Храповицкий Алексей Павлович
О пастыре и пастырстве

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   "Собрание сочинений. Том I": ДАРЪ; Москва; 2007
   

митрополит Антоний (Храповицкий)

О пастыре и пастырстве1

   1 В первый раз была напечатана в журнале "Православный собеседник", 1896 г., февраль, март, апрель, май. - Здесь и далее, если не помечено, примечания приводятся по изданию: Жизнеописание и творения блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого: В 17 т. / Под ред. архиеп. Никона (Рклицкого). Нью-Йорк, 1956-1969.
   

Основные начала православного пастырства1

   1 Ср. того же св. отца толкования на разные места: 63-я беседа на Послание к Евреям, Деяния, Ефесянам и на Первое Послание к Коринфянам.
   

Определение науки пастырского богословия

   Предметом пастырского богословия служит изъяснение жизни и деятельности пастыря как служителя совершаемого благодатью Божией духовного возрождения людей и руководителя их к духовному совершенству.
   

Возражения против нее: неуловимость предмета

   Против пастырского богословия как науки выставляют два главных возражения. Говорят, во-первых, пастырство есть дело внутреннее, чисто субъективное, которого никак нельзя выразить в точных научных понятиях. Добрый пастырь будет с успехом исполнять свое служение, будет иметь нравственное влияние на пасомых; дурной пастырь не будет иметь этого влияния, хотя бы и старался выполнять все те приемы, которыми достигает его пастырь добрый: та доброта, которая обусловливает успех последнего, чисто внутренняя, индивидуальная и не поддается точным определениям. Правда, ответим мы на это возражение, нелегко выразить в точных и ясных понятиях те свойства, какие необходимы для успеха пастырства, но не следует забывать и того, что трудное не есть невозможное.
   
   Если пастырское богословие немного сделало в точном определении этих понятий, то оно в данном случае может указать в свое извинение на то, что и вообще в определении высших нравственных понятий наука чрезвычайно бедна, беднее, например, изящной литературы. Та глубина понимания духовной жизни, те тонкости в изображении душевных движений, какие мы видим у некоторых писателей, проповедников и поэтов, доселе не переведены на язык точных нравственных понятий. Но как научная этика не отказывается от точных определений высших нравственных понятий, так и пастырское богословие имеет все побуждения стремиться к выяснению и точному обоснованию тех понятий, коими определяется истинное пастырство. То верно, что успех пастырской деятельности зависит главным образом от внутренней жизни пастыря, которая у разных лиц различна, но это различие не исключает и общих начал в духовной жизни добрых пастырей. Мы видим, что при всех индивидуальных различиях в нравственном содержании добрых пастырей всегда замечались некоторые общие черты, которыми обусловливалось их пастырское влияние. Это общее содержание и может быть выражено в точных научных понятиях, составляющих задачу нашей науки. Сверх того должно заметить, что сама мысль, будто успех пастырства всецело обусловливается внутренним настроением пастыря, есть мысль односторонняя. Возвышенное настроение, конечно, необходимо для пастыря, но одного его недостаточно, точно так же, как матери недостаточно одной любви к своему ребенку, хотя бы и самой глубокой, для того чтобы дать ему надлежащее воспитание: при любви необходимо и умение, необходимы познания. Если молодой человек одушевлен искренним желанием послужить духовному созиданию своих ближних, то это еще не значит, будто он уже обладает всеми условиями к успешной пастырской деятельности: у него, может быть, недостает ни знания жизни, ни знания людей и себя самого. Он не может быть уверен даже в том, что его возвышенные намерения, не направляемые опытным руководителем или познанием законов духовной жизни и пастырства, не поведут его к самообольщению или так называемой прелести. Насколько сильно угрожают подобного рода опасности людям, посвятившим свою жизнь какому-нибудь исключительному нравственному подвигу, видно не только из известных всем примеров, приводимых в писаниях аскетов, но и из самого Св. Писания. Мы видим, что Господь находил нужным умерять подобные порывы даже в таких ревнителях, как ап. Павел, которого Он не благоволил избавить от "пакостника плоти", дабы он не превозносился. Понятно, что и для пастыря Церкви недостаточно иметь ревность о служении Богу и ближним, а нужны познания о том, как управлять этой ревностью. Эти-то знания и должно предложить пастырское богословие.
   

Имеет ли наша наука предмет, отдельный от прочих наук?

   Во-вторых, против пастырского богословия, как и против других богословских и нравственных наук, часто возражают в том смысле, что оно не имеет самостоятельного предмета: все то, что мы читаем в системах пастырского богословия, будто бы может быть разложено по частям на заимствования из гомилетики, литургики и церковного права. Нужно сознаться, что по отношению ко многим руководствам, особенно иностранным, это возражение имеет некоторую силу. В инославных, нередко трехтомных, руководствах по пастырскому богословию обыкновенно пастырское служение рассматривается с трех сторон, именно как служение царское, первосвященническое и пророческое. Основанием для такого разделения служит различение трех этих служений в искупительном подвиге Иисуса Христа. Царское служение пастыря, говорят, состоит в пользовании предоставленными ему церковным правом полномочиями по управлению приходом, священническое состоит в исполнении богослужебных обязанностей, а пророческое - в проповедничестве. Впрочем, в большинстве систем к отделу о царском служении пастыря прибавляется глава о пастыре как враче душ, как духовном руководителе своих пасомых. В этой главе излагаются отношения пастыря к лицам разных классов общества, разного возраста и пола, разного развития, внешнего положения и внутренней настроенности. Нужно при этом заметить, что означенная глава обыкновенно бывает очень скудна по содержанию и ограничивается самыми общими положениями. Таков состав громадного большинства курсов нашей науки, вызвавший приведенное возражение против нее, но, к счастью для последней, он вовсе не вытекает из ее назначения, но представляет собою уклонение от ее настоящих требований. Не говоря уже о том, что самое разделение служений Христовых вошло в наши учебные руководства не из Св. Предания, а от западных схоластиков, применять это различение к священническому служению совершенно неудобно даже с формально-логической точки зрения. По этому различению выходит, что пастырство есть священство с приложением царствования и пророчества. Определение очевидно неудачное. Сверх того, во всякой науке менее ясное понятие определяется более простым и ясным, но которое из этих трех понятий есть самое ясное, неизвестно. Так, например, деятельность пророческая была чрезвычайно разнообразна и сопровождалась совершенно исключительными дарованиями для каждого пророка: много ли общего между Валаамом и Исайей, Давидом и Иеремией? Служение царское, столь разнообразное в различных государствах, есть дело более сложное и условное, чем призвание пастыря. Последнее поэтому нисколько не нуждается в определяющем значении понятий царя и пророка, тем более что само по себе оно обладает и единством, и полною определенностью собственного содержания. Действительно, легко убедиться, что как по учению Св. Писания и Св. Предания, так и по естественным соображениям служение пастырское не есть нечто составное и разнородное, но единая, цельная, внутренняя настроенность избранника Божия, некое всеобъемлющее стремление облагодатствованного духа человеческого. Когда Господь прощал раскаявшегося Петра, то в качестве дара любви повелел ему быть пастырем Его духовного стада: "Если любишь Меня, паси овец Моих" (см. Ин. 21,16-17). Дар любви, искупающий отступничество, должен быть единым, внутренно целостным подвигом, а не суммой разнородных полномочий. Отличие Своего делания от фарисейского Господь разъясняет в различных образах, объединяющихся в Его речи в общем понятии доброго пастыря, которое, следовательно, в сознании Его слушателей имело определенное содержание: Я добрый пастырь потому-то и потому-то, а приходившие раньше, хотя и выдавали себя за доброго пастыря, но не были им на самом деле по такой-то и такой-то причине.
   Пророки-пастыри свое призвание мыслили тоже в виде единого, всецелого посвящения себя единому, определенному делу. Ты влек меня, Господи,  - говорит пророк и священник Иеремия, - и я увлечен... и подумал я: "не буду я напоминать о Нем и не. буду более говорить во имя Его"; но было в сердце моем, как бы горящий огонь, заключенный в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог (Иер. 20, 7,9). Точно так же и св. отцы представляли свое пастырское самосознание как единое, цельное настроение, которое они изливали обыкновенно в лирической речи. Это настроение всецелого посвящения себя Богу и спасению ближних не рассматривается ни в одной богословской науке, а между тем по своим исключительным качествам и условиям развития подлежит тщательному изучению на основании Библии, Предания и опыта.
   Изучением этим и занимается наша наука как предметом, исключительно ей принадлежащим.
   

Не является ли пастырское воздействие частным видом педагогического влияния вообще?

   Впрочем, против последней мысли возможны новые возражения: не есть ли подобное понятие о пастырстве лишь более частным видом более общего понятия о нравственном руководстве ближними, содействующим духовному возрождению последних? Можно, говорят, влиять на ближних и без пастырства; ряса ничего не прибавит человеку в этом влиянии. Так думают последователи целого исповедания - протестантского. Они правы со своей точки зрения: если они не признают благодати священства, то, конечно, ничего она им и не прибавила бы, кроме осуждения.
   Но христианство ясно говорит, что глубокое и решительное влияние на нравственную жизнь ближних возможно лишь, во-первых, в церкви, а во-вторых, оно доступно лишь для лиц, получивших на то особые благодатные полномочия, т. е. благодать священства. Иисус Христос учит: кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не. пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают (Ин. 15,5-6). Св. апостолы также утверждают, что их деятельность не только не есть дар естественный, но исходит именно от полноты жизни Церкви. Поэтому напрасно протестанты, не отрицающие особых дарований у апостолов, стараются поставить последних выше Церкви и дарования их представляют совершенно исключительными и вовсе непродолжаемыми. В Деяниях, напротив, повествуется, что Церковь молилась о Павле и Варнаве, когда они отправлялись на проповедь, и возлагала на них руки, а они, по возвращении, давали ей отчет об успехах проповеди. Итак, христианское пастырство с самого начала явилось как полномочие, получаемое в Церкви: пастырское служение есть служение церковное. Те проповедники, которые являлись во времена апостолов, но не были выразителями церковной жизни, заслужили от них тяжкое осуждение, хотя некоторые из них и обольщались мыслию создать высшую добродетель, проповедуя ложную свободу и знание. Апостолы называли их обманщиками, безводными источниками, облаками, блуждающими звездами, осенними деревьями, указывая этими сравнениями на то, что они способны были вызвать лишь минутное одушевление, а не действительно переродить человека.
   

Пастырство есть служение церковное

   С точки зрения психологической, также совершенно понятно, что при постоянном господстве в обществе греха насадитель нравственного добра в мире, видя себя одиноким, врагом почти всего мира, не мог бы устоять в своем подвиге, если бы не сознавал себя ратником великого воинства, одним из многих носителей и выразителей не своей, но Божией силы, победоносно исполняющей через "неодолимую адовыми вратами церковь" спасительные предначертания Промысла. Кому неизвестна тяжесть креста евангельского проповедника? Будете ненавидимы всеми народами за имя Мое (Мф. 24,9); ...когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу (Ин. 16,2). Если и совершается дело служения сего, если даже и победа достигается, то ведь это идет путем чрезвычайно медленным, далеко не заканчиваемым сроком назначенной пастырю земной жизни. Мог ли бы, например, свт. Григорий Богослов находить смысл в своей борьбе с арианством или свт. Златоуст в борьбе с столичным развращением, если бы они мыслили себя отдельными, личными борцами за истину? Сила пастырского влияния приобретается по большей части уже в старости, когда деятель готовится к отшествию в вечность: где возьмет он бодрость в борьбе своей, если не в уверенности, что и после его кончины не престанет действовать та сила, одним из носителей которой он является, - сила Церкви?
   Свт. Димитрий Ростовский в слове об истинном пастыре (кажется, на свт. Тихона Амафунтского) в числе свойств пастырских указывает на то, которое выражено словами Господа: и никто не похитит их (овец) из руки Моей. Отец Мой, Который дал Мне их, больше всех; и никто не может похитить их из руки Отца Моего (Ин. 10,28-29). Мысль у св. Димитрия та, что условием истинного пастырства должна быть убежденность, что стадо, пасомое пастырем и охраняемое им от врагов, есть стадо не его собственное, но то же стадо Христово, которое в Нем и в Отце Его имеет свою охрану и через то дает и земному пастырю дерзновенную надежду на победоносный исход духовной борьбы.
   Лишь сознавая себя одним из членов вселенского тела Христова, из Которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви (Еф. 4, 16), уполномоченный Церковью христианин может решиться на пастырский подвиг, не страшась видимого господства зла и неправды в мире.
   Но не может ли в ободрение нравственной деятельности заменить веру в Церковь идея нравственного прогресса человечества? Нет, не может. Мы уже не будем говорить, что в прогресс свойственно верить лишь пантеистам, что в пользу нравственного прогресса невозможно привести никаких веских доводов, а против него - ясные слова Писания, пусть эта идея не будет химерой: все-таки в ней могут почерпнуть временное одушевление разве деятели политические, которые не берутся за изменение внутреннего существа человека, но надеются на постепенное влияние разумных внешних учреждений. Но и их увлечение бывает довольно кратковременным. Чем кончаются их замыслы? Сначала они настолько широки и смелы, что не ограничиваются мыслию об изменении законодательства, а мечтают и о нравственном возрождении общества посредством этих внешних мер. Однако действительная жизнь скоро убеждает их, что внутреннее содержание ее остается неизменным при переменах внешних, и вот причина столь быстрых и бесповоротных разочарований большинства политических мечтателей в России, например, земцев. Одни из этих мечтателей погружались в беспросветное уныние, например, Герцен, другие из лагеря юристов переходили в ряды моралистов, например, Кавелин. Только наиболее упорные, тупые и неглубокие натуры, не умеющие отступать назад, остаются при своих мечтаниях, но за то последние суживаются до мономании: деятели такого рода уже перестают рассуждать о конечной цели своих предприятий и часто даже не могут дать себе отчета в том, из-за чего, собственно, они бьются, добиваясь той или иной реформы, а становятся маньяками того или иного безотчетно усвоенного политического замысла, таковы, например, социалисты. Но к подобному же сужению своих общественных идеалов в конце концов приходят с необходимостью и моралисты, отделяющиеся от полноты Церкви. Если послушать их, то окажется, что все затруднения нравственной жизни могут разрешиться, если будут повсюду введены общества трезвости, или вегетарианство, или ручной труд. Самый узкий педантизм заменяет, таким образом, прежнюю широту замыслов каких-нибудь сектантов или основателей культурных скитов. Внутреннее сознание своего бессилия и неосмысленности своих предприятий делает их раздражительными, фанатичными, и в этих неприглядных качествах ума и сердца они находят единственное средство подавлять свой рассудок и совесть.
   

Мысль о Церкви как необходимое требование даже неверующих нравственных деятелей

   Глубоко поучительно и даже знаменательно то явление, что, чуждаясь истинной Церкви, моралисты-философы бывают, однако, принуждены составить себе хоть какую-нибудь фикцию Церкви. Так и индивидуалист Кант, и многие из эволюционистов, и даже профессиональный враг Церкви Л. Толстой изобретают себе собственное понятие о Церкви как о несознаваемом, но все-таки действительном существенном союзе людей, посвятивших себя служению добру и истине. Разумеется, и эта фикция как собственный их вымысел не в состоянии бывает подкреплять их в деятельном осуществлении нравственных целей, но все же она ясно свидетельствует, что мысль человеческая сама по себе требует некоторого представления о внутреннем единстве борцов добродетели в качестве необходимого основания для посвящения себя нравственному служению ближним, для примирения верующей совести с постоянным господством зла в мире. Действительно, даже ветхозаветные пророки не могли стяжать себе совершенно примиренного взгляда на жизнь, на борьбу добра и зла именно потому, что им не была еще открыта истина Церкви, всегда победоносно охраняющей правду Божию на земле и содержащей в себе сокровищницу непорочной святости. Пророки, конечно, верили, что миром правит Господь и незримо для людей восстановляет нарушенную правду, но их мучило то, что эти явления перста Божия были единичны, что в обычной жизни господствовало зло и слезы угнетенных не имели себе утешителя (см. Еккл. 4,1). Так, Иов жалуется Богу: почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки? (Иов 21,7), часто ли угасает светильник у беззаконных, и находит на них беда?.. (Иов 21, 17). Земля отдана в руки нечестивых; лица судей ее Он закрывает... (Иов 9, 24). Скорбь о торжестве нечестия нашла бы у Иова свое единственное примирение в сознании той близости к нам Господа и Его промышления, которое теперь всеми нами сознается в Церкви. О, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу Его! Я изложил бы пред Ним дело мое и уста мои наполнил бы оправданиями... (Иов 23,3-4). И действительно, Иов утешился только тогда, когда Господь явился ему: Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле (Иов 42, 5-6). Так и псалмопевец, и пророк Иеремия ужасались господству зла: почему путь нечестивых благоуспешен? (Иер. 12, 1) Только перед пришествием Христа, в книге Премудрости, выражена надежда, что непримиримое, по-видимому, с Промыслом Божиим торжество нечестивых и угнетение праведников найдет свое возмездие в жизни загробной, когда мучители и богохульники при виде прославленного праведника падут безгласными ниц и познают свое заблуждение. Но эта земная жизнь даже в глазах носителей высшего духовного разумения была уделом лишь скорби и терпения до тех пор, пока Господь не дал нам обетования о Своем постоянном пребывании среди нас и пребывающем в церкви Духе-Утешителе, Который будет обличать мир о грехе, о правде и о суде и при Котором служителям Христовым будет лучше, чем когда они пребывали со Христом (см. Иов 16, 7). Общение со Христом при обладании дарами Святого Духа, иначе говоря, пребывание в Его теле, в Его Церкви, - вот необходимое условие пастырского дерзновения и терпения. Пастырство возможно только в Церкви.
   

Церковное пастырство есть служение особенное, не для всех сынов Церкви доступное

   Но вот является вопрос со стороны протестантов: не доступно ли это служение всем ее членам? Апостол Павел внушает каждому созидать своих ближних. Протестанты, думая основываться на этом изречении и на известных словах ап. Петра, создали учение о всесвященстве; но, конечно, подобное распространение задачи пастырей на всех христиан явилось возможным лишь при протестантском понижении самого подвига христианина через ложный догмат о единой спасающей вере, по коему человек должен полагать свою задачу лишь в углублении ума в созерцание Откровения, не предпринимая требуемой последним борьбы со страстями, не стремясь самодеятельно к совершенству. Конечно, при подобных воззрениях нет нужды ни в Церкви, ни в благодатных пастырских полномочиях точно так же, как и при обычном в теперешнем светском обществе взгляде, когда целью нравственного воспитания является средний человек и нравственное совершенство заменяется нравственным благоприличием. Не так по воззрению христианскому, требующему, чтобы человек стремился к полному совершенству, к духовной чистоте и общению с Богом. По такому взгляду, между худшими и лучшими язычниками и вообще между людьми естественными только та разница, что один более, а другой менее зол, как выразился блж. Августин. Поэтому на пути к благодатному совершенству господствующим в человеке настроением справедливо признается скорбь о своих пороках и грехах, так что и путь духовного подвижничества есть подвиг покаяния. Возможно ли, чтобы человек, исполненный сознания собственных грехов, осмелился взяться за дело нравственного возрождения других, забывая слова Господа о том, что с репейника не собирают смоквы? Посвятить себя духовному служению ближним христианин может только тогда, когда он уверен, что он не от себя идет на это служение, а по полномочию Церкви. Если Павел говорит, что он - ничто, а все, в чем он потрудился, совершила благодать Божия, то тем более обыкновенный человек не может браться за это дело от себя, не надеясь на помощь благодати и не считая себя ничтожеством. Для успеха в пастырстве необходимо смотреть на это служение как на одаренное особыми полномочиями. Отрицатели благодатных полномочий пастырства должны были утвердиться в мысли о невозможности духовного совершенствования вообще, а такое положение породило за собой и дальнейшие заблуждения. Именно на почве безпастырского протестантизма развилась философия Шопенгауэра, которая пришла к учению о неизменяемости человеческого характера. По Шопенгауэру, кажущееся изменение в нравственной жизни человека не касается внутреннего его существа; все изменения составляют лишь переходные ступени в развитии личности в определенном раз навсегда направлении ее индивидуальной природы, сама же личность, существенные черты ее нравственного характера останутся всегда неизменными. Здесь не может быть и речи о каком-нибудь коренном внутреннем перерождении человека, а тем более о целесообразности пастырского подвига. По философии же христианской такое перерождение возможно и должно быть: кто во Христе, тот новая тварь (2 Кор. 5, 17); служение апостолов заключается в том, чтобы люди совлеклись ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, и облеклись в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины (Еф. 4,22,24), чтобы отнять у людей сердце каменное и вложить сердце плотяное и дух новый в их утробы (см. Иез. 11,19; 36,26). Относительно такого изменения Св. Писание говорит, что оно недостижимо ни для кого, кроме носителя новозаветной благодати; основная мысль Екклезиаста та, что кривого нельзя сделать прямым, и кривизны эти кривизны нравственной жизни выпрямляются, по слову пророка (см. Ис. 40, 3; Мк. 1,3), лишь действием новозаветного, призванного особым полномочием проповедника. Только тот христианин может решиться прикоснуться ко внутреннему миру своего ближнего, который сознает себя проводником этой всеисцеляющей благодатной силы Божией как единственного, существенного средства врачевания.
   И как проповедыватъ, если не будут посланы? (Рим. 10,15).
   

Преимущество пастырского влияния перед нравственным влиянием деятелей естественных

   Но само посланничество следует ли разуметь непременно в смысле благодатных церковных полномочий? Действительно, указывают на то, что сильное нравственное влияние на окружающих в различных областях жизни могут оказывать и люди, не получившие благодатных даров, но отличающиеся какими-нибудь естественными талантами, например, педагоги, родители и даже частные, посторонние добродетельные люди. На это нужно сказать, что никакое благодатное дарование не бывает без некоторого естественного соответствия в душе человеческой. Есть такое соответствие и для дара священства. Само название священника - пастырь, отец духовный - заимствованы из области житейской практики: пастырь - пастух, отец духовный - отец семейства; свойства, требуемые от последних, очевидно, должны быть присущи в высшем смысле и первому. Такие естественные свойства, обусловливающие влияние на среду, в некоторой степени имеются, конечно, у каждого человека, и у семьянина, и у педагога, и у ученого, и у всякого другого: каждый из них так или иначе влияет на окружающих, причем влияние это, как основывающееся на самой их природе или призвании, постоянное, непреходящее, но зато и очень ограниченное. Ограничивается оно или со стороны внешней - кругом лиц, на который распространяется, например, у семьянина, влияние которого не переходит за пределы семьи, или со стороны внутренней - кругом нравственных свойств или идей, передаваемых среде; например, педагоги могут быть весьма влиятельны в области преподаваемых учебных предметов в школе, но в житейских отношениях к посторонним людям они могут быть сухи, необщительны, даже и в своей области - в классе - их влияние может ограничиваться лишь узкой сферой учебного дела, вне которого они могут не иметь никакого значения для учеников своих. Шире область влияния тех людей, которых можно назвать житейскими философами, но и они ограничены кругом идей, проводимых ими в общественную жизнь, например, любви к образованию, удалению сословных предрассудков и т. п. А таких людей, которые оказывали бы влияние на общество во всех сторонах нравственной жизни без благодатного дара, мы не встречали и не встретим. Таким образом, указываемые явления естественного нравоучительного таланта не опровергают и не устраняют нужды в особом, благодатном даре для пастыря, который является отцом и учителем всех.
   

Пастырь и церковная община

   Серьезнее другого рода возражение, идущее со стороны протестантов. Протестанты принципиально отвергают высокие полномочия пастырей и любят толковать о священстве, ссылаясь на известные слова апостола Петра. В подтверждение своего взгляда они указывают на первые века церковной жизни, когда пастыри не выдвигались так над обществом верующих; выделение их было следствием упадка нравственно-религиозной жизни людей. Изречения Св. Писания, касающиеся священства, они относят только к апостолам, отрицая дальнейшее преемство апостольских полномочий в Церкви. Протестанты опускают из виду то, что и тогда, в первенствующей Церкви, началом, возрождающим, воспитывающим общество, были не естественные способности людей, не свободное саморазвитие каждой личности, а полнота благодатных даров, излитых на верующих. Тогда пастырское индивидуальное руководство могло быть действеннее, не выдвигаясь так заметно в церковной жизни, как власть, как борьба, потому что при высоком благодатном настроении всей общины, когда члены ее получали дар языков, другие - дар пророчества и т. п., слово пастыря принималось с усердием, да и сама нужда в нем возникала не так часто, тем более что каждая отдельная личность могла почерпать и вдохновения, и предостережения в высоком настроении и евангельском быте всего церковного братства. Таким образом, если пастыри не выделялись тогда, то это нисколько не говорит против их обладания высокими полномочиями, о котором в Св. Писании находим положительные указания. Разумеем упоминания о том, что апостолы из среды верующих выделяли особых ревнителей, которым передавали такие полномочия: и пасти Церковь (см. Деян. 20, 28), и ставить епископов (см. Тит. 1, 5) и диаконов (см. 1 Тим. 3, 10), и возгревать дар священства (см. 2 Тим. 1,6), хотя нельзя отрицать и того, что значение общины в деле нравственного влияния было гораздо важнее, нежели в практике современных нам православных приходов, и если бы протестанты возвратили нам эту полноту даров, то и современные пастыри освободились бы от доброй половины духовных обязанностей. Но, конечно, чтобы понять нужду в благодатно-одаренном пастыре, должно брать христианскую общину не в ее прошлом состоянии, а в настоящем ее виде. Ап. Павел хорошо определил отношение пастыря к верующим, уподобляя его пестуну, т. е. няне. Из отношений няньки к ребенку уясняется отношение преемников апостолов к обществу христианскому. Для ребенка послушного и добровольно подчиняющегося цели воспитания нужен только надзор, молчаливое наблюдение за его поступками, но когда ребенок начинает отступать от правил воспитания, впадать в заблуждения и проступки, назначение няньки уже не ограничивается одним наблюдением: она теперь начинает пользоваться всеми данными ей полномочиями и правами. Так и в Церкви. Если права пастыря Церкви в первое время жизни христианского общества, протекавшей под непосредственным видимым воздействием Святого Духа, не проявлялись со всею их силой в жизни внешней, то с оскудением религиозно-нравственного одушевления они необходимо должны были обнаружиться...
   

Священство и апостольство

   Впрочем, и во времена апостолов пастырские полномочия проявлялись в полной силе там, где нужна была напряженная духовная борьба, т. е. в области миссионерской. Здесь права пастыря выступали во всей силе, так что согласно приведенному сравнению отношение пастыря-миссионера к пастырю-наблюдателю и руководителю, по апостолу, уподоблялись отношению отца, родившего сынов, к пестуну, ими руководящему. Но теперь, когда в христианское общество члены его вступают не по добровольной и самоотверженной убежденности, но пребывают в нем нередко с чисто языческим настроением духа, во время преобладающего равнодушия к спасению задача каждого пастыря заключается не только в поддержании духовной ревности пасомых, но и во внедрении таковой на место прежнего духовного окаменения. Он обязан приобретать Христу новых сынов, сея в людях семя слова Божия. Но полномочия современного пастыря усиливаются еще и в другом отношении. В первые века христианства конечным духовным руководителем едва ли не каждой личности был епископ, являвшийся духовным отцом небольшой сравнительно общины: все члены последней имели к нему прямой доступ, он совершал главнейшие таинства, к нему все приходили слушать поучения, он следил вообще за религиозно-нравственной жизнью каждого пасомого. Это делать ему было незатруднительно, так как под руководством каждого епископа находилось приблизительно столько же пасомых, сколько их находится теперь в России в ведении одного священника, если не меньше того. Поэтому теперь задача пастырской деятельности священника не ниже, а гораздо шире и выше не только первого века, но и времени ее наивысшего раскрытия в творениях отцов четвертого и пятого веков, с которыми не хотят согласиться отрицатели иерархии. Понятно, что такую высокую задачу коренного изменения понятий и нравов не может взять на себя человек, не наделенный особенными благодатными полномочиями, не взирающий на такой подвиг как на лично свой долг, заповеданный ему Господом. Это тем понятнее, что насколько христианин просвещеннее в духовной жизни, настолько глубже и яснее сознает свою собственную греховную слабость. Только мысль о неотложной обязанности может его подвигнуть бороться со вселенной, как некогда Моисея голос из тернового куста. Необходимость особых благодатных полномочий для нравоучителя высказалась в истории русской мысли в том обстоятельстве, что талантливый ревнитель исправления нравов, но отрицающий благодатную иерархию Л. Толстой против воли пришел к убеждению, что нравов человеческих исправлять невозможно ни через личное общение, ни через учительство. На этом доводе от противного мы оканчиваем разбор возражений против нашего определения предмета пастырской науки и возвращаемся к частнейшему определению последнего.
   

Предмет науки в его точнейшем определении

   Пастырское служение состоит, как сказано, в служении возрождению душ, совершаемому Божественною благодатью. Для совершения этого служения пастырь получает дар, внутренне его перерождающий. Всякий наблюдатель жизни соглашается с тем, что дар этот обнаруживается в известной духовной настроенности пастыря, от которой и зависит успех его деятельности. Отсюда ясно, что предметом науки пастырского богословия должно быть точнейшее определение этой настроенности и описание законов ее усвоения, охранения, развития и воздействия на жизнь прихода.
   

Пастырское настроение по современным курсам науки

   В чем же состоит особенность расположения и настроения духа пастыря? Просматривая содержание пасторологической литературы всех исповеданий, мы видим в ней много попыток указать эти особенные, внутренние, субъективные свойства пастыря, обусловливающие ему надлежащее исполнение пастырских обязанностей. Но все эти перечисления "добродетелей, которые должен иметь пастырь", и "пороков, которых он должен избегать", не идут дальше обыкновенных требований, обязательных для всех христиан, так что в общем выходит, что пастырь должен быть тем, чем должен быть и всякий порядочный христианин. Такой недостаток пасторологической литературы отметил профессор Певницкий, который поэтому даже отказался от определения пастырского настроения и прямо признал, что пастырь по своим добродетелям является таким же, как и все другие христиане. Названный ученый оттеняет лишь особую любовь к Церкви и церковности да воздержание и благоразумие как отличительную черту пастырского призвания. Сущность служения пастыря он определяет как деятельность преимущественно внешнюю, именно как возрождение душ пасомых через совершение таинств. Однако самое это определение возбуждает у читателя вопрос, только что поставленный нами как главный в нашей науке. Ведь не правда ли, что и прочие столь многочисленные и разнообразные в Православной Церкви священнодействия священник должен, конечно, сопровождать соответственным им настроением - плакать с плачущим, каяться с кающимся, одним словом, поступать согласно словам ал. Павла: Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? (2 Кор. 11, 29). Он должен, таким образом, распинаться всем со своим ближним, что совершенно невозможно без особенного дара, без нарочитого внутреннего обновления. Если же пастырь не имеет этого свойства духовного отождествления с тем, за кого он молится, то все его служение не есть ли постоянная ложь: ложь на исповеди, при крестинах, при погребении, при венчании браков? Ведь во всех этих событиях жизни пасомых он свидетельствует перед Богом свое отеческое участие к разнообразным нравственным состояниям верующих и, следовательно, настолько сострадает им, что для нелицемерного обладания таким свойством нужно быть или святым от природы, или иметь эти свойства в качестве особенного благодатного дара от Бога.
   

Дар священства раскрывается в сердце пастыря как сраспинание своему стаду

   Отсюда раскрываются отличительные черты дара священства: пастырю дается благодатная, сострадательная любовь к пастве, обусловливающая собой способность переживать в себе скорбь борьбы и радость о нравственном совершенствовании своих пасомых, способность чревоболеть о них, как апп. Павел или Иоанн. Такое свойство пастырского духа и выражает саму сущность пастырского служения, являясь вместе с тем и главным предметом изучения в науке пастырского богословия.
   Но кто подтвердит нам прямо и определенно правильность такого понимания? Положим, этот тезис довольно ясно вытекает из выше приводившихся священных изречений; однако значение его так велико, что желательно подтверждение буквальное. Благодаря Господу, мы его имеем в Беседе сет. Иоанна Златоуста на Послание к Колоссянам: "Духовную любовь не рождает что-либо земное: она исходит свыше, с неба и дается в таинстве Священства, но усвоение и поддержание благодатного дара зависит и от стремления человеческого духа". Изречение поистине драгоценное как для нашей науки, так и для догматического определения 5-го таинства {С подобным представлением согласуются почти все современные психологи, расходясь только в том, имеет ли человек свободную власть в направлении и разрешении этой борьбы, или преобладание в них одних стремлений над другими обусловливается задатками его индивидуальной природы, из которых с необходимостью развивается в продолжение его жизни известный определенный и никогда ничем не изменяемый характер (Шопенгауэр).}. Если оно остается незамеченным в инославном схоластическом и рационалистическом богословии, то именно вследствие разрозненного понятия о самом нравственном законе христианском, понимаемом там в виде суммы отдельных нравственных предписаний. Иначе определяли закон христианской добродетели отцы Церкви. У них вся жизнь христианина является как постепенное духовное возрастание в одном цельном и вполне определенном настроении, вмещающем всю сущность евангельского закона. Со стороны положительного своего содержания это настроение есть постепенно проясняющееся предвкушение Царства Небесного - общения с Богом и ближними в любви, или, по апостолу: праведность и мир и радость во Святом Духе (Рим. 14,17). Отрицательное содержание духа христианского подвижничества есть скорбь о своей греховности и духовная борьба с постепенною победой. Христианин переживает такое настроение за свою собственную душу; пастырь - за себя и за паству; последний носит в душе своей все то, чем нравственно живут его пасомые, сраспинается им, сливает их духовные нужды с своими, скорбит и радуется с ними, как отец с детьми своими. У него как бы исчезает его личное "я", а всегда и во всем заменяется "мы". В этом задача его деятельности, в этом он уподобляется апостолу, сказавшему: Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос! (Гал. 4,19). Такое настроение есть отличительная черта облагодатствованного пастыря, обусловливающая влияние его на пасомых.
   

Разделение науки

   Само собой разумеется, что переживание в себе нравственной жизни пасомых есть благодатный дар Божий, но усвоение, поддержание и развитие сего дара в значительной степени зависит от естественной чистоты и напряженности духовных стремлений подвижника. Однако ему недостаточно иметь в душе своей благодатный дар, должно и другим преподавать его с благорассудительною мудростью. Главнейшие виды пастырских отношений к народу определены Церковью; это - таинства, проповедь и т. д. Через них и дары благодати Божией, и пастырское одушевление и настроения сообщаются верующим. Естественно, что отношения эти со стороны именно нравственного, личного влияния в них пастыря на мирян должны быть подробно изучаемы в науке пастырской.
   Таким образом, пастырское богословие соответственно своему предмету должно разделяться на 2 части, из которых в 1-й речь будет идти о пастыре, а во 2-й - о деятельности его, или о пастырстве. Та и другая часть в свою очередь подразделяются на частнейшие, так как и во внутренней жизни пастыря, и в его пастырской деятельности соединяются действие благодати Божией с собственными усилиями его воли; отсюда та и другая часть науки изучается: 1) со стороны благодатной, как описание Божественных действий в душе пастыря и в его делании, и 2) со стороны человеческой, как руководство пастыря к самодеятельному прохождению по движничества и пастырства.
   

Общие условия пастырского влияния - психологические и богословские

   
   Мы определили существенные черты пастырского настроения, которое является как главная действующая сила пастырского делания. Но прежде следует остановиться на этом определении, чтобы дать более полный отчет относительно главного пункта пастырского делания - пастырского настроения. Каким же образом это последнее является действующей силой?
   Основания для решения этого вопроса двоякого рода: почерпаемые из наблюдения над жизнью, или эмпирические, философские, вытекающие из учения о свободе, и богословские, при помощи которых первые и вторые освещаются словами Библии и отцов.
   Итак, прежде всего самая жизнь убеждает нас в том, что не иезуитская ухищренная применяемость к людям разного положения и характера, но именно внутреннее пастырское настроение священника является главным условием для нравственного созидания ближнего. Действительно, если мы обратим внимание на то, как даже в обыденной жизни может переламываться порочная воля человека под влиянием другой воли, то увидим, что здесь действующею силою является не столько рассудочная убедительность философа, не столько даже пример праведника, сколько исходящая из сердца сострадательная любовь друга. Правда, любовь усиливает и сознательное рассудочное влияние: человек, проникнутый любовью более, чем какой-либо другой, может почуять законы нравственной жизни и всегда бывает в большей или меньшей степени психологом и даже философом. Другая сторона, разъясняющая чисто естественное, общепонятное влияние любящего человека, понятна: человек сострадательный всего скорее может понять и личную жизнь данного страдальца, качество его духовного недуга или его индивидуальную природу; тем более понятным становится значение этой силы, когда она соединяется с образованием, знанием закона Божия и жизни. Но, во всяком случае, главное условие этого воздействия заключается не в учености, не в психологической тонкости нравственного деятеля, а в чем-то другом, что не нуждается ни в каких посредствах, ни внешних проявлениях или же что остается при всех этих проявлениях не определившимся вовне, а непосредственно вливается в душу наставляемого. В свое время мы представим обстоятельное описание этого благодатного дара в душе священника, а теперь рассмотрим условия и свойства его влияния на души пасомых или обращаемых.
   

Пастырское влияние основывается на таинственном общении душ

   Человек, на которого обращается это влияние, чувствует, как самый дух проповедника входит в его душу, как будто бы некто другой проникает в его сердце. Он или принимает это влияние всецело, подчиняется ему, или же отвергает его, вступает с ним в борьбу, как некогда Израиль боролся с Богом. Поэтому-то и ап. Павел, объясняя свое отношение к христианам со стороны именно этого личного отождествления, говорит: Мы не напрягаем себя, как не достигшие до вас, потому что достигли и до вас (2 Кор. 10, 14) и в другом месте: я ищу не вашего, а вас (2 Кор. 12, 14). Тот же смысл имеют и слова Спасителя: Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною. (Откр. 3, 20), и опять св. Павла: Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно. В равное возмездие, - говорю, как детям, - распространитесь и вы (2 Кор. 6, 12-13). Подобен смысл и не однажды повторяемого ветхозаветного изречения: Вложу в них, и возьму из плоти их сердце каменное, и дам им сердце плотяное (Иез. 11, 19; 36, 26), или другое: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его (Иер. 31, 33). Пастырская проповедь представляется в Священном Писании как сила, действующая независимо от самого содержания поучения, но в зависимости от внутреннего настроения говорящего. Так ап. Павел пишет: и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы (1 Кор. 2, 4), или в другом месте: уразумею не слова возгордившихся, но силу (1 Кор. 4, 19). Влияние души пастыря на пасомых зависит главным образом от степени его преданности своему призванию, от его ревности к возгреванию благодатного дара. Поэтому-то и Иоанн Креститель из того явления, что все идут ко Иисусу, усматривал, что не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба (Ин. 3,27).
   Эта мысль о непосредственном влиянии внутреннего настроения одного на жизнь другого силою Божиею, возгревающей в проповеднике пастырскую сострадательную любовь, в наш век рационализма трудно принимается людьми образованными, по мнению которых влиятельным началом в жизни представляется только разум человеческий.
   Действительно, мы видели, что некоторые мыслители, посвящающие себя изысканию истины, готовы подчиниться лишь тому, что согласуется с указаниями разума, т. е. может быть изложено в точных понятиях. Но все-таки подобных людей очень мало, а господствующее значение разума есть на самом деле вымысел, представляющий желаемое как действительно существующее. В действительности же разум чаще является служебной силой в жизни, нежели господствующей, так что даже в тех чисто научных вопросах, где только затрагивается область субъективная, например, в вопросах философских, нравственных, политических, воля всегда стоит впереди разума и мыслитель является последователем своих предубеждений или симпатий. Даже в области исторической при изучении явлений, так или иначе волнующих наше сердце, истина является покрытою массою заблуждений, примером чего могут служить личности, например, Никона и Петра Великого, в характеристике которых ученые далеко расходятся между собою, несмотря на одинаковость и обилие источников. Ввиду этого справедливою является мысль новейшей психологии о том, что не только в субъективной деятельности человека, но и в познаниях его впереди разума стоит воля; тем более тот, кто желает переубедить человека в его нравственных самоопределениях, должен научиться воздействовать непосредственно на его волю. Силою, влияющею на волю, и является в пастыре дух пастырской любви, дух пастырской ревности, выражающийся в проповеди слова Божия и его деятельности.
   

В чем заключается непреодолимость пастырского воздействия

   Но эта сила пастырской ревности не есть сила всеподчиняющая, правда, она необходимо производит свое действие, но действие различное. Так, еще о младенце Иисусе Симеоном Богоприимцем было сказано: Се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле. (Лк. 2,34), и Сам Спаситель относительно неверующих в одном месте говорит, что слово, которое. Я говорил, оно будет судить его в последний день (Ин. 12 48). И в других местах Евангелия (см. Ин. 3, 20; 9, 39; 15, 22) раскрывается подобная же мысль; ее же приводили и свв. апостолы Петр (см. 1 Пет. 2, 6-9) И Павел, сказавший относительно проповедников Евангелия: Мы Христово благоухание Богу в спасаемых и в погибающих: для одних запах смертоносный на смерть, а для других запах живительный на жизнь (2 Кор. 2, 15-16).
   Итак, если пастырская деятельность будет обладать полнотою всех качеств истинного пастыря, то отсюда еще далеко не следует того, что все, на которых она простирается, сделаются святыми: одни из них подчиняются этому влиянию, другие же, противящиеся ему, в конце концов приходят к полному ожесточению, а таковых Церковь отлучает от себя. Когда внутреннее настроение грешника раскроется, то он совершенно нагло исповедует нежелание знать и принимать истину и тем отлучает себя от Церкви. Необходимость пастырского влияния заключается в том, следовательно, что всякий, на кого оно простирается, выходит из безразличного, равнодушного отношения к Евангелию, но или кается, или ненавидит: да откроются помышления многих сердец (Лк. 2,35). Но каким же образом воздействие пастыря на волю пасомого можно совместить с учением о свободе воли, если оно простирается непосредственно на волю?
   

Пастырское воздействие и свобода воли

   Каким образом свободная воля может выносить влияние другой воли? В святоотеческих творениях и в современной спиритуалистической философской литературе можно найти такие положения о свободе воли, на основании которых довольно легко дать ответ на наш вопрос. Замечательно здесь совпадение философии с патрологией; правда, первая не достигла возможности выражаться понятиями последней, но содержание их в данном случае одинаково. Святоотеческая письменность, употребляющая выражения философии Платона, различает в нравственном существе человека две стороны: 1) свободу в преимущественном смысле - формальную и 2) самое содержание нравственной жизни - нравственную природу человека. Первая называется "владычественным ума"; называется она и "духом" в отличие от души. Учение о нравственной жизни отцов IV и V веков, особенно аскетов, продолжающееся во времена византийские и заканчивающееся современным нам еп. Феофаном, сводится к тому требованию, чтобы это "владычественное ума" господствовало над всем содержанием его природы, уподобляя себе последнее, чтобы, как выражается Феофан, "благие решения воли, принятые духом, ниспадали в его природу". Вот эта-то природа, обнаруживающаяся в обыкновенном человеке на каждом шагу в виде свойственных его личному характеру влечений, и является предметом непосредственного воздействия пастырского настроения. В психологической литературе рассуждение не ведется исключительно о нравственной жизни: здесь свобода рассматривается в ее отношении к душевной жизни вообще. Она представляется как способность выбора между присущим человеческой душе основными ее стремлениями, каковы, например, самосохранение, самолюбие, сострадание, стремление к нравственной чистоте и проч. Все же внешние влияния, испытываемые человеком, получают над ним свою силу или становятся мотивами лишь в связи с этими стремлениями. Поэтому и жизнь человека есть борьба одних из присущих ему стремлений с другими, а вовсе не внешних воздействий. На голодного волнующее влияние производит не вид пищи, а согласие воли его с инстинктом самосохранения, так что когда этого согласия нет, например, у добровольного постника, тогда нет и волнения, несмотря на соответственную обстановку {Таковы - Онегин, Печорин, Чацкий, Райский у Гончарова, Рудин у Тургенева и др.}.
   Нам остается теперь применить подобный взгляд на свободу у отцов и у философов к объяснению влияния пастырской воли или настроения на волю обращаемого. Если принять, что человек при влиянии на него другой воли остается господином своего настроения, своей природы, если таким образом допустить, что влияние является не порабощением свободы, но устремляется на самую индивидуальную природу, то должно прийти к предположению, что это духовное влияние таинственным образом привносит в нее ряд новых стремлений или пробуждает находившиеся в состоянии усыпления неразвитые задатки: все они начинают теперь проситься к жизни и манить к себе свободную волю человека. Естественный, обыкновенный человек в направлении своей свободы почти никогда не руководствуется каким-либо постоянным побуждением, а делает то, что вызывает в нем чувство удовольствия: удовольствие же мы испытываем именно тогда, когда следуем наиболее сильному из основных стремлений природы. Так, например, человек мягкий, сострадательный будет сочувствовать другому ради чисто естественных (эвдемонистических) стремлений. Поэтому усиление известного стремления природы через пастырское воздействие на естественного человека склоняет и самую свободную волю его к решимости начать нравственную жизнь. Действительно, и окружающий нас опыт подтверждает, что под влиянием слов или дел служителя Христова человек прежде, чем сознательно примет это влияние, уже начинает переживать ряд новых духовных ощущений (аффектов), совершенно доселе ему неизвестных, в сердце открывает новые, доселе неведомые чувства, - истина, нравственный подвиг становятся ему сладостными, ум пленяется: не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам? (Лк. 24, 32) - так вспоминают потом люди непосредственные свои ощущения, возникшие еще раньше сознательного согласия воли. Но вот наставляемый сознает происходящие в нем перемены; теперь та самая свобода, которая прежде была лишь равнодействующей между боровшимися в нем разнородными стремлениями, неуравновешенными никакою разумною силой, при новом вселении во внутреннее содержание личности целого богатства новых чувствований и стремлений, совершенно непримиримых с прежним служением страстям и увлечениям, та самая свобода, говорим, которая гналась лишь за покоем и приятностью, принуждена отнестись к своей духовной жизни с полною определенностью. Потому-то в человеке и происходит указанное Словом Божиим откровение помышлений, предваряемое борьбой, которая заканчивается или внутреннею решимостью переменить жизнь, дать место новым, зародившимся в его сердце чувствам и сознательным намерениям, или же отвергнуть путь исправления и возненавидеть добро. В прежнем нерешительном настроении он не может более остаться: жизнь его уже не будет игралищем борющихся стремлений; теперь, при определившемся отношении к закону Христову, он будет деятельно направлять свою внутреннюю природу к добру или злу. В этом смысл священного изречения: Слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные (Евр. 4, 12); притча о блудном сыне служит наглядным изображением того, что человек должен пережить сложный, решительный нравственный переворот прежде, чем он будет в состоянии сказать в своей душе (самому себе), подобно блудному сыну: встану, пойду к отцу моему (Лк. 15, 18). Когда такой переворот уже совершится, задача пастыря по отношению к тому человеку исполнена наполовину, он его уже родил (см. 1 Кор. 4, 15; Флм. 10) и теперь должен относиться к нему как пестун. Само собой разумеется, что одна внутренняя решимость человека не может быть увлекающим полетом к небу, человек должен бороться, искоренять и разорять дурное, созидать и насаждать доброе (см. Иер. 1, 10). Священник, своими уроками благодатной жизни помогающий человеку на пути нравственного совершенствования, тем довершает вторую половину своего пастырского долга.
   

Как возможно объяснить общение душ

   
   Итак, учение о свободе воли допускает мысль собственно об усвоении влияния духа пастырского на духовную природу человека, но как представить себе с научно-философской точки зрения самое проникновение внутренних движений одного в другого? По каким законам душевной жизни часть одного существа переходит в душу другого и сливается с нею? Каким образом осуществляются слова о такой прививке дикой маслины к доброй? Для разъяснения этого явления нужно отвергнуть представления о каждой личности как законченном, самозамкнутом целом (микрокосмосе) и поискать, нет ли у всех людей одного общего корня, в котором бы сохранялось единство нашей природы и по отношению к которому каждая отдельная душа является разветвлением, хотя бы обладающим и самостоятельностью, и свободой? Человеческое "я" в полной своей обособленности, в полной противоположности "не я", как оно представляется в курсах психологии, есть в значительной степени самообман. Обман этот поддерживается нашим самочувствием, развившимся на почве греховного себялюбия, свойственного падшему человечеству. К счастью, однако, и в теперешнем состоянии человечества эта обособленность жизни личности встречает отрадные исключения. Так, в жизни органической каждая индивидуальность, когда она находится еще в чреве матери, составляет одно с последнею, и даже в период младенчества, когда ребенок питается молоком матери, то жизнь его находится в тесном единстве и зависимости от жизни матери. Единство это простирается в доброй семье и на жизнь душевную; преданная всем существом своим материнской или супружеской любви, самоотверженная женщина освобождается почти совсем от обычного людям постоянного противопоставления я и не я. Все попечения, стремления и мысли такой матери и супруги направлены не к я, как у большинства людей, но к мы; своей отдельной личной жизни она почти не чувствует, не имеет.
   

Общение душ в благодатном Царстве Христовом

   Высшим проявлением такого расширения своей индивидуальности является добрый пастырь. Ап. Павел теряет свою личную жизнь, для него жизнь - Христос, как он сказал (см. Флп. 1, 21-26). Это единство пастыря со Христом и с паствою не есть нечто умопредставляемое только, но единство действительное, существенное: Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ин. 17, 21), и в другом месте: да будут совершены воедино (Ин. 17, 23). Это не единодушие, не единомыслие, но единство по существу, ибо подобие ему - единство Отца с Сыном. Правда, после падения рода человеческого единство естества нашего совершенно потемнилось в нашем сознании, хотя и не исчезло на самом деле, а только ослабело у людей, о чем с полною определенностью учили отцы Церкви (особенно свт. Григорий Нисский в письме к Авалию "о том, что не три бога"), но Христос восстановил его (см. Еф. 2,15). Единство искупляемого Христом человечества, или Церковь, есть поэтому одно тело, возглавляемое Христом (см. Еф. 4,16); кто соединяется со Христом, делается едино с Ним, так что уже он не живет к тому, но живет в нем Христос (см. Гал. 2,20), тот Им же или через Него может входить и в природу ближних, переливая в них благодатное содержание Христова духа, через что возвращает их к постепенному существенному единству нового Адама по слову Господа: Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир. И за них Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены истиною. Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино,  - да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино (Ин. 17,18-22).
   Теперь, думается, стала понятною сила внутреннего пастырского настроения, настроения сострадательной любви: пребывающий в любви пребывает в Боге (1 Ин. 4, 16); посему пастырь, хотя бы в уединении своем молящийся, но воспламеняющийся ревностью о спасении ближних или увещевающий последних словом, бывает едино с Богом и мысль его, и чувство, скорбящее о ближних, не есть уже бессильный порыв, не идущий далее его собственного существа, но, облеченное благодатным общением с Богом, оно внедряется в природу обращаемых и подобно евангельской закваске производит брожение, борьбу, о которой сказано выше.
   Философским объяснением того непосредственного воздействия пастырского настроения, пастырской молитвы и слова, по коим справедливо узнают доброго пастыря и отличают его от наемников, таким философским основанием пастырского воздействия является учение об единстве человеческого естества, по причине которого одна личность может вливать непосредственно в другую часть своего содержания. Такое явление невозможно в жизни мирской, ибо единство природы поколеблено падением и восстановляется только в искупленном человечестве, в благодатной жизни Церкви, в новом Адаме - Христе. Соединяющийся с Ним добрый пастырь приобщается с Ним к душам ближних своих, возвращая их к воссозидаемому Христом единству. Это благодатное единство служит не только объяснением возможности пастырского служения, но и одушевляющим началом для деятельности тех, которых Господь поставил пастырями и учителями, доколе, все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова; дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения, но истинною любовью все возращали в Того, Который есть глава Христос, из Которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви (Еф. 4, 13-16). Всякая деятельность, кроме убеждения в своей возможности, должна быть сопровождаема и ясным представлением конечной цели, осмысливающей эту деятельность. Такая цель и есть содействие постепенному уничтожению разделенности людей, воссозиданию их единства по образу Пресвятой Троицы, согласно словам прощальной молитвы Господней. Единство это поэтому чуждо пантеизма, ибо не требует уничтожения личностей, но водворяется при сохранении последних, как и единство Божие сохраняется при троичности лиц. Задача пастырей и заключается в том, чтобы служить постепенному богоуподоблению людей или, как говорит свт. Иоанн Златоуст, делать людей богами. Замечательно, что отрешение нравоучения от этого священного догмата является причиной того, что и самое содержание морали теряет свою возвышенность и начинает колебаться между двумя крайностями. Так, католики, впервые порвавшие связь между догматами и моралью и привязавшие последнюю к философскому индивидуализму, свели ее требования к сухому перечислению внешних обязанностей. Пантеизм, выродившийся из протестантского рационализма и желавший освободиться от номизма схоластиков, думал найти для нравственности объективные основы в идее общего единства всех с миром целым. Отрешившись от веры в Св. Предание, протестантские рационалисты не могли найти иного единства, как пантеистическое тожество всех в едином Божестве, совершенно поглощающее индивидуальную жизнь. Они говорят: "Ты должен любить другого, потому что он и ты - одно и то же; он, как и ты, не иное что, как минутное обособление божественного целого, в котором вам обоим суждено исчезнуть".
   Получается вместо морали утонченный эгоизм, не выдерживающий критики ни с логической, ни с нравственной точки зрения. Напротив, нравственный труд служителя Православной Церкви, имеющий конечною целью единство всех во Христе наподобие единства Пресвятой Троицы, есть великая истина и источник постоянного одушевления верующих и особенно пастырей Церкви.
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru