Такъ...
   -- А дочь въ деревнѣ одна оставаться не захочетъ.
   Она смотрѣла пристально, широко раскрывъ глаза. Онъ отвернулся.
   -- Это вѣчная обуза. Марья Павловна упряма; понять этого не хочетъ.
   Г-жа Шеванова задумалась.
   -- А ваша забота, вашъ Борисъ -- пустяки. Оправьтесь, подите къ ней. Я тоже пойду проститься съ нею; усталъ, пора домой. Сестрица моя можетъ тутъ оставаться... Вашъ-то, выспался?
   -- Да.
   -- Пришлите его туда, на крыльцо; я его къ себѣ возьму.
   -- Послушайте, пожалуйста, вскричала она въ восторгѣ:-- это... Но родные, близкіе, и тѣ... Я говорю: только Богъ...
   -- О маменька!.. прервалъ онъ и сошелъ съ террасы.

-----

   Въ эту ночь, во всѣхъ концахъ господскаго дома происходили совѣщанія. Самыя оживленныя бесѣды велись на кухнѣ, гдѣ дворня, хотя не по старинному многочисленная, но разнообразная по складу, усталая отъ дневнаго дѣла, развлекалась, толкуя о пріѣзжихъ гостяхъ. Ихъ даже представляли въ лицахъ, особенно г-жу Шеванову. Было замѣчено, что къ вечеру она сдѣлалась величавѣе.
   Такъ было въ самомъ дѣлѣ. Г-жа Шеванова чувствовала себя увѣреннѣе и покойнѣе ужь потому, что Драгаевъ увелъ Бориса, подъ предлогомъ, что у него Борису будетъ веселѣе. Борисъ былъ очень недоволенъ, но какъ-то понялъ, что протестовать нельзя. Г-жа Шеванова умилялась при одномъ воспоминаніи о Драгаевѣ. О, Богъ милосердъ! Онъ внушитъ этому благородному человѣку... Въ встрѣчѣ съ нимъ, она видѣла руку Провидѣнія. Успокоившись нѣсколько, она разглядѣла нѣчто: она нужна, въ ней заискиваютъ. Marie очень хочется ѣхать; Marie далеко не покончила съ своими иллюзіями, а напротивъ, тутъ есть какая-то тайна, опредѣленный планъ и нужна помощь... Оттого она такъ и разсердилась, такъ была не въ духѣ весь остальной вечеръ. Г-жа Шеванова едва могла разсмѣшить ее, представляя какую-то богомолку своего провинціальнаго города. Но поздно вечеромъ, она пошла за нею въ спальню. Marie собиралась ложиться. Началось съ желанія видѣть гдѣ покоится другъ; потомъ восторги предъ красотой друга. Потомъ воспоминанія, мечтанія. Все это, наконецъ, подѣйствовало. М-me Нельчинская развеселилась и, вспоминая что-то у Дюма-fils, приказала подать себѣ ужинать въ постель.
   -- Une petite orgie, пошутила г-жа Шеванова, прихлебывая грѣтое вино и неуютно, въ оборкахъ, въ корсетѣ, вертясь на краю постели друга.
   Маленькая оргія обѣщала продолжиться.
   -- Идите, сказала г-жа Шеванова горничной:-- я уберу здѣсь сама.
   -- Зачѣмъ же, ma bonne. Она можетъ дождаться.
   -- Дайте же мнѣ прорепетировать какъ я буду угождать вамъ! прошептала, ласкаясь, наперсница.
   Это продолжалось до свѣта.
   

VII.

   Дождь помѣшалъ утреннимъ прогулкамъ и всѣ четыре дамы собрались за завтракомъ. М-me Нельчинская веселая, какъ молоденькая дѣвочка, распахивала и захлопывала окна, шаловливо любуясь брызгами дождя, и смѣялась, лукаво подмигивая пріятельницѣ, когда Ольга Васильевна пожималась отъ холода. Наконецъ, внезапно открывъ рояль, m-me Нельчинская заиграла что-то неособенно складное, но очень быстрое.
   -- Это кадриль "Ohé, les p'tits moutons". Ça faisait fureur!
   Г-жа Шеванова снисходительно смѣялась; она смотрѣла доброй нянюшкой.
   -- Въ оркестрѣ, должно быть, прелестно, замѣтила она.
   -- О, въ оркестрѣ... Вотъ скоро послушаемъ. Vous savez, Ольга Васильевна, Barbe и я ѣдемъ за-границу.
   -- Добрый путь, сказала старая дѣва, взглянувъ на Александрину.
   Та спокойно намазывала масло на хлѣбъ.
   -- Скоро ѣдете? продолжала Ольга Васильевна осторожно и кисло, отчего m-me Нельчинская загремѣла еще веселѣе.
   -- А вотъ, черезъ нѣсколько недѣль, въ концѣ іюля. Осень лучшее время; все такъ оживлено на купаньяхъ, на водахъ. Тамъ вѣдь не наша слякоть... А что, Barbe, еслибъ васъ въ véhicule прокатить по становищенской лощинѣ, въ октябрьскую ночку? Борисъ говорилъ, что вы кричали.
   -- О, я бы умерла, отвѣчала г-жа Шеванова съ полнымъ убѣжденіемъ.
   -- Тамъ и волки, ma chère.
   -- Что вы говорите? Боже!
   -- И въ паркъ сюда заходятъ... У-у!
   -- Нѣтъ, Marie, ради Бога...
   -- Хотѣла васъ попугать, сказала m-me Нельчинская, мило смѣясь и охватывая ее за талію.-- Вотъ разстроилась сегодня охота Бориса.
   -- О, для этой молодежи дождь ничего, возразила спокойно-важно г-жа Шеванова.-- Мы не имѣемъ понятія, что они могутъ выносить. Нѣсколько сутокъ безъ всякой пищи, тридцати-градусный морозъ, походъ за сотни верстъ...
   -- Онъ хорошій ходокъ, Борисъ?
   -- Онъ пари выигрывалъ, отвѣчала г-жа Шеванова и съ насмѣшливой скромностью разсказала о нѣсколькихъ десяткахъ тетеревовъ, убитыхъ въ одномъ кустѣ, и о другихъ подвигахъ Бориса. Она ужь сама начала вѣрить въ медвѣжью шкуру, трофей Бориса, лежащую у ея постели. М-me Нельчинская очень интересовалась.
   -- Вотъ бы кому въ Америку, ma chère! Дѣвственные лѣса!
   -- Его мечта! вздохнула г-жа Шеванова.
   Онѣ занимались между собою, не обращая на другихъ никакого вниманія. М-me Нельчинская разсказывала тоже о прелестяхъ европейской жизни; усѣлись рядомъ на диванчикѣ, шептались на ухо, прерываясь пріятнымъ смѣхомъ, со стороны г-жи Шевановой нѣсколько сдержаннымъ, съ оглядками на Ольгу Васильевну, сѣвшую за пасьянсъ. Наконецъ, начались счеты расходовъ путешествія: туалеты, отели, пурбуары.
   -- Да вы не шутя сбираетесь ѣхать? прервала Александрина изъ-за пялецъ, гдѣ разсчитывала узоръ.
   -- Ахъ, какъ она смѣшна! Конечно, безъ шутокъ.
   -- Я не хочу ѣхать съ вами.
   -- Вы видите, что я васъ и не зову.
   -- Что-жь я буду дѣлать во время вашихъ экскурсій?
   -- А, ma chère, что вамъ угодно.
   -- Стеречь отъ волковъ Становищи?
   М-me Нельчинская засмѣялась серебристымъ смѣхомъ.
   -- А votre guise, отвѣчала она:-- вы же такой отличный стрѣлокъ; вы брали призы на тирѣ.
   Александрина встала нисколько не рисуясь, но ея невысокая плотная фигура, обтянутая чернымъ кашемиромъ, полный подбородокъ на широкомъ линяло-голубомъ бантѣ, обрисовались очень внушительно; ея глаза, ярко свѣтлые, на смугломъ лицѣ, какъ-то округлились и блеснули. Она, впрочемъ, приподнялась будто только затѣмъ, чтобы поправить шнурки пялецъ и равнодушно щелкала наперсткомъ, оставшимся въ рукѣ.
   -- Я поѣду тоже, сказала она, не возвышая голоса:-- въ Петербургъ къ моему дядѣ, сенатору Мурачеву, и разскажу ему все. Онъ посовѣтуетъ мнѣ, какъ оградить и уберечь хоть что-нибудь изъ состоянія, которое, рано или поздно, все-таки будетъ мое. Но и до тѣхъ поръ, мнѣ надо чѣмъ-нибудь жить. Такой порядокъ вещей продолжаться не можетъ. Я не побоюсь огласки, я права. Дѣло можетъ быть затруднительно, сложно, но вѣдь есть и законъ.
   Она потянула шнурки, скрыпя колесками. Только этотъ скрыпъ и слышался въ гостиной, гдѣ мгновенно все стихло.
   М-me Нельчинская просидѣла нѣсколько минутъ, блѣдная, неподвижная, стремительно встала и вышла. Въ окна прорѣзалъ яркій лучъ солнца. Александрина позвонила.
   -- Я приказывала, если прояснитъ, чтобы осѣдлали мнѣ лошадь, сказала она вошедшему лакею.
   -- Готова, отвѣчалъ онъ.
   Она аккуратно убрала работу и ушла.
   Г-жа Шеванова была ни жива, ни мертва. Она не знала куда смотрѣть, нетолько куда дѣваться. Въ головѣ ея летали самыя разнообразныя мысли... Слава Богу, что нѣтъ Бориса. Лишь бы онъ еще тамъ, какъ-нибудь... Но Драгаевъ благородный человѣкъ. Полетѣть бы мушкой, взглянуть, что тамъ... Неужели Александрина поскакала къ нему? Зачѣмъ?.. Отъ нея все возможно. Грозитъ. Она можетъ надѣлать матери такихъ непріятностей, если разскажетъ этому дядѣ-сенатору... Какъ это Marie забывала, что можетъ случиться такая бѣда. Если и не отнимутъ состоянія, то скандалъ... Она такъ неосторожна. Она столько передала... Кажется, были письма. Гдѣ эти письма, она сама не знаетъ; затеряла. Неосторожна... Ахъ, какъ она несчастна!..
   Г-жа Шеванова раздумывалась о своей способности сочувствовать чужому несчастію, хотя бы собственное превышало всякое вѣроятіе. У Marie нѣтъ этой способности. Почему?.. Ее вызвалъ изъ задумчивости стукъ колоды картъ, которымъ Ольга Васильевна завершила свой пасьянсъ. Г-жа Шеванова испуганно оглянулась; ей показалось, что приличія требуютъ заговорить, по крайнай мѣрѣ, о погодѣ.
   -- Воздухъ... начала она.
   Ольга Васильевна усмѣхнулась. Ея усмѣшки всегда казались г-жѣ Шевановой презрительными. На этотъ разъ такъ было и въ самомъ дѣлѣ, откровенно и очень обидно.
   -- У васъ, я думаю, не воздухъ на умѣ, начала она въ полголоса и сгребая карты.-- Ваше положеніе не изъ очень пріятныхъ.
   Г-жа Шеванова обомлѣла.
   -- Впутались вы въ исторію!
   -- Въ какую же? рискнула возразить г-жа Шеванова.
   -- Помилуйте!.. эта кокетка старая -- вѣдь ужь только корсетъ ее держитъ!-- не даромъ васъ выписала. Загорѣлось -- жизнью наслаждаться. И вы извините меня -- вы какъ, добрый другъ... Ублажаете однимъ словомъ!
   -- Но позвольте, вчера Сергѣй Васильевичъ подалъ ей идею...
   Ольга Васильевна будто не слыхала.
   -- Какъ не обратить вниманія, что дочь, достойная, умная, образованная дѣвушка, строгихъ правилъ, прекрасная собою... однимъ словомъ, все! какъ о ней не подумать? Всю молодость при этой маменькѣ; та рыскаетъ, дочь -- повинуйся! Помилуйте вы меня, всякое терпѣніе лопнетъ. Ангелъ не вынесетъ! Хвалю, тысячу разъ хвалю Александру Алексѣевну, пора ей рѣшиться. Слишкомъ она благородна. Другая, на ея мѣстѣ, давно бы... Да я ей при самой ея маменькѣ посовѣтую не терять времени, о себѣ позаботиться! Я готова всѣмъ, что имѣю, способствовать -- пусть ѣдетъ въ Петербургъ, проситъ, чтобы ее развязали! Уѣдете вы или не уѣдете съ ея маменькой -- пусть все разскажетъ, пусть все откроетъ! И вотъ тогда обнаружится, что это такое, всѣ эти любви къ природѣ, къ искуству, здоровье это драгоцѣнное, разстроенное... Въ негодованіе можно придти! Сына съ голоду, старая дура, уморила, и тутъ... пожизненное!!! Покуда поживетъ, и дочь по міру пуститъ!
   Едва не падая въ обморокъ отъ страха, что кто-нибудь услышитъ, г-жа Шеванова не замѣчала, что почтенная дѣва волновалась шопотомъ, чѣмъ дальше, тѣмъ тише, и все оглядываясь, какъ бы кто не засталъ. Наконецъ, она остановила проницательный взоръ и на лицѣ безмолвной собесѣдницы, покачала головою и очень неучтиво произнесла:
   -- Э-эхъ!!.
   Г-жа Шеванова заплакала.
   -- Кому-бы, кажется, понимать, какъ не вамъ, продолжала Ольга Васильевна.-- Вы убиваетесь -- непрогнѣвайтесь -- по вашемъ шалопаѣ. Дорогъ онъ вамъ? Нехочется его отдать въ солдаты?
   -- Боже мой! вскричала та, рыдая.
   -- А куда-жь онъ больше годится-то.? Да-съ? Вы думаете, вы вашимъ цѣлковымъ ротъ лакеямъ замазали? Извините, я на первое знакомство, я человѣкъ прямой, да и шила въ мѣшкѣ не утаишь. Хорошъ!! Вчера, слава Богу, проспался, да братъ надъ вами сжалился. А какъ онъ тамъ, у брата, съ веселья, да домъ спалитъ?
   -- Боже, никогда! Онъ остороженъ! Онъ даже если зажигаетъ папироску...
   -- Нѣтъ, я спрашиваю: милъ онъ вамъ каковъ есть? Вы -- мать? А тутъ что? Это -- мать? Да если вы дружны съ нею, на всѣ услуги готовы, такъ образумьте ее, скажите...
   -- Что сказать?
   -- Да чтобы дочь она развязала! нетерпѣливо, и все шопотомъ, вскричала Ольга Васильевна, стукнувъ колодой.-- Пропадай она сама, но дочь устрой!
   -- Какъ же устроить?
   -- Замужъ отдать! Батюшки! немудрено догадаться!
   Г-жа Шеванова какъ-будто что-то прозрѣла... Впрочемъ, весьма смутно. Вчерашній разговоръ съ Marie, нѣсколько словъ Драгаева... Marie мститъ... Г-жа Шеванова вспомнила, что сама одобряла мщеніе, что въ ночную бесѣду много смѣялись, какъ Александрина будетъ "посажена" тутъ, "plantée à Становищи..."
   -- Marie не стѣсняетъ дочери, выговорила г-жа Шеванова въ смущеніи, но стараясь -- съ достоинствомъ.
   -- Безъ приданаго-то-съ? Тридцатилѣтнюю? Балованную? Гдѣ же вы найдете жениха? Нынче всякій расчитываетъ. Вотъ и вы сейчасъ съ Марьей Павловной расчитывали, во что вамъ прекрасный сынокъ вашъ обходится?
   -- О, я бѣдна! отвѣчала г-жа Шеванова съ новыми слезами.
   -- Да-съ, вы бѣдны... Такъ-то и всякій... А Марья Павловна пусть, безъ хлопотъ, отдѣлитъ дочери Становищи. Все что есть въ домѣ, безъ хлопотъ, и заводиться ничѣмъ не надо. Прекрасно. А этимъ она и всѣмъ успокоена: дочь удовлетворила; дочь жаловаться на нее не станетъ; дай зятю довѣренность на управленіе другими имѣніями, вообще, поручи дѣла -- и поѣзжай себѣ на всѣ четыре стороны. Благородно. Зять будетъ высылать деньги, новые доходы найдетъ... Вѣдь она, Марья Павловна, божья-коровка; что она смыслитъ? ее, вѣкъ свой, управители обкрадывали.
   -- Ее раззоряли, сказала г-жа Шеванова, грустно, будто о себѣ.
   -- Да, раззоряли, сострадательно подтвердила Ольга Васильевна.-- Вотъ, вы ей и объясните, если вы точно ей другъ. Вы это можете. Извините меня, я откровенна. Я просто не понимаю, какъ вы, умная женщина, съ первой минуты дѣла не разобрали. Вѣдь вотъ оно; простое самое.
   Она улыбнулась какъ-то человѣчнѣе. Г-жа Шеванова была польщена тѣмъ, что она "умная женщина". Это ее просвѣтило. Да, она заблуждалась! Драгаевъ... Его сестра будетъ ей другомъ!
   -- Ахъ, родная, сказала она, желая поцѣловать Ольгу Васильевну, отъ чего та, по неожиданности, уклонилась: -- я съ первой минуты... я давно, давно все поняла. Я готова содѣйствовать. Но мое собственное положеніе... Вы знаете -- чувство матери! Покуда мой сынъ....
   -- Э, Боже мой, вздоръ какой! Мнѣ братъ положительно сказалъ, что это вздоръ. Онъ все устроитъ и сокровище ваше при васъ останется. Но вѣдь и вы-то должны понять, что даромъ для васъ хлопотать не станутъ... да-съ!.. заключила старая дѣва выразительно, и немножко сконфузясь, что высказалась ужь слишкомъ опредѣленно, отсчитала свои карты на кучки и стала раскладывать.
   Было нѣсколько минутъ молчанія.
   -- Это -- "Конгрессъ"? спросила г-жа Шеванова.
   -- "Персидскій шахъ", отвѣчала Ольга Васильевна.
   Г-жа Шеванова внимательно слѣдила за ея комбинаціями.
   -- Подите къ ней, промолвила, не оглядываясь, Ольга Васильевна.-- Время терять нечего.
   Г-жа Шеванова покорно и вдругъ поднялась, какъ кукла на пружинкѣ, но силы ее оставили; она промедлила секунду на срединѣ гостиной, другую секунду въ дверяхъ, по, увидя провожающій взоръ старой дѣвы, побѣжала уже не оглядываясь.
   

VIII.

   Зинаида Николаевна не замѣчала времени. Дни сливались однообразно и, только пересчитавъ, можно было убѣдиться, что ихъ прошло довольно. Она не видѣла никого изъ жительницъ господскаго дома: онѣ гуляли въ своемъ паркѣ и никогда не ходили въ поле. Драгаевъ встрѣтился только однажды: Зинаида Николаевна ходила за грибами съ крестьянскими дѣвушками. Драгаевъ прошелъ скоро, спѣшилъ, не увидалъ или не узналъ. Она была этому почти рада. Съ разговора тѣмъ утромъ, въ лѣсу, ей стало какъ-то досадно думать о Драгаевѣ. Когда она только-что пріѣхала въ Становищи, въ началѣ знакомства, ей показалось, что Драгаевъ изъ "простыхъ, своихъ" людей, изъ людей, въ самомъ дѣлѣ близкихъ всему трудовому, не то, что готовыхъ совѣтовать и помогать -- совѣтъ и помощь могутъ быть и оффиціальные -- а въ самомъ дѣлѣ сердечно любящій вотъ этотъ бытъ, это ея дѣло... Она даже не умѣла объяснить это опредѣленнѣе, не находила словъ для того, что просто было ея жизнью. И вдругъ, Драгаевъ... Что это такое? Ну, такъ и быть, онъ бываетъ тамъ; тамъ разнообразнѣе; толки, слухи, развлеченія -- такъ и быть. Но понятія-то какія... Что-то такое обидное. Или прежде онъ лицемѣрилъ, но къ чему? кто его заставлялъ либеральничать? или теперь важничаетъ, потому что вотъ она -- учительница, ужь совсѣмъ подчиненная, мелкая мошка... А, лучше о немъ не думать! Надо бы спросить его о своемъ утвержденіи; не знаетъ ли онъ? Но что наскучать; и самъ скажетъ.
   Она покуда вязала теплые чулки и хозяйничала, то есть сварила для мамаши немножко варенья, къ зимѣ, къ великому посту. Первый разъ въ жизни будетъ варенье. Она смѣялась. Дьячиха, глядя на нее, усумнилась, съумѣетъ ли такая справится съ ребятами. Зинаида Николаевна разочла, что ей не надолго станетъ связки журналовъ и книгъ, привезенныхъ отъ знакомыхъ изъ города, и стала читать умѣреннѣе. Она спросила дѣвочекъ, съ которыми ходила въ лѣсъ, не хотятъ ли онѣ покуда поучиться у нея шитью, вязанью, а то -- начать и азбуку; теперь удобнѣе, когда учениковъ меньше. Нѣсколько ихъ пришло на другой день.
   Потомъ, разъ подъ вечеръ, къ дому явилась процессія: несли шесть скамеекъ, три стола и крашеную доску -- все, что могло очень тѣсно помѣститься въ горницѣ. Пришелъ старшина-попечитель и наблюдалъ, какъ ихъ разставляли, по указанію Зинаиды Николаевны. Все это пахло свѣжимъ деревомъ и весело смотрѣло среди бѣлыхъ стѣнъ. Всѣ любовались: старшина, столяръ, носильщики; больше всѣхъ -- Зинаида Николаевна; точно съ этими скамейками ей внесли радость. Мужики смѣялись и говорили ей ласковыя слова. За старшими вбѣжали кое-кто ребятишки, поглядѣть, какая-такая школа; Зинаиду Николаевну они знали давно и передъ ней не стѣснялись, но школа интересовала и какъ-будто страшила. Дѣвочки, которыя за эти дни ужь привыкли и къ дому и къ ученью, ободряли, объясняли порядки, важно, какъ особы опытныя. Это было славно. Что-то родное, что-то доброе, тихое; точно гнѣздо, запрятанное въ листву, и тамъ щебетъ, маленькая возня, удивленно выглядывающіе глазки, что-то безмятежное, невинное, смѣшное до сладкихъ слезъ... Когда вдоволь насмотрѣлись и напрыгались черезъ скамейки, Зинаида Николаевна затѣяла еще какую-то игру, потомъ-что то разсказала; разсказъ понравился. Уходя, одинъ мальчуганъ поцѣловалъ ее.
   Смеркалось. Она осталась одна среди комнаты, гдѣ еще будто звенѣли эти чистые голоса. Въ окно глядѣло блѣдно теплое небо. Тихо, покойно-покойно было у нея на сердцѣ, какъ она не помнила, чтобъ когда бывало, но сердце крѣпко билось... Ребята-то! Что значитъ, не модные! здоровое свѣжьё, народъ. Точно молодые дубочки: солнце насквозь играетъ.. А старикъ какія слова говорилъ!.. Это -- благословеніе...
   Ее пробирала дрожь. Задумываясь, ломая пальцы, она глядѣла передъ собою. Какъ тихо...
   Лѣтъ черезъ десятокъ, что тутъ будетъ? Что будетъ съ этимъ селомъ, съ этимъ трудовымъ людомъ? Ребятки выростутъ... Господи, пошли имъ жизнь, чтобъ было что вспомнить, кромѣ темноты и нужды! Пошли свѣтъ Свой... вотъ онъ начнется съ искорки, съ азовъ, но развѣ одни азы!.. Благослови труженицу положить душу, какъ умѣетъ, какъ можетъ... Страшное, милое дѣло! Въ помощь, въ силу выростающему народу!
   -- Миша! вскричала она громко, протягивая руки.
   Боже, неужели это онъ -- онъ тутъ, опять вмѣстѣ? Отчего вдругъ такъ легко? Все помнится -- и не больно; счастлива -- и не больно... Такъ вотъ что было нужно, вотъ чего ты хотѣлъ!
   

IX.

   Прошло еще нѣсколько дней.
   Уставъ съ вечера, Зинаида Николаевна проспала долго. Хозяйка-дьячиха разбудила ее почти съ негодованіемъ: былъ праздникъ, самоваръ скипѣлъ, а чай онѣ пили только по праздникамъ. Обѣдня, хотя по-деревенски не очень поздняя, ужь кончилась.
   -- Вы и трезвону не слышали. И господа были. Ныньче Сергія. Нашъ мировой былъ -- онъ имянинникъ, молебенъ служилъ; и генеральша съ дочкой, и что у нихъ гостья гоститъ, и сынокъ ихній, всѣ молебенъ стояли. Сынокъ на крылосѣ пѣлъ. Теперь всѣ по своимъ домамъ разъѣхались, а кушать будутъ пирогъ у мирового. Сынъ-то барынинъ къ этому дню перепеловъ имъ къ пирогу ловилъ, да мало; прибѣгали на деревню, нѣтъ ли у кого еще. Никто не занимается. И земляники что къ нимъ дѣвки понесли, на мороженое.
   -- Что-жь, на здоровье, сказала Зинаида Николаевна.
   -- Гостей много будетъ. Сказывали, даже изъ губерніи, потому теперь нашъ Сергѣй Васильевичъ... да ужь объявить вамъ. Вы только, смотрите, никому!...
   -- Кому же я скажу, кромѣ васъ?
   -- Нѣтъ, вы никому. Теперь это ужь всѣ знаютъ. Сергѣй Васильевичъ генеральшину дочку за себя замужъ беретъ.
   -- Драгаевъ! вскричала Зинаида Николаевна.
   -- Большіе у нихъ споры были. Барынинъ сынъ разсказывалъ писарю нашему: закусывали. Генеральша не хотѣла ничѣмъ дочку награждать; теперь порѣшили. Становищи отдаетъ, какъ есть все, и изъ дома, чтобы ни синь-пороха не вывозить, серебро, перины, все, все, какъ стоитъ, чтобъ оставалось. Это ужь его сестрица, Ольга Васильевна -- умная она барышня, самая ехидная -- она вступилась. Теперь вотъ Сергѣю Васильевичу хорошо. Потому у него имѣнія было только на "цѣнъ"... какъ это по вашему?.. а теперь, поди-ка -- баринъ! изъ губерніи гости будутъ. За молебномъ давеча батюшка ему крестъ подаетъ, а онъ: "Почему у васъ паникадило почернѣло?" А этому паникадилу никакъ сто лѣтъ; еще моего покойника Ильи Иваныча покойный батюшка мальчишкой помнилъ, какъ это паникадило вѣшали. Такъ-то. И то: можетъ, новое пожертвуетъ. Все около барышни. Въ коляску ее сажалъ, ручку поцѣловалъ; какъ есть, женихъ... Проспали вы, матушка, ничего-то не видали. Барынина сынка съ собой на дрожки взялъ, прямо къ себѣ опять повезъ. Оно и лучше. И вотъ тутъ увидѣлъ меня молодой барченокъ, говоритъ: "А ваша учительница что-жь у обѣдни не была?" Что ей, говорю -- спитъ! Засмѣялись они оба, поѣхали.
   Ученицы Зинаиды Николаевны тоже не пришли въ праздникъ. Она оставалась весь день одна, и, странно, ей стало скучно. Какая-то досада возмутила радостный покой ея сердца, даже ея занятій. На ея глазахъ совершилось пошлое дѣло... Но ей-то что до этого? Зачѣмъ совершилось? Но мало ли что совершается? Дѣлается и хуже... Вся эта тьма богатаго воспитанія, праздности, фразъ, житья выше средствъ -- чѣмъ же ей и завершаться? Тѣмъ больше и нужно, чтобъ выростало что-нибудь другое.
   -- А, ну ихъ! рѣшила она вдругъ весело.-- Лучше пойти похлопотать насолить щавелю, пока луга не скосили; зимой одна капуста надоѣстъ.
   Она хлопотала, учила свою хозяйку, учила бабъ; въ барскихъ домахъ, гдѣ живала, она присматривалась къ хозяйству, замѣчала все; все пригодится. Вотъ пригодилось. Благодаря ея совѣтамъ, огородъ хозяйки удался этимъ годомъ какъ никогда. Поливая его, Зинаида Николаевна думала: хорошо бы учить дѣвочекъ домашнему хозяйству; пожалуй, онѣ работаютъ, по все кое-какъ. А по руководству бы: уходъ за птицей, за овощами; и своя ѣда была бы вкуснѣе, и сбывать есть куда -- станція желѣзной дороги тутъ и есть. И время найдется. Достать книгъ, почитать еще самой, поучиться. А тутъ полюбили, послушаютъ. И старшія довѣряются и слушаютъ. Однажды она посовѣтовала полечить ребенка -- удалось; потомъ и другіе приходили за совѣтомъ. Надо только самой заниматься, но за этимъ дѣло не станетъ. Лишь бы только любили. Какъ-будто въ подтвержденіе, что ее любятъ, что она не чужая, а подруга, на другой день, дѣвушки зашли гурьбой за нею, позвали въ луга грести сѣно. Жизнь-то какая! просто умирать не надо. Не написать ли мамашѣ, чтобы собралась; знакомые ее въ вагонъ посадятъ, а на станціи самой ее встрѣтить. Нѣтъ, ужь лучше самой за ней съѣздить въ N. Какъ ей ѣхать одной! Авось, ужь ждать недолго... Она до того раздумалась объ этой поѣздкѣ, о входѣ въ этотъ домъ, объ этомъ будущемъ житьѣ, что распрыгалась одна между столами и скамейками. Хорошо, что не видала дьячиха.
   Разъ подъ вечеръ, Зинаида Николаевна читала у окна; что-то заслонило свѣтъ, она оглянулась.
   -- Вы однѣ?
   Подъ окномъ стояла г-жа Шеванова, граціозно-устало опираясь на зонтикъ. Зинаидѣ Николаевнѣ вдругъ какъ-то мелькнуло, что это зонтикъ Александрины. Мантилья, которую дама подхватывала непривычно, была слегка порыжѣлая, но съ большими причудами, очевидно, парижская. Вообще, до движенія, которымъ посѣтительница отстороняла свой шлейфъ отъ близкаго лопуха, все выражало величавость, хотя томную и снисходительную.
   -- Въ уединеніи? повторила она.
   -- Я живу одна, отвѣчала Зинаида Николаевна.
   -- Мы нѣсколько знакомы. Могу я войти?
   -- Если вамъ угодно.
   Г-жа Шеванова вошла.
   -- Мы знакомы, повторила она, подавая руку.-- Хотя вы не хотѣли посѣтить Marie за все время, какъ я здѣсь... я такъ устала. Свершила подвигъ: дошла пѣшкомъ отъ mademoiselle Драгаевой. Теперь затрудненія съ экипажемъ; ея братъ уѣхалъ. Мы всѣ остались въ одиночествѣ; она, я вотъ, вы. Я провожу у нея цѣлые дни. Что вы читаете?
   Она заглянула.
   -- Ахъ, "Historie du..." Мы играемъ съ Ольгой Васильевной на миндаль. Съ утра. C'est toujours une économie... Pardon, вы говорите по-французски... Экономія: я одна, такъ зачѣмъ же готовить для меня обѣдъ. Но, entre nous, m-lle Драгаева такъ скупа; этотъ миндаль, который она постоянно проигрываетъ... Я такъ устала. Мнѣ бы хотѣлось стаканъ молока. У васъ корова?
   -- У хозяйки.
   -- Такъ прикажите... Не безпокойтесь! Sonnez, je vous prie, заторопилась она, когда Зинаида Николаевна встала.-- Но довольно бы позвонить...
   -- Здѣсь и для учениковъ нѣтъ звонка, отвѣтила Зинаида Николаевна, возвращаясь изъ кухни.
   -- Какъ же? А прислуга?
   -- Не прислуга, а бывшая хозяйка.
   -- Ахъ, да, я забываю. Я вѣдь такъ разсѣяна. Merci. Одна я еще больше потеряла голову во всѣхъ этихъ громадныхъ комнатахъ. Но наслажденіе, не правда ли, воздухъ большихъ залъ?.. Marie, уѣзжая, говорила мнѣ: "Chère amie, не пропадите..." Вы знаете, она уѣхала въ N?
   -- Слышала, и вы сейчасъ говорили.
   -- Ужь четыре дня. Ah, je suis dans des transes, еще нѣтъ писемъ. Я сегодня, впрочемъ, строго приказала, чтобы непремѣнно съѣздили за почтой. Marie безукоризненно добра; всѣ такъ перебалованы... Да, она поѣхала. И Alexandrine. Но вы знаете -- о, вы непремѣнно знаете! Alexandrine épouse m-r Драгаевъ; вы слышали?
   -- Да, какъ-то слышала.
   -- Какъ же! Но въ прошлое воскресенье ихъ оглашали! Вы, значитъ, опять не были у обѣдни... Elles sont parties. Marie -- чувство матери. Надо отдѣлить имѣніе; множество серьёзныхъ денежныхъ комбинацій, приданое -- конечно, все есть, и роскошно! Но надо же утѣшить молоденькую дѣвушку -- хоть подвѣнечное платье, газъ... Вы это понимаете, вы сами мечтали... И надо скорѣе. Мы хотимъ свадьбу еще въ іюлѣ, чтобъ успѣть уѣхать. Figurez-vous, я, какъ вы меня видите, ѣду въ Европу. Я говорю Marie: не молодые, а мы за нихъ сдѣлаемъ свадебное путешествіе. Теперь это принято, общій обычай: какъ отъ вѣнца...
   Дьячиха принесла молоко.
   -- Надѣюсь, не снятое? спросила г-жа Шеванова, брезгливо оглянувъ красивый стаканъ, подаренный Зинаидѣ Николаевнѣ въ одномъ домѣ, гдѣ она учила.-- У васъ погребъ?
   -- И погребъ, и ледникъ, отвѣчала хозяйка.
   Г-жа Шеванова посмотрѣла на нее, прищуриваясь.
   -- Кто-жь тебѣ набиваетъ ледникъ? спросила она, не допивая послѣдняго глотка, съ выраженіемъ, какъ-будто то, что она уже выпила, было отрава.
   -- Мужики набиваютъ.
   -- Ты платишь?
   -- Теперь какъ уговоръ будетъ, кому платить. Пополамъ что ли съ Зинаидой Николаевной.
   -- Какъ? Ты хочешь заставить платить? Mais voyez quelle prétention!.. Нѣтъ, матушка, ты этого не надѣйся; жилецъ -- не плательщикъ. Это твоя обязанность. А мнѣ любопытно, какъ вы помѣщены. Можно видѣть?
   Она ужь шла въ маленькую комнату. Дьячиха, хотя нѣсколько недовольная, не уходила, слѣдя злыми глазами за бантомъ, который колыхался на складкахъ шлейфа. Зинаида Николаевна встала тоже.
   -- Mais un appartement à vous seule!.. А больше комнатъ нѣтъ?
   -- Нѣтъ.
   -- А если принять кого-нибудь... Это комодъ для бѣлья?
   -- Все тутъ.
   -- Но для платья гдѣ же?.. Впрочемъ, вамъ ненужно. И лампа. Хоро... Это все казенное, то есть даютъ вамъ?
   -- Нѣтъ, всѣ эти вещи и мебель мои.
   -- Ваши...
   Г-жа Шеванова съ минуту смотрѣла молча.
   -- А кухня? спросила она вдругъ.
   -- Тамъ я живу, сказала дьячиха.
   -- Да; но ты и готовишь; чисто ли?
   Она игриво взяла подъ руку Зинаиду Николаевну.
   -- Вашъ réduit такъ меня заинтересовалъ... пойдемте! Я хочу шалить.
   Она пошла въ избу, въ огородъ, выдернула морковь и грызла, отворила дверь въ курятникъ, расхвалила цыплятъ. Похвалы расположили дьячиху въ ея пользу. Стоя во дворѣ, онѣ разговорились.
   -- Эхъ, не сказали, я бы вамъ яичко въ смятку сварила, говорила дьячиха.
   -- А ты часто угощаешь Зинаиду Николаевну, милая?
   -- У насъ съ нею все въ счетъ, отвѣчала хозяйка.
   -- А ты не любишь счетовъ? И отлично... Но вѣдь это великодушіе въ простой женщинѣ! Прекрасно, милая; дѣлай такъ всегда. Ненадо счетовъ; Богъ наградитъ. Кто предлагаетъ отъ сердца...
   Она даже растрогалась.
   -- Вотъ, барышня свою мамашу сюда хотятъ, сказала дьячиха.
   -- Votre mère? Развѣ у васъ есть еще и мать?
   -- Есть еще, рѣзко отвѣчала Зинаида Николаевна, вспыхнувъ.
   -- Все хвораетъ ихъ мамаша, продолжала хозяйка:-- простужены очень.
   -- Ревматизмъ? Ali, il n'y a rien de tel quelles eaux! Вамъ бы ее на Кавказъ или, знаете, это такъ не дорого: Эмсъ, Карлсбадъ, тамъ ужь назначатъ, что нужно...
   Зинаида Николаевна расхохоталась.
   -- Попьетъ и нашей водицы, возразила она, укрощая свое желаніе вытолкать эту особу.
   Г-жа Шеванова грустно взглянула на нее.
   -- Еслибъ вы понимали чувство матери! сказала она съ оттѣнкомъ упрека.-- У меня сынъ... я называю его единственнымъ! Для него я всѣмъ жертвую, рѣшительно всѣмъ! Я хотѣла бы, чтобъ вы его узнали...
   -- Я видѣла.
   -- Видѣли? Сергѣй Васильевичъ Драгаевъ былъ такъ добръ... Онъ вѣдь тоже отправился въ N. Разныя формальности; когда передаешь единственную дочь, все... Онъ былъ такъ добръ, кстати взялъ моего Бориса. И вотъ эти дни неизвѣстность, безпокойство...
   -- Безпокойства вамъ, точно, не мало.
   -- Я говорю: все Богъ! Онъ внушитъ... Но вѣдь ужасное время. Молодые люди такъ жалки, отъ нихъ требуется такъ много. Такъ они трудятся... Когда видишь, что юноши блѣднѣютъ, чахнутъ за книгами: когда они идутъ съ своими портфелями по улицѣ... такое чувство!..
   -- А тоже, должно быть, странное чувство, никогда не имѣть случая сказать юношѣ: "отдохни".
   -- Ахъ, какъ это... какъ вы остроумны! Нѣтъ, я предпочитаю... Еслибы мы съ вами были богаты, милая... pardon... Вотъ сейчасъ намъ милліонъ съ неба! Мы бы погнали всю эту мудрость, построили дворецъ и тамъ... Mais je vous gêne, peut-être? я попросила бы у васъ чаю.
   -- У меня нѣтъ чаю, отвѣчала Зинаида Николаевна.
   -- Vraiment? Такъ я пойду... Мой зонтикъ... принеси! приказала она дьячихѣ, остановясь у калитки.-- Вы, кажется, ничего не запираете. Можно положиться на эту женщину?
   -- Что такое?
   -- Хоть бы калитку запирать, отъ постороннихъ.
   -- Воровъ нѣтъ.
   -- Все вѣрнѣе. Хоть собаку.
   -- Собаки мнѣ содержать не на что, а отъ посѣтителей развѣ посадить у дверей чорта; онъ хлѣба не проситъ.
   -- Ah, vous êtes charmante. Какой веселый характеръ. Что вы не бываете у Marie; вотъ бы она смѣялась. Я ей передамъ... Sans adieu.
   Она ушла.
   -- Какъ же это вы чай-то? сказала дьячиха.-- И не стыдно вамъ? а я-было самоваръ поставила.
   -- И давайте сами пить. На что ее намъ.
   Хозяйка разсмѣялась, хоть недоумѣвала. Зинаида Николаевна не понимала сама, что за отвращеніе, доходящее до злости, вдругъ поднялось въ ней. Просто за себя стыдно. И вдругъ какая-то странная тревога, будто что случилось или должно случиться...
   -- А вѣдь знаете, она зачѣмъ-нибудь не даромъ пожаловала, сказала хозяйка, наливая себѣ чашку.
   -- Охъ, зачѣмъ вы это говорите! сказала Зинаида Николаевна.
   

X.

   Александра Алексѣевна Нельчинская была слишкомъ умна, чтобъ не помнить своихъ тридцати лѣтъ и не понимать, что пышное празднованіе свадьбы сейчасъ возбудитъ самый естественный вопросъ: почему до сихъ поръ она не нашла себѣ жениха? Кто бы ни спросилъ -- "des gens de rien" -- какъ выражалась ея мать, Александрина не желала этого вопроса. Она судила такъ, что, сколько ни гулять по свѣту, а жить надо дома, и не въ столицахъ, гдѣ требуется все-таки больше того, что она имѣла -- красоты, состоянія, связей. Провинцію она знала больше по Гоголю, но въ нынѣшнее время этимъ знаніемъ не ограничиваются, и Александрина, по соображеніямъ и примѣтамъ, поняла провинцію. Она чувствовала, что скажутъ -- потому что сама говорила тоже -- что въ Драгаева влюбиться не во что. Она чувствовала, что Драгаева назовутъ "ловкимъ бариномъ" вовсе не въ похвальномъ смыслѣ, но она была увѣрена, что въ настоящемъ настроеніи провинціи, Драгаева, женатаго на племянницѣ сенатора, непремѣнно выберутъ въ предводители. Это будетъ въ декабрѣ. Тогда ужь не стоитъ труда и слушать, что скажетъ провинція. Да она ничего и не скажетъ.
   Она видѣла комедію, которую разыгралъ Драгаевъ съ ея матерью, съ пріятельницей, и не мѣшала, по своему обыкновенію, игнорируя средства и пользуясь результатомъ. Удалось -- прекрасно. Она очень много приписывала удачу и своей угрозѣ, и силѣ характера. Все кончилось миромъ -- и она осталась съ матерью въ прежнихъ, учтиво-холодныхъ отношеніяхъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Съ женихомъ она была даже равнодушнѣе, чѣмъ прежде. Когда всѣми судебными порядками были совершены акты передачи имѣнія, довѣренности Драгаеву на все остальное, Александрина сказала, что не намѣрена тратить гроша на тряпки, что платья у нея есть, чтобъ мать больше не безпокоилась вступаться въ ея распоряженія. Но въ распоряженія матери она вступилась: возвратила задатокъ купцу, которому m-me Нельчинская запродала пшеницу въ Становищахъ.
   -- Имѣніе мое. Я на корню не продаю, объявила она.
   -- Mais c'est un coeur de roche! восклицала m-me Нельчинская, когда, возвратившись въ Становищи, упала въ объятія пріятельницы.
   -- Un caractère anglais, объяснила г-жа Шеванова.
   Она сама была счастлива, она сіяла и потому сейчасъ нашла для Marie успокоеніе, что тѣмъ лучше избавиться отъ этой "безсердечной", и надежду, что Драгаевъ, это "благорднѣйшее существо", не оставитъ матери безъ средствъ для путешествія.
   Въ Становищи эти дамы воротились поздно. Александрина тотчасъ ушла въ свою комнату, почти не сказавъ ни слова. Драгаевъ проѣхалъ прямо къ себѣ, только высадивъ на крыльцо Бориса, который тотчасъ отправился въ мезонинъ. Г-жа Шеванова утѣшала друга-Магіе за полночь, прислушалась, пока она започивала, перекрестила спящую и вышла въ цвѣтникъ. Она не чувствовала потребности въ чистомъ воздухѣ, но ей показалось, что съ верху на дорожку какъ-будто тянется свѣтъ и слишкомъ яркій. Это ее встревожило. Свѣтъ точно колыхался отъ вѣтра, отъ неосторожно открытаго балкона; оттуда слышалась пѣсня. Окольными путями, укрощая стукъ каблуковъ, затаивая дыханіе, г-жа Шеванова поднялась въ жилище сына. Его дверь была отворена. Онъ лежалъ.
   -- Ты неостороженъ, сказала она:-- огонь, сквозной вѣтеръ...
   -- Не задохнуться-жь тутъ.
   -- Могли зайти...
   -- Ну, и зашли бы. Кому зайти? холопьямъ?
   Она, однако, задвинула задвижку.
   -- Скажи-жь мнѣ, ангелъ мой... Какъ же это ты... Такъ неосторожно, едва воротился...
   -- Чего-жь вы еще? Теперь вамъ со мной, слава тебѣ, Господи, нѣтъ заботы. Не безпокойте себя.
   -- Тѣмъ болѣе, мой другъ, теперь тѣмъ болѣе... Хоть на первое время...
   -- Ну, ужь не учите. Самъ знаю, что нельзя, что можно.
   Она оглядывалась.
   -- Откуда-жь ты могъ достать, душа моя...
   -- Денегъ-то? Не ваши. Вы, точно, пятакъ съ четвертью пожаловали; много вами благодаренъ. Драгаевъ далъ.
   -- Благородный человѣкъ! вздохнула г-жа Шеванова.-- Самъ предложилъ?
   -- Такъ и предложитъ. Нѣтъ-съ, онъ не очень того. Говорю: дайте, нужно мнѣ. Что-жь съ нимъ церемониться! Маменька, говорю, вамъ тысячи сосватала. Ей-Богу, такъ и сказалъ.
   -- Ахъ, Борисъ!.. Сколько же?
   Онъ захохоталъ.
   -- Что вамъ безпокоиться. Не ваше.
   -- Ахъ, другъ мой, неужели ты думаешь... Это твоя собственность, сохрани меня Богъ... Какъ же это было?
   -- Что было-то?
   -- Ахъ, сокровище мое, твой экзаменъ!
   -- А, ну васъ, пристали. Ну, было. Возилъ онъ меня. Директоръ тамъ у нихъ, инспекторъ, что ли... Я изъ этого изъ вашего экзамена столько мукъ на себя принялъ; еслибы зналъ -- пропадай онъ пропадомъ. Три дня никакъ въ заперти меня, въ номерѣ, вашъ-то продержалъ... Да ну, отстаньте. Ступайте, започивайте.
   -- Но утвержденъ ли ты?..
   -- А говорятъ вамъ... уйдите, Христа ради, отъ грѣха; покоя нѣтъ отъ васъ. Не ваше дѣло!
   -- Душа моя, но вѣдь я уѣду. Александра Алексѣевна такъ сама интересуется, захочетъ слѣдить...
   Онъ поднялся, вывелъ ее за дверь и заперся. Оставшись на лѣстницѣ въ потьмахъ, г-жа Шеванова услышала опять его пѣсню.

-----

   Новая владѣтельница Становищъ первымъ дѣломъ озаботилась о своей школѣ. Въ тотъ же вечеръ изъ господскаго дома Зинаидѣ Николаевнѣ принесли большой ящикъ. Она не вытерпѣла, заглянула: разныя разности -- карандаши, грифеля, бумага и прочее, и красивыя карты полушарій и Россіи.
   -- Это, пожалуй, еще и рано, подумала она, но очень обрадовалась.-- Чѣмъ раньше, тѣмъ лучше!
   Съ утра, съ помощью ребятишекъ, которые прибѣгали къ ней очень часто, она вколачивала крючки и привѣшивала эти карты. Чудо, какъ хорошо. Солнце, какъ нарочно, еще не вышло изъ окошекъ, красныя гвоздички разцвѣли пучками и раскачиваются; на новенькихъ разставленныхъ чернильницахъ свѣтятся "зайчики". Дворецъ, а не школа.
   -- Пойдемте ко мнѣ, сказала Зинаида Николаевна двумъ старшимъ дѣвочкамъ, придумавъ еще нѣчто, вдругъ, но очень послѣдовательно.
   Въ той комнатѣ надо былъ разобрать мѣсто, передвинуть кровать; вѣдь тамъ ихъ будетъ двѣ.
   -- Что вы это возню подняли, сказала появляясь, хозяйка:-- пылите только.
   Зинаида Николаевна объяснила, а отъ пыли затворила дверь въ классную комнату. И откуда пыль, когда все такъ чисто. Но хозяйка не уходила, смотрѣла и кропталась съ презрительно-соболѣзнующимъ видомъ.
   -- Всю-то комнату раззорили; ни къ чему затѣваете.
   -- Какъ ни къ чему! возразила Зинаида Николаевна, веселая и вся красная.-- А вотъ, вы мнѣ столикъ свой маленькій сюда одолжите, покуда я свой куплю; я знаю вамъ самимъ, безъ стола...
   Ее прервалъ шумъ въ классной; туда вошли, топали.
   -- Чтобы мнѣ сейчасъ помѣщеніе: Сказано отъ начальства. Вотъ бумага!
   -- Что это такое? сказала, испугавшись, Зинаида Николаевна. Дѣвочки жались въ уголъ; уйти было некуда.
   -- И зачѣмъ эти сорванцы здѣсь? продолжалъ тотъ же голосъ.
   -- Кто напустилъ? Еще открытія не послѣдовало! Прытки очень, а въ ученье и плетью не загонишь... Вонъ!
   Послышалось, какъ выбѣжали дѣти.
   -- Но позвольте, возразилъ кто-то степенно и твердо...
   Зинаида Николаевна узнала: это былъ старшина.
   -- Не безпокойте, не шумите: здѣсь барышня...
   Зинаида Николаевна распахнула двери. Передъ нею стоялъ Борисъ.
   -- Мое почтеніе, сказалъ онъ, нагло сконфузясь и раскланиваясь.-- Безпокойство вамъ доставилъ. Не угодно ли для меня квартиру очистить.
   -- Для васъ?
   -- Да-съ, мнѣ. Потому -- вотъ назначеніе: "дворянинъ Борисъ Андреевичъ Шевановъ утверждается учителемъ становищенской народной школы"... Можетъ быть, сами вы можете прочитать? Съ печатью-съ. По формѣ. Сюпризъ вамъ!
   Онъ захохоталъ.
   -- Позвольте, прервалъ старшина: -- мы приговоръ дали...
   -- Ты мнѣ не смѣй разговаривать! закричалъ Борисъ:-- "Приговоръ дали!" Бунтовать? Вотъ тебѣ приговоръ -- видѣлъ?
   -- Но мы барышню просили, а не васъ...
   -- Кто тебѣ просить-то позволилъ? Знаешь ли ты, кого просить? Чему она можетъ учить? Ты что ли ей экзаменъ дѣлалъ?
   Зинаида Николаевна стояла молча. Еслибы не бумага, которою размахивалъ Борисъ, она бы глазамъ своимъ не вѣрила.
   -- "Барышня"! Въ подушномъ окладѣ ея тятенька записанъ! Дворянина вамъ даютъ, настоящаго; вы еще поклонитесь, чтобы пошли-то къ вамъ...
   Подъ окномъ загремѣли дрожки. Вошелъ Драгаевъ.
   -- Что это такое? выговорила ему Зинаида Николаевна.
   -- А здравствуйте!
   Онъ пожалъ ей руку и подалъ руку Борису.
   -- Вы уже здѣсь? Я спѣшилъ, и, какъ вижу, опоздалъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ Зинаидѣ Николаевнѣ:-- предупредить васъ. Что-жь дѣлать! Видите, какая оказія!
   Ему стало неловко отъ ея взгляда. Онъ сдѣлался еще развязнѣе.
   -- Конечно, любезный, жаль вамъ Зинаиды Николаевны, сказалъ онъ старшинѣ,-- Вы ужь успѣли... Но это обойдется; дѣлать нечего...
   -- Мы, ваше высокородіе, приговоръ дали всѣмъ міромъ, за что-жь намъ терпѣть...
   -- Что вы такое терпите? прервалъ Драгаевъ.-- Не забывайся, любезный. Хотѣли вы школу -- есть вамъ школа, а кому въ ней заниматься, предоставьте разсудить, кто лучше васъ знаетъ. Не умничайте. Школа нужна для мальчиковъ; гдѣ дѣвушкѣ съ ними справиться? Шалости! Нуженъ надзоръ. Ну, могутъ приходить и дѣвочки, но не вмѣстѣ; назначатся другіе часы...
   -- А я такъ полагаю, Сергѣй Васильевичъ, вступился Борисъ:-- что это чепуха одна. Дѣвкамъ учиться только баловство; умѣй онѣ скотинѣ замѣсить, вотъ что, а то ни павы, ни вороны выйдутъ, ей-Богу...
   Хозяйка одобрительно усмѣхнулась.
   -- Да ей-Богу, повторилъ весело Борисъ.-- Я ужь за это время насмотрѣлся, какъ онѣ съ ними модничали; ужь и ручки-то свои какъ-то по фигурному складываютъ...
   Онъ передразнилъ, кивая на Зинаиду Николаевну. Хозяйка смѣялась; она, замѣтно, ужь успѣла переговорить съ новымъ жильцомъ.
   -- Мнѣ крайне жаль, говорилъ Драгаевъ безмолвной Зинаидѣ Николаевнѣ:-- но что-жь дѣлать. Я, по совѣсти, оспаривать не могъ: учитель точно вѣрнѣе, нежели учительница. Вы бы никакъ не сладили. Къ тому же...
   Онъ понизилъ голосъ.
   -- Для васъ -- это мѣсто, другое мѣсто, все равно. Но тутъ нужно непремѣнно это. Вопросъ жизни и смерти!
   -- Для школы, такой учитель -- тоже вопросъ! выговорила она, передохнувъ; у нея стучало въ груди.
   Драгаевъ сконфуженно засмѣялся.
   -- Нѣтъ, что же, онъ добрый малый, сказалъ онъ тихо: -- экзаменъ, ну, съ грѣхомъ, сдалъ; главное, мать у него...
   -- "Семья и школа!" сказала она.
   -- О, вѣчная общественная печальница! Славная вы...
   Онъ поискалъ ея руки, но онѣ были крѣпко сжаты. Онъ будто вспомнилъ что-то и обернулся.
   -- Вотъ что, Борисъ Андреевичъ, покуда не тревожьте Зинаиду Николаевну; она сберется, какъ слѣдуетъ и предоставитъ вамъ помѣщеніе. Ну, день, два. Вы пробудете у меня.
   -- Это что-жь; я могу и тутъ у генеральши.
   -- Нѣтъ, вы отправитесь ко мнѣ. И такъ, мой любезный, продолжалъ онъ старшинѣ:-- ты объявишь тамъ, что у насъ перемѣна. Чтобы толковъ не было, такъ и скажи... Богъ дастъ къ лучшему... А въ то воскресенье, молебенъ отслужимъ и входины. Я сюда прямо изъ церкви, отъ вѣнца, съ женою... Вы знаете, я женюсь? обратился онъ къ Зинаидѣ Николаевнѣ.
   -- Художественно вы все это устроили, сказала она.
   Онъ не слыхалъ.
   -- До свиданія, сказалъ онъ, опять не найдя ея руки и пошелъ:-- Борисъ Андреевичъ, ѣдемте.
   -- Ахъ, позвольте-съ, спохватился Борисъ.-- Письмецо вамъ; вчера я взялъ на станціи. Да признаться, думалъ... и полюбопытствовалъ.
   Онъ подалъ ей разорванный конвертъ.
   -- Ахъ, воръ! вскричала она, внѣ себя.
   Драгаевъ пріостановился, пожимая плечами.
   -- Зинаида Николаевна!!.
   -- Онъ можетъ воровать мои письма, а я не могу сказать что онъ воръ? повторила она.
   -- Нѣтъ, это ужь что-жь будетъ... заговорилъ Борисъ.
   Драгаевъ увелъ его.
   -- Барышня, сказалъ старшина:-- мы, вотъ тебѣ Богъ свидѣтель... Подводу надо тебѣ?
   -- Да... Поскорѣе.
   Онъ вышелъ. Хозяйка давно исчезла. Зинаида Николаевна развернула письмо:
   -- "Ангелъ мой, дочка моя, жду, не дождусь, сплю и вижу, когда буду съ тобою"...
   Она вскрикнула.
   Изъ раззоренной комнаты выбѣжала дѣвочка и, рыдая, бросилась ей на шею...

В. Крестовскій. (Псевдонимъ).

   Февраль 1880.

"Отечественныя Записки", No 3, 1880

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru