Странное чувство испытывала она, возвращаясь. По ней соскучились, ей обрадовались, ее встрѣчали, хлопотали угощать, ее, успокоивать, будто послѣ долгаго путешествія и долгой разлуки. Ничто не перемѣнилось,-- ни домъ, ни добрые люди; все было по прежнему мило, даже какъ-будто еще милѣе, но странно,-- чего-то не было. Катерина оглядывалась, искала, спрашивала обо всемъ, освѣдомлялась о чужихъ, узнала въ четверть часа все, что произошло въ эти четыре дня, -- и все чего-то не находила. Тихая жизнь не казалась ей однообразнѣе, не потеряла своего значенія, но изъ нея будто что пропало. Ощущеніе было мучительно и утомляло... Катерина оглянулась на себя... Родной домъ былъ тотъ же, по за его порогомъ осталась часть "я существованія -- забота, безъ возможности дѣйствовать.
Ничего нѣтъ ужаснѣе убѣжденія, что силы ненужны, что онѣ только порываются, бьются напрасно; что еслибы забота и пробилась за сплошную стѣну, гдѣ заключена жизнь дорогого человѣка -- этой заботѣ тамъ нѣтъ мѣста, ей тамъ дѣлать нечего; ни возможности, ни средствъ, ни власти, -- развѣ сострадать и утѣшать... То-есть, разнѣживать человѣка, примирять его съ его положеніемъ, улучшать бытъ его тюрьмы и тѣмъ упрочивать ея существованіе, признавать ея законность! Но ради самаго этого человѣка, ради его достоинства, какъ осмѣлиться сочувствовать такому возмутительному несчастью? Не надо утѣшеній. Пусть онъ потеряетъ терпѣніе, презираетъ, стыдится самого себя, но -пусть разбудитъ свои силы и вырвется...
Она вѣрила въ его силы. Она не мечтательно представляла себѣ день за днемъ, часъ за часомъ скромную, занятую жизнь, которую будетъ вести Верховской, одинъ, отыскавъ прежнихъ друзей и новыхъ людей по сердцу. Она ужъ видѣла, какъ возвращались къ нему и покой и строгое довольство труженика, при сознаніи, что трудъ не напрасенъ. Вотъ примѣръ -- ея отецъ. У него, у милаго, былъ тоже примѣръ... Онъ будетъ то, чего хотѣла его радость -- человѣкъ для всѣхъ. Не честолюбецъ-чиновникъ, не благодушный начальникъ, а мыслящій дѣятель, чернорабочій съ жаждой вѣчной правды, -- той правды, которая такъ вполнѣ захватываетъ весь кругъ дѣйствій человѣческихъ, что не оставляетъ забытой ни одной мелочи, не брезгаетъ приложить и къ ней руки....
-- Иди на свободу, счастье мое, иди, не пропадай даромъ! повторила она вслухъ, будто еще видя его предъ собою на томъ мѣстѣ, гдѣ въ первый разъ услышала отъ него еще непонятныя, несмѣлыя слова любви, гдѣ новое чувство, вдругъ, солнцемъ Освѣтило ея душу. Эта минута, это чувство.... вотъ онѣ, вѣчно живыя!
Она оглянулась кругомъ: она была одна. Что-то острой болью прошло у нея въ груди.... Онъ будетъ свободенъ, занятъ; онъ будетъ счастливъ.... Но онъ уйдетъ, и разлука -- вѣчная....
Она попробовала выговорить свое привычное: "справлюсь!" но ея губы задрожали и вмѣсто слова вырвалось рыданіе....
Все это время онъ былъ съ ней, на глазахъ; она думала только о немъ, раздражалась его тоской, мольбами, возраженіями, волновалась, негодовала; она рѣшилась на разлуку, но не вообразила разлуки, еще ни разу не представила себѣ опредѣленно, что будетъ здѣсь, когда совершится то, что она называла его освобожденіемъ. Теперь она поняла ясно: ея жизнь раздѣлилась на-двое, и то, что отрывалось, уносило съ собою молодой пышный цвѣтъ -- радость за себя.... До настоящей минуты, преданная, восторженная, чист^д дѣвушка и не предполагала, чтобы у нея могло быть чувство собственное, личное, своя печаль, своя ничѣмъ неотвратимая бѣда, предъ которой сжималось.никогда неробѣвшее сердце. Теперь, когда вдругъ такъ неожиданно повѣяло холодной пустотой въ родномъ домѣ, теперь, когда въ душѣ только-что сверкнулъ могучій родникъ еще неизвѣданнаго блаженства, теперь разомъ проститься со всѣмъ на вѣки, -- на вѣки, потому что такое блаженство не повторяется...
-- Что будетъ со мною? спросила она себя въ первый разъ въ свои двадцать-два года, отчаянно захвативъ свою поникшую голову.
Она себя знала: впереди ни облегченія, ни утѣшенія. Это -- конечное. Любятъ только однажды. Отдала всю душу, а душа только одна. Нѣтъ его -- и ничего нѣтъ.
Вокругъ нея вставалъ тотъ ужасъ, который она ужъ однажды отклонила. Но тогда было легче. Тогда еще не было рѣшено, и у нея еще оставалась твердость сказать себѣ: "не должно", еслибы она сознала, что не должно. Теперь -- любовь стала ея человѣческой обязанностью. Что дѣлать?
Женатъ, связанъ... Предъ Богомъ и совѣстью -- онъ свободенъ!
Онъ, тоже, до сихъ поръ не зналъ, что такое любовь. Онъ, тоже, стоскуется одинъ. Никто, никогда такъ не взглянулъ ему въ глаза; никому онъ не былъ такъ дорогъ... Матери,-- но мать не такъ его любила. Не меньше, конечно, но счастливѣе,-- вотъ въ чемъ разница. Мать всегда могла быть съ нимъ, могла доказывать свою любовь на дѣлѣ...
-- Такъ я побоюсь людей? спросила себя Катерина и тихо, зло улыбаясь, покачала головой.-- Богъ не страшенъ, а люди будутъ страшны... Ужъ не слишкомъ ли много для нихъ чести? Если я нужна ему...
Вдругъ ее обдало будто огнемъ. Ему... Но развѣ онъ у нея одинъ? А тотъ, безупречный, несчастный, которому она одно утѣшеніе и святыня, который для нея не досыпалъ ночей, не доѣдалъ своего рабочаго хлѣба, который тоже цѣловалъ ея ноги, вотъ, тутъ, у ея дѣвичьей постели... Оставить его, промѣнять "его... Отецъ...
Въ глазахъ у нея потемнѣло; все кругомъ зашаталось... Въ отворенный балконъ блеснулъ всходящій мѣсяцъ...
-----
Возвращаясь изъ Спаскаго въ N., m-me Волкарева находила, что путешествіе очаровательно, и безпрестанно выглядывала изъ окна кареты на маленькій тарантасъ, въ которомъ мчались Лѣсичевъ и Верховской, безцеремонно, весело, какъ истинные друзья, смѣясь, разговаривая, закуривая другъ у друга сигары, подтягивая пѣсни вслѣдъ за ямщикомъ. Обѣдъ на станціи, о которомъ Верховской заранѣе посылалъ распорядиться, вышелъ такъ удаченъ, такъ оживленъ, что m-me Волкарева нѣсколько разъ пожалѣла, какъ коротка дорога. Дорога показалась коротка и Верховскому. Онъ не задумывался ни минуты, онъ былъ счастливъ. Въ счастьи беззаботность доходитъ до эгоизма; не замѣчая, что Катерина измучена, Верховской досадовалъ, что она не въ духѣ. Судя по себѣ о чувствахъ другого, всего легче потерять имъ мѣрку: сочувствіе къ другому заглушено своимъ собственнымъ чувствомъ, и человѣкъ, неожиданно, самъ не зная какъ, дѣлается самъ предметомъ собственной заботы. Верховской забылъ, что могла думать и чувствовать Катерина, и думалъ только, что, вотъ, она не хочетъ раздѣлить съ нимъ удовольствія этого перваго дня на свободѣ. Любовь тотчасъ спѣшитъ захватить власть: Верховской рѣшилъ, что Катерина капризничаетъ и что не надо обращать на это вниманія. Онъ еще меньше обращалъ вниманія на Лѣсичева, который дѣлалъ видъ, что ничего не замѣчаетъ, и добродушно занималъ общество.-- У подъѣзда Катерины, пока m-me Волкарева кричала ей "Au revoir"! оба -- Лѣсичевъ и Верховской, вышли проводить ее въ домъ. Верховской не выдержалъ больше и поцѣловалъ ея руку.
-- Благодарю за то, что вы были у меня, сказалъ онъ, ^едва совладѣвъ съ своимъ голосомъ, глядя на нее и радуясь, что Лѣсичевъ не могъ видѣть его лица.
Лѣсичевъ глядѣлъ ей въ лицо и почтительно откланялся. Верховскому вздумалось пошутить.
-- Чтожъ вы, при случаѣ, тоже не поцѣловали ручки? спросилъ онъ, пока Лѣсичевъ везъ его въ гостинницу.
-- Я даже и не подалъ руки, отвѣчалъ Лѣсичевъ.
-- Чтожъ такъ?
-- Да ужъ довольно.
-- Но давно-ли вы увлекались?
-- Давно. Это забавно.
-- Катерина Николаевна не станетъ забавляться.
-- Надѣюсь, вы не станете увѣрять, что она меня любитъ?
-- Нѣтъ, но...
-- Что "но?.." спросилъ Лѣсичевъ серьезно.
Верховской въ пору одумался.
-- Она васъ не любитъ, если отказала вамъ, отвѣчалъ онъ, тоже серьезно:-- но забавляться чьей-нибудь любовью...
-- Безчестно, досказалъ Лѣсичевъ:-- и она этого не дѣлаетъ. Я самъ себѣ забавенъ, а потому -- довольно... Когда же увидимся? прибавилъ онъ, потому что ужъ остановились у крыльца гостинницы.
-- Развѣ вы не придете сегодня къ Волкаревымъ? Она звала.
-- Нѣтъ, я домой, отдыхать.
-- Такъ до завтра.
Верховскоц занялъ въ гостинницѣ уже знакомую комнату, располагаясь въ ней покойнѣе, нежели у себя въ Спасскомъ, и подумалъ это, машинально кладя на привычное мѣсто свои часы, фуражку, перчатки. Онъ чувствовалъ себя свободнѣе. Ему было какъ-то пріятно звать прислугу и приказывать, распоряжаться, даже прихотничать. Вдругъ придумавъ, онъ сейчасъ же послалъ сказать на почтѣ, чтобы письма на его имя уже не передавались посланнымъ изъ деревни, а приносились къ нему сюда. Надобности въ этомъ поспѣшномъ приказѣ Не было никакой, но Верховской доставлялъ себѣ удовольствіе заявить этимъ, что онъ въ N. надолго. Надолго, повторялось у него въ сердцѣ и хорошо, беззаботно нѣжило. Являлись какія-то, совсѣмъ молодыя чувства: то поспѣшность жить и пользоваться, то своевольная, сама себя поддразнивающая лѣнь. Такъ, Верховской помнилъ, что недалеко, за какія-нибудь двѣ-три улицы Катерина, что она теперь одна, что у него, до вечера Волкаревыхъ, еще два часа свободныхъ, что назадъ тому недѣлю онъ отдалъ бы все на свѣтѣ за такіе, два часа, -- помнилъ все это и не шелъ къ Катеринѣ, а прилегъ на диванъ, говоря себѣ, что "все успѣется", и перебирая въ памяти послѣдніе дни, какъ скупой пересчитываетъ свои сокровища.
У него и было именно ощущеніе скупого: въ рукахъ много -- и все мало. Онъ былъ очень счастливъ и не былъ доволенъ... Все истинное такъ просто, что не цѣнится, какъ не цѣнится дневной свѣтъ: если ему и радуется человѣкъ, долго бывшій въ потемкахъ, то, чрезъ нѣсколько минутъ, неблагодарно-равнодушный, принимаетъ это благо только какъ необходимое и должное. Любовь Катерины была такимъ свѣтомъ. Она поразила, охватила разомъ и тотчасъ же, разомъ, сдѣлалась привычкой. Свѣтъ горѣлъ ровно, озаряя всю жизнь, а въ ней и такіе углы, въ которые измученной, наболѣвшей душѣ не хотѣлось по крайней мѣрѣ еще долго заглядывать; онъ все напоминалъ, все указывалъ, все торопилъ на дѣло. Свѣтъ рабочаго дня, а Верховскому хотѣлось праздника. Она не давала праздничать; будто чрезъ-силу, она подарила нѣсколько спокойныхъ часовъ и не тяготилась ими. Нельзя было упрекнуть ее въ эгоизмѣ,-- Верховской упрекнулъ въ холодности, повторилъ не разъ, что она любитъ только разсудкомъ. Выговаривая упрекъ, онъ клонилъ голову предъ ея чистымъ, опечаленнымъ взглядомъ, но не каялся. Люди привыкли къ женскимъ слезамъ и думаютъ, что безъ слезъ женщины ужъ и не любятъ. Чувство, въ которомъ истина казалась бы еще необходимѣе, чѣмъ во всякомъ другомъ, какъ-то странно, требуетъ прикрасъ, мечтательности, сантиментальности, не разбираетъ, что "забыть весь міръ" гораздо легче, нежели среди восторговъ помнить всякую невзгоду, которая можетъ повстрѣчаться на пути дорогого человѣка,-- и помнить ее не съ хлопотливой, слабой, докучливой, охлаждающей робостью женщины, а съ преданной отвагой товарища, готоваго броситься въ огонь и воду и умѣющаго уберечь. Эта отвага и рѣшительность... Какъ сказать? Вмѣсто нихъ хотѣлось бы чего-нибудь другого. Можетъ быть, тоже рѣшительности, но на что-нибудь другое...
Въ комнатѣ становилось темно. Верховской разглядѣлъ часы и спросилъ одѣться.
Вотъ, такую свѣтскую жизнь называютъ пустою... И она ее такъ называетъ...
Пожалуй, да; съ вида пусто. Но когда въ человѣкѣ сильное, истинное оживляющее чувство, тогда и свѣтская пустота имѣетъ свое значеніе, даже свою прелесть -- отъ противоположности. Встрѣтиться мелькомъ,между чужихъ, сказать всю душу въ полусловѣ, обмѣняться взглядомъ, украдкой пожать руку, на зло завистникамъ, ревнивцамъ, злымъ языкамъ... Но это наслажденіе! это весело лукаво, ярко, какъ блудящіе огоньки; это придаетъ цѣну счастью, это учитъ пользоваться всякой минутой и не дѣлать промаха... Женщины бываютъ такъ граціозно ловки... Свѣтская неволя! Кто захочетъ, тотъ и среди неволи возьметъ свое...
Верховской пріостановился въ фантазіяхъ о своей свѣтской ловкости, вспомнивъ вдругъ, что, кажется, надѣлалъ довольна промаховъ этими днями, въ деревнѣ. Къ счастью, жена не замѣтила, а Волкарева все принимаетъ на свой счетъ. Развѣ Лѣсичевъ?...
Верховской искренно расхохотался. Вотъ еще охота заботиться! Присматриваться и замѣчать врага! Еслибъ еще соперника, это было бы на что-нибудь похоже...
Однако Лѣсичевъ что-то говорилъ ей...
Ему вдругъ тревожно, какъ-то страшно вспомнился вечеръ въ лѣсу. Искреннее чувство выглянуло изъ-за свѣтскаго тумана; все, что нарядно, игриво придумывалось за минуту, куда-то разлетѣлось...
-- Ито это я, сказалъ онъ самъ себѣ. Вспоминаю Богъзнаетъ что, остерегаюсь Богъ-знаетъ чего... Что раздумывать, будь что будетъ! Отецъ еще не пріѣзжалъ; будемъ видѣться всякій день...
Ему стало тяжело жаль этихъ двухъ потерянныхъ часовъ, которые онъ могъ бы провесть съ нею...
-- Отецъ пріѣдетъ, а тамъ еще этотъ братъ... продолжалъ онъ раздумывать, идя къ Волкаревымъ.-- Конечно, ни за что на свѣтѣ я не признаюсь ей, что участвовалъ въ хлопотахъ за ея брата. Но и въ самомъ дѣлѣ, много ли я участвовалъ? Дядя не потрудился даже мнѣ отвѣтить и, по всей вѣроятности, ничего бы не сдѣлалъ, еслибъ не просила Лидія Матвѣевна... Но если бы и такъ, развѣ я хотѣлъ дурного? я воображалъ, что это будетъ для нея счастье... Сюрпризъ вышелъ неудаченъ, -- дѣлать нечего!...
Онъ горько досадно разсмѣялся, и вдругъ ему вошло въ голову сходство этого сюрприза съ тѣмъ, который онъ сдѣлалъ матери, женившись... Онъ тогда тоже хотѣлъ недурного...
У него вырвалось рѣзкое движеніе ужъ не отъ досады, а отъ чего-то невыразимо тяжелаго, что на него будто упало; какой-то странно суевѣрный испугъ, чувство мучительное до болѣзненности. Въ эту минуту онъ былъ готовъ броситься въ ноги къ Катеринѣ, признаться во всемъ, высказать все, просить ея прощенія не намеками, а прямо... Онъ повернулъ въ сторону къ ея дому и остановился. Ужъ поздно, она встревожится... некогда...
Верховской воротился на бульваръ, присѣлъ, отдохнулъ и пошелъ къ Волкаревымъ.
-----
Губернаторскій домъ былъ тихъ и неосвѣщенъ. Верховской удивился, узнавъ, что "не здоровы и не принимаютъ", и ужъ уходилъ, по Волкаревъ самъ отворилъ дверь изъ залы.
-- Андрей Васильевичъ, милости просимъ; для васъ двери всегда отперты.... Отказывать всѣмъ! прибавилъ онъ, уводя Верховскаго въ свой кабинетъ. Я васъ поджидалъ....
-- А Марья Васильевна?
-- Une migraine.... Ее такъ поразило....
Кабинетъ, полный дѣловыхъ принадлежностей, былъ съ претензіями на щегольство женской гостинной: маленькія картинки въ золотыхъ рамкахъ, на этажеркахъ кипсеки и блестящія бездѣлки, на письменномъ столѣ букетъ розъ и статуэтка Рашели. Абажуры на лампахъ бросали на все зеленый оттѣнокъ, отъ котораго казалось еще мертвеннѣе всегда интересно-блѣдное, худощавое лицо Волкарева. Верховской замѣтилъ, что онъ разстроенъ и что его рѣдкіе сѣдые волосы разметаны въ искусномъ безпорядкѣ.
-- Безъ предисловій, мой дорогой Андрей Васильевичъ.... Но прежде всего, благодарю, что вы пріѣхали, заговорилъ онъ но-французски. Я такъ и ожидалъ отъ вашей дружбы.
-- Это очень небольшое доказательство, сказалъ Верховской.
Волкаревъ поспѣшно пожалъ ему руку.
-- Да.... Но въ критическія минуты жизни оно дорого!... А я провожу такія минуты, прибавилъ онъ, порывно отвернувшись и отходя, чтобъ скрыть, или чтобъ еще усилить свое волненіе.
Верховской посмотрѣлъ ему вслѣдъ въ затрудненіи. Занятый исключительно своимъ чувствомъ, онъ очень равнодушно относился къ чувствамъ другихъ и не былъ приготовленъ къ патетическимъ выходкамъ, а тѣмъ менѣе со стороны Волкарева. Волкаревъ ужъ какъ-то однажды посвящалъ его въ таинства своихъ служебныхъ огорченій, но еслибы Верховскаго спросили, что онъ изъ нихъ помнилъ или понялъ -- онъ бы очень, затруднился отвѣчать. Въ настоящую минуту, онъ такъ и ждалъ, что рѣчь зайдетъ объ этомъ и соображалъ, какъ вывернуться. Ему становилось почти забавно.
-- Надо, наконецъ, выговорить ужасное слово, началъ глухимъ голосомъ Волкаревъ, остановясь предъ Верховскимъ и скрестивъ руки. Mon jeune ami, je suis déshonoré!
Поза удалась, но должно быть въ самомъ чувствѣ была правда, потому что не удалась декламація: голосъ губернатора задребезжалъ и сорвался очень неэффектно.
-- Вы понимаете, что въ такомъ положеніи.... попробовалъ онъ заговорить еще -- и не могъ продолжать.
-- Скажите скорѣе, что случилось?
-- Вы понимаете.... я писалъ вамъ.... я хотѣлъ довѣриться....
-- Я отъ всей души это цѣню, сказалъ Верховской, которому стало досадно на себя и совѣстно:-- сдѣлайте милость, говорите....
-- Предчувствіе меня не обмануло! вскричалъ Волкаревъ. Благородный молодой человѣкъ!... сравнительно, годами, предо мной вы -- юноша, vous seriez mon fils.... Вы можете понять, когда все, карьера, сѣдые волосы.... Prenez place, mon ami. Это долгая исторія.... Да! между прочимъ... вы не говорили съ Лѣсичевымъ?
-- Какъ вы желали, я не сказалъ ему, что вы меня вызывали.
-- Нѣтъ, о его поѣздкѣ?
-- Что-то вскользь. Вы давали ему письмо?...
-- Дуракъ!!-- вскричалъ, забывшись, губернаторъ. Pardon, mon cher, je suis exaspéré! Вотъ, можете судить, вотъ примѣръ, какими людьми я окруженъ, могу ли я на кого нибудь положиться....
Онъ удержался.
-- Это такъ, un épisode.... Лѣсичевъ нейдетъ къ нашему дѣлу. Ему было дано незначительное, самое незначительное письмо, и, для испытанія -- не велѣно болтать.... Не могъ воздержаться!... Все равно.
Однако, онъ нѣсколько времени не могъ успокоиться и замѣтно растерялся. Верховской, съ той минуты, какъ упрекнулъ себя въ недостаткѣ участія, ужъ не былъ разсѣянъ, но подмѣчать что-нибудь не было его способностью. Онъ машинально вспомнилъ, что Лѣсичевъ разсказывалъ о какой-то дамѣ, тамъ, въ уѣздѣ,-- машинально замѣтилъ гипсовую ножку въ башмачкѣ, служившую вмѣсто пресспапьё, -- но подобныя вещи никогда не казались ему особенно забавными и занимательными.
-- Я докажу вамъ вполнѣ мое довѣріе, дорогой Андрей Васильевичъ, началъ Волкаревъ, собравшись съ мыслями. Между нами не должно быть ни тѣни тайны, pas même l'ombre d'un mystère.... Это письмо,-- само по себѣ неважное!-- важно для одного молодого человѣка. Я принимаю въ немъ участіе. Онъ готовъ сдѣлать неосторожность, увлечься.... какъ увлекаются въ вашъ возрастъ! Я спѣшилъ его предостеречь....
Верховской подумалъ, что на это есть почта и губернаторъ могъ бы выражать участіе, не разсылая чиновниковъ, -- но это было ужъ такъ обыкновенно.
-- Это не относится къ дѣлу, продолжалъ Волкаревъ:-- развѣ тѣмъ сходствомъ положенія, что неосторожный молодой человѣкъ рискуетъ своею будущностью, также какъ я, старикъ, теперь на одинъ только шагъ отъ потери всего моего прошедшаго.... Infamie!!
-- Невозможно! прервалъ Верховской.
-- Невозможно -- а дѣлается! возразилъ губернаторъ:-- меня обвиняютъ въ кражѣ!
-- Невозможно! разскажите, что это такое? повторилъ Верховской.
-- Mais, mon ami, prenez donc place....
Волкаревъ разсказалъ ему исторію. Это была, съ подробностями, та самая, которую соскучился разсказывать Лѣсичевъ. Старый помѣщикъ, холостякъ и скряга, умеръ года два назадъ, въ своемъ имѣніи, не оставивъ ни завѣщанія, ни распоряженій, ни даже послѣдней воли священнику, котораго позвалъ предъ смертью. Земская полиція описала и опечатала домъ и извѣстила наслѣдниковъ. Наслѣдники нашли, въ пыли, въ какомъ-то кіотѣ за образомъ, бумагу, писанную покойникомъ -- нумера билетовъ "на неизвѣстнаго" въ сумму тысячъ за сто, положенную имъ въ ломбардъ. Билеты, какъ говорилось въ той же бумагѣ, хранились въ шкатулкѣ, всегда стоявшей у изголовья покойника; слѣдовали ея примѣты. Шкатулка стояла на мѣстѣ, билетовъ въ ней не оказалось.
-- Вы понимаете, что я горячо, строго принялся, продолжалъ Волкаревъ. Прислуга этого Плюшкина, édition revue et corrigée -- какая-то баба, нѣчто въ родѣ ея племянника, полуидіотъ, -- все это было задержано, допрошено. Сосѣди -- никто ничего не знаетъ. Священникъ -- и на-духу не слыхалъ объ этихъ деньгахъ. Что прикажете дѣлать? J'ai remué ciel et terre -- ни слѣда! Наслѣдники.... Мауровы, богатые люди, живутъ въ Москвѣ, но, понятно, что и при богатствѣ никто не откажется отъ поисковъ сотни тысячъ!... Наслѣдники, съ своей стороны, дознавали, хлопотали. Въ подобныхъ случаяхъ, вы знаете, когда нѣтъ доказательствъ -- доказательства изобрѣтаются. Видите ли: сосѣди, мужики толкуютъ, будто невозможно, чтобъ у покойника не было денегъ. На какомъ основаніи "невозможно" -- потрудитесь догадаться, а я не могъ. Будто бы потому, что мужики работали, доходы были.... quelques misères!... Ну, положимъ, онъ былъ скряга, копилъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ былъ человѣкъ глубоко религіозный; его молчаніе даже на исповѣди именно доказываетъ, что онъ раздавалъ втайнѣ.... И въ самомъ дѣлѣ, тамъ, въ томъ же уѣздѣ, чудесами создалась пустынь. Вы слышали?
-- Нѣтъ, не слыхалъ, отвѣчалъ Верховской.
-- Oh, la grâce ne nous abandonne pas, même dans ce siècle pervers! воскликнулъ Волкаревъ съ глубокимъ умиленіемъ. Я былъ тамъ.... И что еще болѣе меня убѣдило и должно было бы, казалось, убѣдить всякаго: въ церковной кружкѣ нашелся одинъ изъ этихъ билетовъ....
-- Стало быть, они дѣйствительно были?
-- Можетъ быть, что-нибудь, немногое, не спорю. Можетъ быть,-- и даже вѣроятнѣе, -- это простая случайность. Мало ли кто жертвуетъ! А всего вѣроятнѣе, что этотъ оставленный всѣми старикъ былъ помѣшанъ и, себѣ въ утѣшеніе, -- особаго рода манія!-- писалъ счетъ своихъ воображаемыхъ сокровищъ! Малый бываютъ всякія.
-- Эта -- довольно странная, замѣтилъ Верховской.
-- Да, но билетовъ все-таки нѣтъ, возразилъ нетерпѣливо Волкаревъ: -- нигдѣ нѣтъ.... Господа Мауровы, руководясь слухами, не знаю чѣмъ, построили цѣлый доносъ на недобросовѣстность моихъ чиновниковъ, приплели туда объ упущеніяхъ въ слѣдствіи, о пристрастности допросовъ, о моей излишней снисходительности.... потому что я, въ угоду ихъ фантазій, не сбросилъ съ мѣста этого несчастнаго исправника....
-- Того молодого человѣка, къ которому вы писали? спросилъ, не подумавъ, Верховской.
Волкаревъ смутился.
-- Да.... Но я знаю его, какъ себя, онъ не способенъ, не способенъ на низость! вскричалъ онъ, снова, приходя въ волненіе. Онъ мнѣ всѣмъ обязанъ.... ce pauvre enfant... Это чувство всегда священно!
Онъ съ горестью и достоинствомъ сжалъ руку Верховскаго.
-- Я страдаю вдвойнѣ, -- какъ начальникъ губерніи и.... и, наконецъ, это довершилось! Мои враги -- ихъ у меня довольно! достигли того, что я обвиняюсь уже не въ потворствѣ виновному чиновнику, а въ сообщничествѣ, въ покражѣ этихъ грязныхъ денегъ.... Tenez, lisez vous-même, вотъ письмо князя Петра Александровича. Онъ меня предупреждаетъ.... Lisez, mon ami, je n'ai rien de caché pour vous; я вамъ сейчасъ открылъ все мое сердце....
Верховской взялъ письмо; губернаторъ сѣлъ, наклонивъ къ колѣнямъ и захвативъ руками свою сѣдую голову.
Въ письмѣ Волкарева увѣдомляли, что въ Петербургѣ рѣшили прислать, въ N. чиновника для раскрытія дѣла объ этой пропажѣ и другихъ, къ нему прикосновенныхъ дѣлъ, которыя найдутся. Верховской читалъ именно эти слова, когда ему на плечо легла рука Волкарева; блѣдное лицо съ помутившимися глазами пришлось рядомъ съ его лицомъ.
-- Вотъ мой приговоръ, заговорилъ губернаторъ. "Найдутся!" Конечно, найдутся! Какъ женщина -- вся въ постскриптумѣ своего письма, такъ всѣ наши слѣдствія -- въ "прикосновенномъ". Дѣло Мауровыхъ -- только предлогъ набросить мнѣ сѣть на голову. Je suis condamné.
-- Простите, если на это я скажу вамъ азбучное утѣшеніе, сказалъ Верховской, возвращая письмо,-- правому нечего бояться.
-- Noble coeur!... возразилъ Волкаревъ съ грустью и, въ волненіи проходя по комнатѣ, бросилъ письмо на рабочій столъ. Энтузіастъ!...
Онъ остановился предъ Верховскимъ и продолжалъ, понижая голосъ.
-- Знаете ли вы несчастную поговорку нашего отечества: "безъ вины виноватъ!" Эту формулу униженія и благоговѣнія предъ произволомъ?... Есть гдѣ-нибудь, кто-нибудь,-- а я знаю гдѣ и кто!-- кому понравилось N--ское губернаторство, и старикъ Волкаревъ будетъ уничтоженъ.... Вы знаете только наружность. Вы слыхали, какъ осуждались люди; вы видали, какъ подписывались имъ приговоры; вы знали, что на ихъ мѣста сажали другихъ людей. Все это только формальность, обрядъ. Вы никогда не знали ни сущности дѣла, ни этихъ уничтоженныхъ людей: они были для васъ -- отвлеченность, или -- хуже. Завистники-плебеи увѣряли васъ, можетъ быть, что имъ воздано по дѣламъ. Вы молоды, чисты душою -- прелестные недостатки!-- вы, во имя добра, готовы вѣрить злу и вы ему вѣрите.... Позвольте мнѣ продолжать: вотъ, сейчасъ, ваше слово меня въ этомъ убѣдило: правому нечего бояться... О, юноша! Да, это точно она, та божественная азбука, которую мы лепечемъ на скамейкахъ нашей alma mater.... и я тоже лепеталъ ее! И я родился въ Аркадіи!... Но спросите себя, развѣ жизнь, неумолимая жизнь не бросала вамъ въ глаза примѣровъ, что забыто и большее, нежели эта азбука? Развѣ никогда вы не приходили въ негодованіе? О, тысячу разъ, я увѣренъ! Такъ не противорѣчьте же себѣ, не успокоивайте себя насильно, quand-même, символами школьной вѣры! Неправда можетъ торжествовать, и зло не тамъ, гдѣ вы думаете!
-- Сознаюсь, я еще настолько школьникъ, что вѣрую въ торжество правды, отвѣчалъ Верховской, улыбаясь воспоминанію, отъ котораго у него загорѣлось сердце:-- но не думаю, чтобъ а ошибался, видя зло тамъ, гдѣ его вижу.
Волкаревъ посмотрѣлъ на него пристально и помолчалъ.
-- Я не буду пытаться поколебать ваши убѣжденія, заговорилъ онъ снова. Мы недавно пережили такое время, когда все молодое и пылкое... Однимъ словомъ, вы, люди 1848-го, бросаете насъ за бортъ. И вы дѣлаете большую ошибку. Въ вашихъ благородныхъ надеждахъ и стремленіяхъ вы опираетесь на тѣхъ, кого называете "тружениками...." Croyez moi, mon cher, vous vous trompez. Бюрократы -- еще не государственные люди, а тѣ господа, что пробиваются собственными силами.... во-первыхъ -- это люди безъ образованія! Имъ не только не привычны власть, значеніе,-- имъ даже небольшой комфортъ въ диковинку, а потому -- это грубые, своекорыстные, эгоисты. Выслужатъ себѣ чинъ или грошъ -- и не стремятся дальше чина и гроша. Не эти господа позаботятся вамъ объ общемъ благѣ.... Вы, лучшій цвѣтъ нашего общества, вы это разглядите впослѣдствіи и пожалѣете о насъ, старикахъ.... Mais, nous n'у serons plus! Мы, отстороненные, только увидимъ разрушеніе вашихъ химеръ. Тяжело доживать до осуществленія такихъ предсказаній, но они ужъ начинаютъ сбываться.... Сегодня спустятъ меня, завтра другого, и на наши мѣста вспрыгнутъ какой-нибудь Горновъ, какой-нибудь Багрянскій....
Онъ вдругъ удержался, замолчалъ, отвернулся и прошелся по комнатѣ.
-- А!... сказалъ онъ, вздыхая будто подъ тяжестью. Я, конечно, даже съ отрадой приму свое увольненіе, мнѣ пятьдесятъ восемь лѣтъ -- довольно! Но сойти въ ничтожество, въ могилу, утративъ единственное, чѣмъ дорожилъ -- доброе имя....
Онъ бросился въ кресла. Верховской задумался. Одну минуту ему вошло въ голову, что это комедія, и тутъ же стало совѣстно этой мысли. Все, что онъ узналъ и видѣлъ въ свое пребываніе въ N., еще не давало права въ чемъ-нибудь серьезно упрекнуть Волкарева... Волкаревъ пустъ -- но какъ тысячи другихъ. Пустота -- бѣда; но если ужъ терпятъ людей неспособныхъ, то изъ нихъ менѣе всего вредны -- вотъ такіе. Не золъ, не корыстолюбивъ.... конечно, достоинства отрицательныя, но при лучшихъ условіяхъ могли бы пригодиться и они. Среди всеобщей тьмы и нескладицы, когда всѣ измельчали и унизились -- и Волкаревъ отрадное явленіе; старикъ все-таки послужилъ по мѣрѣ силъ и способностей; его карьера не прославленная, но и не запятнанная. Его оскорбляютъ люди хуже его; оскорбленіе страшное. Не честно отвернуться отъ него потому только, что онъ недалекъ, не дѣятель, не негодуетъ, потому что въ жизни -- онъ успѣлъ.... И великъ ли успѣхъ? N--ское губернаторство, на которомъ онъ трепещетъ, какъ писарь на своемъ мѣстѣ! И у бѣдняка еще аристократическія замашки!...
Верховской невольно улыбнулся.... А между тѣмъ -- благодушенъ. Аристократъ-губернаторъ невыноситъ плебея-предсѣдателя; папа-Волкаревъ льетъ слезы о сынѣ Багрянскаго.... Багрянскій, на его мѣстѣ, не то бы дѣлалъ.... Вотъ, хоть бы теперь, напримѣръ, дать ему въ лапы этого интереснаго юнаго исправника, и если тотъ немного, чего Боже сохрани.... Да, эта семья вѣруетъ въ торжество правды....
Припомнивъ это слово, Верховской вздумалъ спросить себя, сорвалось ли оно у него вслѣдствіе фразъ Волкарева, или было сказано сознательно? Но самый этотъ вопросъ самому себѣ но есть ли ужъ доказательство невѣрія?...
Сердце у него сжалось. Ему захотѣлось видѣть Катерину....
Оглянувшись машинально, онъ замѣтилъ, что Волкаревъ опять говоритъ что-то, и сталъ вслушиваться.
-- Я требую суда! восклицалъ губернаторъ, -- я ничего не желаю кромѣ раскрытія истины! Но кто мнѣ поручится за безпристрастіе того господина, который явится сюда, кто знаетъ? можетъ быть, самъ за наслѣдствомъ моего мѣста!... Чего я долженъ ждать отъ него? Какъ я, долженъ Себя поставить? Хотя бы я вооружился всѣмъ смиреніемъ христіанина....
Верховской думалъ о Катеринѣ. Волкаревъ могъ говорить хоть до завтра. Это "завтра" ужъ наступило: часы стали бить полночь. Верховской не слышалъ. Волкаревъ нетерпѣливо подумалъ, что время уходитъ, а этотъ молчаливый, разсѣянный гость, пожалуй, задремлетъ....
-- Съ тѣхъ поръ, какъ я получилъ это письмо, ужъ не одну полночь сосчиталъ я^съ такимъ же замираніемъ сердца.... И въ полночь же.... la nuit porte conseil, -- мнѣ мелькнула надежда -- на васъ.
-- На меня? спросилъ Верховской.
-- Вы удивились? Да, другъ мой, на васъ. Я въ глубинѣ души убѣжденъ.... Энтузіазмъ, достоинство, благородное негодованіе -- жизнь еще не зцтемнила ихъ въ вашемъ сердцѣ! ваша, молодость мнѣ порукой....
-- Но что-жъ могу я сдѣлать? прервалъ Верховской.
-- Спасти меня отъ незаслуженнаго позора! Хотите ли?
-- Безъ всякаго сомнѣнія. Но какъ же?...
-- Позвольте. Вы ожидаете, что вамъ дадутъ здѣсь какое-нибудь порученіе?
-- Да....
-- И до-сихъ-поръ его не получали. И не получите, я знаю: въ нынѣшнее время такое порученіе трудно найти.... Попросите, чтобъ васъ назначили слѣдователемъ по моему дѣлу.
Верховской смотрѣлъ на него съ недоумѣніемъ.
-- Вашъ дядя Каруцкій не очень расположенъ ко мнѣ; назначеніе много зависитъ отъ него, и онъ будетъ радъ случаю послать на меня грозу въ видѣ васъ; онъ предположитъ, что вы ужъ три мѣсяца здѣсь, на слуху.... А я, между тѣмъ, буду увѣренъ, что дѣло поведется по всей строгой справедливости. Предъ вами, я готовъ стоять какъ подсудимый....
-- Я не знаю, никогда не разбиралъ подобныхъ дѣлъ.... возразилъ откровенно Верховской.
-- Другъ мой, тѣмъ лучше! Вы не бюрократъ, не очерствѣли, не утомились, не предубѣждены. Неопытность -- это чистота, это истина! Вы будете человѣкъ, а не слѣдственная коммиссія. Вы все поймете яснѣе, прямѣе, сердцемъ, par intuition.... И самое дѣло такъ несложно, если взглянуть прямо. Я могу самъ.... Я прошу только справедливости! Почти полвѣка службы безъ страха и упрека,-- поймите мое чувство....
-- Но извините, какъ же это? я долженъ предложить себя....
-- Это очень легко; вамъ стоитъ написать вашему дядѣ.... Поймите, я хочу только одного -- не попасть въ ловушку, quelque guêt-à-pens. Вы будете искать только той вины, которая заслуживаетъ наказанія, -- и вы ея не найдете, я увѣренъ!-- но вы не примѣшаете къ дѣлу мелочныхъ придирокъ, вы дадите время.... Но, нѣтъ! вдругъ вскричалъ онъ, рѣзко махнувъ рукой и отходя: -- безумный старикъ, эгоистъ, что я предлагаю! У васъ впереди столица, всѣ наслажденія жизни, а я зову васъ запереться въ этой волчьей ямѣ, въ этомъ городишкѣ, въ этой пошлости, истратить еще нѣсколько мѣсяцевъ,-- и это для меня!... Нѣтъ, другъ мой, простите. Я беру мою просьбу назадъ. Я не заслуживаю такого пожертвованія!
У Верховскаго забилось сердце и вспыхнуло лицо.
-- Развѣ это дѣло можетъ пойти надолго? спросилъ онъ, стараясь говорить спокойнѣе.
-- Нѣтъ, не поняли, возразилъ Верховской, передохнувъ и улыбаясь:-- я обдумывалъ.... Я очень радъ сдѣлать, что вамъ угодно и остаться здѣсь.... хоть на цѣлый годъ.
-- Другъ мой, такъ вы.... Вы согласны? выговорилъ Волкаревъ, весь озаряясь.
-- Отъ всей души. Петербургъ мнѣ опротивѣлъ. Я радъ отдохнуть здѣсь....
-- Другъ мой, другъ мой....
-- Позвольте, прервалъ Верховской и всталъ. Только одно. Мнѣ нельзя писать къ Каруцкому.... Откровенно: этотъ господинъ -- мелко подозрительный бюрократъ, изъ тѣхъ, что вы и я равно не долюбливаемъ. Нельзя ли устроить это безъ моей просьбы? меня въ сторону, а ваши друзья....
-- Oh, j'ai des amis puissants! Они будто случайно подадутъ эту мысль, настроятъ.... вскричалъ въ восторгѣ Волкаревъ. Такъ вы даете мнѣ право?...
-- Я васъ прошу; чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
-- Мой милый Андрей Васильевичъ! я не нахожу словъ....
Онъ заключилъ его въ объятія.
-- Я вамъ буду обязанъ болѣе.... болѣе, нежели возстановленіемъ моей чести!... Eh, tenez, хотя бы впослѣдствіи я долженъ былъ уступить вамъ мое мѣсто, я безъ сожалѣнія....
-- N-скую губернію? Благодарю васъ, я не такъ честолюбивъ,-- прервалъ, весело смѣясь, Верховской.
-- Brave jeune homme! Но, прошу васъ, сохраните это въ тайнѣ. До времени -- никому....
-- Кому же? возразилъ Верховской.
-- Вашей женѣ.... Мы и не подумали! Она не захочетъ оставаться въ этой глуши....
-- Тогда можетъ ѣхать въ Петербургъ, отвѣчалъ Верховской еще веселѣе.
-- Но разлука съ нею....
-- Не предполагаете ли вы у меня двѣнадцать лѣтъ медоваго мѣсяца?
-- Oh, je crois bien! Вы имѣете все право.... подхватилъ Волкаревъ, хохоча, какъ шалунъ. Въ провинціи, въ этомъ отношеніи, есть своя оригинальность.... Такъ рѣшено? Я пишу князю Петру Александровичу? спросилъ онъ, замѣтя, что Верховской взглянулъ на свои часы.
-- Рѣшено. Пишите, отвѣчалъ Верховской, подавая ему руку.
-- Ахъ, это будетъ моя первая спокойная ночь.... Но что-жъ вы торопитесь?...
Верховской вышелъ. На улицахъ все спало, даже собаки и часовые. Мѣсяцъ только-что поднимался; въ глубинѣ еще темнаго неба тихо дрожали звѣзды.
-- Катя, я остаюсь здѣсь, съ тобой, надолго, на вѣки!... выговорилъ онъ, какъ сумасшедшій, громко, на весь пустой бульваръ....
II.
Просыпаясь, Верховской рѣшилъ, что еще отъ роду не зналъ такого крѣпкаго, славнаго, освѣжающаго сна, и поднялся, весь подъ впечатлѣніемъ всего восхитительнаго, что ему снилось. Утро -- прелесть. Катерина встаетъ рано. Вотъ, возобновляется жизнь, прерванная мѣсяцъ назадъ, только еще лучше, еще полнѣе. Былъ тяжкій промежутокъ;-- онъ былъ нуженъ, какъ испытаніе, какъ доказательство, что жизнь иначе идти не можетъ и не должна.... Сказать ей, порадовать?... Нѣтъ, опять дѣла, предположенія! О, Богъ съ ними, успѣетъ! что терять слова, терять время....
Катерина работала надъ планомъ, съ которымъ торопилась. Ей было трудно и горько проснуться. Она оглянулась кругомъ съ тоскою, съ упрекомъ себѣ, со страхомъ -- сознавая, что въ душѣ ея была ужъ не отвага, а только терпѣніе....
-- Есть дѣло.... Нужно, должно, повторяла она. Мое горе не должно ничему мѣшать.
Но, принявшись за работу только терпѣливо, она чрезъ нѣсколько минутъ занялась ею ужъ отъ души....
-- Привыкну.... думала она, печально довольная, что не приходила Маша, и заработалась, задумалась такъ, что не слыхала звонка.
Ея обѣ руки были заняты, она смутилась, испугалась такъ, что ему было очень удобно цѣловать ее сколько хотѣлось.
-- Наконецъ-то я дома! Въ первый разъ дома у тебя.... Катя, если бы жить вотъ такъ!
Она не понимала, куда дѣвалось ея мужество. Она такъ твердо рѣшилась приказать ему, едва увидятся, чтобъ онъ скорѣе, скорѣе уѣзжалъ. Она, казалось, такъ вполнѣ оторвала отъ души это дорогое и отдала его всѣмъ, осудила себя на забвеніе, простилась, благословила.... какъ, должно быть, прощалась съ нимъ его мать.... И вотъ онъ, опять тутъ, и силы нѣтъ опять поднять въ себѣ это горе.... А кругомъ опять все такъ полно, тихо, хорошо, благодатно! Онъ такъ веселъ, такъ мила его ласка....
-- Счастье мое.... Невольно выговорила она.
-- Катя!
Ни горя, ни раздумья какъ не бывало....
-- Пусти меня работать, сказала она, краснѣя. У меня руки соскучились въ четыре дня. Садись вотъ тамъ, и сиди смирно.
Онъ сѣлъ, только ближе, и положивъ голову на столъ, 3àглядывалъ въ ея наклоненное лицо. Она смѣялась. Онъ ей мѣшалъ. Говорился вздоръ, лучше котораго нѣтъ ничего на свѣтѣ.... И какое-то спокойное, увѣренное, ясное счастье, еще свѣтлѣе, еще полнѣе, чѣмъ даже тогда, утромъ, въ лѣсу. Что-то, что ужъ совсѣмъ вошло въ жизнь, взяло свои права, стало въ порядкѣ вещей.... Чрезъ нѣсколько времени говорили даже о постороннемъ, о чужихъ людяхъ, просто, по-семейному, шутили какъ братъ съ сестрой, разсуждали какъ умные люди. Катерина пошла къ этажеркамъ показывать ему свои книги. Его руки ужъ не дрожали касаясь ея рукъ; ему, безъ удивленія, было пріятно, какъ она много знаетъ.
-- А это что? спросилъ онъ, снимая съ полки толстый томъ. Ай, стыдъ какой,-- Байронъ въ переводѣ! Развѣ ты не читаешь по-англійски?
-- Нѣтъ. Въ Петербургѣ только начала -- мы уѣхали. А ты?
-- Я читаю.
-- И говоришь?
-- И говорю. Еще ребенкомъ говорилъ; мама выучила. Хочешь, я буду тебя учить? спросилъ онъ, глядя въ ея засвѣтившіеся глаза.
-- Хочу.... Но когда же? прибавила она и вдругъ поблѣднѣла.
-- Какъ когда? вскричалъ Верховской, спрыгивая со стула, на который влѣзъ за книгою.-- Я остаюсь здѣсь, у васъ, въ N., надолго, на вѣки!
-- О, Богъ съ тобой, что ты.... Зачѣмъ? выговорила она, блѣднѣя еще больше.
-- Если это шутка,-- не шути, больно.... продолжала она:-- а если правда.....
-- Катя, это правда.
Она сѣла, вся дрожа, молча, опустивъ голову; минутами на "я губахъ пробѣгала какая-то странная, испуганная улыбка. Верховской ждалъ.
-- Что же, сказала она: -- разскажи.
-- Это очень просто, Катя. Я думалъ, ты будешь довольна, а не разсказывалъ потому, что меня просили молчать. Но, все равно....
Онъ разсказалъ, что говорилъ наканунѣ съ Волкаревымъ. Катерина слушала не прерывая.
-- Такъ ты остаешься здѣсь! сказала она, сама не зная, что ее волнуетъ, чувствуя, что ей какъ-то легко, и не смѣя радоваться.
-- Остаюсь. Ты видишь, это нужно.
-- Я не знаю этого дѣла.
-- Оно, можетъ быть, и серьезное.
-- Тѣмъ лучше, сказала она, оживляясь и будто схватываясь за мысль:-- тѣмъ лучше, если серьезное. Раскрой хоть одну неправду. Если и другія дѣла привяжутся -- не отказывайся, дѣлай до конца.... Мнѣ хотѣлось бы для тебя труда по-важнѣе этого....
-- Тутъ важно, Катя, что мы будемъ видѣться каждый день.
-- Я посмотрю, какъ ты работаешь, прервала она.
-- О работница, о мучительница! только и помышленія....
-- Нѣтъ, видишь ли, прервала она опять, потупляя глаза, и голосъ ее дрожалъ:-- хоть и работа, но все это -- полумѣры; ты все въ томъ же положеніи, все также связанъ.... дѣло пустое....
-- Ты говорила, что всякое дѣло полезно и нужно.
-- Охъ, сдѣлки съ совѣстью!...
-- Катя, ты недовольна? ты не хочешь меня видѣть за дѣломъ?
-- Ну, такъ и быть, на первый разъ! выговорила она, рѣшаясь и радостно и отчаянно; -- я посмотрю. Ты начнешь при мнѣ, а потомъ.... потомъ и одинъ....
Она не могла договорить и отошла.
-- Ну, а если мнѣ разрѣшается остаться, вскричалъ Верховской:-- такъ полно-же, Катя, не мучь меня! Въ сторону все, и давай жить, вотъ такъ....
Она обернула къ нему свое прелестное лицо, разгорѣвшееся отъ тревоги, стыдливости, счастья, глаза полные сіянья и любви, робко улыбнулась и тихо протянула руку.
-- Ну, садись же тамъ, не мѣшай мнѣ и говори что-нибудь хорошее....
Верховской въ тотъ же день написалъ въ Москву, чтобъ ему выслали Байрона, диксіонеры, множество книгъ. Досадуя, что надо ждать, что нѣтъ ничего подъ рукою, онъ очень обрадовался, когда ему подали его томикъ "Поисковъ Франклина", забытый въ гостинницѣ во время отъѣзда въ Спасское. Это была находка, единственная англійская книга въ N. Посмѣявшись прошедшему, припомнивъ, что бѣдный томикъ служилъ вѣрою и правдою усыпительнымъ въ скукѣ, Верховской явился съ нимъ къ Катеринѣ. Для нея ученіе бывало всегда серьезнымъ дѣломъ; она принялась такъ охотно, дѣтски-простодушно и прилежно, что занятіе заинтересовало и Верховскаго; уроки не были только предлогомъ быть съ Катериной, а въ самомъ дѣлѣ уроки. Верховской испытывалъ надъ собой ея вліяніе, самъ того не замѣчая. Уроковъ было недостаточно. Они вмѣстѣ принялись читать новое, перечитывать старое, то, что восхищало Верховского еще въ его первой молодости; разговорамъ, передачѣ впечатлѣній, размѣну мыслей не было конца....
Верховской сразу устроилъ себѣ жизнь въ порядкѣ. Утро рано начиналось у Катерины. Въ теченіе дня, онъ успѣвалъ бывать у Волкаревыхъ, которыми ограничивалъ свой кругъ знакомства, а вечеромъ, до поздняго часа, оставался опять тамъ, гдѣ весь день была его душа,-- на балконѣ подъ кленами, буквально у ногъ Катерины, потому что полюбилъ нижнюю ступеньку, отнявъ мѣсто у котенка.
Это были странные дни, странное счастье, -- молодое, упоительное, но тихое, ровное, спокойное. Верховской каждую минуту помнилъ, что они вмѣстѣ надолго. Это надолго казалось вѣчностью. Если вѣчность, то можно ждать. Ждалось такъ хорошо, какъ будто лучше ничего и не надо, но ждалось. Чего -- Верховской не зналъ и не спрашивалъ себя. Въ немъ вдругъ, безъ усилій, безъ благоразумія, даже безъ размышленій, укротилась всякая тревога. Онъ довольствовался настоящимъ, тѣмъ, что видѣлъ Катерину, говорилъ съ нею и не желалъ больше ничего, наслаждался покоемъ, который освѣжалъ и нѣжилъ, будто чистый утренній воздухъ. Страсть была забыта. Верховской забывалъ все, забывалъ себя и не хотѣлъ выходить изъ забвенія.... Въ послѣднее время онъ привыкъ жить мечтами о милой; теперь, вмѣстѣ съ милой жилъ мечтами о человѣчествѣ, поднималъ со дна своей души идеалы молодости, осмѣянные, отверженные, мучительно измятые людьми, ненавидящими все, что повыше ихъ понятіи, все, что тревожитъ ихъ сонное, сытое существованіе. Много лѣтъ не касался онъ этихъ идеаловъ, сберегая ихъ то благоговѣйно, то робко, отъучаясь сначала отъ словъ, а впослѣдствіи и отъ потребности высказываться. Теперь въ немъ все пробуждалось; повторялось что-то свѣтлое, дорогое, испытанное такъ давно, что ужъ переставало сниться и во снѣ. Онъ наслаждался, чувствуя надъ собою силу молодой, чуткой, памятливой, огневой души, которая вѣчно звала, вѣчно влекла, искала безъ усталости, не давала останавливаться, не давала уставать. Свобода, истина, знаніе, свѣтлыя цѣли опять явились ему во всей ихъ красотѣ, возможныя, достижимыя. Покоряясь очарованію, которое заставляло стремиться, онъ восхищался, какъ кротко и просто она, добрая, объясняла и примѣняла смыслъ божественныхъ законовъ къ бѣдному житью-бытью человѣчества.... Онъ вдругъ понялъ, что любитъ ее еще какъ-то особенно^ -- какъ, онъ не умѣлъ опредѣлить,-- пылко и вмѣстѣ чисто, радостно, будто лучшую прелесть этого всего, которое она такъ безконечно любила.... Новый видъ, новая прихоть любви. Любовь растетъ скоро, ежеминутно, и ежеминутно измѣняется....
Верховской раздумался объ этомъ однажды, оставшись одинъ. Онъ-провѣрялъ свое счастье. Такія провѣрки сами по себѣ -- Участье, но въ благахъ, которыя отпускаетъ судьба, всегда есть что-то нѣжное, до чего разбору лучше бы не касаться... Верховскому вздумалось сравнить свои настоящія, спокойныя ощущенія съ той бурей, которая была за недѣлю...
-- Стало быть, и эта тишь также недолговѣчна? подумалъ онъ съ какимъ-то безотчетнымъ страхомъ. Все хорошо, все ясно,-- и все пройдетъ. Что-жъ будетъ?.. Общіе идеалы отвлекли мысль отъ тоски собственнаго положенія. Настанетъ минута и это положеніе напомнится опять, само о себѣ напомнитъ. Опять волненія! Опять эта нестерпимая дѣйствительность, съ которой ничего не столкуешь! Опять планы., изъ которыхъ ни одинъ неосуществимъ.
Дѣйствительность ужъ явилась -- тѣмъ, что вспомнилась. Всѣ думы о человѣчествѣ, всѣ разрѣшенные и неразрѣшенные вопросы разлетѣлись разомъ въ прахъ, едва коснулись самого Верховскаго, села Спасскаго, N., Лидіи Матвѣевны... Все это внѣ общихъ законовъ...
-- Руки отпадаютъ... сказалъ себѣ Верховской. Не боецъ я съ этой мелочностью, съ этой грязью. Все стремленія, все мечтанія... И во всемъ только стремленія и мечтанія! Волкаревъ правъ. Но когда жить иначе нельзя, какъ забываясь? Ждать нечего. Высокое неприложимо, міръ его не вмѣщаетъ; вотъ оно,-- воплощенное въ красотѣ, такой же, какъ оно, недоступной. Что-жъ, если прекрасные общечеловѣческіе идеалы успокоиваютъ въ страстной горячкѣ -- забываться хоть въ идеалахъ! Если эта прелестная дѣвушка такъ складно и мило распоряжается ихъ помѣщеніемъ среди родныхъ пустынь, провинціальныхъ и всякихъ, гдѣ не зацѣпишься ни за честность, ни за смыслъ -- жаль и грѣшно ей мѣшать. Идеалы все-таки высоки и глумиться надъ ними -- преступно. Она ими тверда и счастлива. И она такъ хороша, такъ граціозно трогательна въ своихъ поэтическихъ восторгахъ... Недостанетъ духу ее образумливать,-- и къ чему?..
Это было далеко не то искреннее, юношеское увлеченіе, которое оживляло его, когда онъ принимался за свою провѣрку: онъ, нечаянно, провѣрилъ самого себя. По душѣ прошло смятеніе, жалость къ чему-то, недовольство собою...
-- Ждать нечего; жить -- забывшись! повторилъ онъ почти отчаянно.
Онъ "не образумливалъ" Катерину, но онъ ее и не обманывалъ, продолжая съ нею свои восторженныя бесѣды: онъ увлекался самъ, и не одними собственными рѣчами или обаяніемъ ея красоты. Съ какимъ-то прощальнымъ чувствомъ тоски онъ искренно любилъ эту вѣру, которую исповѣдывалъ только на словахъ, эти надежды, въ которыхъ отчаялся; онъ тѣшилъ самого себя, изображая живымъ то, что считалъ невозвратнымъ или невозможнымъ; онъ забывался, помня, что забывается... Катерина, конечно, не могла этого понять, предположить, даже вообразить. Верховской вдохновлялся, глядя на нее, и былъ краснорѣчивъ,-- часто еще краснорѣчивѣе отъ усилій заглушить отрицаніе, которое поднималось въ немъ самомъ. Катерина слушала его и была счастлива. До этого времени она только любила, сострадала, заботилась; теперь она гордилась человѣкомъ, котораго -- она не смѣла сказать "выбрала", -- котораго судьба послала ей какъ незаслуженное благо. Она повторяла, запоминая, всякое его благородно-сочувственное слово и не помнила, чѣмъ сама его вызвала, принимала его увлеченіе за убѣжденіе, вѣровала въ его твердость, какъ была увѣрена въ собственной твердости. Она видѣла его сквозь себя, сквозь сіяніе, которымъ была полна ея душа, котораго она не цѣнила, даже не сознавала, и восхищаясь, принимала его отраженіе за собственный свѣтъ дорогого человѣка...
Она была счастливѣе его. У него началось недовольство, смятеніе. Она любила безмятежно, бодро, весело. Она спросила себя,-- не слишкомъ ли обрадовавшись, что Верховской остался здѣсь, довольствуется она неважнымъ дѣломъ, за которое онъ берется, но рѣшила скоро: неважныхъ дѣлъ нѣтъ, а такими колебаніями, да разборчивостью люди доходятъ до необыкновенно высокаго мнѣнія о самихъ себѣ и становятся никуда негодны. Вотъ, отецъ, -- не хуже его, а работаетъ. Ну, и онъ работай.
-- А между тѣмъ, здѣсь, при мнѣ, ему легче... заключала, она, краснѣя, но думая не о себѣ, а единственно о томъ, чтобъ, ему было легче.
Онъ ждалъ,-- она ничего не ждала. Она брала жизнь, какъ она ей давалась, зная, что это надолго и безъ робости помня, что никакое "надолго" не вѣчно. Она пользовалась временемъ, чтобы сказать милому всѣ свои мысли, открыть всю свою совѣсть, показать все свое житье-бытье, какъ слѣдуетъ между родными. Для него она не одѣвалась наряднѣе, ничего не перемѣняла въ своей обстановкѣ, безъ церемоній при немъ хозяйничала. Смѣшно и нелѣпо щеголять пустяками или прятать какіе нибудь пустяки отъ своего человѣка, -- но Катерина не съумѣла бы это дѣлать, еслибы и вздумала. Верховской снисходительно улыбался ея строгой, ясной простотѣ, которая казалась ему незнаніемъ жизни и наивностью; нерѣдко случалось, что простота ея привычекъ задѣвала его какъ-то неловко. Катерина не могла предположить, потому и не замѣтила, что онъ чуть-чуть насмѣшливо отозвался о ея "лекціяхъ" Машѣ; что онъ однажды неохотно продолжалъ чтеніе по-русски, когда Катерина позвала Машу послушать, и впослѣдствіи избѣгалъ русскаго чтенія; что онъ отговорился головной болью и ушелъ въ одинъ вечеръ, когда пришелъ сынъ отца-дьякона... Верховской какъ-то отвлеченнѣе понималъ равенство и вовсе не понималъ терпѣливости съ людьми малообразованными и удовольствія въ сердечномъ сближеніи съ ними. Это выходило ловко только въ теоріи, гдѣ-то... Еще онъ не понималъ такого полнѣйшаго равнодушія къ недостатку многихъ удобствъ въ жизни, бездѣлокъ, баловства, которыми въ особенности любятъ окружать себя женщины. На. первый разъ это показалось ему очаровательно; дальше, стало какъ-будто непокойно, скучно. Онъ вспомнилъ, что такъ жила и съ такими простыми людьми сближалась его мать... Нѣтъ, это было что-то другое!
Онъ доказывалъ, что это не потеря времени, а необходимая уступка приличіямъ, которыя требуютъ, чтобъ она не пряталась, что ужъ двѣ недѣли, какъ она ѣздила съ Волкаревой въ Спасское, и съ тѣхъ поръ не показывалась нигдѣ, что это назовутъ странностью, или станутъ толковать...
-- Это вздоръ, прервала она, по своему обыкновенію, равнодушно, и не пошла.
Верховской пошелъ,-- съ досады. Онъ самъ не зналъ почему, изъ преувеличенія, настаивалъ о свѣтскихъ толкахъ: N. славится сплетнями, но на этотъ разъ еще ничего не придумалъ. Катерину слишкомъ много знали и слишкомъ много любили "мелкіе" люди; "высшее" общество мало обращало на нее вниманія и въ четыре года привыкло, что она принимала одна. Волкаревъ, слѣдившій за своимъ "юнымъ другомъ", конечно, зналъ, гдѣ другъ проводитъ свое время, и непріятно призадумывался надъ этимъ "сближеніемъ съ семействомъ врага", но молчалъ, не зная какъ вступиться. М-me Волкарева, всякій день видя Верховскаго, еще ничего не подозрѣвала. Лѣсичевъ, видаясь съ Верховскимъ, не вспоминалъ, даже не называлъ Катерину. Верховской нашелъ, что онъ держится отлично, воспользовался примѣромъ, сталъ и самъ выказывать такое же равнодушіе и, какъ всегда бываетъ въ подражаніи, -- преувеличивалъ. Онъ былъ скученъ и неразговорчивъ еще больше прежняго, потому что еще больше прежняго былъ занятъ одной своей мыслью...
Вечеръ, куда онъ отправился съ досады, вышелъ, конечно, несносенъ. Воротясь поздно домой, онъ нашелъ письмо отъ жены, присланное "съ оказіей". Это раздосадовало еще болѣе; это заставило еще сильнѣе пожалѣть о потерянномъ времени, еще разъ оглянуться на странное затишье сицей любви... Но вмѣстѣ съ этой оглядкой, Верховскому пришло болѣе отчетливое воспоминаніе о своемъ положеніи, -- воспоминаніе, потому что онъ какъ-то пересталъ сознавать, что онъ мужъ и отецъ семейства. Онъ сказалъ себѣ, что необходимо благоразуміе, осторожность,-- и эти два слова бросили его въ другую крайность, воротили, подняли вдругъ, разомъ, все прежнее безуміе, всю прежнюю тревогу...
-- Нужно оградиться... подумалъ онъ.
Онъ взялся ограждаться со всею неловкостью новичка, со всей трусливо пошлой ложью человѣка одуреннаго свѣтомъ: онъ написалъ Лидіи Матвѣевнѣ, что тоскуетъ въ разлукѣ и давно бы воротился въ Спасское, еслибы не дѣла, которыми постоянно занятъ съ Волкаревымъ... Несчастный хохоталъ, когда писалъ это письмо. У него смутно мелькнула мысль разсказать Катеринѣ эту потѣху и вдругъ пришло отвращеніе -- выговорить имя жены... Отвращеніе показало ему мѣрку того, что онъ сдѣлалъ, но воротить письмо было ужъ поздно.
Утро было дождливое, холодное. Верховской былъ смертельно скученъ за урокомъ.
-- Что съ тобой? спросила Катерина: -- не случилось ли чего?
-- Ничего, отвѣчалъ онъ:-- нездоровится.
-- Это отговорка. Я не вѣрю.
-- Но что-жъ я скажу? возразилъ онъ. Точно, ничего не= случилось, и точно, нездоровье, только нравственное. Съ нимъ." видно, ничего не подѣлаешь.
-- Отъ него надо бы лечиться разомъ. Уѣзжай.
-- Не повторяй этого, сказалъ онъ, помолчавъ съ минуту рѣзко и рѣшительно. Ты знаешь, какъ мнѣ противна жизнь. Безъ тебя я съ нею не справлюсь.
-- Неутѣшительно! выговорила она.
-- Катя, жизнь моя, радость! вскричалъ онъ, припавъ къ. ней на шею:-- мнѣ тяжело! мнѣ стыдно... я недоволенъ собой.. Не заставляй признаваться, не спрашивай въ чемъ виноватъ, прости! Только прости! Ты -- святая. Такое прощеніе, какъ твое -- воскрешаетъ...
-- Богъ съ тобой, прервала она:-- въ чемъ ты виноватъ, что* ты меня возвеличиваешь... Другъ мой, это фразы и нервы. Ты знаешь, какъ я тебя люблю и какъ не люблю... этого.
Она выговорила это съ тѣмъ прелестнымъ пренебреженіемъ, которое всегда приводило его въ восторгъ.